- Брось с песком воевать!
- А с кем же мне воевать, как не с песком? - гово-рит Гая. И удивленно смотрит на Мамиша.- Кто это тебя так, а?
А Мамиш молчит, всю дорогу, пока он ехал к Гая, ви-дел, как тот, разгневанный, с ходу стал одеваться: "Как? На тебя руку подняли? Дяди? Да мы их в мо-мент!.." Чтоб Гая да не заступился? И вот они идут, акуда? Ясное дело, говорит Гая, всех ребят позовем и...
К дядьям? Драться? Зачем же, пожимает плечами Гая. Даже не в милицию, а в райком, к первому секретарю! На бюро часто вызывали знатного мастера, когда дела буровой обсуждались, и не только. Именно туда, и всей бригадой, потому что рабочий класс оскорблен в лице Мамиша!..
А Мамиш молчит.
- Так кто это тебя? А?
- Хасай!
- быть этого не может!
- это дяди меня!
- Гейбат, Ага?
- а что? не ожидал? шашлыки его застила-ют тебе глаза?
- за что?!
Вот и выворачивайся наизнанку! Только начни - и уже каждый раз сначала. А в глазах: "Ну и интриган!.." - "Ну и кляузник!" - "Ну и..." - "На своего дядю-то!.." "Дошло до нас,- пишет Тукезбан,- что ты Хасая осра-мить вздумал..."
- Скажешь ты наконец, кто это тебя разукрасил?
- Да так... И сам не пойму.
- Не знаешь, кто синяк поставил?
- Упал я... Темно было...
- ...и скользко? Да?
- Откуда знаешь?!
- Расскажи кому другому! Подрался? Говори, не
темни, если надо, постоим за тебя!
отдуваться-то потом мне! "за недоказанно-стью..."
- И что я тебя разговорами? Завтракал? После чая, отведав сочный черный тут, шелковицу, Мамиш вздремнул в тени инжирового дерева, на паласе. Жена, две дочери и два сына Гая, десять недоуменных черных глаз, удивительно похожих, точно тутовые ягодки с одной ветки, разглядывали Мамиша, такого большого и здорового парня, которого не побоялся кто-то обидеть; один человек с ним не справился бы, это ясно даже самому младшему, Поладу, их, напавших, было много, а это уже нечестно.
- Что же привело тебя сюда? - снова пристал Гая.
- Не рад, что ли?
- Да нет, молодец, что пришел! Мы сейчас на пляж!. море не опротивело?
- Я ненадолго.
- Такую дорогу одолел, и не искупаться?
- В другой раз.
- Марджан,- Гая повернулся к жене.- А что, ес-ли мы завтра? Мамиш не сообразил, а той сразу ясно.
- С удовольствием уступят половину.
А понимать, собственно, и нечего: очередной барашек,
купленный в складчину с соседями.
- И соберем всех... Марджан, предупреди их. И Марджан Поладу:
- Беги к соседям.
- Не пойму, о чем вы?
- Вот тебе задание, раз своей охотой прибыл: уст-раиваем завтра пир, собираем всех наших. Давно вы у меня не были, а лето в разгаре. Перед последним штур-мом неплохо бы собраться!
"Вот и хорошо, голову забивать не надо. Пусть их!.. А из-за Октая ты еще помучаешься!.."
- Но как ты с такой физиономией по городу коле-сить будешь? Хорошо, что еще голова цела! У вас, между прочим, на крыльце всегда очень скользко.
- Вот, вот, там и поскользнулся!
- В родном доме падать не больно. как сказать!
- Это точно!
- И тебе надо от горя отойти.
только заикнулся и такая буря поднялась!
а если обо всем, что было?
А Кязым пишет: "Какого черта ввязался? Тоже мне! Молчал, молчал, а тут нате! Герой! Борец!.."
- Успели,- крикнула Марджан.- Полад догово-рился.
- Завтра днем и начнем. Шампуры надо почистить, давно не жарили.
И снова электричка.
Лампочка на карте Хасая загорелась и двигается, вот бы проследить, куда Мамиша носит, а Хасая вызвали на совещание.
В городе у вокзала Мамиш сел в троллейбус и в дру-гой конец города. Проехал мимо высотного дома, где работает Джафар-муэллим и у которого сидит сейчас Хасай, вдоль бульвара, миновал "Азнефть" и - на Баилов, к Сергею.
Маленькое их окно смотрело прямо на улицу, шумную и жаркую. Главное богатство комнатки - просторный аквариум с золотыми рыбками, хвосты веером. Рыбки лениво плыли между водорослями. Сергей удивленно уставился на Мамиша: что за фонарь под глазом?! Чего рассказывать? Поскользнулся в своем же дворе, сам виноват; надо знать, где падать.
- Праздник какой или просто так собираемся?
- А без повода не можешь?
В прозрачной воде двигались золотые рыбки, щедро освещенные розовым светом. Тяжелые хвосты тянули вниз, но рыбы натужно стремились кверху поймать ртом воздух.
Сергей куда-то записал адрес Расима и не мог найти. Кажется, в Черном городе. Но Черный город - это ог-ромный город в Баку.
Может, Селим знает? И снова в троллейбус, в Крепость, к Селиму. Вошел со стороны Девичьей башни. Очищен-ная теперь от прилипавших к ней дряхлых домиков, башня казалась еще выше. На площадке у башни стоя-ли негры в ярких цветных рубашках, и до ушей Мами-ша донеслась чужая речь - гид, нарядно одетая де-вушка в огромных темных очках, рассказывала исто-рию башни, стены которой некогда омывались морем. Бросались ведь, спасая свою честь, отсюда в бушующие волны. Хуснийэ бы с Хасаем и Р сюда. И пусть разыг-рывают свои восточные драмы. "Старшая моя жена",- говорит Хасай... Пестрая толпа по широким ступеням поднялась наверх и остановилась, а Мамиш прошел дальше, затем повернул влево, снова наверх, еще на-лево. Мамиш однажды приходил в Крепость к Селиму, но со стороны сада Революции, через вновь открытые ворота, десятки лет стоявшие заколоченными. А теперь стоило войти в другие ворота, как сместились ориенти-ры. Идет - будто тупик, а чуть пройдешь, открывает-ся новая улица. Плутал, плутал, да так и не отыскал дом Селима, спросил, как добраться до сада Революции, подошел к знакомым воротам и начал все сызнова.
Здесь (нашел!) в нос ударила сырость, по узкому тупи-ку поднялся вверх и очутился в маленьком полутем-ном дворе. В глубине дома комната Селима, пригнулся и прошел в низкие двери. На улице солнце щедро зали-вало светом город, а здесь горит электрическая лам-почка. У входа медный поднос, а на нем тоже медный кувшин, весь испещренный вязью и узорами. Имя Се-лима выгравировано на кувшине рядом с именем де-да - по-арабски и кириллицей,начищенная медь сверкала, как луч закатного солнца, отражала свет лам-пы. Мать Селима сказала, что сын скоро придет. Низко-рослая, с изъеденным оспой лицом и впалыми щеками. Шесть детей вырастила, а младший - Селим. Только сел на табуретку Мамиш, и Селим тут как тут. - Мне тоже налей чаю,- сказал матери.- А кто те-бя так разукрасил? Поскользнулся?! Ну, ты это брось! Кого другого, а меня не проведешь!..
дяди постарались!
