– Говоря правду, я опасаюсь и того и другого. Но у вас выбора нет.
– Что же делать? – обратилась к нам Майя. – Я не знаю, что ему ответить. Я больше не доверяю своему народу и склоняюсь в вашу веру. Если мы не поклоняемся здешним богам, то все-таки давали клятву, вступая в Братство. Пусть смотрит и говорит первый, умнейший. Игнасио, ваше мнение?
– Я против обмана. Я не признаю богов этой страны, но у себя на родине знаю Братство и не могу содействовать обману в его среде. И все-таки, так как тут затронута наша жизнь, я говорю, что если вы двое решите дело утвердительно, то я буду связан вашим решением. Но если ваши голоса разделятся, то пусть несогласный подчинится общему решению.
– Теперь, мой возлюбленный, что скажете вы? Что лучше: смерть и чистая совесть или обман и моя любовь в придачу…
– У меня нет выбора, – перебил ее сеньор. – Не боюсь умереть, но как человек, естественно желаю жить. Здешние боги мне ничто, но как член Братства я считаю себя связанным. Нужно совершить обман, а я еще никогда этого не делал. Но при этом я полагаю, что человек может выбрать жизнь и любовь вместо безропотной смерти и при этом не запятнать рук. Впрочем, в этом деле, как и во всяком другом, я исполню твое желание, и если ты предпочитаешь умереть, умрем вместе.
– Нет, будем жить! Нас ожидает счастье в другой стране. Боги не спасли моего отца и не остановили Маттеи от измены. Я готова подвергнуться их мщению, лишь бы хоть год прожить около моего возлюбленного!
– Пусть будет так! – произнес Маттеи, а из угла, где лежал Зибальбай, мне почудился сдавленный стон.
– Что же дальше? – спросила Майя.
– Идем в святилище… Надо взять талисман. Где же он?
– У меня половина, – ответил я, – другая у Зибальбая.
– Майя, возьми ее!.. Ты должна!
Майя сняла с груди отца половину символа, говоря про себя:
– Мне кажется, что я граблю умирающего!
– Чтобы спасти живых, – добавил Маттеи.
Взяв светильники, мы двинулись в путь. Маттеи шел, открывая двери и не запирал их за собой. Я спросил его о причине, и он ответил:
– Потому что никто не может следовать за нами, и еще потому, что, если нам придется бежать, пройти сквозь открытые двери легче, чем сквозь закрытые.
– От чего нам бежать?
Маттеи только пожал плечами. Миновав несколько лестниц и дверей, мы дошли наконец до мраморной стены. Нажав где-то на камень, Маттеи указал на открывшийся вход, и мы один за другим очутились в самом храме. Нашим глазам представилось громадное изображение божества с человеческими чертами, из камня, подобно многим, которые встречаются в развалинах нашей страны, только лицо было у него из тончайшего алебастра и светилось от поставленного сзади светильника. Перед этим идолом стоял черный жертвенник. Сняв лежавшее на нем покрывало, Маттеи показал под ним нечто, похожее на человеческое сердце из красного камня с золотыми жилками. Посреди виднелось небольшое отверстие.
– По преданию, когда обе половины сердца будут опущены в это отверстие и соединятся, то сердце-футляр откроется и обнаружит то, что хранится внутри уже тысячу лет. Половина символа долго покоилась здесь, пока ее не взял с собой Зибальбай. Вокруг алтаря старинными письменами, которые я могу прочесть, сказано, что если талисман будет сдвинут с места, то сдерживающие внешние воды шлюзы откроются, воды затопят город и все жители погибнут… Теперь приступим к нашему делу. Чужеземец, передай Майе твою половину символа, чтобы она соединила их вместе и вложила в приготовленное место.
Майя колебалась. Ободряющие слова Маттеи на нее не подействовали, и он посмотрел на меня, но я тоже отказался. Тогда вызвался сеньор:
– Дайте мне. Я ничего не боюсь! Я до сих пор слышу звук от стука изумрудов о каменный футляр.
Наступили мучительные мгновения ожидания. Прошло около минуты, но мы ничего не замечали. Тогда Маттеи высказал предположение, что ржавчина могла изъесть пружину, и своим посохом сильно нажал в отверстие, так что, мне показалось, камни хрустнули.
