Страница:
В десять часов мы подъехали к лаборатории и поставили машину у входа. Как я и ожидал, входная дверь была заперта, а ключ находился у строгого старшины. В холле сидели, повесив носы, четверо посетителей. Я приказал Баласчеву обыскать их и, если у них не будет обнаружено ничего подозрительного, выпроводить отсюда. А сам направился к главному директору.
Как всякий интеллигент в подобных случаях, главный директор выглядел довольно растерянным. Но он все же догадался еще при первом сигнале профессора Маркова объявить по специальному устройству тревогу и закрыть все выходы из здания. Я отметил проявленную им сообразительность и поблагодарил его. Затем я спросил, что он знает о вирусе профессора Маркова и считает ли он, что токсичность этого вируса равносильна токсичности чумной бациллы. Главный директор сказал, что самолично проверил токсический эффект нового вируса и считает, что по своей силе он почти не уступает чумной бацилле.
— Ну да! — воскликнул я, с удовлетворением отмечая, что наконец-то осознал всю важность возложенной на меня задачи. — Ну да, эта штуковина может причинить колоссальное зло, если окажется у врага.
Главный директор развел руками, лицо его побледнело. Это был красивый мужчина с седеющими висками и высоким, слегка наморщенным лбом.
— Да, если эта «штуковина» попадет в руки вредителя… — глухо произнес он и осекся. Замигав, словно в глаза ему ударил ослепительный свет, он продолжил: — Если она попадет в руки какого-нибудь вредителя, столица будет парализована за двадцать четыре часа, вся наша страна окажется под ошеломляющими ударами в следующие сорок восемь часов, а через неделю уже вся прилегающая к ней часть Европы превратится в сплошной лазарет…
Он провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот, и умолк. Должен признаться, в эту минуту и меня охватила паника, какой-то неописуемый страх. Когда-то мне пришлось стоять перед нацеленными на меня автоматами предателей, но и тогда я не испытывал такого отвратительного чувства, черт бы его побрал! Даже желудок свело судорогой. И я сказал себе: «Вот ты хотел отразить настоящий удар, хотел набрать побольше очков, но каково придется тебе теперь, а? Каково придется?»
В эту критическую минуту капитан Баласчев откашлялся и попросил разрешения расставить своих людей, чтобы начать действовать.
— Погоди, — сказал я ему, — дело это очень важное, и потому всю работу будешь вести только по моим указаниям и под моим наблюдением. А сейчас я хочу задать еще один, последний вопрос. — И, обращаясь к главному директору, спросил: — Подозреваете ли вы кого-нибудь и есть ли у вас какое-то объяснение случившемуся?
— Я никого не подозреваю, — сказал, горько усмехнувшись, директор. — Никого из моих людей, — уточнил он. И добавил словно через силу: — То, что случилось, кажется мне необъяснимым. У нас в здании установлено специальное электронное контрольное устройство. Оно не позволит незаметно вынести из здания даже булавку, не то что пол-литровую склянку, наполненную раствором!
Я вообще отношусь к технике с большим уважением, а электронно-вычислительную технику просто обожаю. Но тут я скептически поджал губы и сказал вызывающе:
— Ну, мы на нее еще поглядим, на эту вашу кибернетику! — и вышел с капитаном Баласчевым из кабинета.
Мы поднялись на четвертый этаж. Перед входом в отделение стоял пост внутренней охраны. Еще один пост был поставлен по моему указанию у выхода на лестницу, так что теперь, как говорится, даже муха не могла ни пролететь туда, ни вылететь оттуда. Сотрудникам отделения, включая профессора Маркова, я велел не трогаться со своих рабочих мест. Профессор даже не шелохнулся за все время в своей «кабине». Затем я разрешил ребятам Баласчева приступить к делу. Одни снимали отпечатки пальцев с замка входной двери, другие — с ручек несгораемого шкафа, третьи — следы на полу, четвертые старались обнаружить «необычное» положение некоторых предметов, пятые снимали отпечатки пальцев у сотрудников отделения, в том числе и у профессора. Специалисты изучали состояние оконных решеток и рам, осматривали потолок, полы, подсобные помещения, личные шкафчики персонала. Все эти операции продолжались около часа. За это же самое время мы с капитаном Баласчевым успели изучить обстановку вокруг здания, парадный и черный входы, ограду и следы возле нее, насколько в такую отвратительную дождливую погоду вообще можно было различить какие-то следы. Пока мы кружили взад-вперед, наши люди проверяли пропуска, выданные посетителям с середины вчерашнего дня до девяти часов нынешнего утра. Собранные материалы сразу же курьерскими машинами отправляли на исследование. Посредством специальной машины, оснащенной рацией, установили прямую связь с министерством и с различными техническими службами.
Под конец проверили кибернетическую систему. Я сунул за подкладку пиджака маленькую бутылочку и быстро прошел через проверочную зону. Раздался страшный вой, загорелись красные лампы сигнала тревоги, мгновенно опустились железные решетки перед всеми выходами. Система работала безупречно.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль я снова вошел в помещение злополучной . «ЛС-4». Должен признаться, черт побери, что порог ее я перешагнул с каким-то озлоблением, потому что, пока мыс капитаном ходили туда-сюда, в голове у меня начало выкристаллизовываться достаточно правильное предположение. Я поздоровался за руку с сотрудниками. Их было шесть человек: пятеро мужчин, включая профессора, и одна женщина-лаборантка. Я вряд ли был изысканно любезен с ними: заставил их повторить свои имена и отдал распоряжение фотографу снять каждого анфас и в профиль. После этого собрал всех посередине помещения в кружок, сообщил свое имя и посоветовал им быть предельно откровенными.
— Только при одном условии. — заявил самый молодой из них, Найден Кирилков, нахально разглядывая меня и выпуская дым сигареты прямо мне в лицо. — Только при одном условии, — повторил он. — А именно: вы не будете требовать от нашего профессора, чтобы он стоял навытяжку, словно наказанный ученик.
