Страница:
и в моих стихах отражались не встречи, а тоска по ним, и тогда я писал:
И тот же час, и та же медь заката
На облаке из тяжкого свинца,
Но вот Вас нет, и сердце сжато
Предчувствием безмолвного конца...
На титульном листе первого издания "Вернадского" значится: "В. В. Н.
посвящается".
Скромными инициалами посвящение ограничено по крайнему настоянию самой
"В. В. Н." На рукописи же было написано так: "Валерии Васильевне Носовой
посвящает автор эту книгу, всецело ей обязанную своим существованием".
Так оно было в действительности. Я тогда считал свою литературную
деятельность законченной "Заметками к Павловскому учению о слове" и работой
над автобиографическими воспоминаниями, о публикации которых я и не думал...
Первым и единственным побудительным поводом для работы над "Вернадским"
было желание Валерии Васильевны видеть, как "пишутся настоящие книги,
присутствовать при их создании"...
Нет, вероятно, ни одного моего знакомого, а тем более близкого
человека, которого бы я не призывал к литературным занятиям...
Валерия Васильевна согласилась попробовать, доверяясь моему убеждению,
которое я так часто высказывал и в печати и в разговорах, неизменно поясняя,
конечно:
- Научить вообще ничему никого нельзя, но научиться может каждый всему
тому, что любишь, к чему влечешься... Разумеется, не считаясь с трудностями
и преодолевая препятствия!
И вот на моей неожиданной ученице оправдалось это мое убеждение. Ей
было трудно, не обходилось без слез от своей беспомощности и моей критики,
не раз она решалась все бросить и не садиться больше за стол, но затем
возвращалась к работе, которая отнимала у нее законные отпуска и дни отдыха.
Победа осталась за нею, и через три года на своей первой книге
"Комиссаржевская" она написала мне почти то же самое, что писал я ей на
книге о Вернадском...
А теперь - почему именно Вернадский?
Несколько лет назад при встрече с О. Н. Писаржевским, только что
получившим Государственную премию, я спросил его:
- О ком теперь будете писать?
- О Вернадском!-твердо сказал он. Однако при следующей встрече, через
год или полгода, когда я поинтересовался: "Ну, как ваш Вернадский?" -
он ответил:
- Нет, я пишу другую книгу.
- А Вернадский?
- Там дело очень сложно... И отношение к нему разное. Я пишу о
Ферсмане!
Хронологическая близость к нашему времени не делает труда над
биографией гениального человека более легким: наоборот, еще не улегшиеся
страсти вокруг его имени, не установившиеся оценки делают или недоступными,
или недостоверными многие документы и свидетельства. Но зато вы входите в
творческую лабораторию, в ход его мысли и душевную жизнь без всякой
предвзятости и вооружась собственным, независимым взглядом на вещи, можете
заново открыть замечательного человека, как это не раз и случалось в
исторической науке.
Именно эта сторона дела более всего привлекала меня в биографии
Вернадского, как и в работе над книгами о жизни других замечательных людей.
С Вернадским я никогда не встречался, о научных трудах его мало что
знал: ведь для ученого так же опасно слишком опережать свой век, как и
отставать от него. Популярность Вернадского не только в широких кругах, но и
в ученом мире никак не соответствовала, да и не соответствует, его роли и
значению в науке. Совсем недавно профессор Н. В. Лазарев в посвященном В. И.
Вернадскому сборнике статей "Введение в геогигиену" признавался, что, только
столкнувшись с последствиями геологической деятельности человека, он и его
сотрудники "впервые обратились к известным нам ранее лишь понаслышке трудам
В. И. Вернадского, которые затем сильно отразились на всей нашей дальнейшей
работе, на всем нашем мышлении". А сборник этот вышел в 1966 году!
Так же и я только понаслышке знал о трудах Вернадского и обратился к
ним и к его биографии по счастливому случаю. Один из сотрудников Вернадского
биогеохимик А. М. Симорин был не только учеником Вернадского, но и моим
учеником: когда-то я, будучи гимназистом, готовил его к поступлению в нашу
гимназию, и отношения наши сохранились на всю жизнь...
Вот от него-то я и услышал впервые о В. И. Вернадском... Вернадский
оказался более величественным и громадным, чем даже представлялся
восторженному своему ученику. Симорину отдано должное в моей книге, как и
другим ученикам и сотрудникам Вернадского, с которыми я встречался потом не
один раз. От них-
то я и узнал те художественные подробности, которые в научной
литературе обыкновенно опускаются, а в художественной составляют главное,
если не единственное средство изобразительности и жизненности.
Ценнейшими в этом отношении оказались вечера, проведенные со старейшим
учеником Вернадского - К. А. Ненадкевичем. Ему было тогда уже более
восьмидесяти, он почти не выходил из дому и не мог говорить о своем учителе
без слез, может быть, отчасти и старческих, но придававших особенную
эмоциональную окрашенность каждому его воспоминанию. Художественной стороной
мое повествование о Вернадском в значительной мере обязано Ненадкевичу и
Симорину. В этом авторитетным судьей, думаю, надо считать Георгия
Владимировича Вернадского, профессора истории в Нью-Хэйвенском университете,
который мне писал:"В Вашей книге Вы дали яркий образ моего отца, полета его
научной мысли, его отношений к ученикам и друзьям. Дороги для меня
упоминания о моей матери. Хорошо, что есть краткие эпизоды и черты семейного
и житейского характера. Кое-что для меня было неизвестно, это и многое
другое читал с волнением".
Дать с известной степенью живости "яркий", как говорится обычно, образ
человека - прямая обязанность каждого писателя, и тут, конечно, еще нет
открытия. Но открытие все-таки произошло, совершенно неожиданно и совсем в
иной области.
Проспект Вернадского в Москве начинается с института имени В. И.
Вернадского. Он называется так: Институт геохимии и аналитической химии
имени В. И. Вернадского. И в разговорах с работниками института, и в
статьях, посвященных Вернадскому, речь шла о геохимии, генетической
минералогии, радиогеологии, космической химии, реже - о биогеохимии -
создателем всех этих новых дисциплин был Вернадский. И в кабинете-музее В.
