Страница:
У ПОДНОЖИЯ ТИБЕТА
На западной окраине Китая, в современных провинциях Шэньси и Ганьсу, жили бок о бок два разных народа: монголоидные пастухи кяны, народ тибетской группы, и земледельцы ди[44].Это были два разных народа[45], в древности говорившие на разных языках тибето-бирманской группы. Они распадались на несколько племен, из которых наибольшее значение для истории имели танчаны, дансяны, ди-бома в Сычуани и байланы. Впоследствии эти племена жундиского происхождения, слившись, образовали средневековых тангутов[46]. Несмотря на продолжительное общение с китайцами, они сохранили еще в III веке своих князей и свой быт. Хотя большинство их знали китайский язык, но у себя дома они пользовались языком ди. Наряды и обряды их были похожи и на китайские, и на тибетские. Китайцы иногда фигурально называли их «динлинами», но это не этноним, а метафора, подчеркивающая европеоидность как отличительную черту. Настоящие динлины были другим народом и жили не в Китае, а в Сибири.
Коротко поясним читателю изложенное выше: в древности в Восточной Азии существовали две европеоидные расы 2-го порядка: динлины и ди. Долихокранные динлины издавна жили в Южной Сибири и принадлежали к кроманьонскому типу в широком смысле слова[47]. Китайцы в древности называли Саянские горы Динлин, подчеркивая этим локализацию странного для них народа[48].
Ди и родственные им жуны обитали на территории современного Китая от оазиса Хами до Хингана и в Сычуани[49]. Они были также европеоиды, но брахикранные, близкие к памиро-ферганской расе. Потомки ди, смешавшиеся с монголоидными тибетцами, встречаются среди амдосских кочевников, ныне неправильно называемых тангутами[50].
Необходимо отметить, что этноним «тангут» – это средневековое монгольское название минягов, одного из племен ди. Теперь оно благодаря ошибочным и легкомысленным отождествлениям XIX века перенесено на кочевых тибетцев Амдо и Кама, т.е. на совсем другой народ[51]. Однако этноним «тангут» употребляется правильно в цитируемой нами научной литературе, и потому мы вынуждены его сохранить и использовать.
Коротко поясним читателю изложенное выше: в древности в Восточной Азии существовали две европеоидные расы 2-го порядка: динлины и ди. Долихокранные динлины издавна жили в Южной Сибири и принадлежали к кроманьонскому типу в широком смысле слова[47]. Китайцы в древности называли Саянские горы Динлин, подчеркивая этим локализацию странного для них народа[48].
Ди и родственные им жуны обитали на территории современного Китая от оазиса Хами до Хингана и в Сычуани[49]. Они были также европеоиды, но брахикранные, близкие к памиро-ферганской расе. Потомки ди, смешавшиеся с монголоидными тибетцами, встречаются среди амдосских кочевников, ныне неправильно называемых тангутами[50].
Необходимо отметить, что этноним «тангут» – это средневековое монгольское название минягов, одного из племен ди. Теперь оно благодаря ошибочным и легкомысленным отождествлениям XIX века перенесено на кочевых тибетцев Амдо и Кама, т.е. на совсем другой народ[51]. Однако этноним «тангут» употребляется правильно в цитируемой нами научной литературе, и потому мы вынуждены его сохранить и использовать.
СЯНЬБИ
Воинственные роды сяньби, захватив Халху, рассеялись в ней и в III веке потеряли те зачатки государственности, которые у них были во II веке. У себя на родине, в южноманьчжурской степи, они сохранили жизнеспособность, но, подобно южным хуннам, подверглись влиянию китайской культуры. Это влияние сказалось на сяньби даже больше, чем на хуннах, так как последние имели развитую традицию кочевой культуры, а сяньби-примитивную. Богатства Китая сильно притягивали к себе кочевников, и в III веке сяньбийский владетельный князь Мохоба перекочевал во Внутренний Китай и поселился около Пекина. В подражание китайским вельможам он нарек свой род фамилией Муюн, и под этим названием его государство вошло в историю. В 281 г. Муюн Шегуй получил от императора титул великого шаньюя, но вскоре отношения испортились, и сяньби начали набеги на Китай. Однако главным противником Шегуя был не громадный бессильный Китай, а маленькое крепкое княжество Юйвэнь, союзное с империей Цзинь. Наследник Шегуя, Муюн Хой, с 285 по 289 г. вел активную войну против Китая и заключил мир, лишь получив признание себя главой всех сяньби. Из-за этого он поссорился со своим северным соседом – державой Юйвэнь, но заключил союз с державой Дуань, скрепленный браком (см. ниже).
