Страница:
И все же этническое разнообразие уступило место теории «естественных границ», сформулированной в «Великом замысле», который министр Сюлли приписал своему королю Генриху IV. «Естественными границами» Франции были объявлены Пиренеи, Альпы и Рейн, т. е. территория древней кельтской Галлии, которую король и министр ради этих целей объявили предшественницей Франции. На этом, весьма зыбком в научном отношении, основании Бурбоны стремились вернуть Франции ее былую славу, т. е. аннексировать земли, заселенные басками, итальянцами и немцами, несмотря на заявление Генриха IV: «Я ничего не имею против того, чтобы там, где говорят по-испански, правил испанский король, а там, где по-немецки – австрийский император. Но там, где говорят по-французски, править должен я».[187] Несмотря на этот принцип, Франция оккупировала Наварру, Савойю и Эльзас, ибо география перевесила филологию.
Тот же процесс прошел в Англии, где французские феодалы частью погибли во время войны Алой и Белой розы, частью слились с англосаксонским дворянством, а затем королевство в XVIII в. раздвинулось до естественных границ – берегов своего острова. Англия включила в себя земледельческий Кент, населенный англосаксами, скотоводческую Шотландию, Уэльс и Нортумберленд, населенные кельтами и скандинавами – потомками викингов, как Франция присоединила Прованс, Бретань и Гасконь, где жили народы, говорившие на своих языках, имевшие свой быт и свою систему хозяйства.
Можно, ли называть описанный процесс «этнической интеграцией»? Вряд ли, ибо в обоих случаях имело место прямое завоевание, проведенное со всей возможной жестокостью, и, кроме того, завоеванные этносы сохранились до нашего времени. Но являются ли современные Англия и Франция физико-географическими регионами? Безусловно, иначе они давно распались бы при существующей этнической пестроте. Значит, географические и этнологические категории не совпадают, а следовательно, связь ландшафта и этноса опосредствована историей этносов, осваивавших ландшафты и перестраивавших геобиоценозы. Это явление называется сукцессией, в нашем случае – антропогенной. Адаптация в новых условиях – это географический аспект этногенеза, в результате которого не произошло взаимной ассимиляции и нивеляции, а возникли этнические системные целостности, где побежденные оказались на положении субэтносов. Однако века соседства с этносом-завоевателем не прошли даром: кельты Бретани сдружились с французами, а кельты Уэльса – с англичанами. Но этнологу следует помнить, что сегодняшняя дружба этих народов сменила недавнюю вражду, а что будет дальше – покажет этническая история, которой география в этом вопросе передает эстафету.
В отличие от концепции исторической дискретности О. Тьерри, Фюстель де Куланж усматривал в быте французских крестьян черты институтов римской эпохи. И он был тоже прав. Первый отметил характер миграции, второй – влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к географической науке, тому ее разделу, который именуется этнологией, ибо именно здесь сосредоточены связи человечества с географической средой, посредством которых они и влияют друг на друга.
Итак, не только у отдельных людей, но и у этносов есть родина. Родиной этноса является сочетание ландшафтов, где он впервые сложился в новую систему. И с этой точки зрения березовые рощи, ополья, тихие реки Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося в XIII–XIV вв. великорусского этноса, как и угро-славянская и татаро-славянская метисация, принесенная из Византии архитектура храмов, былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть «свое место» – Родина.
И про англичан Р. Киплинг писал: «Но матери нас научили, что старая Англия – дом». И арабы, тибетцы, ирокезы – все имеют свою исходную территорию, определяемую неповторимым сочетанием элементов ландшафта. И как таковая «родина» является одним из компонентов системы, именуемой «этнос».
Месторазвитие
XV. Роль сочетания ландшафтов
Монотонность и разнородность ландшафтов
На берегах морей и закраинах ледников
Влияние характера ландшафта на этногенез
Тот же процесс прошел в Англии, где французские феодалы частью погибли во время войны Алой и Белой розы, частью слились с англосаксонским дворянством, а затем королевство в XVIII в. раздвинулось до естественных границ – берегов своего острова. Англия включила в себя земледельческий Кент, населенный англосаксами, скотоводческую Шотландию, Уэльс и Нортумберленд, населенные кельтами и скандинавами – потомками викингов, как Франция присоединила Прованс, Бретань и Гасконь, где жили народы, говорившие на своих языках, имевшие свой быт и свою систему хозяйства.
Можно, ли называть описанный процесс «этнической интеграцией»? Вряд ли, ибо в обоих случаях имело место прямое завоевание, проведенное со всей возможной жестокостью, и, кроме того, завоеванные этносы сохранились до нашего времени. Но являются ли современные Англия и Франция физико-географическими регионами? Безусловно, иначе они давно распались бы при существующей этнической пестроте. Значит, географические и этнологические категории не совпадают, а следовательно, связь ландшафта и этноса опосредствована историей этносов, осваивавших ландшафты и перестраивавших геобиоценозы. Это явление называется сукцессией, в нашем случае – антропогенной. Адаптация в новых условиях – это географический аспект этногенеза, в результате которого не произошло взаимной ассимиляции и нивеляции, а возникли этнические системные целостности, где побежденные оказались на положении субэтносов. Однако века соседства с этносом-завоевателем не прошли даром: кельты Бретани сдружились с французами, а кельты Уэльса – с англичанами. Но этнологу следует помнить, что сегодняшняя дружба этих народов сменила недавнюю вражду, а что будет дальше – покажет этническая история, которой география в этом вопросе передает эстафету.