И. Вернадского при институте, оказывающем огромную помощь каждому
исследователю научной и общественной деятельности ученого, Владимир Иванович
представлен как геолог, геохимик, минералог, автор "Биосферы" и "Геохимии",
академический деятель и выдающийся естествоиспытатель.
Все это так и есть, конечно. Но когда я обратился непосредственно к
трудам самого Вернадского, стал читать без всякой предвзятости статью за
статьей, книгу за книгой, я увидел не только геолога и геохимика. Ведь и
Иван Петрович Павлов был знаменитым хирургом, удостоился Нобелевской премии
за работы по физиологии пищеварения, но Полярной Звездою над миром сияет
все-таки его "Учение об условных рефлексах" - синтез долгого опыта и знаний,
ума и характера. Так же и Вернадский вознесен над миром его синтетическим
учением о ноосфере, учением о биогенной миграции атомов как принципе
эволюционного процесса, учением о геологической деятельности человечества, о
живом веществе, о биогенном происхождении атмосферы - всем тем, что
покрывается одним необыкновенным именем: Вернадский.
Потрясающие, как революция, умы биогеохимические идеи Вернадского
естественно и невольно заняли главенствующее .положение в моей книге, и
когда К. А. Ненадкевич прочел ее, он сказал задумчиво:
- А мы Владимира Ивановича таким, как вы его показали, и не знали
вовсе!
Блестящий мастер химического анализа К. А. Ненадкевич отрицал как
"выдумку" и геохимию, и биогеохимию, считая, что химия - одна.
Но вот что писал мне другой ученик Вернадского профессор И. И.
Шафрановский из Ленинграда:
"Для нас, минералогов и геохимиков, а также и кристаллографов,
появление Вашей книги - очень большое и важное событие. Облик Владимира
Ивановича (которого все мы буквально обожествляли) стоит как живой. Вместе с
тем Вы сумели его осветить по-новому, даже для нас; специалистов, хорошо
знакомых с его трудами (хотя и беспрестанно перечитывающих их снова). Быть
может, с Вами будут спорить, но то, что Вы во главу угла поставили
биогеохимию, делает Вашу книгу особенно интересной и оригинальной".
Я получил много читательских писем по поводу первого издания моей
книги, вышедшей в 1961 году в серии "ЖЗЛ". Но наша печать обошла
"Вернадского" молчанием, вероятно, в силу тех же соображений, которые
заставили помянутого в начале моей заметки писателя отказаться от
Вернадского и писать о Ферсмане.
При обсуждении книги моей в институте имени Вернадского один из
выступавших сотрудников заметил, что "Гумилевский пишет о Вернадском как
влюбленный". Это пошловатое слово я не люблю, но действительно, все в
Вернадском мне было близко и дорого так, как будто это мое собственное. В
выборе темы, в отборе материала сказывается личность автора, и, в сущности,
рассказывая о других, реальных или вымышленных людях, он рассказывает о
самом себе.
Задолго до знакомства с идеями Вернадского, как я уже и говорил, после
многих лет работы в области истории техники и науки, я пришел к
фантастическим выводам, о которых боялся не только писать, но и
разговаривать. Но однажды я все-таки записал их, запрятал и сохранил в этой
моей автобиографии. Речь шла о том, что современное развитие техники
становится бессмысленным, ибо уже не наука и техника обслуживают человека, а
человек обслуживает их.
В разговорах на эту тему с друзьями я приводил факты и не встречал
дельных возражений, а когда меня спрашивали, куда же ведет нас такое
развитие науки и техники, я, руководясь логикой, отвечал:
- К абсолютной автоматизации всех производств: машины и механизмы будут
добывать руды, получать из них металл, делать машины из металла, словом,
поддерживать запущенный человечеством круговорот...
- А что же будут делать люди?
- Они и вымрут постепенно, за ненадобностью! - твердо заключал я.
Получалась страшная фантастика и, написав на эту тему, страшный
рассказ, я подарил его Рыкачеву с просьбой прочесть и уничтожить:
бессмысленная фантастика сначала пугала, а потом вызывала смех. В самом
деле, ведь должен же быть какой-то, пусть объективный, непонятный нам, смысл
в таком развитии науки и техники!
И вот, оказывается, стоило мне тогда почитать труды Вернадского, чтобы
получить ответ на мой вопрос. Вернадский открыл механический принцип или
закон постоянного усиления биогенной миграции атомов элементов, лежащий в
основе эволюционного развития всего живого и геологической деятельности
человечества. Развитие техники и связанной с нею науки и вызывается
усилением ими биогенной миграции атомов элементов...
Еще когда мы думали, что вселенной управляет бог - как бы он ни
назывался,- жизнь имела какую-то значительность. Но сейчас... оказывается,
что бог этот - механический принцип усиления биогенной миграции атомов
элементов...
Вернадский обладал гениальным умом и равным ему мужеством. В декабре
1942 года в своем дневнике он писал: "Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого
страха. Распадение на атомы и молекулы".
Открыв истинного бога, создавшего все живое в процессе эволюции,
Вернадский не зовет поклоняться ему, но выражает твердую уверенность, что
"исторически длительные печальные и тяжелые явления, разлагающие жизнь,
приводящие людей к самоистреблению, к обнищанию, неизбежно будут
преодолены".
Установив тесную связь грандиозных процессов природы и культурного
роста человечества, Вернадский ни на одно мгновение не сомневается, что
"направление этого роста - к дальнейшему захвату сил природы и их
переработке сознанием, мыслью,- определено ходом геологической истории нашей
планеты, оно не может быть остановлено нашей волей".
Тем же ходом геологической истории определен и переход человечества в
Ноосферу, в царство Разума, неизбежность преодоления обнищания и
самоистребления.
Несомненно, что ускорению и усилению биогенной миграции атомов
элементов вполне отвечает современное развитие техники и науки. Как нельзя
более, впрочем, отвечает им и вся история человечества с ее бесконечными
войнами и гонкой вооружений. Быть может, народы, достигшие высокой культуры
и потом исчезнувшие или выродившиеся - Египет, Греция, Рим, Византия,- гибли
потому, что культура и техника их жизни не отвечали ускорению и усилению
биогенной миграции атомов. Вернадский указывал, что советская культура идет
в унисон с геологическим процессом и потому, очевидно, мы выживем в любых
условиях, в том числе и атомных.
