Страница:
Глубокое изменение в ее чувствах к России произошло уже после отречения Государя, после испытанных ею и всей ее семьей всевозможных страданий.
Пройдя через горнило этих страданий, она как бы совершенно очистилась от земной суеты, властолюбия и честолюбия.
Здесь именно сказалась ее в высшей степени благородная, возвышенная натура. Когда в Тобольске у нее закралась мысль, что Государя хотят увезти, чтобы, путем использования его царского престижа, закрепить условия Брест-Литовского мира, ей и в голову не пришла возможность использовать это для восстановления своего царского положения или хотя бы для избавления дорогих ее сердцу детей и мужа от дальнейших страданий. Мысли ее в тот момент всецело были сосредоточены на России, на ее благе, на ее чести, и она решается даже расстаться с Наследником и тремя из своих дочерей, чтобы ехать вместе с Государем и поддержать его в отказе от санкционирования чего либо невыгодного для России.
Письма ее из Тобольска к А. А. Вырубовой об этом свидетельствуют с необыкновенной яркостью: "О, Боже, спаси Poccию, - пишет она 10-го декабря 1917 г. - Это крик души днем и ночью, {51} все в этом для меня. Только не этот постыдный ужасный мир", - и дальше: - "нельзя вырвать любовь из моего сердца к России, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце. Но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет".
"Такой кошмар, что немцы должны спасти Poccию; что может быть хуже и более унизительным, чем это"... - пишет заточенная Царица, когда до нее доходят в марте 1918 года, сведения о том, что немцы предполагают свергнуть большевиков.
"Боже, что немцы делают. Наводят порядок в городах, но все берут... уголь, семена, все берут. Чувствую себя матерью этой страны и страдаю как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения".
Сколько бескорыстной любви в этих словах, сколько самоотвержения, при полном отсутствии малейшей жалобы на положение свое и семьи, - сколько благородного чувства!
Как бы ни относиться к государственной деятельности убиенной Царицы, как ни расценивать последствия этой деятельности, нельзя без умиления читать приведенные строки.
{52}
5.
Если рассудок Александры Феодоровны подчас затемнялся ее неудержимой страстностью, если на ее решения пагубно влияли присущие ей властность и самоуверенность, то все же главной причиной тех глубоких ошибок, в которые она впала в последние годы царствования Николая II, была другая сторона ее духовного облика, с годами приобретавшая все большую власть над нею и понемногу превратившаяся в определенно болезненное состояние, а именно ее всепроникающий, глубокий мистицизм.
Члены Гессенского Дома, к которому принадлежала Императрица, были подвержены мистицизму с давних пор во многих поколениях. В числе своих предков, они, между прочим, считают причисленную к лику святых Елисавету Венгерскую, почитая ее за образец, которому должно следовать. На почве мистицизма завязалась долголетняя тесная дружба матери Александры Феодоровны с известным теологом Давидом Штраусом. Повышенной религиозностью, переходящей в мистицизм, была преисполнена и сестра Государыни, великая княгиня Елисавета Феодоровна.
В Александре Феодоровне глубокая религиозность проявлялась с молодости, наружно выражаясь, между прочим, в том, что она долгие часы простаивала на коленях на молитве. {53} Побуждаемая той же религиозностью, она восприяла перед вступлением в брак православие всем своим существом. Последнее оказалось для нее задачей не трудной; в православии она нашла обильную пищу для своей природной склонности к таинственному и чудесному.
Именно этим надо объяснить ее решимость переменить веру, на что, как это видно из дневника Государя, первоначально она не соглашалась.
Действительно, Александра Феодоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семидесятых годов прошлого века русская культурная общественность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, при том православием, приблизительно 16-го века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной Церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, - проникается верой в "божьих людей" - отшельников, схимников, юродивых и прорицателей.
Войти в сношение с людьми этого типа Государыня стремится с первых лет своей жизни в России и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где Императрица с ними иногда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязывается их радушно угощать.
Царица по этому поводу даже говорила, что ей известны, высказываемые по ее адресу, упреки {54} за то, что она охотно видится и беседует со странниками и различными "божьими людьми". - "Но моему уму и сердцу, прибавляла она, - подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри Церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами"?
Одновременно она углубляется в чтение творений Отцов Церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который Государыня научилась вполне свободно понимать.
Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода.
Образчики ее мистицизма, переходящего в грубое суеверие, имеются в ее письмах к Государю. Столь неожиданная для доктора философии Кэмбриджского университета, коим она числилась, вера в чудодейственность гребешка, подаренного Государю Распутиным, свидетельствует о полном порабощении некоторых сторон ее духовного облика.
По поводу этого гребешка Александра Феодоровна 15-го сентября 1915 г. пишет Государю:
"Не забудь перед заседанием министров подержать в руках гребешок и несколько раз расчесать волосы его гребнем". Еще более удивительна фраза, помещенная ею в письме {55} от 9-го сентября: "Моя икона с колокольчиком, действительно, научила меня распознавать людей. Эта икона и наш Друг помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвонил бы, если бы они подошли ко мне с дурными намерениями".
На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем, утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской - ее простой народ, а высшие классы разъедены безверьем и отличаются развращенностью. (ldn-knigi; см. напр. - О. Георгий Шавельский "Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота" Нью-Йорк 1954г.; на нашей стр.)
