Страница:
Гао Си, истинный виновник разгрома, бежал на юго-восток и на скорую руку создал новое правительство. Хунны не стали преследовать этот призрак старой власти, а устремились на запад – к богатой Чанъани, второй столице империи. Комендант Чанъани, Сыма My, выслал войско, чтобы запереть горный проход из Хэнани в Шэньси, но командир отряда, изверившись в династии Цзинь, перешел на сторону хуннов и провел их войско к Чанъани. В осажденном городе не было ни оружия, ни провианта. Не ожидавший ниоткуда помощи Сыма My сдался и был казнен. Хуннские мечи и голод превратили богатую долину реки Вэй, житницу Северного Китая, в обширное кладбище[102].
После взятия Чанъани Ши Лэ со своим войском совершил бросок в низовья реки Хуай и ликвидировал Гао Си вместе с его правительством, за что получил титул «Великого полководца империи Хань». Завоеванные территории остались под его управлением, хотя и не юридически, но фактически.
Консолидации китайских сил, еще значительных на юге страны, помешало восстание беженцев из Ганьсу, которых власти пытались заставить вернуться обратно, несмотря на то, что там в 310-311 гг. проходили активные военные действия. Несчастные беженцы, предчувствуя неминуемую гибель, сочли собственную династию менее страшным врагом, нежели хуннов, и отказали ей в повиновении. Восстание было подавлено только в 311 г.[103]. Оно сыграло роль диверсии в пользу хуннов, хотя было вызвано исключительно произволом и бездарностью цзиньских военачальников. После разгрома восставших китайцы двинули армию на Чанъань и в 312 г. вытеснили оттуда хуннские войска Лю Яо. Победа и возвращение одной из столиц позволили китайцам короновать нового императора с соблюдением упрощенного церемониала, так как законный монарх был еще жив.
По воззрениям того времени, императорский титул был пожизненным. Отсутствие императора, как и захват его иноплеменниками, не были предусмотрены законом, потому что такие явления представлялись невозможными. Но когда это произошло, а потребность в законной власти даже возросла, то новый император стал как бы «исполняющим обязанности» до гибели прежнего, которая была неизбежна. По сути дела эта коронация была вызовом хуннам. После этого война вступила в новую фазу.
Впечатление от падения столицы было поистине ошеломляющим. Оно потрясло даже сердца согдийцев, имевших в то время постоянные торговые связи с Китаем. Некий Наной-вандак сообщал своему «господину» о судьбе своих соотечественников, пришедших «изнутри» (Китая), и о том, что они рассказывают. «Император, так они говорят, убежал из Сарага (Лояна) из-за голода, и его дворец и крепость были в огне... Так, Сарага больше нет, Нгапа (Кай-юань в Хэнани) больше нет! Кроме того, тогда (император был пленен) хуннами. И они... Хумдан (Чанъань), и разграбили страну до Ныныма (?) и за Нгапу – те хунны, которые вчера были подданными императора. Тогда, господин, мы не знали, будет ли способен остаток китайцев выгнать хуннов из Хумдана или они займут ту остальную страну»[104]. Дальше текст письма сохранился фрагментарно, но видно, что симпатии согдийца не на стороне хуннов. Да это и понятно: нелегко наблюдать, как вокруг прекрасной столицы голодные жители варят человечину, как угоняют для переселения десятки тысяч беззащитных людей – так сделал Лю Яо, покидая Чанъань в 312 г. А кровожадность названого брата Ши Лэ, Ши Ху, взявшего весной 313 г. город Е, вызвала отвращение у самих хуннов[105].
Все это так, но сколько же понадобилось обид и притеснений, чтобы вызвать такую дикую вспышку ненависти! Страшнее всего здесь то, что за произвол и насилия вельмож империи Цзинь расплачивались крестьяне и горожане, их беззащитные жены и маленькие дети, неповинные в причинах, обрекавших их на гибель.
ВОЙНА ПЛЕМЕН
ВОЙНА ИМПЕРИЙ
НЕИЗБЕЖНОСТЬ
III. Костер
ГИБЕЛЬ ДИНАСТИИ
После взятия Чанъани Ши Лэ со своим войском совершил бросок в низовья реки Хуай и ликвидировал Гао Си вместе с его правительством, за что получил титул «Великого полководца империи Хань». Завоеванные территории остались под его управлением, хотя и не юридически, но фактически.
Консолидации китайских сил, еще значительных на юге страны, помешало восстание беженцев из Ганьсу, которых власти пытались заставить вернуться обратно, несмотря на то, что там в 310-311 гг. проходили активные военные действия. Несчастные беженцы, предчувствуя неминуемую гибель, сочли собственную династию менее страшным врагом, нежели хуннов, и отказали ей в повиновении. Восстание было подавлено только в 311 г.[103]. Оно сыграло роль диверсии в пользу хуннов, хотя было вызвано исключительно произволом и бездарностью цзиньских военачальников. После разгрома восставших китайцы двинули армию на Чанъань и в 312 г. вытеснили оттуда хуннские войска Лю Яо. Победа и возвращение одной из столиц позволили китайцам короновать нового императора с соблюдением упрощенного церемониала, так как законный монарх был еще жив.
По воззрениям того времени, императорский титул был пожизненным. Отсутствие императора, как и захват его иноплеменниками, не были предусмотрены законом, потому что такие явления представлялись невозможными. Но когда это произошло, а потребность в законной власти даже возросла, то новый император стал как бы «исполняющим обязанности» до гибели прежнего, которая была неизбежна. По сути дела эта коронация была вызовом хуннам. После этого война вступила в новую фазу.