Сердце медленно раскрылось, словно цветок, символические части выпали на алтарь, а под ними мы заметили какой-то предмет. Это оказался рубин, выточенный наподобие человеческого глаза. Рядом лежала золотая чашечка со старинной надписью.
– Что здесь написано? – спросила Майя.
– Не лучше ли не читать? – предложил Маттеи, но, уступая нашим настояниям, прочел:
«Око, спавшее и теперь пробудившееся, видит сердце и намерения нечестивого. Я говорю, что в час разрушения моего града все воды озера не смоют их греха».
Нам стало жутко. Это были пророческие слова, и хотя я не верил богам этой страны, но все-таки посмотрел на освещенное лицо идола, и мне показалось, что оно смотрит на меня с укоризной.
Дрожащими руками положил Маттеи приготовленную табличку взамен этой и сказал сеньору:
– Закрой сердце и возьми обратно обе части, белый человек!
Но едва мы повернулись, чтоб выходить, как Майя громко вскрикнула и упала бы на каменный пол, если бы сеньор вовремя не поддержал ее. В дверях, через которые мы входили, стоял Зибальбай! Как он попал сюда, как у него хватило сил пройти весь длинный переход – неизвестно, но было несомненно, что он все видел и слышал. Лицо его дышало гневом, но он ничего не мог сказать. На губах была пена, но они были безмолвны. Это была последняя вспышка угасающей жизни, он зашатался и замертво упал к ногам дочери.
Я плохо помню эти ужасные часы. В себя я пришел уже в своей комнате, на собственном ложе. Действовали сеньор и Маттеи. Майя была в глубоком отчаянии. Но мы не долго оставались одни. Вскоре пришли знатные сановники и стража, чтобы воздать почести умершему касику.
На третий день тело Зибальбая было положено в золотой гроб и отнесено в «палату смерти» для вечного упокоения.
В этот же день – канун дня нашего суда, к нам пришел Тикаль. Он вежливо поклонился Майе и бросил на нас гневный взгляд.
– Теперь ты можешь спокойно царствовать! – сказала ему Майя.
– Не совсем! Я не скрою от тебя, что часть, и довольно значительная, народа говорит, что тебе надлежит быть касиком, а не мне. Еще при жизни твоего отца я предложил тебе некоторые условия. Теперь снова повторяю их. Если ты согласишься, то будешь повелительницей здесь, а твои спутники получат все, что только пожелают. Если же ты откажешься, то возникнет междоусобица, которая кончится гибелью одного из нас, но во всяком случае эти два чужеземца не останутся в живых… Выслушай меня и мою неугасшую любовь! Я поверил обману Маттеи, и во мне заговорило честолюбие. Прости меня и забудь мою измену тебе!
– Ты замышлял меня убить, – сказала ему Майя.
– Вернее, этих чужеземцев, потому что смерть их или одного из них сделала бы тебя сговорчивее! – с гневом воскликнул Тикаль.
– Оставим все это до завтра, когда боги должны произнести свой приговор. Я верю, что мой отец, умудренный богами, был прав, ожидая их откровения. Я готова им подчиниться, а теперь оставь меня!
– А если ничего не случится? – спросил Тикаль.
– Тогда ты повторишь свой вопрос, и я, вероятно, не отвечу «нет».
XIX. Суд
XX. Бегство
– Что же делать? – обратилась к нам Майя. – Я не знаю, что ему ответить. Я больше не доверяю своему народу и склоняюсь в вашу веру. Если мы не поклоняемся здешним богам, то все-таки давали клятву, вступая в Братство. Пусть смотрит и говорит первый, умнейший. Игнасио, ваше мнение?
– Я против обмана. Я не признаю богов этой страны, но у себя на родине знаю Братство и не могу содействовать обману в его среде. И все-таки, так как тут затронута наша жизнь, я говорю, что если вы двое решите дело утвердительно, то я буду связан вашим решением. Но если ваши голоса разделятся, то пусть несогласный подчинится общему решению.
