– Переведи взгляд выше. Только не спеши. Медленно. Медленно… Мир вокруг тебя постепенно проясняется… Проясняется… Проясняется…
Он хлопнул в ладоши.
– Рассказывай. Что ты видишь?
– Я вижу поля. Золотые поля. Это колосья пшеницы. Они скоро созреют.
– Рассказывай, – подбодрил Мурзика Бэлшуну.
– Конница мнет колосья. Я вижу множество коней. Мы едем прямо по полям. Полуголые крестьяне кричат нам вслед. У них грязные, заплаканные лица…
– Ты во главе этой армии, Мурзик? – спросил Бэлшуну. – Ты полководец?
– Я простой солдат. Не, не простой… – Он ухмыльнулся. – Наш сотник дал мне вчера десяток. Прежнего-то десятника-то того… Убили. А сотник у нас замечательный…
– Расскажи нам об этом человеке…
Мурзик с удовольствием принялся рассказывать. Вскоре мне уже казалось, будто я знаю об этом замечательном сотнике все.
И какая у него борода, расчесанная надвое и выкрашенная охрой.
И какие у него черные глаза и какая седина на висках.
И как он седлает коня. И какая у него попона есть, с дли-инными кистями.
И как он один из всей тысячи не побоялся сесть на слона. Во! Представляете? У слона был во такой хобот… Яблоко спер у одной девки, принцессы, что ли – мы не разглядели – слон-то, представляете? Хохоту!..
Еще этот сотник был ему, Мурзику, как отец. Собственноручно вынес из боя, пронзенного стрелой. Мол, сына ему напомнил. Сын у сотника погиб.
Девка между ними вертелась. Простая девка, крестьянка какая-то. Они дом у нее сожгли, а она потом по рукам пошла и к воинам прибилась. Сотник сперва сам с нею спал, а потом Мурзику подарил. Она мяконькая была и ласковая.
– Рассказывай, рассказывай, – время от времени понукал Мурзика Бэлшуну. – Мы слушаем. Мы с интересом слушаем твой рассказ, сидя в прекрасном месте.
– Ну вот, значит, – с охотой разливался Мурзик, – а я ему говорю: «Ежели мы в Ниппуре фуража не добудем, то все, хана нам, значит, с голой задницей останемся. За Ниппуром и полей-то толком нет… Пожгли». А он и говорит: «Так-то оно так, да только сам знаешь, что будет, если мы начнем в Ниппуре фураж брать». А я и говорю: «Попытка не пытка. Я берусь. Дашь десяток?» А он рассмеялся… – Тут по лицу Мурзика пробежала улыбка, какой я у моего раба никогда не видел. – Он бороду сквозь пальцы пропустил, аж дернул, и говорит: «Бери десяток. Живой вернешься – десятником сделаю». Я и поехал…
Все остальные истории Мурзика были столь же занимательны. Он увлеченно, со слюной, повествовал об оффензивах и диффензивах, предпринимаемых высшим армейским начальством и младшему командному составу непонятных. О фураже. О провианте. Провианту уделял изнуряюще много внимания. О деревнях, где брали молоко, мясо, женщин. О женщинах. Их было много, но все казались одинаковыми – податливыми и мяконькими.
Раз у Мурзика в десятке приболел один воин. Мурзик отправил другого воина искать лекаря. Лекаря нашли, заставили хворого воина целить, а воин тот возьми да и помри, невзирая ни на какое целение. Мурзик распорядился лекаря повесить. Но мудрый сотник рассудил иначе. Велел лекаря из петли вынуть. И прав оказался мудрый сотник. Тот лекарь еще не раз жизнь мурзиковым воинам спасал. Так что не жалели кормить его из общего котла.
В одном бою сотника ранило. Бились у стен какого-то города, воины даже не потрудились узнать название. Чужеземный какой-то город. Стены у него невысокие были, из дерьма сложенные. Из кирпичей глиняных с соломой, то есть.
Тут Мурзик пустился в подробное описание осадных орудий. Их было несколько. Одно напоминало таран, другое лестницу, но оба имели разные дополнительные приспособления. Мурзику об этих приспособлениях поведал сотник.
Там-то сотника и ранило. Стрелой. Пробило кожаный доспех с нашитыми медными пластинами. Мурзик сам стрелу вытащил. Лекаря кликнули, чтоб исцелил. Спас на этот раз…
Мурзик замолчал. Бэлшуну глянул на часы, мерцавшие в углу комнаты зелеными электронными глазами. Мурзик трепался уже полторы стражи.
Бэлшуну молвил:
– То была прошлая жизнь. Теперь у тебя другая жизнь. Ты постепенно возвращаешься назад, в свою нынешнюю жизнь. Твое сознание опускается вниз, в твое тело. Оно легко опускается вниз. Легко. Неспешно. Постепенно. Ты возвращаешься. Повевели пальцами…
Мурзик упрямо лежал, как колода.
– Осторожно вдохни. Глубоко, глубоко.
Мурзик вдохнул.
– Пошевели пальцами, – повторил Бэлшуну.
Мурзик двинул рукой под пледом.
– Пошевели головой. Тихо, тихо. Вправо, влево.
Мурзик мотнул головой и застонал, как будто ему было больно. Потом открыл глаза.
– Полежи немного, отдохни, – сказал Бэлшуну. И сам рухнул в кресло. – Очень тяжелый клиент, – прошептал он.
– А что это было? – спросил он.
Цира легко сошла с кресла и приблизилась к нему. Взяла за руку. За его грубую лапищу своей тонкой, теплой ручкой.
– Это была твоя прошлая жизнь, десятник, – сказала она.
– А почему… – спросил Мурзик. – А этот человек – сотник… Он кто?
– Твой близкий друг в прошлой жизни, – объяснила Цира.
Бэлшуну шумно пил воду, отдуваясь над стаканом.
– А в этой жизни он… есть?
– Нет, в этой жизни его нет, – покачала головой Цира. – Если бы был, ты сразу догадался бы об этом.
Мурзик, оглушенный, потряс головой.
Я спросил:
– Мурзик, ты хоть помнишь, где ты находишься и кто ты такой?
Он вытаращил на меня глаза.
– А то! Конечно, помню, господин.
Стало быть, в зомби его не превратили. По крайней мере, это я выяснил. Да и Цира не похожа на зомби. Не слишком понятно, почему Мурзик увидел себя воином. Неужели в прошлой жизни он был десятником? Почему же в этой народился рабом?
– Новое рождение с более низким социальным статусом не всегда является наказанием за грехи, совершенные в прошлой жизни, – сказал Бэлшуну. Я окончательно убедился в том, что он читает мои мысли. – Природа такого сложного, тонкого явления, как странствия души, нами еще не изучена. И вряд ли будет изучена в ближайшее время. Слишком много неразрешенных вопросов…
– Десятник… – сказал я. – Странно. Все записи, которые я читал, свидетельствуют о том, что большинство ваших клиентов командовали армиями или плели интриги в высших эшелонах власти.
