Страница:
– Все дело в человеке, – твердо сказал Зорин. – Человек может все. Раньше были сказки – например, о ковре-самолете, а сегодня мы с тобой летаем на нем. Теперь писатели пишут о путешествии на Марс, об отеплении Арктики. Нашим предкам это не приходило в голову, но это будет. И то, что нам не приходит в голову, будет тоже. Можно добиться всего, только нужно захотеть, так захотеть, чтобы жизни не было жалко. И переделать себя можно без всяких машин. Самому захотеть нужно.
– Ты счастливый, ты знаешь, чего ты хочешь, – вздохнул Василий.
– Я учусь пока, – сказал Зорин с неожиданной задушевностью. – Училище и дивизия – все это учеба. Я готовлюсь. Уже много лет я обдумываю один полет. Он будет нужен всем, вся страна будет ждать моего возвращения…
Шура, которая невнимательно слушала обрывки их разговора и сосредоточенно ворошила щепочкой угольки, словно искала в пепле ответ на свои вопросы, подхватив последние слова, вскинула голову.
– Хорошую идею нельзя держать про себя. Дядя говорит, – она перешла на свои дела, – мы Хитрово, мы проверяем себя десять лет, мы не говорим на ветер. А по-моему, не важно – Хитрово или не Хитрово, наш институт или другой. Чем больше институтов включится, тем быстрее будет результат. Пусть мы ошибались, наши ошибки – мостик к конечному успеху. Я первая стояла за то, чтобы не откладывать на осень, немедленно писать в Кремль и просить самолет для опытов. Видите – нам поверили.
– В Кремль? – оба летчика с уважением посмотрели на Шуру.
– Ну да, в Кремль. И теперь обязательно нужно, чтобы был успех. Только я не понимаю… Или нет, вы же еще не знаете ничего.
И здесь же, у костра, сбиваясь, перескакивая с одного на другое и проглатывая слова, Шура рассказала всю свою историю этим двум людям, которые пришли только вчера и были с ней в самый важный момент ее жизни.
ДИНАСТИЯ ХИТРОВО
"ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ БУНТАРИ"
ЦЕННЫЙ ГРУЗ
– Ты счастливый, ты знаешь, чего ты хочешь, – вздохнул Василий.
– Я учусь пока, – сказал Зорин с неожиданной задушевностью. – Училище и дивизия – все это учеба. Я готовлюсь. Уже много лет я обдумываю один полет. Он будет нужен всем, вся страна будет ждать моего возвращения…
Шура, которая невнимательно слушала обрывки их разговора и сосредоточенно ворошила щепочкой угольки, словно искала в пепле ответ на свои вопросы, подхватив последние слова, вскинула голову.
– Хорошую идею нельзя держать про себя. Дядя говорит, – она перешла на свои дела, – мы Хитрово, мы проверяем себя десять лет, мы не говорим на ветер. А по-моему, не важно – Хитрово или не Хитрово, наш институт или другой. Чем больше институтов включится, тем быстрее будет результат. Пусть мы ошибались, наши ошибки – мостик к конечному успеху. Я первая стояла за то, чтобы не откладывать на осень, немедленно писать в Кремль и просить самолет для опытов. Видите – нам поверили.
– В Кремль? – оба летчика с уважением посмотрели на Шуру.
– Ну да, в Кремль. И теперь обязательно нужно, чтобы был успех. Только я не понимаю… Или нет, вы же еще не знаете ничего.
И здесь же, у костра, сбиваясь, перескакивая с одного на другое и проглатывая слова, Шура рассказала всю свою историю этим двум людям, которые пришли только вчера и были с ней в самый важный момент ее жизни.
ДИНАСТИЯ ХИТРОВО
ШУРА происходила из старинной профессорской фамилии, которая в течение трех поколений бессменно владычествовала на кафедрах в различных волжских университетах. Родоначальник династии, Хитрово Иван Архипович, бывший крепостной, сумел проложить себе дорогу к образованию, и в конце жизни этот сильный, энергичный человек преподавал естествознание в Казанском университете.
Уже незадолго перед смертью он был лишен кафедры за преподавание новейших, безбожных истин.
Начало научной деятельности сына его, Петра Ивановича, совпало со знаменитым неурожаем 1891 года. Всю жизнь он проектировал оросительные системы, и все эти проекты покоились в архивах различных ведомств. Только при советской власти, когда обсуждался план Большой Волги, проекты эти были извлечены из архивов, и некоторые мысли Петра Ивановича нашли свое осуществление уже после его смерти.
Дядя Шуры, Александр Петрович, был старшим сыном Петра Ивановича. Он также всю жизнь работал над проблемой борьбы с засухой. Он жил в Саратове, а засуха была насущным вопросом для каждой деревни в окрестностях. По ту сторону Волги тянулись плодородные поля, они давали огромный урожай в дождливые годы, но если дождь не выпадал вовремя, пустые, обожженные суховеем колосья не возвращали даже семян. Позади заволжских степей лежали возвышенности Сырта, за Сыртом – огромная казахская равнина, за ней – пески и оазисы Средней Азии – миллионы квадратных километров, которые были бы сплошным цветущим садом, если бы человек напоил их. Сотни и тысячи советских ученых сражались с безводьем на юго-востоке: одни, как академик Цицин, искали засухоустойчивые растения; другие, подобно Петру Ивановичу, проектировали мощные гидростанции, которые перекачивали бы волжскую воду на засушливые поля; третьи, и Александр Петрович в том числе, мечтали о том, чтобы переделывать самый климат, создавать по заказу погоду и в первую очередь – так называемую "плохую погоду" – дождь.
Сначала он пошел по пути своих предшественников. Искусственные дожди пробовали вызывать, как известно, пальбой из пушек, рассеиванием наэлектризованного песка над тучами или хлористого кальция во влажной атмосфере. Профессор Хитрово повторил эти опыты, но они не удовлетворяли его. Чтобы вызывать дождь, разбрасывая песок, нужны были тучи, а их-то и не бывало в Заволжье во время засухи.