В 302 г. юйвэньский шаньюй Мохой осадил Муюна Хоя в Гичене (в Маньчжурии), но был разбит[52]. В 307 г. Муюн Хой объявил себя великим шаньюем сяньби; хотя этот титул отражал лишь его претензии, а не реальное положение, но можно считать 307 год датой основания южносяньбийской державы. Три года спустя 700 сяньбийских семей откочевали на запад и добрались до плоскогорья Цайдам, где на берегах оз. Кукунор основали царство Тогон, или Туюйхунь. Название народа восходит к имени его первого вождя, брата Муюна-Хоя.
Описание быта и нравов населения Тогона может быть распространено и на южноманьчжурские племена сяньбийцев, тем более что близость их подчеркивает сам автор источника[53].
Южные сяньби были убежденными кочевниками, причем даже получаемые товары, продукты, сведения в китайской словесности и наличие городов не могли помешать им жить в юртах и палатках. Самым тяжелым преступлением считалось конокрадство-за это полагалась смертная казнь. Осужденному обертывали голову куском холста и побивали камнями. За прочие преступления налагали денежную пеню или били палками. Административные единицы были не родовые, а военно-территориальные, во главе единиц стояли сотники, тысячники, предводители. Не было постоянных налогов, но в случае необходимости в средствах по разверстке собирали с зажиточных семейств нужные суммы.
Одежда их состояла из дохи, длинной сбористой юбки и войлочной шляпы. Женщины заплетали волосы в косы и украшали их жемчугом и золотыми поделками. Тогонцы очень ценили оружие. На вооружении у них состояли лук, палаш, щит и панцирь. Копье не упомянуто; это показывает, что тактика ударного боя еще не вошла в употребление.
Брачные обычаи не отличались от хуннских, очевидно, они общие для всех азиатских кочевников. В состав тогонцев, кроме муюнов, вошло племя «белые» сяньби.
Говоря о сяньбийцах, необходимо заметить, что к их этническим подразделениям совершенно неприменима принятая в этнографии номенклатура: род, племя, народ, а отсюда и такие социально-политические определения, как, например, племенной союз, государство и т.п. Роды и племена у них были, но либо они возникали и распадались с невероятной быстротой, либо впитывали в себя осколки распавшихся племен, или даже принимали к себе отдельных людей и тем самым меняли свое этническое лицо. Язык отличал их от хуннов; язык и культура – от китайцев; язык и обычаи-от тибетцев; и все время возникали то хунно-сяньбийские, то тибето-сяньбийские, то более или менее окитаенные сяньбийские образования. При этом сяньбийские этносы (только так их и можно назвать) делились, как мы видели на примере Тогона, и начисто забывали о своем родстве. Вместе с тем инкорпорация иноплеменников была не повсеместна. Иногда их почему-то не принимали в свою среду, а предпочитали перебить или продать в Китай, где цены на невольников были высокими. И при этакой этнической текучести среди сяньбийцев наблюдается жертвенный патриотизм, принимающий совершенно странные для нас формы. Например, опальные принцы дома Муюн, принужденные эмигрировать, предавали приютивших их соседей ради своего царя, который их после победы казнил. Видимо, у сяньбийцев были какие-то принципы поведения, хорошо им известные и строго соблюдаемые, но для нас непонятные.
Равным образом к сяньбийским владениям неприменимо ни одно из европейских определений. Это не государства, потому что сяньбийцы находились на стадии военной демократии первобытно-общинной формации и классов у них еще не было. Но это и не родо-племенные союзы, так как существовал институт сильной и наследственной власти, опиравшейся на народ-войско, по отношению к которому все покоренные инородцы, как кочевые, так и оседлые, являлись податным сословием.
Эта оригинальная система общественного устройства базировалась на кочевом быте и взаимопомощи. Сяньбиец не мог обеднеть. Если он терял свой скот из-за падежа или угона врагами, соседи давали ему по овце, и через два-три года он восстанавливал свое хозяйство. Помимо этого он сам шел в набег и либо возвращался богатым, либо не возвращался вовсе. Сяньбийцу нужны были не богатство, оставшееся в руках его жены или матери, а вес и положение в той системе, в которой он находился. Смысл его жизни составляли почести и власть, ради которых он не щадил ни чужой, ни своей жизни.