Впечатление от падения столицы было поистине ошеломляющим. Оно потрясло даже сердца согдийцев, имевших в то время постоянные торговые связи с Китаем. Некий Наной-вандак сообщал своему «господину» о судьбе своих соотечественников, пришедших «изнутри» (Китая), и о том, что они рассказывают. «Император, так они говорят, убежал из Сарага (Лояна) из-за голода, и его дворец и крепость были в огне... Так, Сарага больше нет, Нгапа (Кай-юань в Хэнани) больше нет! Кроме того, тогда (император был пленен) хуннами. И они... Хумдан (Чанъань), и разграбили страну до Ныныма (?) и за Нгапу – те хунны, которые вчера были подданными императора. Тогда, господин, мы не знали, будет ли способен остаток китайцев выгнать хуннов из Хумдана или они займут ту остальную страну»[104]. Дальше текст письма сохранился фрагментарно, но видно, что симпатии согдийца не на стороне хуннов. Да это и понятно: нелегко наблюдать, как вокруг прекрасной столицы голодные жители варят человечину, как угоняют для переселения десятки тысяч беззащитных людей – так сделал Лю Яо, покидая Чанъань в 312 г. А кровожадность названого брата Ши Лэ, Ши Ху, взявшего весной 313 г. город Е, вызвала отвращение у самих хуннов[105].
Все это так, но сколько же понадобилось обид и притеснений, чтобы вызвать такую дикую вспышку ненависти! Страшнее всего здесь то, что за произвол и насилия вельмож империи Цзинь расплачивались крестьяне и горожане, их беззащитные жены и маленькие дети, неповинные в причинах, обрекавших их на гибель.
ВОЙНА ПЛЕМЕН
Для понимания событий нам придется вернуться на два года назад в северную Шаньси, на границу ее с Великой степью. Там, в пограничной крепости, на месте современного Чжэнь-динфу, стояли регулярные войска Китая, не принимавшие участия в войне князей и не затронутые общим разложением империи Цзинь, Ими командовал толковый и добросовестный комендант Ли Кунь, верный долгу и родине. Южнее его крепости располагались поселения хуннов, принадлежавших к одной из пяти ветвей этого народа. Руководивший ими князь Лю Мэн, имевший резиденцию в Чжуншани (северная Шаньси, южнее Китайской стены), не проявлял большой активности в наступившей войне. Зато после его смерти его сын Лю Ху объединился с племенем «белых» сяньби и объявил себя вассалом Лю Цуна. Этим он изолировал пограничные войска Ли Куня от остального Китая.
Ли Кунь понимал, что удержать свой пост одними собственными силами невозможно. Поэтому он обратился за помощью к табгачам, кочевавшим в Великой степи севернее китайской степи. Табгачский хан Илу был весьма обрадован возможностью захватить кусок китайской земли с помощью самих китайцев. Он отправил в поход своего племянника Юйлюя с двадцатитысячной конницей. Ли Кунь со своим отрядом шел в авангарде как проводник. Лю Ху был разбит в 311 г., а его союзники – «белые» сяньби, покинув хуннские знамена, откочевали из окровавленной Шаньси на запад, к нагорным пастбищам вокруг озера Кукунор. С ними мы еще не раз встретимся при описании дальнейших событий. Что же касается Ли Куня, то победа над хуннами обошлась ему чересчур дорого. Табгачский хан потребовал от китайского полководца, чтобы тот вместе со всей охраняемой им областью подчинился ему.
Ли Кунь принужден был согласиться. Он обратился к своему правительству с просьбой пожаловать обретенному союзнику титулы Великого шаньюя и князя княжества Дай, которое было искони населено китайцами и находилось южнее Китайской стены. Однако княжество Дай подчинялось не Ли Куню, а наместнику Ючжоу (область вокруг современного Пекина), Ван Сюню. Тот воспротивился распродаже китайской земли, считая, что лучше быть ограбленным врагами, чем друзьями. Однако он также был разбит, и Илу получил кусок китайской территории, правда, без людей, которых предварительно вывели и переселили. После этого цзиньское правительство от услуг Илу отказалось и вежливо попросило его удалиться. Китайцы надеялись справиться с хуннами силами своего верного вассала – Дуань, с которыми было легче столковаться. В 311 г. пятидесятитысячная дуаньская армия осадила войска хуннского полководца Ши Лэ в крепости Сянго[106].
В начале 312 г. Ши Лэ сделал вылазку и захватил в плен дуаньского принца Мобо. Ши Лэ проявил старые хуннские качества: пригласил пленника на пир, угостил его и отпустил с миром. Растроганный князь Дуани немедленно снял осаду и вернулся домой. Несчастным китайцам пришлось опять обращаться к табгачам.
Тоба Илу не отказал, и в 312 г. 200 тыс. (?) табгачей выступили в поход[107]. Хуннский полководец Лю Яо был разбит и сам получил семь ран. Хунны отступили, ночью перевалили через горы, поросшие лесом, и попытались оторваться от противника. Однако табгачи нагнали их в узкой горной долине и вынудили принять бой, быстро превратившийся в избиение. Хуннские трупы устилали землю на 100 ли (около 45 км) пути отступления.
Ли Кунь просил Илу продолжать наступление, но Илу категорически отказался, сославшись на усталость ратников и коней. На самом деле он не хотел усиления Китая, а разбитые хунны не казались ему страшными. Это спасло хуннов. В 315 г. Илу погиб от руки своего сына, победителя хуннов, которого отец хотел лишить наследства и убить. Того убил двоюродный брат, и распри ханов остановили продвижение табгачей. Новый энергичный хан Юйлюй обратился к западу и в 318 г. захватил «древние усуньские земли»[108], но в 321 г. был убит заговорщиками. Хунны за это время оправились от поражения и восполнили потери на севере приобретениями на юге.
