Гудис Дэвид. Медвежатник

   Доомер кивнул, а потом спросил:
   — В какой цвет его покрасить?
   — Мне нравится оранжевый, — сказала Глэдден.
   Харбин едва взглянул на нее, ожидая, когда заговорит Бэйлок насчет Мехико. Он знал, что Бэйлоку есть что сказать насчет Мехико.
   — Сделай его тускло-оранжевым, — продолжала Глэдден. — Мне не нравятся яркие цвета. Они дешево смотрятся. Они все похожи один на другой. Когда я покупаю одежду, я всегда покупаю ее мягких цветов. Хорошего вкуса. Классно выглядящую. Сделай машину дымчато-оранжевую, или серо-оранжевую, или цвета оранжевого загара.
   Доомер вытащил изо рта пивную бутылку:
   — Не понимаю, о чем ты говоришь.
   — Я хотела бы иногда разговаривать с женщинами. Если хотя бы раз в месяц я могла бы поговорить как леди с другими леди, я была бы счастлива.
   Бэйлок потер пальцами свою плешивую голову. Он нахмурясь посмотрел на изумруды:
   — Я говорю, что завтра мы выезжаем и направляемся в город Мехико.
   — А я говорю «нет». — Голос Харбина прозвучал спокойно.
   Бэйлок продолжил так, словно Харбин вообще ничего не говорил:
   — Завтра — наилучшее время, чтобы отправляться. Как только мы поменяем все в машине, отправимся в Мехико и сбудем товар с рук. Сделаем это по-быстрому.
   — Только не завтра, — возразил Харбин. — И не на следующей неделе. И не в следующем месяце.
   Бэйлок поднял глаза:
   — Как долго ты собираешься ждать?
   — От шести месяцев до года.
   — Это слишком долго, — занервничал Бэйлок. — Слишком много всего может случиться. — И затем по каким-то неведомым причинам он посмотрел в упор на Глэдден, и глаза его сощурились, почти закрылись. — Навроде того, как в тупых фильмах. Навроде идеи перекрасить автомобиль в ярко-оранжевый цвет.
   — Я не сказала «ярко-оранжевый», — огрызнулась Глэдден. — Я сказала тебе, что не люблю ярко-оранжевый.
   — Навроде того, чтобы попасть в общество, — продолжал Бэйлок. — Навроде того, чтобы поближе познакомиться со слугами на Мэйн-Лайн.
   — Оставь меня в покое. — Глэдден повернулась к Харбину. — Скажи ему, чтобы оставил меня в покое.
   — Навроде того, чтобы заиметь высокие идеалы, — не унимался Бэйлок. — Заиметь хороший вкус. Чтобы был виден класс. Первое, что мы вскоре узнаем, — оказывается, она вращается в высшем обществе.
   — Заткнись, Джо! — завопила Глэдден. — Я свела знакомство со слугами, потому что это был единственный способ осмотреть место. — И она снова повернулась к Харбину. — Почему он все время ко мне придирается?
   — Первое, что мы узнаем, — продолжал подколки Бэйлок, — она вышла в свет и вращается в обществе на Мэйн-Лайн. К нам сюда будут приходить богатые люди, чтобы поиграть в бридж, выпить чаю и посмотреть на наши изумруды.
   Харбин повернулся к Глэдден:
   — Выйди в коридор.
   — Нет, — отозвалась Глэдден.
   — Отправляйся, — сказал Харбин. — Выйди и подожди в коридоре.
   — Я останусь здесь. — Глэдден дрожала мелкой дрожью.
   Бэйлок одарил девушку хмурым взглядом:
   — Почему тебе не нравится то, что он тебе говорит?
   Глэдден повернулась всем телом к Бэйлоку:
   — Черт побери, заткни свою поганую глотку!
   Харбин почувствовал, как что-то внутри его начинает набирать обороты, что-то там начинает завариваться. Он знал, что это было. Такое случалось и раньше. Он не хотел, чтобы это случилось снова. Он старался подавить это, но оно продолжало движение и уже подбиралось к горлу. Бэйлок сказал:
   — Утверждаю, что завтра нам надо отправляться. Я утверждаю...