"Как же доставить сюда тучи? – спрашивал себя профессор. – Ведь в то самое время, когда поля здесь изнывают от жажды, сотни тысяч облаков родятся из испарений над океаном. Почему они не попадают в Саратов? Только потому, что нет ветра? А нельзя ли создать искусственный ветер? Что такое ветер вообще? Это движение воздуха, движение, которое происходит из-за того, что в одной местности плотность воздуха больше, в другой – меньше. Во время засухи, например, в Заволжье давление воздуха больше, чем над океаном. Ветер дует навстречу влаге…"
Профессор Хитрово не собирался, конечно, изменять плотность воздуха над целыми областями. Для перемещения отдельной тучи нужно было спроектировать что-то вроде летающего компрессора, который, отсасывая воздух перед тучей и выпуская его за ней, гнал бы ее в нужном направлении.
Но инженеры, к которым он обращался, отказались. Техника не создала еще таких гигантских компрессоров, да и вообще вся установка получилась бы такой громоздкой, что гораздо проще было бы привезти воду на поле в автоцистерне.
Несколько лет спустя Александр Петрович пришел к мысли об использовании звука. Ведь звук – то же колебание воздуха: попеременное сгущение и разрежение его. Профессор стал мечтать о том, чтобы создать такую звуковую волну, которая могла бы между своими гребнями гнать облака.
В Сельскохозяйственном институте появились чудовищные музыкальные инструменты. В поисках мощного источника звука профессор создавал гигантские свистки, так поразившие Василия; сирены, от звука которых лопались окна в доме; громадные иерихонские трубы и другие, издававшие беззвучные звуки, находящиеся за пределами восприятия человеческого уха, – инфрабасы, которые ощущались как похлопывание воздуха по лицу, и ультрафлейты, обжигавшие кожу и убивавшие морских свинок. Из института странный оркестр проник в домашнюю лабораторию профессора и постепенно заполонил все комнаты тихого домика Хитрово.
Как только профессор приходил домой, тотчас же начиналась нестерпимая какофония. Шурина тетя, на беду обладавшая музыкальным слухом, ложилась в постель с мокрым полотенцем на голове и просила Шуру завешивать двери периной.
Однако и со звуком ничего не вышло. Удавалось только вызывать дождь из готовых дождевых туч. Это вполне естественно – ведь звуки оркестра Хитрово, подобно пушечным выстрелам, представляли собою воздушную волну.
Эти работы совпали с развитием авиации, подходившей в те годы к звуковым скоростям. Профессор Хитрово сильно надеялся, что вскоре авиация создаст техническую базу для осуществления его идеи.
Сын его – четвертый Хитрово, Петр Александрович – специально изучал авиастроение, надеясь создать особый тип самолета для перевозки туч звуком. Война прервала эту работу. В 1941 году над Ельней сын профессора пошел на таран и сгорел вместе с фашистским самолетом.
Во время войны погибли в Ленинграде и родители Шуры. Отец ее, Леонтий Петрович, также работал в области борьбы с засухой, только занимался он лесозащитными полосами и снегозадержанием. Шура, прибывшая в Саратов, стала любимой и единственной наследницей сельскохозяйственной династии.
Но, вопреки уговорам дяди, Шура изменила его делу. Она стала физиком. Может быть, на ее решение повлияла их общая с тетушкой нелюбовь к дядиной "музыке". Но, конечно, живя в доме, Шура была в курсе всех перипетий борьбы профессора с неподатливым звуком.
И вот однажды – было это на лекции по электротехнике, – когда Шура аккуратно заносила в конспект чертеж лейденской банки, разукрашенной плюсами и минусами зарядов, ей пришла в голову мысль: "А что, если применить эту самую лейденскую банку для движения дядиных облаков?"
Дело в том, что в каждом облаке – не только в грозовом – имеются электрические заряды. Для образования капель кристаллов снега или льда, в облаках необходимы центры сгущения, и такими центрами являются мельчайшие заряженные пылинки, носящиеся в воздухе, крупицы соли или просто ионы (электрически заряженные атомы) газов воздуха. Без зарядов облака не образуются.
Таким образом, каждое облако заряжено – стало быть, можно отталкивать его одноименным зарядом или притягивать и вести за собой противоположным.
Шура сделала простейший расчет – ей показалось, что новейшие сегнетические конденсаторы достаточно сильны, чтобы двигать небольшие облака. И однажды, заранее предвкушая радость старого профессора, девушка с замиранием сердца поделилась с ним своими соображениями.
Однако дядя совершенно обескуражил ее. Он сразу нашел радикальные ошибки: Шура не учла явления поляризации, благодаря которой капельки, притянутые к конденсатору, образовали "забор" для других капелек. В тот же вечер девушка со слезами на глазах сожгла свои расчеты.
С месяц она ничего не думала об облаках, но потом ей стало казаться, что дядя не совсем прав…
В физической лаборатории университета Шура проделала те опыты с электризацией насыщенного водяного пара, которые она сумела там произвести одна. И вновь она пришла к своему дяде, и снова старик несколькими словами обрушил ее постройку. В первый раз в жизни они не поняли друг друга. Шура удивилась, почему дядя, вместо того чтобы посоветовать, как обойти затруднения, преувеличивает их и убеждает ее отказаться от работы. Дядя же, в свою очередь, не мог понять, как это девочка, которая живет здесь в доме и больше всего на свете любит "Пиковую даму" и шоколадный пломбир, приходит к нему с советами – к нему, десяток лет положившему на разрешение этой проблемы. И старик, стараясь быть терпеливым, подробно объяснил Шуре, что она еще школьница, а научная работа – серьезное дело.
Уже незадолго перед смертью он был лишен кафедры за преподавание новейших, безбожных истин.
Начало научной деятельности сына его, Петра Ивановича, совпало со знаменитым неурожаем 1891 года. Всю жизнь он проектировал оросительные системы, и все эти проекты покоились в архивах различных ведомств. Только при советской власти, когда обсуждался план Большой Волги, проекты эти были извлечены из архивов, и некоторые мысли Петра Ивановича нашли свое осуществление уже после его смерти.