– Теперь, мой возлюбленный, что скажете вы? Что лучше: смерть и чистая совесть или обман и моя любовь в придачу…
– У меня нет выбора, – перебил ее сеньор. – Не боюсь умереть, но как человек, естественно желаю жить. Здешние боги мне ничто, но как член Братства я считаю себя связанным. Нужно совершить обман, а я еще никогда этого не делал. Но при этом я полагаю, что человек может выбрать жизнь и любовь вместо безропотной смерти и при этом не запятнать рук. Впрочем, в этом деле, как и во всяком другом, я исполню твое желание, и если ты предпочитаешь умереть, умрем вместе.
– Нет, будем жить! Нас ожидает счастье в другой стране. Боги не спасли моего отца и не остановили Маттеи от измены. Я готова подвергнуться их мщению, лишь бы хоть год прожить около моего возлюбленного!
– Пусть будет так! – произнес Маттеи, а из угла, где лежал Зибальбай, мне почудился сдавленный стон.
– Что же дальше? – спросила Майя.
– Идем в святилище… Надо взять талисман. Где же он?
– У меня половина, – ответил я, – другая у Зибальбая.
– Майя, возьми ее!.. Ты должна!
Майя сняла с груди отца половину символа, говоря про себя:
– Мне кажется, что я граблю умирающего!
– Чтобы спасти живых, – добавил Маттеи.
Взяв светильники, мы двинулись в путь. Маттеи шел, открывая двери и не запирал их за собой. Я спросил его о причине, и он ответил:
– Потому что никто не может следовать за нами, и еще потому, что, если нам придется бежать, пройти сквозь открытые двери легче, чем сквозь закрытые.
– От чего нам бежать?
Маттеи только пожал плечами. Миновав несколько лестниц и дверей, мы дошли наконец до мраморной стены. Нажав где-то на камень, Маттеи указал на открывшийся вход, и мы один за другим очутились в самом храме. Нашим глазам представилось громадное изображение божества с человеческими чертами, из камня, подобно многим, которые встречаются в развалинах нашей страны, только лицо было у него из тончайшего алебастра и светилось от поставленного сзади светильника. Перед этим идолом стоял черный жертвенник. Сняв лежавшее на нем покрывало, Маттеи показал под ним нечто, похожее на человеческое сердце из красного камня с золотыми жилками. Посреди виднелось небольшое отверстие.
– По преданию, когда обе половины сердца будут опущены в это отверстие и соединятся, то сердце-футляр откроется и обнаружит то, что хранится внутри уже тысячу лет. Половина символа долго покоилась здесь, пока ее не взял с собой Зибальбай. Вокруг алтаря старинными письменами, которые я могу прочесть, сказано, что если талисман будет сдвинут с места, то сдерживающие внешние воды шлюзы откроются, воды затопят город и все жители погибнут… Теперь приступим к нашему делу. Чужеземец, передай Майе твою половину символа, чтобы она соединила их вместе и вложила в приготовленное место.
Майя колебалась. Ободряющие слова Маттеи на нее не подействовали, и он посмотрел на меня, но я тоже отказался. Тогда вызвался сеньор:
– Дайте мне. Я ничего не боюсь! Я до сих пор слышу звук от стука изумрудов о каменный футляр.
Наступили мучительные мгновения ожидания. Прошло около минуты, но мы ничего не замечали. Тогда Маттеи высказал предположение, что ржавчина могла изъесть пружину, и своим посохом сильно нажал в отверстие, так что, мне показалось, камни хрустнули.
Сердце медленно раскрылось, словно цветок, символические части выпали на алтарь, а под ними мы заметили какой-то предмет. Это оказался рубин, выточенный наподобие человеческого глаза. Рядом лежала золотая чашечка со старинной надписью.
– Что здесь написано? – спросила Майя.
– Не лучше ли не читать? – предложил Маттеи, но, уступая нашим настояниям, прочел:
«Око, спавшее и теперь пробудившееся, видит сердце и намерения нечестивого. Я говорю, что в час разрушения моего града все воды озера не смоют их греха».
Нам стало жутко. Это были пророческие слова, и хотя я не верил богам этой страны, но все-таки посмотрел на освещенное лицо идола, и мне показалось, что оно смотрит на меня с укоризной.
Дрожащими руками положил Маттеи приготовленную табличку взамен этой и сказал сеньору:
– Закрой сердце и возьми обратно обе части, белый человек!