В отличие от концепции исторической дискретности О. Тьерри, Фюстель де Куланж усматривал в быте французских крестьян черты институтов римской эпохи. И он был тоже прав. Первый отметил характер миграции, второй – влияние ландшафта. Но как характер миграций в целом, так и степень адаптации могут и должны рассматриваться как явления, относящиеся к географической науке, тому ее разделу, который именуется этнологией, ибо именно здесь сосредоточены связи человечества с географической средой, посредством которых они и влияют друг на друга.
Итак, не только у отдельных людей, но и у этносов есть родина. Родиной этноса является сочетание ландшафтов, где он впервые сложился в новую систему. И с этой точки зрения березовые рощи, ополья, тихие реки Волго-Окского междуречья были такими же элементами складывавшегося в XIII–XIV вв. великорусского этноса, как и угро-славянская и татаро-славянская метисация, принесенная из Византии архитектура храмов, былинный эпос и сказки о волшебных волках и лисицах. И куда бы ни забрасывала судьба русского человека, он знал, что у него есть «свое место» – Родина.
И про англичан Р. Киплинг писал: «Но матери нас научили, что старая Англия – дом». И арабы, тибетцы, ирокезы – все имеют свою исходную территорию, определяемую неповторимым сочетанием элементов ландшафта. И как таковая «родина» является одним из компонентов системы, именуемой «этнос».
Месторазвитие
Приведенных нами примеров достаточно, чтобы сделать вывод о влиянии географического ландшафта на этнические сообщества как коллективы вида Homo sapiens. Но спешу оговориться: этот вывод уже сделан в 1922 г. Л. С. Бергом для всех организмов, в том числе и людей. «Географический ландшафт воздействует на организм принудительно, заставляя все особи варьировать в определенном направлении, насколько это допускает организация вида. Тундра, лес, степь, пустыня, горы, водная среда, жизнь на островах и т. д. – все это накладывает особый отпечаток на организмы. Те виды, которые не в состоянии приспособиться, должны переселиться в другой географический ландшафт или вымереть».[188] А под «ландшафтом» понимается «участок земной поверхности, качественно отличный от других участков, окаймленный естественными границами и представляющий собой целостную и взаимно обусловленную закономерную совокупность предметов и явлений, которая типически выражена на значительном пространстве и неразрывно связана во всех отношениях с ландшафтной оболочкой».[189] Назовем это понятие удачным термином П. Н. Савицкого – «месторазвитие»,[190] подобно аналогичному понятию – «месторождение».
Читателя может удивить и даже обидеть, что автор, начав сравнивать людей с животными, дошел до минералов. Но не надо обижаться! К любой закономерности природы каждый из нас прикасается какой-то одной стороной, а личность человека многогранна, останется место и для эстетики, и для этики, и для всего того, что сейчас принято называть «информацией» или «ноосферой». Но мы пока вернемся к земным делам, ибо разговор о ландшафтах не закончен.
Читателя может удивить и даже обидеть, что автор, начав сравнивать людей с животными, дошел до минералов. Но не надо обижаться! К любой закономерности природы каждый из нас прикасается какой-то одной стороной, а личность человека многогранна, останется место и для эстетики, и для этики, и для всего того, что сейчас принято называть «информацией» или «ноосферой». Но мы пока вернемся к земным делам, ибо разговор о ландшафтах не закончен.
XV. Роль сочетания ландшафтов
Монотонность и разнородность ландшафтов
Далеко не всякая территория может оказаться месторазвитием. Так, на пространстве Евразии на всей полосе сплошных лесов – тайги от Онежского озера до Охотского моря – не возникло ни одного народа, ни одной культуры. Все, что там есть или было, принесено с юга или с севера. Чистая, сплошная степь тоже не дает возможности развития. Дешт-и-Кыпчак, т. е. половецкие степи от Алтая до Карпат, – место без Genius loci. Степи эти заселялись народами, сложившимися в других районах, например в Монголии, – стране с пересеченным рельефом и разнообразными ландшафтами. На склонах Хэнтэя и Хангая растут густые леса. Зеленая степь низовий Тлы и Керулена на юге переходит в каменистую пустыню Гоби, где снег тает в марте, давая выпас скоту до начала летней жары. Соответственно разнообразна фауна, а археологические культуры отражают смену народов, известных не только историкам: хуннов, тюрков, уйгуров, монголов и ойратов.
И наоборот, западная часть Великой степи от верховий Иртыша до низовий Дона и от закраины сибирской тайги до Балхаша и Аральского моря однообразна, а народы, ее населявшие, малоизвестны. Ныне казахи занимают огромную площадь с монотонным степным ландшафтом. В XIII в. степь обезлюдела после жестокой монголо-половецкой войны и была поделена между тремя ордами: Золотой, или Большой, – на Волге, Синей – между Аральским морем и Тюменью, и Белой (т. е. старшей) – в Тарбагатае и на верхнем Иртыше.[191] На Волге из конгломерата народов сложились татары. Синяя Орда оказалась нежизнеспособной и в XIV в. слилась с волжской. Зато Белая Орда, опиравшаяся на окраины сибирской тайги до Оби, склоны и предгорья Алтая и степи Сырдарьи, в то время перемежавшиеся сосновыми борами,[192] развилась в самостоятельный этнос, позднее освоивший экстраординарные степи Приаралья, Мангышлак и Рынпески.
