На сей раз Акопяну не суждено было повидать пальмовые рощи и синие озера с лотосами, скрытые под прозрачной броней Молодежного. Мелькнуло, вставая дыбом, однообразно-белесое побережье с пологими горами; забитая ледяной кашей бухта и над ней солнечно-желтый шар японского города Сева... И снова орбитолет устремился к звездам.
Чтобы догнать астероид и состыковаться с ним, пришлось сделать полный виток вокруг Земли. "Вторая Луна" летела в ночной тени. Сначала она виделась крупным мерцающим светляком, затем стала гроздью необычайно ярких разноцветных огней. Сурен различал свет жилых корпусов, причальные прожектора, цепочки фонарей вдоль подвесных дорог...
... - Значит, для начала температуру тела мы понизим градусов до тридцати двух - тридцати четырех. Если будет недостаточно, заморозим глубже.
- Не прерывая опыта?
- Ну конечно. Все равно сигналы организма выведены сюда, - если будет что-то тревожное, успеем прервать...
- Хм... А я бы предложил сразу до двадцати пяти.
- Могут пострадать форменные тельца крови.
- Вряд ли. Последние эксперименты Лорена и Висбаха...
- Господи! - воскликнул Акопян. Он лежал в раскрытой "Аннушке", одетый в специальный гермокостюм, точно гигантская муха, окутанная паутиной проводов. - Болтают, как будто меня тут нет! "Успеем прервать", "вряд ли..." А если не успеете?!
- Ну что ж, я лично прослежу, чтобы барельеф на мемориальной доске был похож на дорогого усопшего! - не моргнув глазом, ответила Марина.
- Особенно благородная кавказская линия носа, - добавил Тарханов.
- Людоеды... Что ж! Я связан и беспомощен, пейте мою кровь!
- Сейчас, только стаканы принесем, - откликнулся Семен и приложил палец к сенсорной панели пульта. В медцентре астероида, под низким куполом с традиционными "бегущими облаками" их было трое: Тарханов, Стрижова и профессор Добрак, специально ради такого случая бросивший свою виллу в Чешских Татрах, где он жил теперь почти безвыездно. "Аннушка" стояла за прозрачной стеной, на полу большого экспериментального отсека, из которого было вынесено почти все оборудование.
Створки ракетной шлюпки медленно сомкнулись. Теперь лицо Сурена можно было видеть лишь на одном из многочисленных телеэкранов. Легкое движение пальцев Тарханова, и опускается забрало гермошлема. В динамиках звучит театрально-напыщенный голос подопытного:
- И мучители закрыли крышку гроба над своей невинной, заживо погребенной жертвой!
- Мало того, они при этом еще развлекались приятной музыкой! сообщил начальник психофизслужбы, включая гипнофон. Теперь Акопян слышал в наушниках тщательно подобранные нежные, завораживающие мелодии; по лицу его, странно меняя внешность, пробегали разноцветные световые волны.
- Беспробудный свинцовый сон... э-э... сковал его члены, и могильный холод... м-м...
Сурен хотел договорить до конца очередную остроту, но гипнопрограммисты знали свое дело. Язык уже не слушался. С минуту продолжалось бессвязное бормотание; затем приборы сообщили, что подопытный спит глубоким сном.
- Отлично, - сказал Тарханов. - Теперь фиксация.
Марина коснулась пульта. Из-под ложа Акопяна в "Аннушке", будто щупальца спрятавшегося осьминога, выхлестнули две пары мягких манипуляторов, обхватили руки и ноги.
- Вращение!
Приглушенно зажужжали сервомоторы, край эластичной "кушетки" чуть поднялся. Теперь Сурен вместе с ложем будет вращаться вокруг своей оси со скоростью один градус в час. В полете это послужит для предотвращения пролежней; пока что - лишь для точного воссоздания полетных условий...
- Порядок. Что ж, теперь можно и охлаждать.
- До какого уровня? - поднял седые брови Добрак.
Семен почесал переносицу, размышлял. Затем ответил:
- Как говорится, ни по-нашему, ни по-вашему, пан профессор... Давайте до тридцати, а?
- Вам бы в старое время конями торговать, кого угодно уговорите...
- А что? Во мне есть цыганская кровь. Со стороны прабабки...
Ко времени описываемых событий гипотермия - охлаждение живых организмов в научных и лечебных целях - перестала быть чем-то необыкновенным. Ее сплошь и рядом использовали в селекции, генной инженерии: можно было хоть на другую планету перевозить замороженные половые клетки, хранить их бесконечно долгое время, спокойно, вмешиваться в ход многократно замедленного развития, в структуру хромосом, "остановленных" на определенном этапе деления. Охлаждение мозга во время сложных медицинских операций до тридцати и ниже градусов также стало привычным и не оставляло никаких следов. Часто гипотермия отдельных органов больного или всего тела заменяла наркоз: болевые сигналы просто не успевали добраться до мозга. У хирургов появилось время подумать и посоветоваться (между собой или с ЭВМ) даже в самые острые моменты операций, которые без целебного холода обернулись бы трагедиями. В случае угрожаемого состояния пациента жизнедеятельность клеток тормозили холодом - и сколь угодно долго проводили консилиумы, вычисляли, экспериментировали, решали, как лечить дальше. Стали рядовыми случаи, когда быстрое замораживание больного служило для остановки самого обильного кровоизлияния: предотвращало инфаркт, перитонит, рост опухолей и многие другие смертельно опасные ситуации.
Да, сама по себе гипотермия не представляла для наших героев ничего особенного. Другое дело - совмещенный с ней гипноз. Ведь в ходе сорокавосьмичасового эксперимента Тарханов и его коллеги собирались проверить "эффект субъективного времени". То есть заставить Акопяна на несколько минут переживать "добавочные" часы или сутки. Это было необходимо, во-первых, для того, чтобы испытать гипноадаптацию - внушение, с помощью которого Сурен ускоренно приспособится к тяготению на Фобосе. Во-вторых, следовало установить: действительно ли мозг настолько "отдыхает" в анабиозе, что становится чутким регистратором биосигналов? В реальном масштабе времени - за двое суток - мозг попросту не успеет настолько очиститься от накопленной усталости. Экспериментаторы попробуют внушить Сурену, что он почивает не менее месяца. Если гипноз не даст нужных результатов, придется опять усыплять будущего разведчика и держать его в гипотермии чуть ли не до самого старта: может быть, тогда мозг "отдохнет", так сказать, естественным путем... Но подобная затяжка нежелательна. Ведь во время подготовки к полету ученым нужен бодрствующий Акопян - для него есть немало других задач. Например, никто, кроме самого Сурена, не сумеет должным образом наладить связь между мозговой деятельностью Акопяна и компьютерами - тут надо пробовать, подключаться, отключаться, искать наиболее плодотворный вариант "сотрудничества"... Кроме того, проволочка в несколько недель, натурный опыт с анабиозом могут поставить под удар весь полет. А вдруг схема не сработает? Мозг после охлаждения откажется реагировать на сигналы биополя? Что тогда? Ломать график, переносить запуск, искать другого, более чуткого разведчика - или наобум, наудачу посылать Сурена? Без всякой гипотерапии? Авось справится... Нет. Надо все знать заранее. Без гипотетического ускорителя времени не обойтись.