При всем этом сяньбийцы были очень способным и переимчивым народом. Они легко усваивали и китайскую грамоту, и хуннские аристократические традиции, и тунгусские моды вроде ношения кос, и способы изготовления яда для стрел, известные только приамурским охотникам – предкам нивхов. В сяньбийских ордах[54] всегда наблюдалось смешение собственных обычаев с какими-нибудь чужими, что дает основание называть их «химерными этносами». Но во всех них было что-то, что давало древнекитайским историкам право объединять их в одну группу. Это не языковая общность, потому что, хотя сяньбийцы пользовались монгольским языком, но диалекты его сильно разнились, и заимствования из тюркского и китайского языков это различие усугубляли. Большую роль в этногенезе играла историческая судьба, но и это не исчерпывает проблемы. Видимо, к этому вопросу придется вернуться в конце книги, когда хунно-сяньбийская история прояснится. А пока рассмотрим остальные сяньбийские этносы.
В 302 г. юйвэньский шаньюй Мохой осадил Муюна Хоя в Гичене (в Маньчжурии), но был разбит[52]. В 307 г. Муюн Хой объявил себя великим шаньюем сяньби; хотя этот титул отражал лишь его претензии, а не реальное положение, но можно считать 307 год датой основания южносяньбийской державы. Три года спустя 700 сяньбийских семей откочевали на запад и добрались до плоскогорья Цайдам, где на берегах оз. Кукунор основали царство Тогон, или Туюйхунь. Название народа восходит к имени его первого вождя, брата Муюна-Хоя.
Описание быта и нравов населения Тогона может быть распространено и на южноманьчжурские племена сяньбийцев, тем более что близость их подчеркивает сам автор источника[53].
Южные сяньби были убежденными кочевниками, причем даже получаемые товары, продукты, сведения в китайской словесности и наличие городов не могли помешать им жить в юртах и палатках. Самым тяжелым преступлением считалось конокрадство-за это полагалась смертная казнь. Осужденному обертывали голову куском холста и побивали камнями. За прочие преступления налагали денежную пеню или били палками. Административные единицы были не родовые, а военно-территориальные, во главе единиц стояли сотники, тысячники, предводители. Не было постоянных налогов, но в случае необходимости в средствах по разверстке собирали с зажиточных семейств нужные суммы.
Одежда их состояла из дохи, длинной сбористой юбки и войлочной шляпы. Женщины заплетали волосы в косы и украшали их жемчугом и золотыми поделками. Тогонцы очень ценили оружие. На вооружении у них состояли лук, палаш, щит и панцирь. Копье не упомянуто; это показывает, что тактика ударного боя еще не вошла в употребление.
Брачные обычаи не отличались от хуннских, очевидно, они общие для всех азиатских кочевников. В состав тогонцев, кроме муюнов, вошло племя «белые» сяньби.
Говоря о сяньбийцах, необходимо заметить, что к их этническим подразделениям совершенно неприменима принятая в этнографии номенклатура: род, племя, народ, а отсюда и такие социально-политические определения, как, например, племенной союз, государство и т.п. Роды и племена у них были, но либо они возникали и распадались с невероятной быстротой, либо впитывали в себя осколки распавшихся племен, или даже принимали к себе отдельных людей и тем самым меняли свое этническое лицо. Язык отличал их от хуннов; язык и культура – от китайцев; язык и обычаи-от тибетцев; и все время возникали то хунно-сяньбийские, то тибето-сяньбийские, то более или менее окитаенные сяньбийские образования. При этом сяньбийские этносы (только так их и можно назвать) делились, как мы видели на примере Тогона, и начисто забывали о своем родстве. Вместе с тем инкорпорация иноплеменников была не повсеместна. Иногда их почему-то не принимали в свою среду, а предпочитали перебить или продать в Китай, где цены на невольников были высокими. И при этакой этнической текучести среди сяньбийцев наблюдается жертвенный патриотизм, принимающий совершенно странные для нас формы. Например, опальные принцы дома Муюн, принужденные эмигрировать, предавали приютивших их соседей ради своего царя, который их после победы казнил. Видимо, у сяньбийцев были какие-то принципы поведения, хорошо им известные и строго соблюдаемые, но для нас непонятные.
