– Не знаю, – сказал Мурзик. – Сесть, вроде, могу.
И сел.
Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя чистую тельняшку – едва ли не последнюю, ибо за время его болезни грязного белья накопился полный мешок – и, хватаясь за стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира – о диво! – сама подала чай. Правда, половину, косорукая, ухитрилась разлить.
Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением сказала:
– Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.
И упорхнула в прихожую.
Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.
– Понятия не имею, – ответил я на невысказанный вопрос моего раба. – Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то фейерверки…
По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и знает, а вот фейерверков явно не видел…
Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.
Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.
– Освободите столик, – распорядилась она.
Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр был деревянный, обтянутый потертой замшей.
– Вот, – молвила Цира.
Я потянулся к футляру.
– Что это?
Она легонько пристукнула меня по руке.
– Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.
– Древние? – усомнился я. – Не слишком-то древними они выглядят.
Цира метнула на меня уничтожающий взор.
– Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.
Она бережно взяла первую табличку и начала читать.
Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира. А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.
И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду – некогда великую и цельную.
– Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких вмещающих тел должно быть семь, – сказала Цира, откладывая третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.
– Ничего себе… – прошептал Мурзик. – Сколько нас, оказывается…
– А вот это – самое интересное. – Цира поднесла к глазам последнюю таблицу. – Здесь говорится о будущем…
Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось. Грандиозно – да, захватывающе – конечно. Но отнюдь не утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными масштабами, вот и жутко ему от великого…
– В их час умрут все вместившие душу Энкиду, – холодно проговорила Цира. – Чем ты слушал, Мурзик? Я только что читала…
Я взял у нее табличку и перечитал:
– Тут сказано: «Когда в их час умрут все вместившие»…
– Знать бы, еще когда это – «их час»… – задумчиво сказал Мурзик. – То есть, наш час, получается… Может, этот час как раз тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом… в едином порыве…
– Может быть, – сказала Цира. – Ни одно древнее пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость древних пророчеств.
– Хорошенькая мудрость, – проворчал я. – Никаких гарантий – и вся тебе мудрость… Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя – получается, сам же и виноват, неправильно трактовал…
– Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, – сказала Цира. – Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они уважают твою свободу.
– Какую свободу-то? Хорошенькая свобода…
– Свобода выбора, – сказала Цира. – То, что является неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга, выбрать одно из единственного…
Я пожал плечами.
– Не знаю… Как-то боязно… Ну, то есть, представь себе. Мы каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду. Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое отправим… И вот тут-то всем нам карачун и придет… Да-а, веселенькое дело – древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь на что-нибудь серьезное – и тут-то тебя и прихлопнет.
– А ты боишься умереть? – презрительно спросила Цира. – За свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно возродиться вновь в качестве великого Энкиду?
– Так ведь… я буду там не один.
– Где – там?
– Ну… в Энкиду.
– А что, – решился вдруг Мурзик, – а давайте соберем всех, кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать. Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только заставить уметь надо… Сходим в прошлое… А коли помрем оттого… Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь помрем. А так хоть польза будет… Новое царство настанет, Вавилон радугой умоется… Только можно я, Цира, еще раз перед смертью с сотником перевидаюсь?
– Да ну вас, – обиделась Цира. – Развели трагедию со слезой. Будто не понимаете. Вы – избранники! Вы – Энкиду! Вам дана такая великая миссия – собраться вместе, умереть, чтобы возродиться великим героем и возродить Вавилон в изначальном блеске! Тут же не сказано, что вы этого не увидите. Напротив. Еще как увидите! Да вы же это и создадите! И будете счастливо жить в новом Вавилоне. В том Вавилоне, каким его задумывали боги! Столица мира, Возлюбленная Царств!.. Подумать – и то дух замирает…
– Ладно, – сказал я. – Что уж там… Что я, за родину умереть не готов, что ли? Показывай лучше, что в ящике.
– Индикатор, – сказала Цира. И раскрыла ящичек.
Там лежала согнутая под прямым углом серебряная проволока, усыпанная крошечными бриллиантами. В комнате даже светлее стало, так они сверкали и переливались. Проволока была насажена на маленькую рукоятку, выточенную из светлого ореха.
Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем, но Цира не позволила.
– Засалишь, – сказала она. – Не трогай.
– Это – индикатор? – удивился я. – А где приборная доска?
– Это магический прибор, – высокомерно ответила Цира. – Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков, поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не нуждались в искусственном интеллекте.
– В таком случае, как эта штука работает?
– Очень просто. Она реагирует на биополе. Вот эта рамка настроена конкретно на биополе великого Энкиду.
– А как же она… – начал было Мурзик.
– Ее создала в глубочайшей древности жрица Инанны, которая была возлюбленной Гильгамеша. Она ненавидела Энкиду и создала прибор, помогавший ей отслеживать его перемещения. Рамка реагировала на малейшие остаточные излучения биополя Энкиду.
По лицу Мурзика я видел, что он ничего не понял.
– То есть, – уточнил я, – если Энкиду недавно находился в помещении, с помощью рамки можно было установить это?
– Совершенно верно.
– И насколько чувствительна эта штука?
– Очень чувствительна, Даян. Вот смотри… Сейчас она должна будет отреагировать на твое биополе. Ведь твое биополе содержит в себе частицы биополя Энкиду.
Цира сомкнула пальцы на рукоятке рамки. Поднесла ко мне. Я непроизвольно отшатнулся.
Рамка тихо задрожала в руке у Циры, и неожиданно по алмазикам пробежали разноцветные искры. Потом раздалось гудение, и рамка начала вращаться в руке у Циры, сперва медленно, потом, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Я ощутил знакомое потряхивание, как от слабого электрического заряда.
– Здорово! – восхитился Мурзик. – А как ты, Цира, это делаешь?
– Это не я делаю, – сказала Цира. – Это рамка. Сама.
– Сама?
Мурзик откровенно не верил.
Я решил вмешаться.
– Это научный прибор, Мурзик. Цира просто держит его в руке. За изолированную ручку.
– А, – сказал Мурзик.
Цира отняла рамку от моего лица и поднесла к Мурзику. Рамка дернулась, помедлила немного и вдруг завертелась чуть ли не с удвоенной скоростью.
