Гуревич Георгий Иосифович. Погонщики туч

   Василий написал записку лейтенанту: "По-моему, она будет измерять скорость ветра шарами. Только почему их так много?"
   Летчик пожал плечами – он не ждал ничего дельного от девушки.
   "Скоро Каспийское море", написал он в ответ.
   Василий смирился, прислонился спиной к непонятной машине, положил руки в карманы и стал ждать моря. В одном из карманов вертелась отвертка, все время она просовывалась между пальцами и жгла ладонь.
   Между тем чересполосица желтых бугров и голубых протоков волжской дельты сменилась плоской серо-желтой равниной. И только когда на этой равнине появился целый город буксиров и барж, Василий узнал 12-футовый рейд, где в открытом море каспийские пароходы перегружаются на волжские мелководные баржи, и понял, что серая равнина – это и есть Каспийское море.

НАД КАСПИЙСКИМ МОРЕМ

   НО и над Каспийским морем невозможно было понять, чего ищет Шура.
   Самолет по ее указаниям выписывал на карте хитрые зигзаги и петли.
   – Возьмите на юг! – приказывала она. – Нет, вот на то облачко… Нет (когда они подлетали ближе), совсем не то, держите на запад…
   А через 5 – 10 минут опять:
   – Пожалуйста, вот на то облачко!
   И снова:
   – Нет, нет, совсем не то, вернитесь на прежний курс.
   Они пересекли наискось северную часть Каспия, от дельты Волги почти до острова Кулалы, резко повернули на запад, гоняясь за очередными облачками, еще раз вышли к восточному берегу возле Кара-Богаза, затем углубились километров на сто в море и там описали круг. Лейтенант безропотно выполнял все приказания Шуры, раз навсегда решив не вмешиваться в ее "забавы", но когда горючее было израсходовано больше чем наполовину, не спрашивая Шуру, повел самолет на посадку в ближайший город – Красноводск.
   От Красноводска у всех троих осталось поверхностное впечатление, как у транзитного пассажира, выглянувшего на минуту из вокзала на площадь. Василий не отходил от самолета. Лейтенант видел только порт да бензохранилище, где он выписывал и получал горючее. Шура провела два часа на набережной, изнывая от жары и пыли. Пыль еще усиливалась от того, что на каждой улице копали арык. Красноводск готовился принимать воды Аму-Дарьи, которую строители Туркменистана вновь после почти четырехсотлетнего перерыва возвращали по высохшему руслу в Каспийское море. Волнуясь, шагала Шура по чахлому скверику с серой травой и пила тепловатую опресненную воду с металлическим привкусом. Мальчик в лохматой папахе, угощавший ее из чайника, сообщил, понижая голос:
   – Приходи завтра! Пароход ждем. Свежий вода будет, бакинский вода.
   Но Шура решила не дожидаться воды – ни бакинской, ни аму-дарьинской. Заметив, что Василий кончил заправку и мешкает у входа в буфет, Шура собрала свою команду и заставила ее немедленно подняться в воздух.
   – Или вы устали? – спросила она. – Хотите отдохнуть?
   Конечно, Зорин устал и хотел отдохнуть, но ни за что он не мог бы сознаться в этом Шуре.
   Из Красноводска они направились на юго-запад – к Ленкорани. Оранжевая полоса туркменского берега ушла назад, и вновь самолет повис над вогнутой чашей Каспия. Из-за однообразия моря движения самолета не было заметно – казалось, что он увяз в густом воздухе и, рыча, буксует в центре огромного шара с голубой верхней половиной и сизо-зеленой нижней. Около получаса продолжалась эта кажущаяся неподвижность, но затем, разглядев что-то на горизонте, Шура с восторгом воскликнула:
   – Вот!
   На юге, там, куда она показывала, плыли в воздухе бледно-голубые прозрачные облака.
   Но это были не облака, а горы – снежные вершины Иранского хребта – Эльбурс. Подножие его было скрыто еще толщей непрозрачного воздуха, но гребень просвечивал сквозь редкую горную атмосферу. Казалось, он оторвался от земли и величаво парил над морем.
   По мере приближения бесплотные вершины становились материальными, как бы обрастали телом. Отдельные пики – голубые на восточных склонах и розоватые на западных – слились в цепь; снизу, на некотором расстоянии от нее, наметилась узенькая яркосиняя полоса берега; затем берег и хребет соединились плотными темно-голубыми склонами. По ним клубились, скатываясь через перевалы, лохмотья облаков.
