Страница:
Рой: Немного смущен. В общем, в порядке. Мягче. Я подталкивал своих клиентов к чувствам. Себя — нет… до сегодняшнего дня.
Мэри: Я рада, что вы познали свою печаль. По моей теории люди, подавляющие гнев, рискуют стать жертвами, потому что они не говорят: «Черт побери, пошел прочь с моего пути!» Люди, подавляющие страх, могут делать это намеренно, чтобы в результате быть убитыми. А люди, подавляющие печаль, хотят заглушить свою радость. Рой: Спасибо, ваша теория мне нравится, и, думаю, вы правы.
Клиенты, боящиеся собственного гнева, могут очень продуктивно работать с собой. Они расстаются с чувством вины, печалью, беспокойством, решают жить, наслаждаться своей сексуальностью, более продуктивно работать. Позже, после принятия ряда жизненно важных решений, они готовы разобраться с боязнью гнева и десенсибилизировать себя. Клиентов же, боящихся собственных слез, лечить намного труднее, потому что до десенсибилизации они не могут делать никакой значимой работы. Мы очень обрадовались, когда Рой разрешил себе заплакать. Если плач правильно управляется терапевтом и группой, одного раза обычно бывает достаточно для десенсибилизации. После этого занятия Рой разрешил себе продвигаться и в других эмоциональных направлениях, чтобы немного изменить того интеллектуального, бесчувственного, слегка депрессивного психотерапевта, каким он был последние 20 лет.
Рой представляет один тип клиентов, боящихся продемонстрировать печаль. Другой тип мы называем «Суперменом». В течение всего периода заключения контрактов Супермен опаздывает, на занятиях сидит либо в преувеличено расслабленной позе, либо слишком прямо, скрестив на груди руки. Он смотрит поверх терапевта, как бы объявляя: «Я долго размышлял, над чем бы я мог поработать здесь, и не нашел у себя ни одной проблемы. Если мне придет что-нибудь в голову, я вам сообщу». В течение всего семинара он играет роль «сильного папочки» по отношению к беспомощным женщинам, а с парнями, боящимися слез не меньше, чем он сам, вступает в игру «малолетний правонарушитель». Он пропускает занятия, отпускает шуточки по поводу лечения и нарушает разные мелкие правила. В любой из своих ролей такой терапевт успешно сопротивляется персональной работе. Обычно он работает с правонарушителями и преступниками и вполне мог бы быть включен в собственную картотеку, за одним исключением — он не психопат. Он нетерпеливый и очень заботливый человек, который в детстве решил, что "никто не заставит меня плакать'' и вырос со страхом показать как свой гнев, так и свою печаль. Вот почему он и стал «Суперменом».
Но если такой клиент в конце концов разрешает себе поработать, результаты бывают потрясающими.
Зип не включается в работу в течение всей семинарской недели. Перелом происходит в последнее утро. Он говорит, что хочет «понять» сон, который «иногда меня беспокоит». Рассказывая сон, он крутит пальцы, голос его, в попытке побороть эмоции, постепенно становится все более и более напряженным. Вкратце его сон выглядит следующим образом: «Я сижу за столом в кабинете и внезапно понимаю, что мой сын не со мной. Я выбегаю на задний двор и вижу, что он мертвый плавает в бассейне». Сон его страшно волнует, и он признается, что замучил себя объяснениями, основанными на том, что он знает о «подсознательной враждебности» и «желании смерти». Он обожает своего сына.
Боб работает очень медленно, заставляя его быть каждой частью своего сна и объясняя каждую часть как сторону его личности. Зип становится письменным столом: массивным, солидным, зависимым; кабинетом: закрытым, всегда прибранным, набитым информацией; дорожкой к бассейну: твердой и скучной; бассейном: прохладным, наполненным. До этого он принимал все характеристики как описывающие его самого. Работая, он боролся с подступающими слезами, но подойдя к бассейну, начинает всхлипывать. Он плачет несколько минут, прежде чем заговорить.
Боб: Станьте ребенком из своего сна.
Зип: Я красивый, милый, самый важный в жизни Зипа. (Он снова плачет).
Боб: Говорите дальше.
Зип: Я умный. Я люблю жизнь. Я… мертвый.
Боб: Послушайте, соответствует ли это тому, что я скажу… Я часть Зипа — красивая, милая, умная, любящая жизнь, самая важная для Зипа. И эта часть Зипа мертва.
Зип: Спасибо! Да, соответствует! Я утонул в работе… в… да, соответствует! Я утопил самую живую свою часть. Спасибо, Боб. Я закончил! Больше себя топить не буду!
Когда подобный Зипу клиент позволяет себе выразить чувства, жизненно важно, чтобы этот опыт был позитивным. Было бы терапевтическим насилием подтолкнуть клиента к чувствам, а затем оставить его без принятия нового решения. Мы просим терапевтов не подталкивать клиента к интенсивным чувствам, если они не знают наверняка, как подтолкнуть его к успешному выводу. Лечение Зипа можно было бы назвать антитерапевтическим, если бы ему позволили и дальше считать свой сон выражением «подавленной враждебности» или если бы работа с ним прекратилась в момент плача. Но в данном случае результатом лечения стало принятие замечательного нового решения «Больше себя топить не буду!» и осознание того, что чувствовать — вполне безопасное занятие.
Страх и беспокойство
Подавленный страх
Стыд
Вина
Мэри: Я рада, что вы познали свою печаль. По моей теории люди, подавляющие гнев, рискуют стать жертвами, потому что они не говорят: «Черт побери, пошел прочь с моего пути!» Люди, подавляющие страх, могут делать это намеренно, чтобы в результате быть убитыми. А люди, подавляющие печаль, хотят заглушить свою радость. Рой: Спасибо, ваша теория мне нравится, и, думаю, вы правы.
Клиенты, боящиеся собственного гнева, могут очень продуктивно работать с собой. Они расстаются с чувством вины, печалью, беспокойством, решают жить, наслаждаться своей сексуальностью, более продуктивно работать. Позже, после принятия ряда жизненно важных решений, они готовы разобраться с боязнью гнева и десенсибилизировать себя. Клиентов же, боящихся собственных слез, лечить намного труднее, потому что до десенсибилизации они не могут делать никакой значимой работы. Мы очень обрадовались, когда Рой разрешил себе заплакать. Если плач правильно управляется терапевтом и группой, одного раза обычно бывает достаточно для десенсибилизации. После этого занятия Рой разрешил себе продвигаться и в других эмоциональных направлениях, чтобы немного изменить того интеллектуального, бесчувственного, слегка депрессивного психотерапевта, каким он был последние 20 лет.
