- А я его люблю! Запомни! И никто мне не нужен! Да, люблю!
"Вот оно!" И такая тоска. Это же ясно, и сейчас, и рань-ше еще, когда в саду Революции...
Как будто слышал Хасай, а может, и не слышал; зво-нок, а потом тут же щелк ключом, это он всегда так: коротко звонком и ключ в дверь...
Стоило Хасаю, придя домой, застать здесь Гюльбалу с Мамишем, как он тут же - взгляд на Рену, а потом на Мамиша; как-никак он их познакомил; и если на лице Рены он читал радость, мрачнел, ах, как мрачнел Ха-сай!.. Ловил их взгляды, отыскивал в них тайный смысл. А- потом, с улыбкой проводив гостей, обрушивал на Рену упреки, устраивал допрос, обвинял, оскорблял, распалялся в гневе. Но Рене удавалось, главным обра-зом, лаской доказать свою невиновность, убедить, что ревность его беспричинна, а упреки беспочвенны, ведь она любит его, глупого! Большого и глупого! "Он? Он?- допытывался Хасай.- Это он первый?" Ре-на краснела. "Я же объясняла! Говорила! Не он! Не он! Не знала я! Глупа была! Я же говорила! Я не хотела! И не знала, как получилось!" -"Он? Это он?" -"Я же рассказывала!.." Но Хасай не мог вспомнить, ведь не рассказывала! Чего он мучает ее? Бросить ему: "Где и с кем? А в доме твоем! Где дед похоронен!" И когда снова в воскресный день в этой же квартире на третьем этаже раздавался переливчатый звонок, спе-циально привезенный издалека Хасаем, и к ним ввали-валась молодежь, а чаще всего Гюльбала и Мамиш, Рена, помня прошлые скандалы, напускала на себя стро-гость, даже неприветливость. Это тоже оборачивалось против нее - гости уходили, и Хасай вскипал: "Так ли встречают людей?! Ты должна веселиться, радоваться, вести себя так, чтоб приятно всем было! Еще подумают, что плохо тебе у меня, что жизнь со мной - хуже ка-торги! Особенно Мамиш".- "Да, хуже! Ты же сума-сшедший!- кричала Рена.- Когда я с ними весела, ты ревнуешь, когда я строга, ты снова за свое! Как мне прикажешь поступать?" -"Не с гостями, а с Мамишем!" -"Опять о нем!"
И тогда наступал черед Хасая успокаивать Рену, и мир снова витал в их доме.
Сцены как сцены, а Хасаю доставляло наслаждение по-сидеть с молодыми, беседовать с ними, как равный с равными. Он сбрасывал сразу лет двадцать. И нрави-лось ему именно при молодежи, если даже это сын или племянник, заводить разговоры о любви, о женщинах, чтобы и самому покрасоваться и чтоб отношения мо-лодых, особенно Мамиша и Рены, еще раз проверить, хотя Рена и сумела убедить его в полном равнодушии к Мамишу, но женщина есть женщина, думал Хасай. "Как можно сравнить тебя с Мамишем? Я же с ним еще раньше порвала! Теперь-то понимаю, что из-за те-бя! К тебе тянулась, дурень ты мой!"
"Почему не женишься? - спросил как-то у Мами-ша.- Вот и Гюльбала обзавелся семьей". Что-то дерз-кое, вызывающее виделось Хасаю в том, что пле-мянник упорно остается один. Чего же? На что надеется?!
Мамиш и Рена стояли в коридоре, когда Хасай щелк-нул ключом и открыл дверь. На Мамиша взглянул, на Рену и помрачнел. Дорогого племянника никто не звал и не ждал сегодня, мало ли какие у ,Хасая могут быть дела?! Ну и нравы!.. И возбужденный вид Ре-ны не понравился Хасаю. На лице его менялись краски от багрово-малиновой до серовато-пепель-ной, и все мерещится - Рена и Мамиш... Ну нет! "Я ее!.."
Да, да! Именно готовность к измене прочел Хасай в ее взгляде, в том, как густо покраснела. Так же, это было давно, но Хасай помнит, краснела Рена, когда она на той самой бывшей Балаханской бывала с Хасаем в ком-мунальной квартире, в комнате, снятой для встреч, если при этом неожиданно звонили в дверь или шаги соседа приближались к их комнате.
Прочел и отогнал. "Ну вот, только дал себе слово не спешить с выводами,это он по дороге себя убеждал,- а уже готов взорваться. Не в комнате же они! (Как буд-то это имеет значение.) И Мамиш не похож на уходя-щего, он только что пришел (это существенно?)". И все же, как это случалось не раз, больно кольнуло в груди. Страх вытеснил все другое. "Надо показаться врачу". Ночью хватается за сердце: "Остановилось! Не бьется!" Или застучит быстро-быстро изамрет, будто навсегда. Хасай понимает, что в такие мгновения надо - так ему говорил знакомый врач - лежать тихо, не поддаваться панике, и все пройдет. "Но не бьется!" И Хасай вскаки-вал, садился, шарил рукой по груди. Рена просыпалась, , но не подавала виду, пусть успокоится, Хасай мнитель-ный очень, его легко убедить, уложить при малейшем недомогании. Вот и сейчас Хасай не имеет права выда-вать незваному гостю, пусть даже и сыну сестры, что у него болит сердце. Но боль, нежданно возникнув, тут же и прошла. И это наполнило Хасая маленькой радо-стью, показалось: гору на гору перетащит, не устанет. И гнев остыл, ушел с болью. Мамиш - это было видно сразу - только недавно пришел, и не чужой ведь, сын родной сестры, племянник его, парень бесхитростный, друг-брат Гюльбалы, в некотором роде замена ему'. И Рена - ну что ей в нем, в Мамише?
- Какими судьбами? - спросил.- Чего в коридоре стоишь, проходи в комнату.
И Мамиш... Мамиш сказал, что в микрорайоне товарищ из его бригады живет, заболел, пришел проведать, за-одно и завернул к дяде, а его дома нет. И умолк.
ты подонок! ты взяточник! ты негодный че-ловек! ты! ты!
И никто не слышал, как Мамиш плюнул себе в душу. Плюнул, а потом срезал рукой воздух, прошел в ком-нату и все же решился, выпалил:
- Выдумал я про товарища!
- ???!!
- Пришел поговорить откровенно.
Будто бросился с эстакады в море, пошел ко дну, а по-том вынырнул, оглянулся и, широко размахивая рука-ми, рванул вперед.
- О чем?
Мамиш сказал и поперхнулся, голос дрогнул. Гулко за-стучало сердце. Стрела была выпущена. И неведомо как завершится разговор.
Мамиш пытался унять дрожь в голосе, но не мог. Встал. Хасай обнаружит его робость и примет за слабость.
- Рена! - И тут же при Мамише снял брюки, бро-сил на диван, чтоб потом повесить вместе с пиджаком в шкаф, надел пижаму. В дверях появилась Рена.
- Готова еда? - И Мамишу: - Начинай, кого ждешь?
- Серьезный разговор.
- Тем лучше... Не жди, рассказывай.- Повесил брюки на вешалку в шкаф.- Ну вот, я готов!- Сел, за-курил сигарету, прищурился, внимательно посмотрел на Мамиша: "Послушаем, с чем ты пришел..."
- Наша жизнь -=- сплошная ложь!
- Ну, зачем же так? Давай попроще.
- Жизнь нашей семьи.
- В чем именно?
- Во всем!
- И кто в этом виноват?
- Ты прежде всего! И в смерти Гюльбалы тоже ты
виноват!
"Вот она, неблагодарность! Он ее ждал!!"
- Рена, ты слышишь, что говорит этот... мерзавец!
Рена - ни звука, вся внимание. И не помнит, как по-дошла к плите, газ зажгла. Спички словно и не брала.
- Ай да сын Кочевницы!..
Хасай знал, что когда-нибудь этот Мамиш... "Ждал я,
ждал!.."
Мамиш молчит.
- Уж не Хуснийэ ли прислала тебя?