Подлинными месторазвитиями являются территории сочетания двух и более ландшафтов. Это положение верно не только для Евразии, но и для всего земного шара. Основные процессы этногенеза в Евразии возникали: а) в восточной части – при сочетании горного и степного ландшафтов; b) в западной – лесного и лугового (поляны в Волго-Окском междуречье); с) в южной – степного и оазисного (Крым, Средняя Азия); d) на севере – лесотундра и тундра. Но северные я предлагаю выделить в особый отдел циркумполярных культур, так как отделенные от евразийского месторазвития «таежным морем», они никогда на него не влияли.
Проверим. Хунны сложились на лесистых склонах Иньшаня и потом лишь передвинулись в монгольские степи. Уйгуры – на склонах Наньшаня. Тюркюты – на склонах Алтая. Монголы – на склонах Хингана и Хэнтэя. Кидани – на «языке» степи, вдающемся в лесную Маньчжурию. Киргизы енисейские – на «острове» Минусинской степи и склонах Саян. Татары. казанские, потомки древних болгар, – на Каме, где лес граничит со степью. Татары крымские – на границе степного Крыма и Южного берега – сплошного оазиса. Это – отюреченные левантийцы разного происхождения, слившиеся в единый народ. Хазары – в предгорьях Дагестана. Их первая столица – Семендер расположена на среднем течении Терека.
Развивая изложенный принцип, можно предположить, что там, где границы между ландшафтными регионами размыты и наблюдаются плавные переходы от одних географических условий к другим, процессы этногенеза будут менее интенсивны. Например, группа богатых оазисов среднеазиатского междуречья окаймлена полупустынями и сухими степями, подчас разделяющими оазисы друг от друга. Действительно, этногенез в Средней Азии шел столь медленно, что почти неуловим. Полосы пустынь с севера и юга-запада были легко проходимы вооруженными грабителями, но мало пригодны для жизни. Зато в предгорьях Копетдага, Тянь-Шаня и Гиссара сложились туркмены-сельджуки – в XI в., киргизы – в XV в., таджики – в VIII–IX вв. и узбеки – в XIV в., ограничив ареал потомков древних согдийцев горными районами Памира и Гиссара, где те сохранялись как изоляты.[193]
Системы горных хребтов, несмотря на вертикальную поясность, следует рассматривать как регионы единообразные, так как пояса составляют единый географический хозяйственный комплекс по отношению к человеку. Поэтому Западный Памир, Дардистан, Гиндукуш, Гималаи, а также Кавказ и Пиренеи удобны для сохранения реликтовых этносов-персистентов. И дело отнюдь не в трудной проходимости горного ландшафта. Военные отряды легко форсировали ущелья и перевалы даже при Кире и Александре Македонском. Однако новые народы возникали не внутри горных районов, а на их окраинах.
Уже отмечено, что народы, населяющие сплошные степи, пусть даже очень богатые, обнаруживают чрезвычайно малые возможности развития, например, саки, печенеги, кыпчаки, туркмены, за исключением той их части, которая под названием сельджуков ушла в Малую Азию и Азербайджан в XI в., и в этническом, и в социальном плане – стабильны.
Левант, или Ближний Восток, – сочетание моря, гор, пустынь и речных долин. Там новые этнические комбинации возникали часто, за исключением нагорий Закавказья, где имеются природные условия, подходящие для изолятов. Таковы, например, курды, отстоявшие свою этническую самобытность и от персов, и от греков, и от римлян, и от арабов, и даже от турок-османов. Исключение, которое подтверждает правило.
Китай – страна, некогда отвоеванная от воды (в древности это было сплошное болото с мелкими озерами и реками, ежегодно менявшими русло). Китайский народ сложился на берегах Хуанхэ, при сочетании ландшафтов: речного, горного, лесного, степного, а джунгли южнее Янцзы китайцы освоили только в первом тысячелетии нашей эры. Однако, переселившись на юг и смешавшись с местным населением, древние китайцы превратились в современный южнокитайский этнос, отличающийся и от своих предков, и от северных китайцев, смешавшихся в долине Хуанхэ с хуннами и сяньби.
Индия, окруженная морем и горами, может рассматриваться как полуконтинент, но в отличие от Европы она в ландшафтном отношении беднее. Ландшафты Декана типологически близки между собой, и процессы этногенеза, т. е. появление новых этносов за историческое время, выражены там слабо. Зато в северо-западной Индии сформировались два крупных народа: раджпуты[194] – около VIII в. и сикхи – в XVI–XVII вв. Казалось бы, пустыни Раджстана и Синда гораздо менее благоприятны для человека, чем богатая, покрытая лесами долина Ганга. Однако в долине Инда отчетливо выражено сочетание пустынь и тропической растительности, и, хотя культура расцвела во внутренней Индии, образование новых народов связано с пограничными областями.
