Гуляковский Евгений Яковлевич. Красное смещение

   Вряд ли батарейная охрана успела понять, что атакующих всего трое. Пистолет Крушинского производил в их рядах страшное опустошение. Не отставал и Глеб, вполне освоившийся со своим новым оружием.
   Боевая дубина Васлава оказывалась одновременно в нескольких местах. Был момент, когда Глеб заметил, как от одного его удара упали сразу трое.
   Один из солдат откатился к ногам Глеба, и впервые он физически ощутил, что они сражались с нежитью: из серого месива, в которое превратилась после удара дубины голова солдата, не показалось даже капельки крови.
   Через несколько минут на площадке остались лишь они трое. Глеб получил еще одну легкую, но весьма болезненную рану в лодыжку. Васлав вновь вывихнул руку, а на Крушинском по-прежнему не было ни царапины.
   — Ты что, заговоренный?
   — В общем-то, да… Варлам постарался.
   — Мне он тоже предлагал, но я не поверил.
   — Ну и дурак, будешь теперь мучиться. Без веры заклятье не действует. На дне аптечки есть бальзам, вотри его в раны. Он поможет, хотя и не так быстро, как мертвая вода.
   — А ты и ее пробовал?
   — Я бы тебе ее и сейчас предложил, да нельзя. Лишь один раз может человек воспользоваться ее волшебной силой без риска превратиться в живого мертвеца, да и то если найдется еще и живая. Некоторые выдерживают до трех раз, но судьбу лучше не испытывать.
   Они говорили о незначительных вещах, позволив себе перевести дыхание после неравного боя, а заря между тем разгоралась.
   Все трое прекрасно понимали, что выхода нет, что они увязли окончательно и уже никогда не смогут спуститься живыми с этого каменного уступа. Слишком далеко проникли они в расположение противника, и все возможные пути отхода давно отрезаны.
   Они были молоды и в глубине души не могли поверить в неизбежность гибели, не хотели смириться с этим. Но время неумолимо приближалось к тому моменту, когда солнце проникнет в ущелье.
   Весь противоположный склон был усыпан вражескими арбалетчиками. Враги не спешили, предпочитая расходовать стрелы, когда рассеется предрассветный полумрак.
   До противоположного склона было не более сорока метров, и нетрудно представить, что здесь начнется, когда взойдет солнце.
   Им не дадут приподнять головы, и снизу, под прикрытием стального града стрел, поднимется штурмовой отряд…
   Сколько времени могут три человека противостоять хорошо вооруженной и обученной армии? Час, два? Сутки? Все равно это не меняло дела.
   К тому же они прекрасно знали, что силы Манфрейма не измеряются одной этой допотопной армией, в его распоряжении лучшие легионеры базы. Чего стоил один Румет, которому подчинялись штурмовые отряды Кремера. Было у Манфрейма и многое другое. Инопланетные монстры — наиболее смертоносные боевые существа, завезенные с далеких планет специально для его армии. Было еще и колдовство, в которое Глеб предпочитал не верить, — и без него хватало неприятных сюрпризов. Обо всем этом они знали и все же оказались здесь…
   — Ну ладно, пора приниматься за дело… Где-то здесь должен находиться порох, — сказал Глеб деловым тоном, стараясь, чтобы ни одна из промелькнувших мыслей не отразилась на его лице.
   Площадка заканчивалась отвесной скалой. Там виднелась небольшая, врубленная в камень дубовая дверь. Каптерка с запасами или караульное помещение — все, очевидно, находилось за этой дверью вместе с засадой…
   Но опасение Глеба не подтвердилось. Караульное помещение оказалось пустым. Солдаты Манфрейма не отличались особой сообразительностью. При первых звуках схватки все, кто был на батарее, бросились в бой и остались лежать на площадке. Тот, кто ими руководил и организовал оборону бруствера, вероятно, погиб уже в первой стычке.
   Караулка представляла собой небольшую комнату, вырубленную прямо в скале: четыре на два метра. Каждый из них про себя отметил этот последний рубеж в предстоящей утренней схватке.
   Узкое оконце сойдет за бойницу, двери тоже не слишком широки, есть несколько кувшинов с вином, мех с водой, полмешка сухарей. Нападающим дорого придется заплатить за их жизни… Продержаться здесь, если немного повезет, можно до самого вечера, и тогда попробовать прорваться! Вновь появился проблеск надежды, и это сразу же подняло им настроение.