   — Отвали! — Голос Харбина разрезал комнату. — Отвали, отвали...
   — Эй, Нэт... — начала Глэдден.
   — И ты тоже!
   Харбин вскочил со стула и взял его в руки. Стул взлетел в воздух, затем просвистел мимо стены, задев по пути кухонный шкаф и наполовину пустую бутылку с пивом, и шлепнулся на пол. Дыхание Харбина напоминало треск сломанного механизма. Он умолял сам себя остановиться, но остановиться уже не мог. А они стояли и смотрели на него, как смотрели уже много раз, когда такое случалось. Они не двигались. Они стояли и ждали, когда все кончится само собой.
   — Вон отсюда! — прокричал Харбин. — Вы все, убирайтесь!
   Он бросился на койку Бэйлока, его ногти насквозь прошли через простыню, потом зацепили матрац, пальцы разрывали и простыню и матрац так, словно пытались разодрать постельные принадлежности на нитки.
   — Вон отсюда! — выкрикнул он. — Убирайтесь и оставьте меня одного!
   Компаньоны по очереди осторожно покинули комнату.
   Он стоял на коленях над одеялом, раздирая простыни, разрывая их до тех пор, пока они не превратились в мелкие клочья. Он несколько пришел в себя, скатился с одеяла, пнул стол так, что тот повалился набок, и драгоценные камни рассыпались по полу.
   Он лежал на полу среди изумрудов, камни впивались ему в тело, но он этого не чувствовал. Он прикрыл глаза и прислушался к голосам в коридоре. Самым громким был голос Доомера, он звучал так громко, что перекрывал голос Бэйлока. Глэдден пронзительно кричала что-то, чего он не мог разобрать, но он знал, что произошло. Ему хотелось остаться лежать на полу и дать этому наконец случиться. Но он поднялся с пола и, слушая вопли Глэдден, пошатываясь, двинулся через комнату к двери.
   И вот он уже был в холле, уже бросился между Доомером и Бэйлоком, обхватил руками колени Доомера, тесно прижавшись плечом к его бедру, сильно упираясь в пол ногами. Затем он переместил руки еще немного ниже и рванул так, что Доомер вместе с ним оказался на полу.
   Глаза Доомера его не видели. Доомер смотрел сквозь него, на Бэйлока. На лице Бэйлока наблюдалось достаточно явное выражение печали. Левый глаз Бэйлока вздулся и был лилового цвета, а бровь рассечена.
   Медленно поднимаясь на ноги, Харбин произнес:
   — Ну ладно, все кончено.
   — Ничего не кончено, — всхлипнул без слез Бэйлок.
   — Если ты так полагаешь, — сказал Харбин, — не стой здесь и не раздумывай. Доомер вот он — прямо перед тобой. Если ты хочешь его ударить, давай начинай.
   Бэйлок не удостоил ответом Харбина. Доомер поднялся на ноги и теперь стоял, потирая лоб так, словно у него началась дикая головная боль. Несколько раз он открывал рот, собираясь что-то сказать, но, похоже, был не в состоянии подобрать нужные слова.
   Глэдден зажгла сигарету. Она наградила Харбина осуждающим взглядом:
   — Все это — твоя вина.
   — Я знаю, — отозвался Харбин. Не глядя на Бэйлока, он пробормотал: — Может быть, если бы некоторые люди перестали меня доводить, этого бы не произошло.
   — Я тебя не доводил, — всхлипнул Бэйлок. — Я только высказал то, что думаю.
   — Это не то, что ты думаешь, — возразил Харбин. — Это твоя старая песня. — Он посмотрел на Глэдден и жестом указал в сторону ванной: — Перевяжи его.
   Глэдден повела Бэйлока в ванную комнату. Харбин развернулся, двинулся в спальню и принялся наводить там порядок.
   В дверном проеме Доомер потирал костяшки пальцев.
   — Не знаю, что на меня нашло.
   Харбин поднял стол на ножки. Поставил стул на место. Собрал рассыпавшиеся камешки. Когда все они были аккуратно собраны и лежали на тряпке, расстеленной на столе, он повернулся к Доомеру и сказал:
   — Ты добавил мне головной боли.