   Внезапно лейтенант сделал крутой вираж, и берег переместился под левое крыло.
   Шура вскочила с негодующим жестом.
   – Чу-жа-я тер-ри-то-ри-я! – прокричал ей в ответ Зорин. – И-р-а-н!
   Разочарованная девушка опустилась на сиденье. Она с вожделением смотрела на облака, такие близкие и недоступные, и даже облизывала губы, словно ей хотелось пить. Но вдруг глаза ее загорелись.
   – Глядите, – воскликнула она, бросаясь к приборам, – кумулус! Какой великолепный экземпляр! Пробивайте его насквозь!
   Действительно, слева, наперерез самолету, шло к берегу огромное кучевое облако (кумулус – по метеорологической классификации). Тугие пухлые края его, закрученные, как на плетеном хлебе, громоздились ввысь и где-то на высоте 5-6 километров расплывались плоской наковальней.
   Василий вытянул шею и приготовился наблюдать. "Ну вот, сейчас начнется", подумал он.
   Шура проворно открыла краны гелиевых баллонов и стала выбрасывать в люк пачки разноцветных камер, соединенных тонким шлангом. Они падали, как связки бананов, и на лету, наполняясь газом, раздувались в цепочки бус. Затем Шура включила рубильник громоздкой машины. Диски под кожухом провернулись раз, другой, все быстрее, быстрее, заныли, загудели тоненьким голоском, и тотчас же непонятная сила развела гроздья шаров. Теперь самолет волочил за собой как бы каркас гигантского зонта.
   Больше Василий не успел ничего увидеть. Самолет окунулся в туман. Молочная пелена скрыла берег, море и небо. Через влажные крылья стали перекатываться растрепанные полупрозрачные клочья.
   Прошло несколько томительных минут, затем пелена стала редеть, брызнуло солнце. Кумулус во всем своем великолепии появился за хвостом самолета, из его бока начали выходить умытые влагой шары.
   Василий был разочарован. Он ждал чего-то необыкновенного, а они прошли через облако, как иголка сквозь воду, – без всякого следа. Кажется, и девушка была недовольна. Во всяком случае, она, нахмурив свои белесые, выгоревшие брови, приказала Зорину повторить маневр.
   Когда они вышли из облака в четвертый раз, волоча за собой клочки тумана, похожие на седые волосы, лейтенант решительно повернул от берега.
   – Территориальные воды, – безапелляционно объяснил он. Рев моторов заставлял его быть лаконичным.
   Шура, смирившись, печально проводила глазами кумулус. Громадное облако, так и не обратившее внимания на людишек, возившихся в его утробе, спесиво развернув пышную грудь, плыло по своим делам в Иран.
   Теперь и Василий, входя во вкус этой странной охоты, то и дело восклицал: "Смотрите, кумулус! Гляньте – аппетитный какой! Ловите скорей!" К сожалению, "аппетитные" кумулусы толпились на чужом берегу.
   – Ну вот, объясните мне, – преувеличенно возмущался он, – что они делают там на берегу? Ведь все они из морских испарений.
   Шура улыбнулась. Ей казалось смешным, что взрослый человек не знает таких простых для нее истин.
   – Для образования облаков, – объяснила девушка, – нужно, чтобы испарения попали в более холодную среду. На границе же суши и моря в атмосфере часто бывают вертикальные потоки, перемешивающие слои воздуха с разной температурой. Кроме того, для образования облаков необходима пыль, над сушей ее больше… Какой ближайший город отсюда? Баку? Вы были там? – с непонятной логикой закончила она.
   Василий всегда готов был рассказывать случаи из жизни.
   – Я приехал в Баку кочегаром на "Шаумяне", но пароход стал в ремонт, и я пошел на промысла на Артем. Мы бурили там скважину в море на глубине восемнадцати метров. Мне наш геолог Николай Петрович говорил, что под Каспийским морем нефть везде от Баку до Эмбы…
   – А пыли много в Баку? – неизвестно к чему, спросила Шура.
   – Ого! Больше, чем надо. Когда подымается ветер, из каждого дворика, из каждого мусорного ящика тряпки и бумажки, и зола, и пыль, целые мешки песку – все это летит вам в голову. Только успевайте глаза протирать!
   – Чудесно! – почему-то обрадовалась странная девушка. – Товарищ лейтенант, мне нужно в Баку.
   Раз навсегда решив ничему не удивляться, Зорин взял ручку направо, и вскоре иранские горы, прикрывшись дымчатой толщей воздуха, вновь превратились в клочки тающих облаков.

