– Убить их! – ответили многочисленные голоса.
– Взять этих людей!
Они бросились к нам, и сеньор уже готовился обнажить свой нож, но я удержал его руку:
– Бога ради, остановитесь! Если вы тронете хоть одного из них, они немедленно убьют всех нас.
– Они это сделают в любом случае, – ответил сеньор, – впрочем, как хотите.
Пришедшие с Зибальбаем его сторонники расступились, и мы вчетвером остались одни.
– Трусы! – воскликнул Зибальбай и, выхватив нож, уложил на месте того, кто шел впереди (как я узнал потом, важного сановника, начальника стражи).
Но вслед за тем его схватили и обезоружили, схватили также сеньора и меня и потащили к алтарю. На свободе оставалась только одна Майя. Почему-то никто даже не дотронулся до нее.
– Что сделать с этими людьми? – вторично спросил Тикаль.
– Убить их! – еще громче отвечал народ.
Над нашими головами замелькали ножи, когда раздался голос Майи:
– Постойте! Не оскверняйте алтаря кровью невинных людей… Или вы забыли закон, что никто не может быть предан смерти без суда в совете и перед лицом касика? А этих людей судили? Они могли оправдаться?.. Если мой отец низложен, то не Тикаль, а я – его наследница, я – ваш касик.
– Майя, ты верно говоришь в отношении твоего отца! – ответил Тикаль. – Но эти двое – чужестранцы, к ним наш закон не относится, и народ вправе их сейчас же казнить.
– Говорю тебе, что они неповинны, что если есть тут виновные, то это скорее мой отец и я. Не начинай своего правления убийством. Мы обещали им обоим безопасность, а если они будут осуждены на смерть, то и я умру с ними.
В ее руках блеснул кинжал; в толпе раздались некоторые одобрительные возгласы:
– Верно верно! После Зибальбая ты – наша повелительница.
В воздухе надо мной продолжали висеть несколько поднятых ножей. Я считал свою жизнь конченной, но суждено было иначе. До моего слуха, всегда очень тонкого, долетели несколько слов, которыми обменялись между собой Тикаль и Нагуа. Я мог слышать, так как был ближе других к ним.
– Она исполнит свою угрозу, – говорила Нагуа, – и это будет твоей гибелью. Ее отца ненавидят, а ее все боготворят!
– Зачем ей жертвовать жизнью за благо чужеземца? – с недоумением спросил Тикаль.
– Кто знает! Он – ее друг, а женщина иногда способна отдать жизнь за друга! – с улыбкой ответила Нагуа, – Делай как знаешь, но я думаю, что если Майя умрет, то и нам не видать завтрашнего дня.
Я очень испугался за судьбу сеньора, когда заметил полный ненависти взгляд, которым посмотрел на него Тикаль. Обращаясь к Майе, он сказал:
– Ты взываешь к законам страны для своего отца, себя и этих пришельцев?.. Завтра мы пригласим судей и здесь, в присутствии народа, произведем суд.
– Нет, Тикаль, так нельзя! – возразила Майя/ – Для нас четверых, высших братьев, есть только один суд – это совет Сердца, заседающий в святилище, который должен состояться на восьмой день после поднятия вод… Не так ли, братья мои?
– Если они также члены Братства, то это так! – послышались голоса.
– Пусть будет так! – решил Тикаль. – А до тех пор я должен взять вас под стражу.
Майя поклонилась ему, а потом народу, говоря:
– Прощайте. Если вы не увидите нас больше, то знайте, что я и отец преданы смерти Тикалем, который захватил наше место. Поручаю вам отомстить за нас!
XVII. Проклятие Зибальбая
XVIII. Заговор
– Взять этих людей!
Они бросились к нам, и сеньор уже готовился обнажить свой нож, но я удержал его руку:
– Бога ради, остановитесь! Если вы тронете хоть одного из них, они немедленно убьют всех нас.
– Они это сделают в любом случае, – ответил сеньор, – впрочем, как хотите.
Пришедшие с Зибальбаем его сторонники расступились, и мы вчетвером остались одни.
– Трусы! – воскликнул Зибальбай и, выхватив нож, уложил на месте того, кто шел впереди (как я узнал потом, важного сановника, начальника стражи).
Но вслед за тем его схватили и обезоружили, схватили также сеньора и меня и потащили к алтарю. На свободе оставалась только одна Майя. Почему-то никто даже не дотронулся до нее.
– Что сделать с этими людьми? – вторично спросил Тикаль.
– Убить их! – еще громче отвечал народ.
Над нашими головами замелькали ножи, когда раздался голос Майи:
– Постойте! Не оскверняйте алтаря кровью невинных людей… Или вы забыли закон, что никто не может быть предан смерти без суда в совете и перед лицом касика? А этих людей судили? Они могли оправдаться?.. Если мой отец низложен, то не Тикаль, а я – его наследница, я – ваш касик.
– Майя, ты верно говоришь в отношении твоего отца! – ответил Тикаль. – Но эти двое – чужестранцы, к ним наш закон не относится, и народ вправе их сейчас же казнить.
– Говорю тебе, что они неповинны, что если есть тут виновные, то это скорее мой отец и я. Не начинай своего правления убийством. Мы обещали им обоим безопасность, а если они будут осуждены на смерть, то и я умру с ними.
В ее руках блеснул кинжал; в толпе раздались некоторые одобрительные возгласы:
– Верно верно! После Зибальбая ты – наша повелительница.
В воздухе надо мной продолжали висеть несколько поднятых ножей. Я считал свою жизнь конченной, но суждено было иначе. До моего слуха, всегда очень тонкого, долетели несколько слов, которыми обменялись между собой Тикаль и Нагуа. Я мог слышать, так как был ближе других к ним.
– Она исполнит свою угрозу, – говорила Нагуа, – и это будет твоей гибелью. Ее отца ненавидят, а ее все боготворят!
– Зачем ей жертвовать жизнью за благо чужеземца? – с недоумением спросил Тикаль.
– Кто знает! Он – ее друг, а женщина иногда способна отдать жизнь за друга! – с улыбкой ответила Нагуа, – Делай как знаешь, но я думаю, что если Майя умрет, то и нам не видать завтрашнего дня.
Я очень испугался за судьбу сеньора, когда заметил полный ненависти взгляд, которым посмотрел на него Тикаль. Обращаясь к Майе, он сказал:
– Ты взываешь к законам страны для своего отца, себя и этих пришельцев?.. Завтра мы пригласим судей и здесь, в присутствии народа, произведем суд.
– Нет, Тикаль, так нельзя! – возразила Майя/ – Для нас четверых, высших братьев, есть только один суд – это совет Сердца, заседающий в святилище, который должен состояться на восьмой день после поднятия вод… Не так ли, братья мои?