В груди у меня закипело, но я сдержался и сказал спокойно:
— Мне и в голову не могло прийти держать вашего профессора в такой позе. Пожалуйста! Вы все можете стоять, сидеть, лежать на животе — как вам заблагорассудится. Это ваше личное дело. Я требую от вас только откровенности, и больше ничего.
— Я бы лег, — снова подал реплику этот нахал, — и тем более рядом со своей коллегой Спасовой, но в данный момент тут лежать не на чем.
Спасова, лаборантка, вся залилась краской и опустила голову, а я подумал, что Кирилкова надо крепко держать в руках.
— Если вы будете неуважительно относиться к следствию, — сказал я, — то вынудите меня действительно обращаться с вами, как с плохим учеником.
— Если вы себе позволите подобное, — заявил этот нахал. — то дьявол, который нам друг и компаньон, устроит вам такой номер, что вы всю жизнь будете сожалеть об этом!
— Это еще что! — воскликнул я.
— А то, что дьявол наверняка уже взял вас на заметку! — серьезно заявил наглец Кирилков и рассмеялся. Но я держал себя в руках.
— Смеется весело тот, кто смеется последним! — напомнил я Кирилкову, пытавшемуся играть роль остряка, и, обращаясь к профессору, предложил: — Теперь мы пойдем к вам за ширму, и вы расскажете все по порядку, начиная со второй половины вчерашнего дня и кончая событиями нынешнего утра.
Кирилков поглядел на свои часы. Теперь рассмеялся я и сказал ему:
— Не глядите, это бессмысленно. Вы и ваши коллеги не покинете здания, пока не получите моего разрешения.
Потом я попросил всех выйти в коридор и ждать там.
Профессор прервал свой рассказ на том моменте, когда сургуч пролился на оба конца шнура и Войн Константинов и Недьо Недев ждали, пока он снимет с пальца свой золотой перстень.
— Ну, а дальше? — спросил я.
— Тогда я вдруг вспомнил, что не запер склянку в несгораемом шкафу.
— Как же вы могли забыть?! — удивился я. Профессор развел руками.
— Ведь вам лучше всех было известно, что содержится в этой склянке!
— Не только мне — все знали, что содержит в себе эта склянка. Потому мы и закрывали ее в несгораемом шкафу, потому и запечатывали дверь!
— Но на вас лежит самая большая ответственность. Профессор молча поднял на меня глаза, и взгляд его, словно паровой пресс, сдавил меня. Черти бы тебя побрали! Ишь, как давит! Да только зря, не на того напал! — подумал я и спросил строго:
— Что было потом?
— Потом я предложил коллегам вместе войти внутрь и, как это мы обычно делали, запереть в сейфе склянку на глазах у всех.
— Почему на глазах у всех?
— Мы так договорились.
— Почему вы предложили вашим коллегам войти, вместе с вами?
— Чтобы они видели меня и то, что я буду делать со склянкой.
— И ваши коллеги вошли вместе с вами?
— Нет, они отказались.
— Значит, они не видели ни вас, ни того, что вы делали со склянкой.
Профессор пожал плечами.
— Выходит, свидетелем вашим был один господь бог, как говорится! — усмехнулся я.
— На что вы намекаете?! — возмутился он и впился, проклятый, взглядом мне в лицо — казалось, меня стукнули по лбу тяжелым молотом.
— Позвольте, почему вы думаете, что я на что-то намекаю? — с недоумевающим видом спросил я. — Что это вам пришло в голову?
— Мне пришло в голову, что в вашу голову приходят разные глупости, — раздраженно ответил профессор.
Ну и профессор!
— Пока достаточно, — сказал я. — Продолжим после обеда.
Я велел Баласчеву обеспечить каждому по порции жаркого и чашке кофе.
Ох, уж эти воспитанники Аввакума! Баласчев, оказывается, уже позаботился, да еще и утер мне нос: кроме жаркого и кофе, в дневное довольствие каждого сотрудника «ЛС-4» вошли еще два пирожных и апельсин!
За то, что кто-то из этих людей поджег у нас под ногами землю, Баласчев услаждает всех их, включая и поджигателей, пирожными и апельсинами. Ищите и здесь Аввакума!
Я строю свою гипотезу на основе тезиса, что подмена подлинной склянки фальшивой была совершена не кем-то посторонним, а одним из тех, кто работает в отделении. Почему? Потому что проникнуть в здание после конца рабочего дня постороннему лицу просто невозможно. Тем более невозможно проникновение посторонних в помещение «ЛС-4», где входная дверь после окончания рабочего дня была аккуратно опечатана сургучной печатью. Защищенные металлическими решетками окна и входные двери, милицейская охрана, кибернетическое устройство — все это делает абсолютно невозможным проникновение кого-то постороннего. Как же, в таком случае, произошла подмена склянки? Подмена склянки была совершена непосредственно сразу же после конца рабочего дня, при выходе из «ЛС-4», но до того, как были опечатаны двери помещения. Как же произошла подмена? Под предлогом, что он забыл закрыть склянку в несгораемом шкафу, профессор один вернулся в лабораторное помещение. Воспользовавшись благоприятной ситуацией — именно тем, что он был там один и никто ниоткуда за ним не наблюдал, — профессор закрыл в шкафу заранее приготовленную им склянку с фальшивым раствором и на следующее утро, открыв шкаф, естественно, обнаружил там ту самую склянку, но разыграл уже известную сцену с мнимым похищением.
Необходимо выяснить прежде всего, где спрятана пропавшая склянка. Надо исходить из предположения, что она не вынесена из здания — похититель старается избежать риска быть раскрытым действующим там специальным электронным устройством. Но все же существует некоторая вероятность, хотя и минимальная, что склянка вынесена и кому-то передана.
Второе, что необходимо выяснить, — это мотивы, цель преступления. Кому нужна была эта склянка и зачем.
Обдумывая многократно свою гипотезу, я с каждым разом оставался все более удовлетворенным ею. В ней трудно было найти слабое место. И главной причиной моего удовлетворения было то, что гипотеза моя, все выводы ее основывались на реальных данных экспертизы и сопоставлении фактов, а не на всяких там дедукциях, психологии и глубокомысленных размышлениях, какими славился Аввакум Захов.