– Эге, – сказала Цира, – а в Мурзике-то куда больше от Энкиду, чем в тебе, Даян.
Я обиделся, а Мурзик струхнул.
– Ты так, Цирка, не говори. Получается, что хозяин мой, значит, менее велик, чем я…
– Я говорила уже, что в бесконечной череде наших жизней все мы множество раз перебывали и хозяевами, и рабами, – сказала Цира. – Чему тут удивляться?
– Я не удивляюсь, – пробормотал Мурзик, – просто… нехорошо это как-то… неудобно.
Он отстранил рамку рукой.
Цира бережно убрала прибор в футлярчик. Закрыла крышку. Волшебный свет алмазов погас.
Цира сложила руки на крышке футляра.
– Что делать будем, братья Энкиду? – спросила она. – Спросите себя: тверда ли ваша решимость найти себе подобных и объединиться… слиться в едином герое?
Я знал, что мне страшно. Мне было очень страшно. У меня в животе все стиснулось – так мне было страшно. И в то же время в груди что-то расширялось и пело: еще бы, я стану, наконец, велик! Я вернусь в себя великого! Я вернусь… да, я вернусь домой. В изначальный Вавилон.
А что придется прекратить бытие ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» – ну так и что с того… Все равно это бытие было пресным, что тут говорить. По сравнению с ослепительной жизнью Энкиду любое бытие покажется пресным, как маца.
Стоп. Как называется наша фирма? «Энкиду прорицейшн»? Не Ицхак ли дал ей такое название? А не проверить ли Ицхака на энкидусодержащие элементы?
– Цира, – начал я, – мне тут пришло в голову, что я знаю еще одного Энкиду…
Но Ицхак даже как будто обрадовался.
Впрочем, удивлялись мы недолго. Ицхак явился не один. Он притащил с собой Луринду.
Мурзик провел их в комнату и немного растерянно поглядел на меня из-за ицхакова плеча. В ответ я чуть пожал плечами: что поделаешь…
Луринду была очень некстати. Не говоря уж о том, что она – чужой человек, которого нам вовсе не хотелось посвящать в наши тайны… Неизвестно еще, как поведет себя Ицхак в ее присутствии. Может быть, проявит храбрость. Или напротив, сделается очень и очень осторожным.
В принципе, насколько я знаю Ицхака, он человек спокойный. Непробиваемо спокойный – несмотря на все его нервические выходки. Выходки – это так, на публику. А там, в необозримых глубинах души, пройдошливый семит всегда ясно понимает, чего хочет. Соотносит цели и средства.
Изредка пускается на авантюры. То есть, со стороны это выглядит авантюрой, а на деле оказывается хорошо продуманной акцией. Что дано, то дано – Ицхак умеет видеть на год-полтора вперед.
Именно по этой причине я рассчитывал на успех. Ицхак может нам поверить. А поверив, пойдет на эксперимент… Последствия могут быть самыми неожиданными, однако, скорее всего – опять же, насколько я знаю своего шефа, – положительными.
Но Луринду… Она могла спутать все наши замыслы.
Плоскогрудая девица, естественно, сделала вид, будто не замечает, что ей здесь вовсе не рады. Я попытался представить себе места, где ее ждали хотя бы без раздражения – и не смог. Трудно будет Ицхаку выводить ее в свет, если он все-таки на ней женится.
Луринду плюхнулась на диван и уставилась в пустоту отсутствующим взглядом. Костлявые коленки Луринду обтягивали облегающие брючки, черные с золотыми пятнами, на плечах болтался просторный свитер из тонкой, очень дорогой пряжи. Вишь ты, старательно вырядилась, собираясь к нам в гости!..
Это мне понравилось. Даже жалко очкастую стало. Самую малость, но все же…
Нашей Цире тоже что-то в Луринду понравилось. Никогда не знаешь, что понравится Цире, а что ее прогневает. Она объясняет это тем, что взаимодействие с людьми идет у нее преимущественно на тонких планах.
Цира была ужасно холодна и строга. Ицхака заранее пугала. Чтобы не вздумал рыпаться, а шел на эксперимент.
А Ицхак сразу заметил это и только тихонько усмехался себе под нос. Не так-то просто запугать Ицхака. И уж конечно проницательный семит сразу увидел, что мы здесь что-то затеваем. Заговор какой-то сплели. По этой части Изя и сам великий мастак.
Мурзик подал ужин. Мы кушали и степенно беседовали о производственных проблемах.
Мы, граждане Вавилона, рядком обсели диван, сдвинувшись локоть к локтю, а Мурзик мостился на полу, скрестив ноги и держа тарелку на коленях.
Все было весьма благолепно.
Ицхак сказал Мурзику, что решил рискнуть и взять его к себе на работу.
– Я сознаю, что иду на определенный риск. Но как друг и одноклассник твоего господина, как его шеф и работодатель, я предпочитаю идти на такой риск. Тем более, что Баян, – тут Ицхак несолидно подтолкнул меня локтем, – за тебя ручается. Говорит, что ты хороший и мне не придется тебя увольнять.
Мурзик уронил ложку в тарелку и испуганно заморгал.
Я воспитал в Мурзике твердое убеждение в том, что в фирме «Энкиду прорицейшн» могут трудиться только полубоги. Простому смертному там и дня не продержаться. В силу высоких запросов руководства фирмы и ее ведущих сотрудников. В силу требований высочайшего качества работы. В силу ряда иных причин, делающих фирму самым желанным и вместе с тем наименее доступным местом в Вавилоне.
Я внушил это моему рабу для того, чтобы он меня почитал.
Поэтому сообщение Ицхака повергло Мурзика в понятное оцепенение.
Ицхак отставил на столик пустую тарелку и тайком от Луринду обтер руки о штаны.
– Работа хоть и не самая ответственная, – проговорил Ицхак, глядя на моего раба удавьим взглядом, – но необходимая. Сам понимаешь, ни одной частицы пыли не должно осесть на компьютеры. Технологию освоишь на месте… И смотри, Мурзик, твой господин за тебя поручился. Теперь ты просто не имеешь права не оправдать доверия… Иначе это подорвет репутацию твоего господина. А репутация ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» должна быть безупречной…
В таком роде он разорялся еще некоторое время. Мурзик, приоткрыв рот, кивал следом за каждым его словом.