- При чем тут Хуснийэ?
она такая же, как ты!
- Так вот, пойди и скажи Хуснийэ-ханум, послав-шей тебя ко мне, что я ни на что не посмотрю, приду и на сей раз до смерти ее изобью! Пойди и скажи, а с тобой мы потом поговорим!
- Меня никто не посылал. Ложь...
- Что ты заладил одно и то же?! Ложь да ложь!..- перебил Мамиша Хасай.
- Гюльбала, думаешь, случайно выпал?
- Кто ж его вытолкнул? Уж не ты ли?! может, и я...
- Или Рена виновата? Может быть, она?
- Да!
- Ну, Мамиш, и с этим ты посмел прийти ко мне?!
- И ты, и Рена!
В комнату ворвалась Рена.
- Клевета! Все выдумал! В бреду сочинил Гюльба-ла!- Вены на шее раздулись, голубые-голубые, а на лице багровые пятна. Пошла на Мамиша.- Выдумал, да! Завидуете Хасаю! Они твои враги, Хасай! Я гово-рила тебе! Заживо в могилу хотят тебя!
- Что ты! Что ты! - растерялся Хасай, забыв о Мамише.- Успокойся, пожалуйста!.. Успокойся...- Он мельком бросил взгляд на Мамиша и прочел в его гла-зах злорадство. "Простить не может!"-Что ты ска-зал Рене? Что?! Рену обидеть?! Да я с тобой знаешь что сделаю! До смерти не оправишься!
- Пусть сама расскажет!
- Что ты мелешь?
- О любви своей!
- Да я тебя...- поискал глазами, схватил хрусталь-ную пепельницу на ковровой скатерти.
- Чего не открывали? - влетел в комнату Октай.- Я целый час звоню!
То ли услышал, то ли понял, что ругают Мамиша, или лицо матери напугало его, Октай сообразил, что это из-за Мамиша так кричал отец и мать на себя не похожа.
Вспыхнуло в нем, загорелось что-то внутри, и он ки-нулся на Мамиша, даже больно ущипнул, и Хасай как держал пепельницу, так и остался стоять - бросит, может попасть в ребенка или напугать его... Видел од-нажды. Октая таким взвинченным, долго не могли ус-покоить; подскочила температура. Хасай и Рена поссо-рились, и Октай бросился вот так, как теперь, защи-щать мать.
- Уведи мальчика! - крикнул Хасай Рене. Та пыталась оттащить Октая, и он, брыкаясь и выры-ваясь из рук, все хотел ударить Мамиша в лицо, да ру-ка не доставала.
- Дорого ты заплатишь! - говорила Рена, уводя Ок-тая.- Лучше о своей матери подумай, о чести ее поза-боться!.. "Улыбаешься не мне... Вся облеплена комарами. "Свет
моих очей!.."
- А ты, а Гюльбала...
а Октай, ты думаешь...
И вдруг глухой то ли звон стекла, то ли стон; пепель-ница полетела в Мамиша, он вмиг увернулся, и тяже-лый хрусталь ударился в висящую на стене за Мамишем раму - портрет Хасая на настенном ковре. Стекло разбилось, и осколки посыпались на диван.
- Если я не задушу тебя этими вот руками!.. Мерза-вец без роду и племени! это ты! ты!
- Да я твою чернорабочую душу!.. И лепет Мамиша:
- А гордился, что сам... Трамвай! Автобиография!
- Собачий сын!
"Еще хватит удар!- Хасай был бледен и не сообра-жал, что делает.- Только б сердце выдержало!" Кто знает, чем завершилось бы все это, в руках Хасая что-то блеснуло, если бы не тот же мелодичный зво-нок...
- Джафар-муэллим!.. Рена, быстро! А что быстро? .
- С дивана! Осколки!.. А с тобой мы потом! Поваля-ешься еще у меня в ногах!
я свое слово сказал, и с меня довольно, нам говорить уже не придется!
Рена тут же, вмиг, собрала в совок осколки. "Совсем не та, и не было той, только эта". То ли слышал он, то ли нет: "Подлый!"
Хасай пошел открывать, и Мамиш за ним, чтобы уйти. Навсегда. Не видеть ни Хасая, ни Р, никого!
- Добро пожаловать в наш дом, Джафар-муэллим! Высокий, в широких роговых очках, сильный мужчи-на, довольный собой и миром. Протянул руку Хасаю и, бросив внимательный взгляд на Мамиша, проба-сил:
- Племянник твой?
- Да... А почему вы один, без Сеяры-ханум?
- Не смогла прийти, просила извинить... Знаю, знаю, даже робу его надевал.
Хасай не понял, о чем это гость. А Мамиш хотел по-меняться местами с Джафаром-муэллимом - тому ближе к комнате, а ему, Мамишу, к двери, выскочить и бежать. Но Джафар-муэллим и ему руку.
- Куда уходите, оставайтесь с нами.
- Нет, нет, у него срочное дело.
- Дело не уйдет, пусть остается.- Джафар не при-вык, чтоб ему перечили. Взял Мамиша под руку и чуть ли не силой увлек в комнату.- Мы с твоим племян-ником знакомы!
- А я и не знал.
- Я работал у него на буровой! Помнишь? - Мами-шу.- Ну вот.- Хасаю. А тот, между прочим, удивлен: как это Джафар работал у Мамиша?- Да, в его ро-бе работается хорошо!.. А я к тебе ненадолго, тоже спе-шу, пришел, во-первых, выразить соболезнование, го-ворил тебе, что специально приду посидеть, побеседо-вать.
Хасай и Рена обменялись взглядами и промолчали.
- Но,- продолжал тем временем Джафар-муэл-лим,- нам не к лицу долгий траур. И об этом больше не будем!
Прошли, сели. На диване на ковровом ворсе поблески-вали кусочки стекла. Не успела Рена как следует под-чистить.
- Кто это тебя так изувечил?
Вмятина на фотографии под глазом, отчего Хасай косит.
- Да так, случайно вышло, Октай баловался.
врешь и не краснеешь!
- Бывает, бывает. Лишь бы стекло и разбивалось,- не жизнь, мол.
Джафар любил афоризмы; не от него ли перенял Амираслан? Но надо менять тему.
- Ну как? Ладишь с нашим рабочим классом? Не обижаешь?
- Что вы, Джафар-муэллим,- улыбнулся Хасай.
- а он, между прочим, до вашего прихода с ножом на меня лез! и зарезал бы!
- ?!
- честно говоря, струсил я.
- Да. Рабочий класс - ведущая сила! Опора наша. И я очень рад, Хасай, что у тебя такой племянник! Все мы вышли из рабочего класса!
Джафар действительно родился в семье рабочего в Черном городе. И сам после окончания нефтяного тех-никума в Балаханах года три работал на промыслах "Лениннефти". Так что никакой рисовки и Мамишу не надо ухмыляться. И Хасай кивал головой, не глядя на Мамиша, не то выдаст себя. Он во всем согласен с Джафаром-муэллимом. И с тем, что тот сказал, и с тем, что скажет.
- Как Сеяра-ханум?
Но Джафар еще не договорил.
- Если бы знал, какое удовольствие я испытываю, когда беседую с простыми людьми, с нашими рабочими ребятами! И здравый смысл у них, и широта мышле-ния, и глубина понимания высокой политики!
- Вы правы, совершенно правы.
Рена принесла закуску, зелень, поставила высокую литровую бутылку водки с латинскими буквами на этикетке. И перед Мамишем пришлось положить нож и вилку - воткнуть бы в глаз ему!
- Вот этого не надо! - Рена даже вздрогнула, а Джафар-муэллим гладит бутылку. Гладит-поглажи-вает.- В другой раз.
Хасай знал, что Джафар пьет только водку. Рена унес-ла, а Хасай промолчал. Не подашь - обидится, а по-дашь - "в другой раз". А то и упрекнул бы: "Неужели и мы будем пить на поминках?"