О биогенной миграции атомов элементов очень сильно и выразительно
говорил еще у Шекспира Гамлет на могиле Офелии с черепом Йорика в руках:
Могучий Цезарь ныне прах и тлен.
И на поправку он истрачен стен:
Живая глина Землю потрясала,
А мертвая - замазкой печи стала!
Миграция элементов, производимая жизнью, понятна была и ранее: "земля
еси в землю и отыдеши",- читаем мы в Евангелии.
Но истина не в том, что жизнь производит миграцию атомов элементов, а в
том, что миграция атомов элементов производит жизнь - это и есть тот
механический принцип, который открылся Вернадскому. Как истинный мудрец,
Вернадский не связывал с ним вопросов морали и этики, он принимал его как
установленный и независимый от нашей воли факт, так же спокойно и мудро, как
принимал и собственное "распадение на атомы и молекулы". Всю жизнь,
признается он, научные искания его шли в одном и том же направлении -
выяснении геологического процесса изменения жизни на Земле как на планете,
"конца, размеров и значения чего мы не знаем".
Но значение введенных им в науку биогеохимических идей он видел ясно и
писал: "Изучение биогеохимических явлений в своем возможно глубоком подходе
вводит нас в область неразрывного проявления явлений жизни и явлений
физического строения мира, в область новых построений научной мысли
будущего. В этом глубокий и научный и философский, жгучий современный
интерес проблем биогеохимических".
В сущности, Вернадский первым в мире и в истории человечества объяснил,
кто мы, для чего и почему существуем на планете.
После неудачных попыток разных религиозных деятелей и философов
ответить на этот вечный вопрос, Вернадский отвечает на него впервые строго
научно и убедительно, основываясь на эмпирических фактах, а не на вере и
откровении.
Понадобится много времени и жестокой борьбы с привычным мышлением,
прежде чем идеи Вернадского станут всеобщим достоянием. Я же счастлив тем,
что сделал едва ли не первый шаг к ознакомлению широких кругов с этими
идеями, которые несомненно победят и умы и сердца человеческие.
"Нужно сто лет для того, чтобы прийти к истине,- писал Н. Г.
Чернышевский, повторяя слова Гумбольдта,- и еще сто лет для того, чтобы
начать следовать ей".
Так было с учением И. П. Павлова. Так будет и с учением В. И.
Вернадского...
Три основных фактора до неузнаваемости изменили мир на моих глазах:
культурный рост человечества, крушение гуманизма и необратимый разгром
природы.
Мой первый школьный год в 1899 году закончился участием в Пушкинских
торжествах, по случаю столетия со дня рождения великого поэта. Это было
первое всенародное, открытое и бесспорное чествование Пушкина. Нам роздали
книжки с его стихами и вступительной статьей. Она начиналась так: "Пушкин и
Гоголь, Гоголь и Пушкин - вот два имени, которые знает каждый русский
человек".
Потом нас водили в сад Сервье. где доживал свой век старый деревянный
театр с дощатой галереей. В театре нам показывали "Бориса Годунова", а в
галерее поили чаем с булками и конфетами. Француза, строившего театр, давно
уже не было в живых, да и сам театр скоро сгорел. На месте пожарища развели
цветник, а затем, в глубине сада, построили новый каменный театр. Он
назывался Общедоступным и принадлежал "Обществу трезвости". Этот театр
поглотил мою юность и сделал в душе актером, а еще больше мечтателем.
Начальную школу я оканчивал в 1901 году, тогда отмечалось сорок лет со
дня освобождения крестьян. Нам опять роздали книжки, пожертвованные
попечителем училища графом Нессельроде. Когда служили молебен, граф стоял
впереди наших ученических рядов: он был в белых штанах, расшитом золотом
мундире и с треугольной шляпой в руках. На книжной обложке художник
нарисовал простую девочку в платке, и я до сих пор еще умею нарисовать
женскую головку, покрытую платком.
В том же году я поступил в Саратовскую вторую гимназию, за год-два до
того только что открытую. Помещалась она в старом духовном училище, возле
Старого собора. Но через год нас перевели уже в собственное, новое и
великолепное здание гимназии на Царевской улице, совсем близко от домика,
где мы жили.
Пока я восемь лет переходил из класса в класс. Саратов необыкновенно
быстро культурно рос, строился, украшался, приобретая черты европейского
города. Построились здания Консерватории, Технического училища, открылось
второе реальное училище, несколько женских гимназий, фельдшерские курсы и
наконец, за год до моего окончания гимназии, открыт был Саратовский
университет.
Асфальтировались улицы, проводилась канализация, вместо конки начал
ходить трамвай, засветились окна обывательских домиков электричеством. На
том самом базаре, где ночами караулил со своей Милкой и неизменной трубкой
наш сосед по двору, возвысился превосходный Крытый рынок по европейскому
образцу. Появились первые синематографы, над ипподромом, превращенным в
аэродром, кружили первые аэропланы, по городским улицам загромыхали первые
автомобили. По Волге пошли первые пассажирские теплоходы, без красных
хлопающих колес, стройные и сильные, как ласточки или чайки. Я сидел на
Зеленом острове, у кромки воды на песчаном берегу, когда мимо проходил
"Бородино". Волга устремилась под киль теплохода, с такой быстротой обнажая
берег, что на песке оставались крошечные рыбешки, не успевшие убраться вслед
за волной.
День ото дня Саратов хорошел, выбиваясь в первые ряды русских
губернских городов. Уже, кроме пяти местных газет, можно было покупать
"Русское слово" по московской цене, за 3 копейки, и знаменитый московский
булочник Д. И. Филиппов открыл на Немецкой улице булочную с сайками и
пирожками.
Кончая курс гимназии, я был завзятым урбанистом. Я любил город с его
освещением, чистыми улицами, постоянно движущимися людьми, открытыми
магазинами, с его возможностью в любой момент пойти и купить, что нужно...
Огни, толпы людей, театры, афиши, все напоминало о том, что жизнь не
стоит на месте и все движется - открыто, сильно, шумно - вперед.
Но куда?