Для укрепления в ней этого взгляда, сыграло огромную, решающую роль другое обстоятельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те условия, в которых она очутилась по прибытии в Poccию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей Императрицы, а именно тот прием, который она встретила, как со стороны некоторых членов Императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна ей однажды прямо сказала: "la societe vous deteste", - что было, конечно, преувеличением. Неприязнь к молодой Государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей Императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появлялся новый двор, ставший выше их и прилагали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, положение.
Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Феодоровны тоже народились {56} недобрые чувства к петербургскому обществу и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала.
Мало того, на этой же почве появилась у Государыни, принявшая со временем определенный болезненный характер, мнительность по отношению к людям. Едва ли не большинство Царской семьи и общества превратились в ее глазах в ее личных коварных врагов. Малейшая критика ее слов и действий или, хотя бы непризнание ее абсолютной мудрости, являлись в ее глазах неопровержимым признанием вражды к ней. Тем большим доверием, тем большей симпатией пользовались те, кто соглашался с ее предположениями, восхвалял ее решения, умело выказывал ей безграничную преданность. Под этим же влиянием развивается у Государыни и падкость к лести.
Не подлежит сомнению, что уверенность Императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство, обожает своего монарха. В этом убеждении ее поддерживали и главари "союза русского народа", забрасывавшие ее телеграммами от имени каких то фантастических, не то десяти, не то двадцати пяти тысяч отделов этого "союза".
Руководители "союза" вводили в заблуждение и самого Государя. Так, однажды, на докладе Родзянко по поводу его указаний на растущее недовольство в народных массах, Государь ему сказал: "Это не верно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность" - и, указав на лежащую у него на столе объемистую пачку бумаг, прибавил: - "вот выражения народных чувств, мною {57} ежедневно получаемые: в них высказывается любовь к Царю".
Как было Николаю II и Александре Феодоровне не верить этим заявлениям, когда при каждом путешествии вглубь России несметные народные толпы, с неподдельным восторгом, встречали и провожали царскую чету, когда в Костроме, при посещении Царской семьей колыбели их рода, в год трехсотлетия царствования Дома Романовых, народная толпа в истерическом восторге бросилась вслед за отходящим от пристани царским пароходом прямо в Волгу (благо берег ее был отлогий, а глубина незначительная)? Когда, не далее, как месяца за два до революции, Императрица в Новгороде была вновь свидетельницей, вызванного ее приездом, народного восторга? Сопровождавшая ее в этом путешествии А. А. Вырубова не преминула при этом заявить: "ну, что скажут теперь, после этого приема, думские болтуны"? - а Императрица со своей стороны, подчеркнула то обстоятельство, что ее встретили с пышными адресами представители и местного земства и городского самоуправления, причем добавила: "как врут те, которые утверждают, что Россия меня не любит"!
Чтобы выяснить первопричину того холодного, если не враждебного отношения, которое Александра Феодоровна встретила, как при русском дворе, так и среди петербургского общества, надо вернуться к тем обстоятельствам, которые предшествовали ее браку с русским Императором.
Молодая принцесса Алиса Гессенская, потеряв 8 лет от роду свою мать, воспитывалась у бабушки, королевы Виктории, в Англии. Уже 14-ти лет, в 1884 году, попадает она в Россию, где гостит у своей старшей сестры, великой княгини Елисаветы Феодоровны. Здесь молодая {58} экзальтированная девушка впервые знакомится с русской церковной службой. После холодного по обстановке протестантского богослужения, торжественность православного церковного обряда с его в душу проникающими песнопениями производит на нее чарующее впечатление. В том же направлении влияют на нее и те военно-церковные торжества, которыми русский Императорский двор отличался от всех западно-европейских королевских дворов. Торжества эти в России, отличаясь исключительной азиатской роскошью, сохранили вместе с тем отпечаток московского периода русских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое.
Это должно было особенно пленить мистически настроенную девушку. К тому же случай захотел, чтобы она впервые познакомилась с обиходом русского Императорского двора в день одного из отличавшихся исключительным великолепием больших придворных балов. В обстановке этого бала знакомится она и со своим будущим супругом, юным 16-летним наследником русского престола. Молодые люди, состоящие к тому же в довольно близком родстве, (по отцу принцессы они - троюродные брат и сестра), сразу загораются взаимной симпатией. Между ними завязывается детский наивный флирт, вызывающий со стороны других их родственников-сверстников по возрасту обычные в этих случаях шутки и поддразнивания. Однако, вся их детская идиллия этим пока и ограничивается. Иной более серьезный характер приобретает она при следующем посещении России принцессой Алисой, происшедшем однако лишь 5 лет спустя, а именно, в 1889 году. В этот приезд принцесса Алиса проводит довольно {59} продолжительное время в Петергофе, уже в качестве гостьи самой Царской семьи. Возникшая за пять лет перед тем взаимная симпатия между будущими супругами не только укрепляется, но приобретает характер сильного чувства. Тем не менее, никаких дальнейших реальных последствий и этот вторичный приезд принцессы Алисы в Россию не имеет. При последующем приезде принцессы Алисы к ее сестре в Москву, в августе 1890 г., Наследнику, не взирая на все его желание, родители не разрешают свидания с ней.