   Они нашли здесь и другие полезные вещи: аккуратно сложенное у стены оружие, кольчуги, шлемы. Вот только не было пороха.
   — Но где-то должны быть заряды для мортир…
   — Тем не менее их нет. Значит, мы не там ищем.
   — Если здесь есть подвал, то ход в него должен вести из этой комнаты.
   Пока они спорили, Васлав, смахнув со стола все лишнее, достал из своего рюкзака копченый олений окорок и, понюхав содержимое одного из кувшинов, одобрительно кивнул.
   — По-моему, отроки, мы достаточно повоевали, пора подкрепиться.
   Глеба замутило от одной только мысли о еде, и он лишь крякнул, увидев, как мгновенно опустел один из кувшинов.
   — Ты не очень-то налегай на вино, возможно, нам здесь долго придется сидеть, — проворчал Крушинский.
   — Насчет этого можно не волноваться. Как только манфреймовские воеводы узнают, что мы захватили их огненных демонов, они покончат с нами очень быстро. — Однако это соображение нисколько не уменьшило ни аппетита князя, ни его добродушия.
   Вдвоем с Крушинским они еще раз, сантиметр за сантиметром, осмотрели пол и лишь тогда обнаружили тщательно замаскированный люк.
   Подвал, вырубленный в песчанике, оказался сухим и просторным. Они насчитали на полках двадцать бочонков с порохом и около сорока корзин с картечью. И, не теряя ни минуты, зарядили оба орудия.
   Глеб понимал, что каждое из них сможет сделать не более одного выстрела. Перезарядить пушки под огнем неприятеля не удастся. Но и эти два выстрела должны были нанести нападавшим немалый урон.
   Позже, если положение станет совершенно безвыходным, они взорвут подвал с порохом. От такого взрыва обвалится весь карниз, на котором стоит батарея, похоронив под собой и нападающих, и обороняющихся…
   Закончив проверять прицелы, Глеб неожиданно остановился и повторил сначала про себя, а затем и вслух странную фразу: «В этом узком ущелье… В этом узком ущелье…» Его лицо напоминало застывшую маску.
   — Что с тобой? — спросил Крушинский. Они вдвоем работали на площадке. Князь не пожелал участвовать в непонятном колдовстве, а скорее всего, просто не хотел прерывать своей трапезы.
   — Ты не заметил ничего странного в позиции батареи?
   — Нет. А в чем дело?
   — Обрати внимание на сектор обстрела.
   — Дно ущелья. Простреливаются все подступы, ну и что в этом необычного?
   — Какого ущелья? Это же ответвление, боковая расселина, батарея обороняет саму себя. Отсюда невозможно вести огонь по главной дороге к замку, видишь, ее закрывает выступ. Снизу мы не могли этого видеть.
   — Подожди, кому понадобилось устанавливать единственную батарею в ущелье, которое никуда не ведет, это же полнейший идиотизм?!
   — Есть лишь одно объяснение для подобной позиции. Батарея прикрывает нечто еще более важное, чем дорога к замку.
   Но развить свою догадку он не успел. Над их головами просвистела первая стрела, напоминая о том, что лимит времени исчерпан.
   И, словно протестуя против неизбежного, в ответ на этот одинокий выстрел, еще более усугубляя обрушившуюся на них безнадежность, Глеб сунул в запальное отверстие свою зажигалку.
   Рев взбесившегося мастодонта в тишине этого утра был оглушителен. Он изверг из своего чрева черное облако дыма и град смертоносной шрапнели, не причинившей, впрочем, ни малейшего вреда укрывавшемуся в камнях противнику.
   — Зачем ты это сделал? Одним выстрелом меньше, когда они пойдут на приступ. Мы не сможем перезарядить орудие.
   — Какая разница, часом раньше, часом позже. Нам никогда не добраться до этого проклятого замка. Я так и не сумел выручить Брониславу. — В голосе Глеба слышалось неприкрытое отчаяние.
   — Ты ее любишь? Она действительно так красива, как об этом говорят?
   Глеб лишь кивнул в ответ.
   — Тогда мы обязательно должны добраться… Ты говорил о диспозиции батареи…
   — Мы все равно не успеем узнать, для чего она здесь поставлена, манфреймовцы пошли на приступ…
   — Кроме двух известных, есть тайный подземный ход, ведущий в замок Манфрейма. Волхвы знали о нем — и поручили мне его поиски. Возможно, он где-то рядом.