– За документами зайдешь ко мне в день Нергала, – заключил Ицхак. – Выдам тебе анкету, список табельных требований к уборщику, чертеж-схему убираемых помещений, бланк для медицинской формы… Как тебя по бумагам-то звать?
Мурзик перевел на меня вопрошающие глаза.
– Хашта, – напомнил я раздраженно. – Хашта тебя по бумагам звать. Мог бы и запомнить…
– Так это… – сказал мой раб.
– Что – «так это»? – освирепел я. – Ты можешь выражаться внятно?
– Ну… непривычно как-то. Хашта.
– Привыкай. Сам же говорил, что тебе нравится…
– А мне вообще все нравится, – брякнул Мурзик. – Вот и сотник говорит: пока выбираешь да перебираешь, оно утекает… Ну, жизнь-то…
– Достал со своим сотником, – сказал я. Незлобиво сказал, больше для порядку.
– А сходили бы со мной вместе да познакомились, чем так-то говорить, – предложил Мурзик. – Я бы вас и познакомил.
– Вот еще не хватало, с тобой по кабакам да казармам таскаться, – сказал я. – Да еще с сотником твоим горькую пить.
– Какой еще сотник? – спросил Ицхак. Ему было любопытно.
– Такой, – буркнул Мурзик и пошел ставить чайник.
Ицхак перевел взгляд на меня.
– Разболтался он у тебя, Баян. Грубить начинает. А ведь еще даже и не освобожден толком. Не знаю, как он на работе будет…
– Нормально он на работе будет, – досадливо отозвался я. Ицхак просто не понимал, что Энкиду не может грубить самому себе. А объяснить это Ицхаку я пока что не мог.
Тут девица Луринду вклинилась в разговор. Как всегда, неожиданно. Обычно поначалу ее появление вносило неловкость, а потом о ней очень быстро забывали. И когда она раскрывала рот, все поневоле вздрагивали.
– А что, ваш раб действительно пьет горькую с каким-то сотником? – спросила Луринду.
– Нет, это у него в прошлой жизни было…
Цира метнула на меня пронзительный взгляд: мол, давай! Пора!..
Момент и вправду был удачный. Я принялся рассказывать Луринду о путешествиях в прошлые жизни. Раз уж Иська ее сюда притащил…
Она слушала с интересом, хотя по ее очкам не угадаешь – верит или просто так слушает, для общего развития.
– Так значит, ваш раб был в прошлой жизни десятником? – сказала, наконец, Луринду.
Мурзик к тому времени уже давно вернулся из кухни и слушал тоже.
– Да неважно, кем он в той прошлой жизни был. Важно, кем он был в другой жизни…
– В какой – другой?
– Так ведь не одна же прошлая жизнь у него была… У него их много было…
– И у меня? – спросила Луринду.
– У всех. Вон, у Ицхака тоже, хоть он и не верит.
– Не верю, – сказал Ицхак гордо.
– Ну и безмолвствуй. Не верь молча. Вы, семиты, твердолобы известные. Вами хоть гвозди забивай…
– Любопытная теория, – сказала Луринду и слегка поерзала, устраиваясь на диване поудобнее. Она явно готовилась к долгой беседе. – Я читала о множественности жизней и переселении душ. Правда, в бульварных газетках. Их приносила моя мать и бросала в спальне… Если это возможно, не могли бы вы привести несколько доказательств в пользу этой теории.
Я не собирался что-то доказывать этой неинтересной Луринду. Мне нужен был Ицхак. Нам всем нужен был Ицхак. Но может быть, если Луринду поверит, она сумеет убедить Изеньку. Кто знает, какие у них отношения.
– Я могла бы проанализировать ваши данные, – пояснила Луринду. – Наверняка они поддаются алгоритмизации и потому…
Ох, сухарь, подумал я. А Мурзик восхищенно уставился на нее. Наверное, думает, что она очень умная.
Цира молча вышла на кухню и вскоре вернулась оттуда переодетая. На ней была красная туника до пят, схваченная под грудью тонким золотым пояском. Золотая диадемка вздымала надо лбом светлые волосы. Две синих подвески качались на висках Циры. Тонкие брови Циры сошлись над переносицей. Она подвела их синей краской.
В руках она держала ящичек с индикатором.
Луринду живо повернулась в ее сторону. Цира вознесла ящичек над головой, показав тщательно выбритые подмышки, и так же молча поставила ящичек на стол, среди грязных тарелок.
Мурзик быстро и очень незаметно собрал тарелки и вынес их из комнаты.
Цира открыла крышку. Заискрился чудесный свет алмазов.
– Великолепная вещь, – от души сказал Ицхак. Он понимал толк в алмазах.
– Это древний жезл-индикатор, созданный жрицей Инанны, возлюбленной Гильгамеша, – проговорила Цира. – Он способен отследить малейшие следы пребывания Энкиду…
Она пересказала Ицхаку содержание тех табличек, что добыла в храме Эрешкигаль. Показала индикатор в работе, однако трогать не позволила.
Хотя говорила Цира в основном для Ицхака – раз уж нам необходимо было привлечь его на нашу сторону – слушала ее преимущественно костлявая Луринду.
Свою лекцию Цира планировала завершить впечатляющей демонстрацией.
– Смотри, – сказала она и взялась за рукоятку индикатора. Поднесла рамку ко мне. Рамка завертелась на рукояти. Потом отпустила. Рамка успокоилась.
Когда движение рамки прекратилось, Цира резко вытянула вперед руку и направила ее в сторону Мурзика. Рамка вздрогнула, ожила и завертелась как бешеная.
– Видишь? – спросила Цира.
Ицхак махнул рукой.
– Дешевый фокус. По телеку в «Руках Судьбы» и не такое показывают… В эти штучки даже моя мамочка не верит.
– Попробуй сам, – предложил я.
Цира протянула ему индикатор. Ицхак недоверчиво взял рамку в руки. Рукоятка изолировала держащего от влияния излучений рамки, и потому прибор был недвижим.