Рой представляет один тип клиентов, боящихся продемонстрировать печаль. Другой тип мы называем «Суперменом». В течение всего периода заключения контрактов Супермен опаздывает, на занятиях сидит либо в преувеличено расслабленной позе, либо слишком прямо, скрестив на груди руки. Он смотрит поверх терапевта, как бы объявляя: «Я долго размышлял, над чем бы я мог поработать здесь, и не нашел у себя ни одной проблемы. Если мне придет что-нибудь в голову, я вам сообщу». В течение всего семинара он играет роль «сильного папочки» по отношению к беспомощным женщинам, а с парнями, боящимися слез не меньше, чем он сам, вступает в игру «малолетний правонарушитель». Он пропускает занятия, отпускает шуточки по поводу лечения и нарушает разные мелкие правила. В любой из своих ролей такой терапевт успешно сопротивляется персональной работе. Обычно он работает с правонарушителями и преступниками и вполне мог бы быть включен в собственную картотеку, за одним исключением — он не психопат. Он нетерпеливый и очень заботливый человек, который в детстве решил, что "никто не заставит меня плакать'' и вырос со страхом показать как свой гнев, так и свою печаль. Вот почему он и стал «Суперменом».
Но если такой клиент в конце концов разрешает себе поработать, результаты бывают потрясающими.
Зип не включается в работу в течение всей семинарской недели. Перелом происходит в последнее утро. Он говорит, что хочет «понять» сон, который «иногда меня беспокоит». Рассказывая сон, он крутит пальцы, голос его, в попытке побороть эмоции, постепенно становится все более и более напряженным. Вкратце его сон выглядит следующим образом: «Я сижу за столом в кабинете и внезапно понимаю, что мой сын не со мной. Я выбегаю на задний двор и вижу, что он мертвый плавает в бассейне». Сон его страшно волнует, и он признается, что замучил себя объяснениями, основанными на том, что он знает о «подсознательной враждебности» и «желании смерти». Он обожает своего сына.
Боб работает очень медленно, заставляя его быть каждой частью своего сна и объясняя каждую часть как сторону его личности. Зип становится письменным столом: массивным, солидным, зависимым; кабинетом: закрытым, всегда прибранным, набитым информацией; дорожкой к бассейну: твердой и скучной; бассейном: прохладным, наполненным. До этого он принимал все характеристики как описывающие его самого. Работая, он боролся с подступающими слезами, но подойдя к бассейну, начинает всхлипывать. Он плачет несколько минут, прежде чем заговорить.
Боб: Станьте ребенком из своего сна.
Зип: Я красивый, милый, самый важный в жизни Зипа. (Он снова плачет).
Боб: Говорите дальше.
Зип: Я умный. Я люблю жизнь. Я… мертвый.
Боб: Послушайте, соответствует ли это тому, что я скажу… Я часть Зипа — красивая, милая, умная, любящая жизнь, самая важная для Зипа. И эта часть Зипа мертва.
Зип: Спасибо! Да, соответствует! Я утонул в работе… в… да, соответствует! Я утопил самую живую свою часть. Спасибо, Боб. Я закончил! Больше себя топить не буду!
Когда подобный Зипу клиент позволяет себе выразить чувства, жизненно важно, чтобы этот опыт был позитивным. Было бы терапевтическим насилием подтолкнуть клиента к чувствам, а затем оставить его без принятия нового решения. Мы просим терапевтов не подталкивать клиента к интенсивным чувствам, если они не знают наверняка, как подтолкнуть его к успешному выводу. Лечение Зипа можно было бы назвать антитерапевтическим, если бы ему позволили и дальше считать свой сон выражением «подавленной враждебности» или если бы работа с ним прекратилась в момент плача. Но в данном случае результатом лечения стало принятие замечательного нового решения «Больше себя топить не буду!» и осознание того, что чувствовать — вполне безопасное занятие.
Страх и беспокойство
Мы определяем страх как эмоциональную реакцию на реальную или воображаемую опасность в настоящем, а беспокойство — как реакцию на реальную или воображаемую возможную опасность в будущем. Человек боится игрушечного пистолета, если верит, что тот настоящий. Человек с фобией знает, что его страхи воображаемые, но боится так же, как если бы они были настоящими. Беспокойный человек рассказывает себе страшилки о том, что может с ним в будущем случиться.
За все годы нашей терапевтической практики мы ни разу не встречались с реальной опасностью в наших группах; страхи, о которых нам рассказывали, были воображаемыми. Тем не менее страхи в повседневной жизни, о которых рассказывают клиенты, могут оказаться и обоснованными. Первым делом терапевт должен определить, имеет ли рассказываемое реальную почву. Человеку, боящемуся своего реально опасного супруга или супруги, необходимо помочь найти способ защитить себя. Клиенты, которые перед лицом реальной опасности не делают ничего, чтобы защитить себя, вероятнее всего, живут в соответствии с решением «Я подтолкну тебя к моему убийству» или «Я разрешу тебе убить меня». Решающим моментом в лечении становится контракт о самозащите и затем принятие нового решения ценить и защищать себя.
Когда же клиент боится в совершенно безопасной ситуации, мы ищем раннюю сцену, являющуюся прототипом сегодняшнего страха.
Джей: О, черт, я боюсь работать в группе, заметили?
Боб: Я заметил, что вы еще не работали. Вы, чтобы поддерживать свой страх, ждете, пока не закончит последний из участников.
Джей: Да, нет же. Я ждал, потому что боялся.
Боб: Если бы вы хотели прекратить бояться, вы бы поработали первым, а затем отдыхали бы целый день.
Джей: Я… когда боюсь… я все откладываю и откладываю — и все больше и больше боюсь. Вы правы.
Мэри: Я называю это синдромом «трамплина». Помните, как вы были ребенком? Каждое лето, в самом начале сезона, самые храбрые мальчишки залезали на трамплин и сигали вниз. Трусливые даже и не приближались к трамплину, а получали удовольствие, плавая. А вот «самозапугиватели» подходили к краю, смотрели вниз, представляли себе всякие ужасы и поворачивали назад. Они проделывали это раз за разом, пока, наконец, не решались-таки прыгнуть вниз.
Джей: Да-а. Я и сейчас так действую. Приготовлюсь к работе, затем отступаю. Я всегда жду до последнего.
Боб: Что страшного случилось с вами во втором или первом классе? (Боб сразу «ныряет» в прошлое Джея.)