   Смысл слов Крушинского не сразу дошел до Глеба. После выстрела на них обрушился непрерывный ливень стрел, с сухим шелестом и скрежетом пролетавших над их головами. Одна стрела, чиркнув по стволу орудия, больно обожгла лицо Крушинского металлической крошкой.
   — Вы что-то очень шумите, отроки, мне даже показалось, что здесь ревел дракон!
   Васлав стоял у двери, гордо выпрямившись в сверкающих трофейных доспехах, которые оказались для него малы и прикрывали лишь незначительную часть тела. Две или три стрелы с визгом отрикошетили от щита князя.
   — С Ваславом вместе с полчаса, без тебя, мы продержимся, — проговорил Крушинский, обращаясь к Глебу.
   — О чем ты?
   — Иди в каптерку и ищи подземный ход!
   — Там нет ничего, мы обыскали все!
   — Обыщи снова! Найди его! Для чего здесь стоит батарея? Ты сам это сказал — так найди! От этого хода зависит не только наша жизнь. Ты даже представить себе не можешь, как много от него зависит!
   С высоты восточного хребта Саранских гор замок Манфрейма виден как на ладони.
   Два человека в монашеских одеждах, оранжевой и белой, внимательно и неторопливо осматривали замок.
   Ледяной ветер перевала заморозил своим дыханием все вокруг. Но тонкие плащи монахов, казалось, были неподвластны холоду. Похоже, они вообще не замечали температуры, давно достигшей того предела, когда на этой высоте и на таком ветру на лету замерзали птицы.
   — Только Абсолют не имеет изъянов, — сказал тот, что был в желтых одеждах,
   — и это дает нам надежду.
   — Ты прав, брат Дао, каждый плод имеет свою червоточину, — но они тем не менее до сих пор не нашли хода.
   — Возможно, время еще не наступило, возможно, не в этом цикле, но Черный замок будет разрушен.
   — Мне хотелось бы это увидеть…
   — Гордыня нам не пристала, будем идти по путям, предначертанным кармой.
   — Иногда человек способен изменить саму карму…
   — Лишь в незначительной степени. Каждое такое изменение требует огромного мужества и силы.
   Они надолго замолчали, продолжая рассматривать замок. Первые лучи восходящего солнца провели на остроконечной вершине алую полосу.
   — Отсюда он кажется похожим на голову злобного великана в шлеме.
   — В предании сказано, что Асилы построили этот замок после победы над одним из титанов. Его раздробленные кости были замешаны в цементе фундамента, и это увеличило магическую защиту в несколько раз. Так что сходство с головой не случайно. Шумерские жрецы считали, что в природе вообще не бывает случайных совпадений. Даже начертание букв и их сочетания обладают магическим влиянием на судьбы людей.
   — Если в предании о манфреймовском замке есть хотя бы доля правды, то подземный ход — наша единственная надежда. В замок невозможно проникнуть иным способом.
   — Слишком много страшных тайн скопилось в его стенах. Даже если мы не сумеем победить в этом цикле — одно только дополнительное знание, полученное во время битвы, может значительно ослабить влияние черного ордена на судьбы нашей планеты. Вы должны помочь вашим воинам.
   — Для того я и пригласил тебя, брат Дао. Защита так сильна, что нам одним не пробиться.
   — Тогда давайте попробуем прямо сейчас. Мои братья согласны. Через меня они предадут вам силу нашего круга.
   Лица обоих монахов изменились. Глубокое сосредоточение и полное отрешение от окружающего привело к тому, что их фигуры стали медленно растворяться, становясь все более прозрачными и незаметными на фоне окружающего пейзажа. Через несколько минут уже ничто не нарушало мертвого безмолвия перевала.
   Глеб готовился к смерти. Он вскрыл большую бочку с порохом, стоявшую на полу. Судя по ее размерам, внутри свободно мог бы поместиться взрослый мужчина. А вес бочки был таков, что Глебу не удалось сдвинуть ее с места.
   Собственно, именно своими размерами она и привлекла его внимание. Стандартные бочонки с порохом, из соображений безопасности и удобства транспортировки, вмещали не более двадцати килограммов, но в этой было, наверно, не меньше центнера.