– Если они также члены Братства, то это так! – послышались голоса.
– Пусть будет так! – решил Тикаль. – А до тех пор я должен взять вас под стражу.
Майя поклонилась ему, а потом народу, говоря:
– Прощайте. Если вы не увидите нас больше, то знайте, что я и отец преданы смерти Тикалем, который захватил наше место. Поручаю вам отомстить за нас!
XVII. Проклятие Зибальбая
Мне помогли подняться с земли.
– Смерть была близка! – заметил сеньор не то с улыбкой, не то с сожалением.
– Она и остается близко! – ответил я ему. – Но мы выиграли пока несколько дней.
Благодаря Майе!
Нас отвели в небольшую комнату на вершине пирамиды, предназначенную для стражи, и закрыли за нами тяжелую дверь. Зибальбай молча опустился на скамейку, пристально глядя в стену. Можно было думать, что он способен видеть сквозь препятствие. До нас доносился шепот спускавшихся по лестнице людей.
– Вы спасли на время нашу жизнь, – обратился сеньор к молодой девушке, – но что делать теперь?
– Не знаю! В пирамиде есть комната, где нас будут держать до дня суда… Я так думаю, потому что они не решатся оставить нас на свободе, опасаясь волнений.
Не успела она закончить этих слов, как открылась дверь и вошел Тикаль в сопровождении Маттеи и еще нескольких знатных людей.
– Что вам угодно? – спросил их Зибальбай.
– Чтобы вы последовали за мной, – ответил Тикаль. – А у тебя, Майя, прошу прощения, что подвергаю заключению тебя и твоего отца, но у меня нет иного средства спасти вас от народной мести.
– Нам не мести народа надо страшиться, а твоей ненависти!
– В твоей власти ее уничтожить!
– В моей власти, быть может, но не в моем желании!
Через прилегающее небольшое помещение, в котором жили очередные дежурные жрецы, и сквозь искусно сделанную в задней стене раздвижную дверь нас привели к крутой лестнице, ведущей вниз. Через двадцать ступеней оказалась еще дверь, потом узкий проход, затем опять дверь и внутренняя лестница. После нескольких таких переходов мы остановились перед широкими дверьми, за которыми была расположена очень большая комната со многими дверьми по бокам; некоторые были открыты и вели в другие, небольшие комнаты, некоторые были закрыты. Большая комната, как я узнал позднее, некогда служила для собраний жрецов, но теперь их было уже так мало, что они в ней совершенно не нуждались и комната служила темницей для знатных преступников. Освещена она была несколькими серебряными светильниками. В разных местах стояли столы и скамейки. Маттеи указал нам еще на несколько меньших комнат, которые должны были служить нам спальнями. Он же обещал присылать нам пищу.
После этого нас оставили одних.
– Теперь его час, – сурово произнес Зибальбай, – но пусть Тикаль молит богов, чтобы мой час никогда не наступал!
Он отошел в сторону и опустился на одно из приготовленных лож, Майя направилась к нему, желая услужить и помочь, но он отогнал ее прочь, и она снова вернулась к нам.
– Грустное место, – заметил сеньор шепотом, так как вследствие эха громкий говор звенел по всей комнате. – Но как оно ни мрачно, все же пока безопаснее, чем был освещенный солнцем верх пирамиды с ножами у горла.
– Здесь в полной безопасности сохранятся наши кости до окончания мира! – с горькой усмешкой проговорила Майя. – Здесь смерть сторожит людей, и отсюда нет спасения. Не была ли я права, предостерегая вас от нашего города и его обитателей? Я предупреждала вас обоих, а теперь вы своей жизнью заплатите за свое безумие.
– Чему быть, тому не миновать! – сказал сеньор. – Я надеюсь, что худшее прошло и что нас не убьют. На нас накинулись из-за резкости вашего отца, но теперь несчастье укротит его.
– Никогда! Ведь они правы: он безумец, как и вы, Игнасио… Лучше осмотрим нашу темницу, я ее еще никогда не видела.
Она взяла один из светильников и стала обходить комнату. Напротив тех дверей, через которые мы вошли, были совершенно такие же. Сквозь щели до нас дошел свежий воздух, по-видимому извне.
– Куда они ведут? – спросил я.
– Не знаю. Быть может, в святилище, через потайной ход. Вся пирамида полна комнат, служивших складами оружия и припасов; здесь же хоронили жрецов….
Шаг за шагом мы обходили комнату, стараясь попасть во все встречные двери. Одна из них не была закрыта на замок, и мы вошли. На длинных полках мы нашли множество свернутых в трубки рукописей, под толстым слоем пыли. Открыв наудачу одну из них, Майя показала нам оригинальный способ художественного письма.
– Этой рукописи много веков! – сказала Майя. – Чтобы не скучать, мы будем изучать историю…
И она с пренебрежением бросила на пол бесценную рукопись.
Соседняя дверь, деревянная, была закрыта, но сильный удар ногой вышиб замок, и мы вошли в новую небольшую комнату, где лежали перевязанные желтыми и красными лентами металлические бруски.
– Медь и свинец! – сказал сеньор, глядя на них.
– Нет! – возразила Майя. – Золото и серебро, за которыми вы так гонитесь по ту сторону гор… Смотрите, что написано на стене: «Получено с южных рудников, отложено отдельно для храма Сердца и для храмов Востока и Запада».
Я не верил своим глазам. В одной кладовой, притом всеми забытой, золота было больше чем достаточно, чтобы привести в исполнение мои самые смелые планы.
– Быть может, вы это все получите, Игнасио, но я боюсь, что здесь вы найдете себе только могилу, как и я, и сеньор!
Продолжая осмотр, мы наткнулись на кладовую с разными сосудами, употреблявшимися при богослужении, очень тонкой и чеканной работы, золотыми и серебряными. Сеньор случайно толкнул ногой какой-то большой ящик, который оказался незапертым. В нем мы увидели священные одежды жрецов, тканные золотом, и пояс с крупнейшими изумрудами. Майя взяла пояс и передала мне со словами:
– Это очень пойдет вам, наденьте пояс, ведь он вам нравится!
Я взял пояс и надел, но не поверх одежды, а под нее. Впоследствии я этими изумрудами заплатил за асиенду и окружающие ее земли. Вот происхождение того изумруда, который теперь принадлежит вам, сеньор Джонс.
Шум шагов заставил нас прекратить поиски. В комнату вошли люди, принесшие несколько блюд с кушаньями. Они дожидались, пока мы не насытились, потом собрали остатки еды и посуду, наполнили светильники маслом и ушли, за все время не проронив ни одного слова, ни доброго, ни худого.