Джей: Я помню второй класс. Как-то мы читали по очереди вслух, а я зачитался и пропустил свою очередь. Учительница поставила меня в угол. Черт бы ее побрал, никто больше не поставит меня в угол. Кстати, может быть, поэтому я и не пойду к… (называет имя известного терапевта) на марафон, потому что я слышал, она ставит людей в угол. Никто больше не посмеет поставить меня в угол. (Смеется). Я готов к работе.
Боб выбрал «первый или второй класс», потому что не разделил уверенность Джея, что тот «всегда» боялся в коллективе. Мы обнаружили, что страх перед публичными выступлениями обычно берет начало в первых двух классах в результате учительских и детских насмешек. Чтение вслух становится травмирующим событием для многих ребятишек.
Мы могли использовать с Джеем и ряд других подходов. Например, попросить его посмотреть внимательно на каждого человека в группе. Часто клиент, видя вместо расплывчатого пятна конкретное лицо, расстается с беспокойством. Если он все же продолжает беспокоиться, он может каждому сказать: "Я вас боюсь, потому что… "или "Я вас не боюсь, потому что….". Затем мы работаем с ним над обоснованием его точки зрения и для этого просим рассказывать страшные истории о пугающих его людях. Если же они пытаются его разубедить, это значит, что они бросаются ему на помощь, что подразумевает его неспособность измениться самостоятельно.,
Мы можем подтолкнуть клиента к переосмыслению своего беспокойства как скрытого энтузиазма.
Элф: Я волнуюсь. Очень волнуюсь.
Мэри: Загляните внутрь своего тела и расскажите, что вы ощущаете.
Элф: Я волнуюсь… часто бьется сердце. Сердце стучит, и я потею.
Мэри: Те же ощущения, что и при сексе?
Элф: (Сопит… подсмеиваясь). Ощущения не совсем похожи.
Мэри: Как вы можете перевести потение и сердцебиение в разряд приятных ощущений? Ваш мозг расшифровывает это как волнение, беспокойство. Давайте найдем способ расшифровать это как возбуждение.
Элф: У меня безумная идея! Надо сделать сальто-мортале… колесо. Я хочу, чтобы все остальные присоединились ко мне.
Мэри: Попросите их.
или
Лиз: У меня руки трясутся.
Боб: Усильте тряску. Вот так. Еще сильнее. Встаньте и подключите все тело. Да. Что ощущаете?
Лиз: Возбуждение.
Боб: Отлично. Ваша дрожь — это попытка унять рвущееся наружу возбуждение. Фриц (Перлз) говорит, что между волнением и возбуждением лишь один глубокий вздох.
Другая техника — доводить «ожидание катастрофы» до абсурдных выводов. Мы спрашиваем Хьюберта, что может произойти самого плохого? Он говорит, что боится, что группа не будет любить его. Он уверен, что не сможет сказать ничего интересного. «А потом что самое плохое может случиться?» Он уверен, что с ним никто не будет ни говорить, ни общаться. «А затем худшее?» Он будет чувствовать себя одиноким и отвергнутым. «А затем?» «Ну, я, конечно, не умру». Хьюберт улыбается. «Найду чем заняться и сам». Он осознает, что никогда не оставался один навечно, поэтому говорит, что поищет себе компанию за пределами группы. Итак, даже если «ожидание катастрофы» окажется не напрасным, он не пропадет. В заключение он делает вывод, что его опасения сильно преувеличены, и он больше не волнуется.
Еще один метод — развести ожидания и эмоции. Этот метод исключительно эффективен в работе с клиентами, не осознающими, что они могут одновременно и чувствовать, и думать.
Фло: Я боюсь, что забуду, что сказать.
Боб: Ладно. Представьте, что вы забыли, что сказать. Почему вас это
волнует?
Фло: По-моему, естественно волноваться об этом.
Боб: Нет. Мой внук Роберт помнит только 10 слов. Но он не волнуется. Почему вы связываете волнение и забывчивость?
Фло: Ну, это естественно. Я не хочу волноваться…
Мэри: Правильно. Представьте, что вы забыли, что дальше говорить, и хотите вспомнить, что же должны сказать. Почему вы волнуетесь?
Фло: Да, интересно. Я всегда связывала… Я волнуюсь, потому что думаю, что должна. Потому что я говорю себе, что люди подумают… Я готова остановиться. Я позже приду. Я должна обдумать, что же я автоматически связываю с волнением. Пожалуй, начну распутывать узлы.
Беспокойные люди проскакивают настоящее, тратя свою психическую энергию в переживаниях по поводу будущего.
Джем очень обеспокоена будущим. Ее отец, брат и муж умерли от сердечного приступа. Она собирается вновь выйти замуж и ужасно боится, что ее новый муж также умрет.
Джем: Все идет наперекосяк… каждый раз, когда я с ним, я боюсь, что именно этой ночью у него будет приступ.
Боб: Почему вы чувствуете страх, а не удовольствие от того, что происходит здесь и сейчас?
Джем: Я не знаю.
Мэри: Мне кажется, что ваш муж не был похож на вас в этом отношении. Вы говорили, что в течение двух лет он знал, что может в любую минуту умереть, и тем не менее вы говорили, что наслаждались жизнью с ним. Он не изводил себя страхом смерти?
Джем: Абсолютно нет. Он жил полной жизнью.
Мэри: Это ваша мечта?
Джем: Да.
Мэри: Я рада.
Джем: И как же мне остановить себя?
Боб: Я не понимаю вашего вопроса. Вы ведь и есть тот человек, кто думает обо всем этом.
Джем: Как же мне все-таки перестать о них думать?
Боб: Помечтайте о сексе вместо этого.
Джем: Все мои сексуальные фантазии кончаются мыслью о смерти.
Мэри: Ваша проблема в том, что вы не верите, что отвечаете за свои мозги.
Боб: Точно.
Джем: За свою голову я отвечаю, а вот за факты — нет.
Мэри: Я уверена, что еще задолго до чьей-либо смерти ваша матушка научила вас забегать в будущее, чтобы чувствовать себя плохо. Я предполагаю, что она предсказывала будущие неприятности, а вы слушали ее и боялись. Ее или отца, или бабушку, или еще кого-нибудь.
Джем: Да, она всегда боялась, что может случиться.
Мэри: Итак, ваша мама заботливо научила вас, как руководить головой… как жить будущим и быть несчастной. Но вы были достаточно умны и вышли замуж за человека, который управлял своими мозгами по-другому.
Джем: Да. Он никогда не боялся будущего.
Мэри: А ваш новый друг? Он тревожится о будущем?