Генерал Анастасов вызвал на совещание своих помощников, чтобы обсудить мою гипотезу в более широком кругу. Закончив ее изложение, я поглядел на генерала, надеясь увидеть его лицо просветленным, согретым лучом надежды, но, к моему удивлению, он сидел за столом мрачный и даже не удостоил меня взглядом. Я обвел глазами остальных — и они тоже казались мрачными. Улыбался только Баласчев, а может, это мне показалось, потому что лицо его вообще было приветливым.
Вот те и на! То ли я неправильно изложил свою точку зрения, то ли они неправильно меня поняли!
Потом начались высказывания. И каждый недоумевал: зачем, черт побери, профессору выкрадывать то, что он сам создал? А Баласчев, мой любезный помощник, позволил себе даже усомниться и в первой части моей гипотезы: в том, что в здание, а особенно в помещение «ЛС-4» не мог проникнуть никто посторонний.
— Во-первых, — сказал он, — поддельные ключи от несгораемого шкафа может иметь каждый. Во-вторых, сделать вторую сургучную печать можно за две-три минуты, а будет отпечатано на сургуче изображение Августа или Юстиниана — это не имеет никакого практического значения, так» К2К и один и другой получаются на печати одинаково неясно. В-третьих, постороннее лицо может проникнуть и вместе с группой уборщиков. Они одеваются в котельной. Когда они напялят на себя кепки, халаты, косынки — попробуй распознай, кто из них Стоян, а кто Иванка. Каждый показывает при входе пропуск, но ведь как раз пропуск легче всего подделать — ведь это просто бумажка, которую любой может отпечатать и заполнить. Группа уборщиков состоит из двенадцати человек — девяти мужчин и трех женщин. Состав этой группы часто меняется: непрестанно кто-то увольняется и поступают новые люди.Так что даже сами уборщики не могут хорошо знать друг друга, не то что вахтеры и милиционеры — те просто не успевают запомнить их всех в лицо. Достаточно в этот день кому-то из группы отсутствовать или же сделать так, чтобы кто-то отсутствовал, и его место легко может занять так называемое постороннее лицо. Постороннему лицу, не лишенному самообладания и ловкости, проникнуть в здание лаборатории не составит особого труда… Но вы скажете, — продолжал Баласчев, — а как же кибернетическое устройство?! Да, это бдительная машина! Ну, а много ли надо, чтобы она перестала быть такой? Вытащите какой-нибудь штепсель, выключите ток, и бдительная машина тотчас же превратится в набор пассивных, бездействующих деталей.
Под конец слово взял генерал. Что касается возможности проникнуть в здание, сказал он, то в моей гипотезе достаточно реализма. Похвалил меня за широкое использование данных технической экспертизы. О моем предположении, что склянку подменил кто-то из сотрудников и сразу же после окончания рабочего дня, генерал сказал, что оно заслуживает известного внимания, хотя с моим главным выводом — что кражу совершил профессор, — Он согласиться не может, во всяком случае пока. Зачем профессору выкрадывать то. что он сам создал? Эта мысль кажется и ему абсурдной. Кроме того, ведь профессор — наш, проверенный товарищ.
Вот те на! Да разве генерал не знает, что и среди как будто бы проверенных товарищей бывают изменники!
В жилах моих течет не вода, потому я сказал, что придерживаюсь своей гипотезы и ее конечного вывода. Подменил склянки с вирусом сам профессор, а какие мотивы были у него — вот теперь мы и будем разбираться. Но для этого потребуется еще немного времени.
— Завтра к обеду я надеюсь представить вам личное признание похитителя, — сказал я генералу.
Стараясь говорить сдержанно, что ему удавалось с трудом, генерал сказал:
— Я предпочитаю, полковник Элефтеров, чтобы вы представили мне склянку! Запомните это! А что касается признания похитителя, я вооружусь терпением и подожду.
Когда сотрудники вышли, генерал подошел ко мне, поглядел мне в глаза, словно старался увидеть в них что-то, и озабоченно покачал головой.
— Когда я слушал только что твою экспозицию, — сказал он, — у меня было такое чувство, что дьявол помутил твой рассудок! Как мог ты говорить такое о профессоре?
— Если действительно окажется, что это сделал не профессор, вам придется немедленно отправить меня на лечение в психиатрическую клинику, потому что тогда я уже начну верить в духов! Либо сам профессор подменил склянку, либо какой-то дух проник через трубу и заварил всю эту кашу. Одно из двух. То, что говорит Баласчев, — просто плод его фантазии. Никто посторонний проникнуть туда не может!
— Жаль мне тебя, Элефтеров! — вздохнув, сказал генерал. — Став начальником отдела, ты впервые столкнулся с задачей потруднее, и тебе уже мерещатся духи! Во времена полковника Манова и Аввакума Захова решение трудных задач считалось праздником.
В глазах у меня потемнело, и я попросил разрешения удалиться.
— Вот вам, капитан, два задания. Во-первых, выясните, спускался ли профессор или кто-то из его сотрудников в другие отделения, на нижние этажи, с кем и где они встречались, сколько времени разговаривали. Во-вторых, соберите побольше сведений о французском периоде жизни профессора: на какие средства он жил, когда проходил специализацию, в какой среде вращался, как к нему относились официальные власти. — Я намеренно обратился к капитану на вы — пусть все же у него хоть что-то застрянет в голове.
— Вы хотите узнать, во-первых, не спрятал ли профессор склянки где-нибудь на нижних этажах и, во-вторых, не имел ли он, находясь в Париже, связей с сомнительными людьми. Я правильно вас понял? — улыбаясь, спросил Баласчев.
Ну и хитрец!
Я ответил ему достойным образом:
— Понимайте меня, капитан, как хотите, но занимайтесь только тем, что я вам поручил!
Пусть видит, что и мы — не признающие Аввакума — не лыком шиты!
Дождь все еще продолжал отвратительно моросить.