Дядя Шуры, Александр Петрович, был старшим сыном Петра Ивановича. Он также всю жизнь работал над проблемой борьбы с засухой. Он жил в Саратове, а засуха была насущным вопросом для каждой деревни в окрестностях. По ту сторону Волги тянулись плодородные поля, они давали огромный урожай в дождливые годы, но если дождь не выпадал вовремя, пустые, обожженные суховеем колосья не возвращали даже семян. Позади заволжских степей лежали возвышенности Сырта, за Сыртом – огромная казахская равнина, за ней – пески и оазисы Средней Азии – миллионы квадратных километров, которые были бы сплошным цветущим садом, если бы человек напоил их. Сотни и тысячи советских ученых сражались с безводьем на юго-востоке: одни, как академик Цицин, искали засухоустойчивые растения; другие, подобно Петру Ивановичу, проектировали мощные гидростанции, которые перекачивали бы волжскую воду на засушливые поля; третьи, и Александр Петрович в том числе, мечтали о том, чтобы переделывать самый климат, создавать по заказу погоду и в первую очередь – так называемую "плохую погоду" – дождь.
Сначала он пошел по пути своих предшественников. Искусственные дожди пробовали вызывать, как известно, пальбой из пушек, рассеиванием наэлектризованного песка над тучами или хлористого кальция во влажной атмосфере. Профессор Хитрово повторил эти опыты, но они не удовлетворяли его. Чтобы вызывать дождь, разбрасывая песок, нужны были тучи, а их-то и не бывало в Заволжье во время засухи.
"Как же доставить сюда тучи? – спрашивал себя профессор. – Ведь в то самое время, когда поля здесь изнывают от жажды, сотни тысяч облаков родятся из испарений над океаном. Почему они не попадают в Саратов? Только потому, что нет ветра? А нельзя ли создать искусственный ветер? Что такое ветер вообще? Это движение воздуха, движение, которое происходит из-за того, что в одной местности плотность воздуха больше, в другой – меньше. Во время засухи, например, в Заволжье давление воздуха больше, чем над океаном. Ветер дует навстречу влаге…"
Профессор Хитрово не собирался, конечно, изменять плотность воздуха над целыми областями. Для перемещения отдельной тучи нужно было спроектировать что-то вроде летающего компрессора, который, отсасывая воздух перед тучей и выпуская его за ней, гнал бы ее в нужном направлении.
Но инженеры, к которым он обращался, отказались. Техника не создала еще таких гигантских компрессоров, да и вообще вся установка получилась бы такой громоздкой, что гораздо проще было бы привезти воду на поле в автоцистерне.
Несколько лет спустя Александр Петрович пришел к мысли об использовании звука. Ведь звук – то же колебание воздуха: попеременное сгущение и разрежение его. Профессор стал мечтать о том, чтобы создать такую звуковую волну, которая могла бы между своими гребнями гнать облака.
В Сельскохозяйственном институте появились чудовищные музыкальные инструменты. В поисках мощного источника звука профессор создавал гигантские свистки, так поразившие Василия; сирены, от звука которых лопались окна в доме; громадные иерихонские трубы и другие, издававшие беззвучные звуки, находящиеся за пределами восприятия человеческого уха, – инфрабасы, которые ощущались как похлопывание воздуха по лицу, и ультрафлейты, обжигавшие кожу и убивавшие морских свинок. Из института странный оркестр проник в домашнюю лабораторию профессора и постепенно заполонил все комнаты тихого домика Хитрово.
Как только профессор приходил домой, тотчас же начиналась нестерпимая какофония. Шурина тетя, на беду обладавшая музыкальным слухом, ложилась в постель с мокрым полотенцем на голове и просила Шуру завешивать двери периной.
Однако и со звуком ничего не вышло. Удавалось только вызывать дождь из готовых дождевых туч. Это вполне естественно – ведь звуки оркестра Хитрово, подобно пушечным выстрелам, представляли собою воздушную волну.
Эти работы совпали с развитием авиации, подходившей в те годы к звуковым скоростям. Профессор Хитрово сильно надеялся, что вскоре авиация создаст техническую базу для осуществления его идеи.
Сын его – четвертый Хитрово, Петр Александрович – специально изучал авиастроение, надеясь создать особый тип самолета для перевозки туч звуком. Война прервала эту работу. В 1941 году над Ельней сын профессора пошел на таран и сгорел вместе с фашистским самолетом.
Во время войны погибли в Ленинграде и родители Шуры. Отец ее, Леонтий Петрович, также работал в области борьбы с засухой, только занимался он лесозащитными полосами и снегозадержанием. Шура, прибывшая в Саратов, стала любимой и единственной наследницей сельскохозяйственной династии.
Но, вопреки уговорам дяди, Шура изменила его делу. Она стала физиком. Может быть, на ее решение повлияла их общая с тетушкой нелюбовь к дядиной "музыке". Но, конечно, живя в доме, Шура была в курсе всех перипетий борьбы профессора с неподатливым звуком.
И вот однажды – было это на лекции по электротехнике, – когда Шура аккуратно заносила в конспект чертеж лейденской банки, разукрашенной плюсами и минусами зарядов, ей пришла в голову мысль: "А что, если применить эту самую лейденскую банку для движения дядиных облаков?"
Дело в том, что в каждом облаке – не только в грозовом – имеются электрические заряды. Для образования капель кристаллов снега или льда, в облаках необходимы центры сгущения, и такими центрами являются мельчайшие заряженные пылинки, носящиеся в воздухе, крупицы соли или просто ионы (электрически заряженные атомы) газов воздуха. Без зарядов облака не образуются.
Таким образом, каждое облако заряжено – стало быть, можно отталкивать его одноименным зарядом или притягивать и вести за собой противоположным.
Шура сделала простейший расчет – ей показалось, что новейшие сегнетические конденсаторы достаточно сильны, чтобы двигать небольшие облака. И однажды, заранее предвкушая радость старого профессора, девушка с замиранием сердца поделилась с ним своими соображениями.
Однако дядя совершенно обескуражил ее. Он сразу нашел радикальные ошибки: Шура не учла явления поляризации, благодаря которой капельки, притянутые к конденсатору, образовали "забор" для других капелек. В тот же вечер девушка со слезами на глазах сожгла свои расчеты.