Джем: (Смеется). Никогда.
Мэри: Это здорово. Вы умница, что выбираете мужчин, которые не рассказывают себе страшилок.
Джем: Пожалуй, я понимаю, что залезаю в будущее. Да, и пугаю себя.
Мэри: Отлично. Готовы управлять вашими мозгами по-другому?
Джем: Да. Для меня это совершенно необычные идеи. Я должна хорошенько прожевать то, что вы мне сказали.
Мэри: А затем либо проглотите их, либо выплюньте.
Джем: (Смеется).
Мэри: Я опишу вам забавный метод, может, захотите поиграть в него. Продолжайте вести себя как раньше, но попробуйте похвастаться собой. Пример. Раньше я очень боялась самолетов. Обычно с этим связана вера в волшебство. Вроде того, что, если я буду очень внимательно следить, то крыло не отвалится. Я не знаю, понимаете ли вы?
Джем: Конечно. (Смеется).
Мэри: Я также пристально наблюдаю за тем, что может происходить за той важной закрытой дверью… где пилоты сидят… я проверяю, все ли они на месте. И прислушиваюсь ко всем звукам. Чтобы быть готовой доложить пилоту, если мотор откажет. (Джем смеется). И смотрю за тем, что стюардесса им носит поесть. Ведь если это рыба, они могут отравиться, и тогда я должна найти среди пассажиров кого-нибудь, кто умеет управлять самолетом, и сказать ему: «Весь экипаж отравлен, вы должны взять управление на себя и посадить наш „Боинг“». А затем очень важный шаг, Джем. Я поздравляю себя. Какая же я находчивая! Каких только страшных историй можно напридумать в связи с шумом мотора! Но я сделала нечто неподражаемое — я запугала себя ботулизмом! Понимаете?
Джем: (Смеясь). Да, понимаю. Правда, понимаю.
Мэри: Как насчет того, чтобы провести остаток дня, подсмеиваясь над собой?
Джем: Я… Хорошо. Думаю, что мне понравится.
Этот эксперимент становится для Джем началом самоконтроля над фантазиями. Дальше ей предстоит не менее важная работа. Она прощается с умершими отцом, братом, мужем и дает себе разрешение радоваться жизни, хотя они и мертвы. Она расстается с заклятием «Если тебе будет слишком хорошо, случится что-нибудь плохое». Вместо страха Боб предлагает ей носить противокатастрофный амулет.
Джем: Я не поняла про амулет.
Боб: Вот мой амулет (показывает брелок). Не пускает тигров на нашу землю.
Джем: Так ведь в Калифорнии нет тигров.
Боб гладит свой брелок и гордо заявляет: «Так ведь у меня амулет».
Дополнительный материал о работе с боящимися или беспокоящимися клиентами можно найти в Главе 11, Фобии: Однажды в среду.
За все годы нашей терапевтической практики мы ни разу не встречались с реальной опасностью в наших группах; страхи, о которых нам рассказывали, были воображаемыми. Тем не менее страхи в повседневной жизни, о которых рассказывают клиенты, могут оказаться и обоснованными. Первым делом терапевт должен определить, имеет ли рассказываемое реальную почву. Человеку, боящемуся своего реально опасного супруга или супруги, необходимо помочь найти способ защитить себя. Клиенты, которые перед лицом реальной опасности не делают ничего, чтобы защитить себя, вероятнее всего, живут в соответствии с решением «Я подтолкну тебя к моему убийству» или «Я разрешу тебе убить меня». Решающим моментом в лечении становится контракт о самозащите и затем принятие нового решения ценить и защищать себя.
Когда же клиент боится в совершенно безопасной ситуации, мы ищем раннюю сцену, являющуюся прототипом сегодняшнего страха.
Джей: О, черт, я боюсь работать в группе, заметили?
Боб: Я заметил, что вы еще не работали. Вы, чтобы поддерживать свой страх, ждете, пока не закончит последний из участников.
Джей: Да, нет же. Я ждал, потому что боялся.
Боб: Если бы вы хотели прекратить бояться, вы бы поработали первым, а затем отдыхали бы целый день.
Джей: Я… когда боюсь… я все откладываю и откладываю — и все больше и больше боюсь. Вы правы.
Мэри: Я называю это синдромом «трамплина». Помните, как вы были ребенком? Каждое лето, в самом начале сезона, самые храбрые мальчишки залезали на трамплин и сигали вниз. Трусливые даже и не приближались к трамплину, а получали удовольствие, плавая. А вот «самозапугиватели» подходили к краю, смотрели вниз, представляли себе всякие ужасы и поворачивали назад. Они проделывали это раз за разом, пока, наконец, не решались-таки прыгнуть вниз.
Джей: Да-а. Я и сейчас так действую. Приготовлюсь к работе, затем отступаю. Я всегда жду до последнего.
Боб: Что страшного случилось с вами во втором или первом классе? (Боб сразу «ныряет» в прошлое Джея.)
Джей: Я помню второй класс. Как-то мы читали по очереди вслух, а я зачитался и пропустил свою очередь. Учительница поставила меня в угол. Черт бы ее побрал, никто больше не поставит меня в угол. Кстати, может быть, поэтому я и не пойду к… (называет имя известного терапевта) на марафон, потому что я слышал, она ставит людей в угол. Никто больше не посмеет поставить меня в угол. (Смеется). Я готов к работе.
Боб выбрал «первый или второй класс», потому что не разделил уверенность Джея, что тот «всегда» боялся в коллективе. Мы обнаружили, что страх перед публичными выступлениями обычно берет начало в первых двух классах в результате учительских и детских насмешек. Чтение вслух становится травмирующим событием для многих ребятишек.
Мы могли использовать с Джеем и ряд других подходов. Например, попросить его посмотреть внимательно на каждого человека в группе. Часто клиент, видя вместо расплывчатого пятна конкретное лицо, расстается с беспокойством. Если он все же продолжает беспокоиться, он может каждому сказать: "Я вас боюсь, потому что… "или "Я вас не боюсь, потому что….". Затем мы работаем с ним над обоснованием его точки зрения и для этого просим рассказывать страшные истории о пугающих его людях. Если же они пытаются его разубедить, это значит, что они бросаются ему на помощь, что подразумевает его неспособность измениться самостоятельно.,
Мы можем подтолкнуть клиента к переосмыслению своего беспокойства как скрытого энтузиазма.
Элф: Я волнуюсь. Очень волнуюсь.
Мэри: Загляните внутрь своего тела и расскажите, что вы ощущаете.