Посидев еще некоторое время, мы разошлись по своим отдельным комнатам и кончили тем, что заснули. Потом встали, разговаривали, ели, когда нам приносили еду, ложились спать и опять вставали, совершенно потеряв счет часам и дням, так как к нам не проникал ни один луч дневного света.
Судя по числу приходов тюремщиков с едой, должен был, по моему расчету, идти третий день, когда к нам опять пришел Тикаль, в сопровождении всего четырех стражников.
– Их немного, но достаточно, чтобы нас прирезать! Нам нечем защищаться! – сказал сеньор.
У нас действительно было отобрано все оружие.
– Не бойтесь, друг, – успокоила его Майя, – они не сделают этого так открыто.
– Что тебе нужно, предатель? – грозно спросил Зибальбай. – Если ты пришел убить меня, то действуй скорее, потому что я должен предстать пред лицами богов, которых я молю о мщении за меня!
– Я не убийца! Если ты умрешь, то только согласно закону, который ты нарушил… Мне хочется переговорить с тобой наедине.
– Говори при них или сохрани свои слова несказанными! Тикалю пришлось уступить. Он велел страже отойти в сторону и тихо заговорил.
– Слушай, Зибальбай! Позавчера утром я видел твою дочь на вершине пирамиды и говорил ей, что люблю ее по-прежнему и что взял себе другую жену только поверив словам Маттеи. Я сказал ей, что если она согласится быть моей женой, то я отпущу Нагуа, а тебе уступлю место касика на всю твою жизнь. Я сказал ей также, что если она откажется, то я буду врагом тебе, ей и ее друзьям. Она ответила с презрением. Что случилось затем, ты сам знаешь.
Зибальбай повернулся к Майе.
– Этот человек говорит правду?
Она собиралась отвечать, не знаю что, но Тикаль продолжал:
– К чему ее ответ? Этот чужеземец (тут он указал на меня) слышал мои слова. Теперь я вновь повторю свое предложение, на тех же условиях. Все это я готов сделать из любви к ней, потому что она свет моих очей, дыхание моей груди, и без нее нет мне никакой радости в жизни.
Зибальбай сложил руки и громко воскликнул:
– Благодарю вас, о боги, что услышали мои молитвы и указали путь к устранению междоусобицы! Возьми Майю, Тикаль, если ты хочешь. С Маттеи придется бороться, но вместе мы его легко одолеем! Радуйся, Игнасио, ты совершишь свое великое дело!
Я не радовался, потому что знал, что моя мечта будет принесена в жертву прихоти женщины. Поэтому я сказал Зибальбаю:
– Погоди. Майя еще ничего не сказала.
– Что же ей говорить?
– То же, что я позавчера сказала Тикалю, – медленно заявила девушка, – что мне нет до него дела.
– Нет дела! Нет дела! Ты забыла, дочь, что он – твой жених?
– Отец, я не выйду замуж за человека, который изменил клятве и не мог подождать всего один год.
– Будь благоразумна! Тикаль ошибся и теперь хочет все исправить. Я ему прощаю, ты тоже должна простить… Не думай больше, Тикаль, о сумасбродстве девчонки, а вели принести пергамент и чернил, чтобы написать договор. Я стар, и у меня мало времени; не пройдет, пожалуй, и года, как ты получишь по праву то, чего теперь добиваешься силой.
– Я принес с собой договор, но Майя согласна?
– Да, да, она согласна!
– Я не согласна, отец! Я обращусь к народу за защитой, я лучше наложу на себя руки.
– Тикаль, оставь нас на некоторое время. Она с ума сошла. Вернись через несколько часов, она будет тогда иного мнения.
Когда мы опять остались одни, он обратился к дочери:
– Твои уста произнесли ложь, когда ты говорила, что не хочешь идти за Тикаля, потому что он не сдержал данного тебе слова. Твой отказ имеет другую причину. Здесь замешан этот белый человек, которого в его собственной стране зовут Джеймсом Стриклендом. Ты так долго смотрела на него, что уже не можешь выкинуть его образ из своей груди. Правду ли я говорю?
– Правду, отец. Тебе я не буду лгать!
– Я очень огорчен за тебя и за этого белого человека, если только он не видел в тебе временной забавы, но ты должна подчиниться требованию общего блага. Твои желания ничто в сравнении с исполнением пророчества о спасении и восстановлении могущества нашего народа. Неужели все мои планы должны рушиться из-за упорства сумасбродной девушки?
– Мой долг себе самой и тому, кого я люблю, выше моих обязанностей по отношению к тебе и выше твоих мечтаний о народном счастье. Проси все что хочешь, даже жизнь мою, и я повинуюсь, но только не это.
– Чем я могу убедить эту упрямую девчонку?.. Хоть вы скажите ей, белый человек, что отказываетесь от нее. Я надеюсь, что ваше сердце мужественно и что вы поймете, о каких важных вопросах идет речь?
– Зибальбай, мне предстоит огорчить вас, но судьба моя связана с судьбой Майи и я не могу убедить ее выходить замуж за ненавистного ей человека.
– Слушай теперь ты, друг Игнасио. Ведь ты не влюблен подобно твоему белому брату. Научи их, что надо приносить в жертву собственные прихоти , когда затронуто столь важное дело. Ведь ты сам заинтересован в успехе… Я тебе отдам все сокровища, которые находятся здесь, и мечта твоей жизни, из-за которой ты столько перенес, будет исполнена. Скажи мне те слова, которые нужно произнести, чтобы склонить мою дочь или ее обожателя на нашу сторону… Иначе через несколько дней нам всем предстоит вместо торжества позорная смерть от руки Тикаля и его сторонников.
Сердце мое замерло. Он говорил правду. Если Майя примет предложение Тикаля, то мой народ будет спасен от тяжелого ига иноплеменников. Но что я мог поделать с ней? Что может поколебать любящее женское сердце?
Но в отношении моего друга дело обстояло иначе. Я ему собирался сказать, что от одного его слова зависит не только моя жизнь, но и жизнь целого народа, что нельзя ему, белому, ожидать счастья от любви цветной девушки и что лучше ему с ней расстаться для их же обоюдной пользы.
Майя точно читала мои мысли и сказала:
– Игнасио, помни свою клятву!
Тут я вспомнил свои слова, сказанные в пустыне, и ответил Зибальбаю:
– Я не могу помочь твоему желанию, потому что обещал не становиться между твоей дочерью и моим другом. Сегодня, во второй раз в моей жизни, женщина разрушает все мои надежды, столь близкие к осуществлению, но я ничего не могу изменить.
Зибальбай мне ничего не сказал, но обратился к сеньору:
– Белый человек, вы слышали слова своего друга, они должны сильнее всяких просьб проникнуть в вашу душу. Но если вы будете упорствовать, я скажу все Тикалю и отдам вас в его распоряжение. А он мстителен и не постесняется принять все меры, чтобы вас убрать. Вас ожидает смерть. В последний раз спрашиваю вас, что вы выбираете: жизнь или смерть?