Мать Селима, Баладжа-ханум, сидевшая в углу на па-ласе, дремала, а тут зашевелилась, поправила черный платок, упрятала под него седые волосы. "За что же дяди невзлюбили такого племянника?"- спросит. "За то, что племянник невзлюбил их!" - отзовется Се-лим. "А разве можно против родни идти, перечить?" - удивится.
И не ответили ни Селим, ни Мамиш, а мать качает го-ловой: дядя есть дядя, старший в семье, и с ним не считаться грех. "Пускай с нами и Расим пойдет",го-ворит Селим, разучившийся драться,- Гюльбала его отвадил от этого. А Расим - силач, разряд по боксу имеет.
Новый адрес Расима Селим не знал. Жил раньше в Черном городе, но собирался переезжать. Мамиш запи-сал старый адрес, вернее, переписал на клочок бумаги из школьной тетради, сложенной вдвое, в мазутных пятнах. Баладжа-ханум, собравшись в комок, сидела молча, казалось, вздремнула. Но сетка морщин на ее лице в любую минуту могла зашевелиться. Из Крепости, именуемой Внутренним городом, Мамиш поехал в Черный город: сначала на метро, потом авто-бусом: за то и за другое Хасай в ответе; его люди возят Мамиша, а он, видите ли, отобрать хочет у Хасая его красный билет!
Когда Мамиш выходил из автобуса, взглянул на часы у входа на завод - час дня. Меж оград двух заводов пролегла узкая асфальтированная тропа. Солнце, буд-то облюбовав именно эту дорогу, нещадно жгло. Мамиш вспомнил черного, как уголь, мальчика во дворе Гая; такое солнце испепелить может!.. В нос ударил едкий тошнотворный запах - химия!.. В ушах то гро-хот, то шипение пара... Пока одолел узкий перешеек, зажатый с двух сторон заводами, в горле запершило, саднить начало. А когда нашел дом, выяснилось, что зря притащился сюда Мамиш. Расим переехал. И жи-вет он теперь неподалеку от Мамиша, во дворе мечети Тазапир; и улица известна Мамишу, и дом; номер квар-тиры неизвестен, но каждый скажет, где живут Гаджи-заде; это сказала молодая женщина, родственница Расима, с такими же налитыми огнем щеками. В ком-нате заплакал ребенок, и Мамиш простился и ушел.
И снова узкая, обжигаемая солнцем тропа, но идти было легче - не вверх, а вниз. Расим живет рядом с ним, а Мамиш и не знал... К Расиму он успеет, надо еще за Арамом, в Арменикенд. Из Черного города - до вокзала, а оттуда на трамвае. Двадцать плюс двадцать пять, около часа.
В два часа Мамиш был уже на балконе Арама, откры-том городу и его ветрам. Двор - как сад, зеленый, про-хладный, а балкон длинный и широкий, с множеством дверей из квартир, из конца в конец уставлен горшка-ми с цветами, кустами, даже лимонными деревьями; не иначе, как Арам рассадил и расставил.
- Никуда тебя не отпустим! - пристал Арам.- Мать сварила борщ, и водка есть - тутовка. отчего про синяки не спросишь?
- А не хочешь, могу коньяк армянский, трехзвез-дочный, или азербайджанский. Хотя ваш,- но тут же поправился:-наш коньяк,-как-никак Арам баки-нец,- не уступает и французскому!
а ты сначала спроси! Спина взмокла от ходьбы и жары.
- Снимай рубашку, лезь под кран! Мамиш вымылся, сел за стол. Вспомнил застолье у дя-ди и как Джафар-муэллим гладил бутылку. Когда это было? Неужели вчера?..
- Не пьешь? Ну, тогда и я не буду. Нет, я рюмку под борщ пропущу, грех не выпить!- Налил и выпил. надо же, и не спросишь!
Глянул искоса в зеркало, а может, сошел синяк? Куда там, красуется во весь глаз. Да еще зеркало кривит, во все лицо синяк размазало. И то ломает лицо, то вытя-гивает.
- А чего Гая не пригласил, когда домой ехали? Сюр-приз? От шашлыка кто откажется? На даче, у моря... Но так неожиданно.
Снова на трамвай. Был пятый час. Долго шел пешком. Проходя мимо пятиэтажного дома, в сквере увидел портрет Хуснийэ-ханум. Как не остановиться? Добрый взгляд, улыбается, волосы гладко уложены, никаких украшений ни на шее, ни в ушах. Скромно, с достоин-ством; не шутка ведь, выставлена на обозрение. Такой же портрет на брошюре; пучеглазый располневший журналист, говорят, сердце у него пошаливает, задумал создать портреты знаменитых людей района, дошла очередь и до Хуснийэ-ханум; "Мать нашего района". "А ты почитай, вслух почитай!"-говорит Хуснийэ Мамишу, и Мамиш читает о том, какая она "энергич-ная и боевая", как организует людей на субботники, денно и нощно ходит по дворам, думает об экономии воды в жаркие месяцы. "Все-все правильно!" Мамиш тоже знает, что правильно; и то, что организует школь-ников в помощь старым пенсионерам; даже дерево лично посадила на пришкольном участке; ни одного приду-манного факта - все, до буковки, верно! Вот и двор мечети Тазапир. Но вошел сюда не со сторо-ны Мирза Фатали, а с улицы Льва Толстого. Когда шел по Мирза Фатали, взглянул через решетку на сту-пени, ведущие в мечеть. Закутанные в черные чадры женщины с протянутыми руками, и в мечети народу полно. "Развели тут!.."
"Я обет дал!- Это Хасай.- У нас контроль вовсю под-капывается!.. Не за себя беспокоюсь, за других бы краснеть не пришлось!" Миновало, и Хасай поручил Машаллаху, старшему сыну Гейбата, раздать прямо здесь на ступенях половину бараньей туши. Не верует, а все же на всякий случай, вдруг заблуждается! Хус-нийэ немало ходила сюда во время войны; вернее, не сама ходила - узнают, несдобровать! - а посылала взамен себя старуху с их улицы, умерла, бедняжка, гадать-привораживать умела, да не смогла Хасая удер-жать возле Хуснийэ. Посылала с "жертвами", чтоб раздать, дабы Хасая миновала смерть; и миновала; и после давала обеты: чтобы всегда был рядом; чтобы не сгла-зили; и так далее; и помогло; не во всем, правда; но все же он рядом и его не сглазили; уйдет вернется. Не успел Мамиш спросить о Гаджи-заде, как тут же пока-зали, в какую дверь. И Расим дома, повезло. Пальцы сжались в кулак, в глазах искры.
- Кто это тебя?
И уже рубашку натягивает, будто тревога объявлена.
Только поспевай за ним, как в армии.
- Сиди, ничего особенного!
- Кто?!
- Да ладно, все это случайной
Вкусен чай у Расима. Жил он сейчас у двоюродной сестры, семья у нее большая, и заработок Расима - в общий котел; детей много, и все в жару в городе, хотя здесь, во дворе мечети,- райский уголок. Зять Расима, худой, высокий, с продолговатой головой на тонкой шее, устроил во дворе в уголке у своей квартиры нечто вроде курятника: высокой железной сеткой отгородил участочек, поместил в нем белых инкубаторных куриц и для белых курочек одного рыжего петуха; с какой гордостью, вытянув шею, петух смотрел на Мамиша, сколько высокомерия в его осанке и высоко поднятой краснобородой головке. Мамиш не сдержал улыбки. Тихо, но внятно произнес строку о петухе, запомнив-шуюся с детства:
- Ай да петух с кровавым гребнем!.. Петух вздрогнул, во взгляде его появилась насторо-женность. Петух - из бывалых, немало куриной крови повидал; не успеет облюбовать по сердцу, как ее уже нет и попахивает паленым.