– Это вполне объяснимо, – чуть снисходительно ответила Цира. – Ведь к учителю Бэлшуну приходят прежде всего незаурядные личности. Ничего удивительного в том, что и в прошлых жизнях они представляли собою нечто исключительное. Обыватель, серенькая мышка, к учителю Бэлшуну не пойдет. Незачем. Ведь эти двуногие животные вполне довольны своим состоянием и не ищут ничего свыше полученного от власти и пьяниц-родителей.
Я призадумался над ее словами.
Бэлшуну решительно сказал:
– Ваш раб останется у нас еще на один день. Он должен прийти в себя. Подобное тонкое переживание для него непривычно и может пагубно сказаться на его психике. Завтра он вернется к вам.
– Ну вот еще! – возмутился я. – Завтра у меня тяжелый день. Я работаю над прогнозом и возвращаюсь поздно вечером совершенно вымотанный. Я не желаю приходить в пустой дом.
Мурзик закопошился на кушетке.
– Да, – сказал он, – так не годится. Меня госпожа не для того покупала, чтобы я разлеживался, пока хозяин, себя не жалея… и обещал же я ей, что буду приглядывать за ним…
– К твоему возвращению из офиса он будет дома, – сказала Цира. – Ни о чем не беспокойся.
Я мрачно посмотрел ей в глаза. Вот ведь блядь.
А она легко поднялась мне навстречу и бесстыдно поцеловала в губы.
– Женское тело – колодезь бездонный, – шепнула она. – Сколько ни черпай, меньше не станет.
И я сразу ей поверил. Провел ладонями по ее горячим бедрам и страшно ее захотел.
– А сейчас нельзя?
– Можно, – сказала она. И взяла меня за руку. – Идем.
И мы с ней ушли в мою комнату с искусственной пальмой. А потом я взял рикшу и поехал домой. Мне было тревожно и радостно, словно я был на пороге какой-то новой, неизведанной жизни.
Мурзик действительно возвратился от Бэлшуну в день Мардука к вечеру. Держался как обычно и признаков зомбированности не проявлял. Правда, стал лучше готовить. То ли Цира обучила – такие стервы всегда хорошо готовят – то ли в прошлой своей жизни насмотрелся, как мяконькие да податливые стряпают.
Ицхак решил ввести новую услугу – частное прогнозирование. За очень большие деньги любой свободный вавилонский налогоплательщик может подставить собственную жопу ветрам перемен. Для этого планируется оборудовать вторую обсерваторию. Мне было поручено разработать стандартные оси для частных запросов.
Работы поприбавилось. Я спросил Ицхака, собирается ли он повышать зарплату. Ицхак повысил на десять сиклей, будто в насмешку. Мы с ним поругались, но в общем-то я был доволен.
Несколько раз ко мне приходила Цира, и мы трахались. При мне она больше не вязалась к Мурзику, но я знал, что с Мурзиком она трахается тоже.
Ицхак взял на работу свою очкастую вешалку. Она неожиданно проявила себя дельным программистом, и я сразу перестал на нее злобиться. По работе с ней очень даже можно было общаться. На отвлеченные темы она разговаривала с большим трудом.
Аннини, смущаясь, рассказала мне, что опять забеременела. В четвертый раз.
Я спросил бывшую золотую медалистку, почему она делится этой сногсшибательной новостью со мной. Аннини залилась краской и сказала, что ей нужен совет друга. И одноклассника.
– Никак Ицхаково семя в тебе проросло, почва распаханная?
Она кивнула. Она была очень несчастна. Я похлопал ее по плечу.
– Не говори об этом мужу, Аннини. И Иське не говори. Муж тебя побьет, а Иська будет требовать, чтобы ты ему ребенка отдала. Семиты помешаны на детях.
Аннини высморкалась и благодарно сказала мне, что теперь ей стало значительно легче.
Пригретая безответственным Мурзиком серая кошка в очередной раз принесла потомство. На сей раз она выродила шесть угольно-черных котят прямо в нашем шкафу. Я вытаскивал чистую рубаху, и тут-то эти козявки посыпались мне на руки.
Я рассвирепел и велел Мурзику немедленно утопить ублюдков. Но у котят уже открылись глазки, мутно-небесной синевы, и мой раб наотрез отказался это делать. Упрямо бубнил, чтобы я сам их, значит, топил, коли не жаль мне живого дыхания…
Кошка, прибежавшая из кухни, смотрела на нас вытаращенными янтарными глазами.
Сам я никого топить не могу. У меня ранимая душа.
– Небось, когда прораба живьем сожгли, так не кобенились и чувствительных из себя корчили, – сказал я.
Мурзик принял у меня из рук котят. Живым клубком они поместились в его ладонях.
– Так то прораб… – сказал Мурзик, вздыхая. – А то кошенёнки…
Я протиснулся боком в дверь. Могучая витальность учителя Бэлшуну подавляла меня.
– Прошу простить за беспорядок, – говорил Бэлшуну, громко топая по комнате и собирая разбросанные повсюду книги и магические предметы. – Не ждал посетителей. Но вы не думайте, – он выпрямился и на мгновение глянул мне в глаза, да так, что дух у меня захватило, – я действительно рад вам.
– Я взял два выходных, – сказал я. – Видите ли… по зрелом размышлении… прошлые жизни… Конечно, мой раб – ничтожество, поэтому и… А Цира утверждает, будто великое прошлое и божественная кровь…
– Цира исключительно одаренная девушка, – серьезно сказал учитель Бэлшуну. – Во время моих сеансов она иногда видит, как душа выходит из тела и созерцает оставленный ею бренный сосуд. В эти мгновения душа одновременно и беззащитна – вследствие удивления, владеющего ею, – и всесильна, ибо неподвластна земным законам.
– Видите ли… – продолжал мямлить я.
Но учитель Бэлшуну все знал не хуже моего.
– Разумеется, друг мой. Такой незаурядной личости, как вы, необходимо заглянуть в свои прошлые воплощения. Вам могут приоткрыться такие тайны… Не исключено, что это изменит всю вашу жизнь. Да. Это может изменить всю вашу жизнь.
Я немного струхнул. Мне вовсе не хотелось менять мою жизнь. Тем не менее у меня хватило сил лицемерно обрадоваться известию.
– Нам необходимо немного подготовиться, – сказал учитель Бэлшуну. – Я предлагаю вам посидеть со мной часок в библиотеке, побеседовать. Затем мы перейдем в лабораторию и…
Библиотека учителя Бэлшуну представляла собой огромную комнату, мрачную, как склеп. Шкафы стояли полупустые, а книги – гигантские тома и затрепанные издания в бумажных переплетах – валялись в беспорядке на полу, на креслах, на подоконнике. Их покрывал густой слой пыли.