Итак, механизм был запущен. Дежурство на пульте шло днем и ночью. Тарханов, Стрижова и Добрак сдали свою "смену" опытным операторам из астероидной клиники. Но когда на вторые сутки пошло ускорение времени, Семен не утерпел, снова взял пульт в свои руки и не отдавал его до конца опыта, хотя и падал с ног от усталости. Старый Иржи Добрак трудился рядом - и, надо сказать, намного превосходил работоспособностью младшего по возрасту коллегу. Суетливый, с "артистической" седой гривой профессор будто не чувствовал потребности в сне или передышке: в отличие от Семена, он даже не пользовался крепким кофе: "боюсь за сердце". Марина боролась с усталостью по-своему и тоже вполне успешно: пару часов работала, затем минут тридцать-сорок спала, свернувшись в кресле, и опять, освеженная, садилась к пульту. ("Это не простой сон, а йоговский. Тоже вроде анабиоза, только усилием воли", - объясняла она.)
...На многочисленных табло дышали цифры и графики. Неподвижное лицо подопытного в раме телеэкрана уже порядком приелось, на него не смотрели, зато табло вызывали неизменный интерес. Уж на них-то Акопян был в полном смысле слова виден насквозь. Температура на поверхности тела... под кожей... внутри грудной клетки... в правом предсердии... Электрохимические потенциалы... Прохождение импульсов по нервам... Содержание воды в организме... Ага - пониженное! Сухость во рту... Все - компьютер среагировал. Повышена влажность воздуха в "саркофаге". Через мундштук, введенный манипулятором в уголок рта, течет струйка воды. Табло номер восемь фиксирует глотание... Табло номер двадцать один сообщает; началось выделение желудочного сока...
Но все это было лишь физиологическим фоном процессов, происходивших в мозгу. Тех главных процессов, ради которых и был затеян эксперимент. Вот уже несколько часов попеременно, а то и параллельно работали две гипнопрограммы. Два голоса звучали под шлемом спящего Сурена нашептывали, пели, уговаривали, кричали. Записи, разработанные международным коллективом гипнологов, были начитаны лучшими актерами. Один голос убеждал, что тело Акопяна становится все легче - как пузырь, надутый воздухом, - что постепенно теряют вес пальцы рук, пальцы ног, ладони, ступни, локти... Это шло внедрение чувства невесомости - вопреки реальной тяжести, которую поддерживала гравитационная установка медцентра. Второй голос внушал, что Сурен слышит стук часов. Вот ползет минутная стрелка; если смотреть долго, можно заметить и движение часовой... Навязанный гипнозом темп времени был в двадцать четыре раза быстрее подлинного. Сутки ощущаемой жизни за реальный час. Каждые полчаса Акопяну наговаривали то образ солнечного восхода, то впечатление ласкового летнего заката. В промежутках проходили внушаемые дни - бесконечно долгие, ленивые дни у моря, наполненные нехитрыми курортными развлечениями. Купание, игра в мяч на пляже, веселый обед с новыми знакомыми, прогулка по горам, легкий "отпускной" флирт с блондинкой из Ленинграда... Гипнопрограмма не предусматривала никаких напряжений, умственных занятий. Полный тридцатидневный отдых.
Правда, в последние "дни", судя по сигналам приборов, характер сновидений Акопяна изменился и вроде бы вышел из рамок внушенного сюжета. Впрочем, это не мешало отдыху: мозг не напрягался, состояние нервов было спокойное, эмоции самые приятные. Более того, Сурен явно наслаждался своими новыми, не предусмотренными программой переживаниями!..
Пришлось применить метод съемки импульсной картины с сетчатки глаз тот самый, которым пользовались во время гипнорепродукции. Компьютеры превратили пляску биотоков в четкие цветные видеокадры. Оказывается, Сурен и "не думал" покидать морской берег. Только теперь уже не купался, не гонял по песку футбольный мяч, а... летал. Целыми днями, подобно дремлющему орлу, парил то над пляжем, то над мелководным заливом, чьи желто-зеленые прозрачные воды лишь у горизонта переходили в синеву глубин. Нежился в потоках восходящего теплого воздуха или отлетал на несколько километров, подхваченный струей свежего ветерка. Как это ни странно, "запрограммированная" ленинградская блондинка была тут как тут: днем загорала на красном матрасике, вечером прогуливалась под пальмами по набережной... и ждала, пока к ней слетит из подоблачных высей крылатый Сурен. Но тот, увы, уже не мог спуститься на грешную землю, словно был не человеком, а воздушным шаром; самое большее, что удавалось Акопяну, - это зависнуть над головой своей "симпатии" и поддерживать светскую беседу, сопротивляясь порывам ветра...
Просмотрев с двадцатичетырехкратным замедлением видеозапись "ускоренных" снов и непочтительно посмеявшись над подопытным, медики без лишних споров сделали вывод: первую гипнопрограмму спутала вторая! Полетами над морем обернулась для Сурена внушенная невесомость...
И лишь в последние минуты перед пробуждением появилось нечто действительно тревожное, загадочное... Правда, это неожиданное состояние продолжалось всего несколько секунд: но Сурен, вопреки всем намерениям очистить его мозг и оздоровить нервы, прямо-таки излучал страх, ненависть, злобу...
...Тарханов остался доволен результатами опыта. "Воскресший" Акопян действительно чувствовал себя, как после месячного отдыха у моря. "Только что не загорел", - шутил он. Мозг чутко и остро воспринимал даже слабые биоимпульсы. Правда, это была не та степень, которая требовалась для работы на Фобосе, но главная проверка состоялась: анабиоз повышает чувствительность. Приспособление к подлинной невесомости, как и реадаптация к искусственной тяжести прошли легко и без заминок. К бурной радости подопытного, Семен официально рекомендовал "включить Акопяна Сурена Нерсесовича в состав экипажа космического корабля "Контакт" в качестве космонавта-исследователя". Все ближе становился день запуска...