Ицхак поднес рамку к Мурзику. Рамка, как и следовало ожидать, тут же приветствовала близость Энкиду.
На носатой физиономии Ицхака проступило искреннее изумление. Он посмотрел на свою руку так, будто ему всучили живую змею.
– Что это, а?
– Индикатор, – проговорила Цира, скрывая торжество.
– Погоди… как это?
– А вот так, Изя, – сказал я и отобрал у него рамку. – Понял теперь? Не все определяется менеджментом и родительской любовью.
– Можно? – Луринду протянула к индикатору руку.
Я заметил, что у нее длинные, сильные пальцы. На указательном пальце левой руки поблескивало кольцо с изумрудом. Безделушка старинная и очень дорогая. Девка-то, похоже, из хорошей семьи.
Я вручил Луринду рамку-индикатор.
– Прошу.
Она сняла очки, поднесла рамку к глазам, близоруко прищурилась, рассматривая алмазы. Я едва не плюнул. Бескрылая курица. Конечно, ее алмазы интересуют.
Но я ошибся. Она исследовала рамку в поисках блока питания. Не обнаружив такового, принялась за опыты. Подносила к стенам, к окну, к двери. Рамка мертво посверкивала алмазами и не шевелилась. Оказавшись неподалеку от Мурзика, дрогнула и будто потянулась к нему.
На лице Луринду проступило удивление. Она еще раз попробовала. Да, получается.
Сняла очки, потерла глаза, размазав косметику. Снова нацепила их на нос.
– Дивная вещь, – молвила, наконец, Луринду. И поднесла рамку к Ицхаку.
Мы замерли. Рамка, помедлив, качнулась и вдруг начала вращаться.
Ицхак смотрел на рамку и изо всех сил старался не выглядеть полным дураком. Впрочем, это плохо ему удавалось.
Луринду рассмеялась. Зубы у нее крупные, лошадиные.
– Да ну вас!.. – с досадой вскричал Ицхак. – Только бы потеху устроить…
– Ты сам явился не один. Ты сам привел сюда Луринду, – сказал я. – Пришел бы один, не выглядел бы дураком в глазах любимой женщины.
Ицхак багрово покраснел. Схватил Луринду за руку и вырвал у нее рамку.
– Ваши фокусы!.. – рявкнул он. – Да она на живое тепло реагирует!.. Там, небось, какой-нибудь фотоэлемент…
– Там нет фотоэлемента, – сказала Луринду. – Я проверяла.
– Все равно… ее к кому ни поднеси, завертится, – упрямо повторил Ицхак и поднес рамку к самому носу близорукой девицы.
И тут…
С тихим гудением рамка начала набирать обороты.
Поначалу мы онемели. Потом Цира встала. Она очень побледнела. Теперь она смотрела на Луринду с неприкрытой злобой. Я видел, что ее гложет зависть.
– Поздравляю, – сухо сказала наконец Цира и отобрала у Луринду рамку. – Ты тоже Энкиду, девушка.
Луринду сняла очки.
– А нельзя это как-нибудь проверить более точно? То есть, я хочу сказать – более наглядно?
– Можно, – еще суше процедила Цира. – Собственно, для этого мы и пригласили Ицхака… одного, без спутников.
– Цира, – встрял Мурзик. – Так ведь радоваться надо, что еще одного скрытого Энкиду выявили…
– Я и радуюсь, – сказала Цира злобно.
– Да нет, подруга, ты завидуешь, – заявил Мурзик. – Последнее это дело – завидовать. Брось. Ты и без Энкиду хороша… Лучше тебя я и не знал никого, ни в этой жизни, ни в какой другой.
– Кроме сотника, – все еще сердясь, сказала Цира.
– Там другое, – отмахнулся Мурзик.
Цира помолчала немного. Я решил ей помочь.
– Дело в том, что наша Цира умеет отправлять людей в путешествие по их прошлым жизням. Цира – маг высшего посвящения… Ей многое доступно.
– Чего? – протянул Ицхак. – И сколько денег она делает на своей магии?
Глядя в сторону, Цира молвила ледяным тоном:
– Представьте себе, немало.
– Ну? – иронически произнес Ицхак и искривил бровь. – И насколько немало?
– Мне хватает, – отрезала Цира.
– Так у вас, моя дорогая, и потребности, небось, как у птички… Запудрить носик да скушать пряник…
– Помолчи пока, – сказал я Ицхаку. – У тебя, кроме бизнеса, есть что-нибудь за душой?
– Моя семитская гордость, – сказал Ицхак.
– Пусть твоя семитская гордость посоветует тебе не молоть глупостей, – сказал я. – По крайней мере, ближайшую стражу.
Ицхак замолчал. Видать, к гордости своей прислушиваться стал. Я задумался на миг, что я буду делать, если гордость присоветует Ицхаку начистить мне рыло. А она, гордость Ицхака, может. Еще как может. Потому что любимая женщина – рядом. Все видит и все слышит. И, возможно, ждет от него, Ицхака, геройских подвигов.
А Луринду встала, тряхнула волосами, поправила очки.
– Цира, – проговорила она и поглядела прямо на нашу Циру, – я прошу вас отправить меня в прошлую жизнь. В ту, где я была Энкиду… Если это, конечно, возможно.
И сел.
Я велел ему умыться и переодеться. Мурзик натянул на себя чистую тельняшку – едва ли не последнюю, ибо за время его болезни грязного белья накопился полный мешок – и, хватаясь за стены, прибрел в комнату. Я подвинулся, пуская его на диван. Цира – о диво! – сама подала чай. Правда, половину, косорукая, ухитрилась разлить.
Мы выпили по чашке в молчании. Потом Цира со значением сказала:
– Ну вот, теперь я покажу вам кое-что.
И упорхнула в прихожую.
Мы с Мурзиком переглянулись. Я пожал плечами.
– Понятия не имею, – ответил я на невысказанный вопрос моего раба. – Что ты, Циру не знаешь? Вечно у нее какие-то фейерверки…
По лицу Мурзика я понял, что Циру-то он, может быть, и знает, а вот фейерверков явно не видел…
Цира внесла в комнату свою сумочку. Сумочка выглядела изрядно раздувшейся. Меня всегда поражало, как много барахла можно напихать в самую микроскопическую дамскую сумочку.