получил свое? и как ты смел? сын ведь умер! Вышла заминка, но Джафар сделал вид, будто ничего особенного не произошло:
- Да, романтическое место Морское! Ездил я туда, повез кубинскую делегацию. Сели в вертолет, здорово нас качало. А за спиной резиновые мешки на случай ава-рии, чтоб не утонуть. Смеялись кубинцы: к чему это? На полчаса полета. И не океан ведь! А я им: "Озе-ро, да пострашнее вашего океана!" Но инструкцию прочел на всякий случай, как надуть спасательный мешок. Пока надуешь - на дно пойдешь... Не был в Морском?- И добавил, пока Хасай отвечать собирал-ся: - Непременно съезди! Легендарное Морское! Чудо техники! А Хасай действительно не был - не пришлось.
- Очень понравилось гостям. Правильно ты поступил, что работаешь там. Отовсюду в республике видать!
- Я его туда устроил. "Ну вот, началось..."
- И сказал: "Поступай в институт, учись!" И про-писал. Проявит усердие, еще помогу.
- Очень хорошо делаешь, Хасай! Помощь рабо-чим - первейшая наша обязанность! "А сам-то ты прописан вообще где-нибудь?"-сказал бы ему Мамиш, если б знал, что Хуснийэ-ханум в од-ну из вспышек выписала Хасая из углового дома и жи-вет он теперь, не ведая о том, без прописки: ни там не прописан, ни здесь, в микрорайоне, квартира ведь на Рену куплена!.. Хасаю взгрустнулось вдруг. "Сейчас именем Гюльбалы спекульнет!" И Хасай вспомнил сына. Оборвалась, сломалась ветвь Бахтияровых, его ветвь! Пока Октай подрастет, пока то да се, а тот был его первенец, его плоть!
- Какого сына я потерял, Джафар! Какого сына!.. Клеветники всякое о нем говорят, очернить пытаются, но я знаю, я чувствую, это был настоящий человек!
- Ничего не поделаешь, такова жизнь! - Еще, чего доброго, заплачет Хасай, а Джафар этого не любит, не выносит слез, особенно мужских.- Да,- перебивает он Хасая,- давно мы с тобой 'не сидели по-семейному. В последний раз... Когда мы в последний раз виделись?
- Не помнишь? У меня же, вот здесь, но это было очень давно... Тогда, помню, смеялись мы... Ну да, я рассказывал об Амираслане.
А было так: сидели у Хасая, и он рассказывал Джафару, и тот, кто рассказывает, хохочет, и тот, кто слуша-ет. "Сижу я у себя,- рассказывает Хасай,- вдруг при-ходит ко мне молодой, хорошо одетый человек и гово-рит: "Я не скажу, кто меня послал, кто мой покрови-тель, если скажу, возражать не будете, сразу на ва-кантное место примете!" Я опешил, но виду не подал, думаю про себя: раз знает о вакансии, только вчера я ее получил, место теплое, значит, человек он сведущий.
Давай, думаю, рискну, не буду расспрашивать, кто и что, а приму. Парень, вижу, смекалистый, с достоинст-вом, на него можно положиться, не подведет. Пиши, го-ворю ему, заявление! Он встал, учтиво поклонился, ру-ку мне жмет. Я, говорит, оправдаю ваше доверие! И по-дает уже написанное заявление. Я сбоку резолюцию: "Оформить". А спустя месяц приходит он ко мне с кон-вертом... Рена, завари свежий чай.- "Не надо при ней",- думает Хасай.
"А я предысторию эту не знал",-говорит ему Джафар.
"Эх, Джафар, многого ты не знаешь!" "Что же дальше?"
"А дальше приносит мне этот молодой человек кон-верт. "Что это?"-спрашиваю. Вижу, молчит, стесня-ется вроде. "Что это?"-спрашиваю снова. Пальцами чувствую, деньги! "Знаешь, как это называется? За такие вещи по головке не погладят!" Строго говорю ему, а он молчит, а я еще больше распаляюсь. "Это,- говорит он мне,- за доброе ваше отношение, за дове-рие". Решил я, что надо по-тихому уладить, по-умно-му. "Садись,- говорю ему.- За доброе отношение ко мне спасибо". Он сел, а я спрашиваю: "Жена есть?" "Есть". Как в "Аршин мал алане". "Дети есть?" - "Есть".-"Эти деньги,-говорю ему,-я дарю тебе. Пойди и от моего имени купи жене, что ей захочется. Выпишу тебе специальный пропуск, пойди и приобрети в нашем магазине. И детям от меня подарки купи". Как рак красный стоит. "Что ж,- сказал он,- пусть будет по-вашему". А потом вы, Джафар-муэллим, меня к се-бе вызвали и спросили: "Жена есть?.." И я тотчас по-нял, что вы и есть покровитель Амираслана". "Хохоту было, когда он рассказывал!.."- говорит Джа-фар.
"Хохот хохотом, а многого вы не знаете, Джафар-муэл-лим, какая это птица, ваш Амираслан!" Хасай резолюцию-то наложил на заявление, да только завкадрами знала, что если Хасай не полностью свою фамилию вывел под резолюцией, значит, день-другой повременить надо с приказом. И, как ушел Амираслан, стал наводить справки, кто он и чей человек. Тут же Хуснийэ позвонил: "Не знаешь такого? Амираслан Велибеков". - "Что-то знакомая фамилия".- "И мне то-же так кажется".- "Да это же брат жены Джафара-муэллима!" Вот это связи у Хуснийэ! Два-три телефон-ных звонка, и полная справка о человеке, его отце, его родственниках, его тайных связях - кто за кем ухажи-вает и кто с кем водится. "Ну да, конечно, Сеяра-то Ве-либекова!.."
Остроумный парень Амираслан! Врал первое время Хасаю, мол, долго работал в Африке. "Как за колючей проволокой жили,- рассказывал.- В джунгли нель-зя звери, в саванну нельзя - змеи, в реку нельзя - крокодилы". "Да, Джафар-муэллим, вам и не снилс-я такой работник!" Амираслан как-то сказал Хасаю, он знал, когда у шефа хорошее настроение. Утром лучше ему не попадаться, за ночь накапливалась желчь, во сне, что ли? А утром тяжесть на душе, в горле от желчи горит. Лучше первым не попадаться ему на работе. Какая сводка? И звонит Главному по трамваям и трол-лейбусам: "Жалуются на вас! Часами болтают на оста-новках!" Потом главному по автобусам. Так вот, Ами-раслан знал, когда с Хасаем пошутить можно: "А знае-те, в конверте-то ведь не деньги .были!" - "А что?" - "Обыкновенная бумажка!.. На всякий случай!" Ну, до такого бы Хасай не додумался! Чтоб бумажки вместо денег!.. Вот и подвели пальцы Хасая, а он им очень и очень верил, этим пальцам, сколько через них этой са-мой бумаги прошло шуршащей!.. А может, врет Ами-раслан? Но с какой стати? Это он сказал, когда все же решил сделать первый подарок: бритву "филиппс-люкс" с плавающими лезвиями.
Слово в слово помнит Хасай тот разговор с Джафаром, когда он рассказывал об Амираслане: "Но парень что надо, ваш протеже. Культурный, работящий, знает, с кем и как разговаривать, учтивый... Люди иной раз думают: мол, хорошо живет человек, значит, не на зар-плату". Вот бы сказать Джафару: "А это и не деньги были, липа!.." Очень на Амираслана разозлился Хасай, но не подал виду: "Ах ты наглец! Меня надуть?" Не будь здесь замешан Джафар-муэллим, проучил бы его, как вместо денег бумажку простую подсовывать! "Да вы же знаете, друзей у меня в районах видимо-не-видимо, не мне вам рассказывать, Джафар-муэллим, люди меня уважают, посылают часто кто ягненка, кто сливки, ножом можно резать, кто фрукты, орех, фун-дук... А я все раздариваю соседям, родственникам, друзьям. Сколько сам съешь? И как не взять? У каж-дого с десяток овец, бараны, не примешь, обид не обе-решься!"
- Нет, забыл я, не у лас мы виделись! - сказал Хасай.- На поминках, третий день, кажется, по тестю
Амираслана!..