...Лишь эту коротенькую видеопленку Тарханов так и не решился показать Сурену. И коллег-врачей попросил помалкивать... Нечто на пять-шесть секунд взорвавшее все программы. Диковинный всплеск подсознания. Темнота ночных зарослей: древко копья, судорожно зажатое в руке, и огненные глаза хищника впереди...
Глава XI
________________________________________________________________
СВЯЩЕННАЯ ЖЕРТВА
...Он лежал на груде мягких, но дурно пахнувших пушистых шкур. От прежнего Акопяна осталась, пожалуй, только внешность. Появилась новая личность, почти начисто вытеснившая сознание Сурена. Теперь это был обитатель пещеры, который не обращал внимания на смрад плохо выделанных шкур, на копоть, стелившуюся от костра, на острые запахи гнилого мяса и человеческого пота. Все было привычно, естественно. Тот, другой, уже целую вечность жил в этой высоченной, словно неф католического собора, вечно темной пещере. Ему был известен до мельчайших подробностей этот природный "зал" с парусами гигантских стрельчатых сводов, которые сходятся самой настоящей семилучевой звездой, будто сделанной по проекту архитектора: со стенами, сплошь поблескивающими изморозью маленьких кристаллов. Он сотни раз пробирался бесчисленными коридорами, расползающимися от центрального "зала", ведущими то к солнцу, то в глубь земную, то сжимающимися наподобие крысиной норы, то выводящими в иные просторные помещения, где минеральные натеки за тысячи веков образовали подобия лиан, могучих стволов, фигуры сказочных зверей. Самые смелые охотники племени бывали еще дальше: они рассказывали о подземных озерах, где плещутся белые безглазые рыбы: о том, как, потревоженные светом факела, вихрем срываются мириады летучих мышей... Некоторые, по их рассказам, встречались под землей с самыми невероятными чудищами: но он давно научился отличать правду от выдумки, даже самой затейливой... Он был молод, но в племени его ценили за мудрость, храброе сердце и талант охотника.
Собственно, потому он и выбран в жертву... Один из двух лучших. Второго уже нет. Вчера не стало.
...Охотник лежал на груде шкур, рассматривая чуть видимые в багряных бликах костра изображения на каменной стене. Плоскость высотой в четыре человеческих роста и длиной в сотню шагов почти сплошь покрыта рисунками. Для непривычного глаза это неимоверная путаница линий и цветовых пятен. Для посвященного - летопись племени за много-много снегов. Наверное, еще сосал материнскую грудь прадед нынешнего Старика, когда стену начали разрисовывать, отмечая все выдающиеся события. Вот знаменитая охота, случившаяся до его рождения: целое стадо быков, нарисованных рыжей охрой и мелом, жирно обведенных по контуру углем, мчится прямо в ловушку, обозначенную двумя линиями, сходящимися клином. Проламывая замаскированный настил, животные низвергаются в громадную яму, а вокруг пляшут человечки с кольями, готовые добивать пойманных быков. Есть тут и мамонт, три снега тому назад растоптавший Носача, лучшего врачевателя, знатока магических заговоров и целебных трав. Вон как задрал свои бивни, закрученные чуть ли не в спираль, а под ногой распластанная фигурка... Был бы жив Носач, наверное, не случилось бы нынешней беды. И Друг остался бы в живых. Ну да что горевать попусту! От Праматери, из недр земли, расположенных глубоко под обитаемой пещерой, еще никто не возвращался. Щербатому, уверявшему, что он видел далеко внизу, сквозь колодец в каменных пластах, как сидят вокруг своих костров ушедшие, - Щербатому верить не приходится. На самом деле, никто не знает, что делаетсяа тааам... Может быть, раньше знали? Среди рисунков есть изображения странных существ в длинных накидках - они вдвое выше, чем люди, у них большие головы и круглые, как у совы, глаза. Старик утверждает, что это духи преисподней, слуги Праматери, явившиеся к далеким предкам, чтобы возвестить им волю владычицы. Им-то, духам, мы и приносим жертвы. Они вольны дать щедрую охоту или обречь племя на голод, залить землю дождями или иссушить зноем. Они насылают болезни и возвращают здоровье. Неподалеку от большеголовых изображен человек в странной позе. Он как будто летит, раскинув руки. Жертва, священная жертва! - человек прыгает со Столбовой Скалы, - она не нарисована, но это точно известно. Вчера с этой же самой скалы, похожей на костлявый старушечий палец, бросился Друг. Великая жертва, но велико и горе, которое она должна предотвратить! Гибель Друга оказалась бесполезной, духи не смягчили гнев. Значит, скоро его черед...
Странно, но факт. Память - не Сурена, а того, чужого, который почти начисто вытеснил личность Акопяна, - говорит о годах, десятках лет, проведенных в этой пещере. Кажется, отсюда выходили только в лес на охоту... не так давно в поисках добычи он прокружил по зарослям до глухой темноты, и его чуть было не задрала громадная кошка, непохожая ни на одного из известных Акопяну кошачьих хищников. Да еще несколько лет назад выгнало всех вон мощное весеннее наводнение... Впрочем, жилье - его и его семьи, состоявшей из двух-трех женщин и целой кучи неимоверно грязных детей, - находилось совсем не здесь, а в извилистом боковом ответвлении. Место под "летописной" стеной считалось почетным. Здесь могли устраивать свое ложе только самые уважаемые люди племени: сам Старик, его взрослые сыновья. Хромой - художник-летописец... и священные жертвы, если таковые приходилось избирать!
Они с Другом стали священными жертвами недавно, не более половины луны назад. Почести им воздавали... если учесть крайнюю нищету племени, то можно сказать, что царские. Три-четыре раза в день подростки притаскивали жареное мясо и, в полном соответствии с местным этикетом, угощали, тыча самый жирный кусок прямо в рот...