Элф: Я волнуюсь… часто бьется сердце. Сердце стучит, и я потею.
Мэри: Те же ощущения, что и при сексе?
Элф: (Сопит… подсмеиваясь). Ощущения не совсем похожи.
Мэри: Как вы можете перевести потение и сердцебиение в разряд приятных ощущений? Ваш мозг расшифровывает это как волнение, беспокойство. Давайте найдем способ расшифровать это как возбуждение.
Элф: У меня безумная идея! Надо сделать сальто-мортале… колесо. Я хочу, чтобы все остальные присоединились ко мне.
Мэри: Попросите их.
или
Лиз: У меня руки трясутся.
Боб: Усильте тряску. Вот так. Еще сильнее. Встаньте и подключите все тело. Да. Что ощущаете?
Лиз: Возбуждение.
Боб: Отлично. Ваша дрожь — это попытка унять рвущееся наружу возбуждение. Фриц (Перлз) говорит, что между волнением и возбуждением лишь один глубокий вздох.
Другая техника — доводить «ожидание катастрофы» до абсурдных выводов. Мы спрашиваем Хьюберта, что может произойти самого плохого? Он говорит, что боится, что группа не будет любить его. Он уверен, что не сможет сказать ничего интересного. «А потом что самое плохое может случиться?» Он уверен, что с ним никто не будет ни говорить, ни общаться. «А затем худшее?» Он будет чувствовать себя одиноким и отвергнутым. «А затем?» «Ну, я, конечно, не умру». Хьюберт улыбается. «Найду чем заняться и сам». Он осознает, что никогда не оставался один навечно, поэтому говорит, что поищет себе компанию за пределами группы. Итак, даже если «ожидание катастрофы» окажется не напрасным, он не пропадет. В заключение он делает вывод, что его опасения сильно преувеличены, и он больше не волнуется.
Еще один метод — развести ожидания и эмоции. Этот метод исключительно эффективен в работе с клиентами, не осознающими, что они могут одновременно и чувствовать, и думать.
Фло: Я боюсь, что забуду, что сказать.
Боб: Ладно. Представьте, что вы забыли, что сказать. Почему вас это
волнует?
Фло: По-моему, естественно волноваться об этом.
Боб: Нет. Мой внук Роберт помнит только 10 слов. Но он не волнуется. Почему вы связываете волнение и забывчивость?
Фло: Ну, это естественно. Я не хочу волноваться…
Мэри: Правильно. Представьте, что вы забыли, что дальше говорить, и хотите вспомнить, что же должны сказать. Почему вы волнуетесь?
Фло: Да, интересно. Я всегда связывала… Я волнуюсь, потому что думаю, что должна. Потому что я говорю себе, что люди подумают… Я готова остановиться. Я позже приду. Я должна обдумать, что же я автоматически связываю с волнением. Пожалуй, начну распутывать узлы.
Беспокойные люди проскакивают настоящее, тратя свою психическую энергию в переживаниях по поводу будущего.
Джем очень обеспокоена будущим. Ее отец, брат и муж умерли от сердечного приступа. Она собирается вновь выйти замуж и ужасно боится, что ее новый муж также умрет.
Джем: Все идет наперекосяк… каждый раз, когда я с ним, я боюсь, что именно этой ночью у него будет приступ.
Боб: Почему вы чувствуете страх, а не удовольствие от того, что происходит здесь и сейчас?
Джем: Я не знаю.
Мэри: Мне кажется, что ваш муж не был похож на вас в этом отношении. Вы говорили, что в течение двух лет он знал, что может в любую минуту умереть, и тем не менее вы говорили, что наслаждались жизнью с ним. Он не изводил себя страхом смерти?
Джем: Абсолютно нет. Он жил полной жизнью.
Мэри: Это ваша мечта?
Джем: Да.
Мэри: Я рада.
Джем: И как же мне остановить себя?
Боб: Я не понимаю вашего вопроса. Вы ведь и есть тот человек, кто думает обо всем этом.
Джем: Как же мне все-таки перестать о них думать?
Боб: Помечтайте о сексе вместо этого.
Джем: Все мои сексуальные фантазии кончаются мыслью о смерти.
Мэри: Ваша проблема в том, что вы не верите, что отвечаете за свои мозги.
Боб: Точно.
Джем: За свою голову я отвечаю, а вот за факты — нет.
Мэри: Я уверена, что еще задолго до чьей-либо смерти ваша матушка научила вас забегать в будущее, чтобы чувствовать себя плохо. Я предполагаю, что она предсказывала будущие неприятности, а вы слушали ее и боялись. Ее или отца, или бабушку, или еще кого-нибудь.
Джем: Да, она всегда боялась, что может случиться.
Мэри: Итак, ваша мама заботливо научила вас, как руководить головой… как жить будущим и быть несчастной. Но вы были достаточно умны и вышли замуж за человека, который управлял своими мозгами по-другому.
Джем: Да. Он никогда не боялся будущего.
Мэри: А ваш новый друг? Он тревожится о будущем?
Джем: (Смеется). Никогда.
Мэри: Это здорово. Вы умница, что выбираете мужчин, которые не рассказывают себе страшилок.
Джем: Пожалуй, я понимаю, что залезаю в будущее. Да, и пугаю себя.
Мэри: Отлично. Готовы управлять вашими мозгами по-другому?
Джем: Да. Для меня это совершенно необычные идеи. Я должна хорошенько прожевать то, что вы мне сказали.
Мэри: А затем либо проглотите их, либо выплюньте.
Джем: (Смеется).
Мэри: Я опишу вам забавный метод, может, захотите поиграть в него. Продолжайте вести себя как раньше, но попробуйте похвастаться собой. Пример. Раньше я очень боялась самолетов. Обычно с этим связана вера в волшебство. Вроде того, что, если я буду очень внимательно следить, то крыло не отвалится. Я не знаю, понимаете ли вы?
Джем: Конечно. (Смеется).
Мэри: Я также пристально наблюдаю за тем, что может происходить за той важной закрытой дверью… где пилоты сидят… я проверяю, все ли они на месте. И прислушиваюсь ко всем звукам. Чтобы быть готовой доложить пилоту, если мотор откажет. (Джем смеется). И смотрю за тем, что стюардесса им носит поесть. Ведь если это рыба, они могут отравиться, и тогда я должна найти среди пассажиров кого-нибудь, кто умеет управлять самолетом, и сказать ему: «Весь экипаж отравлен, вы должны взять управление на себя и посадить наш „Боинг“». А затем очень важный шаг, Джем. Я поздравляю себя. Какая же я находчивая! Каких только страшных историй можно напридумать в связи с шумом мотора! Но я сделала нечто неподражаемое — я запугала себя ботулизмом! Понимаете?