С месяц она ничего не думала об облаках, но потом ей стало казаться, что дядя не совсем прав…
В физической лаборатории университета Шура проделала те опыты с электризацией насыщенного водяного пара, которые она сумела там произвести одна. И вновь она пришла к своему дяде, и снова старик несколькими словами обрушил ее постройку. В первый раз в жизни они не поняли друг друга. Шура удивилась, почему дядя, вместо того чтобы посоветовать, как обойти затруднения, преувеличивает их и убеждает ее отказаться от работы. Дядя же, в свою очередь, не мог понять, как это девочка, которая живет здесь в доме и больше всего на свете любит "Пиковую даму" и шоколадный пломбир, приходит к нему с советами – к нему, десяток лет положившему на разрешение этой проблемы. И старик, стараясь быть терпеливым, подробно объяснил Шуре, что она еще школьница, а научная работа – серьезное дело.
"ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ БУНТАРИ"
ВОЗРАЖЕНИЯ дяди останавливали Шуру, но не надолго. Идея прочно владела ею – она думала о ней днем и ночью, читала книги, считала и через некоторое время находила как будто бы убедительные опровержения. Дядя с неохотой спорил с ней, и Шура в конце концов стала обращаться к помощникам старика Хитрово – к его собственным сотрудникам: ведь каждый из них бывал у них в доме и знал Шуру уже много лет.
Кое-кто из них заинтересовался. Решено было повторить Шурины опыты в Сельскохозяйственном институте. В самом институте образовалась целая группа, как их называли там, "электрических бунтарей", и после нескольких чрезвычайно бурных заседаний Ученого Совета профессор Хитрово скрепя сердце должен был согласиться, чтобы рядом с его оркестром обосновались конденсаторы и разрядники электриков.
Лучший ученик Александра Петровича – аспирант Нерубин – надежда старика, как он называл его – "сын но работе", изменил профессору и возглавил работу группы. Многие научные сотрудники – среди них такие, как Карпов, – которые не один год возились с музыкой Хитрово, перешли к "бунтарям". Кроме того, были приглашены со стороны инженеры-электротехники Глебов и Кирюшин.
Сама Шура работала в группе нерегулярно. Она была занята своими лекциями и экзаменами и могла приходить в Сельскохозяйственный институт только но вечерам или во время каникул. И хотя идея электростатического передвижения облаков по-прежнему называлась в группе "методом Шуры Хитрово", девушка видела, как в процессе работы от ее первоначальных предложений остались лишь пунктирные очертания. Менялись не только технические подробности, но даже принципиальные основы. Шура, например, предполагала ловить конденсатором естественные облака, в лаборатории же гораздо лучше удавался предложенный Нерубиным метод искусственной заготовки облаков, при котором водяной пар из воздуха осаждался на заранее заготовленную наэлектризованную пыль или кристаллы хлористого кальция. Недаром столько раз повторял Шуре Глебов при прощании:
– Больше всего я верю в пыль!
Шура очень любила приходить в институт после долгого перерыва (это бывало во время экзаменов). Сначала казалось, что ничего не изменилось – точно так же Кирюшин, попыхивая трубкой, водит движком логарифмической линейки, Глебов носится по лаборатории, кричит на чертежниц. Нерубин горбится в углу над справочниками, зажав уши ладонями, но потом оказывалось, что у каждого припасен какой-то сюрприз для Шуры: Глебов привез опытную модель с завода, Кирюшин закончил макет, Нерубин проделал новые опыты, и можно прочесть их подробные описания в журнале.
У самой Шуры не было строго определенных обязанностей. Обычно она помогала тому, у кого было больше всего работы, – проводила эксперименты, вела протоколы, конструировала, считала и не гнушалась даже копировать бесконечные рабочие чертежи Глебова.
Когда она пришла в институт, у нее не было еще опыта научной работы. Ей казалось: если идея решена правильно, через неделю-две все будет готово. На правильном пути возникало столько неожиданных практических мелочей, и все эти мелочи каждую минуту ставили под сомнение самую идею.
Нерубин учил Шуру стойкости, широте мышления, умению охватывать множество смежных вопросов, Кирюшин – терпению. "Главное – система", говаривал он, выколачивая трубку. "Электробунтари" так и звали его: "Система".
Почти год работала группа над созданием специальных шарообразных конденсаторов. Несколько сот их пришлось объединить в электростатический невод, тот самый, который буксировал самолет Зорина. Глебов и еще два человека из группы работали исключительно над системой управления невода. Одновременно Кирюшин начал разрабатывать электромагнитный облакопровод – нечто вроде газопровода, по которому тучи шли бы беспрерывным потоком от морских берегов в засушливые области.
И еще год прошел, прежде чем был испытан наконец электростатический невод на лугу за институтом. Удалось провести клочки тумана на буксире у автомашины и затем вызвать дождь при помощи наэлектризованного песка. В то же время была создана и модель облакопровода.
Таким образом, первые успехи были достигнуты. Мною было еще неясного, хотелось и нужно было поработать еще, однако природа не ждала. Уже с конца апреля над Волгой установились яркие голубые дни и безоблачное небо – погода, такая приятная для загорающих и такая опасная для всходов! Стране угрожала новая засуха, и в этих условиях работа "электробунтарей" становилась все более актуальной. В конце концов, проведя ночь за спорами, группа составила телеграмму в Кремль в 224 слова и в этих 224 словах, изложив все свои успехи и надежды, просила, в частности, предоставить в ее распоряжение самолет, чтобы произвести опыт доставки промышленного дождя с Каспийского моря в Саратов.
Страшнее всего было на почте. Очень уж дикими глазами смотрела телеграфистка.
Ответа из Кремля ожидали недели через две, но уже на третий день прибыл вызов: представителя группы требовали в Москву для доклада. Естественно, поехал Нерубин – самый способный, самый солидный. Его проводили 9 мая, и, гораздо раньше чем пришли от него какие-либо известия, Саратовский аэропорт проедал институту самолет, а еще через два дня в дверь Шуры постучались летчик Зорин и бортмеханик Бочкарев.
О том, что первый полет совершит именно Шура, было решено заранее, как только выяснилось, что от института может полететь только один человек (больше самолет не вмещал).