Жертвы следовало приносить потому, что духи наслали на Старика болезнь. Большего несчастья, чем преждевременная смерть Старика, с племенем случиться не могло. Другое дело, если патриарх умирал от старости, выполнив до конца свой долг перед соплеменниками. Тогда уходящий Старик сам объявлял, что не желает долее пребывать на земле... а иногда и просил, чтобы младшие помогли перешагнуть порог царства духов, прервали дыхание... Сейчас было другое. Издревле люди знали: если Старик уйдет до времени, убитый зверем или унесенный болезнью, начнутся страшные беды. Пошатнется мировое равновесие. Племя сгинет от морозов, засухи, бескормицы, от черного мора или стихийных бедствий... В это верили свято. Поэтому вчера прыгнул со скалы Друг. Старику немного полегчало - возможно, он приободрился от самого торжественного ритуала, от потрясения, вызванного гибелью жертвы. Но к утру возбуждение прошло, и глава племени снова хрипит и мечется в жару на шкурах под заунывное пение колдуний, под треск их магических погремушек...
Собственно, какой же это Старик? Хотя он невероятно грязен, космат и изуродован кожными болезнями, все-таки можно понять, что патриарху не более пятидесяти лет. Но... он действительно старейший из мужчин! Здесь редко кто доживает даже до тридцати. Враждебная природа, неукротимые и многообразные недуги жестоко расправляются с людьми. Соплеменники очень рано взрослеют: отцами здесь становятся в девятнадцать лет, матерями в десять. Надо торопиться. Тем более что из пяти новорожденных выживает один...
Как скверно, что погиб Носач! Конечно, колдуньи, глубокие сорокапятилетние старухи, знают целебную силу змеиных ядов, лесных трав, сушеного гриба или паутины. Но их искусство оказалось бессильным, как и бесконечные причитания, танцы и треск погремушек. С Носачом не мог сравниться никто. Он заставил бы духов сменить гнев на милость, Старик непременно выздоровел бы...
Ерунда, обернувшаяся трагедией! Скорее всего у этого Старика нечто вроде болотной лихорадки. А может быть, опасная разновидность гриппа. Тут, среди дыма, зловонья отбросов и полусырых кож, он обязательно умрет. Но наверняка хватило бы несколько ампул одного из наших антибиотиков, чтобы предотвратить конец патриарха - а значит, и роковой прыжок охотника со скалы...
Сознание Акопяна, на краткий миг восторжествовавшее в теле первобытного дикаря, снова спряталось куда-то в глубину. Тот, другой мужчина пещерного племени, готовый умереть для спасения людей и вместе с тем безумно боящийся завтрашнего дня, - старался принять величавую позу, возлежа на шкурах. Ему в очередной раз коленопреклоненно подавали грубый глиняный горшок с опьяняющим пойлом...
- Плюс двадцать пять, Семен Васильевич. И продолжает расти. Давление до ста шестидесяти: обобщенный показатель ноль-ноль семьдесят пять минус сорок.
Дежурный медик-оператор "Контакта" окончил очередной доклад и уткнулся в книгу. Корабль уже находился в сорока миллионах километров от Земли, и ответа Тарханова (даже если академик ни на мгновение не задумается) придется ждать более четырех минут.
Ага, наконец...
- Что у вас взято за ноль?
- Наземный анабиоз, шестнадцатый объективный час...
...Гипотермия Сурена была длительной, одной из наиболее длительных в истории медицины - если не считать, конечно, "экспериментов", которые ставили над собой западные толстосумы, решившие пролежать в искусственной летаргии сотни лет и таким образом попасть в будущее. Увы, ни один из них не вернулся к жизни... Акопян находился в холодном чреве "Аннушки" не дольше месяца - но и за этот срок у наблюдавших врачей появились серьезные опасения. Акопяна буквально лихорадило; прыгало кровяное давление, температура... Причина нарушений недолго оставалась тайной. Кадры, смоделированные компьютерами по глазным импульсам, рассказали о призрачной "второй жизни" Сурена; о странном и необычайно жизнеподобном сновидении, которое продолжается круглые сутки. Не помогали никакие гипнопрограммы. Спящий, волею непонятных механизмов подсознания "перенесенный" на десятки тысяч лет назад, в каменный век, буквально перевоплотился в первобытного охотника. На "почетном месте" в глубине гигантской пещеры, вмещавшей целое племя, охотник ждал своей участи - смерти в качестве священной жертвы. Он должен был прыгнуть со скалы и разбиться, чтобы тем "умилостивить духов", якобы терзавших тело больного вождя. Жизнь рядового члена племени считалась ничтожной в сравнении с жизнью "мудрого и всеведущего" Старика. Вождь обладал магическими знаниями, обеспечивавшими союз человека с силами природы. По его просьбе, обращенной к сверхъестественным существам, могла меняться судьба всех соплеменников.
Разумеется, не само по себе сновидение, пусть даже и необычайно длительное, привело к нервным и органическим расстройствам. Оно было сопряжено с целым рядом острых, изматывающих переживаний: подавленностью, страхом перед неминуемой гибелью, горячечными попытками найти выход, избегнуть страшного конца. Даже в обычном сне человек зачастую испытывает настоящий ужас, просыпается с криком, в холодном поту. Что же говорить о непрерывных, многодневных видениях галлюцинаторной яркости! Конечно, проще простого было бы "разбудить" Акопяна, вывести из состояния анабиоза. Но... фон психической подавленности, нервной усталости сохранялся бы еще долго. Вернуть Акопяна к сознательной жизни и больше не "усыплять" - значило поставить под угрозу срыва эксперимент, ради которого был затеян полет "Контакта". Успокоив подручными медицинскими средствами, снова погрузить в гипотермию? Но кто даст гарантию, что тогда не заработает опять скрытый где-то в недрах мозга, в лабиринтах клеток источник жутких галлюцинаций?..
Что делать с Акопяном? Над этим ломали голову на борту корабля, неуклонно мчавшегося к Марсу, в ЦУПе, в центре психофизиологии и во многих других учреждениях, причастных и не причастных к полету. Предлагали свои варианты решений космослужбы других стран - главным образом, представленных в интернациональном экипаже "Контакта", Тарханов предполагал, что всему виной перепады тяготения, хотя и смягченные гравитационной установкой, но все же ощутимые. Бодрствующий космонавт легко приспособит свое сознание, свои реакции к увеличению или уменьшению веса, тем более не слишком резкому. Другое дело - спящий в глубоком анабиозе, совершенно беспомощный человек. Кровь, которую толкает по сосудам его сердце, становится то тяжелее, то легче, меняются ощущения, режим работы органов, ускоряется или тормозится обмен веществ. А на экране подсознания все это отражается в виде образов, причем образный ряд говорит о постоянном чувстве неудобства, нездоровья, тревоги... Отсюда и диковинный сюжет с мрачной пещерой, грязными косматыми сородичами, с ожиданием насильственной смерти. Сурен не может самостоятельно очнуться, стряхнуть с себя паутину кошмара - этому мешает охлаждение. Возможно, постоянное желание освободиться от пугающих картин сна и невозможность это сделать, чувство скованности, обреченности - добавочные причины стресса...