- Ай петух с глазами-бусами! - вспомнил еще стро-ку. Петух встрепенулся, широко замахал крыльями, раз-дул грудь, зашагал гордо. А тут вдруг мелодичный го-лос моллы зовет с минарета правоверных к вечерней молитве. Мамиш вздрогнул, вспомнил бабушку Мелек-ханум, в эти часы она молилась. "Кого роди-ла ты, женщина? Один Хасай, другой Ага, третий Гейбат!"- "А Тукезбан? А Теймур?.." Но только запел речитативом молла, как тут же закукарекал петух.
- Всегда так,- усмехнулся Расим, накинув на пле-чи пиджак. Стало холодно в одной майке-сетке.- Как начнет молла звать к азану, петух тут же кукарекать.
Даже если он с курицей, отскочит, шею вытянет и сле-дом за моллой.
- Святой петух, значит,- заметил Мамиш. Расим удивленно посмотрел на Мамиша.
- А кто тебе сказал, что мы так называем его?!
- Проще простого догадаться!
Кукарекал, будто соревновался с моллой. "Грех так говорить!" - это бабушка Мелек-ханум. А если бы это-го Святого петуха увидала?
Петух впал в такой грех, добром не кончит, это уж точно. "А ты сразу грех!" Молла пел-заливался вдо-хновенно. Достоин был похвалы и рыжий петух не щадил себя.
А что до чая во дворе мечети Тазапир, то цены ему не было: под цвет гребня петуха, ароматный. Домой воз-вращаться не хотелось.
- Может, заночуешь? - спросил Расим.- А то на ночь глядя, чего доброго, синяков прибавишь. Расим поверил. Раз человек говорит, что поскользнул-ся, так оно и есть, как же иначе?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ - рассказ о том, как дяди связали руки-ноги Мамишу, а в рот запихали платок, чтоб и слышать никто не слышал, и знать никто не знал. Окна и двери квартиры Хуснийэ-ханум закрыты наглу-хо, а во дворе тишина такая, что слышно, как капает из крана вода. Хуснийэ утром человека следом за Мамишем послала, а тот, проводив его до Сабунчинского вокзала и посадив на электричку, вернулся. По логике Хуснийэ выходило, что Мамиш ни о чем не помышля-ет. "Какого-то Дашдемира спросил, а мальчик ему: "Вам Гая нужен?" Что за бред? А я у мальчика потом спрашиваю: "Кто такой Гая?"А тот дикий какой-то, ни слова не сказал, отбежал за угол". Стала Хуснийэ на-бирать номер телефона, чтоб у Хасая спросить: "Что за Гая?" Две цифры набрала и вспомнила, Гюльбала по-койный рассказывал, это же мастер Мамиша!.. Хус-нийэ застыла, стоит, трубку даже положить на рычаг забыла. Что же ты, Гюльбала, со мной сделал? И слезы катятся, катятся. На кого ты меня оставил? И зачем мне жить без тебя на свете? Встать бы тебе из могилы, от-ветить Мамишу!.. Как он твоим именем, подлый, спе-кулирует!.. В окно ворвался крик с улицы, и она, будто одряхлев сразу, усталая, опустилась на стул, положила трубку и еще долго сидела, старея и кляня судьбу, пока тот же назойливый крик с улицы не поднял ее и не подвел к окну: кому там не терпится, будто режут кого там? Улица жила обычной летней жизнью, а кри-чавший как сквозь землю провалился. Слезы унесли, смыли горечь, и она уступила свои владения злобе. До чего обнаглел Мамиш! Вчера ночью она подняла но тре-воге одного из своих доверенных, и утром чуть свет тот увязался за Мамишем. Затем после стольких лет ссоры пошла к Are домой. Ее приход всполошил всю семью. Чернобровая жена Аги -"Ух какая, не стареет!"за-волновалась, растерянно забегала по квартире, не зная, куда усадить Хуснийэ-ханум, чем угостить. И в душе благодарна ей: "Очень хорошо, спасибо ей, сидит у нас на шее этот Али, избавимся от его присутствия!" А Хуснийэ, наполнив комнату жаром своих слов и наэлектри-зовав сыновей Аги, которые как стояли у окна, так и застыли, что-то шепнула на ухо Аге и тут же выскочи-ла, не дав опомниться ни жене, а она уже мыла рис, чтобы ставить на плиту плов, ни самому Are. Потом, схватив машину, помчалась к Гейбату, и у него в доме повторилось в точности то же, что произошло несколько минут назад у Аги, за исключением того разве, что же-на Гейбата кормила пузатого младенца, пятого их сы-на, Ширбалу, и тот ни с того ни с сего вдруг разорался так неистово на весь квартал, будто его в розовую мя-коть щеки оса укусила или вместо молока из материн-ской груди пошла одна горечь.
А наутро, как только Мамиш вышел, спеша в Бузовны к Гая, Гейбат преградил ему дорогу. А как же? Вдруг задумал неладное.
- Куда ты собрался? - спросил Гейбат, деланно зе-вая.
- На шашлык!
- Почему так дерзко? - Это Ага появился.- Мы же твои родные дяди. Зачем это все тебе?- Ага говорил миролюбиво.
- Как шпики!
- Хочешь, чтоб твоему дяде было плохо? Чем он те-бя обидел?- Ага будто не слышал того, что сказал Ма-миш.- Может, нам чего не известно? Можешь на ухо мне шепнуть. Мамиш попытался пройти.
- Сиди дома,-сказал Гейбат.-Когда раскаешься, скажешь, что выдумал все, попросишь прощения, поса-дим тебя в такси и отвезем куда твоей душе угодно! Хоть в Москву!.. Куда лезешь? Я же тебе сказал! Какой непонятливый!
- Пропусти.
Ага бросил сигарету под ноги и зло растер.
- Не выводи нас из себя, мы же контуженые, ты знаешь! Сказал тебе Гейбат сиди дома! Значит, сиди!
- По-доброму говорю, отойдите, не то худо вам бу-дет.
- Еще грозишь! Быстро же забыл наш хлеб! Только хотел легонько оттолкнуть Агу, как Гейбат под-сунул под ноги Мамишу свою палку, тот споткнулся и плашмя на асфальт. Ага навис над Мамишем, Гейбат подскочил и в подбородок племяннику кулаком. За-тащили Мамиша в комнату, связали.
- Мы тебя отлупим и Тукезбан нам спасибо скажет! Мамиш вырывался, пришлось Гейбату удар почувстви-тельнее нанести, заткнуть его кричащий и грозящий рот ("Здесь же нет глухих!") платком, пусть остынет, уго-монится. Тогда прижмут, как дитятю, к груди, не бро-сят же его, сына родной сестры, какой бы непутевой она ни была. А пока пусть полежит, кровать-то своя! Уже десять утра.