БАКУ

   ЛЕЙТЕНАНТ Зорин вывел самолет к Баку за 55 минут. Город еще не был виден, а над морем уже показался дымчатый купол пропыленного городского воздуха. Он резко выделялся на фоне прозрачного морского неба.
   – Может быть, вы уберете ваши детские шарики? – крикнул Шуре летчик. – Неудобно все-таки – подлетаем к городу, а у нас не самолет, а какая-то… летающая елка.
   Шура вспыхнула:
   – Прошу вас не давать мне советов! Эти самые детские шарики, как вы говорите, понадобятся в городе. Мне нужно провезти их через самые пыльные места, через дым фабричных труб, если вы рискнете спуститься так низко.
   Видимо, девушка нащупала слабую струну летчика. В Красноводске было "если вы не устали…", в Баку – "если вы рискнете…"
   Зорин закусил губы. Если он рискнет! Подумаешь, большое дело – летать вокруг фабричных труб!..
   Самолет приближался с юга, и весь город был выстроен перед ним, как на смотре. Надвигаясь на летчика, росли здания, многочисленные причалы, низко сидящие черно-красные пароходы и грузные баржи. Слева, на Биби-Эйбате и на холмах за городом, виднелись батальоны нефтяных вышек, обложивших столицу Азербайджана. Справа, над Черным городом, колыхалось нетающее облако коричневого дыма, и каждая фабричная, каждая пароходная труба вливала свой дымный ручеек в это гигантское озеро сажи и копоти.
   Шура перехватила быстрый взгляд летчика – и вдруг все смешалось. Игрушечные пароходики, стоявшие у причала, превратились в гигантские железные остовы, кубики домов стали близкими, с воем замелькали обрывки чего-то белого, голубого и пестрого. Страшная тяжесть сдавила грудь Шуре, на секунду показались пустое поле, оплетенное трубами нефтепроводов, и геометрическая ярко-белая черта шоссе на нем. Шоссе расширилось, захватило весь горизонт, мелькнула лакированная крыша неподвижного автомобиля – и Шурл поняла, что сейчас они врежутся в землю.
   "Все!" подумала девушка и зажмурила глаза.
 