Хотел лететь Глебов – проверять работу невода, хотел лететь Кирюшин, чтобы проследить за движением облака в электрическом поле. Нерубин прислал телеграмму, чтобы подождали его – старику Карпову необходимо было изучать явления конденсации, и в конце концов все сошлись на кандидатуре Шуры. Она помогала каждому, никто не знал работу группы так всесторонне. Кроме того, это было ее почетное право – быть первой. Она не была вождем "электрического бунта", но, во всяком случае, главным зачинщиком.
Что было дальше, Зорин и Василий видели сами. Найдя наконец у самой иранской границы подходящее дождевое облако, Шура развернула свою электростатическую сеть, зарядила ее и хотела захватить часть облака.
Произошла неудача, возможно зависевшая?.. Шура сама не знала точно, от чего зависела эта неудача – может быть, она не успела зарядить невод до необходимого потенциала. Но других облаков поблизости не было, и тогда она решила применить другой метод, безотказно получавшийся в лаборатории, – "пылевой". По этому методу в воздух, насыщенный водяными парами, вводилась наэлектризованная пыль, и на ней оседала влага. Шура решила лететь в Баку за дымом, а затем над морем (где наверняка достаточно водяного пара), чтобы собрать испарения на частицах дыма. Но и этот метод почему-то отказал, и теперь Шура не знала, что делать. Она гнала сомнения и с тревогой спрашивала себя, не зря ли она так настаивала, чтобы ей доверили первый полет, не подвела ли она себя и группу неудачей, не поспешили ли все они с письмом в Кремль.
Василий долго молчал, мечтательно глядя на Большую Медведицу.
– Да, – вымолвил он наконец, – теперь я понимаю, что вы моей мамаше обещали. Эх, хорошо бы в колхоз с дождиком явиться! Самое время сейчас.
Еще дольше молчал Зорин. Летчик гордился тем, что он всегда говорит в глаза резкую правду, и теперь он медлил, подыскивая в уме самые правильные слова.
– Честно говоря, Александра Леонтьевна, – сказал он, – мы с Василием не очень обрадовались командировке в ваш институт. И мы думали: слетаем, отделаемся как можно скорее – и в часть. Вы сами виноваты в этом отчасти – нужно было сразу ввести нас в курс дела. Но это не важно. Важно вот что: первый полет, хотя бы и неудачный, совершен. Вы сами говорили: неудача – это мостик к конечному успеху. Самое главное сейчас – провести как можно больше полетов. Если хотите, мы будем летать с вами все лето, попросим командование продлить нам командировку. Удача придет когда-нибудь. Нужно только очень хотеть… А теперь пошли спать! – закончил он и раскидал догорающие угли.
Кое-кто из них заинтересовался. Решено было повторить Шурины опыты в Сельскохозяйственном институте. В самом институте образовалась целая группа, как их называли там, "электрических бунтарей", и после нескольких чрезвычайно бурных заседаний Ученого Совета профессор Хитрово скрепя сердце должен был согласиться, чтобы рядом с его оркестром обосновались конденсаторы и разрядники электриков.
Лучший ученик Александра Петровича – аспирант Нерубин – надежда старика, как он называл его – "сын но работе", изменил профессору и возглавил работу группы. Многие научные сотрудники – среди них такие, как Карпов, – которые не один год возились с музыкой Хитрово, перешли к "бунтарям". Кроме того, были приглашены со стороны инженеры-электротехники Глебов и Кирюшин.
Сама Шура работала в группе нерегулярно. Она была занята своими лекциями и экзаменами и могла приходить в Сельскохозяйственный институт только но вечерам или во время каникул. И хотя идея электростатического передвижения облаков по-прежнему называлась в группе "методом Шуры Хитрово", девушка видела, как в процессе работы от ее первоначальных предложений остались лишь пунктирные очертания. Менялись не только технические подробности, но даже принципиальные основы. Шура, например, предполагала ловить конденсатором естественные облака, в лаборатории же гораздо лучше удавался предложенный Нерубиным метод искусственной заготовки облаков, при котором водяной пар из воздуха осаждался на заранее заготовленную наэлектризованную пыль или кристаллы хлористого кальция. Недаром столько раз повторял Шуре Глебов при прощании:
– Больше всего я верю в пыль!
Шура очень любила приходить в институт после долгого перерыва (это бывало во время экзаменов). Сначала казалось, что ничего не изменилось – точно так же Кирюшин, попыхивая трубкой, водит движком логарифмической линейки, Глебов носится по лаборатории, кричит на чертежниц. Нерубин горбится в углу над справочниками, зажав уши ладонями, но потом оказывалось, что у каждого припасен какой-то сюрприз для Шуры: Глебов привез опытную модель с завода, Кирюшин закончил макет, Нерубин проделал новые опыты, и можно прочесть их подробные описания в журнале.
У самой Шуры не было строго определенных обязанностей. Обычно она помогала тому, у кого было больше всего работы, – проводила эксперименты, вела протоколы, конструировала, считала и не гнушалась даже копировать бесконечные рабочие чертежи Глебова.
Когда она пришла в институт, у нее не было еще опыта научной работы. Ей казалось: если идея решена правильно, через неделю-две все будет готово. На правильном пути возникало столько неожиданных практических мелочей, и все эти мелочи каждую минуту ставили под сомнение самую идею.
Нерубин учил Шуру стойкости, широте мышления, умению охватывать множество смежных вопросов, Кирюшин – терпению. "Главное – система", говаривал он, выколачивая трубку. "Электробунтари" так и звали его: "Система".
Почти год работала группа над созданием специальных шарообразных конденсаторов. Несколько сот их пришлось объединить в электростатический невод, тот самый, который буксировал самолет Зорина. Глебов и еще два человека из группы работали исключительно над системой управления невода. Одновременно Кирюшин начал разрабатывать электромагнитный облакопровод – нечто вроде газопровода, по которому тучи шли бы беспрерывным потоком от морских берегов в засушливые области.
И еще год прошел, прежде чем был испытан наконец электростатический невод на лугу за институтом. Удалось провести клочки тумана на буксире у автомашины и затем вызвать дождь при помощи наэлектризованного песка. В то же время была создана и модель облакопровода.