Пускай Мамиш лежит-полеживает, а я расскажу о станции Бузовны, где по уговору должны были встре-титься всей бригадой и идти к Гая. Собрались, а Мами-ша нет. Сначала Расим пришел, нет чтобы ему за Ма-мишем зайти, но зять спешил на работу и Расим пошел с ним, тем более по пути им; потом Арам, за ним Сергей и Селим. Собрались, ждут Мамиша, а его нет и быть не может. У Гая костер вовсю полыхает, горящие угли накаливает, мясо почти все на вертела нанизано. Где же они? Пошел к ним навстречу Гая. А уже около один-надцати. А вид у него, думает Гая, какой был! И при-шел вчера непонятно зачем! Определенно избили, а он -"споткнулся". И поняли друзья, что беда с Мами-шем, и понять это нетрудно; что делать, тоже яснее яс-ного - конечно же, поскорее к нему домой! И пошли. Вернее, поехали. Тут не до шашлыка, если даже мясо нанизано и угли полыхают. Вот он, угловой дом.
Вошли во двор, на второй этаж. Что здесь вообще тво-рится?!
Это ты, Мамиш?! А эти кто? Ах, это же дяди! Вместе пировали, обнимались, тосты говорили!.. Давайте еще раз знакомиться!.. Они с миром, а тех будто подмени-ли - в темном переулке лучше не попадаться! Гая про-тянул руку, чтобы вытащить кляп изо рта Мамиша, но Гейбат не позволил: не лезь, мол! Нас пятеро, а вас двое, не боитесь разве?! Гая не сказал этого, и без слов ясно. Но кому ясно, а кому и нет. Гейбата не напугаешь, мо-жет и с тремя справиться.
- Слушай, ты! Великий представитель! Шашлык мой уплетал? Люля-кебаб мой ел? Ах ты умник! А как я вас хвалил? А какие я песни вам пел?.. Но вы все такие, еще ни одного порядочного среди вас не встретил!
- Да вы еще и отсталый элемент! Ай-ай-ай! - Это Арам, щупленький холмик перед высоченной горой; Гейбат пока соображал, что ответить, как Ага Араму:
- И ты нас учить будешь?! То-то мне приснилось, что я алфавит твой учу!..
А когда Гая снова полез кляп вытаскивать, Гейбат дал волю рукам. Такой большой дядя, а сдержаться не мо-жет! Да разве можно на Гая руку поднимать?! Это все равно что по скале дубасить: ударишь - само-му больно станет. Гейбат это понял, смекнул, что голы-ми руками здесь никого не возьмешь, поднял над голо-вой палку, и все отскочили назад. Комната не очень большая, но дом родной и стены раздвинутся, если на-до. Тут-то и началось!..
В сутолоке Гая вытащил-таки кляп, но трудно было разобрать слова Мамиша, потому что говорили и крича-ли все, кого вместила комната; не слыхали никогда эти стены такой многоголосицы, а когда строили, и в голову мастерам не могло прийти, что настанет день, когда столько мужчин и столько слов, внятных и невнятных, вберет в себя комната объемом 5Х 5Х 5; Расим в центре этого куба был, решил уладить миром спор, но Ага - когда дерутся, не лезь в середку - со всего размаху ударил его. Откуда было знать Are, что Расим спорт-смен-боксер, разряд имеет? А у Расима до сего дня, бы-вает же такое на Кавказе, дела складывались так, что ни разу он не воспользовался своим искусством ни до, ни после получения разряда и рад был безмерно этому, гены генами, традиции традициями, а не пришлось. Ах, как жаль, что вынудили его нарушить закон "гостеприходства" и показать кое-какие боксерские штучки из самых элементарных: он, кажется, не дотронулся даже до Аги, а тот, будто мячик, отлетел и на Гейбата, чуть с ног его не свалил. Дядьев двое, это известно, а их пя-теро; отняли у Гейбата палку. И сами кулаки их попро-бовали, и дядьев угостили, даже помощи Арама не по-надобилось.
Но пусть они дерутся, а я расскажу вам... О ком? О Хус-нийэ-ханум, конечно.
Когда Гая с товарищами поднимался по лестнице, сна-чала не разглядела, кто идет, очки надела. Это же друзья Мамиша!
И, учуяв, поняла, что драка будет, потому что Мамиш лежит со связанными руками и ногами, а Гейбат не лю-бит, когда кто-нибудь в его дела нос сует, палки ему в колеса вставляет.
И, как только до ее слуха донеслись ругань и удары ку-лаков, а может быть, и чуть раньше, она подняла крик, хотя никто ее услышать не мог, и тотчас позвонила в милицию: "Спасайте!- Вот еще, не узнали ее.- Как кто?! Это Хуснийэ-ханум! Да, да! Бахтиярова! Немед-ленно выезжайте!" А чего выезжать, когда рядом? Ее первейший долг - сигнализировать: "Кровь, понимае-те, кровь льется!" И вскоре прибыли три милиционера, подоспели причем в тот момент, когда Ага на полу сидит, у Гейбата шишка над глазом, Гая в разорванной рубаш-ке, у Сергея и Селима лица в царапинах - комната не очень большая, даже если только размахивать руками, непременно попадешь. Лишь Расим и Арам выглядели более или менее нормально, хотя глаза Расима излу-чали недоумение, но это всегдашнее их выражение, а Арам побелел, как полотно. На кровати Мамиш, руки и ноги связаны, и это на пользу им, друзьям Мамиша: пусть видят!
Хуснийэ-ханум как взорвалась!.. И не нашлось никого, чтоб перекричать ее. И так набросилась, на кого бы вы думали - на Гейбата и Агу!..
- Какой позор! Кто дал вам право бесчинствовать? Варварство! Бескультурье! Как можно измываться над родным племянником?! Дикость какая! Произвол! Мамиш так и лежал с открытым ртом - то ли думал, что кляп еще не вынули, то ли от удивления разинул.
- Вы ответите за это беззаконие!..
Хуснийэ-ханум распалялась, подогревала себя, и гнев ее - хотите, верьте, хотите, нет - был естественным, и возмущение, с места не сойти, искренним. Недобрым словом и Хасая вскользь помянула, а потом дошла оче-редь и до "шайки Мамиша".
- Хулиганы! Стыд какой! Вместо того чтобы обра-зумить и усовестить, вы, молодые ребята, деретесь с ин-валидами войны! У Гейбата нет ноги, Ага весь в следах от пуль! Вас пятеро, а их двое!
Никого не пощадила, всем грозила расправой по закону, хотя Мамиш тут ни при чем, его-то за что? Говорила и развязывала петли на руках и ногах, даже потерла их, чтоб следы разгладить.
Много разговоров вызвало на улице странное шест-вие - колонна людей, занявшая все неширокое про-странство от тротуара до тротуара, причем людей из-битых, с синяками-шишками и кровавыми подтеками на лицах. Впереди милиционер с Хуснийэ-ханум, сле-дом Расим и Арам, за ними дяди, еще милиционер, и после Гая, Мамиша и толпы ротозеев замыкающий милиционер. Неясно, кто бил, а кто бит; и не только глазеющие не могли это определить над этим лома-ли головы и в отделении милиции, составляя про-токол:
"В четверг, 29 июня с. г. по неотложному сигналу, теле-фонному звонку, общественницы нашего района Хус-нийэ-ханум Бахтияровой оперативная группа сержанта милиции Агаева, милиционеров Бабаева и Вагабова (А, Б, В...) в 11 ч. 30 м. срочно направилась в дом 59/15 по улице..."