Описанный эпизод показывает, что китайцы уже в начале IV века оказались не в состоянии оборонять свои исконные земли. Шаньси стала полем соперничества двух кочевых племен, перенесших свои давние распри на новую территорию, с населением которой они не считались. Соотношение сил определялось исключительно численностью конных стрелков и талантами полководцев, а также степенью порядка в ставке табгачского хана или хуннского шаньюя. Именно порядка особенно не хватало чрезмерно неукротимым табгачам, энергия которых часто обращалась против своих же вождей, тогда как хунны за свою долгую историю научились подчинять свои чувства интересам общего дела, так что управлять ими было относительно легко.
Ли Кунь понимал, что удержать свой пост одними собственными силами невозможно. Поэтому он обратился за помощью к табгачам, кочевавшим в Великой степи севернее китайской степи. Табгачский хан Илу был весьма обрадован возможностью захватить кусок китайской земли с помощью самих китайцев. Он отправил в поход своего племянника Юйлюя с двадцатитысячной конницей. Ли Кунь со своим отрядом шел в авангарде как проводник. Лю Ху был разбит в 311 г., а его союзники – «белые» сяньби, покинув хуннские знамена, откочевали из окровавленной Шаньси на запад, к нагорным пастбищам вокруг озера Кукунор. С ними мы еще не раз встретимся при описании дальнейших событий. Что же касается Ли Куня, то победа над хуннами обошлась ему чересчур дорого. Табгачский хан потребовал от китайского полководца, чтобы тот вместе со всей охраняемой им областью подчинился ему.
Ли Кунь принужден был согласиться. Он обратился к своему правительству с просьбой пожаловать обретенному союзнику титулы Великого шаньюя и князя княжества Дай, которое было искони населено китайцами и находилось южнее Китайской стены. Однако княжество Дай подчинялось не Ли Куню, а наместнику Ючжоу (область вокруг современного Пекина), Ван Сюню. Тот воспротивился распродаже китайской земли, считая, что лучше быть ограбленным врагами, чем друзьями. Однако он также был разбит, и Илу получил кусок китайской территории, правда, без людей, которых предварительно вывели и переселили. После этого цзиньское правительство от услуг Илу отказалось и вежливо попросило его удалиться. Китайцы надеялись справиться с хуннами силами своего верного вассала – Дуань, с которыми было легче столковаться. В 311 г. пятидесятитысячная дуаньская армия осадила войска хуннского полководца Ши Лэ в крепости Сянго[106].
В начале 312 г. Ши Лэ сделал вылазку и захватил в плен дуаньского принца Мобо. Ши Лэ проявил старые хуннские качества: пригласил пленника на пир, угостил его и отпустил с миром. Растроганный князь Дуани немедленно снял осаду и вернулся домой. Несчастным китайцам пришлось опять обращаться к табгачам.
Тоба Илу не отказал, и в 312 г. 200 тыс. (?) табгачей выступили в поход[107]. Хуннский полководец Лю Яо был разбит и сам получил семь ран. Хунны отступили, ночью перевалили через горы, поросшие лесом, и попытались оторваться от противника. Однако табгачи нагнали их в узкой горной долине и вынудили принять бой, быстро превратившийся в избиение. Хуннские трупы устилали землю на 100 ли (около 45 км) пути отступления.
Ли Кунь просил Илу продолжать наступление, но Илу категорически отказался, сославшись на усталость ратников и коней. На самом деле он не хотел усиления Китая, а разбитые хунны не казались ему страшными. Это спасло хуннов. В 315 г. Илу погиб от руки своего сына, победителя хуннов, которого отец хотел лишить наследства и убить. Того убил двоюродный брат, и распри ханов остановили продвижение табгачей. Новый энергичный хан Юйлюй обратился к западу и в 318 г. захватил «древние усуньские земли»[108], но в 321 г. был убит заговорщиками. Хунны за это время оправились от поражения и восполнили потери на севере приобретениями на юге.
Описанный эпизод показывает, что китайцы уже в начале IV века оказались не в состоянии оборонять свои исконные земли. Шаньси стала полем соперничества двух кочевых племен, перенесших свои давние распри на новую территорию, с населением которой они не считались. Соотношение сил определялось исключительно численностью конных стрелков и талантами полководцев, а также степенью порядка в ставке табгачского хана или хуннского шаньюя. Именно порядка особенно не хватало чрезмерно неукротимым табгачам, энергия которых часто обращалась против своих же вождей, тогда как хунны за свою долгую историю научились подчинять свои чувства интересам общего дела, так что управлять ими было относительно легко.
ВОЙНА ИМПЕРИЙ
Если на севере, в степях Ордоса и Чахара, на границе пустыни Гоби, хуннский монарх представал как Великий шаньюй, то на юге, для завоеванных провинций, он являлся императором династии Хань, претендовавшей на традиционную законность. Правда, последняя была более чем сомнительна. Полуфантастичное происхождение Лю Юаня и Лю Цуна, да еще по женской линии, никого не обманывало, но ведь и династия Цзинь была не благо. Поэтому нашлось немало китайцев, которые умножили войска Лю Цуна, руководствуясь, без всякого сомнения, личными интересами. Хунны смотрели на это сквозь пальцы, потому что с 313 г. китайцы начали контрнаступление по всему фронту.