В связи с этим в Петербурге, где уже успело укрепится убеждение в предстоящем браке с нею Наследника, распространяется слух, что приезжая принцесса, при ближайшем знакомстве, с ней, не пришлась по душе родителям Цесаревича, и что мысль об этом браке оставлена. Не так думала сама принцесса. Имея очевидно основания полагать, что завязавшийся у нее роман с Наследником русского престола кончится их браком, она, вернувшись в Англию, принимается за изучение русского языка, знакомится с русской литературой и даже приглашает священника русской посольской церкви в Лондоне и ведет с ним продолжительные религиозные беседы, т. е., в сущности, знакомится с догматами православной веры.
Горячо ее любящая королева Виктория, конечно, была в курсе всего этого и решилась помочь внучке с осуществлением ее мечты. Она обращается с письмом к великой княгине Елисавете Феодоровне. Сообщая ей о явном увлечении принцессы Алисы Россией и всем русским, она наивно спрашивает, не полюбилась ли ее внучка, во время пребывания своего в России, какому либо члену русского Императорского дома? Ей, де, это важно знать, так как в {60} утвердительном случае, в виду того, что члены русского Императорского дома по общему правилу могут жениться только на женщинах православного исповедывания, она, в качестве опекунши своей внучки, не будет ее конфирмовать по правилам англиканской церкви, а подготовит к принятие православия. Само собой разумеется, что это был лишь дипломатический способ подхода к вопросу, так как королева Виктория не могла не знать того, о чем толковали в это время при всех королевских дворах Европы, а именно, что полюбившийся принцессе Алисе русский великий князь не кто иной, как Наследник русского престола. Знала, разумеется, и Елисавета Феодоровна о тех нежных чувствах, которые возникли между ее младшей сестрой и Наследником и поспешила с своей стороны оказать им возможное содействие. Однако, сочувствия по этому вопросу ни у Александра III, ни у Императрицы Марии Феодоровны она не встретила.
Ей было отвечено, что Наследник еще слишком молод для вступления в брак, что он должен совершить в ближайшем времени, для расширения своего умственного горизонта, кругосветное путешествие, должен, кроме того, пройти различные стадии военной службы, а что, впрочем, если принцесса Алиса и Наследник друг другу и симпатичны, то ничего серьезного тут быть не может, кроме обыкновенных детских чувств, столь часто возникающих между кузенами и, затем, бесследно проходящих.
На этом вопрос о браке Николая Александровича с принцессой Гессенской как бы заканчивается. Наследник отправляется в дальнее плавание, а принцесса Алиса получает конфирмацию по правилам англиканской церкви.
Прошло довольно много лет, в течение {61} которых вопрос осложнился еще тем, что между русским Императорским домом и владетельным принцем Гессенским, Людовиком IV, отцом принцессы Алисы, пробежала черная кошка. Людовик IV прельщается женой русского представителя при своем дворе, некоей г-жей К. и выражает желание развести ее с мужем и на ней жениться. Узнав об этом, Александр III резко сообщает Людовику IV, что в случае, если он своего намерения не оставит, Россия отзовет раз навсегда своего представителя при княжестве Гессенском.
Так проходит еще четыре года.
В 1893 году, когда Наследнику уже исполнилось 23 года, у Государя Александра III появляются первые признаки той болезни, которая осенью 1894 г. унесла его в могилу. Старший по возрасту в роде Романовых, великий князь Михаил Николаевич, обеспокоенный тем, что Наследник, быть может, завтрашний Император, - не женат, а потому не имеет и не может иметь законного мужского потомства, решается указать Александру III на необходимость Наследнику вступить в брак. Царь, признавая в принципе, что это желательно, говорит, что принуждать к этому сына он не желает: "Поговори с ним сам, - говорит он великому князю Михаилу Николаевичу, - тебе это легче, нежели мне".
Великий князь тотчас принимает на себя эту миссию. Беседа его с Наследником очень скоро выясняет, что Наследник не только согласен вступить в брак, но даже стремится к этому, но желает он жениться на определенной девушке, на брак с которой родители его, по-видимому, не согласны, а без благословения родителей он жениться не может. Девушка же эта - принцесса Алиса Гессенская, к союзу с которой, {62} когда этот вопрос возбуждался в 1890 году великой княгиней Елисаветой Феодоровной, его родители отнеслись отрицательно.
Великий князь Михаил Николаевич, продолжая свои дипломатические переговоры между членами Царской семьи, сообщил свой разговор с Наследником Императору и Императрице. Узнав о чувстве сына к принцессе Гессенской, родители его поспешили согласиться на его желание, причем сказали, что, если они высказались в 1890 г. против этого брака, то лишь потому, что почитали Цесаревича еще слишком молодым для вступления в брак и были убеждены, что его чувство к принцессе Алисе лишь мимолетное детское увлечение, столь часто возникающее между двоюродными и троюродными братьями и сестрами в годы их ранней молодости. Коль скоро, однако, это чувство сохранилось и даже окрепло в течение 4-х лет, то они, конечно, не противятся их браку.
Однако согласие Императрицы Марии Феодоровны на брак сына, с любимой им девушкой, по-видимому, не изменило ее внутреннего отношения к будущей своей невесте. То обстоятельство, что принцесса Гессенская прибыла в Poccию и вступила в состав русской Императорской семьи в скорбные дни последних недель жизни тяжело страждущего Александра III, вероятно, еще более отдалило Mapию Феодоровну от ее заместительницы на роли Царствующей Государыни.
{63}
6.