- А с кем же мне воевать, как не с песком? - гово-рит Гая. И удивленно смотрит на Мамиша.- Кто это тебя так, а?
А Мамиш молчит, всю дорогу, пока он ехал к Гая, ви-дел, как тот, разгневанный, с ходу стал одеваться: "Как? На тебя руку подняли? Дяди? Да мы их в мо-мент!.." Чтоб Гая да не заступился? И вот они идут, акуда? Ясное дело, говорит Гая, всех ребят позовем и...
К дядьям? Драться? Зачем же, пожимает плечами Гая. Даже не в милицию, а в райком, к первому секретарю! На бюро часто вызывали знатного мастера, когда дела буровой обсуждались, и не только. Именно туда, и всей бригадой, потому что рабочий класс оскорблен в лице Мамиша!..
А Мамиш молчит.
- Так кто это тебя? А?
- Хасай!
- быть этого не может!
- это дяди меня!
- Гейбат, Ага?
- а что? не ожидал? шашлыки его застила-ют тебе глаза?
- за что?!
Вот и выворачивайся наизнанку! Только начни - и уже каждый раз сначала. А в глазах: "Ну и интриган!.." - "Ну и кляузник!" - "Ну и..." - "На своего дядю-то!.." "Дошло до нас,- пишет Тукезбан,- что ты Хасая осра-мить вздумал..."
- Скажешь ты наконец, кто это тебя разукрасил?
- Да так... И сам не пойму.
- Не знаешь, кто синяк поставил?
- Упал я... Темно было...
- ...и скользко? Да?
- Откуда знаешь?!
- Расскажи кому другому! Подрался? Говори, не
темни, если надо, постоим за тебя!
отдуваться-то потом мне! "за недоказанно-стью..."
- И что я тебя разговорами? Завтракал? После чая, отведав сочный черный тут, шелковицу, Мамиш вздремнул в тени инжирового дерева, на паласе. Жена, две дочери и два сына Гая, десять недоуменных черных глаз, удивительно похожих, точно тутовые ягодки с одной ветки, разглядывали Мамиша, такого большого и здорового парня, которого не побоялся кто-то обидеть; один человек с ним не справился бы, это ясно даже самому младшему, Поладу, их, напавших, было много, а это уже нечестно.
- Что же привело тебя сюда? - снова пристал Гая.
- Не рад, что ли?
- Да нет, молодец, что пришел! Мы сейчас на пляж!. море не опротивело?
- Я ненадолго.
- Такую дорогу одолел, и не искупаться?
- В другой раз.
- Марджан,- Гая повернулся к жене.- А что, ес-ли мы завтра? Мамиш не сообразил, а той сразу ясно.
- С удовольствием уступят половину.
А понимать, собственно, и нечего: очередной барашек,
купленный в складчину с соседями.
- И соберем всех... Марджан, предупреди их. И Марджан Поладу:
- Беги к соседям.
- Не пойму, о чем вы?
- Вот тебе задание, раз своей охотой прибыл: уст-раиваем завтра пир, собираем всех наших. Давно вы у меня не были, а лето в разгаре. Перед последним штур-мом неплохо бы собраться!
"Вот и хорошо, голову забивать не надо. Пусть их!.. А из-за Октая ты еще помучаешься!.."
- Но как ты с такой физиономией по городу коле-сить будешь? Хорошо, что еще голова цела! У вас, между прочим, на крыльце всегда очень скользко.
- Вот, вот, там и поскользнулся!
- В родном доме падать не больно. как сказать!
- Это точно!
- И тебе надо от горя отойти.
только заикнулся и такая буря поднялась!
а если обо всем, что было?
А Кязым пишет: "Какого черта ввязался? Тоже мне! Молчал, молчал, а тут нате! Герой! Борец!.."
- Успели,- крикнула Марджан.- Полад догово-рился.
- Завтра днем и начнем. Шампуры надо почистить, давно не жарили.
И снова электричка.
Лампочка на карте Хасая загорелась и двигается, вот бы проследить, куда Мамиша носит, а Хасая вызвали на совещание.
В городе у вокзала Мамиш сел в троллейбус и в дру-гой конец города. Проехал мимо высотного дома, где работает Джафар-муэллим и у которого сидит сейчас Хасай, вдоль бульвара, миновал "Азнефть" и - на Баилов, к Сергею.
Маленькое их окно смотрело прямо на улицу, шумную и жаркую. Главное богатство комнатки - просторный аквариум с золотыми рыбками, хвосты веером. Рыбки лениво плыли между водорослями. Сергей удивленно уставился на Мамиша: что за фонарь под глазом?! Чего рассказывать? Поскользнулся в своем же дворе, сам виноват; надо знать, где падать.
- Праздник какой или просто так собираемся?
- А без повода не можешь?
В прозрачной воде двигались золотые рыбки, щедро освещенные розовым светом. Тяжелые хвосты тянули вниз, но рыбы натужно стремились кверху поймать ртом воздух.
Сергей куда-то записал адрес Расима и не мог найти. Кажется, в Черном городе. Но Черный город - это ог-ромный город в Баку.
Может, Селим знает? И снова в троллейбус, в Крепость, к Селиму. Вошел со стороны Девичьей башни. Очищен-ная теперь от прилипавших к ней дряхлых домиков, башня казалась еще выше. На площадке у башни стоя-ли негры в ярких цветных рубашках, и до ушей Мами-ша донеслась чужая речь - гид, нарядно одетая де-вушка в огромных темных очках, рассказывала исто-рию башни, стены которой некогда омывались морем. Бросались ведь, спасая свою честь, отсюда в бушующие волны. Хуснийэ бы с Хасаем и Р сюда. И пусть разыг-рывают свои восточные драмы. "Старшая моя жена",- говорит Хасай... Пестрая толпа по широким ступеням поднялась наверх и остановилась, а Мамиш прошел дальше, затем повернул влево, снова наверх, еще на-лево. Мамиш однажды приходил в Крепость к Селиму, но со стороны сада Революции, через вновь открытые ворота, десятки лет стоявшие заколоченными. А теперь стоило войти в другие ворота, как сместились ориенти-ры. Идет - будто тупик, а чуть пройдешь, открывает-ся новая улица. Плутал, плутал, да так и не отыскал дом Селима, спросил, как добраться до сада Революции, подошел к знакомым воротам и начал все сызнова.
Здесь (нашел!) в нос ударила сырость, по узкому тупи-ку поднялся вверх и очутился в маленьком полутем-ном дворе. В глубине дома комната Селима, пригнулся и прошел в низкие двери. На улице солнце щедро зали-вало светом город, а здесь горит электрическая лам-почка. У входа медный поднос, а на нем тоже медный кувшин, весь испещренный вязью и узорами. Имя Се-лима выгравировано на кувшине рядом с именем де-да - по-арабски и кириллицей,начищенная медь сверкала, как луч закатного солнца, отражала свет лам-пы. Мать Селима сказала, что сын скоро придет. Низко-рослая, с изъеденным оспой лицом и впалыми щеками. Шесть детей вырастила, а младший - Селим. Только сел на табуретку Мамиш, и Селим тут как тут. - Мне тоже налей чаю,- сказал матери.- А кто те-бя так разукрасил? Поскользнулся?! Ну, ты это брось! Кого другого, а меня не проведешь!..
дяди постарались!