Чтобы догнать астероид и состыковаться с ним, пришлось сделать полный виток вокруг Земли. "Вторая Луна" летела в ночной тени. Сначала она виделась крупным мерцающим светляком, затем стала гроздью необычайно ярких разноцветных огней. Сурен различал свет жилых корпусов, причальные прожектора, цепочки фонарей вдоль подвесных дорог...
... - Значит, для начала температуру тела мы понизим градусов до тридцати двух - тридцати четырех. Если будет недостаточно, заморозим глубже.
- Не прерывая опыта?
- Ну конечно. Все равно сигналы организма выведены сюда, - если будет что-то тревожное, успеем прервать...
- Хм... А я бы предложил сразу до двадцати пяти.
- Могут пострадать форменные тельца крови.
- Вряд ли. Последние эксперименты Лорена и Висбаха...
- Господи! - воскликнул Акопян. Он лежал в раскрытой "Аннушке", одетый в специальный гермокостюм, точно гигантская муха, окутанная паутиной проводов. - Болтают, как будто меня тут нет! "Успеем прервать", "вряд ли..." А если не успеете?!
- Ну что ж, я лично прослежу, чтобы барельеф на мемориальной доске был похож на дорогого усопшего! - не моргнув глазом, ответила Марина.
- Особенно благородная кавказская линия носа, - добавил Тарханов.
- Людоеды... Что ж! Я связан и беспомощен, пейте мою кровь!
- Сейчас, только стаканы принесем, - откликнулся Семен и приложил палец к сенсорной панели пульта. В медцентре астероида, под низким куполом с традиционными "бегущими облаками" их было трое: Тарханов, Стрижова и профессор Добрак, специально ради такого случая бросивший свою виллу в Чешских Татрах, где он жил теперь почти безвыездно. "Аннушка" стояла за прозрачной стеной, на полу большого экспериментального отсека, из которого было вынесено почти все оборудование.
Створки ракетной шлюпки медленно сомкнулись. Теперь лицо Сурена можно было видеть лишь на одном из многочисленных телеэкранов. Легкое движение пальцев Тарханова, и опускается забрало гермошлема. В динамиках звучит театрально-напыщенный голос подопытного:
- И мучители закрыли крышку гроба над своей невинной, заживо погребенной жертвой!
- Мало того, они при этом еще развлекались приятной музыкой! сообщил начальник психофизслужбы, включая гипнофон. Теперь Акопян слышал в наушниках тщательно подобранные нежные, завораживающие мелодии; по лицу его, странно меняя внешность, пробегали разноцветные световые волны.
- Беспробудный свинцовый сон... э-э... сковал его члены, и могильный холод... м-м...
Сурен хотел договорить до конца очередную остроту, но гипнопрограммисты знали свое дело. Язык уже не слушался. С минуту продолжалось бессвязное бормотание; затем приборы сообщили, что подопытный спит глубоким сном.
- Отлично, - сказал Тарханов. - Теперь фиксация.
Марина коснулась пульта. Из-под ложа Акопяна в "Аннушке", будто щупальца спрятавшегося осьминога, выхлестнули две пары мягких манипуляторов, обхватили руки и ноги.
- Вращение!
Приглушенно зажужжали сервомоторы, край эластичной "кушетки" чуть поднялся. Теперь Сурен вместе с ложем будет вращаться вокруг своей оси со скоростью один градус в час. В полете это послужит для предотвращения пролежней; пока что - лишь для точного воссоздания полетных условий...
- Порядок. Что ж, теперь можно и охлаждать.
- До какого уровня? - поднял седые брови Добрак.
Семен почесал переносицу, размышлял. Затем ответил:
- Как говорится, ни по-нашему, ни по-вашему, пан профессор... Давайте до тридцати, а?
- Вам бы в старое время конями торговать, кого угодно уговорите...
- А что? Во мне есть цыганская кровь. Со стороны прабабки...
Ко времени описываемых событий гипотермия - охлаждение живых организмов в научных и лечебных целях - перестала быть чем-то необыкновенным. Ее сплошь и рядом использовали в селекции, генной инженерии: можно было хоть на другую планету перевозить замороженные половые клетки, хранить их бесконечно долгое время, спокойно, вмешиваться в ход многократно замедленного развития, в структуру хромосом, "остановленных" на определенном этапе деления. Охлаждение мозга во время сложных медицинских операций до тридцати и ниже градусов также стало привычным и не оставляло никаких следов. Часто гипотермия отдельных органов больного или всего тела заменяла наркоз: болевые сигналы просто не успевали добраться до мозга. У хирургов появилось время подумать и посоветоваться (между собой или с ЭВМ) даже в самые острые моменты операций, которые без целебного холода обернулись бы трагедиями. В случае угрожаемого состояния пациента жизнедеятельность клеток тормозили холодом - и сколь угодно долго проводили консилиумы, вычисляли, экспериментировали, решали, как лечить дальше. Стали рядовыми случаи, когда быстрое замораживание больного служило для остановки самого обильного кровоизлияния: предотвращало инфаркт, перитонит, рост опухолей и многие другие смертельно опасные ситуации.
Да, сама по себе гипотермия не представляла для наших героев ничего особенного. Другое дело - совмещенный с ней гипноз. Ведь в ходе сорокавосьмичасового эксперимента Тарханов и его коллеги собирались проверить "эффект субъективного времени". То есть заставить Акопяна на несколько минут переживать "добавочные" часы или сутки. Это было необходимо, во-первых, для того, чтобы испытать гипноадаптацию - внушение, с помощью которого Сурен ускоренно приспособится к тяготению на Фобосе. Во-вторых, следовало установить: действительно ли мозг настолько "отдыхает" в анабиозе, что становится чутким регистратором биосигналов? В реальном масштабе времени - за двое суток - мозг попросту не успеет настолько очиститься от накопленной усталости. Экспериментаторы попробуют внушить Сурену, что он почивает не менее месяца. Если гипноз не даст нужных результатов, придется опять усыплять будущего разведчика и держать его в гипотермии чуть ли не до самого старта: может быть, тогда мозг "отдохнет", так сказать, естественным путем... Но подобная затяжка нежелательна. Ведь во время подготовки к полету ученым нужен бодрствующий Акопян - для него есть немало других задач. Например, никто, кроме самого Сурена, не сумеет должным образом наладить связь между мозговой деятельностью Акопяна и компьютерами - тут надо пробовать, подключаться, отключаться, искать наиболее плодотворный вариант "сотрудничества"... Кроме того, проволочка в несколько недель, натурный опыт с анабиозом могут поставить под удар весь полет. А вдруг схема не сработает? Мозг после охлаждения откажется реагировать на сигналы биополя? Что тогда? Ломать график, переносить запуск, искать другого, более чуткого разведчика - или наобум, наудачу посылать Сурена? Без всякой гипотерапии? Авось справится... Нет. Надо все знать заранее. Без гипотетического ускорителя времени не обойтись.
