Страница:
Хеллер! Он всех восстановил против меня: Мили, Ске, Ботча, Фахт-бея. Он все замышлял и замышлял, как бы половчее втянуть меня в неприятности. Прахд, Крэк, Ахмед, Терс и вся эта дьявольская компания орущих демонов не преследовали бы меня, и не смеялись бы надо мной, и не торчали бы с Пророком в облаках, науськивая на меня женщин с камнями.
Хеллер! О, как же ясно я понял наконец, что во всем этом была его вина!
Хеллер! Над этим ведром для рыбы я дал священную клятву, что отомщу ему за все страдания, даже если для этого понадобится вся моя жизнь.
Когда мне стало ясно, отчего все у меня пошло наперекосяк, я отчетливо понял, что должен делать.
Я должен поехать в Нью-Йорк. Невзирая на любую опасность, невзирая на какие-либо трудности, я должен покончить с Хеллером раз и навсегда. Во благо Конфедерации, во благо Земли, во благо всей жизни где бы то ни было я должен разделаться с этой угрозой для всей Вселенной — с Хеллером!
Придя к такому твердому, удовлетворившему меня заключению, я почувствовал себя легче.
И воспринял как знак судьбы, когда в тот же момент вошел капитан и сообщил, что мы уже прибыли. Это полностью подтверждало мое заключение. Килевая качка прекратилась, и я больше не чувствовал себя больным. Это свидетельствует о том, что может сотворить совершенно правильно найденный ответ!
— Греция, — объявил толстяк-капитан, указывая в ту сторону. — Когда заплатите, мы высадим вас на берег.
Я знал, Что мне делать. Замести свой след.
Я вошел в каюту и взгромоздил саквояж на койку. Повернувшись спиной к двери, я достал очень плоский стенган и снова застегнул ремни саквояжа. Затем запихал турецкие лиры в грязную наволочку и туда же положил стенган.
Повернувшись к двери, я увидел, что капитан все еще стоит у поручней.
— Я заплачу, — сказал я, — когда на воду спустят шлюпку и отдадут команду отвезти меня на берег. Тогда сможешь получить вот это. — Я поднял наволочку с деньгами и, ухватив горсть купюр, показал ему, что в ней содержится.
Этот придурок выкрикнул свои приказания. За борт спустили резиновую надувную лодку с подвесным мотором. Двое из экипажа залезли в нее.
Я позвал капитана в каюту. Он и его команда знали, как я выгляжу. Они, возможно, заявят в греческую полицию. Даже если между Грецией и Турцией не было договоренности о выдаче прелюбодеев, я не мог рисковать. Этот капитан и члены его экипажа могли бы сообщить обо мне женщинам, когда те пришли бы к ним с расспросами. Мне нужно было замести следы. Кроме того, не годилось расшвыривать деньги, которые снова можно обратить в Доллары.
Я бочком придвинулся к двери, чтобы быть к ней ближе, чем капитан. Закрывая ее, я протянул наволочку:
— Здесь кое-что сверх обещанного. — И сунул в нее руку, словно хотел достать это «кое-что» и показать ему.
Он широко осклабился.
Пальцы мои сомкнулись на рукоятке стенгана.
Я выстрелил в него через наволочку.
Последовал слабый хлопок и стук тела: капитан упал на койку.
Я умело обшарил его карманы. Те самые тридцать тысяч оказались у него под ремнем. Я вернул их туда, где им и надлежало быть — к моим тысчонкам. Затем опорожнил наволочку и запихнул остальные деньги во внутренние карманы плаща.
Поставив бомбу на полчаса, я подсунул ее под матрац и нажал на рычажок.
Я поднял свой саквояж. Здесь не было ничего, в чем я теперь нуждался. В этом ужасном ведерке для рыбы я не нуждался уж точно!
Выйдя на палубу, я закрыл за собой дверь.
Двое ждали меня в резиновой лодке, остальные стояли у поручней. Я подошел к ним и сказал:
— Он там считает деньги. Вам, ребята, наверное, мало что из них достанется. А вы так славно потрудились в пути, что я хочу отблагодарить вас. Вот, держите подарок.
Я бросил стоявшим у поручней пачечку лир. Они, как сумасшедшие, замахали руками, пытаясь ухватить летящие в воздухе банкноты.
Стенган стоял на широком луче. Я выстрелил, и они все попадали на палубу. Двое в лодке попытались вскочить. Я выстрелил, и они свалились в воду.
Я подобрал с палубы брошенные мною банкноты и засунул их под брючный ремень. Положив саквояж в надувную лодку, я спустился в нее и отчалил.
Подвесной мотор представлял собой какое-то балканское нагромождение рычагов и проржавевших стержней. Пытаясь завести его, я потянул шнур на себя, потом еще раз, и еще, и еще. Никакого толку! Он даже не чихнул!
Лодку стало относить от темного корпуса шаланды.
Вдруг на борту ее началась суета.
Механики! Ведь я совсем забыл, что внизу должны быть механики!
С судна посыпались проклятия — турецкие, зловещие.
В свете луны я увидел у поручней силуэт человека с винтовкой!
Меня оглушил мощный хлопок выстрела. Справа от меня пуля пробороздила в воде светящуюся дорожку.
Я вытащил свой стенган и выстрелил. Стенган стоял на широком луче, и при такой дальности цель ему было не достать!