Цира тряхнула волосами и расстегнула сумочку.
– Освободите столик, – распорядилась она.
Я сдвинул чашки на край. Цира осторожно выложила перед нами несколько глиняных табличек, совсем новеньких, незатертых и необколотых, и продолговатый футляр длиной в две ладони. Футляр был деревянный, обтянутый потертой замшей.
– Вот, – молвила Цира.
Я потянулся к футляру.
– Что это?
Она легонько пристукнула меня по руке.
– Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.
– Древние? – усомнился я. – Не слишком-то древними они выглядят.
Цира метнула на меня уничтожающий взор.
– Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.
Она бережно взяла первую табличку и начала читать.
Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира. А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.
И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду – некогда великую и цельную.
– Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких вмещающих тел должно быть семь, – сказала Цира, откладывая третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.
– Ничего себе… – прошептал Мурзик. – Сколько нас, оказывается…
– А вот это – самое интересное. – Цира поднесла к глазам последнюю таблицу. – Здесь говорится о будущем…
Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось. Грандиозно – да, захватывающе – конечно. Но отнюдь не утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными масштабами, вот и жутко ему от великого…
…И когда прозреют все, кто вмещает в себя частицу души героя, и когда обретут они в себе Энкиду, тогда соберутся вместе. И вместе уйдут в прошлую жизнь, в седую древность, в былое. И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят <они> там Энкиду во всем его могуществе и силе. И возродятся <они> как Энкиду.– Это что же получается – как все соединимся, значит, в едином, это… созерцании, так сразу и копыта отбросим? – спросил Мурзик.
И так будет: когда в их час умрут все эти вместившие, сольются осколки великой души в единую великую душу, и вновь родится на земле герой Энкиду, и вернется эпоха богов и героев, и настанет новое царство, и водами радуги умоется Вавилон – столица мира и возлюбленная царств, и восстанет <он> в изначальном сиянии…
– В их час умрут все вместившие душу Энкиду, – холодно проговорила Цира. – Чем ты слушал, Мурзик? Я только что читала…
Я взял у нее табличку и перечитал:
– Тут сказано: «Когда в их час умрут все вместившие»…
– Знать бы, еще когда это – «их час»… – задумчиво сказал Мурзик. – То есть, наш час, получается… Может, этот час как раз тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом… в едином порыве…
– Может быть, – сказала Цира. – Ни одно древнее пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость древних пророчеств.
– Хорошенькая мудрость, – проворчал я. – Никаких гарантий – и вся тебе мудрость… Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя – получается, сам же и виноват, неправильно трактовал…
– Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, – сказала Цира. – Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они уважают твою свободу.
– Какую свободу-то? Хорошенькая свобода…
– Свобода выбора, – сказала Цира. – То, что является неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга, выбрать одно из единственного…
Я пожал плечами.
– Не знаю… Как-то боязно… Ну, то есть, представь себе. Мы каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду. Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое отправим… И вот тут-то всем нам карачун и придет… Да-а, веселенькое дело – древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь на что-нибудь серьезное – и тут-то тебя и прихлопнет.
– А ты боишься умереть? – презрительно спросила Цира. – За свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно возродиться вновь в качестве великого Энкиду?
– Так ведь… я буду там не один.
– Где – там?
– Ну… в Энкиду.
– А что, – решился вдруг Мурзик, – а давайте соберем всех, кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать. Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только заставить уметь надо… Сходим в прошлое… А коли помрем оттого… Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь помрем. А так хоть польза будет… Новое царство настанет, Вавилон радугой умоется… Только можно я, Цира, еще раз перед смертью с сотником перевидаюсь?
– Да ну вас, – обиделась Цира. – Развели трагедию со слезой. Будто не понимаете. Вы – избранники! Вы – Энкиду! Вам дана такая великая миссия – собраться вместе, умереть, чтобы возродиться великим героем и возродить Вавилон в изначальном блеске! Тут же не сказано, что вы этого не увидите. Напротив. Еще как увидите! Да вы же это и создадите! И будете счастливо жить в новом Вавилоне. В том Вавилоне, каким его задумывали боги! Столица мира, Возлюбленная Царств!.. Подумать – и то дух замирает…
– Ладно, – сказал я. – Что уж там… Что я, за родину умереть не готов, что ли? Показывай лучше, что в ящике.
– Индикатор, – сказала Цира. И раскрыла ящичек.
Там лежала согнутая под прямым углом серебряная проволока, усыпанная крошечными бриллиантами. В комнате даже светлее стало, так они сверкали и переливались. Проволока была насажена на маленькую рукоятку, выточенную из светлого ореха.
Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем, но Цира не позволила.
– Засалишь, – сказала она. – Не трогай.
– Это – индикатор? – удивился я. – А где приборная доска?
– Это магический прибор, – высокомерно ответила Цира. – Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков, поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не нуждались в искусственном интеллекте.
– В таком случае, как эта штука работает?
– Очень просто. Она реагирует на биополе. Вот эта рамка настроена конкретно на биополе великого Энкиду.
– А как же она… – начал было Мурзик.
– Ее создала в глубочайшей древности жрица Инанны, которая была возлюбленной Гильгамеша. Она ненавидела Энкиду и создала прибор, помогавший ей отслеживать его перемещения. Рамка реагировала на малейшие остаточные излучения биополя Энкиду.
По лицу Мурзика я видел, что он ничего не понял.
– То есть, – уточнил я, – если Энкиду недавно находился в помещении, с помощью рамки можно было установить это?
– Совершенно верно.
– И насколько чувствительна эта штука?
– Очень чувствительна, Даян. Вот смотри… Сейчас она должна будет отреагировать на твое биополе. Ведь твое биополе содержит в себе частицы биополя Энкиду.
Цира сомкнула пальцы на рукоятке рамки. Поднесла ко мне. Я непроизвольно отшатнулся.