– Смерть лучше! – твердо ответил сеньор Джеймс. – Мне очень жаль вас, Зибальбай, и еще больше вас, друг мой Игнасио. Но, видно, такова судьба! Если Игнасио не может забыть своей клятвы, то как я могу нарушить свое обещание, которое дал Майе? Трусость нигде не уместна – и здесь также. Если только Майя не откажется от меня, то я буду ей верен до самой смерти.
– Я буду твоей в жизни и после смерти! Делай, отец, что хочешь, пусть даже умертвят его, но я не отдамся Тикалю живой и в долине смерти найду избранного супруга.
Зибальбай вскочил с места и, сверкая глазами, громко произнес:
– При последнем твоем издыхании я буду призывать на тебя и твоих детей проклятие богов. Пусть сердце твое разрывается на части от горя, имя твое пусть будет словом позора, пусть слова в твоих устах будут пеплом!.. Мне кажется, что я предвижу будущее! Ты достигнешь своей цели, ты с помощью обмана станешь его женой, он будет некоторое время близок тебе, но ты должна будешь заплатить за это дорогой ценой, – которую с тебя спросят и которую ты дашь, – ценой гибели всего твоего народа!
– Отец, пощади! Возьми назад твои слова!
– У меня столько же жалости к тебе, сколько у тебя – к моим сединам и моим печалям. Ты не щадишь меня, а я должен дать тебе пощаду? Пусть мое проклятие разобьет твое сердце и сердце того, кто отнял тебя у меня!
И он тяжело свалился на пол.
– Смерть была близка! – заметил сеньор не то с улыбкой, не то с сожалением.
– Она и остается близко! – ответил я ему. – Но мы выиграли пока несколько дней.
Благодаря Майе!
Нас отвели в небольшую комнату на вершине пирамиды, предназначенную для стражи, и закрыли за нами тяжелую дверь. Зибальбай молча опустился на скамейку, пристально глядя в стену. Можно было думать, что он способен видеть сквозь препятствие. До нас доносился шепот спускавшихся по лестнице людей.
– Вы спасли на время нашу жизнь, – обратился сеньор к молодой девушке, – но что делать теперь?
– Не знаю! В пирамиде есть комната, где нас будут держать до дня суда… Я так думаю, потому что они не решатся оставить нас на свободе, опасаясь волнений.
Не успела она закончить этих слов, как открылась дверь и вошел Тикаль в сопровождении Маттеи и еще нескольких знатных людей.
– Что вам угодно? – спросил их Зибальбай.
– Чтобы вы последовали за мной, – ответил Тикаль. – А у тебя, Майя, прошу прощения, что подвергаю заключению тебя и твоего отца, но у меня нет иного средства спасти вас от народной мести.
– Нам не мести народа надо страшиться, а твоей ненависти!
– В твоей власти ее уничтожить!
– В моей власти, быть может, но не в моем желании!
Через прилегающее небольшое помещение, в котором жили очередные дежурные жрецы, и сквозь искусно сделанную в задней стене раздвижную дверь нас привели к крутой лестнице, ведущей вниз. Через двадцать ступеней оказалась еще дверь, потом узкий проход, затем опять дверь и внутренняя лестница. После нескольких таких переходов мы остановились перед широкими дверьми, за которыми была расположена очень большая комната со многими дверьми по бокам; некоторые были открыты и вели в другие, небольшие комнаты, некоторые были закрыты. Большая комната, как я узнал позднее, некогда служила для собраний жрецов, но теперь их было уже так мало, что они в ней совершенно не нуждались и комната служила темницей для знатных преступников. Освещена она была несколькими серебряными светильниками. В разных местах стояли столы и скамейки. Маттеи указал нам еще на несколько меньших комнат, которые должны были служить нам спальнями. Он же обещал присылать нам пищу.
После этого нас оставили одних.
– Теперь его час, – сурово произнес Зибальбай, – но пусть Тикаль молит богов, чтобы мой час никогда не наступал!
Он отошел в сторону и опустился на одно из приготовленных лож, Майя направилась к нему, желая услужить и помочь, но он отогнал ее прочь, и она снова вернулась к нам.
– Грустное место, – заметил сеньор шепотом, так как вследствие эха громкий говор звенел по всей комнате. – Но как оно ни мрачно, все же пока безопаснее, чем был освещенный солнцем верх пирамиды с ножами у горла.
– Здесь в полной безопасности сохранятся наши кости до окончания мира! – с горькой усмешкой проговорила Майя. – Здесь смерть сторожит людей, и отсюда нет спасения. Не была ли я права, предостерегая вас от нашего города и его обитателей? Я предупреждала вас обоих, а теперь вы своей жизнью заплатите за свое безумие.
– Чему быть, тому не миновать! – сказал сеньор. – Я надеюсь, что худшее прошло и что нас не убьют. На нас накинулись из-за резкости вашего отца, но теперь несчастье укротит его.
– Никогда! Ведь они правы: он безумец, как и вы, Игнасио… Лучше осмотрим нашу темницу, я ее еще никогда не видела.
Она взяла один из светильников и стала обходить комнату. Напротив тех дверей, через которые мы вошли, были совершенно такие же. Сквозь щели до нас дошел свежий воздух, по-видимому извне.
– Куда они ведут? – спросил я.
– Не знаю. Быть может, в святилище, через потайной ход. Вся пирамида полна комнат, служивших складами оружия и припасов; здесь же хоронили жрецов….
Шаг за шагом мы обходили комнату, стараясь попасть во все встречные двери. Одна из них не была закрыта на замок, и мы вошли. На длинных полках мы нашли множество свернутых в трубки рукописей, под толстым слоем пыли. Открыв наудачу одну из них, Майя показала нам оригинальный способ художественного письма.
– Этой рукописи много веков! – сказала Майя. – Чтобы не скучать, мы будем изучать историю…
И она с пренебрежением бросила на пол бесценную рукопись.
Соседняя дверь, деревянная, была закрыта, но сильный удар ногой вышиб замок, и мы вошли в новую небольшую комнату, где лежали перевязанные желтыми и красными лентами металлические бруски.
– Медь и свинец! – сказал сеньор, глядя на них.
– Нет! – возразила Майя. – Золото и серебро, за которыми вы так гонитесь по ту сторону гор… Смотрите, что написано на стене: «Получено с южных рудников, отложено отдельно для храма Сердца и для храмов Востока и Запада».
Я не верил своим глазам. В одной кладовой, притом всеми забытой, золота было больше чем достаточно, чтобы привести в исполнение мои самые смелые планы.