   Очевидно, бочка выполняла роль своеобразного ларя или накопителя, куда ссыпали остатки некачественных зарядов.
   Селитра на открытом воздухе моментально впитывает влагу, и черный порох очень быстро отсыревает — он знал это по своему небольшому охотничьему опыту.
   Возможно, раньше порох и был слегка отсыревшим, но сейчас, на ощупь, он показался Глебу совершенно сухим. Слишком многое зависело от этой бочки, и Глеб решил проверить все еще раз. Он взял небольшую щепотку черных крупинок и, шагнув в сторону, подальше от вскрытого запасника, щелкнул зажигалкой.
   Щепотка порошка вспыхнула ослепительным дымным пламенем, осветив на мгновение стены подвала. Факел погас еще раньше, и, когда порох прогорел, Глеб оказался в полной темноте.
   Вот уже несколько минут снаружи не доносилось звуков боя. Юра, вероятно, погиб.
   Успел ли он объяснить Ваславу, что их тела не достанутся врагу? Огненная купель взрыва развеет их прах по окрестным ущельям, а души отойдут к теням дедов, в сверкающей небесной Ини…
   Он так хотел сейчас соединиться с этой простой, не замутненной тысячелетней ложью верой!
   Осталось лишь дождаться скрипа лестницы и шагов многих людей. Он хотел, чтобы наверху, в комнате над его головой, скопилось побольше тех, кто стал причиной их гибели. Тех, кто похитил у него Брониславу.
   Он попытался в последний раз вспомнить ее лицо и не смог. Рядом с проклятым замком его мозг погружался в ватную немоту, он не чувствовал никаких контактов. Все, чему учил его Варлам, здесь оказалось бесполезным.
   Она не сможет даже узнать о его гибели и по-прежнему будет ждать, надеяться на помощь, которая так и не придет…
   В двух метрах находилась стена подвала. Единственная гранитная стена среди песчаника, в котором вырублен склад. Единственная стена, не закрытая полками с боевым орудийным припасом.
   Десятки раз он простукивал ее поверхность, в тщетной надежде найти дверь или хотя бы малейшую щель в каменном монолите. Наверно, от слишком сильного напряжения перед глазами Глеба поплыли световые пятна, то угасая, то появляясь вновь. А чуть позже послышались странные звуки, словно кто-то скребся в глубине гранитного монолита…
   Возможно, именно так и должна скрипеть лестница, и это тот самый последний звук, после которого ему останется лишь повернуться к открытому бочонку с порохом и нажать на рычажок зажигалки.
   Валериан, новый послушник приднепровской общины имени Святой Девы Марии, проводил свои дни в посте и молитве. Для новичков режим здесь соблюдался особенно истово. Двенадцать часов занятий под наблюдением строгих учителей, изучение древнеславянской азбуки и правил красноречивого писания святых текстов.
   За косноязычие, как, впрочем, и за другие подобные провинности, в конце недели старший настоятель назначал розги. Тяжелее всего будущий молодой монах переносил полное отсутствие женщин.
   Иногда, в особенно тяжелые моменты, он представлял свою прежнюю жизнь. Вот только имя, которое он носил в миру, вспоминать с каждым днем становилось все труднее. Кажется, его звали там Васин…

13

   Замок Манфрейма был так велик, что внутри него свободно поместился бы целый город. Человек мог потратить много лет, безуспешно пытаясь обойти все его покои. Среди слуг ходили легенды о людях, навсегда затерявшихся в бесчисленных апартаментах, в половине которых давно уже никто не жил.
   Точнее, там не жили люди, а о существах, нашедших приют в заброшенных помещениях, слуги старались не упоминать. Кто же лишний раз будет упоминать о вурдалаках, злыднях и кикиморах? Их словно магнитом притягивал старый замок, по ночам погружавшийся в свою вторую, тайную, нечеловеческую жизнь.
   Но днем все опять возвращалось на свои места и замок становился похожим на древнее человеческое жилище.
   Он был бесконечно стар, этот замок Манфрейма, старше своего бессмертного господина. Десятки поколений родились и умерли за его стенами, а замок все стоял, вбирая в себя пыль веков, накапливая золото и кровь.
   Много раз люди пытались разрушить его неприступные стены, но каждая такая осада лишь увеличивала мощь Манфрейма.