Таким образом, первые успехи были достигнуты. Мною было еще неясного, хотелось и нужно было поработать еще, однако природа не ждала. Уже с конца апреля над Волгой установились яркие голубые дни и безоблачное небо – погода, такая приятная для загорающих и такая опасная для всходов! Стране угрожала новая засуха, и в этих условиях работа "электробунтарей" становилась все более актуальной. В конце концов, проведя ночь за спорами, группа составила телеграмму в Кремль в 224 слова и в этих 224 словах, изложив все свои успехи и надежды, просила, в частности, предоставить в ее распоряжение самолет, чтобы произвести опыт доставки промышленного дождя с Каспийского моря в Саратов.
Страшнее всего было на почте. Очень уж дикими глазами смотрела телеграфистка.
Ответа из Кремля ожидали недели через две, но уже на третий день прибыл вызов: представителя группы требовали в Москву для доклада. Естественно, поехал Нерубин – самый способный, самый солидный. Его проводили 9 мая, и, гораздо раньше чем пришли от него какие-либо известия, Саратовский аэропорт проедал институту самолет, а еще через два дня в дверь Шуры постучались летчик Зорин и бортмеханик Бочкарев.
О том, что первый полет совершит именно Шура, было решено заранее, как только выяснилось, что от института может полететь только один человек (больше самолет не вмещал).
Хотел лететь Глебов – проверять работу невода, хотел лететь Кирюшин, чтобы проследить за движением облака в электрическом поле. Нерубин прислал телеграмму, чтобы подождали его – старику Карпову необходимо было изучать явления конденсации, и в конце концов все сошлись на кандидатуре Шуры. Она помогала каждому, никто не знал работу группы так всесторонне. Кроме того, это было ее почетное право – быть первой. Она не была вождем "электрического бунта", но, во всяком случае, главным зачинщиком.
Что было дальше, Зорин и Василий видели сами. Найдя наконец у самой иранской границы подходящее дождевое облако, Шура развернула свою электростатическую сеть, зарядила ее и хотела захватить часть облака.
Произошла неудача, возможно зависевшая?.. Шура сама не знала точно, от чего зависела эта неудача – может быть, она не успела зарядить невод до необходимого потенциала. Но других облаков поблизости не было, и тогда она решила применить другой метод, безотказно получавшийся в лаборатории, – "пылевой". По этому методу в воздух, насыщенный водяными парами, вводилась наэлектризованная пыль, и на ней оседала влага. Шура решила лететь в Баку за дымом, а затем над морем (где наверняка достаточно водяного пара), чтобы собрать испарения на частицах дыма. Но и этот метод почему-то отказал, и теперь Шура не знала, что делать. Она гнала сомнения и с тревогой спрашивала себя, не зря ли она так настаивала, чтобы ей доверили первый полет, не подвела ли она себя и группу неудачей, не поспешили ли все они с письмом в Кремль.
Василий долго молчал, мечтательно глядя на Большую Медведицу.
– Да, – вымолвил он наконец, – теперь я понимаю, что вы моей мамаше обещали. Эх, хорошо бы в колхоз с дождиком явиться! Самое время сейчас.
Еще дольше молчал Зорин. Летчик гордился тем, что он всегда говорит в глаза резкую правду, и теперь он медлил, подыскивая в уме самые правильные слова.
– Честно говоря, Александра Леонтьевна, – сказал он, – мы с Василием не очень обрадовались командировке в ваш институт. И мы думали: слетаем, отделаемся как можно скорее – и в часть. Вы сами виноваты в этом отчасти – нужно было сразу ввести нас в курс дела. Но это не важно. Важно вот что: первый полет, хотя бы и неудачный, совершен. Вы сами говорили: неудача – это мостик к конечному успеху. Самое главное сейчас – провести как можно больше полетов. Если хотите, мы будем летать с вами все лето, попросим командование продлить нам командировку. Удача придет когда-нибудь. Нужно только очень хотеть… А теперь пошли спать! – закончил он и раскидал догорающие угли.
ЦЕННЫЙ ГРУЗ
ЛЕТЧИК и бортмеханик встали затемно. Накануне решено было лететь во влажный район Ленкорани и прибыть туда к рассвету, когда над остывшей за ночь эемлей создаются самые благоприятные условия для конденсации, проще говоря – когда роса выпадает. Шура очень надеялась на утро, ведь большая часть опытов в Саратове проводилась с ночным туманом.
Пока самолет готовили к отлету, восток начал сереть. Парная вечерняя погода сменилась утренней свежестью.
С моря потянул ветерок, и Зорин, опасаясь, чтобы не развело сильную волну, решил стартовать немедленно.
Почему-то самолет очень долго не мог оторваться от воды. Зорин приписал это сопротивлению волг. И сразу же после взлета он стал замечать, что происходит что-то неладное. Машина набирала скорость и высоту так, как будто она была тяжело нагружена. Горючее подавалось нормально – все приборы отмечали это, а скорость между тем с трудом дотянулась до 170 километров в час – цифры ничтожной.
Моторы сдают? Летчик прислушался. Нет, моторы работали ровно. Может быть, бензинопровод засорился? Приборы не показывали этого.
Еще при первом развороте Зорин обратил внимание на то, что машина туго маневрирует. Он попробовал сделать еще один разворот. Самолет послушно повернулся, но затем скорость его внезапно упала. Зорин с трудом предупредил проваливание.
Он поспешно разбудил прикорнувшего рядом с ним Василия.
– Вася, что-то неладно с рулем поворота. Погляди, может быть, провода запутались. Я что-то ничего не вижу – туман сзади, темно.
Василий еще во сне, шестым солдатским чутьем, услышал приказание и открыл люк, не успев как следует проснуться и дотереть глаза.
Он долго не мог разобрать ничего в предрассветной мгле. Зорин сделал новый вираж, и снова стрелка указателя скорости катастрофически поползла к нулю. И тогда Василий вскричал неожиданно:
– Товарищ, лейтенант, оно на хвосте у нас!.. Облако на хвосте… Мы его волочим!
Теперь и лейтенант на фоне светлеющего неба увидел сбоку за самолетом, там, где должен был быть электростатический невод, небольшое облачко. Клочья его, поспешно меняя место, стремились повернуть за самолетом.