* * *

   В РАЗНЫХ концах города прохожие застыли, подняв к небу голову. Странный самолет с какими-то черными точками на буксире задумал выделывать фигуры высшего пилотажа над Черным городом. Вот он ринулся прямо на пароход, стоящий под парами, пронесся над палубой, взмыл кверху, и все шары, которые он волочил за собой, грохоча и выбивая друг из друга искры, пронеслись над трубой.
   Что случилось с трубой? Дым – как срезало: он весь потянулся за шарами. Может быть, неладно с топкой? Нет, вот опять пароход усиленно пыхтит, словно торопится догнать соседние трубы, дотянуть струю до общего дымного облака.
   Теперь самолет купается в этом облаке. Мертвая петля. Вторая… третья… четвертая… Ого, сколько дыма за самолетом! Не загорелся ли он? Пикирует! Куда же он прямо на фабричную трубу? Мимо! Скрылся за домами. Неужели катастрофа?
   Из пожарного гаража, позванивая, выехала лакированная красная машина. Девушки, пылившие под звуки музыки на танцплощадке, с визгом бросились в кусты, десятки людей сразу вызвали скорую помощь…
   Последнее пике Зорина видели только две девочки на загородном Мардакянском шоссе. Они плели венок, сидя на обочине, и отложили цветы в сторону, чтобы поглядеть на забавные штуки блестящего самолета с дымным хвостом.
   – Совсем, как огненный змей в сказке, – сказала одна.
   – Как медуза на картинке, – возразила другая. Мимо проехал автомобиль, и девочки отвернулись от пыли. И вдруг ревущий самолет, дым, песок, искры обрушились на шоссе. Девочки кубарем скатились в канаву. Когда же они решились выглянуть, на пустом шоссе не было ничего – только кружились на асфальте крошечные вихри пыли, словно кто-то невидимый усердно подметал шоссе игрушечным веником.
   – Он съел автомобиль и улетел, – сказала первая девочка.
   – Хорошо, что мы спрятались, -подтвердила другая. Они взялись за руки и побежали домой.

СУХАЯ ГРОЗА

   ЗДОРОВО! – воскликнул Василий. – Этак можно очищать воздух в городах. Когда я работал на химическом заводе, врач говорил нам…
   Шура решилась открыть глаза.
   – Очень здорово! – Василий фамильярно хлопнул ее по плечу. – Ваша сеть черпает дым, как ложка. Почему он не проходит между шарами? Не можете ли вы носить воду в решете?
   Девушка бросилась к стеклу. Позади самолета неслась пыльно-дымная туча. В ядре ее крутились какие-то потоки, вся она содрогалась и корчилась, как будто самолет тащил за собой оторванный хвост сказочного чудовища, бьющийся в предсмертных судорогах.
   – Прошу вас, лейтенант, ведите к морю… на самой малой скорости.
   Лейтенант кивнул улыбнувшись. Лицо его чуть-чуть порозовело. Он был очень доволен неожиданной возможностью щегольнуть высшим пилотажем и тем, что гордый начальник экспедиции потерял голову на первой же мертвой петле.
   Несколько минут самолет скользил над водой, едва не срезая поплавками гребни волн. По мере того как шло время, Шура начинала хмуриться.
   – Знаете что, лейтенант, – проговорила она, – попробуйте подняться на тысячу метров.