Равным образом к сяньбийским владениям неприменимо ни одно из европейских определений. Это не государства, потому что сяньбийцы находились на стадии военной демократии первобытно-общинной формации и классов у них еще не было. Но это и не родо-племенные союзы, так как существовал институт сильной и наследственной власти, опиравшейся на народ-войско, по отношению к которому все покоренные инородцы, как кочевые, так и оседлые, являлись податным сословием.
Эта оригинальная система общественного устройства базировалась на кочевом быте и взаимопомощи. Сяньбиец не мог обеднеть. Если он терял свой скот из-за падежа или угона врагами, соседи давали ему по овце, и через два-три года он восстанавливал свое хозяйство. Помимо этого он сам шел в набег и либо возвращался богатым, либо не возвращался вовсе. Сяньбийцу нужны были не богатство, оставшееся в руках его жены или матери, а вес и положение в той системе, в которой он находился. Смысл его жизни составляли почести и власть, ради которых он не щадил ни чужой, ни своей жизни.
При всем этом сяньбийцы были очень способным и переимчивым народом. Они легко усваивали и китайскую грамоту, и хуннские аристократические традиции, и тунгусские моды вроде ношения кос, и способы изготовления яда для стрел, известные только приамурским охотникам – предкам нивхов. В сяньбийских ордах[54] всегда наблюдалось смешение собственных обычаев с какими-нибудь чужими, что дает основание называть их «химерными этносами». Но во всех них было что-то, что давало древнекитайским историкам право объединять их в одну группу. Это не языковая общность, потому что, хотя сяньбийцы пользовались монгольским языком, но диалекты его сильно разнились, и заимствования из тюркского и китайского языков это различие усугубляли. Большую роль в этногенезе играла историческая судьба, но и это не исчерпывает проблемы. Видимо, к этому вопросу придется вернуться в конце книги, когда хунно-сяньбийская история прояснится. А пока рассмотрим остальные сяньбийские этносы.
ЮЙВЭНЬ
Воинственное племя татабов, ранее подчинявшихся державе Хунну, в III веке н.э. заняло горную область к востоку от верхнего течения Ляохэ до Сунгари. Там они жили обособленно, управляясь хуннскими старейшинами. Старейшины их были выборные, но из определенного шаньюева рода Юйвэнь. «Язык их весьма отличался от сяньбийского»[55], и они все время враждовали с Муюнами. В 302 г. глава их принял титул шаньюй. Китайское правительство признало Юйвэнь и имело с ним родственную связь-дочь императора Пин Вэньди[56] была выдана замуж за юйвэньского вождя. Очевидно, Китай хотел создать из Юйвэни противовес против напиравших с севера сяньбийцев. Из всех южных сяньбийцев Юйвэнь была китаизирована меньше всех. Это видно из того, что они не заимствовали китайский обычай носить волосы, а проникновение чужой культуры немыслимо без стремления к подражанию. Юйвэнь была хунно-сяньбийской химерой.
ДУАНЬ
На берегах Ляодунского залива возникло государство (го) Дуань. Основатель его, Жилугюань, был невольником, но человеком необыкновенной силы воли и выдержки. В голодное время он был послан своим хозяином, знатным вельможей, в Ляоси, чтобы изыскать средства для прокорма людей. Жилугюань собрал «беглых и изменников» и «сделался сильным»[57]. Жилугюаню наследовали его брат, племянник – Умучэнь, который получил от династии Цзинь титул гун-князь и печать шаньюя. Собранное из разных родов, а то и вовсе из безродных бродяг, население Дуани состояло из 30 тыс. семейств. Это было княжество небольшое, крепкое. Культура преобладала сяньбийская. Сначала Дуань была союзником Цзинь и враждовала с хуннами и сяньбийцами, но потом заключила союз с Муюном Хоем. Дуань была сяньбийско-китайской химерой.