Бортмеханик разбудил Шуру. Девушка выглянула и люк, всплеснула руками и застыла с открытым ртом и восторженно умиленным выражением. Она смотрела на кипящий туман, как мать глядит на оловянного цвета глазки своего новорожденного первенца.
– Это оно, – шептала она, – получилось!
И вдруг, перебивая себя, заговорила захлебываясь:
– Товарищи, вы понимаете – получилось! Какая же я дура, гоняла вчера самолет и удивлялась, почему ничего не выходит. А нужно было только время и холодок: Вы понимаете, за ночь осели пары, и вот оно – облако, любуйтесь на него!
Сразу стало понятно, почему с таким трудом набирал скорость самолет: ведь он должен был разогнать тяжелую массу водяного пара, очень плохо обтекаемого. А при повороте эта масса шла по инерции вперед и тянула за собой самолет. Она не могла повернуть – у нее не было руля.
– Ну, теперь, – сказала Шура, когда каждый досыта налюбовался новорожденным облаком, – теперь домой, в Саратов! Всем покажем…
Зорин сделал осторожный, очень пологий поворот и взял курс на север. Справа от него из-за базальтовой стены Мангышлака через каждое ущелье прорывались солнечные лучи. Небо было такое же бледное и прозрачное, как вчера. Одно единственное облачко скользило по нему – их собственное.
В самолете царила радостная атмосфера. Они трое были в невиданной экспедиции и спешили с вестью об открытии на родину.
Из прозрачных небесных глубин они везли с собой облако – вот оно на буксире у самолета, крепко привязано электростатическими силами.
И летчик, занятый приборами, про себя, а остальные вслух мечтали, как они истратят добытое сокровище.
– Обязательно в деревню к моей мамаше! – кричал Василий. – Помните, вы обещали? Такую поливку устроим – всему району на зависть! Пусть радуются на свою капусту.
– Нет, сначала в Саратов. Интересно, что дядя скажет. Десять лет отдала бы, чтобы стоять рядом с ним. Скорее бы, товарищ лейтенант!
– А может, сразу в Москву? – предлагал Василий. – Развернемся над Садовым кольцом и польем его хорошенько. Хотя никого там в Москве дождем не удивишь.
Как обычно, возвращение казалось необычайно долгим, тем более сейчас, когда скорость самолета была так невелика. Вчера, пересекая море, Шура удивлялась, какое оно маленькое: только отошли от берега – глядь, уже противоположный. А сегодня конца-краю не было зеленовато-серой глади, и вчерашнее ощущение неподвижности самолета над морем, происходившее из-за однообразия впечатлений, сегодня еще более усиливалось нетерпением.
Наконец, около 8 часов утра, желтоватое мелкое море сменилось чересполосицей песчаных островов. На горизонте ослепительно засверкали солончаки. Каспийское море кончилось. До Саратова оставалось каких-нибудь 500 – 600 километров.
– Представьте себе, – говорила Шура Василию, – эти самые берега через несколько лет. Вот они лежат у самого моря – казалось бы, здесь должен быть приморский климат. Но нет, облака, зародившиеся над Каспийским морем, попадают неведомо куда, но только не туда, куда надо. Здесь бесконечно много солнца, ничуть не меньше, чем в Крыму. Мы добавим сюда воды, совсем немного – три своевременных дождя, двадцать сантиметров осадков, и на этой самой пустыне будут великолепные хлопковые поля. Все будет зелено вокруг. Сейчас солнце испаряет на Каспийском море толщу воды на один метр в течение года. Значит, на каждом гектаре моря можно собрать воды достаточно, чтобы превратить в цветущие поля пять гектаров побережья. И совсем не нужны для этого самолеты, – продолжала мечтать Шура. – Будет в каждом колхозе свой катерок – та же самая моторная "тюленка" или, скажем, машинно-дождевая станция на берегу. С вечера выйдет катер в море с пылью, закинет в небо электростатический невод, и поутру – пожалуйста: поливка хлопка в колхозе.
Под ними тянулась однообразная плоская равнина. Солнце поднялось уже сравнительно высоко. Четкая тень самолета бежала по холмам, переламываясь на скатах, а за нею, в отдалении, спешила каплеобразная тень облака, обкатанная сопротивлением воздуха.
Всякий раз, замолкнув, Шура вспоминала, что до Саратова еще несколько часов, и просила Зорина:
– Товарищ лейтенант, нельзя ли скорее? Где мы летим сейчас? Ну, пожалуйста, постарайтесь хоть капельку скорее.
Зорин и сам торопился доставить облако к месту назначения. Строго придерживаясь прямой, не тратя скорость на поворотах, он сумел разогнать облако до 180 – 200, затем до 210 километров в час. Сначала он был очень доволен, но скорость все росла, и неприятное подозрение зародилось у него в голове. Некоторое время он внимательно изучал облако в зеркале и вдруг обернулся к девушке:
– Посмотрите, Шура, по-моему, облако тает. Конденсаторы просвечивают, раньше их не было видно.
Шура, весело рассказывавшая что-то Василию, осеклась на полуслове.
– Да, действительно… тает, – упавшим голосом произнесла она, вглядевшись в облако. Василий попытался ее утешить:
Пока самолет готовили к отлету, восток начал сереть. Парная вечерняя погода сменилась утренней свежестью.
С моря потянул ветерок, и Зорин, опасаясь, чтобы не развело сильную волну, решил стартовать немедленно.
Почему-то самолет очень долго не мог оторваться от воды. Зорин приписал это сопротивлению волг. И сразу же после взлета он стал замечать, что происходит что-то неладное. Машина набирала скорость и высоту так, как будто она была тяжело нагружена. Горючее подавалось нормально – все приборы отмечали это, а скорость между тем с трудом дотянулась до 170 километров в час – цифры ничтожной.
Моторы сдают? Летчик прислушался. Нет, моторы работали ровно. Может быть, бензинопровод засорился? Приборы не показывали этого.
Еще при первом развороте Зорин обратил внимание на то, что машина туго маневрирует. Он попробовал сделать еще один разворот. Самолет послушно повернулся, но затем скорость его внезапно упала. Зорин с трудом предупредил проваливание.