Компанию из Четвертого отделения я застал настроенной воинственно. Профессор сделал вид, что не замечает меня. Найден Кирилков, работавший с электронным микроскопом, подал мне знак не приближаться к нему. Войн Константинов кипятил в колбе какую-то мерзость, и вокруг разносилась невыносимая вонь. Остальные сидели спиной к двери и, когда я вошел, даже не повернули головы. Каждый — от профессора до лаборантки — делал вид, что обращает на меня ноль внимания, желая тем самым продемонстрировать, что не имеет ничего общего с историей, из-за которой я сюда прибыл. «Ах, вот оно что, голубчики… Ну, посмотрим!» — подумал я, снял шляпу и поздоровался с ними.
— Сюда в пальто и шляпе не входят, гражданин! — обернувшись ко мне, сказал Найден Кирилков. Он окинул меня недовольным взглядом и, кивнув на дверь, продолжал: — Разденьтесь в коридоре, гражданин, возьмите из какого-нибудь шкафчика белый халат и тогда уж благоволите войти.
— Благодарю! Буду относиться с уважением к вашим порядкам. Раз такой порядок существует, надо его соблюдать, — сказал я и, надев белый халат, спросил остряка: — Ну, а теперь есть замечания?
Кирилков смерил меня критическим, даже несколько злобным, как мне показалось, взглядом и покачал головой. Я в свою очередь кивнул ему и засмеялся, хотя смеяться было нечему. Нет, в тот день я не владел своими нервами, генерал верно заметил, что со мною происходит что-то необычное.
— Сейчас, — сказал я, стараясь удержать на своем лице улыбку (что это была за улыбка, один дьявол знает!), — сейчас, — повторил я, — будьте любезны, возьмите стулья и выйдите в коридор. Я буду вызывать вас по очереди для небольшого разговора, чтобы поскорее прояснить эту загадочную историю.
— Ничего вы не проясните! — бросил презрительно, пожав плечами, Найден Кирилков и принялся выключать лампы, укрепленные над микроскопом. — Я ведь уже вам сказал: это проделки дьявола, а, как известно, дьявольские проделки выяснению не подлежат.
— Даже дьявол со своими проделками подожмет хвост, если им по-настоящему займется человек! — обозлился я. Мне надоели его запугивания.
— Со злополучной склянкой я работал всю неделю — и с утра, и после обеда.
— Я спрашиваю, работали ли вы с нею вчера после обеда?
— Вчера после обеда я брал из склянки три пробы.
— По скольку?
— Приблизительно по одной сотой доле капли.
— Можете ли вы вспомнить, работал ли еще кто-нибудь из ваших сотрудников во второй половине дня с этой склянкой?
— Все работали. Сейчас это наше главное задание.
— Можете ли вы показать, где, в каком точно месте стояла склянка вчера во второй половине дня? Есть ли для нее постоянное место, или каждый из ваших сотрудников ставит ее по своему усмотрению?
— У нас никто не ставит ничего по «своему» усмотрению. На этикетке каждой склянки обозначено ее постоянное место. Вот. — Профессор взял фальшивую склянку. — Под черепом, как вы видите, стоят два знака: буква «С» и цифра «5». Буква «С» означает постоянное местонахождение склянки, а именно сейф. Цифра «5» означает, на сколько шагов от ее постоянного места может быть перемещена склянка. Разумеется, цифровые обозначения мы ставим только на тех склянках, которые содержат особые и очень токсичные растворы.
— Вы сами написали эту сигнатуру? — спросил я, указав на этикетку.
— Я писал ее на подлинной склянке, а тут она подделана, и достаточно искусно, неизвестным похитителем.
Не попался на удочку, дьявол!
— А не могли бы вы поставить эту склянку на то самое место, где вчера стояла подлинная?
— Это не составит для меня никакого труда. Пожалуйста!
Профессор поднялся со стула и довольно устало, как мне показалось, обошел ширму, сделал четыре шага и поставил склянку на лабораторный стол, протянувшийся от одного конца зала до другого. Место это было в четырех шагах от ширмы. Я сел за письменный стол профессора и поглядел в сторону склянки — она не была видна, ее закрывало правое крыло ширмы.
— Кто из ваших сотрудников сидит прямо напротив склянки? — спросил я.
— Слева сидит мой помощник Войн Константинов — вот его стол. Справа — Недьо Недев. Склянка находилась как раз напротив прохода между двумя столами.
— Вы сказали, кажется, что вчера во второй половине дня несколько раз брали пробы из склянки?
— Да, три раза.
— Вот именно. Но неужели вы каждый раз встаете со своего места, обходите ширму, чтобы подойти к ней?
— А как же иначе?
— Последний вопрос, уважаемый профессор. Кто из ваших прежних французских коллег знает об этом вашем эксперименте?
— Лично я не уведомлял никого.
— А кто-нибудь из близких вам людей мог бы сделать это?
— Не исключено.
— Вы имеете в виду кого-нибудь конкретно?
— Нет, никого конкретно.
— Так. А вы можете вспомнить, сколько раз выходили из кабинета во второй половине дня?
— Думаю, что выходил я только один раз. Меня попросил зайти к себе директор.
— Кабинет главного директора находится на первом этаже?
— На первом.
— Вы куда-нибудь заходили, прежде чем спустились на первый этаж?
При этих словах в глазах профессора вспыхнул такой огонь, что мне стало просто страшно. А ведь я вовсе не из слабонервных — бывал свидетелем, можно сказать, кой-чего пострашнее, присутствовал, например, при смертных казнях, — но сейчас мне действительно стало страшно. Этот огонь в его глазах, казалось, вырвался из недр ада, где пылали, как факелы, души грешников всех времен и народов.
Как всякий интеллигент в подобных случаях, главный директор выглядел довольно растерянным. Но он все же догадался еще при первом сигнале профессора Маркова объявить по специальному устройству тревогу и закрыть все выходы из здания. Я отметил проявленную им сообразительность и поблагодарил его. Затем я спросил, что он знает о вирусе профессора Маркова и считает ли он, что токсичность этого вируса равносильна токсичности чумной бациллы. Главный директор сказал, что самолично проверил токсический эффект нового вируса и считает, что по своей силе он почти не уступает чумной бацилле.