Я чихнул. Никогда не знал, что у меня аллергия на пыль.
Учитель Бэлшуну уютно устроился на грязном полу среди книжных развалов и принялся рассказывать мне о своих учениках и клиентах.
Путешествия в прошлые жизни были настолько захватывающими, что я заслушался, изнемогая от зависти. Ожидание томило меня: когда же и я?.. Если все эти торговцы подержанными автомобилями, мелкая храмовая прислуга, мойщики стекол, разносчики товаров по адресам, водители трейлеров, реставраторы по изразцам, журналисты заштатных газетенок и прочий сброд были в прошлой жизни принцами и принцессами крови, черными рыцарями, воинами Несокрушимой Тысячи императора Наву, великими актерами и певцами, вольными путешественниками – открывателями новых берегов, ну – на худой конец, придворными, музыкантами, в самом крайнем случае – богатыми купцами, – если все они хоть на миг согрелись величием прошлых воплощений, то какое же великолепное прошлое ожидает меня! Меня, о котором Цира говорит «невероятные вещи»!..
Потомив еще с полчасика, учитель Бэлшуну пригласил меня в лабораторию. Сказал, что достаточно сосредоточился и настроился на работу.
Я неловко спросил его о деньгах. Он рассмеялся.
– Друг мой, у меня их столько, что я могу приплачивать клиентам, лишь бы приходили. Ведь каждый опыт возвращения в прошлые жизни добавляет что-то в бесценную копилку знаний, которую я собирают уже не первый год.
Больше я с ним о деньгах не заговаривал.
Он уложил меня на кушетку и закутал пледом. Точь-в-точь как Мурзика. После чего встал в головах и начал ворковать, уговаривая быть совершенно расслабленным в этом прекрасном месте.
Я лежал, тяжелый, как полено. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. И в то же время всякая материальность как будто оставила меня. Мне вдруг стало казаться, что я воспаряю над кушеткой. Вместе с пледом. Все окружающее перестало для меня существовать. Я был всем и ничем. Мне было очень хорошо.
Потом я начал медленно снижаться. Голос друга и путеводителя посоветовал мне ласково:
– Взгляните себе под ноги. Что вы видите?
Я посмотрел себе под ноги. И увидел. Сперва смутно, потом все более и более отчетливо.
– Я вижу пол, – сказал я моему другу.
Он обрадовался:
– Расскажите нам об этом прекрасном поле.
– Это дощатый пол, – охотно начал я. – Он темный от времени, склизкий. Он мокрый. И теплый. Я стою на нем в сапогах. Сапоги мои грязны.
– Поднимите глаза выше. Посмотрите на свои ноги, руки. Оглядитесь по сторонам. Что вы видите?
Я начал озираться. Повертел перед глазами растопыренными пальцами. То, что я увидел, мне не слишком понравилось. Мне не захотелось рассказывать об этом.
А мой друг пророкотал весело:
– Мы с интересом ожидаем вашего рассказа, находясь здесь, в прекрасном месте.
– Ну… – занудил я, совсем как Мурзик. – Это… Руки у меня, значит, красные, распаренные. В мозолях. Я нахожусь в городской бане. Я банщик. Я подаю тазы и шайки, приношу мыло. Я вижу множество голых мужиков…
– Это аристократическая баня?
– Да нет, какая там аристократия, господин… Так, фигня. При государе императоре-то, при Наву, помните? Наоткрывали этих бань, ну, общественных, чтобы народ, значит, вшей по улицам не трусил… Вот в такой общественной, прости Нергал, баньке и подвизаюсь. Народишко грубый, хамоватый, мытья не любит. А то! С них же за это трудовую деньгу дерут. А коли патруль на улице на ком вошь обнаружит – в тюрьму посадят. Непременно. В яму. И засекут кнутом, чего доброго. Вот и ходят в баньку-то. Скрипят, а ходят. Такие дела, господин… Давеча мы с моим напарником друг другу чуть бороды не поотрывали… – Я захихикал. История вдруг показалась мне забавной. – Напарник-то пьяный пришел. Ну, я тоже выпивши был. Слово за слово, сцепились – за что уж, и не вспомнить. За бороды друг друга, значит, волтузим. В парилку влетели. Там пар, сыро, народу голого полно. А мы в сапогах да ватниках. Повалились на пол и покатились. Он до горячего бассейна докатился и сверзился, только брызги полетели! «Ой, – вопит, – сичас сварюсь! Братушка, вынимай меня!» Я его вытащил… Мужики хохочут, с полок падают, как те клопы…
В таком духе я продолжал с полстражи. Потом учитель Бэлшуну начал выводить меня обратно, в нынешнюю жизнь:
– Я хочу, чтобы вы знали – то была прошлая жизнь. Сейчас у вас другая жизнь. Сейчас вы вернетесь в ваше нынешнее воплощение. Позвольте вашему сознанию вернуться в ваше тело. По хлопку… алеф… бейс… гимл!
Он хлопнул в ладоши. Я открыл глаза. Учитель Бэлшуну ободряюще улыбался мне, но я видел, что он растерян. Я и сам был здорово обескуражен. Мне почему-то было очень стыдно. Как будто меня застукали за онанизмом.
Я резко сел на кушетке. Голова у меня закружилась, и учитель Бэлшуну торопливо подхватил меня, не дав упасть.
– Тише, тише, друг мой…
– Что это было? – спросил я, лежа в его объятиях и глядя на него снизу вверх умоляющими глазами.
– Только сон, – ответил он, почти матерински.
– Нет, это был не сон, – возразил я и забарахтался. – Да пустите же, больше не кружится.
– Вы не упадете?
– Да нет, со мной уже все в порядке. Все прошло.
Он уложил меня обратно на кушетку и сел в ногах.
– Вы знаете, – упрямо повторил я, – что это не сон. Это подлинное путешествие. Такое же подлинное, как у всех остальных. Я был там. Я осязал этот склизкий пол, эти горячие шайки с водой, слюнявую бороду моего напарника… Слышал, как гулко отдается хохот по всей бане. Я был там! Я там был! Я был этим…
Мои губы искривила судорога. Я не мог больше говорить. Я чувствовал себя глубоко униженным.
Учитель Бэлшуну взял меня за руку.
– Друг мой, – проговорил он прочувствованно, – я удивлен не меньше вашего.
– Обещайте мне… – пролепетал я. – Обещайте, что об этом никто не узнает…
– Разумеется. Строго конфиденциально.
– И Цира… Цира тоже.