Потеря Чанъани в 312 г. не принесла хуннам большого ущерба, потому что чрезмерно растянутая линия фронта сократилась, что позволило хуннам легче маневрировать своей прекрасной конницей. Куда большую ошибку допустил сам Лю Цун, казнив пленного императора, заподозренного в сношениях с табгачами. Этим он развязал руки южанам, немедленно объявившим нового принца из дома Сыма императором Минь-ди, ибо, по учению Конфуция, два императора не могут существовать одновременно, как на небе всегда сияет только одно солнце. Бедный Минь-ди был вынужден начать свое правление на развалинах прекрасного города, поросших травой и бурьяном. Около сотни уцелевших семей ютились в разрушенных домах вокруг уцелевшей цитадели. У чиновников и офицеров не было ни одежды, ни оружия, ни печатей, а пищу они добывали, собирая съедобные растения. Но людей в Китае было много, и вскоре Чанъань отстроилась заново. Минь-ди осмелел и издал указ о немедленном подавлении мятежа хуннов. Указ содержал даже диспозицию, согласно которой Ван Сюнь из Ючжоу должен был ударить на Лоян с востока, принц Сыма Жуй – с юга, а войска княжества Лян (западная часть Ганьсу) – с запада[109]. Никто из полководцев не тронулся с места, зато хунны получили законный повод для возобновления наступательных операций.
В 313 г. хуннский конный отряд подошел к Чанъани ночью и зажег город. Жители разбежались, а император укрылся в цитадели, которую хунны немедленно осадили. Но, прекрасные конники, они не умели брать крепости и ограничивались блокадой. Китайская армия двинулась на выручку императору. Навстречу ей Лю Яо подтянул большие силы и нанес китайцам поражение. Однако, увлекшись успехом, он ослабил бдительность, и один из китайских офицеров собрал рассеявшихся после битвы воинов и напал на хуннский стан. Урон среди неготовых к бою хуннов был таков, что Лю Яо снял блокаду и оттянул войска для реорганизации. Империя Цзинь была на некоторое время спасена. Кажется странным, что Минь-ди был покинут большей частью подданных, незадолго перед тем добровольно признавших его императором. Но Сыма Жуй, правивший всем Южным Китаем, был по горло занят войной с собственным народом. Там продолжалось восстание беженцев из Северного Китая и из Сычуани, где против китайского гнета возмутилось племя бади. Население платило жизнью за произвол правителей, но, даже успев убежать от варваров, оно не нашло ни помощи, ни поддержки в Центральном Китае. Тогда обманутые люди восстали и боролись до тех пор, пока их не подавили[110]. Сыма Жуй вынужден был бросить Северный Китай и императора на произвол судьбы. Это было на руку хуннам.
Правитель Ючжоу Ван Сюнь учел трагичное положение империи и решил объявить себя самостоятельным государем. Своих соратников, желавших сохранить верность родине, он казнил, а беспринципных прихлебателей повысил в чинах и почувствовал себя в безопасности. Ши Лэ, зная самоуверенность китайского наместника, написал Ван Сюню жалостное письмо, прося у него убежища от опалы, разумеется, мнимой. Ван Сюнь послал для переговоров депутацию, один из членов которой предложил хуннскому полководцу предать Ван Сюня. Ши Лэ послал голову изменника в Ючжоу, чем окончательно убедил Ван Сюня в чистоте своих намерений. Когда договоренность была достигнута, Ши Лэ прибыл к Ван Сюню и приказал стражникам впустить его в город. Тот, видя, что хуннов мало, открыл ворота, и тогда хунны погнали сквозь них стадо скота якобы в подарок. Следом вошли воины и заняли город без боя. Ши Лэ ударил Ван Сюня по лицу, обозвал предателем и через несколько дней отрубил ему голову, а негодяи, на которых Ван Сюнь надеялся, сдались новому господину. Так в 314 г. был ликвидирован плацдарм династии Цзинь в Северно-Восточном Китае. Верные императорскому правительству войска держались только в Ляодуне, и то потому, что с запада их прикрывала воинственная держава Дуань.
Лю Яо, услышав про успехи Ши Лэ, вспомнил о своей неудаче под Чанъанью и добился разрешения повторить поход на китайскую столицу. Китайцы на этот раз мужественно вышли навстречу хуннам, и атака хуннской конницы захлебнулась. В рукопашной схватке пехотинец всегда сильнее всадника. Поэтому хунны, ворвавшиеся в ряды китайской пехоты, не смогли вырваться назад и почти все погибли. Китайцы перешли в наступление, преследовали хуннов до Бэйди и добили один из их отрядов, отстояв столицу.
Лю Яо поклялся отомстить. Весь последующий 315 год он собирал войска, и на этот раз число их превысило все прежде подготовленные армии. На пополнение, несомненно, брали не хуннов, которых было мало, а только что завоеванных китайцев. И ведь те шли сражаться за своих поработителей против своих соплеменников! Впрочем, подавалась эта очевидная измена пристойно: считалось, что не хунны воюют с китайцами, а династия Лю-Хань с династией Цзинь. Но от перемены названия сущность не менялась.
Сыма Жуй на этот раз отправил большое войско под командованием своего сына на выручку столицы. Китайцы нанесли поражение одному из хуннских отрядов, составленному из северных китайцев, но не развили успех и отошли. Эта стычка не остановила хуннское наступление и не повлияла на ход кампании. Трудно определить, чему следует приписать такую почти преступную пассивность: бездарности ли полководца, слабой боеспособности южной армии или хитрому политическому расчету, т.е. стремлению избавиться от законного императора, с тем чтобы занять его место, что Сыма Жуй и осуществил.