   Затем она потребовала набрать высоту 3000 метров, еще раз спуститься вниз, пройти бреющим полетом на самой малой скорости, сесть на воду и через некоторое время снова взлететь и развить предельную скорость. Очевидно, она не знала, как действовать, и пробовала то одно, то другое. Пыльный хвост, следовавший за самолетом, аккуратно выполнял все манипуляции – увеличивал и уменьшал скорость, подымался ввысь и стелился по воде. Только незначительная часть пыли рассеивалась, и на виражах видно было, как тянется за самолетом желтоватая дымка. Так видны с паровоза вагоны длинного товарного поезда.
   Ближайшие к самолету шары, усеянные острыми иглами, все время искрились – вероятно, они были сильно наэлектризованы. Зорин то и дело видел небольшие фиолетовые искры в зеркале обзора задней полусферы – в том зеркале, где летчик следит за подкрадывающимся к нему противником.
   Внезапно не только зеркало, но и вся кабина осветилась пронзительно ярким белым светом. Прошла томительно долгая секунда, и, догоняя несущийся самолет, раскатился на самых низких басовых нотах удар грома.
   "Что это? – мелькнуло в голове у Зорина. – Грозовой фронт?"
   Несколько мгновений он недоуменно оглядывал прозрачное бледно-голубое небо, пламенеющее солнце на западе, спокойное море. Гром при ясном небе без единого облачка!..
   Однако недоумение быстро разрешилось. Новая молния осветила ослепительным блеском волны. Она исходила из самой гущи кипящего пыльного облака.
   Шура выхватила из ящика под машиной проволочную рубашку, свитую из мелких медных колец, и, путаясь в рукавах, теряя равновесие, стала поспешно натягивать ее. Рубашка горбилась на затылке, парашют мешал надеть ее.
   – Снижайте скорость, – крикнула она, – трение слишком велико.
   Лейтенант потянулся было к регулятору скорости, но тут же отдернул руку. Ему пришло в голову, что наэлектризованная туча может догнать их и молния тогда ударит прямо в самолет, и он поспешно взял ручку от себя, чтобы поднять машину выше пыли.
   Новая вспышка почти совпала со страшным ударом. Один из шаров лопнул, и целая линия их безвольно повисла на оборванном тросе. Самые нижние шары то полоскались в воде, то прыгали по гребням волн, рассыпая целые снопы искр. Из-под кожуха машины, стоявшей в самолете, тоже вылетела искра. Запахло озоном и жженой резиной.
   Крепко держась за ручку управления, Зорин крикнул бортмеханику:
   – Васька, выключай к чорту все рубильники!
   – Не надо… не смейте! – Шура схватила Василия за руку. – Я поправлю: Снижайте же, лейтенант!
   А Зорин между тем, опасаясь удара молнии, подымался все выше.
   – Ровнее держите! – крикнула Шура и, откинув крышку люка, поставила ногу на покатую плоскость.
   – Васька, держи ее, она с ума сошла! – закричал Зорин.
   Стараясь держать самолет как можно ровнее, летчик повел его на посадку. Теперь девушка лежала на плоскости и, отворачиваясь от бездны, перебирала цветные шланги. Василий, с лицом озлобленным и удивленным, держал ее за кушак. Наконец Шура нашла нужный провод. Привстав на крыле, она крикнула Василию:
   – Держите провод! Накиньте его на лебедку. Крутите скорее ту… черную ручку!
   Василий отпустил Шуру на минуту и повернулся к лебедке. Удар! Оглушительный гром, нестерпимый блеск заставили его присесть на корточки, прикрывая глаза рукой. Через мгновение, овладев собой, он выпрямился и протянул руку за Шуриным кушаком…
   На крыле не было никого.