— Ну да! — воскликнул я, с удовлетворением отмечая, что наконец-то осознал всю важность возложенной на меня задачи. — Ну да, эта штуковина может причинить колоссальное зло, если окажется у врага.
Главный директор развел руками, лицо его побледнело. Это был красивый мужчина с седеющими висками и высоким, слегка наморщенным лбом.
— Да, если эта «штуковина» попадет в руки вредителя… — глухо произнес он и осекся. Замигав, словно в глаза ему ударил ослепительный свет, он продолжил: — Если она попадет в руки какого-нибудь вредителя, столица будет парализована за двадцать четыре часа, вся наша страна окажется под ошеломляющими ударами в следующие сорок восемь часов, а через неделю уже вся прилегающая к ней часть Европы превратится в сплошной лазарет…
Он провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот, и умолк. Должен признаться, в эту минуту и меня охватила паника, какой-то неописуемый страх. Когда-то мне пришлось стоять перед нацеленными на меня автоматами предателей, но и тогда я не испытывал такого отвратительного чувства, черт бы его побрал! Даже желудок свело судорогой. И я сказал себе: «Вот ты хотел отразить настоящий удар, хотел набрать побольше очков, но каково придется тебе теперь, а? Каково придется?»
В эту критическую минуту капитан Баласчев откашлялся и попросил разрешения расставить своих людей, чтобы начать действовать.
— Погоди, — сказал я ему, — дело это очень важное, и потому всю работу будешь вести только по моим указаниям и под моим наблюдением. А сейчас я хочу задать еще один, последний вопрос. — И, обращаясь к главному директору, спросил: — Подозреваете ли вы кого-нибудь и есть ли у вас какое-то объяснение случившемуся?
— Я никого не подозреваю, — сказал, горько усмехнувшись, директор. — Никого из моих людей, — уточнил он. И добавил словно через силу: — То, что случилось, кажется мне необъяснимым. У нас в здании установлено специальное электронное контрольное устройство. Оно не позволит незаметно вынести из здания даже булавку, не то что пол-литровую склянку, наполненную раствором!
Я вообще отношусь к технике с большим уважением, а электронно-вычислительную технику просто обожаю. Но тут я скептически поджал губы и сказал вызывающе:
— Ну, мы на нее еще поглядим, на эту вашу кибернетику! — и вышел с капитаном Баласчевым из кабинета.
Мы поднялись на четвертый этаж. Перед входом в отделение стоял пост внутренней охраны. Еще один пост был поставлен по моему указанию у выхода на лестницу, так что теперь, как говорится, даже муха не могла ни пролететь туда, ни вылететь оттуда. Сотрудникам отделения, включая профессора Маркова, я велел не трогаться со своих рабочих мест. Профессор даже не шелохнулся за все время в своей «кабине». Затем я разрешил ребятам Баласчева приступить к делу. Одни снимали отпечатки пальцев с замка входной двери, другие — с ручек несгораемого шкафа, третьи — следы на полу, четвертые старались обнаружить «необычное» положение некоторых предметов, пятые снимали отпечатки пальцев у сотрудников отделения, в том числе и у профессора. Специалисты изучали состояние оконных решеток и рам, осматривали потолок, полы, подсобные помещения, личные шкафчики персонала. Все эти операции продолжались около часа. За это же самое время мы с капитаном Баласчевым успели изучить обстановку вокруг здания, парадный и черный входы, ограду и следы возле нее, насколько в такую отвратительную дождливую погоду вообще можно было различить какие-то следы. Пока мы кружили взад-вперед, наши люди проверяли пропуска, выданные посетителям с середины вчерашнего дня до девяти часов нынешнего утра. Собранные материалы сразу же курьерскими машинами отправляли на исследование. Посредством специальной машины, оснащенной рацией, установили прямую связь с министерством и с различными техническими службами.
Под конец проверили кибернетическую систему. Я сунул за подкладку пиджака маленькую бутылочку и быстро прошел через проверочную зону. Раздался страшный вой, загорелись красные лампы сигнала тревоги, мгновенно опустились железные решетки перед всеми выходами. Система работала безупречно.
Ровно в одиннадцать ноль-ноль я снова вошел в помещение злополучной . «ЛС-4». Должен признаться, черт побери, что порог ее я перешагнул с каким-то озлоблением, потому что, пока мыс капитаном ходили туда-сюда, в голове у меня начало выкристаллизовываться достаточно правильное предположение. Я поздоровался за руку с сотрудниками. Их было шесть человек: пятеро мужчин, включая профессора, и одна женщина-лаборантка. Я вряд ли был изысканно любезен с ними: заставил их повторить свои имена и отдал распоряжение фотографу снять каждого анфас и в профиль. После этого собрал всех посередине помещения в кружок, сообщил свое имя и посоветовал им быть предельно откровенными.
— Только при одном условии. — заявил самый молодой из них, Найден Кирилков, нахально разглядывая меня и выпуская дым сигареты прямо мне в лицо. — Только при одном условии, — повторил он. — А именно: вы не будете требовать от нашего профессора, чтобы он стоял навытяжку, словно наказанный ученик.
В груди у меня закипело, но я сдержался и сказал спокойно:
— Мне и в голову не могло прийти держать вашего профессора в такой позе. Пожалуйста! Вы все можете стоять, сидеть, лежать на животе — как вам заблагорассудится. Это ваше личное дело. Я требую от вас только откровенности, и больше ничего.
— Я бы лег, — снова подал реплику этот нахал, — и тем более рядом со своей коллегой Спасовой, но в данный момент тут лежать не на чем.
Спасова, лаборантка, вся залилась краской и опустила голову, а я подумал, что Кирилкова надо крепко держать в руках.
— Если вы будете неуважительно относиться к следствию, — сказал я, — то вынудите меня действительно обращаться с вами, как с плохим учеником.