   Погибшие в бою солдаты противника пополняли ряды манфреймовской армии. После любого сражения его войско увеличивалось. Лишь за последние столетия, когда у русичей появилась отвратительная привычка сжигать погибших в бою товарищей, у магистра возникли сложности с новобранцами и ему пришлось обложить человеческой данью все окрестные княжества.
   Это была совсем не простая задача. Непокорные русичи слишком часто пытались нарушить установленный им порядок вещей, и, чтобы поддерживать его, приходилось постоянно напоминать им о той колоссальной силе, которой обладал орден.
   Лишь после того, как космическая Федерация обратила наконец свое внимание на Землю, Манфрейм почувствовал некоторое облегчение, очень быстро найдя с ней полное взаимопонимание.
   Федерация под его покровительством построила и теперь использовала очень важную для нее в стратегическом отношении базу. Манфрейм же получил возможность использовать в своих целях международные торговые каналы Федерации.
   Вместе они составили силу, фактически полностью подчинившую своей тайной власти планету. Оба компаньона старались без необходимости не привлекать к себе внимания населения. Такое управление было проще в организации, свободнее в выборе решений, да и обходилось намного дешевле.
   Пожалуй, лучше самого Манфрейма расстановку сил на планете и рычаги власти, ими управляющие, знал лишь один человек, предпочитавший держаться в тени, — главный казначей манфреймовского замка Марк Ращин, высокий, худой мужчина с орлиным носом и густыми курчавыми волосами.
   В день, когда осаждающие начали штурм третьих по счету ворот, он как раз закончил очередной недельный отчет для своего господина и остался им крайне недоволен.
   С таким отчетом показываться на глаза Манфрейму было весьма рискованно. Магистр, обладавший феноменальной памятью, в особенности на цифры, держал в своей огромной лысой голове данные за все ближайшие месяцы, и столь резкое падение доходов не могло остаться незамеченным.
   Никто и никогда, включая самого Ращина, не видел ни лица Манфрейма, ни тем более его головы. Он появлялся на людях только в стальном шлеме с опущенным забралом. Но Ращин почему-то всегда представлял себе шефа лысым.
   Однако независимо от состояния волос Манфрейма отвечать за убытки придется Марку.
   Как будто это он устроил осаду замка, сделавшую невозможной движение обозов с товарами.
   Кроме того, летучие отряды, собиравшие дань с соседних княжеств, все чаще наталкивались на засады, несли потери в постоянных стычках с русичами, а то и вовсе не возвращались. Работать в этой варварской стране становилось совершенно невозможно.
   Если бы не замок, давно ставший для ордена координационным центром и перевалочной базой для его тайных операций, он рекомендовал бы совету перенести майорат в другое место.
   Единственный выход, который у него еще оставался, — подсунуть отчет Манфрейму в самый неподходящий момент и, сославшись на необходимость срочной банковской операции, попытаться добиться его визы. Потом все равно, конечно, возникнут неприятности, но от самого страшного он будет застрахован. Манфрейм верил в магическую силу знаков, начертанных на бумаге, и никогда не изменял своего письменного решения.
   Таким местом могла бы стать накопительная клиника, где вечерний осмотр и подготовка материалов к отправке заказчикам стали для Манфрейма своеобразным ритуалом, который он старался не пропускать. Здесь же его хозяин предавался единственному своему развлечению, не связанному с непосредственным получением доходов и усилением собственной власти.
   Он отбирал подходящие части человеческих тел для будущих монстров, которых затем с увлечением конструировал в своей закрытой для всех лаборатории.
   Сложность состояла лишь в том, что сам Ращин испытывал к залу вивисекций непреодолимое отвращение, которое приходилось тщательно скрывать от окружающих. Однако на этот раз выбора у него не было.
   Клиника располагалась в просторном гранитном зале одного из нижних этажей. Отсюда вопли оперируемых не могли нарушать покой остальных обитателей замка.
   Ниже находились лишь тайные этажи с личной сокровищницей Манфрейма, но в нее никогда не заглядывал даже он — казначей, официально утвержденный на этом посту советом ордена.
   К столбам уже привязали четверых обнаженных мужчин и одну женщину. Техники готовили покрытый белыми простынями операционный стол, а хирурги звякали своими инструментами, заканчивая последние приготовления. Ждали лишь появления магистра. Кроме этих металлических звуков, ничто не нарушало мертвую тишину зала.