– Цира? – Он поднял брови. – Помилуйте! Вы стесняетесь Циры? Это все равно, что стыдиться медсестры! Она научный работник.
– Ну… Мы с ней… иногда… Мне бы не хотелось, чтобы она знала обо мне такое…
Он беспечно махнул рукой.
– Да бросьте вы! Цира может что-нибудь посоветовать. В конце концов, она может найти этому объяснение. Да и то, дружище, – он опять сжал мой локоть, – ведь это только одна из множества ваших жизней. Вы можете прийти ко мне на следующей седмице и мы с вами попробуем снова. Отправитесь в другую жизнь. Я уверен, что в вас воплощена очень древняя душа. Цира – та просто видит это. Я непременно приглашу ее на следующий сеанс. Она может углядеть что-то, чего мы с вами при всем желании разглядеть не в состоянии.
Я сдался.
– Ну, хорошо… Только мне бы не хотелось, чтобы Цира…
– Возможно, ваше новое путешествие доставит вам иные, более приятные воспоминания.
Я попробовал сесть. Мне это удалось. Голова больше не кружилась. Только на душе остался противный осадок. Будто банная мокрота пристала к пальцам и никак не хотела сходить.
Я удивился. Поглядел сверху вниз на мурзиков толстый загривок.
– Что, Мурзик, еще в какую-нибудь жизнь попутешествовать хочешь? Может, ты в позапрошлом воплощении и вовсе министром был, а? А то и императором!
Мурзик поднял голову. На лбу у него осталось красное пятно.
– Не, – вымолвил он. – Мне и та жизнь сгодилась, первая…
– Понравилось десятком командовать?
– Не, – снова повторил мой раб, – что там, командовать… Я, это… Я по сотнику стосковался. Ну так стосковался – мочи нет! – Для убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы покрепче. – В груди все горит. Родное же сердце, близкий человек…
– У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот твой сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты можешь по нему скучать?
Мурзик упрямо мотал головой.
– Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у учителя Бэлшуну, – там-то он живой…
– Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя прошлая жизнь ему совершенно неинтересна. Для науки перевоплощений серое бытие какого-то десятника, Мурзик, не представляет ни малейшей ценности.
– Ну… а если вы ему записку напишете? Вам-то он не откажет. А я уж за то… ноги вам буду мыть и воду пить, богами клянусь!
– Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?
Мурзик безмолвно вылупил глаза.
– Ты понимаешь, Мурзик, что я не могу выставлять себя перед господином Бэлшуну потворщиком твоих рабских капризов?
Мурзик вздохнул, встал и уныло поплелся на кухню.
Оставшись один, я растянулся на диване. Стал думать, глядя в потолок. На потолке у меня жил паук. Ленивый Мурзик до сих пор не озаботился его снять, а кошке было все равно.
Я слышал, как Мурзик на кухне сюсюкает с этой хвостатой потаскухой.
Ладно. Положим, учитель Бэлшуну рассказал Цире о том, что я путешествовал в прошлое. И о моем позоре рассказал ей, конечно, тоже. А Цира, ложась под моего раба, поведала обо всем Мурзику.
А может быть, не обо всем…
С другой стороны, путешествие в позапрошлую жизнь может быть опасным. Более глубокое погружение во тьму веков, то, сё… Но не могу же я навсегда остаться бывшим банщиком!
– Мурзик! – рявкнул я.
Мурзик появился в комнате. Он глядел себе под ноги и вообще всячески показывал свое уныние.
– Ты, наверное, считаешь, Мурзик, что мы, рабовладельцы, все как один изверги и негодяи, – начал я. – Такое мнение глубоко ошибочно. Оно основано на твоем преступном прошлом, Мурзик.
Мурзик поднял голову. Он явно ничего не понял из сказанного.
Я нацарапал на обломке влажной глины записку. Просил учителя Бэлшуну уделить моему рабу еще толику времени. Мол, это связано с экспериментом над моими собственными путешствиями. Позволял, кстати, проводить с Мурзиком более жесткие опыты, чем со мной. Пусть учитель Бэлшуну не боится причинить этим мне ущерб, поскольку раб застрахован, да и срок гарантии на него еще не истек.
– Гляди, пальцами не затри, глина еще свежая, – наставил я моего раба. – Завтраком меня накормишь, посуду приберешь – и можешь идти к господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.
Мурзик просиял. Открыл рот – хотел сказать что-то, но подавился и передумал. Я видел, что он был счастлив.
В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые, по правде сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с горячей водой. Стоя рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их. Я шевелил пальцами, чтобы Мурзику было удобнее отмывать.
Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая за этой патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о чем-то другом.
– Вот, Изя, – сказал я, – твоя темпоральная лингвистика в действии.
– А? – Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.
– Знаешь присловье «ноги мыть и воду пить»?
– Знаю…
Ицхаку было совершенно безразлично.
– Да что тебя гложет, Иська?
Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать разговор при рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все равно Мурзик в курсе всех наших дел.
– Да девка эта, Луринду, – начал он. – Маме она не нравится. Да и мне самому… Видишь ли… А тут еще карьера у нее в рост пошла… Ну нельзя на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя высосет, в тряпку превратит, ноги вытирать начнет…
– Начнет, – убежденно сказал я. – Да брось ты ее.
– «Брось»! – Он посмотрел на меня страдальчески. – Знаешь, как она трахаться здорова?
– Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту доску биться. Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни императором был… а здесь по какой-то программистке с прыщами вместо сисек сохнешь…
– Каким еще императором?
Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно описывал те истории, которые в «Главной книге» прочел.
Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и облачил в чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с нечистой жидкостью и начал пить.
Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.
– Он что, всю воду из таза выпьет?
– Не знаю. – Я пожал плечами. – А что? Говорю же тебе, темпоральная лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.
Он хлопнул в ладоши.
– Рассказывай. Что ты видишь?
– Я вижу поля. Золотые поля. Это колосья пшеницы. Они скоро созреют.
– Рассказывай, – подбодрил Мурзика Бэлшуну.
– Конница мнет колосья. Я вижу множество коней. Мы едем прямо по полям. Полуголые крестьяне кричат нам вслед. У них грязные, заплаканные лица…
– Ты во главе этой армии, Мурзик? – спросил Бэлшуну. – Ты полководец?
– Я простой солдат. Не, не простой… – Он ухмыльнулся. – Наш сотник дал мне вчера десяток. Прежнего-то десятника-то того… Убили. А сотник у нас замечательный…
– Расскажи нам об этом человеке…
Мурзик с удовольствием принялся рассказывать. Вскоре мне уже казалось, будто я знаю об этом замечательном сотнике все.
И какая у него борода, расчесанная надвое и выкрашенная охрой.
И какие у него черные глаза и какая седина на висках.