Мать Селима, Баладжа-ханум, сидевшая в углу на па-ласе, дремала, а тут зашевелилась, поправила черный платок, упрятала под него седые волосы. "За что же дяди невзлюбили такого племянника?"- спросит. "За то, что племянник невзлюбил их!" - отзовется Се-лим. "А разве можно против родни идти, перечить?" - удивится.
И не ответили ни Селим, ни Мамиш, а мать качает го-ловой: дядя есть дядя, старший в семье, и с ним не считаться грех. "Пускай с нами и Расим пойдет",го-ворит Селим, разучившийся драться,- Гюльбала его отвадил от этого. А Расим - силач, разряд по боксу имеет.
Новый адрес Расима Селим не знал. Жил раньше в Черном городе, но собирался переезжать. Мамиш запи-сал старый адрес, вернее, переписал на клочок бумаги из школьной тетради, сложенной вдвое, в мазутных пятнах. Баладжа-ханум, собравшись в комок, сидела молча, казалось, вздремнула. Но сетка морщин на ее лице в любую минуту могла зашевелиться. Из Крепости, именуемой Внутренним городом, Мамиш поехал в Черный город: сначала на метро, потом авто-бусом: за то и за другое Хасай в ответе; его люди возят Мамиша, а он, видите ли, отобрать хочет у Хасая его красный билет!
Когда Мамиш выходил из автобуса, взглянул на часы у входа на завод - час дня. Меж оград двух заводов пролегла узкая асфальтированная тропа. Солнце, буд-то облюбовав именно эту дорогу, нещадно жгло. Мамиш вспомнил черного, как уголь, мальчика во дворе Гая; такое солнце испепелить может!.. В нос ударил едкий тошнотворный запах - химия!.. В ушах то гро-хот, то шипение пара... Пока одолел узкий перешеек, зажатый с двух сторон заводами, в горле запершило, саднить начало. А когда нашел дом, выяснилось, что зря притащился сюда Мамиш. Расим переехал. И жи-вет он теперь неподалеку от Мамиша, во дворе мечети Тазапир; и улица известна Мамишу, и дом; номер квар-тиры неизвестен, но каждый скажет, где живут Гаджи-заде; это сказала молодая женщина, родственница Расима, с такими же налитыми огнем щеками. В ком-нате заплакал ребенок, и Мамиш простился и ушел.
И снова узкая, обжигаемая солнцем тропа, но идти было легче - не вверх, а вниз. Расим живет рядом с ним, а Мамиш и не знал... К Расиму он успеет, надо еще за Арамом, в Арменикенд. Из Черного города - до вокзала, а оттуда на трамвае. Двадцать плюс двадцать пять, около часа.
В два часа Мамиш был уже на балконе Арама, откры-том городу и его ветрам. Двор - как сад, зеленый, про-хладный, а балкон длинный и широкий, с множеством дверей из квартир, из конца в конец уставлен горшка-ми с цветами, кустами, даже лимонными деревьями; не иначе, как Арам рассадил и расставил.
- Никуда тебя не отпустим! - пристал Арам.- Мать сварила борщ, и водка есть - тутовка. отчего про синяки не спросишь?
- А не хочешь, могу коньяк армянский, трехзвез-дочный, или азербайджанский. Хотя ваш,- но тут же поправился:-наш коньяк,-как-никак Арам баки-нец,- не уступает и французскому!
а ты сначала спроси! Спина взмокла от ходьбы и жары.
- Снимай рубашку, лезь под кран! Мамиш вымылся, сел за стол. Вспомнил застолье у дя-ди и как Джафар-муэллим гладил бутылку. Когда это было? Неужели вчера?..
- Не пьешь? Ну, тогда и я не буду. Нет, я рюмку под борщ пропущу, грех не выпить!- Налил и выпил. надо же, и не спросишь!
Глянул искоса в зеркало, а может, сошел синяк? Куда там, красуется во весь глаз. Да еще зеркало кривит, во все лицо синяк размазало. И то ломает лицо, то вытя-гивает.
- А чего Гая не пригласил, когда домой ехали? Сюр-приз? От шашлыка кто откажется? На даче, у моря... Но так неожиданно.
Снова на трамвай. Был пятый час. Долго шел пешком. Проходя мимо пятиэтажного дома, в сквере увидел портрет Хуснийэ-ханум. Как не остановиться? Добрый взгляд, улыбается, волосы гладко уложены, никаких украшений ни на шее, ни в ушах. Скромно, с достоин-ством; не шутка ведь, выставлена на обозрение. Такой же портрет на брошюре; пучеглазый располневший журналист, говорят, сердце у него пошаливает, задумал создать портреты знаменитых людей района, дошла очередь и до Хуснийэ-ханум; "Мать нашего района". "А ты почитай, вслух почитай!"-говорит Хуснийэ Мамишу, и Мамиш читает о том, какая она "энергич-ная и боевая", как организует людей на субботники, денно и нощно ходит по дворам, думает об экономии воды в жаркие месяцы. "Все-все правильно!" Мамиш тоже знает, что правильно; и то, что организует школь-ников в помощь старым пенсионерам; даже дерево лично посадила на пришкольном участке; ни одного приду-манного факта - все, до буковки, верно! Вот и двор мечети Тазапир. Но вошел сюда не со сторо-ны Мирза Фатали, а с улицы Льва Толстого. Когда шел по Мирза Фатали, взглянул через решетку на сту-пени, ведущие в мечеть. Закутанные в черные чадры женщины с протянутыми руками, и в мечети народу полно. "Развели тут!.."
"Я обет дал!- Это Хасай.- У нас контроль вовсю под-капывается!.. Не за себя беспокоюсь, за других бы краснеть не пришлось!" Миновало, и Хасай поручил Машаллаху, старшему сыну Гейбата, раздать прямо здесь на ступенях половину бараньей туши. Не верует, а все же на всякий случай, вдруг заблуждается! Хус-нийэ немало ходила сюда во время войны; вернее, не сама ходила - узнают, несдобровать! - а посылала взамен себя старуху с их улицы, умерла, бедняжка, гадать-привораживать умела, да не смогла Хасая удер-жать возле Хуснийэ. Посылала с "жертвами", чтоб раздать, дабы Хасая миновала смерть; и миновала; и после давала обеты: чтобы всегда был рядом; чтобы не сгла-зили; и так далее; и помогло; не во всем, правда; но все же он рядом и его не сглазили; уйдет вернется. Не успел Мамиш спросить о Гаджи-заде, как тут же пока-зали, в какую дверь. И Расим дома, повезло. Пальцы сжались в кулак, в глазах искры.
- Кто это тебя?
И уже рубашку натягивает, будто тревога объявлена.
Только поспевай за ним, как в армии.
- Сиди, ничего особенного!
- Кто?!
- Да ладно, все это случайной
Вкусен чай у Расима. Жил он сейчас у двоюродной сестры, семья у нее большая, и заработок Расима - в общий котел; детей много, и все в жару в городе, хотя здесь, во дворе мечети,- райский уголок. Зять Расима, худой, высокий, с продолговатой головой на тонкой шее, устроил во дворе в уголке у своей квартиры нечто вроде курятника: высокой железной сеткой отгородил участочек, поместил в нем белых инкубаторных куриц и для белых курочек одного рыжего петуха; с какой гордостью, вытянув шею, петух смотрел на Мамиша, сколько высокомерия в его осанке и высоко поднятой краснобородой головке. Мамиш не сдержал улыбки. Тихо, но внятно произнес строку о петухе, запомнив-шуюся с детства:
- Ай да петух с кровавым гребнем!.. Петух вздрогнул, во взгляде его появилась насторо-женность. Петух - из бывалых, немало куриной крови повидал; не успеет облюбовать по сердцу, как ее уже нет и попахивает паленым.