Зимой 316 г. Лю Яо снова обложил Чанъань. Войска, пришедшие с юга на выручку гарнизону, остановились в отдалении, не решаясь напасть на хуннов. Минь-ди снова укрылся в цитадели, оставив разрушенные предместья в добычу врагу. Он ждал помощи, но не дождался. В осажденной крепости возник голод, защитники ее дезертировали, и только тысяча горцев из Наньшаня мужественно обороняла стены. Один из китайских полководцев, командовавших вспомогательными войсками, пришедшими с юга, Со Чэнь, предложил Лю Яо перейти на сторону хуннов, обещая при этом обеспечить сдачу крепости. Лю Яо отрубил послу голову и послал ответ: «Цари должны поступать по справедливости. Вот я уже 15 лет командую войсками и ни разу не одержал победу путем хитрости и измены. Защищайся, потому что, если я тебя поймаю, ты заплатишь жизнью за предательство»[111]. Решение было подсказано ходом событий: хунны не верили в искренность китайцев, переходивших на их сторону, а умножать число предателей в своих рядах не желали.
Впрочем, положение крепости было безнадежным. Минь-ди сдался, чтобы спасти изголодавшихся и покинутых в беде сограждан. Лю Яо отправил пленника в Пиньян, где Лю Цун подверг его издевательствам. Например, он заставлял его во время пира разливать вино гостям. Когда же присутствовавшие при этом китайцы выражали огорчение по поводу судьбы царственного пленника, им отрубали головы.
Нескрываемое сочувствие императору тревожило хуннского вождя. Наследный принц Лю Цань советовал казнить пленника, но Лю Цун не решался на злодейство. Однако когда два южнокитайских полководца совершили рейд в долину реки Фэнь для того, чтобы поймать живым наследника престола и, воспользовавшись чувствами отца, выменять на него своего государя, Лю Цун приказал казнить Минь-ди.
Победа хуннов была полной; это признали даже их враги – южные китайцы. Империя, которую возглавил в Нанкине Сыма Жуй, считается китайскими историками основанной заново, а династия в отличие от погибшей получила особое название – Восточная Цзинь. Эти терминологические тонкости имеют реальный смысл: признание того факта, что исконные китайские земли попали в руки иноземного врага не на какой-то момент, а всерьез и надолго. Сыма Жуй принял титул Хуань-ди и отказался от мысли вернуть родной Север. Множество китайцев, и крестьян, и землевладельцев, бежали от хуннского ига и заселили малолюдные земли к югу от великой реки Янцзы. Только водный рубеж шириной до 5 км удержал хуннскую конницу в ее порыве к победам. Казалось, что дни Китая как самостоятельной державы сочтены, ибо для того, чтобы Китай смог оказать сопротивление, ему нужно было время для реорганизации, вернее, сформирования новой армии... И это время у него оказалось.
Потеря Чанъани в 312 г. не принесла хуннам большого ущерба, потому что чрезмерно растянутая линия фронта сократилась, что позволило хуннам легче маневрировать своей прекрасной конницей. Куда большую ошибку допустил сам Лю Цун, казнив пленного императора, заподозренного в сношениях с табгачами. Этим он развязал руки южанам, немедленно объявившим нового принца из дома Сыма императором Минь-ди, ибо, по учению Конфуция, два императора не могут существовать одновременно, как на небе всегда сияет только одно солнце. Бедный Минь-ди был вынужден начать свое правление на развалинах прекрасного города, поросших травой и бурьяном. Около сотни уцелевших семей ютились в разрушенных домах вокруг уцелевшей цитадели. У чиновников и офицеров не было ни одежды, ни оружия, ни печатей, а пищу они добывали, собирая съедобные растения. Но людей в Китае было много, и вскоре Чанъань отстроилась заново. Минь-ди осмелел и издал указ о немедленном подавлении мятежа хуннов. Указ содержал даже диспозицию, согласно которой Ван Сюнь из Ючжоу должен был ударить на Лоян с востока, принц Сыма Жуй – с юга, а войска княжества Лян (западная часть Ганьсу) – с запада[109]. Никто из полководцев не тронулся с места, зато хунны получили законный повод для возобновления наступательных операций.
В 313 г. хуннский конный отряд подошел к Чанъани ночью и зажег город. Жители разбежались, а император укрылся в цитадели, которую хунны немедленно осадили. Но, прекрасные конники, они не умели брать крепости и ограничивались блокадой. Китайская армия двинулась на выручку императору. Навстречу ей Лю Яо подтянул большие силы и нанес китайцам поражение. Однако, увлекшись успехом, он ослабил бдительность, и один из китайских офицеров собрал рассеявшихся после битвы воинов и напал на хуннский стан. Урон среди неготовых к бою хуннов был таков, что Лю Яо снял блокаду и оттянул войска для реорганизации. Империя Цзинь была на некоторое время спасена. Кажется странным, что Минь-ди был покинут большей частью подданных, незадолго перед тем добровольно признавших его императором. Но Сыма Жуй, правивший всем Южным Китаем, был по горло занят войной с собственным народом. Там продолжалось восстание беженцев из Северного Китая и из Сычуани, где против китайского гнета возмутилось племя бади. Население платило жизнью за произвол правителей, но, даже успев убежать от варваров, оно не нашло ни помощи, ни поддержки в Центральном Китае. Тогда обманутые люди восстали и боролись до тех пор, пока их не подавили[110]. Сыма Жуй вынужден был бросить Северный Китай и императора на произвол судьбы. Это было на руку хуннам.