   — Бэйлок добавил тебе головной боли.
   — Бэйлок добавил мне воспаления мозга. А ты — головной боли.
   — Я не хотел этого делать. — Доомер пошел на попятную. — Клянусь, на самом деле я не хотел его ударить.
   — Именно это и есть моя головная боль. Пока ты делаешь то, что собирался сделать, ты при деле. Но когда ты теряешь голову, тебе грош цена.
   — Ты сам потерял над собой контроль.
   — Когда я выхожу из-под контроля, — возразил Харбин, — я молочу кулаками воздух, но не бью в лицо. — Он указал на изорванные простыни. — Я испортил это. Но я не попортил лица никому из тех, с кем работаю. Посмотри на свои кулачищи. Ты мог убить его.
   Доомер шагнул в комнату и сел на краешек одеяла. Он продолжал потирать костяшки своих кулачищ:
   — Почему такие вещи вообще начинаются?
   — Нервы.
   — Нам надо бы от них избавиться.
   — Мы не можем, — сказал Харбин. — Нервы — это маленькие проволочки внутри тебя. Они всегда там находятся. И когда они натягиваются слишком туго, то лопаются.
   — Это нехорошо.
   — Но с этим ничего не поделаешь, — объяснял Харбин. — Разве что попробовать верно их направить, когда такое случается. Это то, что пытаюсь сделать я. Я пытаюсь их направить в определенную сторону. Вместо того чтобы направить свою руку на Бэйлока, ты должен был направить ее в стену.
   — Я — слишком большой. — Доомер стоял посреди комнаты и был очень мрачен. Он смотрел на Харбина с самым умоляющим видом. — Ты должен мне верить, Нэт, я ничего не имею против Бэйлока. Он всегда был ко мне добр. Он поддерживал меня чаще, чем я могу вспомнить. А посмотри, что я взял и сделал. Я дал ему в глаз. Вот этой самой рукой. — И он протянул вперед правую руку, отодвинув ее от себя так, словно предлагал отрубить.
   Харбин видел, что широкие плечи Доомера опустились, большая голова поникла и он охватил ее руками. Нечто среднее между стоном и рыданием вырвалось из глотки Доомера. Было очевидно, что Доомер предпочел бы остаться наедине со своим раскаянием, и Харбин вышел из комнаты и прикрыл дверь.
   Он прошел в ванную комнату, чтобы посмотреть на Бэйлока. Его голова была наклонена над раковиной. Глэдден нежно прижимала к лицу Бэйлока антисептический карандаш. Затем она подставила белый грифель под струю воды и снова приложила его к физиономии потерпевшего. Бэйлок слегка взвизгнул.
   — Это ужасно, — сказал он. — Словно огнем жжет.
   — Дай посмотреть. — Харбин подошел поближе, чтобы осмотреть глаз. — Не такая уж глубокая рана. Даже швы накладывать не надо.
   Бэйлок угрюмо уставился в пол:
   — Почему он меня ударил?
   — Он ужасно сожалеет о том, что сделал.
   — У него тоже подбит глаз?
   — Он хотел бы, чтобы было так. Он страшно расстроен.
   — Это сильно поможет моему глазу, — прохныкал Бэйлок.
   Харбин зажег сигарету. Затем, после пары затяжек, он посмотрел на Глэдден:
   — Иди вниз и сделай нам что-нибудь поесть. Позже я поведу тебя куда-нибудь выпить.
   — Мне следует нарядиться? — спросила Глэдден. — Я так люблю наряжаться.
   Харбин молча улыбнулся ей.
   — Меня по-настоящему заводит, когда я вся наряжена. Больше всего мне нравится платье с серебряными блестками. Тебе оно нравится, Нэт? Желтое платье с блестками?
   — Оно очень милое.
   — Прямо умираю, как подумаю, что я его надену сегодня вечером, — сказала Глэдден. — У меня просто зуд по телу начинается, как подумаю, что я беру это платье и надеваю его. А потом мы пойдем куда-нибудь с тобой, и я буду в этом платье.