"Опять Амираслан!.."- подумал Джафар, а Хасай уже
о других поминках думает.
- Да, Джафар-муэллим, жаль, что мы все чаще по горестным случаям видимся...
- Ладно, давай о другом! - говорит Джафар.
вот-вот! о другом расскажи! о хромом, что ходит к тебе!
"Ты думаешь, откуда у него столько денег? Видал хро-мого?- это Гюльбала рассказывал Мамишу.- А когда отец в дорогу собирается, как по команде несут, на блюдечке". Но о блюдечке Мамиш слышал и другое, о прабабушке в их семье любили вспоминать, особенно Хасай, мол, она то ли на золотом, то ли на перламут-ровом подносе дары подносила, и кому бы - самой им-ператрице!
ты о хромом расскажи, а мы с Джафаром-муэллимом послушаем!
- Плоть довольна, сейчас никто с голоду не уми-рает, на черный хлеб и белое масло у каждого найдется, но дух мечется и покоя ему нет.
а ты все-таки расскажи! И уже Джафар-муэллим:
- Усталый, утомленный вид у вас, Рена-ханум.
- Тяжело у нас женщине, дом вконец изматывает. А где Октай?
- В группу ушел.
- Да, да, ходит он у нас в группу немецкую, к ста-рой учительнице, и ей подмога к пенсии, и нам хорошо. Мамиш смотрит на руки Рены, на них выступили жи-лы, взбухли вены, пальцы неухоженные. "Неужели и та и эта - Р?" Репа поймала взгляд Мамиша, поспеш-но убрала руки. Но куда их спрячешь? Молодое лицо и старые руки. Посидев, вышла. Когда выходила, слег-ка наклонила голову, будто кто-то собирается ударить. Ушла торопливо, бочком. Раньше Мамиш не замечал за ней этой пугливости.
а ты расплачься, Мамиш! и капнут твои сле-зы на ее старые руки!
Джафар-муэллим давно приглядывался к Хасаю, хотя знал его еще с войны. А когда Амираслан рассказывал о нем, Джафар-муэллим и жена вдоволь повеселились, а что смешного, и сами не знают. И Джафар-муэллим все никак не соберется к Хасаю - на новое жилье его посмотреть и с новой женой познакомиться. Лет десять назад Хасаю крепко досталось бы за всю эту затею со старой и новой женой. Десять? Нет, чуть больше. А как круто изменилась карьера Джафара! До этого шел в го-ру, с промысла выдвинули в райком, несколько наград в годы войны получил, потом в горком направили, и по одному только заявлению совсем незнакомой женщи-ны, Джафар как-то мельком ее видел, по злобе, а за что, и сам не знает, выдумавшей историю о его домоганиях, сняли и снова на промысел сменным инжене-ром направили...
Трудно понять Хасая: не разводится со старой и не женится на молодой, любимой. Причина была, конечно, да о ней не знал никто, кроме самих Хасая и Хуснийэ. Вздумал бы Хасай "опозорить" Хуснийэ - а развод для нее и есть позор на весь город,- Хуснийэ такое натво-рила бы, что Хасай провалился бы в глубокий колодец и никогда не выкарабкался оттуда. И самой Хуснийэ, конечно, достанется, но она пойдет на все, Хасай ее знает. Хуснийэ напомнила мужу о тех историях, что знал и Мамиш: "А что я теряю? Не я, а ты измывался над Дэли Идрисом! И они живы - и Идрис, и Ильдрым!" А потом перечень совместных акций, неведомых никому, кроме них, хотя Мамиш и мог слышать, как однажды Кязым сказал Тукезбан: "Твоего братца зна-ешь как прозвали? Бриллиант Хасай!" А Тукезбан за-ступилась за брата: "Это сапожник приклеил ему еще со времен войны".- "Но не отклеилось!" На все пошла Хуснийэ-ханум, когда Хасай обнародовал свои отноше-ния с Реной и даже в гости стал ходить с нею. А сколь-ко раз Хасай бил Хуснийэ за то, что не сдержала язык. Но она еще не выговорилась и это удерживало Хасая от окончательного разрыва. Именно потому, что Хасай проявил благоразумие, Хуснийэ укрепилась в убеждении, наполнявшем ее чувством гордости, что никакая Рена, да что там эта Рена, тысячи Рен не от-нимут у нее Хасая. Первая все же она. И пусть пока Хасай с той. Пройдут годы, поулягутся страсти - не век же ему скакать верхом,- и он снова вернется сюда. Кто-то собственноушно слышал и тут же выложил Хуснийэ: "Хасай говорил: "Старшая моя жена!" И если она, Хуснийэ, старшая, Рена, выходит, младшая.
Но встрече с Мамишем Джафар-муэллим очень рад. А почему бы и нет? Только зря этот молодой человек так недружелюбно смотрит на него. Уж не ставит ли его на одну доску с Хасаем?! "Ну, это он зря!.." Джафар любил предаваться размышлениям, подолгу вгляды-ваясь из окна своего кабинета в морские дали. Смотрит молча и думает, пока не раздастся глуховатый звонок телефона. "Аскеров слушает!" Телефоны разнятся по цвету и по звонку: красный, зеленый, вишневый, шоко-ладный, белый; и звонки тоже, но нюансы эти разли-чает только Джафар; может, и помощник тоже, он работает у Джафара давно; секретарша, как зазвонит телефон, а Джафара нет, вбегает и не знает, какой зво-нит. "Вы прежде всего эту трубку поднимайте",- Джа-фар показывает ей шоколадный телефон с глуховатым звонком.
Джафара бы очень обидело, если бы Мамиш уравнял его с Хасаем, будто с одной бахчи арбузы. И, глядя на Мамиша сквозь толстые стекла роговых очков, мыс-ленно говорил ему: скороспело судишь, все гораздо сложнее, чем тебе кажется. А посиди на моем месте (так его и пустят!). И нельзя знать, как бы ты поступил, окажись на месте своего дяди. А что? Разве не так? И со скобками и без них. А ты попробуй узнай (как со-образить Мамишу, что Джафар-муэллим с ним по ду-шам беседует?), каких страстей раб твой Хасай? (Ока-зывается, и философские пласты бурить надо - и все Мамишу да Мамишу: и для Гюльбалы, и для Р, и для Джафар-муэллима, и для Гая - бурить и бурить!..) Потолкуем давай (пока телефон на столе молчит) о Ха-сае. Одну минутку! "Аскеров слушает!.. Да... нет". Хо-рошо, что не надо спешить. Так вот. И снова телефон. Но, к счастью, здесь у Хасая телефона нет и Джафар может вволю беседовать с Мамишем. Как обществен-ная личность, дядя твой, я согласен, вреден, может быть. Это ясно? (Только им двоим, Мамишу и Джафа-ру, если они заговорят без Хасая. Но ни в коем случае не в кабинете! "Аскеров слушает!" А именно здесь, в микрорайоне.) А как отдельно взятый человек, так ска-зать, Робинзон, по-своему он находчив, энергичен. И родственные связи для него, к примеру, ты, племян-ник, превыше любых иных. "Джафар-муэллим, можно слово?" -"Ну, конечно".-"Давайте вернемся к свя-зям общественным, производственным, деловым..." Ну вот, и обиделся Джафар-муэллим. "Вот вы говорите: "Если даже по ту сторону окажется брат". Что это? Дуло против дула?" Нет, любо потолковать с Джафаром-муэллимом после плотного ужина и если при этом прекрасная погода. Потолковать, гуляя по бульвару, поблизости от гостиницы "Интурист", в новых рай-онах набережной. Ищешь в Хасае слабинки, продол-жает Джафар-муэллим, и начинаешь распутывать, и ниточка или рвется неожиданно (ведь гнилая, как не рваться?), или приводит к такому твоему другу, что ахнешь только (и в этом Джафар-муэллим, как всегда, прав). Ты с Хасаем борешься в открытую, и вдруг но вы же в гостях у него! едите с ним, пьете и тут же толкуете о борьбе?!