Отчуждению Царицы от петербургского общества значительно содействовала внешняя холодность ее обращения и отсутствие у нее внешней приветливости. Происходила эта холодность, по-видимому, преимущественно от присущей Александре Феодоровне необыкновенной застенчивости и испытываемого ею смущения при общении с незнакомыми людьми. Смущение это препятствовало установлению ею простых, непринужденных отношений с лицами, ей представлявшимися, в том числе с так называемыми городскими дамами, а те разносили по городу анекдоты про ее холодность и неприступность.
Надо сказать, что петербургское общество было в этом отношении избаловано с давних пор. Русские Императрицы исконно отличались очаровательной любезностью и простотой. Императрица Mapия Феодоровна обладала чарующей приветливостью и умением сказать каждому ласковое слово. Пробыв в Poccии многие годы на положении супруги Наследника престола, она в совершенстве усвоила приемы непринужденного, но одновременно царственного ласково-любезного обращения, причем за это время успела вполне ознакомиться со всем личным составом бюрократического и светского Петербурга. Поэтому во время приемов она знала, о чем говорить о {64} представлявшимся ей, знала, что интересует каждого ее собеседника, положение и родство которого ей были неизменно известны. В результате получалось впечатление, что Императрица сама интересуется лицом ей представлявшимся или хотя бы его близкими.
В ином положении очутилась Александра Феодоровна. Она оказалась в Петербурге, как в лесу и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и приобрести симпатии общества. Так на всех парадных вечерах и приемах Мария Феодоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Феодоровна ограничивалась разговорами с приближенными и стремилась скорее удалиться во внутренние покои.
Обстоятельство это обратило на себя внимание общества. Отзвук этого имеется в дневнике того же ст. - секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "после завтрака (во дворце по случаю царских именин) обыкновенный cercle, совершаемый Марией Феодоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными"....
Внешняя холодность Александры Феодоровны неизменно приписывалась будто бы присущей ей надменности. Между тем, именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царского достоинства и не малая доза почти болезненно щепетильного самолюбия, но надменность ей была совершенно чужда.
В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной простотой и к людям, находившимся в ее личном услужении, относилась с необыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня Наследника, М. И. Вешнякова, {65} которую в Царской семье звали Меричкой, отзывалась о Государыне не иначе, как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах Императрицы также проглядывает эта черта. Она печется о здоровьи придворных служащих и даже пишет о них Государю.
Затрудняло сближение Александры Феодоровны с петербургским обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря тому, что вдовствующая Государыня по-прежнему оставалась во главе обширного ведомства учреждений Императрицы Марии (женское воспитание), а также сохранила за собой главенствующую роль в делах Российского Общества Красного Креста, молодая Императрица оказалась вне круга обычной деятельности русских Цариц.
В течение продолжительного времени она была лишена возможности применить свою кипучую энергию, удовлетворить свою жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу приближенных ко двору.
Впрочем, по отношению к обществу Александра Феодоровна, по-видимому, и принципиально считала нужным держаться на почве строгого придворного этикета, неукоснительное соблюдение которого было обязательным во всех маленьких немецких княжествах.
В этих княжествах, в том числе и в княжестве Гессенском, княжеская власть, раздавленная прусским владычеством, была только призрачной, и соблюдение этикета оставалось единственным способом сохранения за владетельным домом некоторого внешнего престижа. {66} Этим с детства привычным традициям следовала Александра Феодоровна и в России. Но они не всегда соответствовали обычаям русского двора и вызывали нарекания. Так, например, Императрица Александра Феодоровна, представлявшимся ей дамам, в том числе и пожилым, протягивала руку для целования прямо к губам, что у многих порождало возмущение. Недовольные говорили: "Императрица Мария Феодоровна, пользующаяся всеобщими симпатиями, неизменно старается, не взирая на свой возраст, де допускать дам до целования своей руки, а вчерашняя принцесса захудалого немецкого княжества, где даже умерших хоронят стоя, иначе они окажутся за пределами своей родины, демонстративно на этом настаивает".
С годами эта смущенность, охватывавшая Александру Феодоровну при приеме ею незнакомых или мало знакомых ей лиц, не только не исчезла, а, наоборот, усилилась и, по мере того, как Государыня все больше приходила к убежденно, что она окружена враждебно настроенными к ней людьми, ее манера обращения с посторонними, действительно, могла производить впечатление отталкивающей надменности. Так, осенью 1915 года во дворец прибыла депутация от Св. Синода, привезшая Государыне благословенную грамоту за ее деятельность на пользу раненых. Государыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит ее способности промолвить хотя бы несколько слов. Надо было употребить много усилий, чтобы убедить ее выйти к иерархам Церкви, причем маленький Наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие. Понятно, что прием, оказанный {67} Государыней при таких условиях, отличался натянутостью и холодностью!
Пройдя через горнило этих страданий, она как бы совершенно очистилась от земной суеты, властолюбия и честолюбия.
Здесь именно сказалась ее в высшей степени благородная, возвышенная натура. Когда в Тобольске у нее закралась мысль, что Государя хотят увезти, чтобы, путем использования его царского престижа, закрепить условия Брест-Литовского мира, ей и в голову не пришла возможность использовать это для восстановления своего царского положения или хотя бы для избавления дорогих ее сердцу детей и мужа от дальнейших страданий. Мысли ее в тот момент всецело были сосредоточены на России, на ее благе, на ее чести, и она решается даже расстаться с Наследником и тремя из своих дочерей, чтобы ехать вместе с Государем и поддержать его в отказе от санкционирования чего либо невыгодного для России.