– Быть может, вы это все получите, Игнасио, но я боюсь, что здесь вы найдете себе только могилу, как и я, и сеньор!
Продолжая осмотр, мы наткнулись на кладовую с разными сосудами, употреблявшимися при богослужении, очень тонкой и чеканной работы, золотыми и серебряными. Сеньор случайно толкнул ногой какой-то большой ящик, который оказался незапертым. В нем мы увидели священные одежды жрецов, тканные золотом, и пояс с крупнейшими изумрудами. Майя взяла пояс и передала мне со словами:
– Это очень пойдет вам, наденьте пояс, ведь он вам нравится!
Я взял пояс и надел, но не поверх одежды, а под нее. Впоследствии я этими изумрудами заплатил за асиенду и окружающие ее земли. Вот происхождение того изумруда, который теперь принадлежит вам, сеньор Джонс.
Шум шагов заставил нас прекратить поиски. В комнату вошли люди, принесшие несколько блюд с кушаньями. Они дожидались, пока мы не насытились, потом собрали остатки еды и посуду, наполнили светильники маслом и ушли, за все время не проронив ни одного слова, ни доброго, ни худого.
Посидев еще некоторое время, мы разошлись по своим отдельным комнатам и кончили тем, что заснули. Потом встали, разговаривали, ели, когда нам приносили еду, ложились спать и опять вставали, совершенно потеряв счет часам и дням, так как к нам не проникал ни один луч дневного света.
Судя по числу приходов тюремщиков с едой, должен был, по моему расчету, идти третий день, когда к нам опять пришел Тикаль, в сопровождении всего четырех стражников.
– Их немного, но достаточно, чтобы нас прирезать! Нам нечем защищаться! – сказал сеньор.
У нас действительно было отобрано все оружие.
– Не бойтесь, друг, – успокоила его Майя, – они не сделают этого так открыто.
– Что тебе нужно, предатель? – грозно спросил Зибальбай. – Если ты пришел убить меня, то действуй скорее, потому что я должен предстать пред лицами богов, которых я молю о мщении за меня!
– Я не убийца! Если ты умрешь, то только согласно закону, который ты нарушил… Мне хочется переговорить с тобой наедине.
– Говори при них или сохрани свои слова несказанными! Тикалю пришлось уступить. Он велел страже отойти в сторону и тихо заговорил.
– Слушай, Зибальбай! Позавчера утром я видел твою дочь на вершине пирамиды и говорил ей, что люблю ее по-прежнему и что взял себе другую жену только поверив словам Маттеи. Я сказал ей, что если она согласится быть моей женой, то я отпущу Нагуа, а тебе уступлю место касика на всю твою жизнь. Я сказал ей также, что если она откажется, то я буду врагом тебе, ей и ее друзьям. Она ответила с презрением. Что случилось затем, ты сам знаешь.
Зибальбай повернулся к Майе.
– Этот человек говорит правду?
Она собиралась отвечать, не знаю что, но Тикаль продолжал:
– К чему ее ответ? Этот чужеземец (тут он указал на меня) слышал мои слова. Теперь я вновь повторю свое предложение, на тех же условиях. Все это я готов сделать из любви к ней, потому что она свет моих очей, дыхание моей груди, и без нее нет мне никакой радости в жизни.
Зибальбай сложил руки и громко воскликнул:
– Благодарю вас, о боги, что услышали мои молитвы и указали путь к устранению междоусобицы! Возьми Майю, Тикаль, если ты хочешь. С Маттеи придется бороться, но вместе мы его легко одолеем! Радуйся, Игнасио, ты совершишь свое великое дело!
Я не радовался, потому что знал, что моя мечта будет принесена в жертву прихоти женщины. Поэтому я сказал Зибальбаю:
– Погоди. Майя еще ничего не сказала.
– Что же ей говорить?
– То же, что я позавчера сказала Тикалю, – медленно заявила девушка, – что мне нет до него дела.
– Нет дела! Нет дела! Ты забыла, дочь, что он – твой жених?
– Отец, я не выйду замуж за человека, который изменил клятве и не мог подождать всего один год.
– Будь благоразумна! Тикаль ошибся и теперь хочет все исправить. Я ему прощаю, ты тоже должна простить… Не думай больше, Тикаль, о сумасбродстве девчонки, а вели принести пергамент и чернил, чтобы написать договор. Я стар, и у меня мало времени; не пройдет, пожалуй, и года, как ты получишь по праву то, чего теперь добиваешься силой.
– Я принес с собой договор, но Майя согласна?
– Да, да, она согласна!
– Я не согласна, отец! Я обращусь к народу за защитой, я лучше наложу на себя руки.
– Тикаль, оставь нас на некоторое время. Она с ума сошла. Вернись через несколько часов, она будет тогда иного мнения.
Когда мы опять остались одни, он обратился к дочери:
– Твои уста произнесли ложь, когда ты говорила, что не хочешь идти за Тикаля, потому что он не сдержал данного тебе слова. Твой отказ имеет другую причину. Здесь замешан этот белый человек, которого в его собственной стране зовут Джеймсом Стриклендом. Ты так долго смотрела на него, что уже не можешь выкинуть его образ из своей груди. Правду ли я говорю?
– Правду, отец. Тебе я не буду лгать!
– Я очень огорчен за тебя и за этого белого человека, если только он не видел в тебе временной забавы, но ты должна подчиниться требованию общего блага. Твои желания ничто в сравнении с исполнением пророчества о спасении и восстановлении могущества нашего народа. Неужели все мои планы должны рушиться из-за упорства сумасбродной девушки?
– Мой долг себе самой и тому, кого я люблю, выше моих обязанностей по отношению к тебе и выше твоих мечтаний о народном счастье. Проси все что хочешь, даже жизнь мою, и я повинуюсь, но только не это.
– Чем я могу убедить эту упрямую девчонку?.. Хоть вы скажите ей, белый человек, что отказываетесь от нее. Я надеюсь, что ваше сердце мужественно и что вы поймете, о каких важных вопросах идет речь?
– Зибальбай, мне предстоит огорчить вас, но судьба моя связана с судьбой Майи и я не могу убедить ее выходить замуж за ненавистного ей человека.
– Слушай теперь ты, друг Игнасио. Ведь ты не влюблен подобно твоему белому брату. Научи их, что надо приносить в жертву собственные прихоти , когда затронуто столь важное дело. Ведь ты сам заинтересован в успехе… Я тебе отдам все сокровища, которые находятся здесь, и мечта твоей жизни, из-за которой ты столько перенес, будет исполнена. Скажи мне те слова, которые нужно произнести, чтобы склонить мою дочь или ее обожателя на нашу сторону… Иначе через несколько дней нам всем предстоит вместо торжества позорная смерть от руки Тикаля и его сторонников.