"Вот оно!" И такая тоска. Это же ясно, и сейчас, и рань-ше еще, когда в саду Революции...
Как будто слышал Хасай, а может, и не слышал; зво-нок, а потом тут же щелк ключом, это он всегда так: коротко звонком и ключ в дверь...
Стоило Хасаю, придя домой, застать здесь Гюльбалу с Мамишем, как он тут же - взгляд на Рену, а потом на Мамиша; как-никак он их познакомил; и если на лице Рены он читал радость, мрачнел, ах, как мрачнел Ха-сай!.. Ловил их взгляды, отыскивал в них тайный смысл. А- потом, с улыбкой проводив гостей, обрушивал на Рену упреки, устраивал допрос, обвинял, оскорблял, распалялся в гневе. Но Рене удавалось, главным обра-зом, лаской доказать свою невиновность, убедить, что ревность его беспричинна, а упреки беспочвенны, ведь она любит его, глупого! Большого и глупого! "Он? Он?- допытывался Хасай.- Это он первый?" Ре-на краснела. "Я же объясняла! Говорила! Не он! Не он! Не знала я! Глупа была! Я же говорила! Я не хотела! И не знала, как получилось!" -"Он? Это он?" -"Я же рассказывала!.." Но Хасай не мог вспомнить, ведь не рассказывала! Чего он мучает ее? Бросить ему: "Где и с кем? А в доме твоем! Где дед похоронен!" И когда снова в воскресный день в этой же квартире на третьем этаже раздавался переливчатый звонок, спе-циально привезенный издалека Хасаем, и к ним ввали-валась молодежь, а чаще всего Гюльбала и Мамиш, Рена, помня прошлые скандалы, напускала на себя стро-гость, даже неприветливость. Это тоже оборачивалось против нее - гости уходили, и Хасай вскипал: "Так ли встречают людей?! Ты должна веселиться, радоваться, вести себя так, чтоб приятно всем было! Еще подумают, что плохо тебе у меня, что жизнь со мной - хуже ка-торги! Особенно Мамиш".- "Да, хуже! Ты же сума-сшедший!- кричала Рена.- Когда я с ними весела, ты ревнуешь, когда я строга, ты снова за свое! Как мне прикажешь поступать?" -"Не с гостями, а с Мамишем!" -"Опять о нем!"
И тогда наступал черед Хасая успокаивать Рену, и мир снова витал в их доме.
Сцены как сцены, а Хасаю доставляло наслаждение по-сидеть с молодыми, беседовать с ними, как равный с равными. Он сбрасывал сразу лет двадцать. И нрави-лось ему именно при молодежи, если даже это сын или племянник, заводить разговоры о любви, о женщинах, чтобы и самому покрасоваться и чтоб отношения мо-лодых, особенно Мамиша и Рены, еще раз проверить, хотя Рена и сумела убедить его в полном равнодушии к Мамишу, но женщина есть женщина, думал Хасай. "Как можно сравнить тебя с Мамишем? Я же с ним еще раньше порвала! Теперь-то понимаю, что из-за те-бя! К тебе тянулась, дурень ты мой!"
"Почему не женишься? - спросил как-то у Мами-ша.- Вот и Гюльбала обзавелся семьей". Что-то дерз-кое, вызывающее виделось Хасаю в том, что пле-мянник упорно остается один. Чего же? На что надеется?!
Мамиш и Рена стояли в коридоре, когда Хасай щелк-нул ключом и открыл дверь. На Мамиша взглянул, на Рену и помрачнел. Дорогого племянника никто не звал и не ждал сегодня, мало ли какие у ,Хасая могут быть дела?! Ну и нравы!.. И возбужденный вид Ре-ны не понравился Хасаю. На лице его менялись краски от багрово-малиновой до серовато-пепель-ной, и все мерещится - Рена и Мамиш... Ну нет! "Я ее!.."
Да, да! Именно готовность к измене прочел Хасай в ее взгляде, в том, как густо покраснела. Так же, это было давно, но Хасай помнит, краснела Рена, когда она на той самой бывшей Балаханской бывала с Хасаем в ком-мунальной квартире, в комнате, снятой для встреч, если при этом неожиданно звонили в дверь или шаги соседа приближались к их комнате.
Прочел и отогнал. "Ну вот, только дал себе слово не спешить с выводами,это он по дороге себя убеждал,- а уже готов взорваться. Не в комнате же они! (Как буд-то это имеет значение.) И Мамиш не похож на уходя-щего, он только что пришел (это существенно?)". И все же, как это случалось не раз, больно кольнуло в груди. Страх вытеснил все другое. "Надо показаться врачу". Ночью хватается за сердце: "Остановилось! Не бьется!" Или застучит быстро-быстро изамрет, будто навсегда. Хасай понимает, что в такие мгновения надо - так ему говорил знакомый врач - лежать тихо, не поддаваться панике, и все пройдет. "Но не бьется!" И Хасай вскаки-вал, садился, шарил рукой по груди. Рена просыпалась, , но не подавала виду, пусть успокоится, Хасай мнитель-ный очень, его легко убедить, уложить при малейшем недомогании. Вот и сейчас Хасай не имеет права выда-вать незваному гостю, пусть даже и сыну сестры, что у него болит сердце. Но боль, нежданно возникнув, тут же и прошла. И это наполнило Хасая маленькой радо-стью, показалось: гору на гору перетащит, не устанет. И гнев остыл, ушел с болью. Мамиш - это было видно сразу - только недавно пришел, и не чужой ведь, сын родной сестры, племянник его, парень бесхитростный, друг-брат Гюльбалы, в некотором роде замена ему'. И Рена - ну что ей в нем, в Мамише?
- Какими судьбами? - спросил.- Чего в коридоре стоишь, проходи в комнату.
И Мамиш... Мамиш сказал, что в микрорайоне товарищ из его бригады живет, заболел, пришел проведать, за-одно и завернул к дяде, а его дома нет. И умолк.
ты подонок! ты взяточник! ты негодный че-ловек! ты! ты!
И никто не слышал, как Мамиш плюнул себе в душу. Плюнул, а потом срезал рукой воздух, прошел в ком-нату и все же решился, выпалил:
- Выдумал я про товарища!
- ???!!
- Пришел поговорить откровенно.
Будто бросился с эстакады в море, пошел ко дну, а по-том вынырнул, оглянулся и, широко размахивая рука-ми, рванул вперед.
- О чем?
Мамиш сказал и поперхнулся, голос дрогнул. Гулко за-стучало сердце. Стрела была выпущена. И неведомо как завершится разговор.
Мамиш пытался унять дрожь в голосе, но не мог. Встал. Хасай обнаружит его робость и примет за слабость.
- Рена! - И тут же при Мамише снял брюки, бро-сил на диван, чтоб потом повесить вместе с пиджаком в шкаф, надел пижаму. В дверях появилась Рена.
- Готова еда? - И Мамишу: - Начинай, кого ждешь?
- Серьезный разговор.
- Тем лучше... Не жди, рассказывай.- Повесил брюки на вешалку в шкаф.- Ну вот, я готов!- Сел, за-курил сигарету, прищурился, внимательно посмотрел на Мамиша: "Послушаем, с чем ты пришел..."
- Наша жизнь -=- сплошная ложь!
- Ну, зачем же так? Давай попроще.
- Жизнь нашей семьи.
- В чем именно?
- Во всем!
- И кто в этом виноват?
- Ты прежде всего! И в смерти Гюльбалы тоже ты
виноват!
"Вот она, неблагодарность! Он ее ждал!!"
- Рена, ты слышишь, что говорит этот... мерзавец!
Рена - ни звука, вся внимание. И не помнит, как по-дошла к плите, газ зажгла. Спички словно и не брала.
- Ай да сын Кочевницы!..
Хасай знал, что когда-нибудь этот Мамиш... "Ждал я,
ждал!.."
Мамиш молчит.
- Уж не Хуснийэ ли прислала тебя?
- При чем тут Хуснийэ?