Письма ее из Тобольска к А. А. Вырубовой об этом свидетельствуют с необыкновенной яркостью: "О, Боже, спаси Poccию, - пишет она 10-го декабря 1917 г. - Это крик души днем и ночью, {51} все в этом для меня. Только не этот постыдный ужасный мир", - и дальше: - "нельзя вырвать любовь из моего сердца к России, несмотря на черную неблагодарность к Государю, которая разрывает мое сердце. Но ведь это не вся страна. Болезнь, после которой она окрепнет".
"Такой кошмар, что немцы должны спасти Poccию; что может быть хуже и более унизительным, чем это"... - пишет заточенная Царица, когда до нее доходят в марте 1918 года, сведения о том, что немцы предполагают свергнуть большевиков.
"Боже, что немцы делают. Наводят порядок в городах, но все берут... уголь, семена, все берут. Чувствую себя матерью этой страны и страдаю как за своего ребенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения".
Сколько бескорыстной любви в этих словах, сколько самоотвержения, при полном отсутствии малейшей жалобы на положение свое и семьи, - сколько благородного чувства!
Как бы ни относиться к государственной деятельности убиенной Царицы, как ни расценивать последствия этой деятельности, нельзя без умиления читать приведенные строки.
{52}
5.
Если рассудок Александры Феодоровны подчас затемнялся ее неудержимой страстностью, если на ее решения пагубно влияли присущие ей властность и самоуверенность, то все же главной причиной тех глубоких ошибок, в которые она впала в последние годы царствования Николая II, была другая сторона ее духовного облика, с годами приобретавшая все большую власть над нею и понемногу превратившаяся в определенно болезненное состояние, а именно ее всепроникающий, глубокий мистицизм.
Члены Гессенского Дома, к которому принадлежала Императрица, были подвержены мистицизму с давних пор во многих поколениях. В числе своих предков, они, между прочим, считают причисленную к лику святых Елисавету Венгерскую, почитая ее за образец, которому должно следовать. На почве мистицизма завязалась долголетняя тесная дружба матери Александры Феодоровны с известным теологом Давидом Штраусом. Повышенной религиозностью, переходящей в мистицизм, была преисполнена и сестра Государыни, великая княгиня Елисавета Феодоровна.
В Александре Феодоровне глубокая религиозность проявлялась с молодости, наружно выражаясь, между прочим, в том, что она долгие часы простаивала на коленях на молитве. {53} Побуждаемая той же религиозностью, она восприяла перед вступлением в брак православие всем своим существом. Последнее оказалось для нее задачей не трудной; в православии она нашла обильную пищу для своей природной склонности к таинственному и чудесному.
Именно этим надо объяснить ее решимость переменить веру, на что, как это видно из дневника Государя, первоначально она не соглашалась.
Действительно, Александра Феодоровна, перейдя в православие, отнюдь не проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с семидесятых годов прошлого века русская культурная общественность. Она, наоборот, пропитала православием все свое существо, при том православием, приблизительно 16-го века. Обрела она глубокую веру не только во все догматы православия, но и во всю его обрядовую сторону. В частности, прониклась она глубокой верой в почитаемых православной Церковью святых. Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконец, и это самое главное, - проникается верой в "божьих людей" - отшельников, схимников, юродивых и прорицателей.
Войти в сношение с людьми этого типа Государыня стремится с первых лет своей жизни в России и находятся лица, которые поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в этом отношении характер старосветских домов замоскворецкого купечества. С заднего крыльца, разумеется, по чьей либо рекомендации, проникают такие лица во внутренние покои дворца, где Императрица с ними иногда подолгу беседует, а гофмаршальская часть обязывается их радушно угощать.
Царица по этому поводу даже говорила, что ей известны, высказываемые по ее адресу, упреки {54} за то, что она охотно видится и беседует со странниками и различными "божьими людьми". - "Но моему уму и сердцу, прибавляла она, - подобные люди говорят гораздо больше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах архипастыри Церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита, шуршащего своей шелковой рясой, я себя спрашиваю: какая же разница между ним и великосветскими нарядными дамами"?
Одновременно она углубляется в чтение творений Отцов Церкви. Творения эти были ее настольными книгами до такой степени, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного содержания, причем книги эти в большинстве были не только русские, но и написанные на славянском языке, который Государыня научилась вполне свободно понимать.
Любимым ее занятием, наподобие русских цариц допетровского периода, стало вышивание воздухов и других принадлежностей церковного обихода.
Образчики ее мистицизма, переходящего в грубое суеверие, имеются в ее письмах к Государю. Столь неожиданная для доктора философии Кэмбриджского университета, коим она числилась, вера в чудодейственность гребешка, подаренного Государю Распутиным, свидетельствует о полном порабощении некоторых сторон ее духовного облика.
По поводу этого гребешка Александра Феодоровна 15-го сентября 1915 г. пишет Государю:
"Не забудь перед заседанием министров подержать в руках гребешок и несколько раз расчесать волосы его гребнем". Еще более удивительна фраза, помещенная ею в письме {55} от 9-го сентября: "Моя икона с колокольчиком, действительно, научила меня распознавать людей. Эта икона и наш Друг помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвонил бы, если бы они подошли ко мне с дурными намерениями".