Но едва мы повернулись, чтоб выходить, как Майя громко вскрикнула и упала бы на каменный пол, если бы сеньор вовремя не поддержал ее. В дверях, через которые мы входили, стоял Зибальбай! Как он попал сюда, как у него хватило сил пройти весь длинный переход – неизвестно, но было несомненно, что он все видел и слышал. Лицо его дышало гневом, но он ничего не мог сказать. На губах была пена, но они были безмолвны. Это была последняя вспышка угасающей жизни, он зашатался и замертво упал к ногам дочери.
Я плохо помню эти ужасные часы. В себя я пришел уже в своей комнате, на собственном ложе. Действовали сеньор и Маттеи. Майя была в глубоком отчаянии. Но мы не долго оставались одни. Вскоре пришли знатные сановники и стража, чтобы воздать почести умершему касику.
На третий день тело Зибальбая было положено в золотой гроб и отнесено в «палату смерти» для вечного упокоения.
В этот же день – канун дня нашего суда, к нам пришел Тикаль. Он вежливо поклонился Майе и бросил на нас гневный взгляд.
– Теперь ты можешь спокойно царствовать! – сказала ему Майя.
– Не совсем! Я не скрою от тебя, что часть, и довольно значительная, народа говорит, что тебе надлежит быть касиком, а не мне. Еще при жизни твоего отца я предложил тебе некоторые условия. Теперь снова повторяю их. Если ты согласишься, то будешь повелительницей здесь, а твои спутники получат все, что только пожелают. Если же ты откажешься, то возникнет междоусобица, которая кончится гибелью одного из нас, но во всяком случае эти два чужеземца не останутся в живых… Выслушай меня и мою неугасшую любовь! Я поверил обману Маттеи, и во мне заговорило честолюбие. Прости меня и забудь мою измену тебе!
– Ты замышлял меня убить, – сказала ему Майя.
– Вернее, этих чужеземцев, потому что смерть их или одного из них сделала бы тебя сговорчивее! – с гневом воскликнул Тикаль.
– Оставим все это до завтра, когда боги должны произнести свой приговор. Я верю, что мой отец, умудренный богами, был прав, ожидая их откровения. Я готова им подчиниться, а теперь оставь меня!
– А если ничего не случится? – спросил Тикаль.
– Тогда ты повторишь свой вопрос, и я, вероятно, не отвечу «нет».
XIX. Суд
Прошел день, а к вечеру следующего наши служители принесли нам не только кушанья, но и новые одежды, а для Майи даже некоторые драгоценные украшения. Немного погодя явились жрецы, которые повели нас на заседание совета. После долгих дней заточения мы впервые вышли на свежий воздух и с наслаждением взглянули на звездное небо. Мы поднялись по наружной лестнице до верхней площадки пирамиды, а потом через лестницы и переходы стали спускаться вниз, как это было и в тот день, когда нас заключали в темницу. Мы миновали склеп, где покоились тела касиков. Все они были заключены в золотые гробы, имеющие очертание человеческого тела и изображение лиц на крышке. На место глаз были вставлены громадные изумруды. Майя остановилась перед двумя гробницами, в которых покоились ее отец Зибальбай и давно умершая мать. При этом она с грустью промолвила:
– Отец здесь последний пришелец и занял последнее место. Я желаю, чтобы меня просто похоронили в земле, и тогда мои останки обратятся в цветы. Здесь все так мрачно!
Перед одной из дверей нам преградили доступ два жреца с обнаженными мечами. Они просили, чтобы мы сказали им пароль, и Майя исполнила это. Мы наконец предстали перед членами совета. Еще на пути она сказала нам:
– Молчите оба, я буду отвечать за вас и буду вашей поручительницей.
Она отвечала на все вопросы одного из членов совета. Потом наступила очередь самого Тикаля в качестве верховного жреца. Он спросил:
– Скажи мне, как ты пришла сюда, ты и оба твоих спутника?
– Нас вело сердце, уста шептали, и мы следовали лучу ока!
– Покажи мне знаки ока, уст и сердца, иначе да погибнешь ты в этом мире и во всех следующих!