Джем: (Смеясь). Да, понимаю. Правда, понимаю.
Мэри: Как насчет того, чтобы провести остаток дня, подсмеиваясь над собой?
Джем: Я… Хорошо. Думаю, что мне понравится.
Этот эксперимент становится для Джем началом самоконтроля над фантазиями. Дальше ей предстоит не менее важная работа. Она прощается с умершими отцом, братом, мужем и дает себе разрешение радоваться жизни, хотя они и мертвы. Она расстается с заклятием «Если тебе будет слишком хорошо, случится что-нибудь плохое». Вместо страха Боб предлагает ей носить противокатастрофный амулет.
Джем: Я не поняла про амулет.
Боб: Вот мой амулет (показывает брелок). Не пускает тигров на нашу землю.
Джем: Так ведь в Калифорнии нет тигров.
Боб гладит свой брелок и гордо заявляет: «Так ведь у меня амулет».
Дополнительный материал о работе с боящимися или беспокоящимися клиентами можно найти в Главе 11, Фобии: Однажды в среду.
Подавленный страх
Подавленный страх может служить саморазрушению, например, когда во время войны мужчины и женщины идут добровольцами на самые опасные задания или в мирное время находят себе опасные хобби или профессии. Мы не верим, что поведение, управляемое обратными фобиями, служит клиенту для подавления фобий. Мы полагаем, что обратная фобия — это способ Ребенка подавить Взрослые факты и нормальную заботу о себе, способ, нужный для выполнения решения «Я себя убью, а они потом будут мной восхищаться». Обратные невротики не боятся, когда должны бояться; невротики же боятся, когда нет опасности.
Переключения с обратной фобии на фобию происходит, когда клиент принимает опасность за факт и говорит себе: «Я не хочу быть убитым!» Бывшие обратные невротики, испуганные собственным прошлым безрассудством, могут развить фобию в волшебное орудие самозащиты.
Дрейк — «Супермен». Он не заключает с нами лечебного контракта и объясняет, что посещает семинар только потому, что сюда его прислало агентство. Во время обеденных перерывов он развлекает публику леденящими душу рассказами о своих альпинистских и гоночных подвигах. Мы начинаем противостоять ему, говоря: «Мне не смешны ваши попытки причинить себе боль. Я не буду вас поглаживать за то, что вы рисковали жизнью». Дрейк спорит с нами, доказывая, что он умеет заботиться о себе, а жизнь без риска была бы слишком пресной.
В конце концов, мы все-таки выносим его материал на семинар, хоть он и отказывается заключать контракт. Мы просим его проверить, что происходит, когда он рассказывает свои истории членам семьи своего детства. Он пытается увильнуть, говоря "Яне знаю, что бы они сказали. Может быть, отцу, если б он был трезвый, было бы и интересно. Остальным… ". Дрейк пожимает плечами.
Мы, тем не менее, предлагаем ему проиграть такую ситуацию, пусть даже и не зная их реакции. Он соглашается и рассказывает им свою последнюю безумную эскападу на мотогонках. Его семья не проявляет обеспокоенности, жив он или мертв — вот что он чувствует и против чего борется. Поэтому он сходится с парнями вроде себя, которые поглаживают друг друга за смертельный риск.
Когда Дрейк осознает, что некая часть его стремится к смерти, он начинает вслушиваться в себя. Мы просим его в качестве эксперимента сказать своей семье, пусть даже он еще так и не думает, что будет заботиться о себе. Он говорит им, что больше не будет рисковать своей жизнью. Он видит, что мама обрадована, насколько может обрадоваться депрессивная, придавленная жизнью женщина. Старший брат и друзья зовут его «цыпленочком». Отец настолько занят самоубийством посредством алкоголя, что даже и не прислушивается. Дрейк глубоко потрясен и решает посещать наш еженедельный семинар. Мы уверены, что на свете есть тысячи женщин и мужчин, слепо рискующих своей жизнью и не осознающих необходимости изменения своих ранних решений. Когда они попадают после аварий и несчастных случаев в руки врачей и адвокатов, последние должны были бы отсылать их к психотерапевтам… пусть даже клиенты и сопротивляются.
Переключения с обратной фобии на фобию происходит, когда клиент принимает опасность за факт и говорит себе: «Я не хочу быть убитым!» Бывшие обратные невротики, испуганные собственным прошлым безрассудством, могут развить фобию в волшебное орудие самозащиты.
Дрейк — «Супермен». Он не заключает с нами лечебного контракта и объясняет, что посещает семинар только потому, что сюда его прислало агентство. Во время обеденных перерывов он развлекает публику леденящими душу рассказами о своих альпинистских и гоночных подвигах. Мы начинаем противостоять ему, говоря: «Мне не смешны ваши попытки причинить себе боль. Я не буду вас поглаживать за то, что вы рисковали жизнью». Дрейк спорит с нами, доказывая, что он умеет заботиться о себе, а жизнь без риска была бы слишком пресной.
В конце концов, мы все-таки выносим его материал на семинар, хоть он и отказывается заключать контракт. Мы просим его проверить, что происходит, когда он рассказывает свои истории членам семьи своего детства. Он пытается увильнуть, говоря "Яне знаю, что бы они сказали. Может быть, отцу, если б он был трезвый, было бы и интересно. Остальным… ". Дрейк пожимает плечами.
Мы, тем не менее, предлагаем ему проиграть такую ситуацию, пусть даже и не зная их реакции. Он соглашается и рассказывает им свою последнюю безумную эскападу на мотогонках. Его семья не проявляет обеспокоенности, жив он или мертв — вот что он чувствует и против чего борется. Поэтому он сходится с парнями вроде себя, которые поглаживают друг друга за смертельный риск.
Когда Дрейк осознает, что некая часть его стремится к смерти, он начинает вслушиваться в себя. Мы просим его в качестве эксперимента сказать своей семье, пусть даже он еще так и не думает, что будет заботиться о себе. Он говорит им, что больше не будет рисковать своей жизнью. Он видит, что мама обрадована, насколько может обрадоваться депрессивная, придавленная жизнью женщина. Старший брат и друзья зовут его «цыпленочком». Отец настолько занят самоубийством посредством алкоголя, что даже и не прислушивается. Дрейк глубоко потрясен и решает посещать наш еженедельный семинар. Мы уверены, что на свете есть тысячи женщин и мужчин, слепо рискующих своей жизнью и не осознающих необходимости изменения своих ранних решений. Когда они попадают после аварий и несчастных случаев в руки врачей и адвокатов, последние должны были бы отсылать их к психотерапевтам… пусть даже клиенты и сопротивляются.