И как он седлает коня. И какая у него попона есть, с дли-инными кистями.
И как он один из всей тысячи не побоялся сесть на слона. Во! Представляете? У слона был во такой хобот… Яблоко спер у одной девки, принцессы, что ли – мы не разглядели – слон-то, представляете? Хохоту!..
Еще этот сотник был ему, Мурзику, как отец. Собственноручно вынес из боя, пронзенного стрелой. Мол, сына ему напомнил. Сын у сотника погиб.
Девка между ними вертелась. Простая девка, крестьянка какая-то. Они дом у нее сожгли, а она потом по рукам пошла и к воинам прибилась. Сотник сперва сам с нею спал, а потом Мурзику подарил. Она мяконькая была и ласковая.
– Рассказывай, рассказывай, – время от времени понукал Мурзика Бэлшуну. – Мы слушаем. Мы с интересом слушаем твой рассказ, сидя в прекрасном месте.
– Ну вот, значит, – с охотой разливался Мурзик, – а я ему говорю: «Ежели мы в Ниппуре фуража не добудем, то все, хана нам, значит, с голой задницей останемся. За Ниппуром и полей-то толком нет… Пожгли». А он и говорит: «Так-то оно так, да только сам знаешь, что будет, если мы начнем в Ниппуре фураж брать». А я и говорю: «Попытка не пытка. Я берусь. Дашь десяток?» А он рассмеялся… – Тут по лицу Мурзика пробежала улыбка, какой я у моего раба никогда не видел. – Он бороду сквозь пальцы пропустил, аж дернул, и говорит: «Бери десяток. Живой вернешься – десятником сделаю». Я и поехал…
Все остальные истории Мурзика были столь же занимательны. Он увлеченно, со слюной, повествовал об оффензивах и диффензивах, предпринимаемых высшим армейским начальством и младшему командному составу непонятных. О фураже. О провианте. Провианту уделял изнуряюще много внимания. О деревнях, где брали молоко, мясо, женщин. О женщинах. Их было много, но все казались одинаковыми – податливыми и мяконькими.
Раз у Мурзика в десятке приболел один воин. Мурзик отправил другого воина искать лекаря. Лекаря нашли, заставили хворого воина целить, а воин тот возьми да и помри, невзирая ни на какое целение. Мурзик распорядился лекаря повесить. Но мудрый сотник рассудил иначе. Велел лекаря из петли вынуть. И прав оказался мудрый сотник. Тот лекарь еще не раз жизнь мурзиковым воинам спасал. Так что не жалели кормить его из общего котла.
В одном бою сотника ранило. Бились у стен какого-то города, воины даже не потрудились узнать название. Чужеземный какой-то город. Стены у него невысокие были, из дерьма сложенные. Из кирпичей глиняных с соломой, то есть.
Тут Мурзик пустился в подробное описание осадных орудий. Их было несколько. Одно напоминало таран, другое лестницу, но оба имели разные дополнительные приспособления. Мурзику об этих приспособлениях поведал сотник.
Там-то сотника и ранило. Стрелой. Пробило кожаный доспех с нашитыми медными пластинами. Мурзик сам стрелу вытащил. Лекаря кликнули, чтоб исцелил. Спас на этот раз…
Мурзик замолчал. Бэлшуну глянул на часы, мерцавшие в углу комнаты зелеными электронными глазами. Мурзик трепался уже полторы стражи.
Бэлшуну молвил:
– То была прошлая жизнь. Теперь у тебя другая жизнь. Ты постепенно возвращаешься назад, в свою нынешнюю жизнь. Твое сознание опускается вниз, в твое тело. Оно легко опускается вниз. Легко. Неспешно. Постепенно. Ты возвращаешься. Повевели пальцами…
Мурзик упрямо лежал, как колода.
– Осторожно вдохни. Глубоко, глубоко.
Мурзик вдохнул.
– Пошевели пальцами, – повторил Бэлшуну.
Мурзик двинул рукой под пледом.
– Пошевели головой. Тихо, тихо. Вправо, влево.
Мурзик мотнул головой и застонал, как будто ему было больно. Потом открыл глаза.
– Полежи немного, отдохни, – сказал Бэлшуну. И сам рухнул в кресло. – Очень тяжелый клиент, – прошептал он.
* * *
Мурзик сел, уронил плед на пол. Полез было поднимать, но схватился за лоб.– А что это было? – спросил он.
Цира легко сошла с кресла и приблизилась к нему. Взяла за руку. За его грубую лапищу своей тонкой, теплой ручкой.
– Это была твоя прошлая жизнь, десятник, – сказала она.
– А почему… – спросил Мурзик. – А этот человек – сотник… Он кто?
– Твой близкий друг в прошлой жизни, – объяснила Цира.
Бэлшуну шумно пил воду, отдуваясь над стаканом.
– А в этой жизни он… есть?
– Нет, в этой жизни его нет, – покачала головой Цира. – Если бы был, ты сразу догадался бы об этом.
Мурзик, оглушенный, потряс головой.
Я спросил:
– Мурзик, ты хоть помнишь, где ты находишься и кто ты такой?
Он вытаращил на меня глаза.
– А то! Конечно, помню, господин.
Стало быть, в зомби его не превратили. По крайней мере, это я выяснил. Да и Цира не похожа на зомби. Не слишком понятно, почему Мурзик увидел себя воином. Неужели в прошлой жизни он был десятником? Почему же в этой народился рабом?
– Новое рождение с более низким социальным статусом не всегда является наказанием за грехи, совершенные в прошлой жизни, – сказал Бэлшуну. Я окончательно убедился в том, что он читает мои мысли. – Природа такого сложного, тонкого явления, как странствия души, нами еще не изучена. И вряд ли будет изучена в ближайшее время. Слишком много неразрешенных вопросов…
– Десятник… – сказал я. – Странно. Все записи, которые я читал, свидетельствуют о том, что большинство ваших клиентов командовали армиями или плели интриги в высших эшелонах власти.
– Это вполне объяснимо, – чуть снисходительно ответила Цира. – Ведь к учителю Бэлшуну приходят прежде всего незаурядные личности. Ничего удивительного в том, что и в прошлых жизнях они представляли собою нечто исключительное. Обыватель, серенькая мышка, к учителю Бэлшуну не пойдет. Незачем. Ведь эти двуногие животные вполне довольны своим состоянием и не ищут ничего свыше полученного от власти и пьяниц-родителей.
Я призадумался над ее словами.
Бэлшуну решительно сказал:
– Ваш раб останется у нас еще на один день. Он должен прийти в себя. Подобное тонкое переживание для него непривычно и может пагубно сказаться на его психике. Завтра он вернется к вам.
– Ну вот еще! – возмутился я. – Завтра у меня тяжелый день. Я работаю над прогнозом и возвращаюсь поздно вечером совершенно вымотанный. Я не желаю приходить в пустой дом.