Я внимательно смотрел на Майю, но не мог заметить ее движений. По-видимому, она вполне удачно исполнила все положенное, так как Тикаль сказал:
– Подойдите, Сын Моря и Игнасио-странник, ближе и говорите, совет слушает вас!
Тогда я начал говорить:
– Братья, я хотя и чужестранец, но принадлежу к великому Братству и мой сан даже выше, чем у всех присутствующих здесь, за исключением Хранителя Сердца. Вы знаете, как мы пришли сюда по приглашению Зибальбая, вашего касика. Мы не нарушили запрета, а вошли вСвященный Город по праву, потому что мы высокие члены общего Братства!
– Докажи! – предложил Тикаль. – Но пусть каждый из вас говорит отдельно. Уведите белого чужеземца!
Я стал задавать судьям вопросы, на которые некоторое время получал ответы, но потом даже сам Маттеи, ученейший среди них, не маг ничего сказать. Мое право было признано, и мне отвели почетное место среди членов совета.
Зато сеньор не мог выдержать испытания. Он запнулся на втором вопросе, и Тикаль с сияющим лицом провозгласил:
– Видите сами, что это наглый обманщик! Какое он заслужил наказание за то, что непосвященным переступил порог нашего святилища и тем осквернил его?
– Дайте мне сказать слово! – поспешил я предупредить готовое решение. – Этот человек действительно принадлежит к высшему разряду Братьев, он причислен был при особых условиях, извиняющих его незнание наших обрядов…
И я подробно рассказал, как он спас жизнь мне, как я вручил ему символ, как потом спас Зибальбая. Но все-таки потом большинство – правда, с перевесом в один голос – осудило его на немедленную смерть. Я сделал последнюю попытку и заговорил опять:
– У Зибальбая была вера, что когда соединятся обе части символа, каждый из нас, двух его спутников, будет причастен к исполнению пророчества, и что об этом скажут свое решение сами боги. Прежде чем произносить приговор, вели, Тикаль, поступить по преданию. Быть может, Зибальбай говорил истину, и каждому из нас богами предназначена своя судьба!
С моими словами согласились все члены совета, и Тикалю пришлось повиноваться. Раньше я осуждал Майю, что для своего и нашего спасения они решились на обман и подлог. А теперь сам принимал в этом деле участие, чтобы спасти друга. Но другого выхода у меня не было.
– Возьми части разъединенного сердца и положи их на место, – сказал Тикаль, обращаясь к Маттеи.
Майя и я передали ему свои части символа. Он вложил их внутрь большого сердца и, как и раньше, оно вскоре раскрылось, и мы опять увидели изумрудное око. Но мне оно показалось потускневшим, как тускнеет глаз умершего человека. Маттеи взял золотую таблицу и передал ее Тикалю.
– Я не могу ее прочесть. Я не знаком с этими древними письменами, – сказал Тикаль, – Маттеи, читай ты.
Маттеи долго и сосредоточенно рассматривал таблицу. У меня замерло сердце, так как я вспомнил подозрение сеньора Стрикленда, что старый мошенник может примириться с зятем и еще раз подменить таблицу. Наконец он спросил:
– Лучше, быть может, не читать?
– Читай, читай! – раздались голоса членов совета, подстрекаемых любопытством.
Маттеи прочел то, что нам было уже известно. Я успокоился. Но надо было видеть изумление всего собрания. Один только Тикаль гневно воскликнул:
– Это ложь и обман! Как может Майя, дочь касика, быть женой белой собаки! Я этого не допущу…
Но тут поднялся один из старейших жрецов, которого звали Димас, и сказал:
– Мы спрашивали волю богов, и они высказали свою волю. Нам остается только повиноваться!
– Как! Этот белый бродяга будет поставлен выше меня?! – воскликнул Тикаль.
– Я этого не говорю, – ответил Димас. – Ты останешься касиком, но после тебя нами будет править сын Майи и белого Сына Моря, если только боги пошлют им сына. Ему суждено, по пророчеству, восстановить славу нашего народа!
– Я должна повиноваться, – проговорила Майя, – хотя много лет я обращала свои взоры на того человека, который потом меня обманул и взял другую жену… В пророчестве сказано, что мой сын, хотя и от белого человека, будет правителем страны, на трон которой я имею право. Я примиряюсь с будущностью и не оспариваю, Тикаль, твоих прав.