   — Здорово, — поддержал ее Харбин. — Действительно здорово.
   — Это всегда здорово, когда я одета в платье, от которого я без ума, а от этих блесток я вообще без ума. Я надену его, и я буду в нем, когда мы пойдем куда-нибудь, и оно будет на мне, и я буду чувствовать себя здорово. Только я об этом подумаю — и мне уже по-настоящему хорошо.
   Глэдден вышла. Они слышали, как она добралась до верхней ступеньки лестницы, говоря сама с собою вслух:
   — Только подумать об этом!
   Они слышали, как она спустилась вниз по лестнице.
   — Это и есть кое-что, — сказал Бэйлок, — с чем я ничего не могу поделать.
   Он позабыл о своем подбитом глазе и смотрел на Харбина очень прямо, задумчиво и испытующе. Он сказал:
   — Это не я действую тебе на нервы. Это девчонка. Девчонка всегда действует тебе на нервы. Эта девушка — гиря у тебя на ногах, и ты знаешь, что она — обуза. Я думаю, пришло время что-то с этим делать.
   — Ну хорошо. — Харбин отмахнулся устало. — Прекратим это.
   — Она — обуза, — продолжал Бэйлок. — Она — просто обуза.
   — Почему бы тебе не заткнуться?
   — Ты же знаешь, что я ничего не имею лично против Глэдден. Она неплохая девушка, но дело не в этом. Дело в том, что она — обуза, и ты знаешь это так же, как и я. Разница лишь в том, что я говорю об этом открыто, а ты прячешь это внутри. Ты сам себя обманываешь, и именно потому ты сорвался с катушек. Я не мог даже думать, что это зашло так далеко, но это обещает зайти еще дальше.
   — Но разве мы не можем оставить все как есть?
   — Разумеется, мы можем, — отозвался Бэйлок. — А еще мы можем просто прикрыть лавочку.
   — Ты ходишь по лезвию ножа, Джо. Мне не нравится то, что ты говоришь.
   — Я говорю об очевидном факте. Я хочу быть с тобой, когда ты проворачиваешь свои дела. Доомер тоже. Но с девушкой получается совсем другое кино. Все, что она делает, она делает потому, что ты говоришь ей. При помощи собственных мозгов она не могла бы сдвинуться с места на сантиметр, а уж тем более двинуться в нужном нам направлении. Это большое несчастье, и рано или поздно тебе придется столкнуться с ним лицом к лицу. И не говори мне, что ты не предвидишь, что такой день наступит.
   Харбин широко открыл рот, потом захлопнул его, стиснув зубы, потом открыл снова:
   — Ты пытаешься меня напугать?
   — Ты уже напуган.
   И тут голос Харбина понизился почти до шепота:
   — Будь осторожен.
   Интонация Бэйлока резко изменилась.
   — Какого черта, в чем дело? — заныл он. — Могу я хотя бы не согласиться с чем-то? Если ты делаешь шаг, а я считаю, что ты выбрал неверное направление, есть у меня право хотя бы указать тебе на это? Разве нет?
   — Вечно одно и то же, — отрезал Харбин. — Что бы я ни говорил, ты всегда говоришь «нет». Всему на свете — «нет».
   — Я не могу соглашаться, если я на самом деле не согласен.
   — Отлично, Джо.
   — Ничего не могу поделать, — сказал Бэйлок. — Так уж устроен.
   — Отлично.
   — Я не хочу показаться занудой, но я продолжаю беспокоиться об этой девчонке. Она оказывает на тебя плохое влияние, и дело идет к тому, что все это отразится на твоей шее. — Он подвинулся ближе к Харбину. — Отпусти ее. — Он придвинулся еще ближе и понизил голос. — Почему ты не хочешь ее отпустить?
   Харбин отвернулся. Он втянул в себя немного затхлого воздуха и с усилием сглотнул, что причинило ему определенную боль.
   — Мы — организация. Единственное, чего я не позволю, — это раскола организации.
   — Это не будет расколом. Если ты скажешь ей уходить, она уйдет.
   — Куда она пойдет? — Голос Харбина снова стал громким. — Чем ты ей предложишь заняться?
   — С ней все будет в порядке, — настаивал Бэйлок. — А я могу сказать тебе только одно. Если она уйдет, ей будет гораздо лучше, чем сейчас.
   Харбин снова отвернулся. На мгновение он зажмурился, представляя себе, что все это ему приснилось и что он очень далеко отсюда.
   Но Бэйлок снова был рядом.
   — Знаешь, как это с тобой происходит? Как будто ты находишься где-нибудь в суде и жизнью клянешься позаботиться о ней.
   — Черт побери вас всех! — не выдержал Харбин. — Оставь меня в покое.
   И он вышел из ванной.
   Он зашел в комнату, где Доомер сидел на покрывале, опустив свою большую голову и закрыв ее руками. Через несколько секунд появился и Бэйлок. Они оба стояли и смотрели на Доомера.
   Доомер медленно поднял голову. Он посмотрел на них, тяжело вздохнул и принялся трясти головой.
   — Я сожалею, я сожалею, Джо.
   — Все в порядке. — Бэйлок позволил себе на мгновение коснуться рукой плеча Доомера. А затем он быстро перевел глаза, взглянул на Харбина и добавил: — Я хочу, чтобы все было в порядке.
   Харбин изо всей силы прикусил губу. Он почувствовал, как дернулась его голова. Он просто не мог смотреть на них обоих.

Глава 3

   В ночном клубе, членская карточка в котором стоила пять долларов в год, бледно-зеленый свет ламп заливал каскад волос Глэдден. Сияние касалось верхушки ее головы и там расплывалось пятном. Глэдден склонилась над высоким стаканом, в котором был ром со льдом, и Харбин смотрел, как она пила его маленькими глотками, и улыбался, когда девушка поднимала голову и смотрела на него.
   Они сидели за маленьким столиком подальше от центра и от суеты до абсурда маленькой танцплощадки, с краю которой располагались трое музыкантов-негров, игравших без единой паузы. Заведение находилось на втором этаже ресторана на Кенсингтон-авеню, свет здесь всегда приглушен, а посетители всем довольны. Это было довольно-таки хорошее местечко.
   — Они дали нам приличную выпивку, — сказала Глэдден.
   — Тебе нравится музыка?
   — Слишком быстрая.
   — А какую ты предпочитаешь?
   — Гая Ломбарде.
   — Вообще-то я играю на скрипке, — сказал Харбин.
   — Не может быть!
   — Нет, играю, — настаивал он. — Пять лет я брал уроки игры на скрипке. У нас по соседству была консерватория. Время от времени они набирали двадцать мальчишек. Мы все стояли в маленькой комнатке, а перед нами находился парень. Он орал на нас во всю силу своих легких — словно мы находились в миле от него, и он хотел, чтобы мы все расслышали. Он был маньяком, этот парень. Интересно, он еще жив?
   — Расскажи мне, — попросила Глэдден. — Расскажи мне, как ты жил тогда.
   — Я рассказывал тебе тысячу раз.
   — Расскажи снова.
   Он подхватил со стола низкий стакан и глотнул немного виски. Потом повернулся вполоборота к крашеной девице, сновавшей между столиков с большим подносом на голове.
   — Зачем?
   — Меня клонит в сон.
   Крашеная девица уже была у их столика, и Харбин заказал несколько глотков виски для себя и еще один ром со льдом для Глэдден. Потом откинулся на спинку стула и немного откинул голову, словно изучал бледно-зеленое сияние на макушке Глэдден.
   — Всегда, — сказал он, — после того, как мы сделаем свое дело, тебя, как сейчас, клонит в сон. Ограбления, похоже, не очень-то тебя интересуют.
   Глэдден ничего не ответила. Она улыбалась чему-то очень далекому.
   — Засыпаю, — вдруг прервала свои мечты Глэдден. — Как будто возвращаешься в прошлое. Как будто лежишь на мягкой подушке, которую не видно. Возвращение обратно.
   — Куда?
   — Туда, где мы жили, когда были молоды.
   — Ты и теперь молода, — сказал он.