Еще один выстрел с судна!
Светящейся дорожки нет и в помине!
Зато послышалось шипение спускаемого воздуха!
Мою надувную лодку продырявили!
Я быстро переключился на узкий луч, прицелился.
Снова прогремел винтовочный выстрел!
Я выстрелил.
Человек на палубе упал как подкошенный.
Другой пытался выхватить у него винтовку.
Я снова прицелился и выстрелил.
Тот тоже свалился на палубу.
Моя надувная лодка медленно начинала тонуть.
Я лихорадочно поискал весло. Бесполезно!
Я поспешно распластался на носовом отсеке тонущей лодки и бешено заработал руками как веслами, пытаясь снова вернуться на судно.
Я ухватился за линь, стал было взбираться на борт, но, вспомнив о саквояже, заковылял назад, подхватил его, но упустил линь. Я подпрыгнул что есть силы и снова схватился за него. Вскарабкавшись на палубу, я оглянулся: резиновая лодка затонула окончательно.
Бомба! Мне нужно было срочно убираться с этого судна!
В средней его части я увидел привязанную весельную шлюпку. Перерезав веревки, я подтащил ее к борту. Но не обнаружил весел — только винтовку.
Столкнув шлюпку через поручни на воду и бросив в нее саквояж и винтовку, я прыгнул в нее и оттолкнулся от судна, которое вскоре должно было взорваться.
Орудуя прикладом винтовки как веслом, я устремился к берегу. Но шлюпка ползла еле-еле! И вела себя как обезумевшее существо: уклонялась то вправо, то влево. Мне приходилось грести то с одной, то с другой стороны.
С трудом одолевая фут за футом, взбивая прикладом винтовки холодные брызги и промокнув до нитки, я медленно приближался к берегу. Каждый раз, когда я глядел на него, мне казалось, что он нисколько не становится ближе. Поперечный поток, похоже, увлекал меня в направлении, параллельном береговой линии.
Я доблестно удвоил свои усилия. Наконец-то дело пошло на лад. Берег стал приближаться.
Внезапно у меня за спиной все небо заполыхало оранжевым светом. В темноте ночи вверх на сотню футов взвилось огромное пламя.
Бум!
Меня шарахнуло взрывной волной.
Слава Богу, со мной вроде все было в порядке.
Но тут мою шлюпку понесло вверх!
Прибойная волна!
Гребень ее ломался, и меня вместе с лодкой стремительно повлекло к берегу!
Ну и скорость! Словно летишь на гоночной машине сквозь белую, как пена, ночь!
Прибрежные камни! Они стремительно неслись прямо на меня, подобно каким-то черным шарикам!
Мгновение, и я пролетел над ними.
Внезапно рев мчащейся воды сменился громким треском. Ошарашенный, я не понимал, что случилось.
Вода откатывалась, но я и шлюпка оставались на месте.
Я сидел на узкой полоске берега в разбитой шлюпке, у которой больше не было днища и по бокам торчали обломки планшира и уключин.
Я оглянулся на чернеющее море. С ним покончено. Хватит с меня моря! Еще одна черная пометка против имени Хеллера! И тут я услышал голос:
— Вы с того взорванного судна?
Беда! Моя высадка не прошла незамеченной. Мой след остался незаметенным. Стараясь скрыть огорчение, я спросил:
— Где я нахожусь?
— На острове, — отвечал он.
Предательство! Мне не следовало доверяться этому подлому капитану. Он высадил меня не на материке, как мы договаривались, а на острове.
Тут с новым ужасом я осознал, что старик говорит по-турецки! Я-то не говорю по-гречески!
О боги, эти женщины еще могут меня отыскать. И Пророк все еще, наверное, сидит на небесах, готовый камнями выбить из меня душу.
Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.
— Что это за остров? — спросил я.
— Лемнос, — отвечал старик.
Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:
— А что это за страна?
— Греция, — сказал он.
— Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.
Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».
— Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.
Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.
— Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик. — А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.
Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.
Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.
Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.
Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.
— Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.
— Уже несколько лет как умерла.
— А те другие дома? Там кто-нибудь живет?
— Все переехали в города. Теперь никого не осталось.
— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:
— Там Мудрое. Довольно далеко.
— И никого поблизости больше нет?
— Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.
Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.
Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.
Собаки забеспокоились.
Я пристрелил и их.
После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.
Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.
Я замел след и вернулся в лачугу.
Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.
У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.
Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.
И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.
Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.
Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!
Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.
Я шагал, и шагал, и шагал.
Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!
На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.
Я вздрогнул. Больше никакого моря!
Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.
Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.
Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.
Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!
Я приготовился бежать.
Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!
Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.
Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.
Люди на пристани подходили все ближе.
Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.
Я окружен!
Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.
Губы мои беззвучно зашептали молитву.
Второй человек нес ящик и при этом что-то быстро говорил. Не исключено, в ящике могли храниться электронаручники, а я не понимал ни слова из того, что они говорили. Второй принялся открывать ящик, первый ему помогал. Моя рука, сжимавшая в кармане рукоять стенгана, стала горячей и липкой.
Наконец они открыли свой ящик и указали на него. Первый помахал тысячедолларовой купюрой и снова указал на ящик, непрестанно что-то болтая как ненормальный.
В его речи то и дело звучало слово «пирейес». И вдруг я узнал это слово. Пирей — морские ворота в Афины, порт.