На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем, утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской - ее простой народ, а высшие классы разъедены безверьем и отличаются развращенностью. (ldn-knigi; см. напр. - О. Георгий Шавельский "Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота" Нью-Йорк 1954г.; на нашей стр.)
Для укрепления в ней этого взгляда, сыграло огромную, решающую роль другое обстоятельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в виду те условия, в которых она очутилась по прибытии в Poccию, почти совпавшем с ее вступлением в роль царствующей Императрицы, а именно тот прием, который она встретила, как со стороны некоторых членов Императорской фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария Павловна ей однажды прямо сказала: "la societe vous deteste", - что было, конечно, преувеличением. Неприязнь к молодой Государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор вдовствующей Императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появлялся новый двор, ставший выше их и прилагали все усилия, чтобы сохранить среди петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, положение.
Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Феодоровны тоже народились {56} недобрые чувства к петербургскому обществу и в этом кроется одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не выказывала.
Мало того, на этой же почве появилась у Государыни, принявшая со временем определенный болезненный характер, мнительность по отношению к людям. Едва ли не большинство Царской семьи и общества превратились в ее глазах в ее личных коварных врагов. Малейшая критика ее слов и действий или, хотя бы непризнание ее абсолютной мудрости, являлись в ее глазах неопровержимым признанием вражды к ней. Тем большим доверием, тем большей симпатией пользовались те, кто соглашался с ее предположениями, восхвалял ее решения, умело выказывал ей безграничную преданность. Под этим же влиянием развивается у Государыни и падкость к лести.
Не подлежит сомнению, что уверенность Императрицы в незыблемой прочности самодержавного строя в России построена была на убеждении, что простой народ, русское крестьянство, обожает своего монарха. В этом убеждении ее поддерживали и главари "союза русского народа", забрасывавшие ее телеграммами от имени каких то фантастических, не то десяти, не то двадцати пяти тысяч отделов этого "союза".
Руководители "союза" вводили в заблуждение и самого Государя. Так, однажды, на докладе Родзянко по поводу его указаний на растущее недовольство в народных массах, Государь ему сказал: "Это не верно. У меня ведь тоже есть своя осведомленность" - и, указав на лежащую у него на столе объемистую пачку бумаг, прибавил: - "вот выражения народных чувств, мною {57} ежедневно получаемые: в них высказывается любовь к Царю".
Как было Николаю II и Александре Феодоровне не верить этим заявлениям, когда при каждом путешествии вглубь России несметные народные толпы, с неподдельным восторгом, встречали и провожали царскую чету, когда в Костроме, при посещении Царской семьей колыбели их рода, в год трехсотлетия царствования Дома Романовых, народная толпа в истерическом восторге бросилась вслед за отходящим от пристани царским пароходом прямо в Волгу (благо берег ее был отлогий, а глубина незначительная)? Когда, не далее, как месяца за два до революции, Императрица в Новгороде была вновь свидетельницей, вызванного ее приездом, народного восторга? Сопровождавшая ее в этом путешествии А. А. Вырубова не преминула при этом заявить: "ну, что скажут теперь, после этого приема, думские болтуны"? - а Императрица со своей стороны, подчеркнула то обстоятельство, что ее встретили с пышными адресами представители и местного земства и городского самоуправления, причем добавила: "как врут те, которые утверждают, что Россия меня не любит"!
Чтобы выяснить первопричину того холодного, если не враждебного отношения, которое Александра Феодоровна встретила, как при русском дворе, так и среди петербургского общества, надо вернуться к тем обстоятельствам, которые предшествовали ее браку с русским Императором.
Молодая принцесса Алиса Гессенская, потеряв 8 лет от роду свою мать, воспитывалась у бабушки, королевы Виктории, в Англии. Уже 14-ти лет, в 1884 году, попадает она в Россию, где гостит у своей старшей сестры, великой княгини Елисаветы Феодоровны. Здесь молодая {58} экзальтированная девушка впервые знакомится с русской церковной службой. После холодного по обстановке протестантского богослужения, торжественность православного церковного обряда с его в душу проникающими песнопениями производит на нее чарующее впечатление. В том же направлении влияют на нее и те военно-церковные торжества, которыми русский Императорский двор отличался от всех западно-европейских королевских дворов. Торжества эти в России, отличаясь исключительной азиатской роскошью, сохранили вместе с тем отпечаток московского периода русских царей, когда власть мирская и власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли единое целое.
Это должно было особенно пленить мистически настроенную девушку. К тому же случай захотел, чтобы она впервые познакомилась с обиходом русского Императорского двора в день одного из отличавшихся исключительным великолепием больших придворных балов. В обстановке этого бала знакомится она и со своим будущим супругом, юным 16-летним наследником русского престола. Молодые люди, состоящие к тому же в довольно близком родстве, (по отцу принцессы они - троюродные брат и сестра), сразу загораются взаимной симпатией. Между ними завязывается детский наивный флирт, вызывающий со стороны других их родственников-сверстников по возрасту обычные в этих случаях шутки и поддразнивания. Однако, вся их детская идиллия этим пока и ограничивается. Иной более серьезный характер приобретает она при следующем посещении России принцессой Алисой, происшедшем однако лишь 5 лет спустя, а именно, в 1889 году. В этот приезд принцесса Алиса проводит довольно {59} продолжительное время в Петергофе, уже в качестве гостьи самой Царской семьи. Возникшая за пять лет перед тем взаимная симпатия между будущими супругами не только укрепляется, но приобретает характер сильного чувства. Тем не менее, никаких дальнейших реальных последствий и этот вторичный приезд принцессы Алисы в Россию не имеет. При последующем приезде принцессы Алисы к ее сестре в Москву, в августе 1890 г., Наследнику, не взирая на все его желание, родители не разрешают свидания с ней.