Равным образом довольно интенсивно шли процессы народообразования в бассейне Нижней Нарбады, где джунгли северной Индии смыкаются с травянистыми равнинами Декана – Махараштра. В VI в. здесь активизировалось Чалукья, государство воинственных кшатриев, должно быть, переселившихся из Раджпутаны,[195] а в XVII в. маратхи, отказавшись от ряда стеснений кастовой системы, образовали народ, оспаривавший господство над Индией у Великих Моголов. Отличие маратхов от общей массы индусов отмечают все историки Индии.
Страна маратхов – сочетание трех физико-географических районов: прибрежной полосы между Западными Гхатами и морем, гористой страны восточнее Гхатов и черноземной долины, ограниченной цепями холмов.[196] Таким образом, налицо все основания для того, чтобы причислить эту область к той категории, которую мы называем месторазвитием, несмотря на то что культура Бенгалии была несравненно выше.
В Северной Америке бескрайние леса и прерии не создают благоприятных условий для этногенеза. Однако и там были районы, где индейские племена складывались в народы на глазах историка. На изрезанной береговой линии Великих Озер в XV в. возник ирокезский союз пяти племен. Это было новое этническое образование, не совпадающие с прежним, так как в его состав не вошли гуроны, родственные им по крови и языку.
На берегах Тихого океана южнее Аляски, там, где скалистые острова служат лежбищами моржей и тюленей и море кормит береговых жителей, тлинкиты создали рабовладельческое общество, резко отличное от соседних охотничьих племен и по языку, и по обычаям.
Кордильеры в большей части круто обрываются в прерию, и горный ландшафт соседствует, но не сочетается со степным. Однако на юге, в штате Нью-Мехико, где имеется плавный переход между этими ландшафтами, в древности возникла культура «пуэбло», а около XII в. здесь сложилась группа нагуа, к которой принадлежало прославленное племя ацтеков. Большая часть континента, также населенная индейцами, была своего рода Hinterland'ом, территорией, куда отступали или где распространялись народы, сложившиеся в месторазвитиях. Таковы, например, черноногие – народ алгонкинской группы и многие другие племена.
Еще отчетливее видна эта закономерность на примере Южной Америки. Нагорья Андов – сочетание горного и степного ландшафтов – хранят памятники культуры, созданные многими народами в разные века, а в лесах Бразилии и равнинах Аргентины, вопреки надеждам капитана Фоссета, никаких культур не сложилось. И, как мы видим на многочисленных примерах, не могло сложиться, так как природа этих стран однообразна, что, впрочем, не мешает и никогда не мешало использовать ее богатства народам, возникшим в других местах. В Патагонию проникли горцы – арауканы; бразильские леса в XVI в. пытались освоить инки, а в XIX в. там сказочно разбогатели португальские плантаторы.
Ту же закономерность мы обнаружим в Африке и Австралии, но целесообразнее сосредоточить внимание на этносах, связанных с морем, чтобы отметить их локальные особенности.
И наоборот, западная часть Великой степи от верховий Иртыша до низовий Дона и от закраины сибирской тайги до Балхаша и Аральского моря однообразна, а народы, ее населявшие, малоизвестны. Ныне казахи занимают огромную площадь с монотонным степным ландшафтом. В XIII в. степь обезлюдела после жестокой монголо-половецкой войны и была поделена между тремя ордами: Золотой, или Большой, – на Волге, Синей – между Аральским морем и Тюменью, и Белой (т. е. старшей) – в Тарбагатае и на верхнем Иртыше.[191] На Волге из конгломерата народов сложились татары. Синяя Орда оказалась нежизнеспособной и в XIV в. слилась с волжской. Зато Белая Орда, опиравшаяся на окраины сибирской тайги до Оби, склоны и предгорья Алтая и степи Сырдарьи, в то время перемежавшиеся сосновыми борами,[192] развилась в самостоятельный этнос, позднее освоивший экстраординарные степи Приаралья, Мангышлак и Рынпески.
Подлинными месторазвитиями являются территории сочетания двух и более ландшафтов. Это положение верно не только для Евразии, но и для всего земного шара. Основные процессы этногенеза в Евразии возникали: а) в восточной части – при сочетании горного и степного ландшафтов; b) в западной – лесного и лугового (поляны в Волго-Окском междуречье); с) в южной – степного и оазисного (Крым, Средняя Азия); d) на севере – лесотундра и тундра. Но северные я предлагаю выделить в особый отдел циркумполярных культур, так как отделенные от евразийского месторазвития «таежным морем», они никогда на него не влияли.
Проверим. Хунны сложились на лесистых склонах Иньшаня и потом лишь передвинулись в монгольские степи. Уйгуры – на склонах Наньшаня. Тюркюты – на склонах Алтая. Монголы – на склонах Хингана и Хэнтэя. Кидани – на «языке» степи, вдающемся в лесную Маньчжурию. Киргизы енисейские – на «острове» Минусинской степи и склонах Саян. Татары. казанские, потомки древних болгар, – на Каме, где лес граничит со степью. Татары крымские – на границе степного Крыма и Южного берега – сплошного оазиса. Это – отюреченные левантийцы разного происхождения, слившиеся в единый народ. Хазары – в предгорьях Дагестана. Их первая столица – Семендер расположена на среднем течении Терека.