Итак, механизм был запущен. Дежурство на пульте шло днем и ночью. Тарханов, Стрижова и Добрак сдали свою "смену" опытным операторам из астероидной клиники. Но когда на вторые сутки пошло ускорение времени, Семен не утерпел, снова взял пульт в свои руки и не отдавал его до конца опыта, хотя и падал с ног от усталости. Старый Иржи Добрак трудился рядом - и, надо сказать, намного превосходил работоспособностью младшего по возрасту коллегу. Суетливый, с "артистической" седой гривой профессор будто не чувствовал потребности в сне или передышке: в отличие от Семена, он даже не пользовался крепким кофе: "боюсь за сердце". Марина боролась с усталостью по-своему и тоже вполне успешно: пару часов работала, затем минут тридцать-сорок спала, свернувшись в кресле, и опять, освеженная, садилась к пульту. ("Это не простой сон, а йоговский. Тоже вроде анабиоза, только усилием воли", - объясняла она.)
...На многочисленных табло дышали цифры и графики. Неподвижное лицо подопытного в раме телеэкрана уже порядком приелось, на него не смотрели, зато табло вызывали неизменный интерес. Уж на них-то Акопян был в полном смысле слова виден насквозь. Температура на поверхности тела... под кожей... внутри грудной клетки... в правом предсердии... Электрохимические потенциалы... Прохождение импульсов по нервам... Содержание воды в организме... Ага - пониженное! Сухость во рту... Все - компьютер среагировал. Повышена влажность воздуха в "саркофаге". Через мундштук, введенный манипулятором в уголок рта, течет струйка воды. Табло номер восемь фиксирует глотание... Табло номер двадцать один сообщает; началось выделение желудочного сока...
Но все это было лишь физиологическим фоном процессов, происходивших в мозгу. Тех главных процессов, ради которых и был затеян эксперимент. Вот уже несколько часов попеременно, а то и параллельно работали две гипнопрограммы. Два голоса звучали под шлемом спящего Сурена нашептывали, пели, уговаривали, кричали. Записи, разработанные международным коллективом гипнологов, были начитаны лучшими актерами. Один голос убеждал, что тело Акопяна становится все легче - как пузырь, надутый воздухом, - что постепенно теряют вес пальцы рук, пальцы ног, ладони, ступни, локти... Это шло внедрение чувства невесомости - вопреки реальной тяжести, которую поддерживала гравитационная установка медцентра. Второй голос внушал, что Сурен слышит стук часов. Вот ползет минутная стрелка; если смотреть долго, можно заметить и движение часовой... Навязанный гипнозом темп времени был в двадцать четыре раза быстрее подлинного. Сутки ощущаемой жизни за реальный час. Каждые полчаса Акопяну наговаривали то образ солнечного восхода, то впечатление ласкового летнего заката. В промежутках проходили внушаемые дни - бесконечно долгие, ленивые дни у моря, наполненные нехитрыми курортными развлечениями. Купание, игра в мяч на пляже, веселый обед с новыми знакомыми, прогулка по горам, легкий "отпускной" флирт с блондинкой из Ленинграда... Гипнопрограмма не предусматривала никаких напряжений, умственных занятий. Полный тридцатидневный отдых.
Правда, в последние "дни", судя по сигналам приборов, характер сновидений Акопяна изменился и вроде бы вышел из рамок внушенного сюжета. Впрочем, это не мешало отдыху: мозг не напрягался, состояние нервов было спокойное, эмоции самые приятные. Более того, Сурен явно наслаждался своими новыми, не предусмотренными программой переживаниями!..
Пришлось применить метод съемки импульсной картины с сетчатки глаз тот самый, которым пользовались во время гипнорепродукции. Компьютеры превратили пляску биотоков в четкие цветные видеокадры. Оказывается, Сурен и "не думал" покидать морской берег. Только теперь уже не купался, не гонял по песку футбольный мяч, а... летал. Целыми днями, подобно дремлющему орлу, парил то над пляжем, то над мелководным заливом, чьи желто-зеленые прозрачные воды лишь у горизонта переходили в синеву глубин. Нежился в потоках восходящего теплого воздуха или отлетал на несколько километров, подхваченный струей свежего ветерка. Как это ни странно, "запрограммированная" ленинградская блондинка была тут как тут: днем загорала на красном матрасике, вечером прогуливалась под пальмами по набережной... и ждала, пока к ней слетит из подоблачных высей крылатый Сурен. Но тот, увы, уже не мог спуститься на грешную землю, словно был не человеком, а воздушным шаром; самое большее, что удавалось Акопяну, - это зависнуть над головой своей "симпатии" и поддерживать светскую беседу, сопротивляясь порывам ветра...
Просмотрев с двадцатичетырехкратным замедлением видеозапись "ускоренных" снов и непочтительно посмеявшись над подопытным, медики без лишних споров сделали вывод: первую гипнопрограмму спутала вторая! Полетами над морем обернулась для Сурена внушенная невесомость...
И лишь в последние минуты перед пробуждением появилось нечто действительно тревожное, загадочное... Правда, это неожиданное состояние продолжалось всего несколько секунд: но Сурен, вопреки всем намерениям очистить его мозг и оздоровить нервы, прямо-таки излучал страх, ненависть, злобу...
...Тарханов остался доволен результатами опыта. "Воскресший" Акопян действительно чувствовал себя, как после месячного отдыха у моря. "Только что не загорел", - шутил он. Мозг чутко и остро воспринимал даже слабые биоимпульсы. Правда, это была не та степень, которая требовалась для работы на Фобосе, но главная проверка состоялась: анабиоз повышает чувствительность. Приспособление к подлинной невесомости, как и реадаптация к искусственной тяжести прошли легко и без заминок. К бурной радости подопытного, Семен официально рекомендовал "включить Акопяна Сурена Нерсесовича в состав экипажа космического корабля "Контакт" в качестве космонавта-исследователя". Все ближе становился день запуска...
...Лишь эту коротенькую видеопленку Тарханов так и не решился показать Сурену. И коллег-врачей попросил помалкивать... Нечто на пять-шесть секунд взорвавшее все программы. Диковинный всплеск подсознания. Темнота ночных зарослей: древко копья, судорожно зажатое в руке, и огненные глаза хищника впереди...
Глава XI
________________________________________________________________
СВЯЩЕННАЯ ЖЕРТВА
...Он лежал на груде мягких, но дурно пахнувших пушистых шкур. От прежнего Акопяна осталась, пожалуй, только внешность. Появилась новая личность, почти начисто вытеснившая сознание Сурена. Теперь это был обитатель пещеры, который не обращал внимания на смрад плохо выделанных шкур, на копоть, стелившуюся от костра, на острые запахи гнилого мяса и человеческого пота. Все было привычно, естественно. Тот, другой, уже целую вечность жил в этой высоченной, словно неф католического собора, вечно темной пещере. Ему был известен до мельчайших подробностей этот природный "зал" с парусами гигантских стрельчатых сводов, которые сходятся самой настоящей семилучевой звездой, будто сделанной по проекту архитектора: со стенами, сплошь поблескивающими изморозью маленьких кристаллов. Он сотни раз пробирался бесчисленными коридорами, расползающимися от центрального "зала", ведущими то к солнцу, то в глубь земную, то сжимающимися наподобие крысиной норы, то выводящими в иные просторные помещения, где минеральные натеки за тысячи веков образовали подобия лиан, могучих стволов, фигуры сказочных зверей. Самые смелые охотники племени бывали еще дальше: они рассказывали о подземных озерах, где плещутся белые безглазые рыбы: о том, как, потревоженные светом факела, вихрем срываются мириады летучих мышей... Некоторые, по их рассказам, встречались под землей с самыми невероятными чудищами: но он давно научился отличать правду от выдумки, даже самой затейливой... Он был молод, но в племени его ценили за мудрость, храброе сердце и талант охотника.
Собственно, потому он и выбран в жертву... Один из двух лучших. Второго уже нет. Вчера не стало.
...Охотник лежал на груде шкур, рассматривая чуть видимые в багряных бликах костра изображения на каменной стене. Плоскость высотой в четыре человеческих роста и длиной в сотню шагов почти сплошь покрыта рисунками. Для непривычного глаза это неимоверная путаница линий и цветовых пятен. Для посвященного - летопись племени за много-много снегов. Наверное, еще сосал материнскую грудь прадед нынешнего Старика, когда стену начали разрисовывать, отмечая все выдающиеся события. Вот знаменитая охота, случившаяся до его рождения: целое стадо быков, нарисованных рыжей охрой и мелом, жирно обведенных по контуру углем, мчится прямо в ловушку, обозначенную двумя линиями, сходящимися клином. Проламывая замаскированный настил, животные низвергаются в громадную яму, а вокруг пляшут человечки с кольями, готовые добивать пойманных быков. Есть тут и мамонт, три снега тому назад растоптавший Носача, лучшего врачевателя, знатока магических заговоров и целебных трав. Вон как задрал свои бивни, закрученные чуть ли не в спираль, а под ногой распластанная фигурка... Был бы жив Носач, наверное, не случилось бы нынешней беды. И Друг остался бы в живых. Ну да что горевать попусту! От Праматери, из недр земли, расположенных глубоко под обитаемой пещерой, еще никто не возвращался. Щербатому, уверявшему, что он видел далеко внизу, сквозь колодец в каменных пластах, как сидят вокруг своих костров ушедшие, - Щербатому верить не приходится. На самом деле, никто не знает, что делаетсяа тааам... Может быть, раньше знали? Среди рисунков есть изображения странных существ в длинных накидках - они вдвое выше, чем люди, у них большие головы и круглые, как у совы, глаза. Старик утверждает, что это духи преисподней, слуги Праматери, явившиеся к далеким предкам, чтобы возвестить им волю владычицы. Им-то, духам, мы и приносим жертвы. Они вольны дать щедрую охоту или обречь племя на голод, залить землю дождями или иссушить зноем. Они насылают болезни и возвращают здоровье. Неподалеку от большеголовых изображен человек в странной позе. Он как будто летит, раскинув руки. Жертва, священная жертва! - человек прыгает со Столбовой Скалы, - она не нарисована, но это точно известно. Вчера с этой же самой скалы, похожей на костлявый старушечий палец, бросился Друг. Великая жертва, но велико и горе, которое она должна предотвратить! Гибель Друга оказалась бесполезной, духи не смягчили гнев. Значит, скоро его черед...
Странно, но факт. Память - не Сурена, а того, чужого, который почти начисто вытеснил личность Акопяна, - говорит о годах, десятках лет, проведенных в этой пещере. Кажется, отсюда выходили только в лес на охоту... не так давно в поисках добычи он прокружил по зарослям до глухой темноты, и его чуть было не задрала громадная кошка, непохожая ни на одного из известных Акопяну кошачьих хищников. Да еще несколько лет назад выгнало всех вон мощное весеннее наводнение... Впрочем, жилье - его и его семьи, состоявшей из двух-трех женщин и целой кучи неимоверно грязных детей, - находилось совсем не здесь, а в извилистом боковом ответвлении. Место под "летописной" стеной считалось почетным. Здесь могли устраивать свое ложе только самые уважаемые люди племени: сам Старик, его взрослые сыновья. Хромой - художник-летописец... и священные жертвы, если таковые приходилось избирать!
Они с Другом стали священными жертвами недавно, не более половины луны назад. Почести им воздавали... если учесть крайнюю нищету племени, то можно сказать, что царские. Три-четыре раза в день подростки притаскивали жареное мясо и, в полном соответствии с местным этикетом, угощали, тыча самый жирный кусок прямо в рот...
Жертвы следовало приносить потому, что духи наслали на Старика болезнь. Большего несчастья, чем преждевременная смерть Старика, с племенем случиться не могло. Другое дело, если патриарх умирал от старости, выполнив до конца свой долг перед соплеменниками. Тогда уходящий Старик сам объявлял, что не желает долее пребывать на земле... а иногда и просил, чтобы младшие помогли перешагнуть порог царства духов, прервали дыхание... Сейчас было другое. Издревле люди знали: если Старик уйдет до времени, убитый зверем или унесенный болезнью, начнутся страшные беды. Пошатнется мировое равновесие. Племя сгинет от морозов, засухи, бескормицы, от черного мора или стихийных бедствий... В это верили свято. Поэтому вчера прыгнул со скалы Друг. Старику немного полегчало - возможно, он приободрился от самого торжественного ритуала, от потрясения, вызванного гибелью жертвы. Но к утру возбуждение прошло, и глава племени снова хрипит и мечется в жару на шкурах под заунывное пение колдуний, под треск их магических погремушек...