— Если вы себе позволите подобное, — заявил этот нахал. — то дьявол, который нам друг и компаньон, устроит вам такой номер, что вы всю жизнь будете сожалеть об этом!
— Это еще что! — воскликнул я.
— А то, что дьявол наверняка уже взял вас на заметку! — серьезно заявил наглец Кирилков и рассмеялся. Но я держал себя в руках.
— Смеется весело тот, кто смеется последним! — напомнил я Кирилкову, пытавшемуся играть роль остряка, и, обращаясь к профессору, предложил: — Теперь мы пойдем к вам за ширму, и вы расскажете все по порядку, начиная со второй половины вчерашнего дня и кончая событиями нынешнего утра.
Кирилков поглядел на свои часы. Теперь рассмеялся я и сказал ему:
— Не глядите, это бессмысленно. Вы и ваши коллеги не покинете здания, пока не получите моего разрешения.
Потом я попросил всех выйти в коридор и ждать там.
Профессор прервал свой рассказ на том моменте, когда сургуч пролился на оба конца шнура и Войн Константинов и Недьо Недев ждали, пока он снимет с пальца свой золотой перстень.
— Ну, а дальше? — спросил я.
— Тогда я вдруг вспомнил, что не запер склянку в несгораемом шкафу.
— Как же вы могли забыть?! — удивился я. Профессор развел руками.
— Ведь вам лучше всех было известно, что содержится в этой склянке!
— Не только мне — все знали, что содержит в себе эта склянка. Потому мы и закрывали ее в несгораемом шкафу, потому и запечатывали дверь!
— Но на вас лежит самая большая ответственность. Профессор молча поднял на меня глаза, и взгляд его, словно паровой пресс, сдавил меня. Черти бы тебя побрали! Ишь, как давит! Да только зря, не на того напал! — подумал я и спросил строго:
— Что было потом?
— Потом я предложил коллегам вместе войти внутрь и, как это мы обычно делали, запереть в сейфе склянку на глазах у всех.
— Почему на глазах у всех?
— Мы так договорились.
— Почему вы предложили вашим коллегам войти, вместе с вами?
— Чтобы они видели меня и то, что я буду делать со склянкой.
— И ваши коллеги вошли вместе с вами?
— Нет, они отказались.
— Значит, они не видели ни вас, ни того, что вы делали со склянкой.
Профессор пожал плечами.
— Выходит, свидетелем вашим был один господь бог, как говорится! — усмехнулся я.
— На что вы намекаете?! — возмутился он и впился, проклятый, взглядом мне в лицо — казалось, меня стукнули по лбу тяжелым молотом.
— Позвольте, почему вы думаете, что я на что-то намекаю? — с недоумевающим видом спросил я. — Что это вам пришло в голову?
— Мне пришло в голову, что в вашу голову приходят разные глупости, — раздраженно ответил профессор.
Ну и профессор!
— Пока достаточно, — сказал я. — Продолжим после обеда.
Я велел Баласчеву обеспечить каждому по порции жаркого и чашке кофе.
Ох, уж эти воспитанники Аввакума! Баласчев, оказывается, уже позаботился, да еще и утер мне нос: кроме жаркого и кофе, в дневное довольствие каждого сотрудника «ЛС-4» вошли еще два пирожных и апельсин!
За то, что кто-то из этих людей поджег у нас под ногами землю, Баласчев услаждает всех их, включая и поджигателей, пирожными и апельсинами. Ищите и здесь Аввакума!
ДОКЛАД
Принимая во внимание результаты технической экспертизы, проверки посетителей, тщательного осмотра здания и помещения «ЛС-4», результаты исследований целой группы специалистов, а также исходя из личных наблюдений, мне удалось сделать некоторые первые выводы. Я уверен, добавив к ним результаты допросов, которые рассчитываю провести до вечера, что окончательный вывод непременно приведет меня к похитителю склянки и к самой склянке, если она еще существует или же если она все еще находится в нашей стране.Я строю свою гипотезу на основе тезиса, что подмена подлинной склянки фальшивой была совершена не кем-то посторонним, а одним из тех, кто работает в отделении. Почему? Потому что проникнуть в здание после конца рабочего дня постороннему лицу просто невозможно. Тем более невозможно проникновение посторонних в помещение «ЛС-4», где входная дверь после окончания рабочего дня была аккуратно опечатана сургучной печатью. Защищенные металлическими решетками окна и входные двери, милицейская охрана, кибернетическое устройство — все это делает абсолютно невозможным проникновение кого-то постороннего. Как же, в таком случае, произошла подмена склянки? Подмена склянки была совершена непосредственно сразу же после конца рабочего дня, при выходе из «ЛС-4», но до того, как были опечатаны двери помещения. Как же произошла подмена? Под предлогом, что он забыл закрыть склянку в несгораемом шкафу, профессор один вернулся в лабораторное помещение. Воспользовавшись благоприятной ситуацией — именно тем, что он был там один и никто ниоткуда за ним не наблюдал, — профессор закрыл в шкафу заранее приготовленную им склянку с фальшивым раствором и на следующее утро, открыв шкаф, естественно, обнаружил там ту самую склянку, но разыграл уже известную сцену с мнимым похищением.
Необходимо выяснить прежде всего, где спрятана пропавшая склянка. Надо исходить из предположения, что она не вынесена из здания — похититель старается избежать риска быть раскрытым действующим там специальным электронным устройством. Но все же существует некоторая вероятность, хотя и минимальная, что склянка вынесена и кому-то передана.
Второе, что необходимо выяснить, — это мотивы, цель преступления. Кому нужна была эта склянка и зачем.
Обдумывая многократно свою гипотезу, я с каждым разом оставался все более удовлетворенным ею. В ней трудно было найти слабое место. И главной причиной моего удовлетворения было то, что гипотеза моя, все выводы ее основывались на реальных данных экспертизы и сопоставлении фактов, а не на всяких там дедукциях, психологии и глубокомысленных размышлениях, какими славился Аввакум Захов.