Сердце мое замерло. Он говорил правду. Если Майя примет предложение Тикаля, то мой народ будет спасен от тяжелого ига иноплеменников. Но что я мог поделать с ней? Что может поколебать любящее женское сердце?
Но в отношении моего друга дело обстояло иначе. Я ему собирался сказать, что от одного его слова зависит не только моя жизнь, но и жизнь целого народа, что нельзя ему, белому, ожидать счастья от любви цветной девушки и что лучше ему с ней расстаться для их же обоюдной пользы.
Майя точно читала мои мысли и сказала:
– Игнасио, помни свою клятву!
Тут я вспомнил свои слова, сказанные в пустыне, и ответил Зибальбаю:
– Я не могу помочь твоему желанию, потому что обещал не становиться между твоей дочерью и моим другом. Сегодня, во второй раз в моей жизни, женщина разрушает все мои надежды, столь близкие к осуществлению, но я ничего не могу изменить.
Зибальбай мне ничего не сказал, но обратился к сеньору:
– Белый человек, вы слышали слова своего друга, они должны сильнее всяких просьб проникнуть в вашу душу. Но если вы будете упорствовать, я скажу все Тикалю и отдам вас в его распоряжение. А он мстителен и не постесняется принять все меры, чтобы вас убрать. Вас ожидает смерть. В последний раз спрашиваю вас, что вы выбираете: жизнь или смерть?
– Смерть лучше! – твердо ответил сеньор Джеймс. – Мне очень жаль вас, Зибальбай, и еще больше вас, друг мой Игнасио. Но, видно, такова судьба! Если Игнасио не может забыть своей клятвы, то как я могу нарушить свое обещание, которое дал Майе? Трусость нигде не уместна – и здесь также. Если только Майя не откажется от меня, то я буду ей верен до самой смерти.
– Я буду твоей в жизни и после смерти! Делай, отец, что хочешь, пусть даже умертвят его, но я не отдамся Тикалю живой и в долине смерти найду избранного супруга.
Зибальбай вскочил с места и, сверкая глазами, громко произнес:
– При последнем твоем издыхании я буду призывать на тебя и твоих детей проклятие богов. Пусть сердце твое разрывается на части от горя, имя твое пусть будет словом позора, пусть слова в твоих устах будут пеплом!.. Мне кажется, что я предвижу будущее! Ты достигнешь своей цели, ты с помощью обмана станешь его женой, он будет некоторое время близок тебе, но ты должна будешь заплатить за это дорогой ценой, – которую с тебя спросят и которую ты дашь, – ценой гибели всего твоего народа!
– Отец, пощади! Возьми назад твои слова!
– У меня столько же жалости к тебе, сколько у тебя – к моим сединам и моим печалям. Ты не щадишь меня, а я должен дать тебе пощаду? Пусть мое проклятие разобьет твое сердце и сердце того, кто отнял тебя у меня!
И он тяжело свалился на пол.
XVIII. Заговор
Майя была в отчаянии, а мы все были так беспомощны, и нечем было пустить старику кровь. Зибальбай продолжал лежать неподвижно. Вошел Тикаль и с недоумением смотрел на нас. – Разве старик спит? – спросил он.
– Да, спит, и думаю, никогда уже не проснется, – ответил я. – Нет ли у вас тут врачей?
– Есть, я их сейчас пошлю. Лучший среди них Маттеи, он придет.
– Вот и исполнились слова Зибальбая, – заговорил сеньор, – что скоро будет вашим по праву то, что вы взяли силой!
– Нет! По праву власть принадлежит Майе, но она моя по насилию, если только…
Обращаясь к Майе, он добавил:
– Тебе разве нечего мне сказать?
– Оставь меня! Видишь, отец мой, быть может, мертв! Сеньор что-то хотел сказать, но я поспешил его остановить и возобновить просьбу о врачах.
Через несколько минут к нам вошел Маттеи, слуга нес за .ним ящик с лекарствами и инструментами. Он осмотрел Зибальбая и насильно влил ему в горло какую-то жидкость.
– Дело его плохо. Мне кажется, что он не встанет… Как это все произошло? – спросил он у нас.
– Отец мой умер, проклиная меня, – ответила Майя.
– Почему он тебя проклял?
– Отошли своего слугу, и я все скажу тебе. Когда это было исполнено, она продолжала:
– Вот почему: пока мы странствовали в пустыне, Тикаль, мой жених, взял себе другую жену, Нагуа. Но если он дал твоей дочери власть и почет, то не дал ей любви. Теперь, после нашего возвращения, он предложил моему отцу признать его опять касиком с тем, чтобы я согласилась быть его женой!
– Но ведь жена касика не может быть разведена или удалена от трона и ложа Повелителя Сердца! – воскликнул Маттеи.
– Тикаль собирался убить ее и тебя, чтобы я могла занять ее место. Глаза Маттеи сверкнули, как молнии.
– Продолжай, Майя, продолжай! Я покажу ему!
– Отец мой согласился, но я отказалась, потому что мне нет до него никакого дела. Вот почему отец проклял меня!
– Но если ты не хочешь выйти замуж за Тикаля, то, верно, желаешь быть женой другого человека?
– Да, – ответила она, опуская глаза, – я люблю этого белолицего, которого вы называете Сыном Моря, и хочу быть его женой… Но Тикаль очень силен, и возможно, что для спасения жизни моего возлюбленного и его друга мне придется броситься в объятия Тикаля. Он ждет моего ответа. Теперь ты сам знаешь, в каком мы положении. Одна, в темнице, я не могу бороться с Тикалем… Скажи, настолько ли я еще любима в народе, чтобы он смог низложить Тикаля в мою пользу?
– Не знаю! Но ты не захочешь, чтобы я сам помогал тому, что повлечет за собой мою гибель и позор дочери. Я буду откровенен с тобой. Я подал голос за избрание Тикаля с тем, чтобы он женился на моей дочери. Таким образом я сделался первым после него… Теперь скажи мне, что тебя больше прельщает: быть касиком этой страны или стать женой человека, которого любишь?
– Я желаю быть женой своего белого друга и потом навсегда оставить эту страну, чтобы поселиться среди живых людей. Желаю, чтобы Игнасио дали столько золота, сколько нужно для его целей, а затем пусть Тикаль и Нагуа правят страной до конца света.
– Ты просишь немного, и я постараюсь тебе помочь. Я ухожу, но если Тикаль придет опять, ничего ему не говорите. Ваша жизнь зависит от этого.
В следующие два дня приходили еще другие врачи, но сознание не возвращалось к Зибальбаю, царило уныние. Наконец Майя сказала:
– В несчастный день мы встретились тогда на Юкатане!.. Здесь ожидает нас всех только горе. Поэтому не лучше ли мне согласиться на условия Тикаля? Я потребую, чтобы я сама проводила вас по ту сторону гор, одаренными всем, чего только пожелаете, и богатствами до конца жизни. За меня нет надобности беспокоиться. Я отдамся не Тикалю, а смерти и умру за вас, но неопозоренной.