Он поспешно разбудил прикорнувшего рядом с ним Василия.
– Вася, что-то неладно с рулем поворота. Погляди, может быть, провода запутались. Я что-то ничего не вижу – туман сзади, темно.
Василий еще во сне, шестым солдатским чутьем, услышал приказание и открыл люк, не успев как следует проснуться и дотереть глаза.
Он долго не мог разобрать ничего в предрассветной мгле. Зорин сделал новый вираж, и снова стрелка указателя скорости катастрофически поползла к нулю. И тогда Василий вскричал неожиданно:
– Товарищ, лейтенант, оно на хвосте у нас!.. Облако на хвосте… Мы его волочим!
Теперь и лейтенант на фоне светлеющего неба увидел сбоку за самолетом, там, где должен был быть электростатический невод, небольшое облачко. Клочья его, поспешно меняя место, стремились повернуть за самолетом.
Бортмеханик разбудил Шуру. Девушка выглянула и люк, всплеснула руками и застыла с открытым ртом и восторженно умиленным выражением. Она смотрела на кипящий туман, как мать глядит на оловянного цвета глазки своего новорожденного первенца.
– Это оно, – шептала она, – получилось!
И вдруг, перебивая себя, заговорила захлебываясь:
– Товарищи, вы понимаете – получилось! Какая же я дура, гоняла вчера самолет и удивлялась, почему ничего не выходит. А нужно было только время и холодок: Вы понимаете, за ночь осели пары, и вот оно – облако, любуйтесь на него!
Сразу стало понятно, почему с таким трудом набирал скорость самолет: ведь он должен был разогнать тяжелую массу водяного пара, очень плохо обтекаемого. А при повороте эта масса шла по инерции вперед и тянула за собой самолет. Она не могла повернуть – у нее не было руля.
– Ну, теперь, – сказала Шура, когда каждый досыта налюбовался новорожденным облаком, – теперь домой, в Саратов! Всем покажем…
Зорин сделал осторожный, очень пологий поворот и взял курс на север. Справа от него из-за базальтовой стены Мангышлака через каждое ущелье прорывались солнечные лучи. Небо было такое же бледное и прозрачное, как вчера. Одно единственное облачко скользило по нему – их собственное.
В самолете царила радостная атмосфера. Они трое были в невиданной экспедиции и спешили с вестью об открытии на родину.
Из прозрачных небесных глубин они везли с собой облако – вот оно на буксире у самолета, крепко привязано электростатическими силами.
И летчик, занятый приборами, про себя, а остальные вслух мечтали, как они истратят добытое сокровище.
– Обязательно в деревню к моей мамаше! – кричал Василий. – Помните, вы обещали? Такую поливку устроим – всему району на зависть! Пусть радуются на свою капусту.
– Нет, сначала в Саратов. Интересно, что дядя скажет. Десять лет отдала бы, чтобы стоять рядом с ним. Скорее бы, товарищ лейтенант!
– А может, сразу в Москву? – предлагал Василий. – Развернемся над Садовым кольцом и польем его хорошенько. Хотя никого там в Москве дождем не удивишь.
Как обычно, возвращение казалось необычайно долгим, тем более сейчас, когда скорость самолета была так невелика. Вчера, пересекая море, Шура удивлялась, какое оно маленькое: только отошли от берега – глядь, уже противоположный. А сегодня конца-краю не было зеленовато-серой глади, и вчерашнее ощущение неподвижности самолета над морем, происходившее из-за однообразия впечатлений, сегодня еще более усиливалось нетерпением.
Наконец, около 8 часов утра, желтоватое мелкое море сменилось чересполосицей песчаных островов. На горизонте ослепительно засверкали солончаки. Каспийское море кончилось. До Саратова оставалось каких-нибудь 500 – 600 километров.
– Представьте себе, – говорила Шура Василию, – эти самые берега через несколько лет. Вот они лежат у самого моря – казалось бы, здесь должен быть приморский климат. Но нет, облака, зародившиеся над Каспийским морем, попадают неведомо куда, но только не туда, куда надо. Здесь бесконечно много солнца, ничуть не меньше, чем в Крыму. Мы добавим сюда воды, совсем немного – три своевременных дождя, двадцать сантиметров осадков, и на этой самой пустыне будут великолепные хлопковые поля. Все будет зелено вокруг. Сейчас солнце испаряет на Каспийском море толщу воды на один метр в течение года. Значит, на каждом гектаре моря можно собрать воды достаточно, чтобы превратить в цветущие поля пять гектаров побережья. И совсем не нужны для этого самолеты, – продолжала мечтать Шура. – Будет в каждом колхозе свой катерок – та же самая моторная "тюленка" или, скажем, машинно-дождевая станция на берегу. С вечера выйдет катер в море с пылью, закинет в небо электростатический невод, и поутру – пожалуйста: поливка хлопка в колхозе.
Под ними тянулась однообразная плоская равнина. Солнце поднялось уже сравнительно высоко. Четкая тень самолета бежала по холмам, переламываясь на скатах, а за нею, в отдалении, спешила каплеобразная тень облака, обкатанная сопротивлением воздуха.
Всякий раз, замолкнув, Шура вспоминала, что до Саратова еще несколько часов, и просила Зорина:
– Товарищ лейтенант, нельзя ли скорее? Где мы летим сейчас? Ну, пожалуйста, постарайтесь хоть капельку скорее.
Зорин и сам торопился доставить облако к месту назначения. Строго придерживаясь прямой, не тратя скорость на поворотах, он сумел разогнать облако до 180 – 200, затем до 210 километров в час. Сначала он был очень доволен, но скорость все росла, и неприятное подозрение зародилось у него в голове. Некоторое время он внимательно изучал облако в зеркале и вдруг обернулся к девушке:
– Посмотрите, Шура, по-моему, облако тает. Конденсаторы просвечивают, раньше их не было видно.
Шура, весело рассказывавшая что-то Василию, осеклась на полуслове.
– Да, действительно… тает, – упавшим голосом произнесла она, вглядевшись в облако. Василий попытался ее утешить: