Гуэрра Тонино. Амаркорд

   На одной из лодок - дон Балоза с группой школьников и монахиня. Они молятся, и их приглушенные голоса сливаются в невнятное бормотание.
   Одного мальчика укачало и рвет.
   Вдруг раздаются звуки аккордеона. Все умолкают и прислушиваются.
   Играет слепой по прозвищу Шарманщик; ему лет пятьдесят с лишним; черные очки, рыжеватые волосы, бледное, чуть перекошенное лицо.
   Он все время передергивается от какого-то внутреннего тика, словно его щекочет невидимая рука. От звуков аккордеона в воздухе разливается грусть.
   Угощайтесь слушает самозабвенно. Мелодия внезапно обрывается, и вновь наступает тишина.
   Когда аккордеон смолкает, Угощайтесь чувствует в душе пустоту. Она начинает говорить, и эту проникновенную исповедь обращает к себе самой, к Рональду Колмену, к своим сестрам, а также и к нам:
   - Да, может быть, я ошибалась: я метила слишком высоко... Но в этом я виновата лишь отчасти. Поймите меня правильно, я и не думаю задаваться... это не в моем характере... однако я сама должна признать: во мне есть что-то такое, чего нет в других девушках... например походка... ведь мне достаточно нацепить на себя любую старую тряпку, или сделать несколько шагов, или просто поднять руку, и я, сама не знаю почему, сразу произвожу впечатление, все на меня смотрят - одним словом, я не из тех, мимо кого проходят, не заметив. О встрече с такими, как я, вспоминают долго. И мне это льстит: женщине всегда приятно, когда она чувствует на себе взгляды... Взгляды - но не руки... А кто только и думает, как бы тебя облапить, того я всегда ставлю на место... Правда, и я сделала в жизни несколько ошибок не так уж много, - но иногда все же поддавалась, уступала... я ведь тоже не кусок льда. Теперь я, конечно, раскаиваюсь и поняла: красота порой доставляет тебе радость, но это с одной стороны, а с другой - она может тебя и погубить. Знаете, сколько мне лет? Я не стыжусь сказать правду. Я даже всегда немного прибавляю себе, не то что другие. Мне тридцать лет! И все же я продолжаю ждать... Да, мне хотелось бы дождаться одной из тех долгих встреч, которые длятся всю жизнь, мне хотелось бы иметь семью, детей, мужа, чтобы вечером, быть может за чашкой кофе с молоком, было с кем словом перемолвиться... А иногда - почему бы нет? - и заняться любовью, потому что без этого ведь тоже нельзя... Однако главное чувства, они куда важнее, чем физическая близость... А чувства меня просто переполняют... и я готова их все отдать... Но кому?.. Кому они нужны?..
   Шишка запускает мотор, и катер удаляется, оставляя за собой длинную, освещенную луной дорожку. Потом отплывает баркас с доном Балозой и мальчиками. Теперь лодочная флотилия - это множество застывших в безмолвном ожидании теней. Вот ее покидает еще несколько катамаранов. Возвращающиеся на берег насмехаются над теми, кто еще остается.
   - Какого черта вы ждете?!
   - Появится он вам, как же!
   - В лучшем случае схватите воспаление легких!
   Оставшиеся обескуражены, разочарованы. Люди закутываются потеплее, потому что стало прохладно. Они уже утратили всякий энтузиазм. Шевелятся тени. Во тьме горит огонек сигареты. Густой туман окутал вдалеке берег и скрыл мерцавшие точки света.
   Сколько времени уже прошло?.. Синьор Амедео неотрывно уставился в темноту. Жена его уснула. Растянулись на дне лодки и Бобо с братишкой. И на большом баркасе многие спят.
   Но вот, когда все уже потеряли надежду увидеть трансатлантический лайнер, в ночи раздается хриплый рев сирены. На баркасе кто-то кричит: "Рекс"! Кажется, это голос Мудреца. На катамаранах и всех прочих плавучих средствах поднимается страшная суматоха. Люди вскакивают на ноги, каждый пытается забраться повыше. Родители расталкивают сонных детей.
   Темная, чернее ночи, гора растет и с каждой минутой надвигается все ближе, мощно, с глухим шипением разрезая взбудораженные волны. На лодках и катамаранах начинается паника, мечутся неясные тени, воздух пронизывают испуганные крики.
   - Он нас раздавит!
   - Стой!
   - Помогите!
   - Мама!
   Кричат взрослые, плачут дети - всеобщее смятение.
   И действительно, кажется, что черная громада гигантского лайнера вот-вот обрушится на сбившиеся в кучу суденышки. Все бросаются в беспорядочное бегство - мелькают весла, корпуса катамаранов, кили яхт... Паруса не хотят подниматься, моторы никак не заводятся. Многие в отчаянии прыгают в воду. Сдавленные от страха голоса, крики, проклятия:
   - Джино! Джино!
   - Не волнуйся!
   - Спокойствие! Сохраняйте спокойствие!
   - Ах, чтоб его!..
   - Да перестаньте же, мы спасены!
   И в самом деле, теперь уже многие видят, что "Рекс" пройдет на некотором расстоянии от их лодчонок. Все быстро успокаиваются и, разинув рот, тяжело дыша, глядят на лайнер...
   Огромный, весь сверкающий огнями корабль проносится мимо них, как сказочное видение. Даже слепец Шарманщик вскочил и спрашивает:
   - Ну, какой он?
   - Весь белый, - шепчет ему сосед.
   Слепой снимает черные очки и смотрит прямо перед собой в тщетной надежде хоть что-нибудь увидеть своими незрячими, пораженными катарактой глазами.
   С верхней палубы "Рекса" выглядывают люди, маленькие фигурки в вечерних костюмах. Кто-то машет рукой. Доносятся звуки музыки. На палубе танцуют.
   Отец Бобо, сняв шляпу, застывает в немом восторге перед этим олицетворением могущества.
   Угощайтесь стоит и плачет. Плачет потому, что, несмотря на свои недавние признания, понимает, что сердце ее навеки отдано таким вот блестящим господам.
   В одном из баркасов Черная Фигура запускает вхолостую мотор своего мотоцикла и приветствует лайнер оглушительным грохотом. Многие аплодируют.
   Но вот "Рекс" уже далеко - маленькая цепочка огней, одно из многих созвездий в ночном небе. В который раз доносится далекий хриплый вой его сирены.
   Люди на лодках по-прежнему стоят молча - переваривают фантастическое зрелище. Но вдруг до флотилии докатываются огромные волны, поднятые могучим винтом "Рекса". Они обрушиваются на катамараны, грозя их перевернуть и вновь создавая неописуемый хаос. И все же в темноте звучит смех и раздаются веселые возгласы.
   11
   Сумасшедший дом - небольшое здание типа загородной дачи, стоящее в глубине сада. В ограде за домом есть невысокая калитка из толстых железных прутьев - по-видимому, служебный вход.
   За этой калиткой, выглядывая через прутья, стоит человек лет сорока с острым, как лезвие ножа, взглядом. На лице его, особенно в глазах, устремленных на дорогу, читается нетерпеливое ожидание. Это сумасшедший дядюшка нашего Бобо. Зовут его Лео.
   Позади него в отдалении маячат другие больные, которых можно было бы принять за простых огородников, если бы около них не расхаживал санитар в белом халате.
   Лео приникает к калитке, услышав какой-то далекий шум. Пытается просунуть голову сквозь железные прутья. Вдруг начинает нервно смеяться. Отходит от калитки и чуть не бегом бросается к виднеющемуся в глубине полузаросшей аллеи зданию больницы.
   Мимо калитки проезжает извозчичья пролетка. Рядом с кучером восседает Бобо, а на сиденьях друг против друга - его родители, дед и братишка. Пролетка огибает ограду и останавливается у ворот. Бобо и все остальные слезают. У матери Бобо в руках сверток.
   Лео поспешно шагает по длинному коридору, что ведет к главному входу. Он почти касается плечом стены, словно ища поддержки. На лице его радостная улыбка. Но вдруг он застывает как вкопанный, растерянно глядя перед собой.
   Его родные, сбившись в кучку, машут ему издали. Они стоят у конторки, за которой сидит толстый привратник.
   Лео замер метрах в двадцати от них. В глазах у него страх и растерянность перед предстоящей встречей.
   От группки родственников отделяется Бобо. Он бежит навстречу дяде и таким образом сглаживает общую неловкость. Лео успокаивается и вновь приветливо улыбается родственникам. Он целует племянников, отца, брата и Миранду, которая протягивает ему привезенный пакетик. А потом, довольный, направляется впереди всех к выходу.
   Синьор Амедео провожает их взглядом. Он задержался, чтобы переговорить с привратником.
   - Мне кажется, ему лучше.
   - Не то слово! Он более чем нормален, - отвечает привратник.
   Синьора Амедео эти слова явно радуют. Он поворачивается, чтобы уйти, но, вдруг спохватившись, шарит в кармане и протягивает привратнику сигару.
   Холмистый пейзаж. Зеленые и желтые склоны густо поросли дроком. Холмы, напоминающие больших спящих слонов, кажутся выросшими среди долины по мановению волшебной палочки. А вдоль дороги пестреют голубые калиточки, увитые розами; маленькие цветущие розы карабкаются вверх по столбам ворот или по натянутой проволоке. Залитая солнцем дорога, петляя меж холмов, плавно уходит вверх.
   Бобо опять устроился рядом с кучером. В пролетке дядя Лео, отец, мать, дедушка. В ногах у них, прислонившись спиной к дверце, примостился младший брат Бобо.
   У Лео на коленях пакетик, привезенный Мирандой. Он с жадностью, но аккуратно ест пирожное. Оглядев брата, отца, Миранду, он говорит, как будто только сию минуту понял это:
   - Все вы очень хорошо выглядите, просто очень. И ты, Миранда, тоже. Да и я прекрасно себя чувствую... можно сказать, гораздо лучше.
   Затем, указывая на белеющую в глубине кипарисовой аллеи церковь, спрашивает у Миранды:
   - А что, жив еще дон Паццалья?
   - Да он уж лет десять как умер!
   - Как?! Он ведь еще в прошлом году был жив! - растерянно восклицает Лео.
   - То был дон Ремиджо.
   - А что, разве дон Ремиджо тоже умер?
   - Нет, дон Ремиджо жив.
   - Так вот, я и говорю... Я видел его в прошлом году. Он шел и нес куда-то цветочный горшок. Кто его знает, куда он шел?..
   Амедео внимательно и с улыбкой наблюдает за братом. Тот весь расслабился, но взгляд по-прежнему острый, проницательный. Дедушке жарко. Он беспрерывно вытирает лоб платком. Время от времени он снимает серую соломенную шляпу и проводит платком по взмокшей лысине, потом снова надевает шляпу. И вдруг говорит:
   - Когда Лео было лет восемь, он был умнее всех. Ты уж меня прости, Амедео, но голова у него была такая светлая, не то что у тебя. Ох и умен же был, черт меня подери!
   Отец Бобо добродушно кивает.
   - Что верно, то верно! Кто ж с этим спорит.
   - Ведь ему ничего не стоило мессу отслужить: он знал латинские слова "доминус... доминус" и еще "вобиско"... ["Dominus vobiscum!" - "Да пребудет с вами господь!" (лат.) - форма обращения священника к молящимся] Ты помнишь, Лео, как ты служил мессу?
   Лео на мгновение задумывается, припоминая. Потом качает головой: нет, не помнит. И вновь принимается за пирожные.
   Бобо на облучке совсем извертелся. Все ему любопытно: и то, что видит он в долине, и то, что происходит во дворах крестьянских домов, и то, что летает в небе.
   И всякий раз он с воодушевлением оборачивается к сидящим в пролетке.
   - Дядюшка, ты видел, какие розы? Дядя Лео, смотри, отсюда уже видно море!
   Только усядется и через минуту вновь вскакивает и, обернувшись, спрашивает:
   - Папа, можно я буду править лошадью?
   - Нет.
   - Ну папа, для чего же я здесь сижу?! Пожалуйста, разреши мне взять вожжи!
   - Нет! - решительно говорит отец и с улыбкой добавляет: - Наверно, это был бы первый случай, когда лошадью правит осел!
   Лео забыл о пирожных. Он не отрывает взгляда от колеса пролетки. Даже немного наклонился вперед, чтобы удобнее было следить за мельканием колесных спиц, которые, вращаясь, словно сливаются.
   Сидящая рядом Миранда вдруг замечает, что карман пиджака у Лео оттопырен.
   - Лео, что у тебя в кармане?
   Он оборачивается к ней и отвечает по-детски серьезно:
   - Камни.
   Затем и в самом деле достает из кармана пригоршню камней и показывает их отцу и брату.
   - Но зачем ты таскаешь их в кармане? Они же тяжелые...
   - Они мне нравятся.
   Он произносит это очень уверенно. И снова опускает камни в карман, приводя в замешательство синьора Амедео, видящего в этой причуде один из явных признаков душевной болезни. Амедео тут же спешит как-то развеять возникшее у всех неприятное впечатление.
   - А помнишь, Лео, как нас с тобой однажды заперли на кладбище?
   Лео тотчас же утвердительно кивает.
   - Мы держались за руки, и ты ревел.
   - Молодец! У тебя память получше, чем у меня. А ведь нам было тогда лет восемь.
   Он хватает брата за руки и сжимает их в порыве родственных чувств. А Лео с довольным видом продолжает вспоминать:
   - Я тебе говорил: "Давай свистеть, чтоб не было так страшно".
   - Папа, а вы видели блуждающие огни? - спрашивает братишка Бобо.
   - Какие там блуждающие огни! Ведь мы от испуга себя не помнили!..
   Бобо свешивается с высокого облучка.
   - Папа, небось вы со страху полные штаны наложили?
   - А ты, дорогой мой, веди себя прилично, не то...
   Дедушка поднимает руку и кричит:
   - Эй, Мадонна!
   Извозчик оборачивается.
   - Стой! Тпру!
   - Что случилось? - спрашивает Амедео.
   Лео уже привстал. За него отвечает Миранда:
   - Лео хочет сойти. Ему надо.
   Лео слезает. За ним дедушка.
   - Пойду и я отолью.
   Дядюшка Лео переходит на другую сторону дороги. Озирается, выбирая укромное местечко. Старик тоже сходит с дороги и останавливается у края оврага в нескольких шагах от сына.
   Амедео тем временем беседует с извозчиком.
   - Славная у тебя лошадка, право, славная. Сколько ей?
   Мадонна знает про свою лошадь все, что можно знать о лошади, и готов говорить о ней часами.
   - Три года и два месяца. У нее один только недостаток: не выносит паровозного гудка. А мне, черт подери, приходится целыми днями торчать у вокзала, чтоб поймать седока. Что тут поделаешь? Каждый раз, как загудит поезд, кидаюсь к ней и держу под уздцы!
   Дедушка трогает Лео за плечо, чтоб вернуться к пролетке, но вдруг замечает, что сын обмочился.
   - Лео! - В голосе его одновременно изумление и укоризна.
   Лео оборачивается. На лице у него улыбка.
   - Готово!
   Сидящие в пролетке тоже видят, что произошло. Однако Бобо все же считает своим долгом объявить об этом во всеуслышание:
   - Папа, дядюшка Лео напрудил в штаны!
   Дедушка подходит к пролетке и, усаживаясь, говорит:
   - Он забыл расстегнуть брюки...
   - Ничего, - отзывается Миранда. - Мы попросим нашего арендатора одолжить ему пару брюк.
   Синьор Амедео сквозь зубы изрыгает проклятие или скорее горькую жалобу, словно в ответ на успокоительные заверения, полученные от больничного привратника:
   - Нормальный! Черта с два!
   Лео с невозмутимым видом пересекает дорогу. Подходит к пролетке. Прежде чем занять свое место, обращается к Бобо:
   - Да, ты прав. Отсюда действительно видно море. Длинная синяя полоска.
   Влезает и садится на место. Пролетка продолжает свой путь по дороге, привольно бегущей по гребню холма.
   Мы вновь видим все семейство в просторной кухне крестьянского дома. Длинный стол беспорядочно заставлен посудой: здесь только что кончили обедать. Амедео без пиджака, но в шляпе беседует с крестьянином-арендатором. Это невысокий человек; его иссушенное солнцем лицо избороздили глубокие морщины, но глаза хитро поблескивают. На нем грубая вязаная безрукавка и полотняные рабочие брюки.
   - Сам знаешь, Мизинец, земля никогда не подведет.
   - Так-то оно так. Но вот ежели, к примеру, побьет градом, то прости-прощай винная ягода.
   - Да ведь сильный град выпадает не каждый год.
   - А хоть и в этом году: такая сушь и жарища, что сам господь бог небось поджарился на небесах. Коли засуха не кончится, то заместо винограда мы соберем жареные каштаны.
   Под портиком, также без пиджака, сидит дядя Лео и смотрит на залитое зноем гумно, где играет мальчик лет трех в трусиках и майке.
   Мальчик наклоняется над кирпичом. Пыхтя, пытается его поднять. Волосы у него рыжие и лицо тоже рыжее от веснушек. Наконец ему удается поднять кирпич. Однако, когда он встает со своей ношей, у него сваливаются трусики. И он не может идти, потому что запутался в них. Приходится опустить кирпич на траву и подтянуть трусики. Затем малыш вновь нагибается за кирпичом.
   Дедушка с извозчиком Мадонной разлеглись на заднем сиденье пролетки лошадь они выпрягли и пролетку поставили в тень у сеновала. Неподалеку от них в плетеной соломенной корзине лежит на спине восьмимесячный младенец. Несмышленыш вперил в небо широко раскрытые глазенки и дрыгает ножками, должно быть, отгоняя кусающих его мошек.
   В конюшне Бобо с братишкой дразнят осла. Ручкой метлы они легонько стукают его между задних ног. И хохочут. Осел брыкается все яростнее. В распахнутую низенькую дверку, выходящую на гумно позади конюшни, они видят, как шествует мимо наседка с цыплятами. Бобо локтем толкает брата.
   - Пошли погоняемся за ними!
   Они выбегают во двор. Каждый хватает по четыре цыпленка.
   Миранда с женой крестьянина, толстой женщиной в платке, стоят на огороде возле курятника. Крестьянка вручает хозяйке корзину с десятком свежих яиц.
   Миранда идет через гумно, посреди которого малыш все еще топчется подле кирпича, пытаясь его поднять. Она останавливается около сидящего под портиком Лео и показывает ему лукошко с яйцами.
   - Лео, хочешь выпить свежее яичко?
   Лео глядит на корзинку. После некоторого раздумья берет яйцо.
   - Может, потом и выпью. А пока положу в карман.
   Миранда с некоторым замешательством возражает:
   - Нет, в карман лучше не класть. Оно может разбиться.
   - Ну тогда подержу в руке.
   Из кухни под портик выходят Амедео с Мизинцем.
   - Ну я пойду прогуляюсь по усадьбе. Кто со мной? - Он кладет руку на плечо брату.
   Но Лео не отвечает. Он молча показывает Амедео яйцо.
   - Что ж, если тебе больше нравится здесь - сиди. - Потом берет яйцо и тоже молча его разглядывает. Наконец изрекает: - Вот и я всякий раз, когда вижу яйцо, готов часами на него глядеть... А, Миранда? И все потому, что, сколько ни ломай голову, ни за что не поймешь, как это природа, так ее разэдак, умудряется достигать такого совершенства в своих творениях!
   - Да нет, дорогой мой, все потому, что природу создал бог, а не такой болван, как ты!
   - Ладно, ладно! Ты только и думаешь, как бы шпильку подпустить!
   Малыш на гумне наконец поднял кирпич и медленно, но решительно направляется к корзине, в которой лежит его братик. Он явно что-то задумал.