- Ай петух с глазами-бусами! - вспомнил еще стро-ку. Петух встрепенулся, широко замахал крыльями, раз-дул грудь, зашагал гордо. А тут вдруг мелодичный го-лос моллы зовет с минарета правоверных к вечерней молитве. Мамиш вздрогнул, вспомнил бабушку Мелек-ханум, в эти часы она молилась. "Кого роди-ла ты, женщина? Один Хасай, другой Ага, третий Гейбат!"- "А Тукезбан? А Теймур?.." Но только запел речитативом молла, как тут же закукарекал петух.
- Всегда так,- усмехнулся Расим, накинув на пле-чи пиджак. Стало холодно в одной майке-сетке.- Как начнет молла звать к азану, петух тут же кукарекать.
Даже если он с курицей, отскочит, шею вытянет и сле-дом за моллой.
- Святой петух, значит,- заметил Мамиш. Расим удивленно посмотрел на Мамиша.
- А кто тебе сказал, что мы так называем его?!
- Проще простого догадаться!
Кукарекал, будто соревновался с моллой. "Грех так говорить!" - это бабушка Мелек-ханум. А если бы это-го Святого петуха увидала?
Петух впал в такой грех, добром не кончит, это уж точно. "А ты сразу грех!" Молла пел-заливался вдо-хновенно. Достоин был похвалы и рыжий петух не щадил себя.
А что до чая во дворе мечети Тазапир, то цены ему не было: под цвет гребня петуха, ароматный. Домой воз-вращаться не хотелось.
- Может, заночуешь? - спросил Расим.- А то на ночь глядя, чего доброго, синяков прибавишь. Расим поверил. Раз человек говорит, что поскользнул-ся, так оно и есть, как же иначе?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ - рассказ о том, как дяди связали руки-ноги Мамишу, а в рот запихали платок, чтоб и слышать никто не слышал, и знать никто не знал. Окна и двери квартиры Хуснийэ-ханум закрыты наглу-хо, а во дворе тишина такая, что слышно, как капает из крана вода. Хуснийэ утром человека следом за Мамишем послала, а тот, проводив его до Сабунчинского вокзала и посадив на электричку, вернулся. По логике Хуснийэ выходило, что Мамиш ни о чем не помышля-ет. "Какого-то Дашдемира спросил, а мальчик ему: "Вам Гая нужен?" Что за бред? А я у мальчика потом спрашиваю: "Кто такой Гая?"А тот дикий какой-то, ни слова не сказал, отбежал за угол". Стала Хуснийэ на-бирать номер телефона, чтоб у Хасая спросить: "Что за Гая?" Две цифры набрала и вспомнила, Гюльбала по-койный рассказывал, это же мастер Мамиша!.. Хус-нийэ застыла, стоит, трубку даже положить на рычаг забыла. Что же ты, Гюльбала, со мной сделал? И слезы катятся, катятся. На кого ты меня оставил? И зачем мне жить без тебя на свете? Встать бы тебе из могилы, от-ветить Мамишу!.. Как он твоим именем, подлый, спе-кулирует!.. В окно ворвался крик с улицы, и она, будто одряхлев сразу, усталая, опустилась на стул, положила трубку и еще долго сидела, старея и кляня судьбу, пока тот же назойливый крик с улицы не поднял ее и не подвел к окну: кому там не терпится, будто режут кого там? Улица жила обычной летней жизнью, а кри-чавший как сквозь землю провалился. Слезы унесли, смыли горечь, и она уступила свои владения злобе. До чего обнаглел Мамиш! Вчера ночью она подняла но тре-воге одного из своих доверенных, и утром чуть свет тот увязался за Мамишем. Затем после стольких лет ссоры пошла к Are домой. Ее приход всполошил всю семью. Чернобровая жена Аги -"Ух какая, не стареет!"за-волновалась, растерянно забегала по квартире, не зная, куда усадить Хуснийэ-ханум, чем угостить. И в душе благодарна ей: "Очень хорошо, спасибо ей, сидит у нас на шее этот Али, избавимся от его присутствия!" А Хуснийэ, наполнив комнату жаром своих слов и наэлектри-зовав сыновей Аги, которые как стояли у окна, так и застыли, что-то шепнула на ухо Аге и тут же выскочи-ла, не дав опомниться ни жене, а она уже мыла рис, чтобы ставить на плиту плов, ни самому Are. Потом, схватив машину, помчалась к Гейбату, и у него в доме повторилось в точности то же, что произошло несколько минут назад у Аги, за исключением того разве, что же-на Гейбата кормила пузатого младенца, пятого их сы-на, Ширбалу, и тот ни с того ни с сего вдруг разорался так неистово на весь квартал, будто его в розовую мя-коть щеки оса укусила или вместо молока из материн-ской груди пошла одна горечь.
А наутро, как только Мамиш вышел, спеша в Бузовны к Гая, Гейбат преградил ему дорогу. А как же? Вдруг задумал неладное.
- Куда ты собрался? - спросил Гейбат, деланно зе-вая.
- На шашлык!
- Почему так дерзко? - Это Ага появился.- Мы же твои родные дяди. Зачем это все тебе?- Ага говорил миролюбиво.
- Как шпики!
- Хочешь, чтоб твоему дяде было плохо? Чем он те-бя обидел?- Ага будто не слышал того, что сказал Ма-миш.- Может, нам чего не известно? Можешь на ухо мне шепнуть. Мамиш попытался пройти.
- Сиди дома,-сказал Гейбат.-Когда раскаешься, скажешь, что выдумал все, попросишь прощения, поса-дим тебя в такси и отвезем куда твоей душе угодно! Хоть в Москву!.. Куда лезешь? Я же тебе сказал! Какой непонятливый!
- Пропусти.
Ага бросил сигарету под ноги и зло растер.
- Не выводи нас из себя, мы же контуженые, ты знаешь! Сказал тебе Гейбат сиди дома! Значит, сиди!
- По-доброму говорю, отойдите, не то худо вам бу-дет.
- Еще грозишь! Быстро же забыл наш хлеб! Только хотел легонько оттолкнуть Агу, как Гейбат под-сунул под ноги Мамишу свою палку, тот споткнулся и плашмя на асфальт. Ага навис над Мамишем, Гейбат подскочил и в подбородок племяннику кулаком. За-тащили Мамиша в комнату, связали.
- Мы тебя отлупим и Тукезбан нам спасибо скажет! Мамиш вырывался, пришлось Гейбату удар почувстви-тельнее нанести, заткнуть его кричащий и грозящий рот ("Здесь же нет глухих!") платком, пусть остынет, уго-монится. Тогда прижмут, как дитятю, к груди, не бро-сят же его, сына родной сестры, какой бы непутевой она ни была. А пока пусть полежит, кровать-то своя! Уже десять утра.