Развивая изложенный принцип, можно предположить, что там, где границы между ландшафтными регионами размыты и наблюдаются плавные переходы от одних географических условий к другим, процессы этногенеза будут менее интенсивны. Например, группа богатых оазисов среднеазиатского междуречья окаймлена полупустынями и сухими степями, подчас разделяющими оазисы друг от друга. Действительно, этногенез в Средней Азии шел столь медленно, что почти неуловим. Полосы пустынь с севера и юга-запада были легко проходимы вооруженными грабителями, но мало пригодны для жизни. Зато в предгорьях Копетдага, Тянь-Шаня и Гиссара сложились туркмены-сельджуки – в XI в., киргизы – в XV в., таджики – в VIII–IX вв. и узбеки – в XIV в., ограничив ареал потомков древних согдийцев горными районами Памира и Гиссара, где те сохранялись как изоляты.[193]
Системы горных хребтов, несмотря на вертикальную поясность, следует рассматривать как регионы единообразные, так как пояса составляют единый географический хозяйственный комплекс по отношению к человеку. Поэтому Западный Памир, Дардистан, Гиндукуш, Гималаи, а также Кавказ и Пиренеи удобны для сохранения реликтовых этносов-персистентов. И дело отнюдь не в трудной проходимости горного ландшафта. Военные отряды легко форсировали ущелья и перевалы даже при Кире и Александре Македонском. Однако новые народы возникали не внутри горных районов, а на их окраинах.
Уже отмечено, что народы, населяющие сплошные степи, пусть даже очень богатые, обнаруживают чрезвычайно малые возможности развития, например, саки, печенеги, кыпчаки, туркмены, за исключением той их части, которая под названием сельджуков ушла в Малую Азию и Азербайджан в XI в., и в этническом, и в социальном плане – стабильны.
Левант, или Ближний Восток, – сочетание моря, гор, пустынь и речных долин. Там новые этнические комбинации возникали часто, за исключением нагорий Закавказья, где имеются природные условия, подходящие для изолятов. Таковы, например, курды, отстоявшие свою этническую самобытность и от персов, и от греков, и от римлян, и от арабов, и даже от турок-османов. Исключение, которое подтверждает правило.
Китай – страна, некогда отвоеванная от воды (в древности это было сплошное болото с мелкими озерами и реками, ежегодно менявшими русло). Китайский народ сложился на берегах Хуанхэ, при сочетании ландшафтов: речного, горного, лесного, степного, а джунгли южнее Янцзы китайцы освоили только в первом тысячелетии нашей эры. Однако, переселившись на юг и смешавшись с местным населением, древние китайцы превратились в современный южнокитайский этнос, отличающийся и от своих предков, и от северных китайцев, смешавшихся в долине Хуанхэ с хуннами и сяньби.
Индия, окруженная морем и горами, может рассматриваться как полуконтинент, но в отличие от Европы она в ландшафтном отношении беднее. Ландшафты Декана типологически близки между собой, и процессы этногенеза, т. е. появление новых этносов за историческое время, выражены там слабо. Зато в северо-западной Индии сформировались два крупных народа: раджпуты[194] – около VIII в. и сикхи – в XVI–XVII вв. Казалось бы, пустыни Раджстана и Синда гораздо менее благоприятны для человека, чем богатая, покрытая лесами долина Ганга. Однако в долине Инда отчетливо выражено сочетание пустынь и тропической растительности, и, хотя культура расцвела во внутренней Индии, образование новых народов связано с пограничными областями.
Равным образом довольно интенсивно шли процессы народообразования в бассейне Нижней Нарбады, где джунгли северной Индии смыкаются с травянистыми равнинами Декана – Махараштра. В VI в. здесь активизировалось Чалукья, государство воинственных кшатриев, должно быть, переселившихся из Раджпутаны,[195] а в XVII в. маратхи, отказавшись от ряда стеснений кастовой системы, образовали народ, оспаривавший господство над Индией у Великих Моголов. Отличие маратхов от общей массы индусов отмечают все историки Индии.
Страна маратхов – сочетание трех физико-географических районов: прибрежной полосы между Западными Гхатами и морем, гористой страны восточнее Гхатов и черноземной долины, ограниченной цепями холмов.[196] Таким образом, налицо все основания для того, чтобы причислить эту область к той категории, которую мы называем месторазвитием, несмотря на то что культура Бенгалии была несравненно выше.
В Северной Америке бескрайние леса и прерии не создают благоприятных условий для этногенеза. Однако и там были районы, где индейские племена складывались в народы на глазах историка. На изрезанной береговой линии Великих Озер в XV в. возник ирокезский союз пяти племен. Это было новое этническое образование, не совпадающие с прежним, так как в его состав не вошли гуроны, родственные им по крови и языку.
На берегах Тихого океана южнее Аляски, там, где скалистые острова служат лежбищами моржей и тюленей и море кормит береговых жителей, тлинкиты создали рабовладельческое общество, резко отличное от соседних охотничьих племен и по языку, и по обычаям.
Кордильеры в большей части круто обрываются в прерию, и горный ландшафт соседствует, но не сочетается со степным. Однако на юге, в штате Нью-Мехико, где имеется плавный переход между этими ландшафтами, в древности возникла культура «пуэбло», а около XII в. здесь сложилась группа нагуа, к которой принадлежало прославленное племя ацтеков. Большая часть континента, также населенная индейцами, была своего рода Hinterland'ом, территорией, куда отступали или где распространялись народы, сложившиеся в месторазвитиях. Таковы, например, черноногие – народ алгонкинской группы и многие другие племена.