КОРЕЯ
Древнейшее известное истории северокорейское царство Чаосянь (кит.), или Цзосион (кор.), было завоевано ханьским императором У-ди в 107 г. до н.э. Китай удерживал территорию Южной Маньчжурии и Северной Кореи до 169 г. н.э., когда племя когурё отвоевало земли древнего Цзосиона, т.е. Ляодун и Корею к северу от реки Тадонган до реки Туманьган[58]. Это была конфедерация пяти племен, управлявшаяся старейшинами, под общим предводительством одного из племен, однако организация этого племенного союза была уже столь совершенна, что для ведения дел, например для приема послов, были установлены особые чиновные должности. Существовало и рабство, причем рабами становились родственники казненных преступников. Суд вершил совет высших чиновников.
Источник специально отмечает военное искусство и телесную силу когурёзцев. Оружие их также не уступало китайскому и хуннскому: на вооружении состояли луки, мечи, копья, броня и шлем. Малорослые лошади были приспособлены к горной езде.
Одежда была особенно богата-шелк, затканный золотом и серебром. Высоко развита была каменная архитектура, а могилы заложенные камнями, обсаживались хвойными деревьями[59].
Итак, по облику культуры, дошедшему до нас в чрезвычайно кратком изложении, Когурё стояло выше Сяньби, уступая одному лишь Китаю.
Ослабление Китая в эпоху Троецарствия создало условия для роста политического могущества Когурё. Воспользовавшись ослаблением Китая, когурёзский царь перенес свою столицу в город Ваньду, на правом берегу Ялу, и начал живо интересоваться положением в Китае. Сперва когурёзцы завязали сношения с царством У, надеясь стеснить царство Вэй, но когда прибыл вэйский посол, то они решили не ссориться с сильным соседом и обезглавили посла из У. При подавлении восстания ляодунского губернатора Гунсунь Юаня в 238 г. когурёзцы оказали помощь вэйским войскам. Несколько позже мир был нарушен когурёзцами, которые произвели набег на Ляодун. В ответ на это сильная китайская армия вторглась в когурёзские земли и после короткой осады в 242 г. взяла Ваньду[60]. Но китайцы не закрепились на когурёзской территории, и положение осталось без изменений до 265 г., когда в Западной Маньчжурии началось усиление племен южных сяньби, объединенных династией Муюнов.
Лишенные возможности расширять свои владения на запад, когурёзцы устремились на юг, в глубь Корейского полуострова, где группы родов к началу IV века образовали два государства-Пакчже и Силла (кит. – Боцзи и Синьло). Оба этих государства включали в себя немалое число эмигрантов из Китая, и влияние китайской культуры сказалось на них более, чем на Когурё. Западное царство, Пакчже, было более культурным благодаря знакомству с китайской литературой и философией. В IV веке туда проник буддизм. Пакчже обладало флотом, что дало ему возможность на время овладеть областью Ляоси[61] и даже Тайванем[62]. Силла уже в I веке н.э. сносилась с Японией[63].
Соседство с Когурё было серьезным испытанием для Пакчже. Две длительные войны в середине V века и в начале VI века пришлось вынести этому государству, чтобы отстоять свою самостоятельность. Это объясняет также, почему роль Когурё в общеазиатской политической истории так мала. Все силы уходили на борьбу с Пакчже, и у сяньбийцев оказались развязанными руки. Но тем не менее Когурё сумело отстоять от сяньбийцев свои границы и даже пережить своих соперников.
Источник специально отмечает военное искусство и телесную силу когурёзцев. Оружие их также не уступало китайскому и хуннскому: на вооружении состояли луки, мечи, копья, броня и шлем. Малорослые лошади были приспособлены к горной езде.
Одежда была особенно богата-шелк, затканный золотом и серебром. Высоко развита была каменная архитектура, а могилы заложенные камнями, обсаживались хвойными деревьями[59].
Итак, по облику культуры, дошедшему до нас в чрезвычайно кратком изложении, Когурё стояло выше Сяньби, уступая одному лишь Китаю.
Ослабление Китая в эпоху Троецарствия создало условия для роста политического могущества Когурё. Воспользовавшись ослаблением Китая, когурёзский царь перенес свою столицу в город Ваньду, на правом берегу Ялу, и начал живо интересоваться положением в Китае. Сперва когурёзцы завязали сношения с царством У, надеясь стеснить царство Вэй, но когда прибыл вэйский посол, то они решили не ссориться с сильным соседом и обезглавили посла из У. При подавлении восстания ляодунского губернатора Гунсунь Юаня в 238 г. когурёзцы оказали помощь вэйским войскам. Несколько позже мир был нарушен когурёзцами, которые произвели набег на Ляодун. В ответ на это сильная китайская армия вторглась в когурёзские земли и после короткой осады в 242 г. взяла Ваньду[60]. Но китайцы не закрепились на когурёзской территории, и положение осталось без изменений до 265 г., когда в Западной Маньчжурии началось усиление племен южных сяньби, объединенных династией Муюнов.