На этот вопрос отвечает величайший естествоиспытатель нашего времени
академик Владимир Иванович Вернадский.
"Появление на Земле культурного человечества, овладевшего благодаря
земледелию, основным субстратом живой материи - зеленым растительным
веществом, начинает менять химический лик нашей планеты, конца, размеров и
значения чего мы не знаем".
К концу моего долгого жизненного пути химический и физический,
геологический и политический лик Земли прояснился окончательно.
Вернадский неустанно повторял: с человеком на Землю пришла огромная
геологическая сила. По энергетической мощности своей она вполне может быть
сравниваема с энергией земных недр, производящих землетрясения, извержения
вулканов, сдвиги почв и материков. Установлено, что добыча руд, угля, нефти,
газа, подземных вод уже привела к заметному оседанию поверхности. Под
действием собственной тяжести оседают некоторые города. Так, столица Эстонии
Таллин опускается на несколько сантиметров в год, а Москва на несколько
миллиметров. Добывая полезные ископаемые, производя строительные работы,
человек перерабатывает и перемещает миллиарды тонн горных пород. Трагедия
небольшого шахтерского городка Аберфана в Южном Уэльсе еще жива в памяти
человечества. Здесь много лет выбрасывались из шахт и скапливались угольный
шлак и пустая порода. Образовалась гора высотою 300 метров. И вот утром 21
октября 1966 года подмытая дождями поползла вниз основная масса породы весом
свыше двух миллионов тонн. Сокрушая все на своем пути, она разрушила
сельскую ферму, пятнадцать шахтерских домов и, наконец, местную школу, где
только что начались занятия. Бросившиеся на помощь шахтеры успели спасти
всего несколько взрослых и детей. Остававшиеся в развалинах погибли все:
из-под обломков было извлечено 196 трупов, главным образом детских.
В основе геологических процессов лежит передвижение атомов элементов
или переход их из одного состояния в другое, названное Вернадским "миграцией
атомов элементов". Такую миграцию производят землетрясения, извержения
вулканов. С появлением на Земле жизни большое значение приобретает биогенная
миграция атомов элементов, то есть производимая силами самой жизни: переход
из почвы в растительность, из растительной пищи в организм животного, а со
смертью его возвращение в почву. К биогенной миграции атомов элементов
относится и миграция атомов, производимая "техникой жизни" растений и
животных: растения разрыхляют землю корнями, дождевые черви проделывают с
еще большим успехом подобную же работу, пронизывая почву своими ходами.
Биогенная миграция атомов элементов легла в основу эволюционного
процесса и на данном этапе привела к созданию разумного человека, к
появлению культурного человечества. Техника жизни современного человечества
со всем тем, что нужно для его существования - автомобилями, самолетами,
телефонами, телевизорами, вооружениями, машинами, путями сообщения, городами
и деревнями - имеет огромное, колоссальное, непредставимое по размерам и
властности значение для усиления и убыстрения миграции атомов химических
элементов.
Атомы элементов - не разумные и даже не живые существа, одаренные хотя
бы инстинктом. В основе миграции атомов лежит механический принцип, тот
самый механический принцип, на котором зиждется Космос. "Сходство планетной
системы и строения атома не кажется случайным совпадением - оно является
проявлением единства Вселенной",- писал Вернадский.
Если принять атомы элементов как бы чувствующими или мыслящими, можно
было бы, для понятности, сказать, что они не заинтересованы в развитии
гуманизма, в сохранении живой природы.
Они заинтересованы только в усилении биогенной миграции и во всем том,
что содействует ему. Беспрерывные войны, сбрасывающие в общие могилы тысячи,
миллионы людей в расцвете сил, кровавые расправы, преступления, голод,
нищета, эпидемии, производственные катастрофы естественно усиливают,
ускоряют миграцию атомов: пусть рождается людей как можно больше и пусть
умирают они как можно скорее, освобождая место другим.
И действительно, несмотря на миллионы жертв беспрерывных войн, болезней
и голода, население Земли непрерывно возрастает... Сейчас оно составляет три
с половиной миллиарда, а к 2000 году составит семь миллиардов человек.
Когда я только начинал учиться, случилось мне, после какого-то детского
вечера, заночевать у моих двоюродных братьев. Отец их был пьяница и, как все
офицеры, бездельник, вскоре умерший от белой горячки, но у него был денщик,
молодой мужик, любивший детей. Он постелил нам на полу в гостиной, и когда
мы улеглись, сам лег возле нас и стал вспоминать деревенскую жизнь. Но мы
как-то свели разговор на войну, и вдруг в нем заговорил солдат:
- А знаете, почему бывают войны? - спросил он.
Мы, конечно, не знали, и тогда он шепотом стал говорить:
- А дело-то вовсе не хитрое. Вот сойдутся два царя,и пойдет у них такой
разговор-жалоба. Один говорит: расплодилось народу у меня уймища, голодовать
скоро будем. Не знаю, как быть! А другой отвечает: у меня тоже народу
лишнего много, давай воевать. И начинают они воевать друг с другом и воюют
до тех пор, пока не убавится народу у обоих. Тогда, конечно, заключают мир,
и опять все, как ни в чем не бывало, один к другому в гости едут и во
дворцах балы устраивают!
Примитивно-сказочное объяснение происхождения военных столкновений
запомнилось мне на всю жизнь, как многие другие сказки. Но и теперешние
объяснения историков, политиков, экономистов мне кажутся не менее наивными.
Только у Вернадского я вижу строгое научное и совершенно объективное
основание к тому, что главы государств и правительств, не будучи полными
идиотами, с музыкой и знаменами идут навстречу самоистреблению отдельных
людей и целых народов, не исключая и самих себя.
Казалось бы, что после екатеринбургской трагедии Николая II и многих
других подобных трагедий, после Нюрнбергского процесса, закончившего
существование гитлеровской Германии, остановится и ход геологической истории
нашей планеты. Но он, действительно, "не может быть остановлен нашей волей",
как утверждает Вернадский.
И дело не в том лишь, что преждевременная смерть организмов в несколько
раз ускоряет, усиливает возвращение атомов - через почву, растительность - в
кругооборот биогенной миграции атомов химических элементов. Вспомним, что
И тот же час, и та же медь заката
На облаке из тяжкого свинца,
Но вот Вас нет, и сердце сжато
Предчувствием безмолвного конца...