Еще отчетливее видна эта закономерность на примере Южной Америки. Нагорья Андов – сочетание горного и степного ландшафтов – хранят памятники культуры, созданные многими народами в разные века, а в лесах Бразилии и равнинах Аргентины, вопреки надеждам капитана Фоссета, никаких культур не сложилось. И, как мы видим на многочисленных примерах, не могло сложиться, так как природа этих стран однообразна, что, впрочем, не мешает и никогда не мешало использовать ее богатства народам, возникшим в других местах. В Патагонию проникли горцы – арауканы; бразильские леса в XVI в. пытались освоить инки, а в XIX в. там сказочно разбогатели португальские плантаторы.
Ту же закономерность мы обнаружим в Африке и Австралии, но целесообразнее сосредоточить внимание на этносах, связанных с морем, чтобы отметить их локальные особенности.
На берегах морей и закраинах ледников
Роль моря, в зависимости от характера береговой линии и уровня цивилизации береговых жителей, может быть двоякой. Море – ограничивающий элемент ландшафта, когда оно не освоено и непроходимо. Таков был Атлантический океан для американских индейцев, Индийский океан – для негров и аборигенов Австралии и даже Каспий – для печенегов. Зато когда из моря начинают черпать пищу и осваивать навигацию, море превращается в составляющий элемент месторазвития. Так эллины использовали Эгейское море, викинги – Северное, арабы – Красное, а русские поморы – Белое. К XIX в. почти все моря и океаны вошли в состав Ойкумены, но надо учитывать, что это характерно не для всех эпох.
На протяжении исторического периода можно зафиксировать два этнокультурных ареала, где море является составной частью месторазвития: циркумполярные культуры на берегах Ледовитого океана и Полинезия, о которой написано так много, что нет необходимости повторяться. Достаточно напомнить, что полинезийская культура вмещала до прихода европейцев разнообразные образования, которые даже на таком изолированном участке суши, как остров Пасхи, боролись между собой, создавая свои культуры, хотя и довольно близкие по характеру.
Менее известна история циркумполярных народов. Некогда цепь сходных культур окружала Ледовитый океан, который являлся их кормильцем. В основном это были охотники на морского зверя и ихтиофаги. Уже в историческое время их территорию разрезали надвое угро-самоеды, позже истребившие западную ее часть. Затем тунгусы уничтожили восточную, за исключением палеазиатов и народов «омок» на Яве и Индигирке; последний был погублен при вторжении якутов. Движение якутов с юга на север было односторонне и необратимо, так как они плыли на плотах по рекам и вернуться против течения не могли.[197]
Молодым циркумполярным народом были эскимосы, распространившиеся около I в. н. э. из Океании и в Х в. отогнавшие индейцев до южной границы Канады, а в XIII в. сбросившие потомков викингов в Гренландии в море.[198] Тут опять-таки сочетание ландшафтов: кормящее морс и лесотундра или ледник.
Но не только кормящее море, а даже области, покрытые льдом и потому совершенно бесплодные, могут способствовать возникновению этносов, что имело место в Прибалтике и Скандинавии около Х тыс. до н. э. Механизм этого явления прост.
Ледник, для того чтобы расти, должен получать из океана достаточное количество атмосферной влаги – холодного дождя и мокрого снега. Но так как над ледником всегда стоит антициклон, то влажный воздух разбивается о его закраину и там выливается дождь. Для Евразийского континента – это западная закраина, откуда идут атлантические циклоны, вплоть до Таймыра. Следовательно, ледник растет к западу, а его восточная часть тает под лучами солнца, ибо там, где нет облачного покрова, инсоляция действует беспрепятственно.
Получается географический парадокс: там, где абсолютная температура выше, – сыро, ветрено, облачно, а потому люди и животные страдают от холода; там же, где температура ниже, – тихо, ясно, сухо, и люди и животные согреваются под прямыми лучами солнца, не обращая внимания на холодный воздух. Ледниковый антициклон всегда больше, чем сам ледник, и покрывает приледниковые районы, превращая их в сухую тундру. Ручьи, стекающие с ледника, образуют пресные озера и ручьи, где селится рыба и водоплавающая птица. Вокруг них вырастают рощи – приют пушного зверя, а в сухой тундре, где снежный покров мал, пасутся стада травоядных. Это рай для первобытного охотника и рыболова.
Именно такие условия сложились в Восточной Европе в конце Померанской стадии последнего оледенения. В тундре, примыкавшей к уходящему леднику, стали появляться редкие леса, окаймляющие реки и озера. Тогда на берегах Немана и Двины сложились древние этносы балтской группы, дожившие до нашего времени в ландшафте, который от потепления стал монотонным. Балтские топонимы и гидронимы хранят печать глубокой древности[199] как память о времени, когда природная среда вокруг их предков была иной. Не только этносы, но и ландшафты имеют историю.
На протяжении исторического периода можно зафиксировать два этнокультурных ареала, где море является составной частью месторазвития: циркумполярные культуры на берегах Ледовитого океана и Полинезия, о которой написано так много, что нет необходимости повторяться. Достаточно напомнить, что полинезийская культура вмещала до прихода европейцев разнообразные образования, которые даже на таком изолированном участке суши, как остров Пасхи, боролись между собой, создавая свои культуры, хотя и довольно близкие по характеру.