Правитель Ючжоу Ван Сюнь учел трагичное положение империи и решил объявить себя самостоятельным государем. Своих соратников, желавших сохранить верность родине, он казнил, а беспринципных прихлебателей повысил в чинах и почувствовал себя в безопасности. Ши Лэ, зная самоуверенность китайского наместника, написал Ван Сюню жалостное письмо, прося у него убежища от опалы, разумеется, мнимой. Ван Сюнь послал для переговоров депутацию, один из членов которой предложил хуннскому полководцу предать Ван Сюня. Ши Лэ послал голову изменника в Ючжоу, чем окончательно убедил Ван Сюня в чистоте своих намерений. Когда договоренность была достигнута, Ши Лэ прибыл к Ван Сюню и приказал стражникам впустить его в город. Тот, видя, что хуннов мало, открыл ворота, и тогда хунны погнали сквозь них стадо скота якобы в подарок. Следом вошли воины и заняли город без боя. Ши Лэ ударил Ван Сюня по лицу, обозвал предателем и через несколько дней отрубил ему голову, а негодяи, на которых Ван Сюнь надеялся, сдались новому господину. Так в 314 г. был ликвидирован плацдарм династии Цзинь в Северно-Восточном Китае. Верные императорскому правительству войска держались только в Ляодуне, и то потому, что с запада их прикрывала воинственная держава Дуань.
Лю Яо, услышав про успехи Ши Лэ, вспомнил о своей неудаче под Чанъанью и добился разрешения повторить поход на китайскую столицу. Китайцы на этот раз мужественно вышли навстречу хуннам, и атака хуннской конницы захлебнулась. В рукопашной схватке пехотинец всегда сильнее всадника. Поэтому хунны, ворвавшиеся в ряды китайской пехоты, не смогли вырваться назад и почти все погибли. Китайцы перешли в наступление, преследовали хуннов до Бэйди и добили один из их отрядов, отстояв столицу.
Лю Яо поклялся отомстить. Весь последующий 315 год он собирал войска, и на этот раз число их превысило все прежде подготовленные армии. На пополнение, несомненно, брали не хуннов, которых было мало, а только что завоеванных китайцев. И ведь те шли сражаться за своих поработителей против своих соплеменников! Впрочем, подавалась эта очевидная измена пристойно: считалось, что не хунны воюют с китайцами, а династия Лю-Хань с династией Цзинь. Но от перемены названия сущность не менялась.
Сыма Жуй на этот раз отправил большое войско под командованием своего сына на выручку столицы. Китайцы нанесли поражение одному из хуннских отрядов, составленному из северных китайцев, но не развили успех и отошли. Эта стычка не остановила хуннское наступление и не повлияла на ход кампании. Трудно определить, чему следует приписать такую почти преступную пассивность: бездарности ли полководца, слабой боеспособности южной армии или хитрому политическому расчету, т.е. стремлению избавиться от законного императора, с тем чтобы занять его место, что Сыма Жуй и осуществил.
Зимой 316 г. Лю Яо снова обложил Чанъань. Войска, пришедшие с юга на выручку гарнизону, остановились в отдалении, не решаясь напасть на хуннов. Минь-ди снова укрылся в цитадели, оставив разрушенные предместья в добычу врагу. Он ждал помощи, но не дождался. В осажденной крепости возник голод, защитники ее дезертировали, и только тысяча горцев из Наньшаня мужественно обороняла стены. Один из китайских полководцев, командовавших вспомогательными войсками, пришедшими с юга, Со Чэнь, предложил Лю Яо перейти на сторону хуннов, обещая при этом обеспечить сдачу крепости. Лю Яо отрубил послу голову и послал ответ: «Цари должны поступать по справедливости. Вот я уже 15 лет командую войсками и ни разу не одержал победу путем хитрости и измены. Защищайся, потому что, если я тебя поймаю, ты заплатишь жизнью за предательство»[111]. Решение было подсказано ходом событий: хунны не верили в искренность китайцев, переходивших на их сторону, а умножать число предателей в своих рядах не желали.
Впрочем, положение крепости было безнадежным. Минь-ди сдался, чтобы спасти изголодавшихся и покинутых в беде сограждан. Лю Яо отправил пленника в Пиньян, где Лю Цун подверг его издевательствам. Например, он заставлял его во время пира разливать вино гостям. Когда же присутствовавшие при этом китайцы выражали огорчение по поводу судьбы царственного пленника, им отрубали головы.
Нескрываемое сочувствие императору тревожило хуннского вождя. Наследный принц Лю Цань советовал казнить пленника, но Лю Цун не решался на злодейство. Однако когда два южнокитайских полководца совершили рейд в долину реки Фэнь для того, чтобы поймать живым наследника престола и, воспользовавшись чувствами отца, выменять на него своего государя, Лю Цун приказал казнить Минь-ди.