САНИТАРНАЯ ПОДГОТОВКА

   ШЛЯПА! – крикнул Зорин. – Прыгай теперь за ней!
   Опытный летчик, привыкший следить разом за полусотней приборов, знать все, что происходит спереди, сзади, справа, слева, снизу и сверху, уловил, как упала Шура. В тот момент, когда девушка привстала, чтобы передать шланг Василию, гром грянул за ее спиной. Шура вздрогнула и, не удержав равновесия, соскользнула с крыла. К счастью, автоматический парашют вовремя раскрылся, и теперь лейтенант видел, как далеко позади самолета покачивается в воздухе прозрачный белый гриб.
   – Прыгай теперь за ней! – крикнул он Василию, разворачиваясь для посадки.
   Лейтенант Зорин принадлежал к числу тех людей, которые в ответственную минуту всегда говорят: "Пусти, я сам сделаю", но Василию нельзя было передать управление на посадке.
   Обычно мешковатый, механик уже стоял на плоскости, выбирая подходящий момент для прыжка. Под ним на небольшой глубине кружил горб голого песчаного островка, который продолжался под водой, ярко освещенной солнцем, песчаной мелью. Парашют Шуры плавно спускался на эту мель. Сама девушка висела на стропах безжизненным грузом, склонив голову на плечо – очевидно, она была оглушена ударом.
   Прыгнув, Василий сразу же раскрыл парашют – высота была слишком мала, чтобы догонять Шуру затяжным прыжком. Он видел сверху, как распласталась на спокойной воде волнующаяся ткань Шуриного парашюта. Девушки не было видно – может быть, она запуталась в складках. Василий перебирал стропы, стараясь направить падение ближе к белому пятну, с тревогой смотрел вниз. Самолет, обгоняя его, снижался широкими кругами…
   Туча брызг… Удар… Песчаная муть в зеленой воде…
   Василий толкнулся ногами в дно, выплыл и, поспешно освободившись от строп, приподнял голову над водой. Теперь кругозор у него был совсем иной. Он сразу потерял из виду Шурин парашют и, ныряя в воде, не мог найти его. Ближайшее темное пятно оказалось камнем. Василий коснулся рукой скользких водорослей и поплыл под водой в другую сторону.
   Глубина была невелика – два-три метра. Дно, освещенное солнцем, искрилось золотистым светом. Маленькие проворные рыбки метнулись в сторону от Василия, за ними скользнули по дну их тени. Краб боком пополз под камень, остановился, поглядел на механика, покачивая клешней.
   Взволнованный механик не сразу сообразил, что его собственный парашют загораживает ему треть горизонта. И действительно, обогнув надувшиеся пузыри мокрой материи, Василий увидел метрах в ста такие же пузыри Шуриного парашюта.
   Когда лейтенант посадил самолет на воду, бортмеханик, разгребая широкой грудью воду, выбирался на берег. Увидев лейтенанта, Василий издали поднял на руках девушку. Зорин вылез из кабины и по колено в воде побрел навстречу Василию.
   Они сошлись на берегу. Механик опустился на колени, бережно положил Шуру на песок. Ее лицо было очень бледно, зубы стиснуты.
   Василий дотронулся рукой до ее холодной щеки и с ужасом отдернул руку.
   – Все!.. – прошептал он.
   Зорин нагнулся над девушкой, приоткрыл ей веко. Он слыхал, что по зрачкам как-то определяют – жив или мертв человек. Но у Шуры зрачки почти закатились, глаза взглянули на летчика пустыми, страшными белками.
   – Какая девушка была, боевая! – вздохнул Василий.
   – Надо делать искусственное дыхание, – решил лейтенант. – Ты умеешь?
   Вдвоем, вспоминая когда-то много лет назад пройденное санитарное дело, летчик и бортмеханик неумело стащили металлическую сетку, перевернули безжизненное тело девушки, и лейтенант, как более решительный, разжал ей зубы карандашом.
   Вытянув шею, Василий с волнением следил за ним.
   – Осторожно, зубы обломаешь, – говорил он почему-то топотом. Из раскрытого рта вылилось немного воды.
   – Теперь язык вытащить, – сказал лейтенант.
   – Еще иголкой его пришивают, – добавил Василий и снял шлем, где, по солдатскому обычаю, была заколота иголка с суровой ниткой.
   – Берись за руки, – решительно произнес лейтенант и тут же замялся. – Если только ребра целы. Может, просто за язык дергать? Кажется, есть такой способ.
   – А может, коньяк… у меня есть, – предложил Василий. – Подержи рот, я волью.
   Он наклонился с фляжкой в одной руке и с иголкой в другой.
   И кто знает, сколько бы еще издевательств претерпела Шура, если бы она не догадалась в эту минуту открыть глаза.
   – Ура-а-а! – завопил Василий и схватил на руки своего начальника. – Лейтенант, ты гений! Бросай самолет, иди в доктора! Дай я тебя расцелую!