Мурзик закопошился на кушетке.
– Да, – сказал он, – так не годится. Меня госпожа не для того покупала, чтобы я разлеживался, пока хозяин, себя не жалея… и обещал же я ей, что буду приглядывать за ним…
– К твоему возвращению из офиса он будет дома, – сказала Цира. – Ни о чем не беспокойся.
Я мрачно посмотрел ей в глаза. Вот ведь блядь.
А она легко поднялась мне навстречу и бесстыдно поцеловала в губы.
– Женское тело – колодезь бездонный, – шепнула она. – Сколько ни черпай, меньше не станет.
И я сразу ей поверил. Провел ладонями по ее горячим бедрам и страшно ее захотел.
– А сейчас нельзя?
– Можно, – сказала она. И взяла меня за руку. – Идем.
И мы с ней ушли в мою комнату с искусственной пальмой. А потом я взял рикшу и поехал домой. Мне было тревожно и радостно, словно я был на пороге какой-то новой, неизведанной жизни.
* * *
Настал холодный, сырой месяц бельтану. С неба сыпался то дождь, то снег. Густые серые облака не рассеивались почти две седмицы, и солнце не показывалось. Было скучно и уныло.Мурзик действительно возвратился от Бэлшуну в день Мардука к вечеру. Держался как обычно и признаков зомбированности не проявлял. Правда, стал лучше готовить. То ли Цира обучила – такие стервы всегда хорошо готовят – то ли в прошлой своей жизни насмотрелся, как мяконькие да податливые стряпают.
Ицхак решил ввести новую услугу – частное прогнозирование. За очень большие деньги любой свободный вавилонский налогоплательщик может подставить собственную жопу ветрам перемен. Для этого планируется оборудовать вторую обсерваторию. Мне было поручено разработать стандартные оси для частных запросов.
Работы поприбавилось. Я спросил Ицхака, собирается ли он повышать зарплату. Ицхак повысил на десять сиклей, будто в насмешку. Мы с ним поругались, но в общем-то я был доволен.
Несколько раз ко мне приходила Цира, и мы трахались. При мне она больше не вязалась к Мурзику, но я знал, что с Мурзиком она трахается тоже.
Ицхак взял на работу свою очкастую вешалку. Она неожиданно проявила себя дельным программистом, и я сразу перестал на нее злобиться. По работе с ней очень даже можно было общаться. На отвлеченные темы она разговаривала с большим трудом.
Аннини, смущаясь, рассказала мне, что опять забеременела. В четвертый раз.
Я спросил бывшую золотую медалистку, почему она делится этой сногсшибательной новостью со мной. Аннини залилась краской и сказала, что ей нужен совет друга. И одноклассника.
– Никак Ицхаково семя в тебе проросло, почва распаханная?
Она кивнула. Она была очень несчастна. Я похлопал ее по плечу.
– Не говори об этом мужу, Аннини. И Иське не говори. Муж тебя побьет, а Иська будет требовать, чтобы ты ему ребенка отдала. Семиты помешаны на детях.
Аннини высморкалась и благодарно сказала мне, что теперь ей стало значительно легче.
Пригретая безответственным Мурзиком серая кошка в очередной раз принесла потомство. На сей раз она выродила шесть угольно-черных котят прямо в нашем шкафу. Я вытаскивал чистую рубаху, и тут-то эти козявки посыпались мне на руки.
Я рассвирепел и велел Мурзику немедленно утопить ублюдков. Но у котят уже открылись глазки, мутно-небесной синевы, и мой раб наотрез отказался это делать. Упрямо бубнил, чтобы я сам их, значит, топил, коли не жаль мне живого дыхания…
Кошка, прибежавшая из кухни, смотрела на нас вытаращенными янтарными глазами.
Сам я никого топить не могу. У меня ранимая душа.
– Небось, когда прораба живьем сожгли, так не кобенились и чувствительных из себя корчили, – сказал я.
Мурзик принял у меня из рук котят. Живым клубком они поместились в его ладонях.
– Так то прораб… – сказал Мурзик, вздыхая. – А то кошенёнки…
* * *
– Я знал, что вы вернетесь, – энергично приветствовал меня учитель Бэлшуну и потряс мою руку. – Проходите. Друг мой, я рад вам сердечно.Я протиснулся боком в дверь. Могучая витальность учителя Бэлшуну подавляла меня.
– Прошу простить за беспорядок, – говорил Бэлшуну, громко топая по комнате и собирая разбросанные повсюду книги и магические предметы. – Не ждал посетителей. Но вы не думайте, – он выпрямился и на мгновение глянул мне в глаза, да так, что дух у меня захватило, – я действительно рад вам.
– Я взял два выходных, – сказал я. – Видите ли… по зрелом размышлении… прошлые жизни… Конечно, мой раб – ничтожество, поэтому и… А Цира утверждает, будто великое прошлое и божественная кровь…
– Цира исключительно одаренная девушка, – серьезно сказал учитель Бэлшуну. – Во время моих сеансов она иногда видит, как душа выходит из тела и созерцает оставленный ею бренный сосуд. В эти мгновения душа одновременно и беззащитна – вследствие удивления, владеющего ею, – и всесильна, ибо неподвластна земным законам.
– Видите ли… – продолжал мямлить я.
Но учитель Бэлшуну все знал не хуже моего.
– Разумеется, друг мой. Такой незаурядной личости, как вы, необходимо заглянуть в свои прошлые воплощения. Вам могут приоткрыться такие тайны… Не исключено, что это изменит всю вашу жизнь. Да. Это может изменить всю вашу жизнь.
Я немного струхнул. Мне вовсе не хотелось менять мою жизнь. Тем не менее у меня хватило сил лицемерно обрадоваться известию.
– Нам необходимо немного подготовиться, – сказал учитель Бэлшуну. – Я предлагаю вам посидеть со мной часок в библиотеке, побеседовать. Затем мы перейдем в лабораторию и…
Библиотека учителя Бэлшуну представляла собой огромную комнату, мрачную, как склеп. Шкафы стояли полупустые, а книги – гигантские тома и затрепанные издания в бумажных переплетах – валялись в беспорядке на полу, на креслах, на подоконнике. Их покрывал густой слой пыли.
Я чихнул. Никогда не знал, что у меня аллергия на пыль.
Учитель Бэлшуну уютно устроился на грязном полу среди книжных развалов и принялся рассказывать мне о своих учениках и клиентах.