– Ты хорошо и правильно рассуждаешь, – сказал Маттеи, – но нам нужно знать еще мнение белого человека. Быть может, он предпочтет… Согласны ли вы так поступить?
– Согласны! Согласны! – раздались общие крики.
– Введите сюда белого человека! – распорядился Маттеи. Вошел сеньор, и большинство членов совета низко поклонились ему.
– Слушай волю богов, Сын Моря! – обратился к нему Маттеи. И он подробно передал удивленному и обрадованному сеньору все, что произошло без него.
– Что ты на это скажешь?
– Только безумец может выбрать себе смерть, – ответил сеньор. Я считал, что все, дело сделано, но оказалось, что конец был еще далек и – довольно грустный. Опять заговорил Димас.
– Братья, я думаю, что этот человек, который должен дать нам будущего касика, пришел издалека, но теперь он должен жить и умереть между нами, иначе, узнав нашу тайну, он может поведать ее чужим людям. Надо его сторожить, особенно пока не родится сын, и блюсти тщательно, как соблюдают жрецы священный огонь!
– Хорошо сказано! – подтвердило собрание.
– Теперь вам обоим, пришельцы, надо принести присягу, что вы не присвоите себе сокровищ Священного Города и без разрешения совета старейшин не покинете нашей страны. Поклянитесь в этом на нашем священном алтаре, перед великим символом Сердца!
Мы подчинились и исполнили требуемое.
– Повернитесь теперь, братья мои, и смотрите!
Мы увидели, что плиты пола раздвинулись, открыв глубокий провал; снизу доносился плеск текущих вод. Мы с ужасом отступили, а Маттеи продолжал говорить:
– Смотрите! Если вы хоть словом нарушите свою клятву, то вас ввергнут в этот колодец и воды поглотят вашу жизнь и даже самую память о вас. Видели и поняли?
– Видели и поняли! – отвечали мы.
– Можете идти, теперь вы приняты в состав нашего народа! С нами вышел Маттеи. Я обратился к нему с вопросом:
– Что же будет дальше?
– С вершины пирамиды будет объявлено народу о смерти Зибальбая и о постановлении совета старейшин. Народ, если пожелает, утвердит Тикаля, а через два дня белый человек будет мужем Майи, – с усмешкой добавил Маттеи. – Будем спешить, а то народ уже собрался.
На верхней площадке были приготовлены сиденья, на которых мы заняли места наравне с членами совета. После жертвоприношения Маттеи, окруженный другими старейшинами, объявил постановление совета, при полном одобрении собравшегося народа. По окончании всех этих обрядов меня с почестями отвели в особое помещение большого дворца. Убранство комнат свидетельствовало о необыкновенной былой роскоши. Мои мысли невольно перенеслись к временам Монтесумы. Отведав понемногу от принесенных обильных кушаний, я уснул, утомленный испытанными волнениями. Меня разбудил вошедший сеньор, веселый, каким я знал его еще до прихода к нам Моласа с вестью о Зибальбае.
– Я люблю Майю, дон Игнасио, и все-таки думаю, что наш брак не будет счастливым, потому что он достигнут обманом!
– Все, может быть, устроиться хорошо! – ответил я ему. – Я боюсь другого, а именно, чтобы не пострадала наша дружба. Благодаря женщине мы вступили на путь лжи.
– Да, но Майя избрала этот путь, чтобы спасти жизнь!
– Нет, сеньор! О своей жизни, я уверен, она мало заботилась. Она стремилась к жизни из-за любви… Друг, забудьте, впрочем, мои слова и знайте, что я по-прежнему предан вам!