От облегчения у меня чуть ноги не подкосились. Он, очевидно, говорил, что не может дать сдачи и сделает это только в Пирее.
Я слабо кивнул.
Первый сунул мне в руку билет.
Я проковылял в кают-компанию и отлепил потные пальцы от рукоятки оружия в кармане. Потом взглянул на ладонь и подумал, что никогда еще она не была такой потной. И тут я увидел, что это не пот. Это полопались волдыри, которые я натер, волоча этот саквояж. Значит, не так уж я нервничал, как мне казалось.
Я забрался в угловое кресло, где мог держать под наблюдением все помещение. Одна часть моего существа страшилась того момента, когда судно отплывет из гавани, другая дождаться этого не могла. Неужели я становлюсь шизофреником и у меня начинается раздвоение личности?
Внезапно мне захотелось чесаться. Зуд появился сразу в нескольких местах и все усиливался. Психология учит: человека, испытывающего сильное нервное напряжение, тянет чесаться. А то, чему учит психология, должно быть чистой правдой. Однако я не чувствовал, что нахожусь на грани нервного истощения. Но даже если бы я находился на этой грани, что бы стала делать со мной команда? Ведь, судя по всему, врача на пароме не было.
Зуд все нарастал. Да, все-таки, должно быть, у меня действительно начинается нервное истощение.
Тут у меня по руке задвигалось что-то маленькое и черное. Я пригляделся. Бубонная чума? Неужели у меня выступают чумные пятна? О нет. Тогда меня поместят в карантин и будут держать там до тех пор, пока турчанки не наберут целую гору камней.
Но постойте-ка. Чумные пятна ведь не движутся. И не скачут.
Я внимательней пригляделся к крапинке, которая перескочила мне на колено.
Блоха!
О боги! Этот старик, ставший уже призраком, мстил мне. Ежедневно общаясь со своими (…) собаками, он набрался от них блох.
И здесь мне приходилось страдать из-за Хеллера! Только суровая решимость достать его в конце этого мучительного пути заставляла меня не сходить с него.
Судно отошло от пристани. Началась килевая качка.
Мой желудок решил, что сухое печенье старика совсем не годится для пищеварения.
Вскоре я оказался у поручней. И каждый раз, освобождаясь от очередной порции съеденного, я повторял мою священную клятву.
Хеллер мне заплатит. Он заплатит за все!
Теперь только это заставляло меня выносить мучения и жить.
Возмездие! Хеллер заплатит!
Я повторял это каждый раз в промежутках между приступами рвоты.
По крайней мере я знал, кто нес ответственность за мои беды. И я находился на пути к тому, чтобы что-то предпринять!
Только это поддерживало меня на всем протяжении моего кошмарного плавания.
Приходилось становиться хитрым и изворотливым как никогда. Теперь, когда судно уже не двигалось, я мог как следует пошевелить мозгами и вспомнить все уловки, которым меня обучали в Аппарате и которые могли бы пригодиться. По крайней мере, я выбрался от власти Пророка, живущего на небесах. Греческие боги обитают на горе Олимп, то есть где-то гораздо севернее. Поэтому оставалась какая-то надежда, что они не заметят, как я спустился на берег.
Смешайся с толпой — вот обязательное правило Аппарата. В тот самый момент когда я так и поступил и стал спускаться по сходням, ко мне пристал некто, спешащий наверх. Он заметил меня! Я вздрогнул. Сходящие по трапу люди не позволяли мне попятиться. Когда он протянул ко мне руку, я весь сжался. В руке он держал мешок. Незнакомец что-то протараторил и стал совать мешок мне. Опасаясь бомбы, я решил, что будет лучше, если я загляну в мешок, прежде чем брошу его ему в лицо и побегу.
Я заглянул. Драхмы! Здоровенный бумажный мешок, битком набитый драхмами в мелких купюрах. Это мне дали сдачу.
Я поспешил поскорее покинуть судно.
Автобус довез меня до Афин. Но времени шататься по Парфенону с культурно-просветительскими целями у меня не было. Я вполне мог обойтись историей. Прежде всего мне нужно было переодеться. Это помогло бы мне замести следы.
На главной улице Афин, очень современной, с множеством магазинов, я быстро сделал покупки: плащ, костюм, носки, рубашка, галстук, шляпа. Расплатился за все драхмами. На моей куче денег это не оставило почти никакого следа: одежда была недорогой.
Поехать в отель я не отважился. Там потребуют номер паспорта и имя. Я взял такси до аэропорта. После того как я купил билет второго класса на рейс до Нью-Йорка, у меня еще оставалась уйма драхм.
В аэропорту была уборная. Я зашел туда, поставил саквояж на сиденье и снял с себя одежду старика. Уничтожить ее не было возможности, поэтому я уложил ее в саквояж.
Смахнув с себя пару блох, я облачился в новую одежду, снял с головы повязку и вынул изо рта пропитавшийся слюной ватный тампон.
Укладывая в саквояж оружие, я обнаружил, что теперь он набит до предела и деньги в него уже не влезут. А у меня оставалось 98 тысяч долларов США, 91 тысяча турецких лир в мелких купюрах и 29 тысяч драхм, также в мелких купюрах. Целый ворох денег! Хватило бы, чтобы набить матрац.
Я запихал деньги в пару мешков из-под недавно купленной одежды и решил, что эти деньги, билет и дипломатический паспорт буду носить при себе, а все остальное оставлю в саквояже, и застегнул его на ремни.
У стойки регистрации багажа я предъявил свой фальшивый паспорт Объединенной Арабской лиги и потребовал нацепить на саквояж дипломатические бирки.
До посадки на мой рейс оставался час. Когда я, стараясь быть незаметным, пробирался через зал ожидания, один из истрепанных мешков с деньгами вдруг лопнул, и я едва успел подхватить его. Чуть-чуть не влип! Турецкие лиры могли бы рассыпаться по всему залу. При мысли о том, что тогда я бы обнаружил себя, я затрепетал.
За несколько драхм я купил сумку для авиапутешествий самого большого размера с надписью «Авиакомпания Израиля». Я схитрил: никто бы не предположил, что кто-то из Объединенной Арабской лиги будет лететь самолетом Израильской авиакомпании «Эйр Исраэл». «Запутай след» — вот девиз Аппарата.
Я зашел в телефонную будку и принялся запихивать деньги в новую сумку. Я пихал, пихал, и было ужасно трудно все это утрамбовать. Когда я закончил, «молния» закрылась только наполовину. Большего добиться оказалось невозможно.
И тут я с облегчением услышал, что объявляют мой рейс.
Вскоре я уже летел, оставляя за собой историческую Азию, Трою, Афины и Олимп, сидя в самолете. Вы знаете, кто находится еще выше — Роксентер. Он владеет большинством контрольных пакетов акций в большинстве авиакомпаний мира, и его банк «Граббе-Манхэттен» держит их закладные, готовый лишить их права выкупа этих самых закладных, если они осмелятся хоть на йоту уклониться от линии его интересов. А я, как семейный «шпиён» Роксентера, был вхож на эти небеса.
Надо сказать, что полет оказался сплошной нервотрепкой. Люди в самолете без конца делали руками какие-то движения, и поначалу мне казалось, что они тянутся за оружием. Даже стюардесса как-то подергивалась.
Я присмотрелся к ним повнимательней. Да они же чесались!
Блохи!
Ох, я почувствовал невероятное облегчение, когда обнаружил, что дело было только в этом. Поскольку это стало походить на приобретающую популярность моду, я смог почесываться, даже не испытывая при этом смущения. Да, и еще один инцидент на этом самолете следует отметить как достойный внимания. Сидевший сбоку от меня чешущийся пассажир стал подозрительно посматривать в мою сторону. Я почувствовал себя голым без своих пистолетов и бомб.
Когда нас обносили закуской, я тайком стянул с подноса довольно острую пластиковую вилку, надеясь, что кражи не обнаружат. Вилка сильно подняла мой воинский дух. Я в любую минуту мог выхватить ее из кармана, если бы этот пассажир опознал меня и позвал капитана.
Эти рейсы второго класса экономичны, однако экономией времени не отличаются и доставляют вас в Нью-Йорк не слишком-то быстро. С большими задержками, поскольку самолет уступал право вылета и первоочередной посадки самолетам первого класса, я наконец прибыл в аэропорт Джона Ф. Кеннеди.
Благодаря дипломатическому паспорту я проскочил таможню со свистом. Таможенник по досмотру ручного багажа — тот, что под видом замороженного трупа встречает вас в отделе иммиграции, — взглянул на меня, затем несколько странно на сумку израильской авиакомпании, но все же разрешил мне пройти. Я оглянулся, чтобы посмотреть, не готовится ли федеральная полиция к массированному налету на меня, но позади только почесывались набальзамированные чиновники.
И вот я сделал это — я ступил на землю США! А Бог США — все тот же Роксентер. Так что я находился в безопасности.
Итак, начинался мой первый карательный поход.
Носильщик бросил сумку на пол машины и протянул руку. Я знал, что нахожусь в Америке.
Я попытался сесть в такси, но путь мне преграждал все тот же носильщик. В конце концов я понял, что у меня ничего не получится, пока я не откуплюсь от него. Он, чего доброго, мог еще вызвать полицию аэропорта. А у нее постоянная радиотелефонная связь с другими аэропортами через штаб-квартиру нацистского гестапо в Страсбурге, действующего под именем «Интерпол». У них имеется огромная радиостанция в Южной Америке, и они пользуются линиями ЦРУ, чтобы своими радиограммами опережать самолеты и захватывать людей, которые им не нравятся или недостаточно криминализированы, чтобы примкнуть к их рядам. Так что, пока я находился на территории аэропорта, я не мог считать себя вне опасности. Поэтому и решил не лишать его чаевых.
Поскольку я обязательно засветился бы, если бы попытался обменять лиры и драхмы в Граббе-Манхэттен-ском банке аэропорта, я решил ехать в город, в район Таймс-сквер, где имеется множество компаний по обмену денег. Там-то я и расплачусь за такси. У меня не было мелких долларовых купюр, и я, разумеется, не собирался расплачиваться с носильщиком тысячедолларовой банкнотой только за то, что он выхватил саквояж из моей руки и вынес из здания аэропорта.
Хеллер! О, как же ясно я понял наконец, что во всем этом была его вина!
Хеллер! Над этим ведром для рыбы я дал священную клятву, что отомщу ему за все страдания, даже если для этого понадобится вся моя жизнь.
Когда мне стало ясно, отчего все у меня пошло наперекосяк, я отчетливо понял, что должен делать.
Я должен поехать в Нью-Йорк. Невзирая на любую опасность, невзирая на какие-либо трудности, я должен покончить с Хеллером раз и навсегда. Во благо Конфедерации, во благо Земли, во благо всей жизни где бы то ни было я должен разделаться с этой угрозой для всей Вселенной — с Хеллером!
Придя к такому твердому, удовлетворившему меня заключению, я почувствовал себя легче.
И воспринял как знак судьбы, когда в тот же момент вошел капитан и сообщил, что мы уже прибыли. Это полностью подтверждало мое заключение. Килевая качка прекратилась, и я больше не чувствовал себя больным. Это свидетельствует о том, что может сотворить совершенно правильно найденный ответ!
Глава 2
Мы стояли, защищенные от ветра материком. В светящейся полночной темноте неясно вырисовывалась черная громада горы. Примерно в миле от нас в свете холодного тонкого месяца смутно белела узкая береговая полоса.— Греция, — объявил толстяк-капитан, указывая в ту сторону. — Когда заплатите, мы высадим вас на берег.
Я знал, Что мне делать. Замести свой след.
Я вошел в каюту и взгромоздил саквояж на койку. Повернувшись спиной к двери, я достал очень плоский стенган и снова застегнул ремни саквояжа. Затем запихал турецкие лиры в грязную наволочку и туда же положил стенган.
Повернувшись к двери, я увидел, что капитан все еще стоит у поручней.
— Я заплачу, — сказал я, — когда на воду спустят шлюпку и отдадут команду отвезти меня на берег. Тогда сможешь получить вот это. — Я поднял наволочку с деньгами и, ухватив горсть купюр, показал ему, что в ней содержится.
Этот придурок выкрикнул свои приказания. За борт спустили резиновую надувную лодку с подвесным мотором. Двое из экипажа залезли в нее.
Я позвал капитана в каюту. Он и его команда знали, как я выгляжу. Они, возможно, заявят в греческую полицию. Даже если между Грецией и Турцией не было договоренности о выдаче прелюбодеев, я не мог рисковать. Этот капитан и члены его экипажа могли бы сообщить обо мне женщинам, когда те пришли бы к ним с расспросами. Мне нужно было замести следы. Кроме того, не годилось расшвыривать деньги, которые снова можно обратить в Доллары.
Я бочком придвинулся к двери, чтобы быть к ней ближе, чем капитан. Закрывая ее, я протянул наволочку:
— Здесь кое-что сверх обещанного. — И сунул в нее руку, словно хотел достать это «кое-что» и показать ему.
Он широко осклабился.
Пальцы мои сомкнулись на рукоятке стенгана.
Я выстрелил в него через наволочку.
Последовал слабый хлопок и стук тела: капитан упал на койку.
Я умело обшарил его карманы. Те самые тридцать тысяч оказались у него под ремнем. Я вернул их туда, где им и надлежало быть — к моим тысчонкам. Затем опорожнил наволочку и запихнул остальные деньги во внутренние карманы плаща.
Поставив бомбу на полчаса, я подсунул ее под матрац и нажал на рычажок.
Я поднял свой саквояж. Здесь не было ничего, в чем я теперь нуждался. В этом ужасном ведерке для рыбы я не нуждался уж точно!
Выйдя на палубу, я закрыл за собой дверь.
Двое ждали меня в резиновой лодке, остальные стояли у поручней. Я подошел к ним и сказал:
— Он там считает деньги. Вам, ребята, наверное, мало что из них достанется. А вы так славно потрудились в пути, что я хочу отблагодарить вас. Вот, держите подарок.
Я бросил стоявшим у поручней пачечку лир. Они, как сумасшедшие, замахали руками, пытаясь ухватить летящие в воздухе банкноты.
Стенган стоял на широком луче. Я выстрелил, и они все попадали на палубу. Двое в лодке попытались вскочить. Я выстрелил, и они свалились в воду.
Я подобрал с палубы брошенные мною банкноты и засунул их под брючный ремень. Положив саквояж в надувную лодку, я спустился в нее и отчалил.
Подвесной мотор представлял собой какое-то балканское нагромождение рычагов и проржавевших стержней. Пытаясь завести его, я потянул шнур на себя, потом еще раз, и еще, и еще. Никакого толку! Он даже не чихнул!
Лодку стало относить от темного корпуса шаланды.
Вдруг на борту ее началась суета.
Механики! Ведь я совсем забыл, что внизу должны быть механики!
С судна посыпались проклятия — турецкие, зловещие.
В свете луны я увидел у поручней силуэт человека с винтовкой!
Меня оглушил мощный хлопок выстрела. Справа от меня пуля пробороздила в воде светящуюся дорожку.
Я вытащил свой стенган и выстрелил. Стенган стоял на широком луче, и при такой дальности цель ему было не достать!
Еще один выстрел с судна!
Светящейся дорожки нет и в помине!
Зато послышалось шипение спускаемого воздуха!
Мою надувную лодку продырявили!
Я быстро переключился на узкий луч, прицелился.
Снова прогремел винтовочный выстрел!
Я выстрелил.
Человек на палубе упал как подкошенный.
Другой пытался выхватить у него винтовку.
Я снова прицелился и выстрелил.
Тот тоже свалился на палубу.
Моя надувная лодка медленно начинала тонуть.
Я лихорадочно поискал весло. Бесполезно!
Я поспешно распластался на носовом отсеке тонущей лодки и бешено заработал руками как веслами, пытаясь снова вернуться на судно.
Я ухватился за линь, стал было взбираться на борт, но, вспомнив о саквояже, заковылял назад, подхватил его, но упустил линь. Я подпрыгнул что есть силы и снова схватился за него. Вскарабкавшись на палубу, я оглянулся: резиновая лодка затонула окончательно.
Бомба! Мне нужно было срочно убираться с этого судна!
В средней его части я увидел привязанную весельную шлюпку. Перерезав веревки, я подтащил ее к борту. Но не обнаружил весел — только винтовку.
Столкнув шлюпку через поручни на воду и бросив в нее саквояж и винтовку, я прыгнул в нее и оттолкнулся от судна, которое вскоре должно было взорваться.
Орудуя прикладом винтовки как веслом, я устремился к берегу. Но шлюпка ползла еле-еле! И вела себя как обезумевшее существо: уклонялась то вправо, то влево. Мне приходилось грести то с одной, то с другой стороны.
С трудом одолевая фут за футом, взбивая прикладом винтовки холодные брызги и промокнув до нитки, я медленно приближался к берегу. Каждый раз, когда я глядел на него, мне казалось, что он нисколько не становится ближе. Поперечный поток, похоже, увлекал меня в направлении, параллельном береговой линии.
Я доблестно удвоил свои усилия. Наконец-то дело пошло на лад. Берег стал приближаться.
Внезапно у меня за спиной все небо заполыхало оранжевым светом. В темноте ночи вверх на сотню футов взвилось огромное пламя.
Бум!
Меня шарахнуло взрывной волной.
Слава Богу, со мной вроде все было в порядке.
Но тут мою шлюпку понесло вверх!
Прибойная волна!
Гребень ее ломался, и меня вместе с лодкой стремительно повлекло к берегу!
Ну и скорость! Словно летишь на гоночной машине сквозь белую, как пена, ночь!
Прибрежные камни! Они стремительно неслись прямо на меня, подобно каким-то черным шарикам!
Мгновение, и я пролетел над ними.
Внезапно рев мчащейся воды сменился громким треском. Ошарашенный, я не понимал, что случилось.
Вода откатывалась, но я и шлюпка оставались на месте.
Я сидел на узкой полоске берега в разбитой шлюпке, у которой больше не было днища и по бокам торчали обломки планшира и уключин.
Я оглянулся на чернеющее море. С ним покончено. Хватит с меня моря! Еще одна черная пометка против имени Хеллера! И тут я услышал голос:
— Вы с того взорванного судна?
Глава 3
Зто был старый-престарый человек. Его сопровождали две собаки. Он вглядывался в меня в жидком свете луны.Беда! Моя высадка не прошла незамеченной. Мой след остался незаметенным. Стараясь скрыть огорчение, я спросил:
— Где я нахожусь?
— На острове, — отвечал он.
Предательство! Мне не следовало доверяться этому подлому капитану. Он высадил меня не на материке, как мы договаривались, а на острове.
Тут с новым ужасом я осознал, что старик говорит по-турецки! Я-то не говорю по-гречески!
О боги, эти женщины еще могут меня отыскать. И Пророк все еще, наверное, сидит на небесах, готовый камнями выбить из меня душу.
Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.
— Что это за остров? — спросил я.
— Лемнос, — отвечал старик.
Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:
— А что это за страна?
— Греция, — сказал он.
— Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.
Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».
— Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.
Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.
— Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик. — А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.
Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.
Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.
Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.
Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.
— Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.
— Уже несколько лет как умерла.
— А те другие дома? Там кто-нибудь живет?
— Все переехали в города. Теперь никого не осталось.
— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:
— Там Мудрое. Довольно далеко.
— И никого поблизости больше нет?
— Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.
Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.
Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.
Собаки забеспокоились.
Я пристрелил и их.
После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.
Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.
Я замел след и вернулся в лачугу.
Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.
У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.
Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.
И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.
Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.
Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!
Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.
Я шагал, и шагал, и шагал.
Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!
На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.
Я вздрогнул. Больше никакого моря!
Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.
Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.
Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.
Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!
Я приготовился бежать.
Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!
Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.
Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.
Люди на пристани подходили все ближе.
Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.
Я окружен!
Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.
Губы мои беззвучно зашептали молитву.
Второй человек нес ящик и при этом что-то быстро говорил. Не исключено, в ящике могли храниться электронаручники, а я не понимал ни слова из того, что они говорили. Второй принялся открывать ящик, первый ему помогал. Моя рука, сжимавшая в кармане рукоять стенгана, стала горячей и липкой.
Наконец они открыли свой ящик и указали на него. Первый помахал тысячедолларовой купюрой и снова указал на ящик, непрестанно что-то болтая как ненормальный.
В его речи то и дело звучало слово «пирейес». И вдруг я узнал это слово. Пирей — морские ворота в Афины, порт.
От облегчения у меня чуть ноги не подкосились. Он, очевидно, говорил, что не может дать сдачи и сделает это только в Пирее.
Я слабо кивнул.
Первый сунул мне в руку билет.
Я проковылял в кают-компанию и отлепил потные пальцы от рукоятки оружия в кармане. Потом взглянул на ладонь и подумал, что никогда еще она не была такой потной. И тут я увидел, что это не пот. Это полопались волдыри, которые я натер, волоча этот саквояж. Значит, не так уж я нервничал, как мне казалось.
Я забрался в угловое кресло, где мог держать под наблюдением все помещение. Одна часть моего существа страшилась того момента, когда судно отплывет из гавани, другая дождаться этого не могла. Неужели я становлюсь шизофреником и у меня начинается раздвоение личности?
Внезапно мне захотелось чесаться. Зуд появился сразу в нескольких местах и все усиливался. Психология учит: человека, испытывающего сильное нервное напряжение, тянет чесаться. А то, чему учит психология, должно быть чистой правдой. Однако я не чувствовал, что нахожусь на грани нервного истощения. Но даже если бы я находился на этой грани, что бы стала делать со мной команда? Ведь, судя по всему, врача на пароме не было.
Зуд все нарастал. Да, все-таки, должно быть, у меня действительно начинается нервное истощение.
Тут у меня по руке задвигалось что-то маленькое и черное. Я пригляделся. Бубонная чума? Неужели у меня выступают чумные пятна? О нет. Тогда меня поместят в карантин и будут держать там до тех пор, пока турчанки не наберут целую гору камней.
Но постойте-ка. Чумные пятна ведь не движутся. И не скачут.
Я внимательней пригляделся к крапинке, которая перескочила мне на колено.
Блоха!
О боги! Этот старик, ставший уже призраком, мстил мне. Ежедневно общаясь со своими (…) собаками, он набрался от них блох.
И здесь мне приходилось страдать из-за Хеллера! Только суровая решимость достать его в конце этого мучительного пути заставляла меня не сходить с него.
Судно отошло от пристани. Началась килевая качка.
Мой желудок решил, что сухое печенье старика совсем не годится для пищеварения.
Вскоре я оказался у поручней. И каждый раз, освобождаясь от очередной порции съеденного, я повторял мою священную клятву.
Хеллер мне заплатит. Он заплатит за все!
Теперь только это заставляло меня выносить мучения и жить.
Возмездие! Хеллер заплатит!
Я повторял это каждый раз в промежутках между приступами рвоты.
По крайней мере я знал, кто нес ответственность за мои беды. И я находился на пути к тому, чтобы что-то предпринять!
Только это поддерживало меня на всем протяжении моего кошмарного плавания.
Глава 4
В Пирее, куда мы прибыли по прошествии томительных дня и ночи, я с ужасом обнаружил, что у меня кончились бомбы. Судно взорвать я не мог и от этого сильно занервничал.Приходилось становиться хитрым и изворотливым как никогда. Теперь, когда судно уже не двигалось, я мог как следует пошевелить мозгами и вспомнить все уловки, которым меня обучали в Аппарате и которые могли бы пригодиться. По крайней мере, я выбрался от власти Пророка, живущего на небесах. Греческие боги обитают на горе Олимп, то есть где-то гораздо севернее. Поэтому оставалась какая-то надежда, что они не заметят, как я спустился на берег.
Смешайся с толпой — вот обязательное правило Аппарата. В тот самый момент когда я так и поступил и стал спускаться по сходням, ко мне пристал некто, спешащий наверх. Он заметил меня! Я вздрогнул. Сходящие по трапу люди не позволяли мне попятиться. Когда он протянул ко мне руку, я весь сжался. В руке он держал мешок. Незнакомец что-то протараторил и стал совать мешок мне. Опасаясь бомбы, я решил, что будет лучше, если я загляну в мешок, прежде чем брошу его ему в лицо и побегу.
Я заглянул. Драхмы! Здоровенный бумажный мешок, битком набитый драхмами в мелких купюрах. Это мне дали сдачу.
Я поспешил поскорее покинуть судно.
Автобус довез меня до Афин. Но времени шататься по Парфенону с культурно-просветительскими целями у меня не было. Я вполне мог обойтись историей. Прежде всего мне нужно было переодеться. Это помогло бы мне замести следы.
На главной улице Афин, очень современной, с множеством магазинов, я быстро сделал покупки: плащ, костюм, носки, рубашка, галстук, шляпа. Расплатился за все драхмами. На моей куче денег это не оставило почти никакого следа: одежда была недорогой.
Поехать в отель я не отважился. Там потребуют номер паспорта и имя. Я взял такси до аэропорта. После того как я купил билет второго класса на рейс до Нью-Йорка, у меня еще оставалась уйма драхм.
В аэропорту была уборная. Я зашел туда, поставил саквояж на сиденье и снял с себя одежду старика. Уничтожить ее не было возможности, поэтому я уложил ее в саквояж.
Смахнув с себя пару блох, я облачился в новую одежду, снял с головы повязку и вынул изо рта пропитавшийся слюной ватный тампон.
Укладывая в саквояж оружие, я обнаружил, что теперь он набит до предела и деньги в него уже не влезут. А у меня оставалось 98 тысяч долларов США, 91 тысяча турецких лир в мелких купюрах и 29 тысяч драхм, также в мелких купюрах. Целый ворох денег! Хватило бы, чтобы набить матрац.
Я запихал деньги в пару мешков из-под недавно купленной одежды и решил, что эти деньги, билет и дипломатический паспорт буду носить при себе, а все остальное оставлю в саквояже, и застегнул его на ремни.
У стойки регистрации багажа я предъявил свой фальшивый паспорт Объединенной Арабской лиги и потребовал нацепить на саквояж дипломатические бирки.
До посадки на мой рейс оставался час. Когда я, стараясь быть незаметным, пробирался через зал ожидания, один из истрепанных мешков с деньгами вдруг лопнул, и я едва успел подхватить его. Чуть-чуть не влип! Турецкие лиры могли бы рассыпаться по всему залу. При мысли о том, что тогда я бы обнаружил себя, я затрепетал.
За несколько драхм я купил сумку для авиапутешествий самого большого размера с надписью «Авиакомпания Израиля». Я схитрил: никто бы не предположил, что кто-то из Объединенной Арабской лиги будет лететь самолетом Израильской авиакомпании «Эйр Исраэл». «Запутай след» — вот девиз Аппарата.
Я зашел в телефонную будку и принялся запихивать деньги в новую сумку. Я пихал, пихал, и было ужасно трудно все это утрамбовать. Когда я закончил, «молния» закрылась только наполовину. Большего добиться оказалось невозможно.
И тут я с облегчением услышал, что объявляют мой рейс.
Вскоре я уже летел, оставляя за собой историческую Азию, Трою, Афины и Олимп, сидя в самолете. Вы знаете, кто находится еще выше — Роксентер. Он владеет большинством контрольных пакетов акций в большинстве авиакомпаний мира, и его банк «Граббе-Манхэттен» держит их закладные, готовый лишить их права выкупа этих самых закладных, если они осмелятся хоть на йоту уклониться от линии его интересов. А я, как семейный «шпиён» Роксентера, был вхож на эти небеса.
Надо сказать, что полет оказался сплошной нервотрепкой. Люди в самолете без конца делали руками какие-то движения, и поначалу мне казалось, что они тянутся за оружием. Даже стюардесса как-то подергивалась.
Я присмотрелся к ним повнимательней. Да они же чесались!
Блохи!
Ох, я почувствовал невероятное облегчение, когда обнаружил, что дело было только в этом. Поскольку это стало походить на приобретающую популярность моду, я смог почесываться, даже не испытывая при этом смущения. Да, и еще один инцидент на этом самолете следует отметить как достойный внимания. Сидевший сбоку от меня чешущийся пассажир стал подозрительно посматривать в мою сторону. Я почувствовал себя голым без своих пистолетов и бомб.
Когда нас обносили закуской, я тайком стянул с подноса довольно острую пластиковую вилку, надеясь, что кражи не обнаружат. Вилка сильно подняла мой воинский дух. Я в любую минуту мог выхватить ее из кармана, если бы этот пассажир опознал меня и позвал капитана.
Эти рейсы второго класса экономичны, однако экономией времени не отличаются и доставляют вас в Нью-Йорк не слишком-то быстро. С большими задержками, поскольку самолет уступал право вылета и первоочередной посадки самолетам первого класса, я наконец прибыл в аэропорт Джона Ф. Кеннеди.
Благодаря дипломатическому паспорту я проскочил таможню со свистом. Таможенник по досмотру ручного багажа — тот, что под видом замороженного трупа встречает вас в отделе иммиграции, — взглянул на меня, затем несколько странно на сумку израильской авиакомпании, но все же разрешил мне пройти. Я оглянулся, чтобы посмотреть, не готовится ли федеральная полиция к массированному налету на меня, но позади только почесывались набальзамированные чиновники.
И вот я сделал это — я ступил на землю США! А Бог США — все тот же Роксентер. Так что я находился в безопасности.
Итак, начинался мой первый карательный поход.
Глава 5
Я вышел и направился к стоянке такси, сопровождаемый носильщиком с моим саквояжем. Шофером первого в ряду такси оказался приземистый малый с помятым видом. Он вылез из машины и открыл мне дверцу. Лба у него не наблюдалось, а из-под нависающих бровей не было видно и глаз.Носильщик бросил сумку на пол машины и протянул руку. Я знал, что нахожусь в Америке.
Я попытался сесть в такси, но путь мне преграждал все тот же носильщик. В конце концов я понял, что у меня ничего не получится, пока я не откуплюсь от него. Он, чего доброго, мог еще вызвать полицию аэропорта. А у нее постоянная радиотелефонная связь с другими аэропортами через штаб-квартиру нацистского гестапо в Страсбурге, действующего под именем «Интерпол». У них имеется огромная радиостанция в Южной Америке, и они пользуются линиями ЦРУ, чтобы своими радиограммами опережать самолеты и захватывать людей, которые им не нравятся или недостаточно криминализированы, чтобы примкнуть к их рядам. Так что, пока я находился на территории аэропорта, я не мог считать себя вне опасности. Поэтому и решил не лишать его чаевых.
Поскольку я обязательно засветился бы, если бы попытался обменять лиры и драхмы в Граббе-Манхэттен-ском банке аэропорта, я решил ехать в город, в район Таймс-сквер, где имеется множество компаний по обмену денег. Там-то я и расплачусь за такси. У меня не было мелких долларовых купюр, и я, разумеется, не собирался расплачиваться с носильщиком тысячедолларовой банкнотой только за то, что он выхватил саквояж из моей руки и вынес из здания аэропорта.