она такая же, как ты!
- Так вот, пойди и скажи Хуснийэ-ханум, послав-шей тебя ко мне, что я ни на что не посмотрю, приду и на сей раз до смерти ее изобью! Пойди и скажи, а с тобой мы потом поговорим!
- Меня никто не посылал. Ложь...
- Что ты заладил одно и то же?! Ложь да ложь!..- перебил Мамиша Хасай.
- Гюльбала, думаешь, случайно выпал?
- Кто ж его вытолкнул? Уж не ты ли?! может, и я...
- Или Рена виновата? Может быть, она?
- Да!
- Ну, Мамиш, и с этим ты посмел прийти ко мне?!
- И ты, и Рена!
В комнату ворвалась Рена.
- Клевета! Все выдумал! В бреду сочинил Гюльба-ла!- Вены на шее раздулись, голубые-голубые, а на лице багровые пятна. Пошла на Мамиша.- Выдумал, да! Завидуете Хасаю! Они твои враги, Хасай! Я гово-рила тебе! Заживо в могилу хотят тебя!
- Что ты! Что ты! - растерялся Хасай, забыв о Мамише.- Успокойся, пожалуйста!.. Успокойся...- Он мельком бросил взгляд на Мамиша и прочел в его гла-зах злорадство. "Простить не может!"-Что ты ска-зал Рене? Что?! Рену обидеть?! Да я с тобой знаешь что сделаю! До смерти не оправишься!
- Пусть сама расскажет!
- Что ты мелешь?
- О любви своей!
- Да я тебя...- поискал глазами, схватил хрусталь-ную пепельницу на ковровой скатерти.
- Чего не открывали? - влетел в комнату Октай.- Я целый час звоню!
То ли услышал, то ли понял, что ругают Мамиша, или лицо матери напугало его, Октай сообразил, что это из-за Мамиша так кричал отец и мать на себя не похожа.
Вспыхнуло в нем, загорелось что-то внутри, и он ки-нулся на Мамиша, даже больно ущипнул, и Хасай как держал пепельницу, так и остался стоять - бросит, может попасть в ребенка или напугать его... Видел од-нажды. Октая таким взвинченным, долго не могли ус-покоить; подскочила температура. Хасай и Рена поссо-рились, и Октай бросился вот так, как теперь, защи-щать мать.
- Уведи мальчика! - крикнул Хасай Рене. Та пыталась оттащить Октая, и он, брыкаясь и выры-ваясь из рук, все хотел ударить Мамиша в лицо, да ру-ка не доставала.
- Дорого ты заплатишь! - говорила Рена, уводя Ок-тая.- Лучше о своей матери подумай, о чести ее поза-боться!.. "Улыбаешься не мне... Вся облеплена комарами. "Свет
моих очей!.."
- А ты, а Гюльбала...
а Октай, ты думаешь...
И вдруг глухой то ли звон стекла, то ли стон; пепель-ница полетела в Мамиша, он вмиг увернулся, и тяже-лый хрусталь ударился в висящую на стене за Мамишем раму - портрет Хасая на настенном ковре. Стекло разбилось, и осколки посыпались на диван.
- Если я не задушу тебя этими вот руками!.. Мерза-вец без роду и племени! это ты! ты!
- Да я твою чернорабочую душу!.. И лепет Мамиша:
- А гордился, что сам... Трамвай! Автобиография!
- Собачий сын!
"Еще хватит удар!- Хасай был бледен и не сообра-жал, что делает.- Только б сердце выдержало!" Кто знает, чем завершилось бы все это, в руках Хасая что-то блеснуло, если бы не тот же мелодичный зво-нок...
- Джафар-муэллим!.. Рена, быстро! А что быстро? .
- С дивана! Осколки!.. А с тобой мы потом! Поваля-ешься еще у меня в ногах!
я свое слово сказал, и с меня довольно, нам говорить уже не придется!
Рена тут же, вмиг, собрала в совок осколки. "Совсем не та, и не было той, только эта". То ли слышал он, то ли нет: "Подлый!"
Хасай пошел открывать, и Мамиш за ним, чтобы уйти. Навсегда. Не видеть ни Хасая, ни Р, никого!
- Добро пожаловать в наш дом, Джафар-муэллим! Высокий, в широких роговых очках, сильный мужчи-на, довольный собой и миром. Протянул руку Хасаю и, бросив внимательный взгляд на Мамиша, проба-сил:
- Племянник твой?
- Да... А почему вы один, без Сеяры-ханум?
- Не смогла прийти, просила извинить... Знаю, знаю, даже робу его надевал.
Хасай не понял, о чем это гость. А Мамиш хотел по-меняться местами с Джафаром-муэллимом - тому ближе к комнате, а ему, Мамишу, к двери, выскочить и бежать. Но Джафар-муэллим и ему руку.
- Куда уходите, оставайтесь с нами.
- Нет, нет, у него срочное дело.
- Дело не уйдет, пусть остается.- Джафар не при-вык, чтоб ему перечили. Взял Мамиша под руку и чуть ли не силой увлек в комнату.- Мы с твоим племян-ником знакомы!
- А я и не знал.
- Я работал у него на буровой! Помнишь? - Мами-шу.- Ну вот.- Хасаю. А тот, между прочим, удивлен: как это Джафар работал у Мамиша?- Да, в его ро-бе работается хорошо!.. А я к тебе ненадолго, тоже спе-шу, пришел, во-первых, выразить соболезнование, го-ворил тебе, что специально приду посидеть, побеседо-вать.
Хасай и Рена обменялись взглядами и промолчали.
- Но,- продолжал тем временем Джафар-муэл-лим,- нам не к лицу долгий траур. И об этом больше не будем!
Прошли, сели. На диване на ковровом ворсе поблески-вали кусочки стекла. Не успела Рена как следует под-чистить.
- Кто это тебя так изувечил?
Вмятина на фотографии под глазом, отчего Хасай косит.
- Да так, случайно вышло, Октай баловался.
врешь и не краснеешь!
- Бывает, бывает. Лишь бы стекло и разбивалось,- не жизнь, мол.
Джафар любил афоризмы; не от него ли перенял Амираслан? Но надо менять тему.
- Ну как? Ладишь с нашим рабочим классом? Не обижаешь?
- Что вы, Джафар-муэллим,- улыбнулся Хасай.
- а он, между прочим, до вашего прихода с ножом на меня лез! и зарезал бы!
- ?!
- честно говоря, струсил я.
- Да. Рабочий класс - ведущая сила! Опора наша. И я очень рад, Хасай, что у тебя такой племянник! Все мы вышли из рабочего класса!
Джафар действительно родился в семье рабочего в Черном городе. И сам после окончания нефтяного тех-никума в Балаханах года три работал на промыслах "Лениннефти". Так что никакой рисовки и Мамишу не надо ухмыляться. И Хасай кивал головой, не глядя на Мамиша, не то выдаст себя. Он во всем согласен с Джафаром-муэллимом. И с тем, что тот сказал, и с тем, что скажет.
- Как Сеяра-ханум?
Но Джафар еще не договорил.
- Если бы знал, какое удовольствие я испытываю, когда беседую с простыми людьми, с нашими рабочими ребятами! И здравый смысл у них, и широта мышле-ния, и глубина понимания высокой политики!
- Вы правы, совершенно правы.
Рена принесла закуску, зелень, поставила высокую литровую бутылку водки с латинскими буквами на этикетке. И перед Мамишем пришлось положить нож и вилку - воткнуть бы в глаз ему!
- Вот этого не надо! - Рена даже вздрогнула, а Джафар-муэллим гладит бутылку. Гладит-поглажи-вает.- В другой раз.
Хасай знал, что Джафар пьет только водку. Рена унес-ла, а Хасай промолчал. Не подашь - обидится, а по-дашь - "в другой раз". А то и упрекнул бы: "Неужели и мы будем пить на поминках?"