Рамка тихо задрожала в руке у Циры, и неожиданно по алмазикам пробежали разноцветные искры. Потом раздалось гудение, и рамка начала вращаться в руке у Циры, сперва медленно, потом, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Я ощутил знакомое потряхивание, как от слабого электрического заряда.
– Здорово! – восхитился Мурзик. – А как ты, Цира, это делаешь?
– Это не я делаю, – сказала Цира. – Это рамка. Сама.
– Сама?
Мурзик откровенно не верил.
Я решил вмешаться.
– Это научный прибор, Мурзик. Цира просто держит его в руке. За изолированную ручку.
– А, – сказал Мурзик.
Цира отняла рамку от моего лица и поднесла к Мурзику. Рамка дернулась, помедлила немного и вдруг завертелась чуть ли не с удвоенной скоростью.
– Эге, – сказала Цира, – а в Мурзике-то куда больше от Энкиду, чем в тебе, Даян.
Я обиделся, а Мурзик струхнул.
– Ты так, Цирка, не говори. Получается, что хозяин мой, значит, менее велик, чем я…
– Я говорила уже, что в бесконечной череде наших жизней все мы множество раз перебывали и хозяевами, и рабами, – сказала Цира. – Чему тут удивляться?
– Я не удивляюсь, – пробормотал Мурзик, – просто… нехорошо это как-то… неудобно.
Он отстранил рамку рукой.
Цира бережно убрала прибор в футлярчик. Закрыла крышку. Волшебный свет алмазов погас.
Цира сложила руки на крышке футляра.
– Что делать будем, братья Энкиду? – спросила она. – Спросите себя: тверда ли ваша решимость найти себе подобных и объединиться… слиться в едином герое?
Я знал, что мне страшно. Мне было очень страшно. У меня в животе все стиснулось – так мне было страшно. И в то же время в груди что-то расширялось и пело: еще бы, я стану, наконец, велик! Я вернусь в себя великого! Я вернусь… да, я вернусь домой. В изначальный Вавилон.
А что придется прекратить бытие ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» – ну так и что с того… Все равно это бытие было пресным, что тут говорить. По сравнению с ослепительной жизнью Энкиду любое бытие покажется пресным, как маца.
Стоп. Как называется наша фирма? «Энкиду прорицейшн»? Не Ицхак ли дал ей такое название? А не проверить ли Ицхака на энкидусодержащие элементы?
– Цира, – начал я, – мне тут пришло в голову, что я знаю еще одного Энкиду…
* * *
Приглашение провести вечерок у меня в гостях Ицхак принял с удовольствием. Мы даже не ожидали. Думали, начнет отговариваться, кричать, что занят, ссылаться на мамочку – мол, мамочка недовольна, что его, Изеньки, вечно нет вечерами дома.Но Ицхак даже как будто обрадовался.
Впрочем, удивлялись мы недолго. Ицхак явился не один. Он притащил с собой Луринду.
Мурзик провел их в комнату и немного растерянно поглядел на меня из-за ицхакова плеча. В ответ я чуть пожал плечами: что поделаешь…
Луринду была очень некстати. Не говоря уж о том, что она – чужой человек, которого нам вовсе не хотелось посвящать в наши тайны… Неизвестно еще, как поведет себя Ицхак в ее присутствии. Может быть, проявит храбрость. Или напротив, сделается очень и очень осторожным.
В принципе, насколько я знаю Ицхака, он человек спокойный. Непробиваемо спокойный – несмотря на все его нервические выходки. Выходки – это так, на публику. А там, в необозримых глубинах души, пройдошливый семит всегда ясно понимает, чего хочет. Соотносит цели и средства.
Изредка пускается на авантюры. То есть, со стороны это выглядит авантюрой, а на деле оказывается хорошо продуманной акцией. Что дано, то дано – Ицхак умеет видеть на год-полтора вперед.
Именно по этой причине я рассчитывал на успех. Ицхак может нам поверить. А поверив, пойдет на эксперимент… Последствия могут быть самыми неожиданными, однако, скорее всего – опять же, насколько я знаю своего шефа, – положительными.
Но Луринду… Она могла спутать все наши замыслы.
Плоскогрудая девица, естественно, сделала вид, будто не замечает, что ей здесь вовсе не рады. Я попытался представить себе места, где ее ждали хотя бы без раздражения – и не смог. Трудно будет Ицхаку выводить ее в свет, если он все-таки на ней женится.
Луринду плюхнулась на диван и уставилась в пустоту отсутствующим взглядом. Костлявые коленки Луринду обтягивали облегающие брючки, черные с золотыми пятнами, на плечах болтался просторный свитер из тонкой, очень дорогой пряжи. Вишь ты, старательно вырядилась, собираясь к нам в гости!..
Это мне понравилось. Даже жалко очкастую стало. Самую малость, но все же…
Нашей Цире тоже что-то в Луринду понравилось. Никогда не знаешь, что понравится Цире, а что ее прогневает. Она объясняет это тем, что взаимодействие с людьми идет у нее преимущественно на тонких планах.
Цира была ужасно холодна и строга. Ицхака заранее пугала. Чтобы не вздумал рыпаться, а шел на эксперимент.
А Ицхак сразу заметил это и только тихонько усмехался себе под нос. Не так-то просто запугать Ицхака. И уж конечно проницательный семит сразу увидел, что мы здесь что-то затеваем. Заговор какой-то сплели. По этой части Изя и сам великий мастак.
Мурзик подал ужин. Мы кушали и степенно беседовали о производственных проблемах.
Мы, граждане Вавилона, рядком обсели диван, сдвинувшись локоть к локтю, а Мурзик мостился на полу, скрестив ноги и держа тарелку на коленях.
Все было весьма благолепно.
Ицхак сказал Мурзику, что решил рискнуть и взять его к себе на работу.
– Я сознаю, что иду на определенный риск. Но как друг и одноклассник твоего господина, как его шеф и работодатель, я предпочитаю идти на такой риск. Тем более, что Баян, – тут Ицхак несолидно подтолкнул меня локтем, – за тебя ручается. Говорит, что ты хороший и мне не придется тебя увольнять.
Мурзик уронил ложку в тарелку и испуганно заморгал.