Лишенные возможности расширять свои владения на запад, когурёзцы устремились на юг, в глубь Корейского полуострова, где группы родов к началу IV века образовали два государства-Пакчже и Силла (кит. – Боцзи и Синьло). Оба этих государства включали в себя немалое число эмигрантов из Китая, и влияние китайской культуры сказалось на них более, чем на Когурё. Западное царство, Пакчже, было более культурным благодаря знакомству с китайской литературой и философией. В IV веке туда проник буддизм. Пакчже обладало флотом, что дало ему возможность на время овладеть областью Ляоси[61] и даже Тайванем[62]. Силла уже в I веке н.э. сносилась с Японией[63].
Соседство с Когурё было серьезным испытанием для Пакчже. Две длительные войны в середине V века и в начале VI века пришлось вынести этому государству, чтобы отстоять свою самостоятельность. Это объясняет также, почему роль Когурё в общеазиатской политической истории так мала. Все силы уходили на борьбу с Пакчже, и у сяньбийцев оказались развязанными руки. Но тем не менее Когурё сумело отстоять от сяньбийцев свои границы и даже пережить своих соперников.
ФУЮЙ
Менее счастливой была судьба северного соседа Когурё, единоплеменного ему Фуюй, расположенного между хребтом Чаньбошань и средним течением Сунгари. Дата его основания не установлена, но в I веке н.э. Фуюй занимал почти всю Восточную Маньчжурию, от Кайюаня на юге до Цицикара на севере. Фуюйские земли были покрыты нивами и пастбищами. Защитой поселений служил частокол. Китайские летописцы отмечают в Фуюйе дворцы и тюрьмы, что указывает на наличие классового расслоения. Законы Фуюй были строги и включали жестокий обычай коллективной ответственности за преступления: семью казненного продавали в рабство. Религия их была почитанием Неба, соединенным с верой в загробное существование, с чем были связаны человеческие жертвоприношения при похоронах вождей, которых надо было «сопровождать» в потусторонний мир. Наряду с такими примитивными представлениями в Фуюйе уживалась своеобразная культура общественной жизни и устоявшегося быта, специально отмеченная китайскими авторами[64]. Внешнеполитическое положение Фуюй было чрезвычайно сложным. До тех пор пока было слабо Когурё и разрознены сяньбийские племена, Фуюй имел возможность вести независимую политику. Во II веке фуюйцы несколько раз вторгались в Ляодун с целью грабежа, но поражение, понесенное ими от объединителя сяньбийских племен полководца Таншихая, ослабило их нажим на Китай. В начале III века они просят принять их в подданство, так как им угрожают на востоке когурёзцы, а на западе сяньби[65]. Но Китай, раздираемый внутренней войной, уже никому не мог помочь.
Однако союз все же был заключен, и во время похода китайских войск на Когурё в 246 г. фуюйцы доставляли китайцам провиант. Но дальнейшее ослабление Китая развязало руки южным сяньби. В 285 г. Муюн Хой взял столицу Фуюй. Фуюйский царь кончил жизнь самоубийством, а его сын бежал на восток, в Воцзюй[66].
То был еще не конец. Поддержанный Китаем царевич вернулся и попытался восстановить свое царство, но новый набег сяньби опрокинул его эфемерный престол. На этот раз сяньбийцы постарались переловить все население Фуюй и продали пленных в рабство в Китай. Император, узнав о такой покупке, распорядился освободить своих союзников, которые, конечно, остались в Китае. После этого удара Фуюй не поднялся, и уцелевшие фуюйцы влились в единоплеменное им Когурё. Та же судьба постигла восточные племена этой этнической группы-воцзюй и вэй. Воцзюй располагалось на берегах Уссури и в Приморье. Во время покорения Чаосяни в 108 г. до н.э. южная группа их подчинилась Китаю, а при ослаблении его после Троецарствия вошла в состав Когурё. Судьба северной ветви этого племени неизвестна. Нельзя ли предположить, что амурские нивхи (гиляки) – потомки воцзюйцев?