Стыд
Клаудиа, дочь Мэри, и Брайан, ее внук, играют в прятки. Внезапно Брайан больно бьет Клаудию. Клаудиа инстинктивно вскрикивает и толкает его. Он падает на пол, закрывает руками глаза и начинает плакать так горько и безнадежно, как никогда раньше. Одиннадцатимесячный Брайан ощущает стыд. Клаудия хватает его на руки, целует, обнимает, говоря: «Господи, это меня надо побить, а тебя надо утешить». Вскоре он опять счастлив, и они продолжают игру.
Не все сцены «стыда» кончаются так благополучно. Клиенты помнят, что происходило, когда они мочились в штанишки, когда их заставали за сексуальными играми, когда они забывали слова песенки, когда их публично высмеивали или наказывали. Эти мелкие инциденты в детстве имели колоссальное значение и приводили к формированию уверенности, что «если б они меня действительно знали, они бы поняли, какой я плохой». Память о прошлом стыде и страх будущего стыда становятся смирительной рубашкой спонтанности и веры в себя.
Ара, очень компетентный психиатр, сдерживает свои эмоции, как только ей кажется, что люди ее оценивают. Мы ищем раннюю сцену:
Ара: Я помню… Мне три года. Братишка совсем маленький. Я намочила трусики. Даже сейчас мне стыдно это произносить. Я не хочу говорить об этом.
Мэри: Вы очень грустны и вам стыдно.
Ара: Я совершенно размазана. (Некоторое время всхлипывает). Такое унижение. Они заворачивают меня в посудное полотенце. Говорят, что так и буду ходить… пока не исправлюсь. Пока не перестану мочить трусы. Они оба смеются… смеются надо мной. Я… размазана.
Боб: Размазана. Может быть, покричите на них вместо этого?
Ара: Бесполезно. Так безнадежно… я даже не могу объяснить.
Боб: Кричите на них.
Ара: Вы, пошли от меня подальше. (Несколько раз вздыхает, вытирает глаза.) Я не чувствую в себе сил кричать.
Боб: У вас есть силы.
Мэри: Может, скажете им, что для трехлетнего малыша естественно намочить штаны?
Ара: Да, естественно. Трехлетние могут мочить штаны. Я могу мочить штаны. Меня не надо высмеивать или унижать.
Мэри: Чувствуете это?
Ара: Нет. Мне так больно.
Мэри: Посмотрите на родителей. Попробуйте их унизить. В конце концов, в этот день они выполнили свой родительский долг на два с минусом.
Ара: Я скажу им, что они были не правы. Вы — барахляные родители, понятно? Думаете, вы такие большие, думаете, вы всегда правы… хм-м…
Боб: Что значит это «хм-м»?
Ара: Хм-м — это значит, что в той ситуации я могла только стоять и выслушивать все.
Боб: А сейчас?
Ара: Сейчас именно это я и делаю: стою и выслушиваю. Выслушиваю от разных людей. В некоторых ситуациях, не во всех.
Боб: Так сделайте что-нибудь другое.
Ара: Ладно. Я усмехаюсь и ухожу. Да! (Смеется). Слушайте, да это же они, не я. Я-то, трехлетняя, себя нормально веду. Это не я, это вы. Вы сходите с ума от мокрых трусиков. Да я и не вслушиваюсь в ваши тирады, ваше безумие. (Пауза). Я только что кое о чем подумала. Когда мне было три, им было 20 и 21… они были просто невежественными детьми, воспитывающими двух детей. Господи, я сейчас старше их в два раза! Я получила образование. Они нет. Я не позволю, чтобы моя значимость зависела от двух невежественных сосунков. Вообще-то, вы неплохо справлялись, учитывая, что вы ничего не знали о детях. Я закончила. Чувствую себя свободной, по-настоящему свободной… первый раз в жизни.
Наша техника разрешения раннего стыда состоит в том, чтобы вытащить клиента из роли жертвы, тем самым заставив его сопротивляться преследователям, что и сделала Ара, сказав родителям, что они не правы. Обычно клиент сопротивляется, охваченный гневом, но иногда сопротивление происходит в комических формах. Так, одна женщина, которую в третьем классе ставили в угол за то, что она была «слишком умной», представила, как сама поставит свою учительницу в угол, напишет ей на лбу красным фломастером «дура» и заставит признаваться во всех глупостях, которые та вытворяла с учениками.
Когда клиент считает, что терапия — это болезненный процесс, он может остерегаться рассказывать о своем прошлом поведении или фантазиях. Марв, очень милый человек, живущий в моногамном браке 25 лет, с огромным стыдом признался, что периодически имеет гомосексуальные фантазии.
Боб: Примите поздравления.
Марв: Что?
Боб: Поздравления.
Марв: Не понимаю.
Боб: Поздравляю вас с тем, что вы достаточно свободны, чтобы иметь полные, богатые сексуальные фантазии. Молодец!
Марв: (Долгая пауза). Так. Так. Так. Я не думаю, что мои коллеги согласятся со мной.
Боб: Ну и хорошо. Тогда не рассказывайте им. (Вся группа смеется).
Одно из преимуществ групповой терапии состоит в том, что все члены группы получают выгоду от индивидуальной работы каждого. В этот раз пример Марва подтолкнул нескольких человек поделиться сексуальными фантазиями, которые они считали постыдными. И не только поделиться, но и принять их как нормальные.
Бен воспользовался групповым занятием, чтобы разрешить себе танцевать. Он танцевал в старших классах, над ним смеялись, после этого он вообще перестал танцевать.
Бен: Я хотел бы танцевать. Я люблю, но мне стыдно.
Мэри: Что худшее вы ждете от вашего танца?
Бен: Люди будут смеяться. (Он рассказывает о своем школьном опыте.)
Мэри: Когда в старших классах над тобой смеются — это ужасно. Ну а прямо сейчас?
Бен: Я не знаю.
Мэри: У меня есть идея… Мне ее подсказали Ирма Шеферд и Джоен Фейган3, гештальт-терапевты. Идея вот такая… давайте прямо сейчас станцуем какой-нибудь нелепый танец. Пусть все танцуют как можно нелепей. Играете с нами?
Бен согласился, мы включили радио, и вся группа начала абсолютно немыслимый танец. Бен присоединился к нам. Конечно, он не первоклассный танцор, но танцевать ему понравилось.