На титульном листе первого издания "Вернадского" значится: "В. В. Н.
посвящается".
Скромными инициалами посвящение ограничено по крайнему настоянию самой
"В. В. Н." На рукописи же было написано так: "Валерии Васильевне Носовой
посвящает автор эту книгу, всецело ей обязанную своим существованием".
Так оно было в действительности. Я тогда считал свою литературную
деятельность законченной "Заметками к Павловскому учению о слове" и работой
над автобиографическими воспоминаниями, о публикации которых я и не думал...
Первым и единственным побудительным поводом для работы над "Вернадским"
было желание Валерии Васильевны видеть, как "пишутся настоящие книги,
присутствовать при их создании"...
Нет, вероятно, ни одного моего знакомого, а тем более близкого
человека, которого бы я не призывал к литературным занятиям...
Валерия Васильевна согласилась попробовать, доверяясь моему убеждению,
которое я так часто высказывал и в печати и в разговорах, неизменно поясняя,
конечно:
- Научить вообще ничему никого нельзя, но научиться может каждый всему
тому, что любишь, к чему влечешься... Разумеется, не считаясь с трудностями
и преодолевая препятствия!
И вот на моей неожиданной ученице оправдалось это мое убеждение. Ей
было трудно, не обходилось без слез от своей беспомощности и моей критики,
не раз она решалась все бросить и не садиться больше за стол, но затем
возвращалась к работе, которая отнимала у нее законные отпуска и дни отдыха.
Победа осталась за нею, и через три года на своей первой книге
"Комиссаржевская" она написала мне почти то же самое, что писал я ей на
книге о Вернадском...
А теперь - почему именно Вернадский?
Несколько лет назад при встрече с О. Н. Писаржевским, только что
получившим Государственную премию, я спросил его:
- О ком теперь будете писать?
- О Вернадском!-твердо сказал он. Однако при следующей встрече, через
год или полгода, когда я поинтересовался: "Ну, как ваш Вернадский?" -
он ответил:
- Нет, я пишу другую книгу.
- А Вернадский?
- Там дело очень сложно... И отношение к нему разное. Я пишу о
Ферсмане!
Хронологическая близость к нашему времени не делает труда над
биографией гениального человека более легким: наоборот, еще не улегшиеся
страсти вокруг его имени, не установившиеся оценки делают или недоступными,
или недостоверными многие документы и свидетельства. Но зато вы входите в
творческую лабораторию, в ход его мысли и душевную жизнь без всякой
предвзятости и вооружась собственным, независимым взглядом на вещи, можете
заново открыть замечательного человека, как это не раз и случалось в
исторической науке.
Именно эта сторона дела более всего привлекала меня в биографии
Вернадского, как и в работе над книгами о жизни других замечательных людей.
С Вернадским я никогда не встречался, о научных трудах его мало что
знал: ведь для ученого так же опасно слишком опережать свой век, как и
отставать от него. Популярность Вернадского не только в широких кругах, но и
в ученом мире никак не соответствовала, да и не соответствует, его роли и
значению в науке. Совсем недавно профессор Н. В. Лазарев в посвященном В. И.
Вернадскому сборнике статей "Введение в геогигиену" признавался, что, только
столкнувшись с последствиями геологической деятельности человека, он и его
сотрудники "впервые обратились к известным нам ранее лишь понаслышке трудам
В. И. Вернадского, которые затем сильно отразились на всей нашей дальнейшей
работе, на всем нашем мышлении". А сборник этот вышел в 1966 году!
Так же и я только понаслышке знал о трудах Вернадского и обратился к
ним и к его биографии по счастливому случаю. Один из сотрудников Вернадского
биогеохимик А. М. Симорин был не только учеником Вернадского, но и моим
учеником: когда-то я, будучи гимназистом, готовил его к поступлению в нашу
гимназию, и отношения наши сохранились на всю жизнь...
Вот от него-то я и услышал впервые о В. И. Вернадском... Вернадский
оказался более величественным и громадным, чем даже представлялся
восторженному своему ученику. Симорину отдано должное в моей книге, как и
другим ученикам и сотрудникам Вернадского, с которыми я встречался потом не
один раз. От них-
то я и узнал те художественные подробности, которые в научной
литературе обыкновенно опускаются, а в художественной составляют главное,
если не единственное средство изобразительности и жизненности.
Ценнейшими в этом отношении оказались вечера, проведенные со старейшим
учеником Вернадского - К. А. Ненадкевичем. Ему было тогда уже более
восьмидесяти, он почти не выходил из дому и не мог говорить о своем учителе
без слез, может быть, отчасти и старческих, но придававших особенную
эмоциональную окрашенность каждому его воспоминанию. Художественной стороной
мое повествование о Вернадском в значительной мере обязано Ненадкевичу и
Симорину. В этом авторитетным судьей, думаю, надо считать Георгия
Владимировича Вернадского, профессора истории в Нью-Хэйвенском университете,
который мне писал:"В Вашей книге Вы дали яркий образ моего отца, полета его
научной мысли, его отношений к ученикам и друзьям. Дороги для меня
упоминания о моей матери. Хорошо, что есть краткие эпизоды и черты семейного
и житейского характера. Кое-что для меня было неизвестно, это и многое
другое читал с волнением".
Дать с известной степенью живости "яркий", как говорится обычно, образ
человека - прямая обязанность каждого писателя, и тут, конечно, еще нет
открытия. Но открытие все-таки произошло, совершенно неожиданно и совсем в
иной области.
Проспект Вернадского в Москве начинается с института имени В. И.
Вернадского. Он называется так: Институт геохимии и аналитической химии
имени В. И. Вернадского. И в разговорах с работниками института, и в
статьях, посвященных Вернадскому, речь шла о геохимии, генетической
минералогии, радиогеологии, космической химии, реже - о биогеохимии -
создателем всех этих новых дисциплин был Вернадский. И в кабинете-музее В.