Путешествия в прошлые жизни были настолько захватывающими, что я заслушался, изнемогая от зависти. Ожидание томило меня: когда же и я?.. Если все эти торговцы подержанными автомобилями, мелкая храмовая прислуга, мойщики стекол, разносчики товаров по адресам, водители трейлеров, реставраторы по изразцам, журналисты заштатных газетенок и прочий сброд были в прошлой жизни принцами и принцессами крови, черными рыцарями, воинами Несокрушимой Тысячи императора Наву, великими актерами и певцами, вольными путешественниками – открывателями новых берегов, ну – на худой конец, придворными, музыкантами, в самом крайнем случае – богатыми купцами, – если все они хоть на миг согрелись величием прошлых воплощений, то какое же великолепное прошлое ожидает меня! Меня, о котором Цира говорит «невероятные вещи»!..
Потомив еще с полчасика, учитель Бэлшуну пригласил меня в лабораторию. Сказал, что достаточно сосредоточился и настроился на работу.
Я неловко спросил его о деньгах. Он рассмеялся.
– Друг мой, у меня их столько, что я могу приплачивать клиентам, лишь бы приходили. Ведь каждый опыт возвращения в прошлые жизни добавляет что-то в бесценную копилку знаний, которую я собирают уже не первый год.
Больше я с ним о деньгах не заговаривал.
Он уложил меня на кушетку и закутал пледом. Точь-в-точь как Мурзика. После чего встал в головах и начал ворковать, уговаривая быть совершенно расслабленным в этом прекрасном месте.
Я лежал, тяжелый, как полено. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. И в то же время всякая материальность как будто оставила меня. Мне вдруг стало казаться, что я воспаряю над кушеткой. Вместе с пледом. Все окружающее перестало для меня существовать. Я был всем и ничем. Мне было очень хорошо.
Потом я начал медленно снижаться. Голос друга и путеводителя посоветовал мне ласково:
– Взгляните себе под ноги. Что вы видите?
Я посмотрел себе под ноги. И увидел. Сперва смутно, потом все более и более отчетливо.
– Я вижу пол, – сказал я моему другу.
Он обрадовался:
– Расскажите нам об этом прекрасном поле.
– Это дощатый пол, – охотно начал я. – Он темный от времени, склизкий. Он мокрый. И теплый. Я стою на нем в сапогах. Сапоги мои грязны.
– Поднимите глаза выше. Посмотрите на свои ноги, руки. Оглядитесь по сторонам. Что вы видите?
Я начал озираться. Повертел перед глазами растопыренными пальцами. То, что я увидел, мне не слишком понравилось. Мне не захотелось рассказывать об этом.
А мой друг пророкотал весело:
– Мы с интересом ожидаем вашего рассказа, находясь здесь, в прекрасном месте.
– Ну… – занудил я, совсем как Мурзик. – Это… Руки у меня, значит, красные, распаренные. В мозолях. Я нахожусь в городской бане. Я банщик. Я подаю тазы и шайки, приношу мыло. Я вижу множество голых мужиков…
– Это аристократическая баня?
– Да нет, какая там аристократия, господин… Так, фигня. При государе императоре-то, при Наву, помните? Наоткрывали этих бань, ну, общественных, чтобы народ, значит, вшей по улицам не трусил… Вот в такой общественной, прости Нергал, баньке и подвизаюсь. Народишко грубый, хамоватый, мытья не любит. А то! С них же за это трудовую деньгу дерут. А коли патруль на улице на ком вошь обнаружит – в тюрьму посадят. Непременно. В яму. И засекут кнутом, чего доброго. Вот и ходят в баньку-то. Скрипят, а ходят. Такие дела, господин… Давеча мы с моим напарником друг другу чуть бороды не поотрывали… – Я захихикал. История вдруг показалась мне забавной. – Напарник-то пьяный пришел. Ну, я тоже выпивши был. Слово за слово, сцепились – за что уж, и не вспомнить. За бороды друг друга, значит, волтузим. В парилку влетели. Там пар, сыро, народу голого полно. А мы в сапогах да ватниках. Повалились на пол и покатились. Он до горячего бассейна докатился и сверзился, только брызги полетели! «Ой, – вопит, – сичас сварюсь! Братушка, вынимай меня!» Я его вытащил… Мужики хохочут, с полок падают, как те клопы…
В таком духе я продолжал с полстражи. Потом учитель Бэлшуну начал выводить меня обратно, в нынешнюю жизнь:
– Я хочу, чтобы вы знали – то была прошлая жизнь. Сейчас у вас другая жизнь. Сейчас вы вернетесь в ваше нынешнее воплощение. Позвольте вашему сознанию вернуться в ваше тело. По хлопку… алеф… бейс… гимл!
Он хлопнул в ладоши. Я открыл глаза. Учитель Бэлшуну ободряюще улыбался мне, но я видел, что он растерян. Я и сам был здорово обескуражен. Мне почему-то было очень стыдно. Как будто меня застукали за онанизмом.
Я резко сел на кушетке. Голова у меня закружилась, и учитель Бэлшуну торопливо подхватил меня, не дав упасть.
– Тише, тише, друг мой…
– Что это было? – спросил я, лежа в его объятиях и глядя на него снизу вверх умоляющими глазами.
– Только сон, – ответил он, почти матерински.
– Нет, это был не сон, – возразил я и забарахтался. – Да пустите же, больше не кружится.
– Вы не упадете?
– Да нет, со мной уже все в порядке. Все прошло.
Он уложил меня обратно на кушетку и сел в ногах.
– Вы знаете, – упрямо повторил я, – что это не сон. Это подлинное путешествие. Такое же подлинное, как у всех остальных. Я был там. Я осязал этот склизкий пол, эти горячие шайки с водой, слюнявую бороду моего напарника… Слышал, как гулко отдается хохот по всей бане. Я был там! Я там был! Я был этим…
Мои губы искривила судорога. Я не мог больше говорить. Я чувствовал себя глубоко униженным.
Учитель Бэлшуну взял меня за руку.
– Друг мой, – проговорил он прочувствованно, – я удивлен не меньше вашего.
– Обещайте мне… – пролепетал я. – Обещайте, что об этом никто не узнает…
– Разумеется. Строго конфиденциально.
– И Цира… Цира тоже.
– Цира? – Он поднял брови. – Помилуйте! Вы стесняетесь Циры? Это все равно, что стыдиться медсестры! Она научный работник.
– Ну… Мы с ней… иногда… Мне бы не хотелось, чтобы она знала обо мне такое…
Он беспечно махнул рукой.
– Да бросьте вы! Цира может что-нибудь посоветовать. В конце концов, она может найти этому объяснение. Да и то, дружище, – он опять сжал мой локоть, – ведь это только одна из множества ваших жизней. Вы можете прийти ко мне на следующей седмице и мы с вами попробуем снова. Отправитесь в другую жизнь. Я уверен, что в вас воплощена очень древняя душа. Цира – та просто видит это. Я непременно приглашу ее на следующий сеанс. Она может углядеть что-то, чего мы с вами при всем желании разглядеть не в состоянии.