Победа хуннов была полной; это признали даже их враги – южные китайцы. Империя, которую возглавил в Нанкине Сыма Жуй, считается китайскими историками основанной заново, а династия в отличие от погибшей получила особое название – Восточная Цзинь. Эти терминологические тонкости имеют реальный смысл: признание того факта, что исконные китайские земли попали в руки иноземного врага не на какой-то момент, а всерьез и надолго. Сыма Жуй принял титул Хуань-ди и отказался от мысли вернуть родной Север. Множество китайцев, и крестьян, и землевладельцев, бежали от хуннского ига и заселили малолюдные земли к югу от великой реки Янцзы. Только водный рубеж шириной до 5 км удержал хуннскую конницу в ее порыве к победам. Казалось, что дни Китая как самостоятельной державы сочтены, ибо для того, чтобы Китай смог оказать сопротивление, ему нужно было время для реорганизации, вернее, сформирования новой армии... И это время у него оказалось.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ
Оглянемся на минувшие четырнадцать лет (303-317) и посмотрим, что произошло. А произошло очень много, даже для самой мятежной эпохи. Великий Китай перестал существовать. Потеряв родные земли, колыбель своей древней культуры, Китай стал заурядным царством, окруженным с юга и запада воинственными аборигенами, фактически не подчинявшимися нанкинскому правительству. Виноваты в этом были не столько малочисленные хунны, сколько сами китайцы, расправившиеся за время Троецарствия с лучшей частью своего населения и продолжавшие самоистребление до полной катастрофы. Но можно ли их за это винить? Как мы видели, жестокость внутренних войн была последствием раскола страны, подготовленного минувшим блеском империи Хань. И даже война князей фамилии Сыма была неизбежна, ибо каждый из них был вынужден защищаться от соперников, а соперничество было неотъемлемой частью их солдатской природы, где стремление к власти не обуздывается культурой и образованностью.
Хунны из крошечного раздробленного племени, беспощадно угнетаемого и обижаемого, превратились в хозяев обширной страны, которую они перед этим залили кровью. Но как обвинить их за это? На жестокую войну их толкнула жажда справедливости, поруганной китайскими вельможами. Но, проявившись, она превратилась в жажду мщения, и пострадали не столько угнетатели, сколько беззащитный народ. Особенно развернулись хуннские кулы, составившие наиболее боеспособные и свирепые части хуннской армии. Опьяненные победами, они выместили на китайском населении свои обиды и принесли ему столько горя, что установление мира между народами, населявшими Срединную равнину, стало не только невозможным, но и неприемлемым для обеих враждующих сторон. И это не было продуктом злой воли хуннских вождей или легкомыслия китайских сановников. Сама логика событий вела к тому, чтобы из вспышки освободительного восстания одного из хуннских племен разгорелся костер войны нескольких больших народов. Чтобы понять трагичность коллизии, возникшей на берегах Хуанхэ, вспомним несколько тезисов из нашего этнологического «Введения».
Наследники кочевой державы Хунну – хунны и сяньбийцы – и потомки создателей империи Хань принадлежали к разным суперэтническим целостностям. Одни воспитались в суровых сухих степях и предгорьях Центральной Азии, другие – в мягком климате, среди бамбуковых зарослей и лессовых полей. Для одних друзьями были животные, для других – растения. Одних защищал от врага род, других – государство. Сообразно всему накопленному и передаваемому из поколения в поколение опыту кочевники и китайцы сложились в разные, непохожие друг на друга суперэтносы, с разными стереотипами поведения и разными системами отсчета повседневных идеологических понятий. Произнося такие слова, как верность, честность, дружба, благодарность и т.п., хунн вкладывал в них один смысл, а китаец – другой. В каждом отдельном случае нюансы трудноразличимы, но в больших количествах они бросаются в глаза и сообщают этническим целостностям те особенности, которые ныне называют этнопсихологией[112]. Насколько это было существенно для судеб этносов, мы увидим ниже, а здесь отметим, что, пока хунны и китайцы жили раздельно, каждый своим бытом, войны между ними не были столь ожесточенными, а компромиссы, наоборот, достигались часто и надолго.
Но для того чтобы объяснить грандиозную победу хуннов, необходимо учесть особенность этнологического характера. Не следует думать, что один китаец в IV веке был худшим воином, чем один хунн. Часто могло быть наоборот, но хуннская этническая система имела большее напряжение, нежели китайская, и потому хунны побеждали. Здесь наблюдается та же коллизия, которую отметил Ф. Энгельс, упоминая о египетском походе Наполеона Бонапарта, когда два мамлюка были сильнее трех французских драгунов, но тысяча французов – сильнее тысячи пятисот мамлюков[113]. Итак, после детального изучения хода событий можно с уверенностью сказать, что не сумма случайностей, а историческая закономерность была причиной победы хуннов.
А так ли уж велика была сила победоносной хуннской империи Лю Хань?[114] Нет, этот колосс стоял на глиняных ногах. Не говоря уже о том, что большая часть населения состояла из китайцев, хунны и их кулы были разными этносами, несмотря на то, что они говорили на одном языке. Хунны сохранили свою родовую структуру, которой никогда не было у их кулов. Хунны управлялись знатными, а кулы способными людьми. Хунны чтили древние традиции, а у кулов их не было и не могло быть, потому что их этнос возник из разноплеменных людей, связанных только исторической судьбой. Между этими двумя этносами не могло возникнуть полного взаимопонимания и доверия, и недаром умный Лю Цун опасался успехов своего лучшего полководца Ши Лэ[115], одновременно прощая неудачи высокородного Лю Яо.
И наконец, новорожденная империя не могла обойтись без услуг образованных китайцев, и один из них, Цзинь Чжун, сделался министром империи Лю Хань. Иными словами, представитель побежденного народа стал правителем своих победителей. Последствия такой расстановки сил не замедлили отразиться на ходе истории.