И. Вернадского при институте, оказывающем огромную помощь каждому
исследователю научной и общественной деятельности ученого, Владимир Иванович
представлен как геолог, геохимик, минералог, автор "Биосферы" и "Геохимии",
академический деятель и выдающийся естествоиспытатель.
Все это так и есть, конечно. Но когда я обратился непосредственно к
трудам самого Вернадского, стал читать без всякой предвзятости статью за
статьей, книгу за книгой, я увидел не только геолога и геохимика. Ведь и
Иван Петрович Павлов был знаменитым хирургом, удостоился Нобелевской премии
за работы по физиологии пищеварения, но Полярной Звездою над миром сияет
все-таки его "Учение об условных рефлексах" - синтез долгого опыта и знаний,
ума и характера. Так же и Вернадский вознесен над миром его синтетическим
учением о ноосфере, учением о биогенной миграции атомов как принципе
эволюционного процесса, учением о геологической деятельности человечества, о
живом веществе, о биогенном происхождении атмосферы - всем тем, что
покрывается одним необыкновенным именем: Вернадский.
Потрясающие, как революция, умы биогеохимические идеи Вернадского
естественно и невольно заняли главенствующее .положение в моей книге, и
когда К. А. Ненадкевич прочел ее, он сказал задумчиво:
- А мы Владимира Ивановича таким, как вы его показали, и не знали
вовсе!
Блестящий мастер химического анализа К. А. Ненадкевич отрицал как
"выдумку" и геохимию, и биогеохимию, считая, что химия - одна.
Но вот что писал мне другой ученик Вернадского профессор И. И.
Шафрановский из Ленинграда:
"Для нас, минералогов и геохимиков, а также и кристаллографов,
появление Вашей книги - очень большое и важное событие. Облик Владимира
Ивановича (которого все мы буквально обожествляли) стоит как живой. Вместе с
тем Вы сумели его осветить по-новому, даже для нас; специалистов, хорошо
знакомых с его трудами (хотя и беспрестанно перечитывающих их снова). Быть
может, с Вами будут спорить, но то, что Вы во главу угла поставили
биогеохимию, делает Вашу книгу особенно интересной и оригинальной".
Я получил много читательских писем по поводу первого издания моей
книги, вышедшей в 1961 году в серии "ЖЗЛ". Но наша печать обошла
"Вернадского" молчанием, вероятно, в силу тех же соображений, которые
заставили помянутого в начале моей заметки писателя отказаться от
Вернадского и писать о Ферсмане.
При обсуждении книги моей в институте имени Вернадского один из
выступавших сотрудников заметил, что "Гумилевский пишет о Вернадском как
влюбленный". Это пошловатое слово я не люблю, но действительно, все в
Вернадском мне было близко и дорого так, как будто это мое собственное. В
выборе темы, в отборе материала сказывается личность автора, и, в сущности,
рассказывая о других, реальных или вымышленных людях, он рассказывает о
самом себе.
Задолго до знакомства с идеями Вернадского, как я уже и говорил, после
многих лет работы в области истории техники и науки, я пришел к
фантастическим выводам, о которых боялся не только писать, но и
разговаривать. Но однажды я все-таки записал их, запрятал и сохранил в этой
моей автобиографии. Речь шла о том, что современное развитие техники
становится бессмысленным, ибо уже не наука и техника обслуживают человека, а
человек обслуживает их.
В разговорах на эту тему с друзьями я приводил факты и не встречал
дельных возражений, а когда меня спрашивали, куда же ведет нас такое
развитие науки и техники, я, руководясь логикой, отвечал:
- К абсолютной автоматизации всех производств: машины и механизмы будут
добывать руды, получать из них металл, делать машины из металла, словом,
поддерживать запущенный человечеством круговорот...
- А что же будут делать люди?
- Они и вымрут постепенно, за ненадобностью! - твердо заключал я.
Получалась страшная фантастика и, написав на эту тему, страшный
рассказ, я подарил его Рыкачеву с просьбой прочесть и уничтожить:
бессмысленная фантастика сначала пугала, а потом вызывала смех. В самом
деле, ведь должен же быть какой-то, пусть объективный, непонятный нам, смысл
в таком развитии науки и техники!
И вот, оказывается, стоило мне тогда почитать труды Вернадского, чтобы
получить ответ на мой вопрос. Вернадский открыл механический принцип или
закон постоянного усиления биогенной миграции атомов элементов, лежащий в
основе эволюционного развития всего живого и геологической деятельности
человечества. Развитие техники и связанной с нею науки и вызывается
усилением ими биогенной миграции атомов элементов...
Еще когда мы думали, что вселенной управляет бог - как бы он ни
назывался,- жизнь имела какую-то значительность. Но сейчас... оказывается,
что бог этот - механический принцип усиления биогенной миграции атомов
элементов...
Вернадский обладал гениальным умом и равным ему мужеством. В декабре
1942 года в своем дневнике он писал: "Готовлюсь к уходу из жизни. Никакого
страха. Распадение на атомы и молекулы".
Открыв истинного бога, создавшего все живое в процессе эволюции,
Вернадский не зовет поклоняться ему, но выражает твердую уверенность, что
"исторически длительные печальные и тяжелые явления, разлагающие жизнь,
приводящие людей к самоистреблению, к обнищанию, неизбежно будут
преодолены".
Установив тесную связь грандиозных процессов природы и культурного
роста человечества, Вернадский ни на одно мгновение не сомневается, что
"направление этого роста - к дальнейшему захвату сил природы и их
переработке сознанием, мыслью,- определено ходом геологической истории нашей
планеты, оно не может быть остановлено нашей волей".
Тем же ходом геологической истории определен и переход человечества в
Ноосферу, в царство Разума, неизбежность преодоления обнищания и
самоистребления.
Несомненно, что ускорению и усилению биогенной миграции атомов
элементов вполне отвечает современное развитие техники и науки. Как нельзя
более, впрочем, отвечает им и вся история человечества с ее бесконечными
войнами и гонкой вооружений. Быть может, народы, достигшие высокой культуры
и потом исчезнувшие или выродившиеся - Египет, Греция, Рим, Византия,- гибли
потому, что культура и техника их жизни не отвечали ускорению и усилению
биогенной миграции атомов. Вернадский указывал, что советская культура идет
в унисон с геологическим процессом и потому, очевидно, мы выживем в любых
условиях, в том числе и атомных.