Я сдался.
– Ну, хорошо… Только мне бы не хотелось, чтобы Цира…
– Возможно, ваше новое путешествие доставит вам иные, более приятные воспоминания.
Я попробовал сесть. Мне это удалось. Голова больше не кружилась. Только на душе остался противный осадок. Будто банная мокрота пристала к пальцам и никак не хотела сходить.
* * *
Не ведая ни о какой банной мокроте, Мурзик, тем не менее, о моей ходке к учителю Бэлшуну проведал. Не иначе, как от Циры. Дня полтора вокруг меня вился, не знал, как подступиться. А потом вдруг незатейливо повалился мне в ноги и стал упрашивать, чтоб я и ему, значит, дозволил опять к учителю Бэлшуну сходить.Я удивился. Поглядел сверху вниз на мурзиков толстый загривок.
– Что, Мурзик, еще в какую-нибудь жизнь попутешествовать хочешь? Может, ты в позапрошлом воплощении и вовсе министром был, а? А то и императором!
Мурзик поднял голову. На лбу у него осталось красное пятно.
– Не, – вымолвил он. – Мне и та жизнь сгодилась, первая…
– Понравилось десятком командовать?
– Не, – снова повторил мой раб, – что там, командовать… Я, это… Я по сотнику стосковался. Ну так стосковался – мочи нет! – Для убедительности Мурзик ухватил себя за рубаху и сжал пальцы покрепче. – В груди все горит. Родное же сердце, близкий человек…
– У тебя точно не все дома, Мурзик. Я серьезно говорю. Этот твой сотник вот уж поколений пять назад как помер. Как ты можешь по нему скучать?
Мурзик упрямо мотал головой.
– Ну и пусть, пусть он помер, так ведь в той-то жизни, что у учителя Бэлшуну, – там-то он живой…
– Учитель Бэлшуну занят важной научной работой. Твоя прошлая жизнь ему совершенно неинтересна. Для науки перевоплощений серое бытие какого-то десятника, Мурзик, не представляет ни малейшей ценности.
– Ну… а если вы ему записку напишете? Вам-то он не откажет. А я уж за то… ноги вам буду мыть и воду пить, богами клянусь!
– Ты понимаешь, Мурзик, о чем просишь?
Мурзик безмолвно вылупил глаза.
– Ты понимаешь, Мурзик, что я не могу выставлять себя перед господином Бэлшуну потворщиком твоих рабских капризов?
Мурзик вздохнул, встал и уныло поплелся на кухню.
Оставшись один, я растянулся на диване. Стал думать, глядя в потолок. На потолке у меня жил паук. Ленивый Мурзик до сих пор не озаботился его снять, а кошке было все равно.
Я слышал, как Мурзик на кухне сюсюкает с этой хвостатой потаскухой.
Ладно. Положим, учитель Бэлшуну рассказал Цире о том, что я путешествовал в прошлое. И о моем позоре рассказал ей, конечно, тоже. А Цира, ложась под моего раба, поведала обо всем Мурзику.
А может быть, не обо всем…
С другой стороны, путешествие в позапрошлую жизнь может быть опасным. Более глубокое погружение во тьму веков, то, сё… Но не могу же я навсегда остаться бывшим банщиком!
– Мурзик! – рявкнул я.
Мурзик появился в комнате. Он глядел себе под ноги и вообще всячески показывал свое уныние.
– Ты, наверное, считаешь, Мурзик, что мы, рабовладельцы, все как один изверги и негодяи, – начал я. – Такое мнение глубоко ошибочно. Оно основано на твоем преступном прошлом, Мурзик.
Мурзик поднял голову. Он явно ничего не понял из сказанного.
Я нацарапал на обломке влажной глины записку. Просил учителя Бэлшуну уделить моему рабу еще толику времени. Мол, это связано с экспериментом над моими собственными путешствиями. Позволял, кстати, проводить с Мурзиком более жесткие опыты, чем со мной. Пусть учитель Бэлшуну не боится причинить этим мне ущерб, поскольку раб застрахован, да и срок гарантии на него еще не истек.
– Гляди, пальцами не затри, глина еще свежая, – наставил я моего раба. – Завтраком меня накормишь, посуду приберешь – и можешь идти к господину Бэлшуну. И веди себя там прилично.
Мурзик просиял. Открыл рот – хотел сказать что-то, но подавился и передумал. Я видел, что он был счастлив.
* * *
Вечером следующего дня ко мне заглянул Ицхак. Просто так заглянул, посидеть, как он объяснил.В трусах и майке я восседал на диване. Ноги мои, которые, по правде сказать, давно не мешало вымыть, нежились в тазу с горячей водой. Стоя рядом на коленях, Мурзик усердно отмывал их. Я шевелил пальцами, чтобы Мурзику было удобнее отмывать.
Ицхак примостился рядом на табурете, рассеянно наблюдая за этой патриархальной процедурой. Похоже было, что он думает о чем-то другом.
– Вот, Изя, – сказал я, – твоя темпоральная лингвистика в действии.
– А? – Ицхак посмотрел на меня так, будто я его разбудил.
– Знаешь присловье «ноги мыть и воду пить»?
– Знаю…
Ицхаку было совершенно безразлично.
– Да что тебя гложет, Иська?
Он посмотрел на Мурзика, будто решая, стоит ли начинать разговор при рабе. Наконец, махнул рукой: какая разница. Все равно Мурзик в курсе всех наших дел.
– Да девка эта, Луринду, – начал он. – Маме она не нравится. Да и мне самому… Видишь ли… А тут еще карьера у нее в рост пошла… Ну нельзя на такой жениться, нельзя! Всю кровь из тебя высосет, в тряпку превратит, ноги вытирать начнет…
– Начнет, – убежденно сказал я. – Да брось ты ее.
– «Брось»! – Он посмотрел на меня страдальчески. – Знаешь, как она трахаться здорова?
– Будто других радостей в жизни мало, кроме как об эту доску биться. Да ты, Иська, может быть, в прошлой жизни императором был… а здесь по какой-то программистке с прыщами вместо сисек сохнешь…
– Каким еще императором?
Я принялся рассказывать ему об учителе Бэлшуну. Подробно описывал те истории, которые в «Главной книге» прочел.
Мурзик вытащил мои ноги из таза, обтер их полотенцем и облачил в чистые носки. Потом со вздохом поднес ко рту таз с нечистой жидкостью и начал пить.
Ицхак удивленно посмотрел на него, потом на меня.
– Он что, всю воду из таза выпьет?
– Не знаю. – Я пожал плечами. – А что? Говорю же тебе, темпоральная лингвистика в действии. Мудрость предков налицо.