   — Вправду? — Глэдден подняла свой высокий стакан, ее подбородок, увеличиваясь, просвечивал через стекло бокала с ромом. — Мы одной ногой в могиле.
   — Ты зануда.
   — Я такой родилась.
   — Хочешь развлечься?
   — Кому нужны такие развлечения? — Она жестом указала на танцоров, толпившихся на крошечной площадке. — Все они сумасшедшие. — Она снова пожала плечами. — Кто я такая, чтобы так говорить? Я тоже сумасшедшая. Такая же, как и ты.
   Харбин смотрел, как бледно-зеленая полоса света сдвинулась немного вниз и легла широкой бледно-зеленой лентой на ее лоб. Теперь золотистые волосы Глэдден зигзагообразно отсвечивали желтым и черным, а глаза ее под полосой зеленого света стали ясными и ярко-желтыми. Лицо ее было затемнено, но становилось все светлее по мере того, как опускалась зеленая лента.
   Она снова улыбнулась, Харбин ответил ей улыбкой. А затем спросил:
   — Хочешь потанцевать?
   Она указала на тихую неразбериху танцплощадки:
   — Разве это танцы?
   Харбин посмотрел и понял, что да, это действительно не танцы. Он слушал музыку, но она в нем ничего не пробуждала. Он отпил немного из своего стакана, но выпивка была лишена обжигающего вкуса. Он посмотрел на Глэдден, а она уже давно смотрела на него, и он знал, что она его изучает, и потому сказал:
   — Пойдем отсюда.
   Глэдден не двинулась.
   — Ты устал?
   — Нет.
   — Тогда куда мы пойдем?
   — Не знаю, но давай убираться отсюда.
   Он начал было вставать.
   — Подожди, — сказала она. — Сядь, Нэт.
   И он сел. У него не было никакого представления о том, что говорить дальше. Он ждал, пока слова сами придут на язык. Он нервничал, и это сильно его беспокоило, потому что на самом деле для того, чтобы нервничать, не было никаких причин.
   — Нэт, — она поставила локти на стол, — скажи мне. Почему ты пошел со мной? Почему ты вывел меня в свет?
   — Я люблю компанию.
   — Но почему не Доомер? Почему не Бэйлок?
   — Посмотри на них хорошенько и все поймешь.
   — Тебе просто нужна декорация?
   — Ты для этого вполне подходишь.
   — Не нужно быть со мной галантным, Нэт. Не нужно говорить мне комплиментов.
   — Это не комплимент. Это заявление. — Харбина не взволновало, что их разговор принял такое направление. Он только немного поерзал на стуле. — Я скажу тебе, чего бы я хотел. Я хотел бы увидеть, как ты развлекаешься. Время от времени я смотрю на тебя — ты выглядишь чертовски плохо. — Он наклонился к Глэдден, его руки легли на стол.
   — Я хочу, чтобы ты ненадолго уехала.
   — Куда?
   — Куда угодно. Балтимор. Питтсбург. Атлантик-Сити.
   — Атлантик-Сити. — Она задумалась. — Это мне подойдет.
   — Разумеется, подойдет. Ты в самом деле нуждаешься в отдыхе. Ты съездишь на побережье, посидишь там на солнышке и немного подышишь соленым воздухом. Доставишь себе всевозможные удовольствия. Будешь рано ложиться спать, загрузишь в свой желудок нормальной пищи. Загоришь немного.
   Ее лицо приблизилось к его лицу.
   — Ты хотел бы увидеть загар на моем лице?
   — Посмотришь какие-нибудь шоу, — продолжал он, — поучаствуешь в гонках на побережье. Ты сможешь лежать на пляже и греться под всем этим солнцем...
   — Нэт... — попробовала перебить его девушка.
   — ...и ты можешь отправиться кататься на лодках. На лодках выходят прямо в океан. А по вечерам ты смогла бы погулять по берегу. Там есть кое-какие милые магазинчики, где ты могла бы купить те потрясающие платья, о которых ты все время говоришь...
   — Нэт. Нэт, послушай...
   — На побережье чудесные магазины, и ты там прекрасно проведешь время.