О биогенной миграции атомов элементов очень сильно и выразительно
говорил еще у Шекспира Гамлет на могиле Офелии с черепом Йорика в руках:
Могучий Цезарь ныне прах и тлен.
И на поправку он истрачен стен:
Живая глина Землю потрясала,
А мертвая - замазкой печи стала!
Миграция элементов, производимая жизнью, понятна была и ранее: "земля
еси в землю и отыдеши",- читаем мы в Евангелии.
Но истина не в том, что жизнь производит миграцию атомов элементов, а в
том, что миграция атомов элементов производит жизнь - это и есть тот
механический принцип, который открылся Вернадскому. Как истинный мудрец,
Вернадский не связывал с ним вопросов морали и этики, он принимал его как
установленный и независимый от нашей воли факт, так же спокойно и мудро, как
принимал и собственное "распадение на атомы и молекулы". Всю жизнь,
признается он, научные искания его шли в одном и том же направлении -
выяснении геологического процесса изменения жизни на Земле как на планете,
"конца, размеров и значения чего мы не знаем".
Но значение введенных им в науку биогеохимических идей он видел ясно и
писал: "Изучение биогеохимических явлений в своем возможно глубоком подходе
вводит нас в область неразрывного проявления явлений жизни и явлений
физического строения мира, в область новых построений научной мысли
будущего. В этом глубокий и научный и философский, жгучий современный
интерес проблем биогеохимических".
В сущности, Вернадский первым в мире и в истории человечества объяснил,
кто мы, для чего и почему существуем на планете.
После неудачных попыток разных религиозных деятелей и философов
ответить на этот вечный вопрос, Вернадский отвечает на него впервые строго
научно и убедительно, основываясь на эмпирических фактах, а не на вере и
откровении.
Понадобится много времени и жестокой борьбы с привычным мышлением,
прежде чем идеи Вернадского станут всеобщим достоянием. Я же счастлив тем,
что сделал едва ли не первый шаг к ознакомлению широких кругов с этими
идеями, которые несомненно победят и умы и сердца человеческие.
"Нужно сто лет для того, чтобы прийти к истине,- писал Н. Г.
Чернышевский, повторяя слова Гумбольдта,- и еще сто лет для того, чтобы
начать следовать ей".
Так было с учением И. П. Павлова. Так будет и с учением В. И.
Вернадского...
Три основных фактора до неузнаваемости изменили мир на моих глазах:
культурный рост человечества, крушение гуманизма и необратимый разгром
природы.
Мой первый школьный год в 1899 году закончился участием в Пушкинских
торжествах, по случаю столетия со дня рождения великого поэта. Это было
первое всенародное, открытое и бесспорное чествование Пушкина. Нам роздали
книжки с его стихами и вступительной статьей. Она начиналась так: "Пушкин и
Гоголь, Гоголь и Пушкин - вот два имени, которые знает каждый русский
человек".
Потом нас водили в сад Сервье. где доживал свой век старый деревянный
театр с дощатой галереей. В театре нам показывали "Бориса Годунова", а в
галерее поили чаем с булками и конфетами. Француза, строившего театр, давно
уже не было в живых, да и сам театр скоро сгорел. На месте пожарища развели
цветник, а затем, в глубине сада, построили новый каменный театр. Он
назывался Общедоступным и принадлежал "Обществу трезвости". Этот театр
поглотил мою юность и сделал в душе актером, а еще больше мечтателем.
Начальную школу я оканчивал в 1901 году, тогда отмечалось сорок лет со
дня освобождения крестьян. Нам опять роздали книжки, пожертвованные
попечителем училища графом Нессельроде. Когда служили молебен, граф стоял
впереди наших ученических рядов: он был в белых штанах, расшитом золотом
мундире и с треугольной шляпой в руках. На книжной обложке художник
нарисовал простую девочку в платке, и я до сих пор еще умею нарисовать
женскую головку, покрытую платком.
В том же году я поступил в Саратовскую вторую гимназию, за год-два до
того только что открытую. Помещалась она в старом духовном училище, возле
Старого собора. Но через год нас перевели уже в собственное, новое и
великолепное здание гимназии на Царевской улице, совсем близко от домика,
где мы жили.
Пока я восемь лет переходил из класса в класс. Саратов необыкновенно
быстро культурно рос, строился, украшался, приобретая черты европейского
города. Построились здания Консерватории, Технического училища, открылось
второе реальное училище, несколько женских гимназий, фельдшерские курсы и
наконец, за год до моего окончания гимназии, открыт был Саратовский
университет.
Асфальтировались улицы, проводилась канализация, вместо конки начал
ходить трамвай, засветились окна обывательских домиков электричеством. На
том самом базаре, где ночами караулил со своей Милкой и неизменной трубкой
наш сосед по двору, возвысился превосходный Крытый рынок по европейскому
образцу. Появились первые синематографы, над ипподромом, превращенным в
аэродром, кружили первые аэропланы, по городским улицам загромыхали первые
автомобили. По Волге пошли первые пассажирские теплоходы, без красных
хлопающих колес, стройные и сильные, как ласточки или чайки. Я сидел на
Зеленом острове, у кромки воды на песчаном берегу, когда мимо проходил
"Бородино". Волга устремилась под киль теплохода, с такой быстротой обнажая
берег, что на песке оставались крошечные рыбешки, не успевшие убраться вслед
за волной.
День ото дня Саратов хорошел, выбиваясь в первые ряды русских
губернских городов. Уже, кроме пяти местных газет, можно было покупать
"Русское слово" по московской цене, за 3 копейки, и знаменитый московский
булочник Д. И. Филиппов открыл на Немецкой улице булочную с сайками и
пирожками.
Кончая курс гимназии, я был завзятым урбанистом. Я любил город с его
освещением, чистыми улицами, постоянно движущимися людьми, открытыми
магазинами, с его возможностью в любой момент пойти и купить, что нужно...
Огни, толпы людей, театры, афиши, все напоминало о том, что жизнь не
стоит на месте и все движется - открыто, сильно, шумно - вперед.
Но куда?