Собственно, какой же это Старик? Хотя он невероятно грязен, космат и изуродован кожными болезнями, все-таки можно понять, что патриарху не более пятидесяти лет. Но... он действительно старейший из мужчин! Здесь редко кто доживает даже до тридцати. Враждебная природа, неукротимые и многообразные недуги жестоко расправляются с людьми. Соплеменники очень рано взрослеют: отцами здесь становятся в девятнадцать лет, матерями в десять. Надо торопиться. Тем более что из пяти новорожденных выживает один...
Как скверно, что погиб Носач! Конечно, колдуньи, глубокие сорокапятилетние старухи, знают целебную силу змеиных ядов, лесных трав, сушеного гриба или паутины. Но их искусство оказалось бессильным, как и бесконечные причитания, танцы и треск погремушек. С Носачом не мог сравниться никто. Он заставил бы духов сменить гнев на милость, Старик непременно выздоровел бы...
Ерунда, обернувшаяся трагедией! Скорее всего у этого Старика нечто вроде болотной лихорадки. А может быть, опасная разновидность гриппа. Тут, среди дыма, зловонья отбросов и полусырых кож, он обязательно умрет. Но наверняка хватило бы несколько ампул одного из наших антибиотиков, чтобы предотвратить конец патриарха - а значит, и роковой прыжок охотника со скалы...
Сознание Акопяна, на краткий миг восторжествовавшее в теле первобытного дикаря, снова спряталось куда-то в глубину. Тот, другой мужчина пещерного племени, готовый умереть для спасения людей и вместе с тем безумно боящийся завтрашнего дня, - старался принять величавую позу, возлежа на шкурах. Ему в очередной раз коленопреклоненно подавали грубый глиняный горшок с опьяняющим пойлом...
- Плюс двадцать пять, Семен Васильевич. И продолжает расти. Давление до ста шестидесяти: обобщенный показатель ноль-ноль семьдесят пять минус сорок.
Дежурный медик-оператор "Контакта" окончил очередной доклад и уткнулся в книгу. Корабль уже находился в сорока миллионах километров от Земли, и ответа Тарханова (даже если академик ни на мгновение не задумается) придется ждать более четырех минут.
Ага, наконец...
- Что у вас взято за ноль?
- Наземный анабиоз, шестнадцатый объективный час...
...Гипотермия Сурена была длительной, одной из наиболее длительных в истории медицины - если не считать, конечно, "экспериментов", которые ставили над собой западные толстосумы, решившие пролежать в искусственной летаргии сотни лет и таким образом попасть в будущее. Увы, ни один из них не вернулся к жизни... Акопян находился в холодном чреве "Аннушки" не дольше месяца - но и за этот срок у наблюдавших врачей появились серьезные опасения. Акопяна буквально лихорадило; прыгало кровяное давление, температура... Причина нарушений недолго оставалась тайной. Кадры, смоделированные компьютерами по глазным импульсам, рассказали о призрачной "второй жизни" Сурена; о странном и необычайно жизнеподобном сновидении, которое продолжается круглые сутки. Не помогали никакие гипнопрограммы. Спящий, волею непонятных механизмов подсознания "перенесенный" на десятки тысяч лет назад, в каменный век, буквально перевоплотился в первобытного охотника. На "почетном месте" в глубине гигантской пещеры, вмещавшей целое племя, охотник ждал своей участи - смерти в качестве священной жертвы. Он должен был прыгнуть со скалы и разбиться, чтобы тем "умилостивить духов", якобы терзавших тело больного вождя. Жизнь рядового члена племени считалась ничтожной в сравнении с жизнью "мудрого и всеведущего" Старика. Вождь обладал магическими знаниями, обеспечивавшими союз человека с силами природы. По его просьбе, обращенной к сверхъестественным существам, могла меняться судьба всех соплеменников.
Разумеется, не само по себе сновидение, пусть даже и необычайно длительное, привело к нервным и органическим расстройствам. Оно было сопряжено с целым рядом острых, изматывающих переживаний: подавленностью, страхом перед неминуемой гибелью, горячечными попытками найти выход, избегнуть страшного конца. Даже в обычном сне человек зачастую испытывает настоящий ужас, просыпается с криком, в холодном поту. Что же говорить о непрерывных, многодневных видениях галлюцинаторной яркости! Конечно, проще простого было бы "разбудить" Акопяна, вывести из состояния анабиоза. Но... фон психической подавленности, нервной усталости сохранялся бы еще долго. Вернуть Акопяна к сознательной жизни и больше не "усыплять" - значило поставить под угрозу срыва эксперимент, ради которого был затеян полет "Контакта". Успокоив подручными медицинскими средствами, снова погрузить в гипотермию? Но кто даст гарантию, что тогда не заработает опять скрытый где-то в недрах мозга, в лабиринтах клеток источник жутких галлюцинаций?..
Что делать с Акопяном? Над этим ломали голову на борту корабля, неуклонно мчавшегося к Марсу, в ЦУПе, в центре психофизиологии и во многих других учреждениях, причастных и не причастных к полету. Предлагали свои варианты решений космослужбы других стран - главным образом, представленных в интернациональном экипаже "Контакта", Тарханов предполагал, что всему виной перепады тяготения, хотя и смягченные гравитационной установкой, но все же ощутимые. Бодрствующий космонавт легко приспособит свое сознание, свои реакции к увеличению или уменьшению веса, тем более не слишком резкому. Другое дело - спящий в глубоком анабиозе, совершенно беспомощный человек. Кровь, которую толкает по сосудам его сердце, становится то тяжелее, то легче, меняются ощущения, режим работы органов, ускоряется или тормозится обмен веществ. А на экране подсознания все это отражается в виде образов, причем образный ряд говорит о постоянном чувстве неудобства, нездоровья, тревоги... Отсюда и диковинный сюжет с мрачной пещерой, грязными косматыми сородичами, с ожиданием насильственной смерти. Сурен не может самостоятельно очнуться, стряхнуть с себя паутину кошмара - этому мешает охлаждение. Возможно, постоянное желание освободиться от пугающих картин сна и невозможность это сделать, чувство скованности, обреченности - добавочные причины стресса...