Менее известна история циркумполярных народов. Некогда цепь сходных культур окружала Ледовитый океан, который являлся их кормильцем. В основном это были охотники на морского зверя и ихтиофаги. Уже в историческое время их территорию разрезали надвое угро-самоеды, позже истребившие западную ее часть. Затем тунгусы уничтожили восточную, за исключением палеазиатов и народов «омок» на Яве и Индигирке; последний был погублен при вторжении якутов. Движение якутов с юга на север было односторонне и необратимо, так как они плыли на плотах по рекам и вернуться против течения не могли.[197]
Молодым циркумполярным народом были эскимосы, распространившиеся около I в. н. э. из Океании и в Х в. отогнавшие индейцев до южной границы Канады, а в XIII в. сбросившие потомков викингов в Гренландии в море.[198] Тут опять-таки сочетание ландшафтов: кормящее морс и лесотундра или ледник.
Но не только кормящее море, а даже области, покрытые льдом и потому совершенно бесплодные, могут способствовать возникновению этносов, что имело место в Прибалтике и Скандинавии около Х тыс. до н. э. Механизм этого явления прост.
Ледник, для того чтобы расти, должен получать из океана достаточное количество атмосферной влаги – холодного дождя и мокрого снега. Но так как над ледником всегда стоит антициклон, то влажный воздух разбивается о его закраину и там выливается дождь. Для Евразийского континента – это западная закраина, откуда идут атлантические циклоны, вплоть до Таймыра. Следовательно, ледник растет к западу, а его восточная часть тает под лучами солнца, ибо там, где нет облачного покрова, инсоляция действует беспрепятственно.
Получается географический парадокс: там, где абсолютная температура выше, – сыро, ветрено, облачно, а потому люди и животные страдают от холода; там же, где температура ниже, – тихо, ясно, сухо, и люди и животные согреваются под прямыми лучами солнца, не обращая внимания на холодный воздух. Ледниковый антициклон всегда больше, чем сам ледник, и покрывает приледниковые районы, превращая их в сухую тундру. Ручьи, стекающие с ледника, образуют пресные озера и ручьи, где селится рыба и водоплавающая птица. Вокруг них вырастают рощи – приют пушного зверя, а в сухой тундре, где снежный покров мал, пасутся стада травоядных. Это рай для первобытного охотника и рыболова.
Именно такие условия сложились в Восточной Европе в конце Померанской стадии последнего оледенения. В тундре, примыкавшей к уходящему леднику, стали появляться редкие леса, окаймляющие реки и озера. Тогда на берегах Немана и Двины сложились древние этносы балтской группы, дожившие до нашего времени в ландшафте, который от потепления стал монотонным. Балтские топонимы и гидронимы хранят печать глубокой древности[199] как память о времени, когда природная среда вокруг их предков была иной. Не только этносы, но и ландшафты имеют историю.
Влияние характера ландшафта на этногенез
Теперь мы можем сформулировать вывод из проделанного анализа: монотонный ландшафтный ареал стабилизирует обитающие в нем этносы, разнородный – стимулирует изменения, ведущие к появлению новых этнических образований.
Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной этногенеза или только благоприятным условием? Если бы причина возникновении новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет. Следовательно, этногенез хотя и обуславливается географическими условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится обращаться к другим наукам. Эти проблемы будут разобраны в специальных разделах и в конце концов дадут ответ на основной вопрос: как и почему этносы не похожи друг на друга и какое отношение имеет этногенез к прочим явлениям природы?
Один из моих оппонентов оспаривает мой тезис о том, что возникновение новых этносов приурочено к регионам стыка двух и более ландшафтов, а развитие их беспрепятственно протекало в ландшафтах монотонных.[200] Но в этом же абзаце он пишет: «Этногенез не локализовался в каких-то (подчеркнуто нами. – Л. Г.) немного особых ландшафтах, а фактически шел во всех областях Ойкумены, хотя в ряде случаев природные условия могли несколько (подчеркнуто нами. – Л. Г.) ускорять или задерживать ход этнических процессов». Мой оппонент почему-то не замечает допущенного им противоречия, снимающего его возражения. Ведь появление нового этноса, т. е. новой системной целостности, всегда связано с ломкой старых этносов, относящихся к новому как этнические субстраты. Для осуществления этой работы необходим импульс, который либо даст начало новому этническому процессу, либо затухнет вследствие сопротивления среды, и тут упомянутое «несколько» приобретает решающее значение, что и было нами отмечено, а потом будет объяснено.
До сих пор мы говорили о ландшафтах как феноменах девственной природы, хотя твердо знали, что на Земле нет ландшафта, не испытавшего когда-либо воздействия человека. Это упрощение мы ввели сознательно, чтобы прояснить проблему, но искусственные, т. е. урбанистические, ландшафты известны с глубокой древности. В Вавилоне было около миллиона жителей, в Риме – свыше полутора миллионов, в Константинополе – один миллион с лишком. Эти громадные города можно рассматривать как самостоятельные ландшафтные регионы. И они проявляют себя как таковые: на границах города и деревни всегда возникали субэтносы, чаще эфемерные, иногда стойкие, но всегда с оригинальными, неповторимыми стереотипами поведения, обязательными для их членов.