– Не говорите так, Майя! Я виноват в том, что мы пришли сюда. Меня увлекло любопытство, кроме того, если бы мы вернулись, мне пришлось бы покинуть Игнасио… Не теряйте мужества, я уверен, что мы еще счастливо выберемся из этой темницы.
Я слушал их беседу и сам предавался довольно грустным размышлениям. В дверях нашей комнаты показался Маттеи. Его первый вопрос был о Зибальбае.
– Он жив еще, но больше ничего нельзя сказать, – ответил я.
– Он недолго проживет, – сказал Маттеи, внимательно осмотрев больного. – Оно и к лучшему: смерть ему вернейший друг… В народе многие обвиняют Тикаля в убийстве дяди и требуют провозглашения Майи касиком. Он собрал там тайный совет, на котором почти всеми было решено для подавления смуты предать смерти и тебя, Майя, и, конечно, обоих иноземцев. Тикаль утвердил этот приговор, но, прежде чем исполнитель успел уйти с заседания, отменил решение, говоря, что не может принять участие в смерти невинной девушки… Впервые я видел, что сердце одолело у него разум. Вы спаслись, но лишь на время. Смерть ожидает вас с часу на час.
– Есть ли у вас какой-либо план для нашего спасения? – спросил я.
– Зачем? Я первый выгадаю от вашей смерти.
– В таком случае, ты первый и умрешь! – воскликнул сеньор, быстро становясь между Маттеи и входной дверью и подходя к нему с сжатыми кулаками.
Старик только усмехнулся.
– Если я не вернусь в совет, то они придут сюда и тогда…
– Найдут твою дохлую шкуру! – добавил сеньор.
– Может быть! Но от этого всего будет в выгоде моя дочь, которую я люблю больше жизни. Впрочем, я ведь не говорил, что у меня нет плана для вашего спасения, я только спросил, какая мне в нем надобность.
– Говорите скорее!
– Я не знаю, насколько он будет приятен Майе, но другого нет, и надо выбирать между ним и смертью. Ваша жизнь в моих руках, и если бы она была нужна для счастья моей дочери, то я бы не задумался ее взять.
– Если мы не примем твоего плана, то я сверну тебе шею! – с угрозой произнес сеньор, но старик, казалось, не обращал на него никакого внимания и спокойно продолжал:
– Тикалю удалось прекратить волнение обещанием, что совет старейшин разберет это дело в день подъема вод, сначала в святилище, а потом на глазах у всего народа. Слова Зибальбая крепко запали в память, и народ жаждет знать, что случится, если пророчество исполнится. Народ, многие сановники и даже некоторые старейшины думают, что безумие Зибальбая ниспослано свыше, с неба, и что небесный голос побудил его идти в далекое странствие… Я уже стар, давно служу богам и приношу им жертвы, но еще никогда не случалось, чтобы они исполнили те просьбы, которые к ним обращены, или чтобы бессмертные что-либо говорили смертным. У этих чужеземцев свои, не наши, божества… И вот я думаю, что, будь я на вашем месте, я нашел бы удобным вселить голос в безмолвные уста наших богов.
– Что это значит? – спросила Майя.
– Вот что: когда разъединенные части сердца соединятся в условленном месте на алтаре, то боги дадут какой-либо закон, который будет нам путеводным лучом в будущем. Я знаю, что древний символ на алтаре имеет внутри пустоту, и возможно, что там мы найдем какое-либо откровение, имеющее отношение к нынешним событиям. Может быть, там совершенно пусто… Недавно я нашел в храме письмена, которые, если бы они оказались в алтаре, имели бы большое значение для вас…
– Прочти! – сказала Майя. Маттеи прочел:
«Это – голос безымянного божества, который его пророк слышал в год создания храма и начертал на золотой скрижали, которую вложил в тайник святилища, чтобы быть провозглашенным в тот далекий час, когда будет найдено утраченное, День и Ночь соединятся вместе. Голос говорит тебе, единственной дочери вождя, имя которой есть имя народа. Когда народ мой состарится, число его уменьшится и сердца очерствеют, возьми себе в супруги мужа из белого племени, сына далекой страны, которого ты приведешь из-за пустыни, чтобы мой народ мог возродиться, и вся страна будет принадлежать твоему ребенку, ребенку божества, – восток и запад, север и юг, подобно тому, как мои крылья раскинуты между восходом и заходом солнца».
– Ты сам составил эту надпись, – хладнокровно проговорила Майя, – и хочешь, чтобы я вложила ее в тайник святилища, потому что сам боишься проклятия, которое тяготеет над тем, кто совершит кощунство или скажет ложь перед жертвенником… Если ты не боишься мщения божеств, то опасаешься мщения Братства.
– Да, спит, и думаю, никогда уже не проснется, – ответил я. – Нет ли у вас тут врачей?
– Есть, я их сейчас пошлю. Лучший среди них Маттеи, он придет.
– Вот и исполнились слова Зибальбая, – заговорил сеньор, – что скоро будет вашим по праву то, что вы взяли силой!
– Нет! По праву власть принадлежит Майе, но она моя по насилию, если только…
Обращаясь к Майе, он добавил:
– Тебе разве нечего мне сказать?
– Оставь меня! Видишь, отец мой, быть может, мертв! Сеньор что-то хотел сказать, но я поспешил его остановить и возобновить просьбу о врачах.
Через несколько минут к нам вошел Маттеи, слуга нес за .ним ящик с лекарствами и инструментами. Он осмотрел Зибальбая и насильно влил ему в горло какую-то жидкость.
– Дело его плохо. Мне кажется, что он не встанет… Как это все произошло? – спросил он у нас.
– Отец мой умер, проклиная меня, – ответила Майя.
– Почему он тебя проклял?
– Отошли своего слугу, и я все скажу тебе. Когда это было исполнено, она продолжала:
– Вот почему: пока мы странствовали в пустыне, Тикаль, мой жених, взял себе другую жену, Нагуа. Но если он дал твоей дочери власть и почет, то не дал ей любви. Теперь, после нашего возвращения, он предложил моему отцу признать его опять касиком с тем, чтобы я согласилась быть его женой!
– Но ведь жена касика не может быть разведена или удалена от трона и ложа Повелителя Сердца! – воскликнул Маттеи.
– Тикаль собирался убить ее и тебя, чтобы я могла занять ее место. Глаза Маттеи сверкнули, как молнии.
– Продолжай, Майя, продолжай! Я покажу ему!