Наутро к нам пришли люди, принесшие новые одежды, потом явились другие, занявшиеся расчесыванием волос сеньора и его облачением. По обычаю страны жениха наряжали, словно жертву на алтарь. Я последовал за ним, и нас провели опять в зал, где заседал совет. Все вошли с поклоном, кроме одного Тикаля. После нас, предшествуемая музыкантами, игравшими на трубах и флейтах, появилась Майя, сиявшая невиданной красотой, в роскошном наряде, осыпанном драгоценностями. Она ходила как во сне, точно безучастная ко всему. Зато Тикаль был гневен так, как я еще ни разу не видел. Он глаз не сводил с Майи, не пропускал ни одного ее движения. Оба, жених и невеста, были поставлены посредине комнаты, и один жрец громко провозгласил их имена. Майя должна была еще письменно отречься от своих притязаний на царство в пользу Тикаля. Затем было зачитано постановление совета о тех дворцах, угодьях, драгоценностях и сокровищах, которыми наделялась Майя и ее жених. Потом тот же жрец спросил, одобряет ли совет все сделанное и сказанное. Получив утвердительный ответ, он с низким поклоном подошел к Тикали и предложил ему как верховному жрецу освятить самый брак. Тикаль встал с места, но опять сел, говоря:
– Ищи другого жреца, а я от этого отказываюсь!
– Но веление совета и народа, – стал также уговаривать его Маттеи. – Пророчество…
– Молчи, обманщик! – прервал его Тикаль. – Не ты ли клялся мне, что Майя умерла в пустыне? Не ты ли сосватал мне свою дочь? И теперь у тебя какие-то обманные цели… Я не верю в твое пророчество.
С этими словами он шумно поднялся с места и удалился в сопровождении стражи. Маттеи заявил, что после ухода духовного жреца он сам в качестве хранителя храма совершит все нужные обряды. Совет согласился с этим, и обряд начался; после этого все присутствующие подходили с поздравлениями и подарками. Я никогда не видел подобной щедрости, конечно, по нашей оценке. Мое сердце давило какое-то предчувствие, и я не отходил от сеньора. И как я хорошо сделал! При выходе на открытый четырехугольный двор, на котором мы так долго стояли в первый день прихода с Зибальбаем, я увидел теперь ринувшегося к сеньору из тени человека в темном плаще. Я успел крикнуть по-испански:
– Берегись, друг!
Сеньор обернулся и сильным ударом отстранил незнакомца, который зашатался, но, оправившись, бросился бежать прочь. Я думаю, что это был Тикаль или кто-нибудь из его людей.
День свадьбы был для меня началом самого интересного года в моей жизни. Я скоро понял, почему Майя так стремилась бежать из родного города. Вечно синее небо, полное отсутствие работы, изнеживающая роскошь, постоянные заговоры и сплетни, – вот что заполняло жизнь. Люди здесь свыклись с этой обстановкой и не желали иной. Вокруг меня были неисчислимые сокровища, но я не мог ими пользоваться для своих целей, даже не мог скрыться из города, так как каждый мой шаг был под постоянным наблюдением.
Когда у сеньора родился сын, то ликование народа было беспредельно. Случаю угодно, что в тот же день родился сын и у Нагуа, которая пришла в смертельный гнев, когда узнала, что народ радуется рождению не ее сына. За эти месяцы мне часто приходилось встречаться с Маттеи, но как он изменился! Похудевший, пожелтевший, полуразбитый параличом, с проказой на лице, он производил отталкивающее впечатление. Он приписывал это мщению богов и грозил нам тем же за участие в его обмане и подлоге. Однажды он сказал нам:
– Я думал только о счастье дочери, она честолюбива и хотела быть женой касика. Но как она наказана! Знаете, чего хотят некоторые старейшины? Низложить Тикаля и провозгласить Хранителем Сердца или Майю, или ее сына, с тем, чтобы правителями до его возмужания были оба родителя!
Его жалкая жизнь влачилась недолго, он умер в ту самую ночь, когда у Майи и Нагуа родились их первенцы. Его слова не выходили из моей памяти.
– Отец здесь последний пришелец и занял последнее место. Я желаю, чтобы меня просто похоронили в земле, и тогда мои останки обратятся в цветы. Здесь все так мрачно!
Перед одной из дверей нам преградили доступ два жреца с обнаженными мечами. Они просили, чтобы мы сказали им пароль, и Майя исполнила это. Мы наконец предстали перед членами совета. Еще на пути она сказала нам:
– Молчите оба, я буду отвечать за вас и буду вашей поручительницей.
Она отвечала на все вопросы одного из членов совета. Потом наступила очередь самого Тикаля в качестве верховного жреца. Он спросил:
– Скажи мне, как ты пришла сюда, ты и оба твоих спутника?