На этот вопрос отвечает величайший естествоиспытатель нашего времени
академик Владимир Иванович Вернадский.
"Появление на Земле культурного человечества, овладевшего благодаря
земледелию, основным субстратом живой материи - зеленым растительным
веществом, начинает менять химический лик нашей планеты, конца, размеров и
значения чего мы не знаем".
К концу моего долгого жизненного пути химический и физический,
геологический и политический лик Земли прояснился окончательно.
Вернадский неустанно повторял: с человеком на Землю пришла огромная
геологическая сила. По энергетической мощности своей она вполне может быть
сравниваема с энергией земных недр, производящих землетрясения, извержения
вулканов, сдвиги почв и материков. Установлено, что добыча руд, угля, нефти,
газа, подземных вод уже привела к заметному оседанию поверхности. Под
действием собственной тяжести оседают некоторые города. Так, столица Эстонии
Таллин опускается на несколько сантиметров в год, а Москва на несколько
миллиметров. Добывая полезные ископаемые, производя строительные работы,
человек перерабатывает и перемещает миллиарды тонн горных пород. Трагедия
небольшого шахтерского городка Аберфана в Южном Уэльсе еще жива в памяти
человечества. Здесь много лет выбрасывались из шахт и скапливались угольный
шлак и пустая порода. Образовалась гора высотою 300 метров. И вот утром 21
октября 1966 года подмытая дождями поползла вниз основная масса породы весом
свыше двух миллионов тонн. Сокрушая все на своем пути, она разрушила
сельскую ферму, пятнадцать шахтерских домов и, наконец, местную школу, где
только что начались занятия. Бросившиеся на помощь шахтеры успели спасти
всего несколько взрослых и детей. Остававшиеся в развалинах погибли все:
из-под обломков было извлечено 196 трупов, главным образом детских.
В основе геологических процессов лежит передвижение атомов элементов
или переход их из одного состояния в другое, названное Вернадским "миграцией
атомов элементов". Такую миграцию производят землетрясения, извержения
вулканов. С появлением на Земле жизни большое значение приобретает биогенная
миграция атомов элементов, то есть производимая силами самой жизни: переход
из почвы в растительность, из растительной пищи в организм животного, а со
смертью его возвращение в почву. К биогенной миграции атомов элементов
относится и миграция атомов, производимая "техникой жизни" растений и
животных: растения разрыхляют землю корнями, дождевые черви проделывают с
еще большим успехом подобную же работу, пронизывая почву своими ходами.
Биогенная миграция атомов элементов легла в основу эволюционного
процесса и на данном этапе привела к созданию разумного человека, к
появлению культурного человечества. Техника жизни современного человечества
со всем тем, что нужно для его существования - автомобилями, самолетами,
телефонами, телевизорами, вооружениями, машинами, путями сообщения, городами
и деревнями - имеет огромное, колоссальное, непредставимое по размерам и
властности значение для усиления и убыстрения миграции атомов химических
элементов.
Атомы элементов - не разумные и даже не живые существа, одаренные хотя
бы инстинктом. В основе миграции атомов лежит механический принцип, тот
самый механический принцип, на котором зиждется Космос. "Сходство планетной
системы и строения атома не кажется случайным совпадением - оно является
проявлением единства Вселенной",- писал Вернадский.
Если принять атомы элементов как бы чувствующими или мыслящими, можно
было бы, для понятности, сказать, что они не заинтересованы в развитии
гуманизма, в сохранении живой природы.
Они заинтересованы только в усилении биогенной миграции и во всем том,
что содействует ему. Беспрерывные войны, сбрасывающие в общие могилы тысячи,
миллионы людей в расцвете сил, кровавые расправы, преступления, голод,
нищета, эпидемии, производственные катастрофы естественно усиливают,
ускоряют миграцию атомов: пусть рождается людей как можно больше и пусть
умирают они как можно скорее, освобождая место другим.
И действительно, несмотря на миллионы жертв беспрерывных войн, болезней
и голода, население Земли непрерывно возрастает... Сейчас оно составляет три
с половиной миллиарда, а к 2000 году составит семь миллиардов человек.
Когда я только начинал учиться, случилось мне, после какого-то детского
вечера, заночевать у моих двоюродных братьев. Отец их был пьяница и, как все
офицеры, бездельник, вскоре умерший от белой горячки, но у него был денщик,
молодой мужик, любивший детей. Он постелил нам на полу в гостиной, и когда
мы улеглись, сам лег возле нас и стал вспоминать деревенскую жизнь. Но мы
как-то свели разговор на войну, и вдруг в нем заговорил солдат:
- А знаете, почему бывают войны? - спросил он.
Мы, конечно, не знали, и тогда он шепотом стал говорить:
- А дело-то вовсе не хитрое. Вот сойдутся два царя,и пойдет у них такой
разговор-жалоба. Один говорит: расплодилось народу у меня уймища, голодовать
скоро будем. Не знаю, как быть! А другой отвечает: у меня тоже народу
лишнего много, давай воевать. И начинают они воевать друг с другом и воюют
до тех пор, пока не убавится народу у обоих. Тогда, конечно, заключают мир,
и опять все, как ни в чем не бывало, один к другому в гости едут и во
дворцах балы устраивают!
Примитивно-сказочное объяснение происхождения военных столкновений
запомнилось мне на всю жизнь, как многие другие сказки. Но и теперешние
объяснения историков, политиков, экономистов мне кажутся не менее наивными.
Только у Вернадского я вижу строгое научное и совершенно объективное
основание к тому, что главы государств и правительств, не будучи полными
идиотами, с музыкой и знаменами идут навстречу самоистреблению отдельных
людей и целых народов, не исключая и самих себя.
Казалось бы, что после екатеринбургской трагедии Николая II и многих
других подобных трагедий, после Нюрнбергского процесса, закончившего
существование гитлеровской Германии, остановится и ход геологической истории
нашей планеты. Но он, действительно, "не может быть остановлен нашей волей",
как утверждает Вернадский.
И дело не в том лишь, что преждевременная смерть организмов в несколько
раз ускоряет, усиливает возвращение атомов - через почву, растительность - в
кругооборот биогенной миграции атомов химических элементов. Вспомним, что