Я воспитал в Мурзике твердое убеждение в том, что в фирме «Энкиду прорицейшн» могут трудиться только полубоги. Простому смертному там и дня не продержаться. В силу высоких запросов руководства фирмы и ее ведущих сотрудников. В силу требований высочайшего качества работы. В силу ряда иных причин, делающих фирму самым желанным и вместе с тем наименее доступным местом в Вавилоне.
Я внушил это моему рабу для того, чтобы он меня почитал.
Поэтому сообщение Ицхака повергло Мурзика в понятное оцепенение.
Ицхак отставил на столик пустую тарелку и тайком от Луринду обтер руки о штаны.
– Работа хоть и не самая ответственная, – проговорил Ицхак, глядя на моего раба удавьим взглядом, – но необходимая. Сам понимаешь, ни одной частицы пыли не должно осесть на компьютеры. Технологию освоишь на месте… И смотри, Мурзик, твой господин за тебя поручился. Теперь ты просто не имеешь права не оправдать доверия… Иначе это подорвет репутацию твоего господина. А репутация ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» должна быть безупречной…
В таком роде он разорялся еще некоторое время. Мурзик, приоткрыв рот, кивал следом за каждым его словом.
– За документами зайдешь ко мне в день Нергала, – заключил Ицхак. – Выдам тебе анкету, список табельных требований к уборщику, чертеж-схему убираемых помещений, бланк для медицинской формы… Как тебя по бумагам-то звать?
Мурзик перевел на меня вопрошающие глаза.
– Хашта, – напомнил я раздраженно. – Хашта тебя по бумагам звать. Мог бы и запомнить…
– Так это… – сказал мой раб.
– Что – «так это»? – освирепел я. – Ты можешь выражаться внятно?
– Ну… непривычно как-то. Хашта.
– Привыкай. Сам же говорил, что тебе нравится…
– А мне вообще все нравится, – брякнул Мурзик. – Вот и сотник говорит: пока выбираешь да перебираешь, оно утекает… Ну, жизнь-то…
– Достал со своим сотником, – сказал я. Незлобиво сказал, больше для порядку.
– А сходили бы со мной вместе да познакомились, чем так-то говорить, – предложил Мурзик. – Я бы вас и познакомил.
– Вот еще не хватало, с тобой по кабакам да казармам таскаться, – сказал я. – Да еще с сотником твоим горькую пить.
– Какой еще сотник? – спросил Ицхак. Ему было любопытно.
– Такой, – буркнул Мурзик и пошел ставить чайник.
Ицхак перевел взгляд на меня.
– Разболтался он у тебя, Баян. Грубить начинает. А ведь еще даже и не освобожден толком. Не знаю, как он на работе будет…
– Нормально он на работе будет, – досадливо отозвался я. Ицхак просто не понимал, что Энкиду не может грубить самому себе. А объяснить это Ицхаку я пока что не мог.
Тут девица Луринду вклинилась в разговор. Как всегда, неожиданно. Обычно поначалу ее появление вносило неловкость, а потом о ней очень быстро забывали. И когда она раскрывала рот, все поневоле вздрагивали.
– А что, ваш раб действительно пьет горькую с каким-то сотником? – спросила Луринду.
– Нет, это у него в прошлой жизни было…
Цира метнула на меня пронзительный взгляд: мол, давай! Пора!..
Момент и вправду был удачный. Я принялся рассказывать Луринду о путешествиях в прошлые жизни. Раз уж Иська ее сюда притащил…
Она слушала с интересом, хотя по ее очкам не угадаешь – верит или просто так слушает, для общего развития.
– Так значит, ваш раб был в прошлой жизни десятником? – сказала, наконец, Луринду.
Мурзик к тому времени уже давно вернулся из кухни и слушал тоже.
– Да неважно, кем он в той прошлой жизни был. Важно, кем он был в другой жизни…
– В какой – другой?
– Так ведь не одна же прошлая жизнь у него была… У него их много было…
– И у меня? – спросила Луринду.
– У всех. Вон, у Ицхака тоже, хоть он и не верит.
– Не верю, – сказал Ицхак гордо.
– Ну и безмолвствуй. Не верь молча. Вы, семиты, твердолобы известные. Вами хоть гвозди забивай…
– Любопытная теория, – сказала Луринду и слегка поерзала, устраиваясь на диване поудобнее. Она явно готовилась к долгой беседе. – Я читала о множественности жизней и переселении душ. Правда, в бульварных газетках. Их приносила моя мать и бросала в спальне… Если это возможно, не могли бы вы привести несколько доказательств в пользу этой теории.
Я не собирался что-то доказывать этой неинтересной Луринду. Мне нужен был Ицхак. Нам всем нужен был Ицхак. Но может быть, если Луринду поверит, она сумеет убедить Изеньку. Кто знает, какие у них отношения.
– Я могла бы проанализировать ваши данные, – пояснила Луринду. – Наверняка они поддаются алгоритмизации и потому…
Ох, сухарь, подумал я. А Мурзик восхищенно уставился на нее. Наверное, думает, что она очень умная.
Цира молча вышла на кухню и вскоре вернулась оттуда переодетая. На ней была красная туника до пят, схваченная под грудью тонким золотым пояском. Золотая диадемка вздымала надо лбом светлые волосы. Две синих подвески качались на висках Циры. Тонкие брови Циры сошлись над переносицей. Она подвела их синей краской.
В руках она держала ящичек с индикатором.
Луринду живо повернулась в ее сторону. Цира вознесла ящичек над головой, показав тщательно выбритые подмышки, и так же молча поставила ящичек на стол, среди грязных тарелок.
Мурзик быстро и очень незаметно собрал тарелки и вынес их из комнаты.
Цира открыла крышку. Заискрился чудесный свет алмазов.
– Великолепная вещь, – от души сказал Ицхак. Он понимал толк в алмазах.
– Это древний жезл-индикатор, созданный жрицей Инанны, возлюбленной Гильгамеша, – проговорила Цира. – Он способен отследить малейшие следы пребывания Энкиду…
Она пересказала Ицхаку содержание тех табличек, что добыла в храме Эрешкигаль. Показала индикатор в работе, однако трогать не позволила.