– Отец мой согласился, но я отказалась, потому что мне нет до него никакого дела. Вот почему отец проклял меня!
– Но если ты не хочешь выйти замуж за Тикаля, то, верно, желаешь быть женой другого человека?
– Да, – ответила она, опуская глаза, – я люблю этого белолицего, которого вы называете Сыном Моря, и хочу быть его женой… Но Тикаль очень силен, и возможно, что для спасения жизни моего возлюбленного и его друга мне придется броситься в объятия Тикаля. Он ждет моего ответа. Теперь ты сам знаешь, в каком мы положении. Одна, в темнице, я не могу бороться с Тикалем… Скажи, настолько ли я еще любима в народе, чтобы он смог низложить Тикаля в мою пользу?
– Не знаю! Но ты не захочешь, чтобы я сам помогал тому, что повлечет за собой мою гибель и позор дочери. Я буду откровенен с тобой. Я подал голос за избрание Тикаля с тем, чтобы он женился на моей дочери. Таким образом я сделался первым после него… Теперь скажи мне, что тебя больше прельщает: быть касиком этой страны или стать женой человека, которого любишь?
– Я желаю быть женой своего белого друга и потом навсегда оставить эту страну, чтобы поселиться среди живых людей. Желаю, чтобы Игнасио дали столько золота, сколько нужно для его целей, а затем пусть Тикаль и Нагуа правят страной до конца света.
– Ты просишь немного, и я постараюсь тебе помочь. Я ухожу, но если Тикаль придет опять, ничего ему не говорите. Ваша жизнь зависит от этого.
В следующие два дня приходили еще другие врачи, но сознание не возвращалось к Зибальбаю, царило уныние. Наконец Майя сказала:
– В несчастный день мы встретились тогда на Юкатане!.. Здесь ожидает нас всех только горе. Поэтому не лучше ли мне согласиться на условия Тикаля? Я потребую, чтобы я сама проводила вас по ту сторону гор, одаренными всем, чего только пожелаете, и богатствами до конца жизни. За меня нет надобности беспокоиться. Я отдамся не Тикалю, а смерти и умру за вас, но неопозоренной.
– Не говорите так, Майя! Я виноват в том, что мы пришли сюда. Меня увлекло любопытство, кроме того, если бы мы вернулись, мне пришлось бы покинуть Игнасио… Не теряйте мужества, я уверен, что мы еще счастливо выберемся из этой темницы.
Я слушал их беседу и сам предавался довольно грустным размышлениям. В дверях нашей комнаты показался Маттеи. Его первый вопрос был о Зибальбае.
– Он жив еще, но больше ничего нельзя сказать, – ответил я.
– Он недолго проживет, – сказал Маттеи, внимательно осмотрев больного. – Оно и к лучшему: смерть ему вернейший друг… В народе многие обвиняют Тикаля в убийстве дяди и требуют провозглашения Майи касиком. Он собрал там тайный совет, на котором почти всеми было решено для подавления смуты предать смерти и тебя, Майя, и, конечно, обоих иноземцев. Тикаль утвердил этот приговор, но, прежде чем исполнитель успел уйти с заседания, отменил решение, говоря, что не может принять участие в смерти невинной девушки… Впервые я видел, что сердце одолело у него разум. Вы спаслись, но лишь на время. Смерть ожидает вас с часу на час.
– Есть ли у вас какой-либо план для нашего спасения? – спросил я.
– Зачем? Я первый выгадаю от вашей смерти.
– В таком случае, ты первый и умрешь! – воскликнул сеньор, быстро становясь между Маттеи и входной дверью и подходя к нему с сжатыми кулаками.
Старик только усмехнулся.
– Если я не вернусь в совет, то они придут сюда и тогда…
– Найдут твою дохлую шкуру! – добавил сеньор.
– Может быть! Но от этого всего будет в выгоде моя дочь, которую я люблю больше жизни. Впрочем, я ведь не говорил, что у меня нет плана для вашего спасения, я только спросил, какая мне в нем надобность.
– Говорите скорее!
– Я не знаю, насколько он будет приятен Майе, но другого нет, и надо выбирать между ним и смертью. Ваша жизнь в моих руках, и если бы она была нужна для счастья моей дочери, то я бы не задумался ее взять.
– Если мы не примем твоего плана, то я сверну тебе шею! – с угрозой произнес сеньор, но старик, казалось, не обращал на него никакого внимания и спокойно продолжал:
– Тикалю удалось прекратить волнение обещанием, что совет старейшин разберет это дело в день подъема вод, сначала в святилище, а потом на глазах у всего народа. Слова Зибальбая крепко запали в память, и народ жаждет знать, что случится, если пророчество исполнится. Народ, многие сановники и даже некоторые старейшины думают, что безумие Зибальбая ниспослано свыше, с неба, и что небесный голос побудил его идти в далекое странствие… Я уже стар, давно служу богам и приношу им жертвы, но еще никогда не случалось, чтобы они исполнили те просьбы, которые к ним обращены, или чтобы бессмертные что-либо говорили смертным. У этих чужеземцев свои, не наши, божества… И вот я думаю, что, будь я на вашем месте, я нашел бы удобным вселить голос в безмолвные уста наших богов.
– Что это значит? – спросила Майя.
– Вот что: когда разъединенные части сердца соединятся в условленном месте на алтаре, то боги дадут какой-либо закон, который будет нам путеводным лучом в будущем. Я знаю, что древний символ на алтаре имеет внутри пустоту, и возможно, что там мы найдем какое-либо откровение, имеющее отношение к нынешним событиям. Может быть, там совершенно пусто… Недавно я нашел в храме письмена, которые, если бы они оказались в алтаре, имели бы большое значение для вас…
– Прочти! – сказала Майя. Маттеи прочел:
«Это – голос безымянного божества, который его пророк слышал в год создания храма и начертал на золотой скрижали, которую вложил в тайник святилища, чтобы быть провозглашенным в тот далекий час, когда будет найдено утраченное, День и Ночь соединятся вместе. Голос говорит тебе, единственной дочери вождя, имя которой есть имя народа. Когда народ мой состарится, число его уменьшится и сердца очерствеют, возьми себе в супруги мужа из белого племени, сына далекой страны, которого ты приведешь из-за пустыни, чтобы мой народ мог возродиться, и вся страна будет принадлежать твоему ребенку, ребенку божества, – восток и запад, север и юг, подобно тому, как мои крылья раскинуты между восходом и заходом солнца».
– Ты сам составил эту надпись, – хладнокровно проговорила Майя, – и хочешь, чтобы я вложила ее в тайник святилища, потому что сам боишься проклятия, которое тяготеет над тем, кто совершит кощунство или скажет ложь перед жертвенником… Если ты не боишься мщения божеств, то опасаешься мщения Братства.