Не все сцены «стыда» кончаются так благополучно. Клиенты помнят, что происходило, когда они мочились в штанишки, когда их заставали за сексуальными играми, когда они забывали слова песенки, когда их публично высмеивали или наказывали. Эти мелкие инциденты в детстве имели колоссальное значение и приводили к формированию уверенности, что «если б они меня действительно знали, они бы поняли, какой я плохой». Память о прошлом стыде и страх будущего стыда становятся смирительной рубашкой спонтанности и веры в себя.
Ара, очень компетентный психиатр, сдерживает свои эмоции, как только ей кажется, что люди ее оценивают. Мы ищем раннюю сцену:
Ара: Я помню… Мне три года. Братишка совсем маленький. Я намочила трусики. Даже сейчас мне стыдно это произносить. Я не хочу говорить об этом.
Мэри: Вы очень грустны и вам стыдно.
Ара: Я совершенно размазана. (Некоторое время всхлипывает). Такое унижение. Они заворачивают меня в посудное полотенце. Говорят, что так и буду ходить… пока не исправлюсь. Пока не перестану мочить трусы. Они оба смеются… смеются надо мной. Я… размазана.
Боб: Размазана. Может быть, покричите на них вместо этого?
Ара: Бесполезно. Так безнадежно… я даже не могу объяснить.
Боб: Кричите на них.
Ара: Вы, пошли от меня подальше. (Несколько раз вздыхает, вытирает глаза.) Я не чувствую в себе сил кричать.
Боб: У вас есть силы.
Мэри: Может, скажете им, что для трехлетнего малыша естественно намочить штаны?
Ара: Да, естественно. Трехлетние могут мочить штаны. Я могу мочить штаны. Меня не надо высмеивать или унижать.
Мэри: Чувствуете это?
Ара: Нет. Мне так больно.
Мэри: Посмотрите на родителей. Попробуйте их унизить. В конце концов, в этот день они выполнили свой родительский долг на два с минусом.
Ара: Я скажу им, что они были не правы. Вы — барахляные родители, понятно? Думаете, вы такие большие, думаете, вы всегда правы… хм-м…
Боб: Что значит это «хм-м»?
Ара: Хм-м — это значит, что в той ситуации я могла только стоять и выслушивать все.
Боб: А сейчас?
Ара: Сейчас именно это я и делаю: стою и выслушиваю. Выслушиваю от разных людей. В некоторых ситуациях, не во всех.
Боб: Так сделайте что-нибудь другое.
Ара: Ладно. Я усмехаюсь и ухожу. Да! (Смеется). Слушайте, да это же они, не я. Я-то, трехлетняя, себя нормально веду. Это не я, это вы. Вы сходите с ума от мокрых трусиков. Да я и не вслушиваюсь в ваши тирады, ваше безумие. (Пауза). Я только что кое о чем подумала. Когда мне было три, им было 20 и 21… они были просто невежественными детьми, воспитывающими двух детей. Господи, я сейчас старше их в два раза! Я получила образование. Они нет. Я не позволю, чтобы моя значимость зависела от двух невежественных сосунков. Вообще-то, вы неплохо справлялись, учитывая, что вы ничего не знали о детях. Я закончила. Чувствую себя свободной, по-настоящему свободной… первый раз в жизни.
Наша техника разрешения раннего стыда состоит в том, чтобы вытащить клиента из роли жертвы, тем самым заставив его сопротивляться преследователям, что и сделала Ара, сказав родителям, что они не правы. Обычно клиент сопротивляется, охваченный гневом, но иногда сопротивление происходит в комических формах. Так, одна женщина, которую в третьем классе ставили в угол за то, что она была «слишком умной», представила, как сама поставит свою учительницу в угол, напишет ей на лбу красным фломастером «дура» и заставит признаваться во всех глупостях, которые та вытворяла с учениками.
Когда клиент считает, что терапия — это болезненный процесс, он может остерегаться рассказывать о своем прошлом поведении или фантазиях. Марв, очень милый человек, живущий в моногамном браке 25 лет, с огромным стыдом признался, что периодически имеет гомосексуальные фантазии.
Боб: Примите поздравления.
Марв: Что?
Боб: Поздравления.
Марв: Не понимаю.
Боб: Поздравляю вас с тем, что вы достаточно свободны, чтобы иметь полные, богатые сексуальные фантазии. Молодец!
Марв: (Долгая пауза). Так. Так. Так. Я не думаю, что мои коллеги согласятся со мной.
Боб: Ну и хорошо. Тогда не рассказывайте им. (Вся группа смеется).
Одно из преимуществ групповой терапии состоит в том, что все члены группы получают выгоду от индивидуальной работы каждого. В этот раз пример Марва подтолкнул нескольких человек поделиться сексуальными фантазиями, которые они считали постыдными. И не только поделиться, но и принять их как нормальные.
Бен воспользовался групповым занятием, чтобы разрешить себе танцевать. Он танцевал в старших классах, над ним смеялись, после этого он вообще перестал танцевать.
Бен: Я хотел бы танцевать. Я люблю, но мне стыдно.
Мэри: Что худшее вы ждете от вашего танца?
Бен: Люди будут смеяться. (Он рассказывает о своем школьном опыте.)
Мэри: Когда в старших классах над тобой смеются — это ужасно. Ну а прямо сейчас?
Бен: Я не знаю.
Мэри: У меня есть идея… Мне ее подсказали Ирма Шеферд и Джоен Фейган3, гештальт-терапевты. Идея вот такая… давайте прямо сейчас станцуем какой-нибудь нелепый танец. Пусть все танцуют как можно нелепей. Играете с нами?
Бен согласился, мы включили радио, и вся группа начала абсолютно немыслимый танец. Бен присоединился к нам. Конечно, он не первоклассный танцор, но танцевать ему понравилось.
Вина
С технической точки зрения, вина — это скорее суждение, нежели эмоция. Человек считает себя виновным и поэтому ощущает грусть, гнев, беспокойство или стыд. Существует три категории виноватых людей. Большинство виноватых невротиков редко совершают что-то плохое или неправильное. На самом деле, их худшее преступление -то, что они используют вину как орудие воспитания детей, и их дети в результате вырастают отягощенными чувством вины. Псевдовиновные носят свою вину как почетный орден за благородство и чувствительность. Они уверены, что их псевдовины за голодающую Сомали достаточно, чтобы не посылать туда пищу и деньги. Люди третьей группы наносят вред другим людям, чувствуют вину и продолжают вредить. Например, это люди, обижающие детей и при этом чувствующие себя виноватыми.