У КОСТРА

   ШУРА взяла билет, и вдруг оказалось, что экзамен принимает ее собственный дядя. Дядя нахмурил брови и постучал чайной ложечкой по столу.
   – Ну-ну, Шурочка, смелее! Рассказывай, как настоящий Хитрово.
   "Дяде нужно ответить на редкость хорошо, – подумала она, – ему неудобно будет ставить мне двойку". Волнуясь, она прочла билет и с ужасом почувствовала, что не понимает ни слова. Прочла еще раз, даже выучила наизусть нелепые словосочетания. "Как стыдно, – подумала она, – я даже не понимаю, что он меня спрашивает".
   Очень приятно было проснуться после такого сна. В темноте Шура протянула руку, чтобы зажечь настольную лампу, и запуталась пальцами в мехе. Почему-то она была укрыта не одеялом, а какими-то куртками, и от них несло приятным, чуть сладковатым запахом бензина.
   – Пусти, лейтенант, – сказал кто-то рядом. – Дай место старому поджигателю. Когда я жег камыши под Астраханью, мы складывали костер так…
   Тогда Шура вспомнила: вспышки молнии… шары плещутся в воде… удар грома… желто-зеленый круг моря над головой… лица летчиков на берегу…
   Она с трудом выбралась из-под курток. Воздух был – как парное молоко. На необычайно черном небе сверкали неправдоподобно яркие звезды – их было гораздо больше, чем в Саратове. Только часть небосвода была затуманена дымкой. Шары, плавая в воздухе, все еще удерживали возле себя бакинскую пыль, наделавшую столько бед.
   – А, утопленница! – добродушно, приветствовали Шуру летчик и механик. – Ну, как здоровье?
   Оба они чувствовали особую симпатию к девушке за то, что они спасли ее. Они вложили свой труд в ее жизнь. Шура стала делом их рук, их дочерью немножко.
   – Вам не холодно? Не жарко? – наперебой спрашивали они.
   Василий предложил свою фляжку, летчик протянул банку с консервами.
   "Какие они симпатичные оба, – подумала Шура. – И отчего я ссорилась с ними?" Но вслух она сказала только:
   – Спасибо. Мне совсем хорошо. Слабость немного. И зубы болят почему-то.
   Зорин виновато кашлянул, вспомнив карандаш, и поспешил переменить разговор.
   – Хотели везти вас в Баку, в больницу, потом видим – вы заснули… А тут сумерки. Радиоприборы у нас из-за разрядов испортились. Я не рискнул лететь, решил ночевать.
   Шура не ответила. Василий плеснул на костер бензину, и жизнерадостное пламя, гудя, взобралось по доскам от разбитого ящика, кинуло навстречу звездам пригоршни искр.
   Все трое придвинулись к костру, внимательно глядя, как пламя шелушило сухие доски. Путники смотрели на извивы огня так, как слушают музыку, – каждый думал о своем, самом нужном и наболевшем, самом чистом и красивом.
   Василий, не умеющий молчать, первый нарушил торжественную тишину: начал рассказывать отрывок из своей лоскутной жизни:
   – Я две весны работал поджигателем. Веселое дело! Сразу, как ушел из колхоза. Лет пятнадцать мне было, мальчишка еще… Потом послали меня в Зоотехникум. Но я не высидел там долго: колючеперые, чешуекрылые, кости и черепа – мертвое дело! Пошел на завод работать, в цех автоматов. Машины у нас там были – просто умные машины! Вставишь в нее чертеж, наладил, пустил в ход – слева входит болванка, справа вынимаешь готовый поршень. Я любил разбирать их. Двенадцать тысяч деталей! У каждой свой смысл и назначение. Талантливая вещь машина – ничего лишнего. Человек хуже – в человеке много лишнего. К чему болезни, или лень, или сон, например, – восемь часов каждый день простой? Нет, машина умнее.
   – А умную машину кто делает? – лаконично заметил Зорин.
   Летчик был уверен в своих силах, сомнения Василия казались ему детскими.
   – Хорошо бы такую машину выдумать, чтобы она людей исправляла! Вот, скажем, я – Василий Бочкарев. Я свои недостатки знаю. Я, – Василий понизил голос, оглянувшись на Шуру, – перекати-поле. Сколько раз менял профессию. Берусь горячо, с интересом. Проходит полгода, и вижу – не то… и руки опускаются. Вот поставить бы меня перед такой машиной, включить рубильник, там какие-нибудь лампы, лучи – и пожалуйста: выходит новый человек. Как, по-твоему, будет это когда-нибудь?