Генерал Анастасов вызвал на совещание своих помощников, чтобы обсудить мою гипотезу в более широком кругу. Закончив ее изложение, я поглядел на генерала, надеясь увидеть его лицо просветленным, согретым лучом надежды, но, к моему удивлению, он сидел за столом мрачный и даже не удостоил меня взглядом. Я обвел глазами остальных — и они тоже казались мрачными. Улыбался только Баласчев, а может, это мне показалось, потому что лицо его вообще было приветливым.
Вот те и на! То ли я неправильно изложил свою точку зрения, то ли они неправильно меня поняли!
Потом начались высказывания. И каждый недоумевал: зачем, черт побери, профессору выкрадывать то, что он сам создал? А Баласчев, мой любезный помощник, позволил себе даже усомниться и в первой части моей гипотезы: в том, что в здание, а особенно в помещение «ЛС-4» не мог проникнуть никто посторонний.
— Во-первых, — сказал он, — поддельные ключи от несгораемого шкафа может иметь каждый. Во-вторых, сделать вторую сургучную печать можно за две-три минуты, а будет отпечатано на сургуче изображение Августа или Юстиниана — это не имеет никакого практического значения, так» К2К и один и другой получаются на печати одинаково неясно. В-третьих, постороннее лицо может проникнуть и вместе с группой уборщиков. Они одеваются в котельной. Когда они напялят на себя кепки, халаты, косынки — попробуй распознай, кто из них Стоян, а кто Иванка. Каждый показывает при входе пропуск, но ведь как раз пропуск легче всего подделать — ведь это просто бумажка, которую любой может отпечатать и заполнить. Группа уборщиков состоит из двенадцати человек — девяти мужчин и трех женщин. Состав этой группы часто меняется: непрестанно кто-то увольняется и поступают новые люди.Так что даже сами уборщики не могут хорошо знать друг друга, не то что вахтеры и милиционеры — те просто не успевают запомнить их всех в лицо. Достаточно в этот день кому-то из группы отсутствовать или же сделать так, чтобы кто-то отсутствовал, и его место легко может занять так называемое постороннее лицо. Постороннему лицу, не лишенному самообладания и ловкости, проникнуть в здание лаборатории не составит особого труда… Но вы скажете, — продолжал Баласчев, — а как же кибернетическое устройство?! Да, это бдительная машина! Ну, а много ли надо, чтобы она перестала быть такой? Вытащите какой-нибудь штепсель, выключите ток, и бдительная машина тотчас же превратится в набор пассивных, бездействующих деталей.
Под конец слово взял генерал. Что касается возможности проникнуть в здание, сказал он, то в моей гипотезе достаточно реализма. Похвалил меня за широкое использование данных технической экспертизы. О моем предположении, что склянку подменил кто-то из сотрудников и сразу же после окончания рабочего дня, генерал сказал, что оно заслуживает известного внимания, хотя с моим главным выводом — что кражу совершил профессор, — Он согласиться не может, во всяком случае пока. Зачем профессору выкрадывать то. что он сам создал? Эта мысль кажется и ему абсурдной. Кроме того, ведь профессор — наш, проверенный товарищ.
Вот те на! Да разве генерал не знает, что и среди как будто бы проверенных товарищей бывают изменники!
В жилах моих течет не вода, потому я сказал, что придерживаюсь своей гипотезы и ее конечного вывода. Подменил склянки с вирусом сам профессор, а какие мотивы были у него — вот теперь мы и будем разбираться. Но для этого потребуется еще немного времени.
— Завтра к обеду я надеюсь представить вам личное признание похитителя, — сказал я генералу.
Стараясь говорить сдержанно, что ему удавалось с трудом, генерал сказал:
— Я предпочитаю, полковник Элефтеров, чтобы вы представили мне склянку! Запомните это! А что касается признания похитителя, я вооружусь терпением и подожду.
Когда сотрудники вышли, генерал подошел ко мне, поглядел мне в глаза, словно старался увидеть в них что-то, и озабоченно покачал головой.
— Когда я слушал только что твою экспозицию, — сказал он, — у меня было такое чувство, что дьявол помутил твой рассудок! Как мог ты говорить такое о профессоре?
— Если действительно окажется, что это сделал не профессор, вам придется немедленно отправить меня на лечение в психиатрическую клинику, потому что тогда я уже начну верить в духов! Либо сам профессор подменил склянку, либо какой-то дух проник через трубу и заварил всю эту кашу. Одно из двух. То, что говорит Баласчев, — просто плод его фантазии. Никто посторонний проникнуть туда не может!
— Жаль мне тебя, Элефтеров! — вздохнув, сказал генерал. — Став начальником отдела, ты впервые столкнулся с задачей потруднее, и тебе уже мерещатся духи! Во времена полковника Манова и Аввакума Захова решение трудных задач считалось праздником.
В глазах у меня потемнело, и я попросил разрешения удалиться.
* * *
По дороге в лабораторию я все время думал о том, как избавиться от своего помощника. Мне не хотелось, чтобы он присутствовал на допросах, но и не стоило создавать впечатления, будто я не доверяю ему или же хочу отстранить его от дела. Избрав среднюю линию поведения, я сказал ему, когда наша машина остановилась перед входом в лабораторию:— Вот вам, капитан, два задания. Во-первых, выясните, спускался ли профессор или кто-то из его сотрудников в другие отделения, на нижние этажи, с кем и где они встречались, сколько времени разговаривали. Во-вторых, соберите побольше сведений о французском периоде жизни профессора: на какие средства он жил, когда проходил специализацию, в какой среде вращался, как к нему относились официальные власти. — Я намеренно обратился к капитану на вы — пусть все же у него хоть что-то застрянет в голове.
— Вы хотите узнать, во-первых, не спрятал ли профессор склянки где-нибудь на нижних этажах и, во-вторых, не имел ли он, находясь в Париже, связей с сомнительными людьми. Я правильно вас понял? — улыбаясь, спросил Баласчев.
Ну и хитрец!