Однако союз все же был заключен, и во время похода китайских войск на Когурё в 246 г. фуюйцы доставляли китайцам провиант. Но дальнейшее ослабление Китая развязало руки южным сяньби. В 285 г. Муюн Хой взял столицу Фуюй. Фуюйский царь кончил жизнь самоубийством, а его сын бежал на восток, в Воцзюй[66].
То был еще не конец. Поддержанный Китаем царевич вернулся и попытался восстановить свое царство, но новый набег сяньби опрокинул его эфемерный престол. На этот раз сяньбийцы постарались переловить все население Фуюй и продали пленных в рабство в Китай. Император, узнав о такой покупке, распорядился освободить своих союзников, которые, конечно, остались в Китае. После этого удара Фуюй не поднялся, и уцелевшие фуюйцы влились в единоплеменное им Когурё. Та же судьба постигла восточные племена этой этнической группы-воцзюй и вэй. Воцзюй располагалось на берегах Уссури и в Приморье. Во время покорения Чаосяни в 108 г. до н.э. южная группа их подчинилась Китаю, а при ослаблении его после Троецарствия вошла в состав Когурё. Судьба северной ветви этого племени неизвестна. Нельзя ли предположить, что амурские нивхи (гиляки) – потомки воцзюйцев?
ПРИАМУРЬЕ
В северной части Маньчжурии жили две группы племен – древнетунгусская и древнемонгольская. Первая называлась в китайских документах Илоу[67] и занимала нижнее течение Сунгари, Приамурье и северную часть Уссурийского края. Это были охотники и рыболовы[68], еще не имевшие никакой государственной организации[69]. В событиях III-V веков н.э. они не принимали никакого участия. Материальная культура этих народов изучена и описана А.П. Окладниковым[70]. Позднее, в V веке, этот народ в китайских документах называется Уги и Мохэ[71], потомки их-чжурчжэни XII века и маньчжуры XVII века.
Западную часть Северной Маньчжурии, т.е. бассейн реки Нонни, населял многочисленный народ-кидани. Это была северная группа древних дун-ху, близкая по языку к населению Юйвэни[72]. С китайцами они сталкивались на своей южной границе-реке Шара-Мурень (кит. – Ляохэ).
К северу от киданей жили племена шивэй. Загадочное китайское название ныне расшифровано и понято-это отуз-татары; потомки их были соперниками Чингисхана[73].
На запад от киданей и шивэйцев, т.е. в Восточной Монголии, по берегам Онона и Керулена, жили дидэугань, а к северу от них, очевидно, уже в таежной полосе Сибири, обитало племя улохэу, этническая принадлежность которого неясна[74].
Все вышеописанные племена были еще в столь примитивном состоянии, что не могли принять активное участие в международной политике Дальнего Востока. В ней начиная с III века взяли на себя руководящую роль южные сяньби – муюны и северные – табгачи.
Западную часть Северной Маньчжурии, т.е. бассейн реки Нонни, населял многочисленный народ-кидани. Это была северная группа древних дун-ху, близкая по языку к населению Юйвэни[72]. С китайцами они сталкивались на своей южной границе-реке Шара-Мурень (кит. – Ляохэ).
К северу от киданей жили племена шивэй. Загадочное китайское название ныне расшифровано и понято-это отуз-татары; потомки их были соперниками Чингисхана[73].
На запад от киданей и шивэйцев, т.е. в Восточной Монголии, по берегам Онона и Керулена, жили дидэугань, а к северу от них, очевидно, уже в таежной полосе Сибири, обитало племя улохэу, этническая принадлежность которого неясна[74].
Все вышеописанные племена были еще в столь примитивном состоянии, что не могли принять активное участие в международной политике Дальнего Востока. В ней начиная с III века взяли на себя руководящую роль южные сяньби – муюны и северные – табгачи.
СИБИРЬ
Таежная зона, ограничивающая Великую степь с севера, и в те древние времена рассматривалась как окраина сначала хуннской, а потом сяньбийской державы. Сведений о Сибири III-V веков в китайской географической литературе почти нет, и потому приходится восстанавливать ее историю по данным археологии, что дает весьма приблизительные и отнюдь не исчерпывающие тему результаты.