   Крестьянка, несущая в подоле только что снятые с грядок баклажаны и салат, вдруг испускает громкий вопль и опрометью бросается к корзине с младенцем. Оказывается, трехлетний малыш уже собрался обрушить кирпич на голову братца. Испугавшись крика матери, он роняет кирпич на землю. Он совсем обессилел, глаза его полны слез.
   Мать грубо хватает его за руку, подтаскивает к расстеленному возле сеновала одеялу и толкает так, что он со всего размаха плюхается на одеяло.
   - Ах ты паршивец! - кричит она. - Ревновать вздумал! Насквозь тебя, негодника, вижу!
   Малыш широко раскрывает рот, зажмуривается и, наконец, разражается ревом.
   Тем временем Амедео, его жена и крестьянин спускаются по тропинке, ведущей к границам надела. Отец Бобо то и дело останавливается посмотреть на посевы и шпалеры виноградных лоз. Мизинец говорит ему:
   - Так ведь крестьяне - мы, одним словом - встаем ни свет ни заря и гнем спину дотемна, а в городе рабочий разве так надрывается?
   - Это верно. Однако одно дело жить здесь, на природе, и делать все, чего захочет твоя левая нога, и совсем другое, когда у тебя целый день кто-то стоит за спиной и погоняет.
   - Вы, хозяин, конечно, правы, только все равно у нас не жизнь, а сплошное мученье.
   Они доходят до заросшего высокой травой небольшого оврага. Мизинец, раздвигая палкой траву, показывает родник. Вода бежит из-под земли непрерывной струйкой. Мизинец наклоняется, находит в траве стакан, наверно не случайно тут оставленный, моет его, наполняет водой и протягивает хозяину.
   - Попробуйте сами и скажите, прав я или нет.
   Амедео делает глоток. Держит воду во рту, чтобы прочувствовать ее вкус.
   - Да, ты прав. Легкая, как воздух. Попробуй-ка и ты, Миранда. - Он подает жене стакан. - Сделаем так. Наполни фьяску [оплетенная соломой бутыль, обычно двухлитровая] водой и дай мне, а я отнесу в лабораторию. Вот увидишь, эта вода помогает пищеварению. Кто знает, может, мы даже сможем ее продавать...
   В этот момент с вершины холма, где стоит дом, доносится отчаянный вопль. Миранда, крестьянин, Амедео оборачиваются и глядят вверх.
   И видят бегущего к ним вниз по тропинке братишку Бобо. Мать и отец бросаются ему навстречу.
   Мальчик останавливается возле них, задыхаясь, весь в поту, и произносит:
   - Дядя Лео влез на дерево!
   Все поспешно направляются к дому.
   На верхушке высоченного вяза у края гумна сидит Лео. Ухватившись за ветки, он раскачивается и вопит во все горло:
   - Хочу женщину! Хочу женщину! Хочу женщину-у-у!
   Голос его разносится по выжженному солнцем гумну; внизу, под вязом, растерянно мечутся дедушка, извозчик Мадонна, Бобо и жена крестьянина.
   Дедушку, правда, все происходящее не слишком тревожит. То и дело он отрывает взгляд от Лео и рассудительно говорит Мадонне:
   - Требование вполне нормальное! Ему же сорок два года! Черт возьми, да я в его возрасте!..
   Мадонна, по-видимому, не разделяет этого мнения, но молчит. Старик вновь смотрит на сына и, внося свою лепту в общие уговоры, взывает к нему:
   - Слезай, Лео! Послушай, что тебе говорит твой папа!
   В ответ с верхушки дерева раздается все тот же дикий вопль:
   - Хочу женщину-у-у-у-у!
   Дедушка кружит по гумну и бормочет, обращаясь скорее к самому себе, чем к остальным:
   - Ну где я ему возьму женщину?!
   Между тем уже подоспели Амедео, Миранда и крестьянин.
   Первую информацию они получают от извозчика.
   - Он полез вверх быстро, как кошка. Мы в это время запрягали лошадь.