Существует и другой больной вопрос: не является ли наше время – эра технической цивилизации – особой эпохой, к которой неприложимы закономерности, открытые при изучении истории, а не современности? Этот вопрос уже был поставлен крайне остро и четко: «Осталась ли степь – степью и пустыня – пустыней (в ландшафтном понимании этих терминов? Сильнее всего изменена растительность (в степи земледелием, в пустыне – выпасом, орошаемым земледелием), как следствие этого изменились сток, почвенный покров, процесс эрозии и вся дальнейшая «цепочка» компонентов природных комплексов».[201]
Действительно, антропогенный фактор ландшафтообразования за последние три тысячи лет приобрел и продолжает приобретать важное место в лике земной поверхности.
Сельское хозяйство изменяет флору и фауну, архитектура становится важным элементом рельефа, сжигание угля и нефти влияет на состав атмосферы. С этой точки зрения Париж должен рассматриваться как антропогенный геохор[202] в лесной ландшафтной зоне с ускоренным ритмом развития, ибо современный облик этого микрорайона отличается и от вида средневекового замка парижского графа, и от римской Лютеции. Но ведь и непроточное озеро, мелея, быстро превращается в болото, тогда как окружающий его лес за это же время не меняется. Разница между антропогенными и гидрогенными образованиями, как бы она ни была велика, в аспекте естествознания не принципиальна. Но на поставленный нами вопрос: почему и как человек преобразил лик Земли? – констатация сходств и различий ответа не даст. Поэтому продолжим «поиск истины», как древние эллины именовали исторические исследования.
Но тут возникает вопрос: является ли сочетание ландшафтов причиной этногенеза или только благоприятным условием? Если бы причина возникновении новых народов лежала в географических условиях, то они, как постоянно действующие, вызывали бы народообразование постоянно, а этого нет. Следовательно, этногенез хотя и обуславливается географическими условиями, но происходит по другим причинам, для вскрытия которых приходится обращаться к другим наукам. Эти проблемы будут разобраны в специальных разделах и в конце концов дадут ответ на основной вопрос: как и почему этносы не похожи друг на друга и какое отношение имеет этногенез к прочим явлениям природы?
Один из моих оппонентов оспаривает мой тезис о том, что возникновение новых этносов приурочено к регионам стыка двух и более ландшафтов, а развитие их беспрепятственно протекало в ландшафтах монотонных.[200] Но в этом же абзаце он пишет: «Этногенез не локализовался в каких-то (подчеркнуто нами. – Л. Г.) немного особых ландшафтах, а фактически шел во всех областях Ойкумены, хотя в ряде случаев природные условия могли несколько (подчеркнуто нами. – Л. Г.) ускорять или задерживать ход этнических процессов». Мой оппонент почему-то не замечает допущенного им противоречия, снимающего его возражения. Ведь появление нового этноса, т. е. новой системной целостности, всегда связано с ломкой старых этносов, относящихся к новому как этнические субстраты. Для осуществления этой работы необходим импульс, который либо даст начало новому этническому процессу, либо затухнет вследствие сопротивления среды, и тут упомянутое «несколько» приобретает решающее значение, что и было нами отмечено, а потом будет объяснено.
До сих пор мы говорили о ландшафтах как феноменах девственной природы, хотя твердо знали, что на Земле нет ландшафта, не испытавшего когда-либо воздействия человека. Это упрощение мы ввели сознательно, чтобы прояснить проблему, но искусственные, т. е. урбанистические, ландшафты известны с глубокой древности. В Вавилоне было около миллиона жителей, в Риме – свыше полутора миллионов, в Константинополе – один миллион с лишком. Эти громадные города можно рассматривать как самостоятельные ландшафтные регионы. И они проявляют себя как таковые: на границах города и деревни всегда возникали субэтносы, чаще эфемерные, иногда стойкие, но всегда с оригинальными, неповторимыми стереотипами поведения, обязательными для их членов.
Существует и другой больной вопрос: не является ли наше время – эра технической цивилизации – особой эпохой, к которой неприложимы закономерности, открытые при изучении истории, а не современности? Этот вопрос уже был поставлен крайне остро и четко: «Осталась ли степь – степью и пустыня – пустыней (в ландшафтном понимании этих терминов? Сильнее всего изменена растительность (в степи земледелием, в пустыне – выпасом, орошаемым земледелием), как следствие этого изменились сток, почвенный покров, процесс эрозии и вся дальнейшая «цепочка» компонентов природных комплексов».[201]
Действительно, антропогенный фактор ландшафтообразования за последние три тысячи лет приобрел и продолжает приобретать важное место в лике земной поверхности.
Сельское хозяйство изменяет флору и фауну, архитектура становится важным элементом рельефа, сжигание угля и нефти влияет на состав атмосферы. С этой точки зрения Париж должен рассматриваться как антропогенный геохор[202] в лесной ландшафтной зоне с ускоренным ритмом развития, ибо современный облик этого микрорайона отличается и от вида средневекового замка парижского графа, и от римской Лютеции. Но ведь и непроточное озеро, мелея, быстро превращается в болото, тогда как окружающий его лес за это же время не меняется. Разница между антропогенными и гидрогенными образованиями, как бы она ни была велика, в аспекте естествознания не принципиальна. Но на поставленный нами вопрос: почему и как человек преобразил лик Земли? – констатация сходств и различий ответа не даст. Поэтому продолжим «поиск истины», как древние эллины именовали исторические исследования.