   — Нэт, поедем со мной, — наконец высказалась Глэдден.
   — Нет.
   — Пожалуйста, поедем со мной.
   — Не будь дурой, ладно?
   Глэдден немного помолчала, а потом сказала.
   — Ну ладно, Нэт. Я больше не буду дурой. Я сделаю то, что ты хочешь. То, чего ты от меня ожидаешь. Я поверну это вот так. — И она повернула воображаемый водопроводный кран. — Я на это мастер. Я все время практиковалась и практиковалась, и теперь я знаю, как это делается. — И она еще раз туго закрутила воображаемый кран. — Завтра ты возьмешь билет на поезд.
   — Хорошо.
   — В Атлантик-Сити.
   — Потрясающе.
   Харбин сунул в рот сигарету и принялся ее жевать. Потом вынул сигарету изо рта, согнул, сломал и позволил ей упасть на поднос.
   — Слушай, Глэдден... — начал он, еще не зная, что скажет дальше. Его мысли не желали двигаться в одном направлении, а рассыпались в стороны.
   В это время крашеная девица прошла мимо их столика. Харбин тронул ее за руку и сказал, что хотел бы получить расчет.

Глава 4

   В Берлоге не было телефона, и на следующий день после полудня, в три часа, ожидая на станции поезда в Атлантик-Сити, они решили, что ей следует звонить в телефон-автомат в намеченную ими аптеку каждый день в семь вечера.
   Затем прибыл поезд, и Глэдден направилась в вагон. Неожиданно она опустила сумки и повернулась к Харбину:
   — Мы не сказали друг другу «до свидания».
   — Когда ты будешь уезжать в Китай, мы скажем друг другу «до свидания».
   Она одарила его странным взглядом. Затем Харбина окружила толпа других пассажиров. Он повернулся и пошел вдоль платформы. Спускаясь по ступеням, ведущим в зал ожидания, он услышал, как отошел поезд. Ему пришло в голову, что в первый раз он видел, как Глэдден уезжает, и это его беспокоило — по каким-то дурацким причинам. Он сказал себе, что Атлантик-Сити находится всего лишь в шести милях. Это место, куда жители Филадельфии отправляются, чтобы получить свою порцию солнца и соленого воздуха. Это не Китай. Это практически по соседству, и он постоянно будет на связи с Глэдден. У него не было причин беспокоиться.
   Он стоял у здания вокзала и думал, куда бы ему направиться. Это всегда проблема: куда пойти и что делать. Иногда он едва ли не завидовал людям, жизнь которых зиждилась на принудительных директивах, и оттого каждое утро им приходилось вставать в шесть или в семь часов, и быть где-то, в каком-то особом месте, ровно в восемь тридцать или в девять, и оставаться там, и исполнять некую особую работу вплоть до пяти или шести вечера. Они никогда не задумывались о том, что им делать дальше. Они знали, что должны делать. А ему делать нечего и некуда пойти. У него куча денег, для того чтобы их потратить, около семи тысяч долларов, оставшихся от его доли в двух предыдущих операциях. Но он не мог придумать способа, чтобы их потратить. Не было ничего такого, чего бы он хотел. Он постарался думать о том, чего ему хочется, но у него в голове словно выросла стена и заблокировала все возможные идеи.
   Итак, он отправился обратно в Берлогу, потому что ему больше некуда было пойти.
   Берлога успокаивала. Берлога означала безопасность. И, на свой собственный странный лад, Берлога была домом.
   Входя, он услышал голос Бэйлока, доносившийся из кухни. Харбин тоже пошел на кухню. Бэйлок и Доомер сидели за столом, играя в собственную вариацию покера. Доомер показал свои карты. Доомер выиграл доллар и семьдесят центов. Затем они снова раздали карты и посмотрели на Харбина.
   — Она уехала? — спросил Бэйлок.
   — Поездом в три сорок.
   Харбин посмотрел за окно.
   Несколько мгновений они молчали. Доомер зевнул во всю ширину рта. Затем указал на окно и заметил:
   — Только посмотрите на солнце. Посмотрите, какое солнце на улице.