В связи с этим в Петербурге, где уже успело укрепится убеждение в предстоящем браке с нею Наследника, распространяется слух, что приезжая принцесса, при ближайшем знакомстве, с ней, не пришлась по душе родителям Цесаревича, и что мысль об этом браке оставлена. Не так думала сама принцесса. Имея очевидно основания полагать, что завязавшийся у нее роман с Наследником русского престола кончится их браком, она, вернувшись в Англию, принимается за изучение русского языка, знакомится с русской литературой и даже приглашает священника русской посольской церкви в Лондоне и ведет с ним продолжительные религиозные беседы, т. е., в сущности, знакомится с догматами православной веры.
Горячо ее любящая королева Виктория, конечно, была в курсе всего этого и решилась помочь внучке с осуществлением ее мечты. Она обращается с письмом к великой княгине Елисавете Феодоровне. Сообщая ей о явном увлечении принцессы Алисы Россией и всем русским, она наивно спрашивает, не полюбилась ли ее внучка, во время пребывания своего в России, какому либо члену русского Императорского дома? Ей, де, это важно знать, так как в {60} утвердительном случае, в виду того, что члены русского Императорского дома по общему правилу могут жениться только на женщинах православного исповедывания, она, в качестве опекунши своей внучки, не будет ее конфирмовать по правилам англиканской церкви, а подготовит к принятие православия. Само собой разумеется, что это был лишь дипломатический способ подхода к вопросу, так как королева Виктория не могла не знать того, о чем толковали в это время при всех королевских дворах Европы, а именно, что полюбившийся принцессе Алисе русский великий князь не кто иной, как Наследник русского престола. Знала, разумеется, и Елисавета Феодоровна о тех нежных чувствах, которые возникли между ее младшей сестрой и Наследником и поспешила с своей стороны оказать им возможное содействие. Однако, сочувствия по этому вопросу ни у Александра III, ни у Императрицы Марии Феодоровны она не встретила.
Ей было отвечено, что Наследник еще слишком молод для вступления в брак, что он должен совершить в ближайшем времени, для расширения своего умственного горизонта, кругосветное путешествие, должен, кроме того, пройти различные стадии военной службы, а что, впрочем, если принцесса Алиса и Наследник друг другу и симпатичны, то ничего серьезного тут быть не может, кроме обыкновенных детских чувств, столь часто возникающих между кузенами и, затем, бесследно проходящих.
На этом вопрос о браке Николая Александровича с принцессой Гессенской как бы заканчивается. Наследник отправляется в дальнее плавание, а принцесса Алиса получает конфирмацию по правилам англиканской церкви.
Прошло довольно много лет, в течение {61} которых вопрос осложнился еще тем, что между русским Императорским домом и владетельным принцем Гессенским, Людовиком IV, отцом принцессы Алисы, пробежала черная кошка. Людовик IV прельщается женой русского представителя при своем дворе, некоей г-жей К. и выражает желание развести ее с мужем и на ней жениться. Узнав об этом, Александр III резко сообщает Людовику IV, что в случае, если он своего намерения не оставит, Россия отзовет раз навсегда своего представителя при княжестве Гессенском.
Так проходит еще четыре года.
В 1893 году, когда Наследнику уже исполнилось 23 года, у Государя Александра III появляются первые признаки той болезни, которая осенью 1894 г. унесла его в могилу. Старший по возрасту в роде Романовых, великий князь Михаил Николаевич, обеспокоенный тем, что Наследник, быть может, завтрашний Император, - не женат, а потому не имеет и не может иметь законного мужского потомства, решается указать Александру III на необходимость Наследнику вступить в брак. Царь, признавая в принципе, что это желательно, говорит, что принуждать к этому сына он не желает: "Поговори с ним сам, - говорит он великому князю Михаилу Николаевичу, - тебе это легче, нежели мне".
Великий князь тотчас принимает на себя эту миссию. Беседа его с Наследником очень скоро выясняет, что Наследник не только согласен вступить в брак, но даже стремится к этому, но желает он жениться на определенной девушке, на брак с которой родители его, по-видимому, не согласны, а без благословения родителей он жениться не может. Девушка же эта - принцесса Алиса Гессенская, к союзу с которой, {62} когда этот вопрос возбуждался в 1890 году великой княгиней Елисаветой Феодоровной, его родители отнеслись отрицательно.
Великий князь Михаил Николаевич, продолжая свои дипломатические переговоры между членами Царской семьи, сообщил свой разговор с Наследником Императору и Императрице. Узнав о чувстве сына к принцессе Гессенской, родители его поспешили согласиться на его желание, причем сказали, что, если они высказались в 1890 г. против этого брака, то лишь потому, что почитали Цесаревича еще слишком молодым для вступления в брак и были убеждены, что его чувство к принцессе Алисе лишь мимолетное детское увлечение, столь часто возникающее между двоюродными и троюродными братьями и сестрами в годы их ранней молодости. Коль скоро, однако, это чувство сохранилось и даже окрепло в течение 4-х лет, то они, конечно, не противятся их браку.