   - Святая мадонна, только бы он не надумал броситься вниз!
   - Миранда, иди в дом и сиди там! Нечего устраивать здесь театр!
   Бобо подходит и начинает карабкаться на дерево.
   - Папа, можно я за ним полезу! - кричит он отцу.
   Отец вне себя от ярости.
   - Немедленно отойди от дерева, пока я уши тебе не оторвал!
   Бобо быстро спускается и удирает.
   Амедео обращается к крестьянину:
   - Мизинец, сбегай-ка за лестницей.
   Крестьянин направляется к дому, а Амедео заходит в сарайчик, где сложен инструмент. Запершись там, он дает выход своему неистовому, исступленному гневу: бьет себя по щекам, топчет шляпу, колотится головой о стену, изрыгая поток проклятий.
   - Так-растак-перетак! Сумасшедшие должны сидеть в сумасшедшем доме!..
   Потом поднимает с земли шляпу, отряхивает ее, нахлобучивает на голову и выходит из сарая совершенно успокоившись.
   Мизинец уже принес лестницу и приставляет ее к толстому стволу вяза. Он лезет вверх, и все не отрывают от него глаз.
   Достигнув последней перекладины, он обращается к Лео негромко, проникновенно:
   - Послушайте, синьор Лео, слезайте, не то у вас может закружиться голова.
   Но Лео продолжает вопить. Теперь к нему взывает Амедео:
   - Лео! Ну поразвлекся, и хватит. Слезай скорее, мы сейчас будем есть арбуз.
   Бобо бежит и подбирает посреди гумна камень. Показывает его отцу.
   - Папа, дядюшка бросается камнями!
   В этот момент воздух со свистом разрезает другой камень. Амедео продолжает уговаривать брата:
   - Ну, Лео, перестань. Еще немножко, и ты размозжил бы голову отцу. Ну подумай, что ты делаешь... - Потом оборачивается к извозчику: - Мадонна, подгони сюда лошадь. А ты, Миранда, позови детей... Давай, папа, сядем в пролетку и сделаем вид, что уезжаем!
   Мадонна подает пролетку. Все влезают и занимают места в том же порядке, что и раньше. Амедео вновь взывает к брату:
   - Лео, давай спускайся. Уже поздно, пора ехать домой. Видишь, мы уже сели в пролетку!
   Лео перестает кричать. Смотрит вниз на гумно. И вроде бы собирается слезать, но нога его скользит по тоненькой веточке. Тогда он ставит ногу на прежнее место. И вновь начинает вопить:
   - Хочу женщину-у-у-у-у-у!
   Все опять задирают головы вверх. Только дедушка закрывает лицо руками, как будто плачет.
   - Пожалуйста, без сантиментов! - говорит Амедео. Он встает и выталкивает всех из пролетки. - Слезай, Бобо, живее, Миранда... Послушай, Мадонна, будь другом, гони в сумасшедший дом и вызови санитаров...
   Все выходят из пролетки и стоят, молча уставившись на верхушку вяза. Пролетка резко срывается с места и уезжает.
   Солнце уже садится. Крики Лео постепенно превращаются в какой-то протяжный вой, которому издалека заливчато вторят собаки.
   Синьор Амедео, дедушка, Миранда, Бобо, его брат, а также крестьянин с женой разбрелись по всему гумну. Кто сидит, кто стоит. Все словно окаменели от долгого ожидания. Амедео заткнул большими пальцами уши, чтоб не слышать этого душераздирающего жалобного крика. Бобо подходит к нему и говорит:
   - Папа, папа!
   Отец отнимает руки от ушей.
   - Папа, может, мне съездить за Лисичкой?
   Отец несколько мгновений неподвижно смотрит перед собой, потом неожиданно хватает Бобо за руку, зажимает его между ног и осыпает градом ударов по голове, по ребрам, по спине. Братишка разражается своим дерзким, оглушительным хохотом. Бобо уходит, скуля как побитый пес.
   Наступила ночь. И наконец темноту долины прорезают два тонких луча, в которых пляшут пылинки, - это фары приближающейся санитарной машины.