Я ответил ему достойным образом:
— Понимайте меня, капитан, как хотите, но занимайтесь только тем, что я вам поручил!
Пусть видит, что и мы — не признающие Аввакума — не лыком шиты!
Дождь все еще продолжал отвратительно моросить.
Компанию из Четвертого отделения я застал настроенной воинственно. Профессор сделал вид, что не замечает меня. Найден Кирилков, работавший с электронным микроскопом, подал мне знак не приближаться к нему. Войн Константинов кипятил в колбе какую-то мерзость, и вокруг разносилась невыносимая вонь. Остальные сидели спиной к двери и, когда я вошел, даже не повернули головы. Каждый — от профессора до лаборантки — делал вид, что обращает на меня ноль внимания, желая тем самым продемонстрировать, что не имеет ничего общего с историей, из-за которой я сюда прибыл. «Ах, вот оно что, голубчики… Ну, посмотрим!» — подумал я, снял шляпу и поздоровался с ними.
— Сюда в пальто и шляпе не входят, гражданин! — обернувшись ко мне, сказал Найден Кирилков. Он окинул меня недовольным взглядом и, кивнув на дверь, продолжал: — Разденьтесь в коридоре, гражданин, возьмите из какого-нибудь шкафчика белый халат и тогда уж благоволите войти.
— Благодарю! Буду относиться с уважением к вашим порядкам. Раз такой порядок существует, надо его соблюдать, — сказал я и, надев белый халат, спросил остряка: — Ну, а теперь есть замечания?
Кирилков смерил меня критическим, даже несколько злобным, как мне показалось, взглядом и покачал головой. Я в свою очередь кивнул ему и засмеялся, хотя смеяться было нечему. Нет, в тот день я не владел своими нервами, генерал верно заметил, что со мною происходит что-то необычное.
— Сейчас, — сказал я, стараясь удержать на своем лице улыбку (что это была за улыбка, один дьявол знает!), — сейчас, — повторил я, — будьте любезны, возьмите стулья и выйдите в коридор. Я буду вызывать вас по очереди для небольшого разговора, чтобы поскорее прояснить эту загадочную историю.
— Ничего вы не проясните! — бросил презрительно, пожав плечами, Найден Кирилков и принялся выключать лампы, укрепленные над микроскопом. — Я ведь уже вам сказал: это проделки дьявола, а, как известно, дьявольские проделки выяснению не подлежат.
— Даже дьявол со своими проделками подожмет хвост, если им по-настоящему займется человек! — обозлился я. Мне надоели его запугивания.
ДОПРОС
— Уважаемый профессор, вспомните, пожалуйста, вчера после обеда вы работали со злополучной склянкой? — спросил я.— Со злополучной склянкой я работал всю неделю — и с утра, и после обеда.
— Я спрашиваю, работали ли вы с нею вчера после обеда?
— Вчера после обеда я брал из склянки три пробы.
— По скольку?
— Приблизительно по одной сотой доле капли.
— Можете ли вы вспомнить, работал ли еще кто-нибудь из ваших сотрудников во второй половине дня с этой склянкой?
— Все работали. Сейчас это наше главное задание.
— Можете ли вы показать, где, в каком точно месте стояла склянка вчера во второй половине дня? Есть ли для нее постоянное место, или каждый из ваших сотрудников ставит ее по своему усмотрению?
— У нас никто не ставит ничего по «своему» усмотрению. На этикетке каждой склянки обозначено ее постоянное место. Вот. — Профессор взял фальшивую склянку. — Под черепом, как вы видите, стоят два знака: буква «С» и цифра «5». Буква «С» означает постоянное местонахождение склянки, а именно сейф. Цифра «5» означает, на сколько шагов от ее постоянного места может быть перемещена склянка. Разумеется, цифровые обозначения мы ставим только на тех склянках, которые содержат особые и очень токсичные растворы.
— Вы сами написали эту сигнатуру? — спросил я, указав на этикетку.
— Я писал ее на подлинной склянке, а тут она подделана, и достаточно искусно, неизвестным похитителем.
Не попался на удочку, дьявол!
— А не могли бы вы поставить эту склянку на то самое место, где вчера стояла подлинная?
— Это не составит для меня никакого труда. Пожалуйста!
Профессор поднялся со стула и довольно устало, как мне показалось, обошел ширму, сделал четыре шага и поставил склянку на лабораторный стол, протянувшийся от одного конца зала до другого. Место это было в четырех шагах от ширмы. Я сел за письменный стол профессора и поглядел в сторону склянки — она не была видна, ее закрывало правое крыло ширмы.
— Кто из ваших сотрудников сидит прямо напротив склянки? — спросил я.
— Слева сидит мой помощник Войн Константинов — вот его стол. Справа — Недьо Недев. Склянка находилась как раз напротив прохода между двумя столами.
— Вы сказали, кажется, что вчера во второй половине дня несколько раз брали пробы из склянки?
— Да, три раза.
— Вот именно. Но неужели вы каждый раз встаете со своего места, обходите ширму, чтобы подойти к ней?
— А как же иначе?
— Последний вопрос, уважаемый профессор. Кто из ваших прежних французских коллег знает об этом вашем эксперименте?
— Лично я не уведомлял никого.
— А кто-нибудь из близких вам людей мог бы сделать это?
— Не исключено.
— Вы имеете в виду кого-нибудь конкретно?
— Нет, никого конкретно.
— Так. А вы можете вспомнить, сколько раз выходили из кабинета во второй половине дня?
— Думаю, что выходил я только один раз. Меня попросил зайти к себе директор.
— Кабинет главного директора находится на первом этаже?
— На первом.
— Вы куда-нибудь заходили, прежде чем спустились на первый этаж?
При этих словах в глазах профессора вспыхнул такой огонь, что мне стало просто страшно. А ведь я вовсе не из слабонервных — бывал свидетелем, можно сказать, кой-чего пострашнее, присутствовал, например, при смертных казнях, — но сейчас мне действительно стало страшно. Этот огонь в его глазах, казалось, вырвался из недр ада, где пылали, как факелы, души грешников всех времен и народов.