Однако согласие Императрицы Марии Феодоровны на брак сына, с любимой им девушкой, по-видимому, не изменило ее внутреннего отношения к будущей своей невесте. То обстоятельство, что принцесса Гессенская прибыла в Poccию и вступила в состав русской Императорской семьи в скорбные дни последних недель жизни тяжело страждущего Александра III, вероятно, еще более отдалило Mapию Феодоровну от ее заместительницы на роли Царствующей Государыни.
{63}
6.
Отчуждению Царицы от петербургского общества значительно содействовала внешняя холодность ее обращения и отсутствие у нее внешней приветливости. Происходила эта холодность, по-видимому, преимущественно от присущей Александре Феодоровне необыкновенной застенчивости и испытываемого ею смущения при общении с незнакомыми людьми. Смущение это препятствовало установлению ею простых, непринужденных отношений с лицами, ей представлявшимися, в том числе с так называемыми городскими дамами, а те разносили по городу анекдоты про ее холодность и неприступность.
Надо сказать, что петербургское общество было в этом отношении избаловано с давних пор. Русские Императрицы исконно отличались очаровательной любезностью и простотой. Императрица Mapия Феодоровна обладала чарующей приветливостью и умением сказать каждому ласковое слово. Пробыв в Poccии многие годы на положении супруги Наследника престола, она в совершенстве усвоила приемы непринужденного, но одновременно царственного ласково-любезного обращения, причем за это время успела вполне ознакомиться со всем личным составом бюрократического и светского Петербурга. Поэтому во время приемов она знала, о чем говорить о {64} представлявшимся ей, знала, что интересует каждого ее собеседника, положение и родство которого ей были неизменно известны. В результате получалось впечатление, что Императрица сама интересуется лицом ей представлявшимся или хотя бы его близкими.
В ином положении очутилась Александра Феодоровна. Она оказалась в Петербурге, как в лесу и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и приобрести симпатии общества. Так на всех парадных вечерах и приемах Мария Феодоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Феодоровна ограничивалась разговорами с приближенными и стремилась скорее удалиться во внутренние покои.
Обстоятельство это обратило на себя внимание общества. Отзвук этого имеется в дневнике того же ст. - секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "после завтрака (во дворце по случаю царских именин) обыкновенный cercle, совершаемый Марией Феодоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными"....
Внешняя холодность Александры Феодоровны неизменно приписывалась будто бы присущей ей надменности. Между тем, именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царского достоинства и не малая доза почти болезненно щепетильного самолюбия, но надменность ей была совершенно чужда.
В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной простотой и к людям, находившимся в ее личном услужении, относилась с необыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня Наследника, М. И. Вешнякова, {65} которую в Царской семье звали Меричкой, отзывалась о Государыне не иначе, как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах Императрицы также проглядывает эта черта. Она печется о здоровьи придворных служащих и даже пишет о них Государю.
Затрудняло сближение Александры Феодоровны с петербургским обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря тому, что вдовствующая Государыня по-прежнему оставалась во главе обширного ведомства учреждений Императрицы Марии (женское воспитание), а также сохранила за собой главенствующую роль в делах Российского Общества Красного Креста, молодая Императрица оказалась вне круга обычной деятельности русских Цариц.
В течение продолжительного времени она была лишена возможности применить свою кипучую энергию, удовлетворить свою жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу приближенных ко двору.
Впрочем, по отношению к обществу Александра Феодоровна, по-видимому, и принципиально считала нужным держаться на почве строгого придворного этикета, неукоснительное соблюдение которого было обязательным во всех маленьких немецких княжествах.
В этих княжествах, в том числе и в княжестве Гессенском, княжеская власть, раздавленная прусским владычеством, была только призрачной, и соблюдение этикета оставалось единственным способом сохранения за владетельным домом некоторого внешнего престижа. {66} Этим с детства привычным традициям следовала Александра Феодоровна и в России. Но они не всегда соответствовали обычаям русского двора и вызывали нарекания. Так, например, Императрица Александра Феодоровна, представлявшимся ей дамам, в том числе и пожилым, протягивала руку для целования прямо к губам, что у многих порождало возмущение. Недовольные говорили: "Императрица Мария Феодоровна, пользующаяся всеобщими симпатиями, неизменно старается, не взирая на свой возраст, де допускать дам до целования своей руки, а вчерашняя принцесса захудалого немецкого княжества, где даже умерших хоронят стоя, иначе они окажутся за пределами своей родины, демонстративно на этом настаивает".
С годами эта смущенность, охватывавшая Александру Феодоровну при приеме ею незнакомых или мало знакомых ей лиц, не только не исчезла, а, наоборот, усилилась и, по мере того, как Государыня все больше приходила к убежденно, что она окружена враждебно настроенными к ней людьми, ее манера обращения с посторонними, действительно, могла производить впечатление отталкивающей надменности. Так, осенью 1915 года во дворец прибыла депутация от Св. Синода, привезшая Государыне благословенную грамоту за ее деятельность на пользу раненых. Государыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит ее способности промолвить хотя бы несколько слов. Надо было употребить много усилий, чтобы убедить ее выйти к иерархам Церкви, причем маленький Наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие. Понятно, что прием, оказанный {67} Государыней при таких условиях, отличался натянутостью и холодностью!