Археологические раскопки в Забайкалье установили наличие хуннской культуры: могильник в Ильмовой пади[75], Дэрестуйский могильник[76] и Нижне-Иволгинское городище[77]. Комплекс находок показывает, что забайкальцы имели много отличий от основной массы хуннов, живших южнее. Прежде всего обращает на себя внимание керамика: глиняные сосуды крайне неудобны для перевозки, они тяжелы и хрупки. Поэтому кочевники обычно употребляют металлическую, деревянную и кожаную (бурдюки) посуду. Здесь же керамика разнообразна – это свидетельствует об оседлом образе жизни.
Сохранившиеся кости животных указывают на преобладание в стаде рогатого скота: быков, овец, коз. Костей лошади нет, но наличие удил доказывает, что она у забайкальских племен была. Скорее всего лошадь была слишком ценна, для того чтобы погребать ее в могиле. Основными занятиями забайкальцев были оседлое скотоводство (бык, лошадь, баран), охота (косуля, заяц, птица), земледелие (просо) и рыболовство. Этот комплекс занятий роднит пришлых хуннов с местным населением. Похоже на то, что Сибирь в хуннское время была местом ссылки для неблагонадежных, к которым относились пленные и перебежчики.
Преобладание хуннской культуры среди забайкальцев I-II веков несомненно. Также неоспоримо, что эти племена входили в состав империи Хунну. Но были ли они хуннами по происхождению? Видимо, нет. Надо полагать, что это были аборигены Забайкалья, к которым примешивались завоеватели-хунны, ссыльные китайцы и сяньбийское племя табгачей, более известное в истории в китайской транскрипции – «тоба»[78], откочевавшее в Забайкалье с юга в I веке до н.э.[79].
Табгачи отличались от прочих сяньби обычаем заплетать косу. Это обычай не монгольский, а тунгусский, но китайский историк уверенно называет табгачей сяньбийцами. Табгачи говорили на древнемонгольском языке[80], но находились под культурным влиянием своих соседей тунгусов. Они имели государственность несколько более развитую, чем южные сяньби: они управлялись ханами. Это табгачское слово впервые встречается в III веке н.э. Табгачское ханство было тунгусо-сяньбийской химерой.
Археологические раскопки в Забайкалье установили наличие хуннской культуры: могильник в Ильмовой пади[75], Дэрестуйский могильник[76] и Нижне-Иволгинское городище[77]. Комплекс находок показывает, что забайкальцы имели много отличий от основной массы хуннов, живших южнее. Прежде всего обращает на себя внимание керамика: глиняные сосуды крайне неудобны для перевозки, они тяжелы и хрупки. Поэтому кочевники обычно употребляют металлическую, деревянную и кожаную (бурдюки) посуду. Здесь же керамика разнообразна – это свидетельствует об оседлом образе жизни.
Сохранившиеся кости животных указывают на преобладание в стаде рогатого скота: быков, овец, коз. Костей лошади нет, но наличие удил доказывает, что она у забайкальских племен была. Скорее всего лошадь была слишком ценна, для того чтобы погребать ее в могиле. Основными занятиями забайкальцев были оседлое скотоводство (бык, лошадь, баран), охота (косуля, заяц, птица), земледелие (просо) и рыболовство. Этот комплекс занятий роднит пришлых хуннов с местным населением. Похоже на то, что Сибирь в хуннское время была местом ссылки для неблагонадежных, к которым относились пленные и перебежчики.
Преобладание хуннской культуры среди забайкальцев I-II веков несомненно. Также неоспоримо, что эти племена входили в состав империи Хунну. Но были ли они хуннами по происхождению? Видимо, нет. Надо полагать, что это были аборигены Забайкалья, к которым примешивались завоеватели-хунны, ссыльные китайцы и сяньбийское племя табгачей, более известное в истории в китайской транскрипции – «тоба»[78], откочевавшее в Забайкалье с юга в I веке до н.э.[79].
Табгачи отличались от прочих сяньби обычаем заплетать косу. Это обычай не монгольский, а тунгусский, но китайский историк уверенно называет табгачей сяньбийцами. Табгачи говорили на древнемонгольском языке[80], но находились под культурным влиянием своих соседей тунгусов. Они имели государственность несколько более развитую, чем южные сяньби: они управлялись ханами. Это табгачское слово впервые встречается в III веке н.э. Табгачское ханство было тунгусо-сяньбийской химерой.