Хотя говорила Цира в основном для Ицхака – раз уж нам необходимо было привлечь его на нашу сторону – слушала ее преимущественно костлявая Луринду.
Свою лекцию Цира планировала завершить впечатляющей демонстрацией.
– Смотри, – сказала она и взялась за рукоятку индикатора. Поднесла рамку ко мне. Рамка завертелась на рукояти. Потом отпустила. Рамка успокоилась.
Когда движение рамки прекратилось, Цира резко вытянула вперед руку и направила ее в сторону Мурзика. Рамка вздрогнула, ожила и завертелась как бешеная.
– Видишь? – спросила Цира.
Ицхак махнул рукой.
– Дешевый фокус. По телеку в «Руках Судьбы» и не такое показывают… В эти штучки даже моя мамочка не верит.
– Попробуй сам, – предложил я.
Цира протянула ему индикатор. Ицхак недоверчиво взял рамку в руки. Рукоятка изолировала держащего от влияния излучений рамки, и потому прибор был недвижим.
Ицхак поднес рамку к Мурзику. Рамка, как и следовало ожидать, тут же приветствовала близость Энкиду.
На носатой физиономии Ицхака проступило искреннее изумление. Он посмотрел на свою руку так, будто ему всучили живую змею.
– Что это, а?
– Индикатор, – проговорила Цира, скрывая торжество.
– Погоди… как это?
– А вот так, Изя, – сказал я и отобрал у него рамку. – Понял теперь? Не все определяется менеджментом и родительской любовью.
– Можно? – Луринду протянула к индикатору руку.
Я заметил, что у нее длинные, сильные пальцы. На указательном пальце левой руки поблескивало кольцо с изумрудом. Безделушка старинная и очень дорогая. Девка-то, похоже, из хорошей семьи.
Я вручил Луринду рамку-индикатор.
– Прошу.
Она сняла очки, поднесла рамку к глазам, близоруко прищурилась, рассматривая алмазы. Я едва не плюнул. Бескрылая курица. Конечно, ее алмазы интересуют.
Но я ошибся. Она исследовала рамку в поисках блока питания. Не обнаружив такового, принялась за опыты. Подносила к стенам, к окну, к двери. Рамка мертво посверкивала алмазами и не шевелилась. Оказавшись неподалеку от Мурзика, дрогнула и будто потянулась к нему.
На лице Луринду проступило удивление. Она еще раз попробовала. Да, получается.
Сняла очки, потерла глаза, размазав косметику. Снова нацепила их на нос.
– Дивная вещь, – молвила, наконец, Луринду. И поднесла рамку к Ицхаку.
Мы замерли. Рамка, помедлив, качнулась и вдруг начала вращаться.
Ицхак смотрел на рамку и изо всех сил старался не выглядеть полным дураком. Впрочем, это плохо ему удавалось.
Луринду рассмеялась. Зубы у нее крупные, лошадиные.
– Да ну вас!.. – с досадой вскричал Ицхак. – Только бы потеху устроить…
– Ты сам явился не один. Ты сам привел сюда Луринду, – сказал я. – Пришел бы один, не выглядел бы дураком в глазах любимой женщины.
Ицхак багрово покраснел. Схватил Луринду за руку и вырвал у нее рамку.
– Ваши фокусы!.. – рявкнул он. – Да она на живое тепло реагирует!.. Там, небось, какой-нибудь фотоэлемент…
– Там нет фотоэлемента, – сказала Луринду. – Я проверяла.
– Все равно… ее к кому ни поднеси, завертится, – упрямо повторил Ицхак и поднес рамку к самому носу близорукой девицы.
И тут…
С тихим гудением рамка начала набирать обороты.
Поначалу мы онемели. Потом Цира встала. Она очень побледнела. Теперь она смотрела на Луринду с неприкрытой злобой. Я видел, что ее гложет зависть.
– Поздравляю, – сухо сказала наконец Цира и отобрала у Луринду рамку. – Ты тоже Энкиду, девушка.
Луринду сняла очки.
– А нельзя это как-нибудь проверить более точно? То есть, я хочу сказать – более наглядно?
– Можно, – еще суше процедила Цира. – Собственно, для этого мы и пригласили Ицхака… одного, без спутников.
– Цира, – встрял Мурзик. – Так ведь радоваться надо, что еще одного скрытого Энкиду выявили…
– Я и радуюсь, – сказала Цира злобно.
– Да нет, подруга, ты завидуешь, – заявил Мурзик. – Последнее это дело – завидовать. Брось. Ты и без Энкиду хороша… Лучше тебя я и не знал никого, ни в этой жизни, ни в какой другой.
– Кроме сотника, – все еще сердясь, сказала Цира.
– Там другое, – отмахнулся Мурзик.
Цира помолчала немного. Я решил ей помочь.
– Дело в том, что наша Цира умеет отправлять людей в путешествие по их прошлым жизням. Цира – маг высшего посвящения… Ей многое доступно.
– Чего? – протянул Ицхак. – И сколько денег она делает на своей магии?
Глядя в сторону, Цира молвила ледяным тоном:
– Представьте себе, немало.
– Ну? – иронически произнес Ицхак и искривил бровь. – И насколько немало?
– Мне хватает, – отрезала Цира.
– Так у вас, моя дорогая, и потребности, небось, как у птички… Запудрить носик да скушать пряник…
– Помолчи пока, – сказал я Ицхаку. – У тебя, кроме бизнеса, есть что-нибудь за душой?
– Моя семитская гордость, – сказал Ицхак.
– Пусть твоя семитская гордость посоветует тебе не молоть глупостей, – сказал я. – По крайней мере, ближайшую стражу.
Ицхак замолчал. Видать, к гордости своей прислушиваться стал. Я задумался на миг, что я буду делать, если гордость присоветует Ицхаку начистить мне рыло. А она, гордость Ицхака, может. Еще как может. Потому что любимая женщина – рядом. Все видит и все слышит. И, возможно, ждет от него, Ицхака, геройских подвигов.
А Луринду встала, тряхнула волосами, поправила очки.
– Цира, – проговорила она и поглядела прямо на нашу Циру, – я прошу вас отправить меня в прошлую жизнь. В ту, где я была Энкиду… Если это, конечно, возможно.