получил свое? и как ты смел? сын ведь умер! Вышла заминка, но Джафар сделал вид, будто ничего особенного не произошло:
- Да, романтическое место Морское! Ездил я туда, повез кубинскую делегацию. Сели в вертолет, здорово нас качало. А за спиной резиновые мешки на случай ава-рии, чтоб не утонуть. Смеялись кубинцы: к чему это? На полчаса полета. И не океан ведь! А я им: "Озе-ро, да пострашнее вашего океана!" Но инструкцию прочел на всякий случай, как надуть спасательный мешок. Пока надуешь - на дно пойдешь... Не был в Морском?- И добавил, пока Хасай отвечать собирал-ся: - Непременно съезди! Легендарное Морское! Чудо техники! А Хасай действительно не был - не пришлось.
- Очень понравилось гостям. Правильно ты поступил, что работаешь там. Отовсюду в республике видать!
- Я его туда устроил. "Ну вот, началось..."
- И сказал: "Поступай в институт, учись!" И про-писал. Проявит усердие, еще помогу.
- Очень хорошо делаешь, Хасай! Помощь рабо-чим - первейшая наша обязанность! "А сам-то ты прописан вообще где-нибудь?"-сказал бы ему Мамиш, если б знал, что Хуснийэ-ханум в од-ну из вспышек выписала Хасая из углового дома и жи-вет он теперь, не ведая о том, без прописки: ни там не прописан, ни здесь, в микрорайоне, квартира ведь на Рену куплена!.. Хасаю взгрустнулось вдруг. "Сейчас именем Гюльбалы спекульнет!" И Хасай вспомнил сына. Оборвалась, сломалась ветвь Бахтияровых, его ветвь! Пока Октай подрастет, пока то да се, а тот был его первенец, его плоть!
- Какого сына я потерял, Джафар! Какого сына!.. Клеветники всякое о нем говорят, очернить пытаются, но я знаю, я чувствую, это был настоящий человек!
- Ничего не поделаешь, такова жизнь! - Еще, чего доброго, заплачет Хасай, а Джафар этого не любит, не выносит слез, особенно мужских.- Да,- перебивает он Хасая,- давно мы с тобой 'не сидели по-семейному. В последний раз... Когда мы в последний раз виделись?
- Не помнишь? У меня же, вот здесь, но это было очень давно... Тогда, помню, смеялись мы... Ну да, я рассказывал об Амираслане.
А было так: сидели у Хасая, и он рассказывал Джафару, и тот, кто рассказывает, хохочет, и тот, кто слуша-ет. "Сижу я у себя,- рассказывает Хасай,- вдруг при-ходит ко мне молодой, хорошо одетый человек и гово-рит: "Я не скажу, кто меня послал, кто мой покрови-тель, если скажу, возражать не будете, сразу на ва-кантное место примете!" Я опешил, но виду не подал, думаю про себя: раз знает о вакансии, только вчера я ее получил, место теплое, значит, человек он сведущий.
Давай, думаю, рискну, не буду расспрашивать, кто и что, а приму. Парень, вижу, смекалистый, с достоинст-вом, на него можно положиться, не подведет. Пиши, го-ворю ему, заявление! Он встал, учтиво поклонился, ру-ку мне жмет. Я, говорит, оправдаю ваше доверие! И по-дает уже написанное заявление. Я сбоку резолюцию: "Оформить". А спустя месяц приходит он ко мне с кон-вертом... Рена, завари свежий чай.- "Не надо при ней",- думает Хасай.
"А я предысторию эту не знал",-говорит ему Джафар.
"Эх, Джафар, многого ты не знаешь!" "Что же дальше?"
"А дальше приносит мне этот молодой человек кон-верт. "Что это?"-спрашиваю. Вижу, молчит, стесня-ется вроде. "Что это?"-спрашиваю снова. Пальцами чувствую, деньги! "Знаешь, как это называется? За такие вещи по головке не погладят!" Строго говорю ему, а он молчит, а я еще больше распаляюсь. "Это,- говорит он мне,- за доброе ваше отношение, за дове-рие". Решил я, что надо по-тихому уладить, по-умно-му. "Садись,- говорю ему.- За доброе отношение ко мне спасибо". Он сел, а я спрашиваю: "Жена есть?" "Есть". Как в "Аршин мал алане". "Дети есть?" - "Есть".-"Эти деньги,-говорю ему,-я дарю тебе. Пойди и от моего имени купи жене, что ей захочется. Выпишу тебе специальный пропуск, пойди и приобрети в нашем магазине. И детям от меня подарки купи". Как рак красный стоит. "Что ж,- сказал он,- пусть будет по-вашему". А потом вы, Джафар-муэллим, меня к се-бе вызвали и спросили: "Жена есть?.." И я тотчас по-нял, что вы и есть покровитель Амираслана". "Хохоту было, когда он рассказывал!.."- говорит Джа-фар.
"Хохот хохотом, а многого вы не знаете, Джафар-муэл-лим, какая это птица, ваш Амираслан!" Хасай резолюцию-то наложил на заявление, да только завкадрами знала, что если Хасай не полностью свою фамилию вывел под резолюцией, значит, день-другой повременить надо с приказом. И, как ушел Амираслан, стал наводить справки, кто он и чей человек. Тут же Хуснийэ позвонил: "Не знаешь такого? Амираслан Велибеков". - "Что-то знакомая фамилия".- "И мне то-же так кажется".- "Да это же брат жены Джафара-муэллима!" Вот это связи у Хуснийэ! Два-три телефон-ных звонка, и полная справка о человеке, его отце, его родственниках, его тайных связях - кто за кем ухажи-вает и кто с кем водится. "Ну да, конечно, Сеяра-то Ве-либекова!.."
Остроумный парень Амираслан! Врал первое время Хасаю, мол, долго работал в Африке. "Как за колючей проволокой жили,- рассказывал.- В джунгли нель-зя звери, в саванну нельзя - змеи, в реку нельзя - крокодилы". "Да, Джафар-муэллим, вам и не снилс-я такой работник!" Амираслан как-то сказал Хасаю, он знал, когда у шефа хорошее настроение. Утром лучше ему не попадаться, за ночь накапливалась желчь, во сне, что ли? А утром тяжесть на душе, в горле от желчи горит. Лучше первым не попадаться ему на работе. Какая сводка? И звонит Главному по трамваям и трол-лейбусам: "Жалуются на вас! Часами болтают на оста-новках!" Потом главному по автобусам. Так вот, Ами-раслан знал, когда с Хасаем пошутить можно: "А знае-те, в конверте-то ведь не деньги .были!" - "А что?" - "Обыкновенная бумажка!.. На всякий случай!" Ну, до такого бы Хасай не додумался! Чтоб бумажки вместо денег!.. Вот и подвели пальцы Хасая, а он им очень и очень верил, этим пальцам, сколько через них этой са-мой бумаги прошло шуршащей!.. А может, врет Ами-раслан? Но с какой стати? Это он сказал, когда все же решил сделать первый подарок: бритву "филиппс-люкс" с плавающими лезвиями.
Слово в слово помнит Хасай тот разговор с Джафаром, когда он рассказывал об Амираслане: "Но парень что надо, ваш протеже. Культурный, работящий, знает, с кем и как разговаривать, учтивый... Люди иной раз думают: мол, хорошо живет человек, значит, не на зар-плату". Вот бы сказать Джафару: "А это и не деньги были, липа!.." Очень на Амираслана разозлился Хасай, но не подал виду: "Ах ты наглец! Меня надуть?" Не будь здесь замешан Джафар-муэллим, проучил бы его, как вместо денег бумажку простую подсовывать! "Да вы же знаете, друзей у меня в районах видимо-не-видимо, не мне вам рассказывать, Джафар-муэллим, люди меня уважают, посылают часто кто ягненка, кто сливки, ножом можно резать, кто фрукты, орех, фун-дук... А я все раздариваю соседям, родственникам, друзьям. Сколько сам съешь? И как не взять? У каж-дого с десяток овец, бараны, не примешь, обид не обе-решься!"
- Нет, забыл я, не у лас мы виделись! - сказал Хасай.- На поминках, третий день, кажется, по тестю
Амираслана!..