Хунны из крошечного раздробленного племени, беспощадно угнетаемого и обижаемого, превратились в хозяев обширной страны, которую они перед этим залили кровью. Но как обвинить их за это? На жестокую войну их толкнула жажда справедливости, поруганной китайскими вельможами. Но, проявившись, она превратилась в жажду мщения, и пострадали не столько угнетатели, сколько беззащитный народ. Особенно развернулись хуннские кулы, составившие наиболее боеспособные и свирепые части хуннской армии. Опьяненные победами, они выместили на китайском населении свои обиды и принесли ему столько горя, что установление мира между народами, населявшими Срединную равнину, стало не только невозможным, но и неприемлемым для обеих враждующих сторон. И это не было продуктом злой воли хуннских вождей или легкомыслия китайских сановников. Сама логика событий вела к тому, чтобы из вспышки освободительного восстания одного из хуннских племен разгорелся костер войны нескольких больших народов. Чтобы понять трагичность коллизии, возникшей на берегах Хуанхэ, вспомним несколько тезисов из нашего этнологического «Введения».
Наследники кочевой державы Хунну – хунны и сяньбийцы – и потомки создателей империи Хань принадлежали к разным суперэтническим целостностям. Одни воспитались в суровых сухих степях и предгорьях Центральной Азии, другие – в мягком климате, среди бамбуковых зарослей и лессовых полей. Для одних друзьями были животные, для других – растения. Одних защищал от врага род, других – государство. Сообразно всему накопленному и передаваемому из поколения в поколение опыту кочевники и китайцы сложились в разные, непохожие друг на друга суперэтносы, с разными стереотипами поведения и разными системами отсчета повседневных идеологических понятий. Произнося такие слова, как верность, честность, дружба, благодарность и т.п., хунн вкладывал в них один смысл, а китаец – другой. В каждом отдельном случае нюансы трудноразличимы, но в больших количествах они бросаются в глаза и сообщают этническим целостностям те особенности, которые ныне называют этнопсихологией[112]. Насколько это было существенно для судеб этносов, мы увидим ниже, а здесь отметим, что, пока хунны и китайцы жили раздельно, каждый своим бытом, войны между ними не были столь ожесточенными, а компромиссы, наоборот, достигались часто и надолго.
Но для того чтобы объяснить грандиозную победу хуннов, необходимо учесть особенность этнологического характера. Не следует думать, что один китаец в IV веке был худшим воином, чем один хунн. Часто могло быть наоборот, но хуннская этническая система имела большее напряжение, нежели китайская, и потому хунны побеждали. Здесь наблюдается та же коллизия, которую отметил Ф. Энгельс, упоминая о египетском походе Наполеона Бонапарта, когда два мамлюка были сильнее трех французских драгунов, но тысяча французов – сильнее тысячи пятисот мамлюков[113]. Итак, после детального изучения хода событий можно с уверенностью сказать, что не сумма случайностей, а историческая закономерность была причиной победы хуннов.
А так ли уж велика была сила победоносной хуннской империи Лю Хань?[114] Нет, этот колосс стоял на глиняных ногах. Не говоря уже о том, что большая часть населения состояла из китайцев, хунны и их кулы были разными этносами, несмотря на то, что они говорили на одном языке. Хунны сохранили свою родовую структуру, которой никогда не было у их кулов. Хунны управлялись знатными, а кулы способными людьми. Хунны чтили древние традиции, а у кулов их не было и не могло быть, потому что их этнос возник из разноплеменных людей, связанных только исторической судьбой. Между этими двумя этносами не могло возникнуть полного взаимопонимания и доверия, и недаром умный Лю Цун опасался успехов своего лучшего полководца Ши Лэ[115], одновременно прощая неудачи высокородного Лю Яо.
И наконец, новорожденная империя не могла обойтись без услуг образованных китайцев, и один из них, Цзинь Чжун, сделался министром империи Лю Хань. Иными словами, представитель побежденного народа стал правителем своих победителей. Последствия такой расстановки сил не замедлили отразиться на ходе истории.
III. Костер
ГИБЕЛЬ ДИНАСТИИ
Карта. Костер. Гибель династии
После 317 г. счастье покинуло хуннов. Попытавшись продвинуться на юг до берегов Янцзы, они натолкнулись на отпор южных китайцев. Внезапное нападение на стан хуннского наследного принца Лю Цаня принесло китайцам победу. В ночном бою погибла половина хуннского отряда, вторая половина разбежалась, и китайцы получили огромную добычу лошадьми и рогатым скотом. Реальных последствий эта стычка не имела. Когда подошли главные силы хуннов, китайский полководец приказал переколоть захваченных коней и быков и оттянул за Янцзы свое войско. Однако этот эпизод показал беспомощность и бездарность наследника престола.
В 318 г. хуннскую династию постигла большая беда. Сгорело одно из крыльев дворца, и в огне погибли 20 членов фамилии Лю. Это была большая потеря, потому что погибли люди безусловно верные и нужные, заменить их было очень трудно. К несчастью для хуннского народа, наследник престола не был в этом числе[116].
После 317 г. счастье покинуло хуннов. Попытавшись продвинуться на юг до берегов Янцзы, они натолкнулись на отпор южных китайцев. Внезапное нападение на стан хуннского наследного принца Лю Цаня принесло китайцам победу. В ночном бою погибла половина хуннского отряда, вторая половина разбежалась, и китайцы получили огромную добычу лошадьми и рогатым скотом. Реальных последствий эта стычка не имела. Когда подошли главные силы хуннов, китайский полководец приказал переколоть захваченных коней и быков и оттянул за Янцзы свое войско. Однако этот эпизод показал беспомощность и бездарность наследника престола.
В 318 г. хуннскую династию постигла большая беда. Сгорело одно из крыльев дворца, и в огне погибли 20 членов фамилии Лю. Это была большая потеря, потому что погибли люди безусловно верные и нужные, заменить их было очень трудно. К несчастью для хуннского народа, наследник престола не был в этом числе[116].