Пускай Мамиш лежит-полеживает, а я расскажу о станции Бузовны, где по уговору должны были встре-титься всей бригадой и идти к Гая. Собрались, а Мами-ша нет. Сначала Расим пришел, нет чтобы ему за Ма-мишем зайти, но зять спешил на работу и Расим пошел с ним, тем более по пути им; потом Арам, за ним Сергей и Селим. Собрались, ждут Мамиша, а его нет и быть не может. У Гая костер вовсю полыхает, горящие угли накаливает, мясо почти все на вертела нанизано. Где же они? Пошел к ним навстречу Гая. А уже около один-надцати. А вид у него, думает Гая, какой был! И при-шел вчера непонятно зачем! Определенно избили, а он -"споткнулся". И поняли друзья, что беда с Мами-шем, и понять это нетрудно; что делать, тоже яснее яс-ного - конечно же, поскорее к нему домой! И пошли. Вернее, поехали. Тут не до шашлыка, если даже мясо нанизано и угли полыхают. Вот он, угловой дом.
Вошли во двор, на второй этаж. Что здесь вообще тво-рится?!
Это ты, Мамиш?! А эти кто? Ах, это же дяди! Вместе пировали, обнимались, тосты говорили!.. Давайте еще раз знакомиться!.. Они с миром, а тех будто подмени-ли - в темном переулке лучше не попадаться! Гая про-тянул руку, чтобы вытащить кляп изо рта Мамиша, но Гейбат не позволил: не лезь, мол! Нас пятеро, а вас двое, не боитесь разве?! Гая не сказал этого, и без слов ясно. Но кому ясно, а кому и нет. Гейбата не напугаешь, мо-жет и с тремя справиться.
- Слушай, ты! Великий представитель! Шашлык мой уплетал? Люля-кебаб мой ел? Ах ты умник! А как я вас хвалил? А какие я песни вам пел?.. Но вы все такие, еще ни одного порядочного среди вас не встретил!
- Да вы еще и отсталый элемент! Ай-ай-ай! - Это Арам, щупленький холмик перед высоченной горой; Гейбат пока соображал, что ответить, как Ага Араму:
- И ты нас учить будешь?! То-то мне приснилось, что я алфавит твой учу!..
А когда Гая снова полез кляп вытаскивать, Гейбат дал волю рукам. Такой большой дядя, а сдержаться не мо-жет! Да разве можно на Гая руку поднимать?! Это все равно что по скале дубасить: ударишь - само-му больно станет. Гейбат это понял, смекнул, что голы-ми руками здесь никого не возьмешь, поднял над голо-вой палку, и все отскочили назад. Комната не очень большая, но дом родной и стены раздвинутся, если на-до. Тут-то и началось!..
В сутолоке Гая вытащил-таки кляп, но трудно было разобрать слова Мамиша, потому что говорили и крича-ли все, кого вместила комната; не слыхали никогда эти стены такой многоголосицы, а когда строили, и в голову мастерам не могло прийти, что настанет день, когда столько мужчин и столько слов, внятных и невнятных, вберет в себя комната объемом 5Х 5Х 5; Расим в центре этого куба был, решил уладить миром спор, но Ага - когда дерутся, не лезь в середку - со всего размаху ударил его. Откуда было знать Are, что Расим спорт-смен-боксер, разряд имеет? А у Расима до сего дня, бы-вает же такое на Кавказе, дела складывались так, что ни разу он не воспользовался своим искусством ни до, ни после получения разряда и рад был безмерно этому, гены генами, традиции традициями, а не пришлось. Ах, как жаль, что вынудили его нарушить закон "гостеприходства" и показать кое-какие боксерские штучки из самых элементарных: он, кажется, не дотронулся даже до Аги, а тот, будто мячик, отлетел и на Гейбата, чуть с ног его не свалил. Дядьев двое, это известно, а их пя-теро; отняли у Гейбата палку. И сами кулаки их попро-бовали, и дядьев угостили, даже помощи Арама не по-надобилось.
Но пусть они дерутся, а я расскажу вам... О ком? О Хус-нийэ-ханум, конечно.
Когда Гая с товарищами поднимался по лестнице, сна-чала не разглядела, кто идет, очки надела. Это же друзья Мамиша!
И, учуяв, поняла, что драка будет, потому что Мамиш лежит со связанными руками и ногами, а Гейбат не лю-бит, когда кто-нибудь в его дела нос сует, палки ему в колеса вставляет.
И, как только до ее слуха донеслись ругань и удары ку-лаков, а может быть, и чуть раньше, она подняла крик, хотя никто ее услышать не мог, и тотчас позвонила в милицию: "Спасайте!- Вот еще, не узнали ее.- Как кто?! Это Хуснийэ-ханум! Да, да! Бахтиярова! Немед-ленно выезжайте!" А чего выезжать, когда рядом? Ее первейший долг - сигнализировать: "Кровь, понимае-те, кровь льется!" И вскоре прибыли три милиционера, подоспели причем в тот момент, когда Ага на полу сидит, у Гейбата шишка над глазом, Гая в разорванной рубаш-ке, у Сергея и Селима лица в царапинах - комната не очень большая, даже если только размахивать руками, непременно попадешь. Лишь Расим и Арам выглядели более или менее нормально, хотя глаза Расима излу-чали недоумение, но это всегдашнее их выражение, а Арам побелел, как полотно. На кровати Мамиш, руки и ноги связаны, и это на пользу им, друзьям Мамиша: пусть видят!
Хуснийэ-ханум как взорвалась!.. И не нашлось никого, чтоб перекричать ее. И так набросилась, на кого бы вы думали - на Гейбата и Агу!..
- Какой позор! Кто дал вам право бесчинствовать? Варварство! Бескультурье! Как можно измываться над родным племянником?! Дикость какая! Произвол! Мамиш так и лежал с открытым ртом - то ли думал, что кляп еще не вынули, то ли от удивления разинул.
- Вы ответите за это беззаконие!..
Хуснийэ-ханум распалялась, подогревала себя, и гнев ее - хотите, верьте, хотите, нет - был естественным, и возмущение, с места не сойти, искренним. Недобрым словом и Хасая вскользь помянула, а потом дошла оче-редь и до "шайки Мамиша".
- Хулиганы! Стыд какой! Вместо того чтобы обра-зумить и усовестить, вы, молодые ребята, деретесь с ин-валидами войны! У Гейбата нет ноги, Ага весь в следах от пуль! Вас пятеро, а их двое!
Никого не пощадила, всем грозила расправой по закону, хотя Мамиш тут ни при чем, его-то за что? Говорила и развязывала петли на руках и ногах, даже потерла их, чтоб следы разгладить.
Много разговоров вызвало на улице странное шест-вие - колонна людей, занявшая все неширокое про-странство от тротуара до тротуара, причем людей из-битых, с синяками-шишками и кровавыми подтеками на лицах. Впереди милиционер с Хуснийэ-ханум, сле-дом Расим и Арам, за ними дяди, еще милиционер, и после Гая, Мамиша и толпы ротозеев замыкающий милиционер. Неясно, кто бил, а кто бит; и не только глазеющие не могли это определить над этим лома-ли головы и в отделении милиции, составляя про-токол:
"В четверг, 29 июня с. г. по неотложному сигналу, теле-фонному звонку, общественницы нашего района Хус-нийэ-ханум Бахтияровой оперативная группа сержанта милиции Агаева, милиционеров Бабаева и Вагабова (А, Б, В...) в 11 ч. 30 м. срочно направилась в дом 59/15 по улице..."