   Скованные ужасом жертвы, не знавшие в точности того, что их ждет, хранили молчание.
   Напротив столбов с пациентами стояло приготовленное для Манфрейма кресло из мореного дуба. Он любил наблюдать за лицами тех, кто ожидал своей участи, пока медлительные хирурги потрошили очередную жертву. Женщину, как правило, оставляли напоследок. В каждой партии всегда было не меньше одной женщины, и если магистр оставался доволен работой своих подручных, он разрешал позабавиться с ней перед вивисекцией всей бригаде «хирургов».
   Специальные контейнеры с жидким азотом выстроились в длинный ряд по левую сторону операционного стола. Лаконичные надписи на латыни: «Печень», «Почки», «Легкие», «Прямая кишка» — чем-то напоминали кухню рачительной хозяйки. Здесь не пропадало ничего — ни единого кусочка, ни единой капельки крови. Аппараты вакуумного отсоса уже развесили над столом свои резиновые щупальца.
   Полностью выпотрошенный труп направляли по конвейеру в соседний зал, где маги высокой квалификации заменяли изъятые на продажу внутренности специальной энергетической смесью и, обработав труп мертвой водой, отправляли нового новобранца в казармы Манфрейма.
   Особенностью процедур в операционной было отсутствие всякого наркоза и обезболивающих препаратов. Манфреймовские хирурги разработали специальную теорию, из которой следовало, что только органы, извлеченные из живого, не приглушенного наркозом тела, наполнены полноценной жизненной силой.
   Они использовали пропаганду этой теории в неофициальной рекламе и добились, к немалому удивлению Ращина, значительного увеличения сбыта своей продукции. Но главной причиной была, конечно же, простая экономия средств. Обезболивающие препараты стоили дорого, и тратить их на тех, кто все равно должен был расстаться с жизнью, не имело никакого смысла.
   Ращин считал себя человеком мягким и порой даже сочувствовал несчастным, которых волокли в операционную. Конечно, это были всего лишь изгои, отобранные на заклание своими сородичами. Или случайные пленники, посмевшие поднять бунт против своего господина. Жалкие дикари, не достойные сочувствия избранного.
   Но, как бы там ни было, добровольно Ращин никогда не посещал места, куда так стремились попасть большинство манфреймовских слуг, любивших здесь развлекаться, когда их господин был занят другими более неотложными делами.
   Вот и сейчас, нетерпеливо дожидаясь мастера, Ращин старался не встречаться с глазами пленников, хотя порой, совершенно непроизвольно, его взгляд скользил по обнаженному телу женщины, отмечая высокую полную грудь, веревки, впившиеся в белое беспомощное тело…
   Впрочем, предстоящая ей процедура казалась Марку почти милосердной. Ведь в конце ее, когда за дело принимался скальпель хирурга, жертва, как правило, уже ничего не чувствовала.
   Звон металлических подков по каменному полу заставил Ращина вздрогнуть и вернул к действительности. Звук шагов Манфрейма невозможно было спутать ни с чем другим. Почему он так любил металл в своей одежде? Может быть, потому, что звон маскировал костяной скрежет, исходящий от его тела? Однажды Ращин слышал этот звук, и от одного только воспоминания мороз прошел по коже казначея.
   Высокий рыцарь в черных доспехах, в металлическом шлеме с кровавым плюмажем
   — таким его знали все. Забрало шлема никогда не поднималось, и было непонятно, откуда брались у него силы не расставаться даже на ночь с этим бронированным одеянием.
   Наконец магистр уютно устроился в кресле и обратил свое внимание на Ращина.
   — Ну, что там у тебя? Опять спешим? — Бумаги тем не менее были уже в руках Манфрейма. Марк замер, боясь перевести дыхание. Вот наконец печать магистра на металлическом пальце рыцарской перчатки коснулась одной из них, выжигая в углу несмываемый знак дракона, и наверху оказался финансовый отчет.
   Марк вытянулся, всем своим видом выражая безграничную преданность. Наибольшее беспокойство у него вызывало вовсе не общее падение доходов. Дело в том, что там, среди бесконечных колонок, затерялась одна цифирь… Цифирь, про которую он постарался напрочь забыть, не думать, не вспоминать ни разу… Цифирь, за которою его вполне могли привязать к одному из пустующих столбов в этом зале… Номер его личного счета в Цюрихе…