"Опять Амираслан!.."- подумал Джафар, а Хасай уже
о других поминках думает.
- Да, Джафар-муэллим, жаль, что мы все чаще по горестным случаям видимся...
- Ладно, давай о другом! - говорит Джафар.
вот-вот! о другом расскажи! о хромом, что ходит к тебе!
"Ты думаешь, откуда у него столько денег? Видал хро-мого?- это Гюльбала рассказывал Мамишу.- А когда отец в дорогу собирается, как по команде несут, на блюдечке". Но о блюдечке Мамиш слышал и другое, о прабабушке в их семье любили вспоминать, особенно Хасай, мол, она то ли на золотом, то ли на перламут-ровом подносе дары подносила, и кому бы - самой им-ператрице!
ты о хромом расскажи, а мы с Джафаром-муэллимом послушаем!
- Плоть довольна, сейчас никто с голоду не уми-рает, на черный хлеб и белое масло у каждого найдется, но дух мечется и покоя ему нет.
а ты все-таки расскажи! И уже Джафар-муэллим:
- Усталый, утомленный вид у вас, Рена-ханум.
- Тяжело у нас женщине, дом вконец изматывает. А где Октай?
- В группу ушел.
- Да, да, ходит он у нас в группу немецкую, к ста-рой учительнице, и ей подмога к пенсии, и нам хорошо. Мамиш смотрит на руки Рены, на них выступили жи-лы, взбухли вены, пальцы неухоженные. "Неужели и та и эта - Р?" Репа поймала взгляд Мамиша, поспеш-но убрала руки. Но куда их спрячешь? Молодое лицо и старые руки. Посидев, вышла. Когда выходила, слег-ка наклонила голову, будто кто-то собирается ударить. Ушла торопливо, бочком. Раньше Мамиш не замечал за ней этой пугливости.
а ты расплачься, Мамиш! и капнут твои сле-зы на ее старые руки!
Джафар-муэллим давно приглядывался к Хасаю, хотя знал его еще с войны. А когда Амираслан рассказывал о нем, Джафар-муэллим и жена вдоволь повеселились, а что смешного, и сами не знают. И Джафар-муэллим все никак не соберется к Хасаю - на новое жилье его посмотреть и с новой женой познакомиться. Лет десять назад Хасаю крепко досталось бы за всю эту затею со старой и новой женой. Десять? Нет, чуть больше. А как круто изменилась карьера Джафара! До этого шел в го-ру, с промысла выдвинули в райком, несколько наград в годы войны получил, потом в горком направили, и по одному только заявлению совсем незнакомой женщи-ны, Джафар как-то мельком ее видел, по злобе, а за что, и сам не знает, выдумавшей историю о его домоганиях, сняли и снова на промысел сменным инжене-ром направили...
Трудно понять Хасая: не разводится со старой и не женится на молодой, любимой. Причина была, конечно, да о ней не знал никто, кроме самих Хасая и Хуснийэ. Вздумал бы Хасай "опозорить" Хуснийэ - а развод для нее и есть позор на весь город,- Хуснийэ такое натво-рила бы, что Хасай провалился бы в глубокий колодец и никогда не выкарабкался оттуда. И самой Хуснийэ, конечно, достанется, но она пойдет на все, Хасай ее знает. Хуснийэ напомнила мужу о тех историях, что знал и Мамиш: "А что я теряю? Не я, а ты измывался над Дэли Идрисом! И они живы - и Идрис, и Ильдрым!" А потом перечень совместных акций, неведомых никому, кроме них, хотя Мамиш и мог слышать, как однажды Кязым сказал Тукезбан: "Твоего братца зна-ешь как прозвали? Бриллиант Хасай!" А Тукезбан за-ступилась за брата: "Это сапожник приклеил ему еще со времен войны".- "Но не отклеилось!" На все пошла Хуснийэ-ханум, когда Хасай обнародовал свои отноше-ния с Реной и даже в гости стал ходить с нею. А сколь-ко раз Хасай бил Хуснийэ за то, что не сдержала язык. Но она еще не выговорилась и это удерживало Хасая от окончательного разрыва. Именно потому, что Хасай проявил благоразумие, Хуснийэ укрепилась в убеждении, наполнявшем ее чувством гордости, что никакая Рена, да что там эта Рена, тысячи Рен не от-нимут у нее Хасая. Первая все же она. И пусть пока Хасай с той. Пройдут годы, поулягутся страсти - не век же ему скакать верхом,- и он снова вернется сюда. Кто-то собственноушно слышал и тут же выложил Хуснийэ: "Хасай говорил: "Старшая моя жена!" И если она, Хуснийэ, старшая, Рена, выходит, младшая.
Но встрече с Мамишем Джафар-муэллим очень рад. А почему бы и нет? Только зря этот молодой человек так недружелюбно смотрит на него. Уж не ставит ли его на одну доску с Хасаем?! "Ну, это он зря!.." Джафар любил предаваться размышлениям, подолгу вгляды-ваясь из окна своего кабинета в морские дали. Смотрит молча и думает, пока не раздастся глуховатый звонок телефона. "Аскеров слушает!" Телефоны разнятся по цвету и по звонку: красный, зеленый, вишневый, шоко-ладный, белый; и звонки тоже, но нюансы эти разли-чает только Джафар; может, и помощник тоже, он работает у Джафара давно; секретарша, как зазвонит телефон, а Джафара нет, вбегает и не знает, какой зво-нит. "Вы прежде всего эту трубку поднимайте",- Джа-фар показывает ей шоколадный телефон с глуховатым звонком.
Джафара бы очень обидело, если бы Мамиш уравнял его с Хасаем, будто с одной бахчи арбузы. И, глядя на Мамиша сквозь толстые стекла роговых очков, мыс-ленно говорил ему: скороспело судишь, все гораздо сложнее, чем тебе кажется. А посиди на моем месте (так его и пустят!). И нельзя знать, как бы ты поступил, окажись на месте своего дяди. А что? Разве не так? И со скобками и без них. А ты попробуй узнай (как со-образить Мамишу, что Джафар-муэллим с ним по ду-шам беседует?), каких страстей раб твой Хасай? (Ока-зывается, и философские пласты бурить надо - и все Мамишу да Мамишу: и для Гюльбалы, и для Р, и для Джафар-муэллима, и для Гая - бурить и бурить!..) Потолкуем давай (пока телефон на столе молчит) о Ха-сае. Одну минутку! "Аскеров слушает!.. Да... нет". Хо-рошо, что не надо спешить. Так вот. И снова телефон. Но, к счастью, здесь у Хасая телефона нет и Джафар может вволю беседовать с Мамишем. Как обществен-ная личность, дядя твой, я согласен, вреден, может быть. Это ясно? (Только им двоим, Мамишу и Джафа-ру, если они заговорят без Хасая. Но ни в коем случае не в кабинете! "Аскеров слушает!" А именно здесь, в микрорайоне.) А как отдельно взятый человек, так ска-зать, Робинзон, по-своему он находчив, энергичен. И родственные связи для него, к примеру, ты, племян-ник, превыше любых иных. "Джафар-муэллим, можно слово?" -"Ну, конечно".-"Давайте вернемся к свя-зям общественным, производственным, деловым..." Ну вот, и обиделся Джафар-муэллим. "Вот вы говорите: "Если даже по ту сторону окажется брат". Что это? Дуло против дула?" Нет, любо потолковать с Джафаром-муэллимом после плотного ужина и если при этом прекрасная погода. Потолковать, гуляя по бульвару, поблизости от гостиницы "Интурист", в новых рай-онах набережной. Ищешь в Хасае слабинки, продол-жает Джафар-муэллим, и начинаешь распутывать, и ниточка или рвется неожиданно (ведь гнилая, как не рваться?), или приводит к такому твоему другу, что ахнешь только (и в этом Джафар-муэллим, как всегда, прав). Ты с Хасаем борешься в открытую, и вдруг но вы же в гостях у него! едите с ним, пьете и тут же толкуете о борьбе?!