- Ага, - с шутовским смирением поклонился Акопян. - Так в чем уличает меня моя спектрограмма? Убийство почтенной семьи или ограбление банка?..
- Гораздо хуже, - спокойно ответил Семен. - Ты, братец, был совершенно заворожен тем, что увидел на Фобосе. Что бы это ни было. В те минуты тебя нельзя было бы назвать сознательным, разумным существом. Хочешь, возьмем для примера любое слово твоего рапорта? Наугад...
Тарханов ткнул пальцем в одну из кнопок. Заплясали изумрудные кривые на экране, мелким горошком посыпались цифры, и голос Акопяна произнес: "...чатые перила".
- Та-ак... Значит, "перила". Вернемся к началу и проанализируем... Семен опять коснулся пульта, и кривая стала плавно опускаться. - Видишь? Частоты все время понижаются. Каждый следующий звук ты произносишь медленнее и ниже. Чуть ли не погружаешься в сон. Потом спохватываешься, собираешь силы для следующего слова - и опять вниз под горку... Но все это, конечно, бессознательно.
- Одним словом, на Фобосе вы действовали, как мы обычно говорим, на операциональном уровне, - снова вмешался Добрак. - То есть, почти не осознавая своих поступков. Работали, как очень крупная, с большой оперативной памятью, электронная машина. Воздействие - ответ, воздействие - ответ... А интеллект дремлет.
- Значит, мало для вас толку от моих биотоков?
- Не то чтобы мало, но... Надо повторить. Снять все показатели еще раз.
Тарханов сделал быстрое переключение. Видеофон послушно воспроизвел мерцающие зигзаги, похожие на контуры целой горной страны. Одни линии горели ярким светом, другие едва теплились.
- Вот что еще нас интересует. Твоя энцефалограмма. Вроде бы все понятно - потрясение, страх, любопытство, подавленность от обилия впечатлений, защитное торможение... Но есть странные, непонятные волны. Не с чем их сравнить. Нет аналогий...
- Ну да! С вашим-то банком данных, накопленных за полсотни лет полетов...
- Эге! Данные-то были получены в условиях штатной космической работы. Мы привыкли сопоставлять их между собой, обрабатывать математически, строить графики, номограммы... А тут - единственный в своем роде семимесячный перелет. И единственная в своем роде прогулочка по инопланетному искусственному тоннелю. Реакции, конечно, диковинные, в них разбираться и разбираться...
- Вот именно! - подхватил Добрак. - Психофизиологический портрет космонавта, который после полугода в корабле вышел пройтись на неизвестную планету и увидел сооружение, оставленное внеземлянами... Представляете, какая каша в обмене веществ, в биотоках?!
- Вас понял, - сумрачно кивнул Акопян. - Прикажете подопытному кролику лезть в клетку?
- Не будь дураком, Сурен! - дружелюбно сказал Тарханов. - Это необходимо тебе первому...
...Кажется, о возможности подобного эксперимента впервые задумался не работник космической медицины и даже вообще не физиолог, а писатель. Автор классического английского детектива "Лунный камень" Уилки Коллинз. Один из героев этого занимательного романа, Френклин Блэк, под действием опиума утратив контроль над своими поступками, перепрятывает драгоценный камень, вернее, отдает его как раз тому, кому не следовало бы. Затем Блэк обо всем забывает. Камень напрасно ищут. Чтобы узнать судьбу алмаза, медик Дженнингс воспроизводит в доме обстановку того злополучного вечера, "программирует" психику Блэка разговором о потере, а затем снова дает Френклину опиум. И человек в наркотическом полусне повторяет все действия, которые привели к пропаже камня. Роль драгоценности играет стеклышко. Время для Блэка возвращается вспять; лица, ведущие следствие, получают ощутимую помощь, а невеста Френклина убеждается, что ее возлюбленный - не вор...
Коллинз догадывался, что "субъективная реальность" для человека не менее подлинна, чем настоящая. Мозгу все равно, откуда приходят воздействия: извне или изнутри, из "подвалов" памяти. Он реагирует. Яркое воспоминание об опасности, "спроецированное" с помощью наркотика или гипноза на мозговую кору, вызовет не меньший страх, чем когда-то пережитая реальная опасность. Человек в точности повторит все, что он делал в давно прошедший момент. И если тогда, во время действительного события, с человека снимали энцефалограмму, - теперь можно будет снять совершенно такую же...
Сорок лет тому назад эффектом "субъективной реальности" воспользовался в научных целях молодой магистр медицины Добрак.
В одном из десантных подразделений солдаты прыгали с парашютом. Для тренировки малоопытных парашютистов применялся аэростат. И вот парашют десантника-первогодка с подходящей фамилией Выскочил раскрылся слишком рано. Ветер прижал шелковое полотнище к снастям аэростата, обмотал, запутал так, что потом пришлось распарывать ножами. Бедняга Выскочил повис на стропах над двухкилометровой пропастью. Он извивался, как червь на удочке. Ему бросали веревку из гондолы. Сначала солдат пытался поймать ее, потом выбился из сил и повис мешком. Некоторые уверяли, что на втором часу висения Выскочил запел - должно быть, умом тронулся... Экипаж вертолета его снять не сумел. Пришлось спускать аэростат. В общей сложности солдат пробыл в подвешенном состоянии свыше трех часов. Выскочила, разумеется, отправили в госпиталь, пичкали укрепляющими средствами. Будучи здоровенным крестьянским парнем, он быстро пришел в себя. Тогда-то и занялся им магистр Добрак, уже имевший труды в области психофизиологии труда космонавта. С точки зрения врача, происшествие с солдатом могло дать ценнейшие сведения. Такая острая ситуация - между прочим, очень близкая к космическим! Такой могучий стресс! Как отреагировал организм? Что пережил, передумал за эти три часа юный десантник?..
- А я не знаю, пан доктор! - упорно твердил Выскочил. - Поначалу, конечно, вроде бы все в брюхе оборвалось, а потом будто одурь какая... да нет, не упомню, хоть режьте! Худо было, и все тут... Думал, смерть моя пришла!
Конечно, работать с подобным пациентом было так же ловко, как танцевать в мешке. И Добрак решился на эксперимент, разумеется, объяснив парню в наиболее доступной форме, что за опыт над ним поставят. Выскочил сначала отбрыкивался: "Это что же, опять у меня душа в пятки уйдет?" - но в конце концов махнул рукой: "Ладно, раз для науки..."
После этого Добрак легко загипнотизировал солдата и внушил ему, что тот - в гондоле аэростата перед злополучным прыжком. "Сейчас 11 часов 20 минут... Прыгает Прохазка, за ним твоя очередь... По-Пошел!" Руки Выскочила стиснулись в кулаки; он побледнел, покрылся капельками пота и вдруг прыгнул со стула... но не далее, чем на предусмотрительно расстеленный ковер. А потом добросовестно ворочался, извивался всем телом, пытался схватить несуществующую спасательную веревку... Врачи, приглашенные Добраком, хотя и представляли в общих чертах, что их ожидает, все же изумились. Десантник ругался, плакал, вспоминал то матушку, то какую-то Марженку... наконец действительно запел, но не народную или популярную песню, как можно было ожидать, а жутким образом искаженную католическую молитву, очевидно, слышанную в детстве на богослужении в родной деревне. И все это время писали перья самописцев, множились цифры на экране дисплея... В конце второго часа Добрак сжалился над парнем и прекратил опыт. Были получены великолепные данные. Полная, развернутая во времени картина состояния человека, попавшего в условия смертельной опасности.
Потом этот метод применялся в авиации при анализе полетных происшествий, для исследования причин дорожных или производственных аварий, в криминалистике. Однажды Добрак спас репутацию капитана большого траулера, чье судно ночью налетело на баржу с лесом; судя по картине, восстановленной под гипнозом капитанской памятью, на барже не были включены огни. Другой раз было раскрыто крупное финансовое преступление... В космонавтике "метод Добрака", называемый также гипнорепродукцией, использовался довольно редко. Нашлись самолюбивые и влиятельные люди, заявившие, что, мол, надо доверять словам членов экипажа и корабельным приборам, а не лазить в душу каким-то модернизированным "детектором лжи", будто космонавты - подследственные... Но время шло, способы анализа совершенствовались. Теперь крошечный скачок кровяного давления или запаздывание реакции на сотую долю секунды могли рассказать о событии больше, чем самая подробная, исповедь. Подвергались тщательному обследованию все уровни нервной деятельности, все ступени, ведущие в глубь организма, вплоть до слепых и темных молекулярных цепочек, до реакций самого белка. И вот - решается судьба величайшей научной сенсации всех времен. Орел или решка? Единственный в мире подлинный след внеземной цивилизации - или видение свихнувшегося бортинженера? От решения зависит, будет ли включена в программу сверхсложного многомесячного перелета высадка на Фобос; загрузят ли ракету дополнительным оборудованием; попадет ли в состав экспедиции пылкий и не всегда уравновешенный Акопян... Последний пробный камень - гипнорепродукция. Только она сможет показать, вправду ли увидел перед собой одинокий космонавт нечто чудесное - или же образы "рукотворных" стены, лаза, тоннеля, пещерного зала родились в его больном, расстроенном месяцами полета воображении? Будет прослежен путь каждого импульса, и мощные компьютеры Космоцентра отделят внешние сигналы от внутренних; пойдут на экран "реконструированные" по сетчатке глаз, идеально четкие кадры; получат объяснения самые странные мозговые волны...
Честно говоря, главное, что смущало самолюбивого Акопяна - это его собственные тайные мысли, скрываемые от самого себя чувства. Что, если гипнорепродукция вытащит на свет божий какие-нибудь проявления неуверенности, трусости? Ошибки, позорные для столь опытного космонавта? Но в этих страхах Сурен не признался бы и под пыткой...
Последние трое суток он находился в клинике день и ночь. Даже во время сна приборы записывали фон, то есть показатели организма, находящегося в покое. Сурен снова и снова просматривал видеопленки настраивался, готовил память к "воспроизведению".
Вместе с Семеном придумали они длинную формулу гипнотического внушения. Акопян хотел сам наговорить ее на пленку - мол, собственный голос повлияет лучше. Тарханов разубедил: оказывается, человек слышит себя "изнутри" совершенно иначе, чем со стороны; записанный голос всегда кажется чужим. Формулу дали записать профессиональному диктору.
И вот настал решающий день. Он входит в сурдокамеру, садится в глубокое зеленое кресло. Принимает удобную позу, расслабляется...
Бесшумно задвинулась тяжелая стальная дверь. Плотно сел за пульт Семен Тарханов - устраивался он надолго. Опыт будет продолжаться двенадцать часов, ровно столько времени, сколько находился Акопян на Фобосе. И все это время чувствительная ткань, соприкасаясь с телом Сурена, станет передавать сигналы о его состоянии в блоки счетных и аналоговых машин.
На главном экране пульта был виден интерьер сурдокамеры. В центре неподвижно сидящий Акопян. Голова его запрокинута, руки свесились до полу. Он уснул почти мгновенно. Звучат последние слова формулы внушения, мягкая музыка, специально написанная электронным композитором для сеансов гипноза. Малый экран мерцает оранжево-серебристым туманом. Как только Сурен окончательно ощутит себя в иллюзорной реальности, на экране появятся зрительные образы, снятые с датчиков в виде импульсов и превращенные компьютером в изображение. Можно будет увидеть Фобос глазами Акопяна.
Тарханов мало верил в "чудо Фобоса". В лучшем случае, думалось ему, напоролся пылкий Сурен на остатки какой-нибудь сугубо земной ракеты, занесенной космическими течениями на марсианский спутник и засыпанной обломками скал. Семен заинтересовался гипнорепродукцией по другой причине. Он ждал от эксперимента новых материалов о таком таинстве, как человеческая психика. Давно уже ни один доброволец не соглашался на целых двенадцать часов погрузиться в гипнотический сон и занять кресло в сурдокамере. Тарханова занимали не только (и не столько) реальные картины пребывания на Фобосе, восстановленные воображением Акопяна. Ему не терпелось увидеть пойманные датчиками и развернутые ЭВМ варианты решений, принятых космонавтом. Не сами решения, а именно их невоплощенные варианты, "черновики", "эскизы".
Когда человек должен на что-нибудь решиться, он мысленно (а то и подсознательно, в считанные доли секунды!) проигрывает множество ходов. А выбирает только один. И, может быть, не самый лучший вариант. Так сколько же моделей поступка "прокрутил" в своем мозгу Сурен, оказавшись перед "искусственной" стеной на Фобосе? Вернуться, подождать, идти вперед, посоветоваться с командиром, ограничиться внешним осмотром... что еще? С какой скоростью он менял внутренние программы... Машина в замедленном темпе воспроизведет перед Семеном весь процесс. Как знать, не научимся ли мы когда-нибудь помогать человеку в выборе решений? Карманный компьютер, соединенный с его мозгом, примет все варианты, проверит их в тысячу раз скорее, чем живая "машина"... и подскажет владельцу: вот что ты должен сейчас сделать! Последствия будут такие-то и такие-то. Разве не пригодится столь действенная помощь людям, работающим в экстремальных условиях... прежде всего, тем же космонавтам?
Спит в зеленом кресле Сурен. Вот сдвинулись брови, лицо приняло озабоченное выражение... Со ста двадцати точек его организма бежит информация на вводные устройства. Начинают мерцать большие и малые экраны... и перед Тархановым, перед замершими ассистентами является слепящий острыми разноцветными бликами колодец пространства в носовом иллюминаторе "Аннушки".
Глава III
________________________________________________________________
ТАИНСТВЕННЫЙ СИГНАЛ
Геннадий Павлович, которого в разговоре между собой сотрудники Космоцентра называли "наш министр", занял в кабинете Тарханова скромное "гостевое" место возле журнального столика. Хозяин кабинета повел рассказ о своих поисках. За реакцией гостя внимательно следил Акопян.
Семен Васильевич, сидя за своим столом, то и дело менял картинку на экране терминала. Сейчас к его рабочему месту сходились каналы связи от всех электронных машин психофизслужбы.
- ...И тут мне пришло в голову: сравнить между собой не только варианты нереализованных решений, которые "прокручивал" мозг Акопяна перед входом в тоннель. Наложить на тот же график более ранние картины биотоков самого Сурена, снятые во время тренировок или полетов. Ведь знаете, Геннадий Павлович, у нас ничего не пропадает...
Тарханов щелкнул тумблером. На экране явилась составленная из одних прямых углов смешная фигура кота. Усатый кот в тельняшке, стоя на задних лапах, курил трубку. Вдруг подмигнул, осклабился... По кабинету пробежал шумок. Председатель Комитета космических исследований весело поднял брови, приехавший с ним лощеный молоденький референт завертел головой, недоумевая. Семен быстро убрал кота, смущенно объяснил:
- Кто-то из программистов баловался... Узнаю, всыплю!
- Бог с ним, продолжайте! - мягким рокочущим баском сказал "наш министр" и отхлебнул кофе. Тарханов послушно склонил голову и вызвал на экран целый сноп переплетенных между собой разноцветных кривых. Провел пальцем:
- Вот! Это сводные данные. Обратите внимание на этот ряд точек... Точки длинной дугой загорелись под пальцем. - Он говорит о человеке больше, чем самая подробная автобиография, чем любое "личное дело"... Здесь - алгоритм твоей психической деятельности, Сурен. Он более индивидуален, чем отпечатки пальцев. На Фобосе, на "Вихре", на тренировочных самолетах или ракетах наш друг Акопян совершал в чем-то одинаковые действия, испытал довольно похожие чувства. И знаете, что характерно? - Как умелый рассказчик, Семен выдержал паузу и веско сказал: - Сурен - на редкость увлекающаяся натура! Очень цельная. Ничего наполовину. Если работает - так уж до изнеможения; если хандрит и куксится, как когда-то в марсианском полете, так хоть на веревке его тащи, будет отбиваться...
- Мы на Кавказе все такие, - скромно отозвался сидевший под стенкой герой дня.
- Молчал бы уж, кавказец из Свердловска! - прогудел Волновой. Геннадий Павлович кашлянул, и Тарханов вернулся к рассказу.
- Да-с... Так вот, уважаемый Сурен Нерсесович, сообразно складу своего характера, склонен к крайней самостоятельности. Иной раз и во вред себе. Решает быстро, выполняет сразу, почти не задумываясь...
Легкое движение хозяина, и экран показывает другую цветную картинку. На ней меньше ярко горящих линий - зеленых, золотых, алых, - но зато они более причудливы.
- А это кривые биотоков товарища Акопяна в момент принятия решения войти в тоннель. Скажу сразу: ни до, ни после посещения Фобоса наш друг подобных реакций не выдавал. Они совершенно не в его духе...
- Пожалуйста, подробнее. Это, наверное, именно то, ради чего вы нас позвали? - осведомился министр, осторожно меняя позу: он был массивен, отяжелел за последние годы.
- То самое... Здесь совмещены данные, принятые из реального полета, и новые, полученные в сурдокамере. Новые точнее: Сурен не устал от путешествия, организм здоровый, отдохнувший. Поэтому я предпочитаю верить вот этим кривым... Одним словом, впечатление такое, что наш друг здорово колебался - входить или не входить в пещеру, а кто-то дал ему команду: входи! Не собственное решение, а вроде бы навязанное...
- Да не давал мне никто никаких команд! Ты что, Сеня?! - вскинулся возмущенный космонавт.
- Разумеется, - как ни в чем не бывало, кивнул Тарханов. - Сознанием ты ее не воспринял, я уверен...
- Не совсем понятно, - откликнулся Волновой. - Что это еще за команды такие... бессознательные?
- Точнее - подсознательные! - поднял палец Семен. - Строго говоря, всякое внешнее впечатление - это команда организму, вызывающая ответную реакцию. Могу пояснить для непосвященных - почему мне показалась необычной последняя команда...
Референт заерзал по поводу "непосвященных", бросил тревожный взгляд на шефа, - но министр и глазом не моргнул. Академику Тарханову было многое позволено.
- Вот, пожалуйста. - Семен вызвал на экран зеленую кривую с высоким тройным всплеском. - Участок энцефалограммы, записанной с одной из групп нейронов лобной доли мозга. В это время Акопян как раз вышел из микроракеты на поверхность Фобоса.
Экран разделила пополам вертикальная черта. Кривая осталась в левой части; в правой возникла четкая цветная картинка. Сурен чуть слышно присвистнул.
- Да, брат, это тебе не твоя мутная видеопленка! - усмехнулся Семен. - Кадр, сохраненный в памяти и снятый нами с сетчатки глаза во время эксперимента в сурдокамере. Первое, что увидел наш друг, открыв люк "Аннушки"...
Переливались багровыми линиями каменные изломы Фобоса; над ними, точно круг воды в угольно-черном колодце, висел чудовищный, совсем близкий, сплошь покрытый дымными вихрями Марс.
- Немудрено, что биотоки дали такой взрыв... Пойдем дальше. - В обеих частях экрана сменилось изображение: пологой зеленой волне соответствовал вид поверхности Фобоса, красновато-коричневой, с язвами мельчайших кратеров и угловатыми, не облагороженными водой и ветром сколами.
- Обратите внимание: он успокоился, ему хорошо! Страх на время отступил. А почему? Потому что наш друг Сурен любопытен, как четыре кошки, и жадно воспринимает все новое. Тебе бы журналистом родиться, а не инженером...
- Не беда, - сказал Геннадий Павлович. - Одно другому не мешает. Кто талантлив в основном деле, как правило, преуспевает и в хобби. Менделеев, помимо того, что был гениальным химиком, мастерил великолепные чемоданы. Примеров много... Продолжайте.
Тарханов отвесил легкий поклон. Кадры опять сменились.
- Ну-с, наконец-то мы добрались до главного. Видите? Это и есть та самая знаменитая стена...
Все, кто был в кабинете, невольно зашевелились, переменили позы. Волновой сказал: "Ого!"
- Какая гладкая!.. - завороженно прошептал референт.
- Да, полное впечатление искусственности, - озадаченно произнес министр. - Впрочем, природа на многое способна...
- Совершенно правильно. Очевидно, это пришло в голову и товарищу Акопяну. Судя по линиям биотоков, он колебался - идти дальше или не идти? Но вот полюбуйтесь, что случилось спустя восемь секунд...
В отличие от предыдущих, новая картинка была несколько смазана. На ней изображалась видимая вблизи "полированная" стена с козырьком и отверстием. А кривые биотоков устремились вверх, точно ростки к солнцу.
- Сурен прыгнул. Никаких колебаний больше не было. Через пять секунд он уже входил в тоннель. А почему?
Пучок линий, увеличившись в размерах, вытеснил картинку и занял весь экран.
- Ответ скрыт здесь. - Семен провел ногтем по наружной кривой. Возбуждена слуховая зона.
- Активное прислушивание? - предположил Геннадий Павлович.
- Нет. Это было бы слишком просто. Увы, Сурен не прислушивался. Она салауашааал!
- Кого?! - снова не выдержал, взвился на своем стуле Акопян. - Ты в своем уме, Сеня? Связи с "Вихрем" тогда не было, а сам с собой я не разговариваю, не дошел еще...
- Сурен! - укоризненно развел руками Волновой. - Я, конечно, понимаю, вы на Кавказе все такие, но... Сеня, это правда, что связи в тот момент не было?
- Чистая правда.
- Так кто же говорил с космонавтом?
- Никто со мной не говорил, - робко попробовал возразить Акопян.
- Говорил, - твердо повторил Тарханов. - Только очень хитро. Так, что ты воспринял голос ниже порога сознания. Бывает ведь такое: ты занят чем-нибудь, сосредоточен на своем занятии, а тебе возьмут и зададут вопрос. И ты его услышишь, и ответишь - чаще всего впопад, - и тут же все забудешь, потому что внимание отвлечено другим. Так и здесь, только на еще более глубоком подсознательном уровне... Тебе сказали что-то такое, от чего ты сразу ринулся исследовать свою находку.
- Опять шпионы! - сделав страшные глаза, сценически зашептал Акопян. - Космические диверсанты, агенты мафии, желавшей сорвать полет "Вихря" путем убийства в пещере незаменимого члена экипажа!..
- Скорее, марсианская контрразведка! - поддержал шутку Волновой. Министр погрузился в раздумье, референт смотрел ему в рот.
- Ладно, - сказал Геннадий Павлович. - Все это более чем странно, и я бы пока не советовал выносить результаты эксперимента в прессу. Мы подключим еще медиков, физиологов, электронщиков... разберемся, кто и что вам нашептывал на Фобосе, Сурен Нерсесович. Но нужно время. А пока что вы у нас полетите вместе с Семеном Васильевичем...
- На Фобос?! - вырвалось у Акопяна.
- Немного ближе, в Майами. На Международный конгресс по космической медицине. Составите доклад о гипнорепродукции... такой, знаете, обтекаемый. Послушаете, что другие делают в этой области. Может, что-нибудь полезное услышите... для себя же!
Министр встал.
Глава IV
________________________________________________________________
АМЕРИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Океан разворачивался под крылом - темный, холодный, совсем не летний. Водный простор был испещрен белыми мазками, похожими на льдины. Но то были всего лишь барашки волн... Что-то, похожее с шестикилометровой высоты на рифленую мыльницу, упрямо ползло по морю, оставляя расходящиеся пенные усы.
На самом деле шел грузовоз-тримаран размером с городскую площадь. Волны и ветер были ему нипочем, как, впрочем, и трансокеанскому дирижаблю, несшему советскую делегацию на конгресс в Соединенные Штаты. Чудовищная сигара с двумя сотнями пассажиров под брюхом использовала ураганный воздушный поток к западу от Ирландии, чтобы сэкономить топливо. Бездействовали винты размером с мельничные лопасти, которые смутили бы даже Дон Кихота.
Людей в салоне было немного - настало обеденное время. Пять-шесть человек дремали в глубоких креслах за столиками, еще двое постукивали шахматами. Никто не плескался в бассейне за стеной тропических растений, даром переливался яркими красками большой телеэкран. Мало кто из пассажиров любил обедать у себя в каюте; все поднимались на второй ярус гондолы, в ресторан. Туда ушли и Акопян с Мариной Стрижовой. Зато Тарханов от еды отказался вовсе. Остался с Волновым, руководителем делегации.
- Ты-то зачем моришь себя голодом? Если я на китайской диете, так ничего удивительного: двадцать килограммов лишних. Но ваша милость, имея такую талию, достойную солиста балета... - спросил Тарханов.
- Вот чтобы она и дальше была такой, талия! - отвечал Волновой, продолжая перечитывать бумаги и делать карандашом пометки на полях. Он намеренно отказался от сверхскоростного орбитального транспорта. Хотелось, летя на "тихоходном" лайнере, и еще раз просмотреть доклады коллег, и что греха таить! - отдохнуть, полюбоваться миром за трое суток полета.
Игорь Петрович начертил "птицу" и жирный вопросительный знак:
- Ох, Сеня, много ты все-таки раскрыл в докладе, они смекалистые. А наше дело больше слушать, чем говорить.
- Ты что, всерьез принял эту болтовню Сурена насчет шпионов и космических мафий? Но ведь, насколько мне известно, никто из космонавтов до Акопяна на Фобос не ступал. Разве что автоматические устройства.
- Это - по данным МАФ, - значительно ответил Волновой. - Но Международная астронавтическая федерация, увы, не господь бог и потому не всеведуща. Надеюсь, ты еще помнишь, как я гонялся за частным боевым космолетом... м-да... а он меня благословлял торпедами?
- Гораздо хуже, - спокойно ответил Семен. - Ты, братец, был совершенно заворожен тем, что увидел на Фобосе. Что бы это ни было. В те минуты тебя нельзя было бы назвать сознательным, разумным существом. Хочешь, возьмем для примера любое слово твоего рапорта? Наугад...
Тарханов ткнул пальцем в одну из кнопок. Заплясали изумрудные кривые на экране, мелким горошком посыпались цифры, и голос Акопяна произнес: "...чатые перила".
- Та-ак... Значит, "перила". Вернемся к началу и проанализируем... Семен опять коснулся пульта, и кривая стала плавно опускаться. - Видишь? Частоты все время понижаются. Каждый следующий звук ты произносишь медленнее и ниже. Чуть ли не погружаешься в сон. Потом спохватываешься, собираешь силы для следующего слова - и опять вниз под горку... Но все это, конечно, бессознательно.
- Одним словом, на Фобосе вы действовали, как мы обычно говорим, на операциональном уровне, - снова вмешался Добрак. - То есть, почти не осознавая своих поступков. Работали, как очень крупная, с большой оперативной памятью, электронная машина. Воздействие - ответ, воздействие - ответ... А интеллект дремлет.
- Значит, мало для вас толку от моих биотоков?
- Не то чтобы мало, но... Надо повторить. Снять все показатели еще раз.
Тарханов сделал быстрое переключение. Видеофон послушно воспроизвел мерцающие зигзаги, похожие на контуры целой горной страны. Одни линии горели ярким светом, другие едва теплились.
- Вот что еще нас интересует. Твоя энцефалограмма. Вроде бы все понятно - потрясение, страх, любопытство, подавленность от обилия впечатлений, защитное торможение... Но есть странные, непонятные волны. Не с чем их сравнить. Нет аналогий...
- Ну да! С вашим-то банком данных, накопленных за полсотни лет полетов...
- Эге! Данные-то были получены в условиях штатной космической работы. Мы привыкли сопоставлять их между собой, обрабатывать математически, строить графики, номограммы... А тут - единственный в своем роде семимесячный перелет. И единственная в своем роде прогулочка по инопланетному искусственному тоннелю. Реакции, конечно, диковинные, в них разбираться и разбираться...
- Вот именно! - подхватил Добрак. - Психофизиологический портрет космонавта, который после полугода в корабле вышел пройтись на неизвестную планету и увидел сооружение, оставленное внеземлянами... Представляете, какая каша в обмене веществ, в биотоках?!
- Вас понял, - сумрачно кивнул Акопян. - Прикажете подопытному кролику лезть в клетку?
- Не будь дураком, Сурен! - дружелюбно сказал Тарханов. - Это необходимо тебе первому...
...Кажется, о возможности подобного эксперимента впервые задумался не работник космической медицины и даже вообще не физиолог, а писатель. Автор классического английского детектива "Лунный камень" Уилки Коллинз. Один из героев этого занимательного романа, Френклин Блэк, под действием опиума утратив контроль над своими поступками, перепрятывает драгоценный камень, вернее, отдает его как раз тому, кому не следовало бы. Затем Блэк обо всем забывает. Камень напрасно ищут. Чтобы узнать судьбу алмаза, медик Дженнингс воспроизводит в доме обстановку того злополучного вечера, "программирует" психику Блэка разговором о потере, а затем снова дает Френклину опиум. И человек в наркотическом полусне повторяет все действия, которые привели к пропаже камня. Роль драгоценности играет стеклышко. Время для Блэка возвращается вспять; лица, ведущие следствие, получают ощутимую помощь, а невеста Френклина убеждается, что ее возлюбленный - не вор...
Коллинз догадывался, что "субъективная реальность" для человека не менее подлинна, чем настоящая. Мозгу все равно, откуда приходят воздействия: извне или изнутри, из "подвалов" памяти. Он реагирует. Яркое воспоминание об опасности, "спроецированное" с помощью наркотика или гипноза на мозговую кору, вызовет не меньший страх, чем когда-то пережитая реальная опасность. Человек в точности повторит все, что он делал в давно прошедший момент. И если тогда, во время действительного события, с человека снимали энцефалограмму, - теперь можно будет снять совершенно такую же...
Сорок лет тому назад эффектом "субъективной реальности" воспользовался в научных целях молодой магистр медицины Добрак.
В одном из десантных подразделений солдаты прыгали с парашютом. Для тренировки малоопытных парашютистов применялся аэростат. И вот парашют десантника-первогодка с подходящей фамилией Выскочил раскрылся слишком рано. Ветер прижал шелковое полотнище к снастям аэростата, обмотал, запутал так, что потом пришлось распарывать ножами. Бедняга Выскочил повис на стропах над двухкилометровой пропастью. Он извивался, как червь на удочке. Ему бросали веревку из гондолы. Сначала солдат пытался поймать ее, потом выбился из сил и повис мешком. Некоторые уверяли, что на втором часу висения Выскочил запел - должно быть, умом тронулся... Экипаж вертолета его снять не сумел. Пришлось спускать аэростат. В общей сложности солдат пробыл в подвешенном состоянии свыше трех часов. Выскочила, разумеется, отправили в госпиталь, пичкали укрепляющими средствами. Будучи здоровенным крестьянским парнем, он быстро пришел в себя. Тогда-то и занялся им магистр Добрак, уже имевший труды в области психофизиологии труда космонавта. С точки зрения врача, происшествие с солдатом могло дать ценнейшие сведения. Такая острая ситуация - между прочим, очень близкая к космическим! Такой могучий стресс! Как отреагировал организм? Что пережил, передумал за эти три часа юный десантник?..
- А я не знаю, пан доктор! - упорно твердил Выскочил. - Поначалу, конечно, вроде бы все в брюхе оборвалось, а потом будто одурь какая... да нет, не упомню, хоть режьте! Худо было, и все тут... Думал, смерть моя пришла!
Конечно, работать с подобным пациентом было так же ловко, как танцевать в мешке. И Добрак решился на эксперимент, разумеется, объяснив парню в наиболее доступной форме, что за опыт над ним поставят. Выскочил сначала отбрыкивался: "Это что же, опять у меня душа в пятки уйдет?" - но в конце концов махнул рукой: "Ладно, раз для науки..."
После этого Добрак легко загипнотизировал солдата и внушил ему, что тот - в гондоле аэростата перед злополучным прыжком. "Сейчас 11 часов 20 минут... Прыгает Прохазка, за ним твоя очередь... По-Пошел!" Руки Выскочила стиснулись в кулаки; он побледнел, покрылся капельками пота и вдруг прыгнул со стула... но не далее, чем на предусмотрительно расстеленный ковер. А потом добросовестно ворочался, извивался всем телом, пытался схватить несуществующую спасательную веревку... Врачи, приглашенные Добраком, хотя и представляли в общих чертах, что их ожидает, все же изумились. Десантник ругался, плакал, вспоминал то матушку, то какую-то Марженку... наконец действительно запел, но не народную или популярную песню, как можно было ожидать, а жутким образом искаженную католическую молитву, очевидно, слышанную в детстве на богослужении в родной деревне. И все это время писали перья самописцев, множились цифры на экране дисплея... В конце второго часа Добрак сжалился над парнем и прекратил опыт. Были получены великолепные данные. Полная, развернутая во времени картина состояния человека, попавшего в условия смертельной опасности.
Потом этот метод применялся в авиации при анализе полетных происшествий, для исследования причин дорожных или производственных аварий, в криминалистике. Однажды Добрак спас репутацию капитана большого траулера, чье судно ночью налетело на баржу с лесом; судя по картине, восстановленной под гипнозом капитанской памятью, на барже не были включены огни. Другой раз было раскрыто крупное финансовое преступление... В космонавтике "метод Добрака", называемый также гипнорепродукцией, использовался довольно редко. Нашлись самолюбивые и влиятельные люди, заявившие, что, мол, надо доверять словам членов экипажа и корабельным приборам, а не лазить в душу каким-то модернизированным "детектором лжи", будто космонавты - подследственные... Но время шло, способы анализа совершенствовались. Теперь крошечный скачок кровяного давления или запаздывание реакции на сотую долю секунды могли рассказать о событии больше, чем самая подробная, исповедь. Подвергались тщательному обследованию все уровни нервной деятельности, все ступени, ведущие в глубь организма, вплоть до слепых и темных молекулярных цепочек, до реакций самого белка. И вот - решается судьба величайшей научной сенсации всех времен. Орел или решка? Единственный в мире подлинный след внеземной цивилизации - или видение свихнувшегося бортинженера? От решения зависит, будет ли включена в программу сверхсложного многомесячного перелета высадка на Фобос; загрузят ли ракету дополнительным оборудованием; попадет ли в состав экспедиции пылкий и не всегда уравновешенный Акопян... Последний пробный камень - гипнорепродукция. Только она сможет показать, вправду ли увидел перед собой одинокий космонавт нечто чудесное - или же образы "рукотворных" стены, лаза, тоннеля, пещерного зала родились в его больном, расстроенном месяцами полета воображении? Будет прослежен путь каждого импульса, и мощные компьютеры Космоцентра отделят внешние сигналы от внутренних; пойдут на экран "реконструированные" по сетчатке глаз, идеально четкие кадры; получат объяснения самые странные мозговые волны...
Честно говоря, главное, что смущало самолюбивого Акопяна - это его собственные тайные мысли, скрываемые от самого себя чувства. Что, если гипнорепродукция вытащит на свет божий какие-нибудь проявления неуверенности, трусости? Ошибки, позорные для столь опытного космонавта? Но в этих страхах Сурен не признался бы и под пыткой...
Последние трое суток он находился в клинике день и ночь. Даже во время сна приборы записывали фон, то есть показатели организма, находящегося в покое. Сурен снова и снова просматривал видеопленки настраивался, готовил память к "воспроизведению".
Вместе с Семеном придумали они длинную формулу гипнотического внушения. Акопян хотел сам наговорить ее на пленку - мол, собственный голос повлияет лучше. Тарханов разубедил: оказывается, человек слышит себя "изнутри" совершенно иначе, чем со стороны; записанный голос всегда кажется чужим. Формулу дали записать профессиональному диктору.
И вот настал решающий день. Он входит в сурдокамеру, садится в глубокое зеленое кресло. Принимает удобную позу, расслабляется...
Бесшумно задвинулась тяжелая стальная дверь. Плотно сел за пульт Семен Тарханов - устраивался он надолго. Опыт будет продолжаться двенадцать часов, ровно столько времени, сколько находился Акопян на Фобосе. И все это время чувствительная ткань, соприкасаясь с телом Сурена, станет передавать сигналы о его состоянии в блоки счетных и аналоговых машин.
На главном экране пульта был виден интерьер сурдокамеры. В центре неподвижно сидящий Акопян. Голова его запрокинута, руки свесились до полу. Он уснул почти мгновенно. Звучат последние слова формулы внушения, мягкая музыка, специально написанная электронным композитором для сеансов гипноза. Малый экран мерцает оранжево-серебристым туманом. Как только Сурен окончательно ощутит себя в иллюзорной реальности, на экране появятся зрительные образы, снятые с датчиков в виде импульсов и превращенные компьютером в изображение. Можно будет увидеть Фобос глазами Акопяна.
Тарханов мало верил в "чудо Фобоса". В лучшем случае, думалось ему, напоролся пылкий Сурен на остатки какой-нибудь сугубо земной ракеты, занесенной космическими течениями на марсианский спутник и засыпанной обломками скал. Семен заинтересовался гипнорепродукцией по другой причине. Он ждал от эксперимента новых материалов о таком таинстве, как человеческая психика. Давно уже ни один доброволец не соглашался на целых двенадцать часов погрузиться в гипнотический сон и занять кресло в сурдокамере. Тарханова занимали не только (и не столько) реальные картины пребывания на Фобосе, восстановленные воображением Акопяна. Ему не терпелось увидеть пойманные датчиками и развернутые ЭВМ варианты решений, принятых космонавтом. Не сами решения, а именно их невоплощенные варианты, "черновики", "эскизы".
Когда человек должен на что-нибудь решиться, он мысленно (а то и подсознательно, в считанные доли секунды!) проигрывает множество ходов. А выбирает только один. И, может быть, не самый лучший вариант. Так сколько же моделей поступка "прокрутил" в своем мозгу Сурен, оказавшись перед "искусственной" стеной на Фобосе? Вернуться, подождать, идти вперед, посоветоваться с командиром, ограничиться внешним осмотром... что еще? С какой скоростью он менял внутренние программы... Машина в замедленном темпе воспроизведет перед Семеном весь процесс. Как знать, не научимся ли мы когда-нибудь помогать человеку в выборе решений? Карманный компьютер, соединенный с его мозгом, примет все варианты, проверит их в тысячу раз скорее, чем живая "машина"... и подскажет владельцу: вот что ты должен сейчас сделать! Последствия будут такие-то и такие-то. Разве не пригодится столь действенная помощь людям, работающим в экстремальных условиях... прежде всего, тем же космонавтам?
Спит в зеленом кресле Сурен. Вот сдвинулись брови, лицо приняло озабоченное выражение... Со ста двадцати точек его организма бежит информация на вводные устройства. Начинают мерцать большие и малые экраны... и перед Тархановым, перед замершими ассистентами является слепящий острыми разноцветными бликами колодец пространства в носовом иллюминаторе "Аннушки".
Глава III
________________________________________________________________
ТАИНСТВЕННЫЙ СИГНАЛ
Геннадий Павлович, которого в разговоре между собой сотрудники Космоцентра называли "наш министр", занял в кабинете Тарханова скромное "гостевое" место возле журнального столика. Хозяин кабинета повел рассказ о своих поисках. За реакцией гостя внимательно следил Акопян.
Семен Васильевич, сидя за своим столом, то и дело менял картинку на экране терминала. Сейчас к его рабочему месту сходились каналы связи от всех электронных машин психофизслужбы.
- ...И тут мне пришло в голову: сравнить между собой не только варианты нереализованных решений, которые "прокручивал" мозг Акопяна перед входом в тоннель. Наложить на тот же график более ранние картины биотоков самого Сурена, снятые во время тренировок или полетов. Ведь знаете, Геннадий Павлович, у нас ничего не пропадает...
Тарханов щелкнул тумблером. На экране явилась составленная из одних прямых углов смешная фигура кота. Усатый кот в тельняшке, стоя на задних лапах, курил трубку. Вдруг подмигнул, осклабился... По кабинету пробежал шумок. Председатель Комитета космических исследований весело поднял брови, приехавший с ним лощеный молоденький референт завертел головой, недоумевая. Семен быстро убрал кота, смущенно объяснил:
- Кто-то из программистов баловался... Узнаю, всыплю!
- Бог с ним, продолжайте! - мягким рокочущим баском сказал "наш министр" и отхлебнул кофе. Тарханов послушно склонил голову и вызвал на экран целый сноп переплетенных между собой разноцветных кривых. Провел пальцем:
- Вот! Это сводные данные. Обратите внимание на этот ряд точек... Точки длинной дугой загорелись под пальцем. - Он говорит о человеке больше, чем самая подробная автобиография, чем любое "личное дело"... Здесь - алгоритм твоей психической деятельности, Сурен. Он более индивидуален, чем отпечатки пальцев. На Фобосе, на "Вихре", на тренировочных самолетах или ракетах наш друг Акопян совершал в чем-то одинаковые действия, испытал довольно похожие чувства. И знаете, что характерно? - Как умелый рассказчик, Семен выдержал паузу и веско сказал: - Сурен - на редкость увлекающаяся натура! Очень цельная. Ничего наполовину. Если работает - так уж до изнеможения; если хандрит и куксится, как когда-то в марсианском полете, так хоть на веревке его тащи, будет отбиваться...
- Мы на Кавказе все такие, - скромно отозвался сидевший под стенкой герой дня.
- Молчал бы уж, кавказец из Свердловска! - прогудел Волновой. Геннадий Павлович кашлянул, и Тарханов вернулся к рассказу.
- Да-с... Так вот, уважаемый Сурен Нерсесович, сообразно складу своего характера, склонен к крайней самостоятельности. Иной раз и во вред себе. Решает быстро, выполняет сразу, почти не задумываясь...
Легкое движение хозяина, и экран показывает другую цветную картинку. На ней меньше ярко горящих линий - зеленых, золотых, алых, - но зато они более причудливы.
- А это кривые биотоков товарища Акопяна в момент принятия решения войти в тоннель. Скажу сразу: ни до, ни после посещения Фобоса наш друг подобных реакций не выдавал. Они совершенно не в его духе...
- Пожалуйста, подробнее. Это, наверное, именно то, ради чего вы нас позвали? - осведомился министр, осторожно меняя позу: он был массивен, отяжелел за последние годы.
- То самое... Здесь совмещены данные, принятые из реального полета, и новые, полученные в сурдокамере. Новые точнее: Сурен не устал от путешествия, организм здоровый, отдохнувший. Поэтому я предпочитаю верить вот этим кривым... Одним словом, впечатление такое, что наш друг здорово колебался - входить или не входить в пещеру, а кто-то дал ему команду: входи! Не собственное решение, а вроде бы навязанное...
- Да не давал мне никто никаких команд! Ты что, Сеня?! - вскинулся возмущенный космонавт.
- Разумеется, - как ни в чем не бывало, кивнул Тарханов. - Сознанием ты ее не воспринял, я уверен...
- Не совсем понятно, - откликнулся Волновой. - Что это еще за команды такие... бессознательные?
- Точнее - подсознательные! - поднял палец Семен. - Строго говоря, всякое внешнее впечатление - это команда организму, вызывающая ответную реакцию. Могу пояснить для непосвященных - почему мне показалась необычной последняя команда...
Референт заерзал по поводу "непосвященных", бросил тревожный взгляд на шефа, - но министр и глазом не моргнул. Академику Тарханову было многое позволено.
- Вот, пожалуйста. - Семен вызвал на экран зеленую кривую с высоким тройным всплеском. - Участок энцефалограммы, записанной с одной из групп нейронов лобной доли мозга. В это время Акопян как раз вышел из микроракеты на поверхность Фобоса.
Экран разделила пополам вертикальная черта. Кривая осталась в левой части; в правой возникла четкая цветная картинка. Сурен чуть слышно присвистнул.
- Да, брат, это тебе не твоя мутная видеопленка! - усмехнулся Семен. - Кадр, сохраненный в памяти и снятый нами с сетчатки глаза во время эксперимента в сурдокамере. Первое, что увидел наш друг, открыв люк "Аннушки"...
Переливались багровыми линиями каменные изломы Фобоса; над ними, точно круг воды в угольно-черном колодце, висел чудовищный, совсем близкий, сплошь покрытый дымными вихрями Марс.
- Немудрено, что биотоки дали такой взрыв... Пойдем дальше. - В обеих частях экрана сменилось изображение: пологой зеленой волне соответствовал вид поверхности Фобоса, красновато-коричневой, с язвами мельчайших кратеров и угловатыми, не облагороженными водой и ветром сколами.
- Обратите внимание: он успокоился, ему хорошо! Страх на время отступил. А почему? Потому что наш друг Сурен любопытен, как четыре кошки, и жадно воспринимает все новое. Тебе бы журналистом родиться, а не инженером...
- Не беда, - сказал Геннадий Павлович. - Одно другому не мешает. Кто талантлив в основном деле, как правило, преуспевает и в хобби. Менделеев, помимо того, что был гениальным химиком, мастерил великолепные чемоданы. Примеров много... Продолжайте.
Тарханов отвесил легкий поклон. Кадры опять сменились.
- Ну-с, наконец-то мы добрались до главного. Видите? Это и есть та самая знаменитая стена...
Все, кто был в кабинете, невольно зашевелились, переменили позы. Волновой сказал: "Ого!"
- Какая гладкая!.. - завороженно прошептал референт.
- Да, полное впечатление искусственности, - озадаченно произнес министр. - Впрочем, природа на многое способна...
- Совершенно правильно. Очевидно, это пришло в голову и товарищу Акопяну. Судя по линиям биотоков, он колебался - идти дальше или не идти? Но вот полюбуйтесь, что случилось спустя восемь секунд...
В отличие от предыдущих, новая картинка была несколько смазана. На ней изображалась видимая вблизи "полированная" стена с козырьком и отверстием. А кривые биотоков устремились вверх, точно ростки к солнцу.
- Сурен прыгнул. Никаких колебаний больше не было. Через пять секунд он уже входил в тоннель. А почему?
Пучок линий, увеличившись в размерах, вытеснил картинку и занял весь экран.
- Ответ скрыт здесь. - Семен провел ногтем по наружной кривой. Возбуждена слуховая зона.
- Активное прислушивание? - предположил Геннадий Павлович.
- Нет. Это было бы слишком просто. Увы, Сурен не прислушивался. Она салауашааал!
- Кого?! - снова не выдержал, взвился на своем стуле Акопян. - Ты в своем уме, Сеня? Связи с "Вихрем" тогда не было, а сам с собой я не разговариваю, не дошел еще...
- Сурен! - укоризненно развел руками Волновой. - Я, конечно, понимаю, вы на Кавказе все такие, но... Сеня, это правда, что связи в тот момент не было?
- Чистая правда.
- Так кто же говорил с космонавтом?
- Никто со мной не говорил, - робко попробовал возразить Акопян.
- Говорил, - твердо повторил Тарханов. - Только очень хитро. Так, что ты воспринял голос ниже порога сознания. Бывает ведь такое: ты занят чем-нибудь, сосредоточен на своем занятии, а тебе возьмут и зададут вопрос. И ты его услышишь, и ответишь - чаще всего впопад, - и тут же все забудешь, потому что внимание отвлечено другим. Так и здесь, только на еще более глубоком подсознательном уровне... Тебе сказали что-то такое, от чего ты сразу ринулся исследовать свою находку.
- Опять шпионы! - сделав страшные глаза, сценически зашептал Акопян. - Космические диверсанты, агенты мафии, желавшей сорвать полет "Вихря" путем убийства в пещере незаменимого члена экипажа!..
- Скорее, марсианская контрразведка! - поддержал шутку Волновой. Министр погрузился в раздумье, референт смотрел ему в рот.
- Ладно, - сказал Геннадий Павлович. - Все это более чем странно, и я бы пока не советовал выносить результаты эксперимента в прессу. Мы подключим еще медиков, физиологов, электронщиков... разберемся, кто и что вам нашептывал на Фобосе, Сурен Нерсесович. Но нужно время. А пока что вы у нас полетите вместе с Семеном Васильевичем...
- На Фобос?! - вырвалось у Акопяна.
- Немного ближе, в Майами. На Международный конгресс по космической медицине. Составите доклад о гипнорепродукции... такой, знаете, обтекаемый. Послушаете, что другие делают в этой области. Может, что-нибудь полезное услышите... для себя же!
Министр встал.
Глава IV
________________________________________________________________
АМЕРИКАНСКИЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Океан разворачивался под крылом - темный, холодный, совсем не летний. Водный простор был испещрен белыми мазками, похожими на льдины. Но то были всего лишь барашки волн... Что-то, похожее с шестикилометровой высоты на рифленую мыльницу, упрямо ползло по морю, оставляя расходящиеся пенные усы.
На самом деле шел грузовоз-тримаран размером с городскую площадь. Волны и ветер были ему нипочем, как, впрочем, и трансокеанскому дирижаблю, несшему советскую делегацию на конгресс в Соединенные Штаты. Чудовищная сигара с двумя сотнями пассажиров под брюхом использовала ураганный воздушный поток к западу от Ирландии, чтобы сэкономить топливо. Бездействовали винты размером с мельничные лопасти, которые смутили бы даже Дон Кихота.
Людей в салоне было немного - настало обеденное время. Пять-шесть человек дремали в глубоких креслах за столиками, еще двое постукивали шахматами. Никто не плескался в бассейне за стеной тропических растений, даром переливался яркими красками большой телеэкран. Мало кто из пассажиров любил обедать у себя в каюте; все поднимались на второй ярус гондолы, в ресторан. Туда ушли и Акопян с Мариной Стрижовой. Зато Тарханов от еды отказался вовсе. Остался с Волновым, руководителем делегации.
- Ты-то зачем моришь себя голодом? Если я на китайской диете, так ничего удивительного: двадцать килограммов лишних. Но ваша милость, имея такую талию, достойную солиста балета... - спросил Тарханов.
- Вот чтобы она и дальше была такой, талия! - отвечал Волновой, продолжая перечитывать бумаги и делать карандашом пометки на полях. Он намеренно отказался от сверхскоростного орбитального транспорта. Хотелось, летя на "тихоходном" лайнере, и еще раз просмотреть доклады коллег, и что греха таить! - отдохнуть, полюбоваться миром за трое суток полета.
Игорь Петрович начертил "птицу" и жирный вопросительный знак:
- Ох, Сеня, много ты все-таки раскрыл в докладе, они смекалистые. А наше дело больше слушать, чем говорить.
- Ты что, всерьез принял эту болтовню Сурена насчет шпионов и космических мафий? Но ведь, насколько мне известно, никто из космонавтов до Акопяна на Фобос не ступал. Разве что автоматические устройства.
- Это - по данным МАФ, - значительно ответил Волновой. - Но Международная астронавтическая федерация, увы, не господь бог и потому не всеведуща. Надеюсь, ты еще помнишь, как я гонялся за частным боевым космолетом... м-да... а он меня благословлял торпедами?