– Нас вело сердце, уста шептали, и мы следовали лучу ока!
– Покажи мне знаки ока, уст и сердца, иначе да погибнешь ты в этом мире и во всех следующих!
Я внимательно смотрел на Майю, но не мог заметить ее движений. По-видимому, она вполне удачно исполнила все положенное, так как Тикаль сказал:
– Подойдите, Сын Моря и Игнасио-странник, ближе и говорите, совет слушает вас!
Тогда я начал говорить:
– Братья, я хотя и чужестранец, но принадлежу к великому Братству и мой сан даже выше, чем у всех присутствующих здесь, за исключением Хранителя Сердца. Вы знаете, как мы пришли сюда по приглашению Зибальбая, вашего касика. Мы не нарушили запрета, а вошли вСвященный Город по праву, потому что мы высокие члены общего Братства!
– Докажи! – предложил Тикаль. – Но пусть каждый из вас говорит отдельно. Уведите белого чужеземца!
Я стал задавать судьям вопросы, на которые некоторое время получал ответы, но потом даже сам Маттеи, ученейший среди них, не маг ничего сказать. Мое право было признано, и мне отвели почетное место среди членов совета.
Зато сеньор не мог выдержать испытания. Он запнулся на втором вопросе, и Тикаль с сияющим лицом провозгласил:
– Видите сами, что это наглый обманщик! Какое он заслужил наказание за то, что непосвященным переступил порог нашего святилища и тем осквернил его?
– Дайте мне сказать слово! – поспешил я предупредить готовое решение. – Этот человек действительно принадлежит к высшему разряду Братьев, он причислен был при особых условиях, извиняющих его незнание наших обрядов…
И я подробно рассказал, как он спас жизнь мне, как я вручил ему символ, как потом спас Зибальбая. Но все-таки потом большинство – правда, с перевесом в один голос – осудило его на немедленную смерть. Я сделал последнюю попытку и заговорил опять:
– У Зибальбая была вера, что когда соединятся обе части символа, каждый из нас, двух его спутников, будет причастен к исполнению пророчества, и что об этом скажут свое решение сами боги. Прежде чем произносить приговор, вели, Тикаль, поступить по преданию. Быть может, Зибальбай говорил истину, и каждому из нас богами предназначена своя судьба!
С моими словами согласились все члены совета, и Тикалю пришлось повиноваться. Раньше я осуждал Майю, что для своего и нашего спасения они решились на обман и подлог. А теперь сам принимал в этом деле участие, чтобы спасти друга. Но другого выхода у меня не было.
– Возьми части разъединенного сердца и положи их на место, – сказал Тикаль, обращаясь к Маттеи.
Майя и я передали ему свои части символа. Он вложил их внутрь большого сердца и, как и раньше, оно вскоре раскрылось, и мы опять увидели изумрудное око. Но мне оно показалось потускневшим, как тускнеет глаз умершего человека. Маттеи взял золотую таблицу и передал ее Тикалю.
– Я не могу ее прочесть. Я не знаком с этими древними письменами, – сказал Тикаль, – Маттеи, читай ты.
Маттеи долго и сосредоточенно рассматривал таблицу. У меня замерло сердце, так как я вспомнил подозрение сеньора Стрикленда, что старый мошенник может примириться с зятем и еще раз подменить таблицу. Наконец он спросил:
– Лучше, быть может, не читать?
– Читай, читай! – раздались голоса членов совета, подстрекаемых любопытством.
Маттеи прочел то, что нам было уже известно. Я успокоился. Но надо было видеть изумление всего собрания. Один только Тикаль гневно воскликнул:
– Это ложь и обман! Как может Майя, дочь касика, быть женой белой собаки! Я этого не допущу…
Но тут поднялся один из старейших жрецов, которого звали Димас, и сказал:
– Мы спрашивали волю богов, и они высказали свою волю. Нам остается только повиноваться!
– Как! Этот белый бродяга будет поставлен выше меня?! – воскликнул Тикаль.
– Я этого не говорю, – ответил Димас. – Ты останешься касиком, но после тебя нами будет править сын Майи и белого Сына Моря, если только боги пошлют им сына. Ему суждено, по пророчеству, восстановить славу нашего народа!
– Я должна повиноваться, – проговорила Майя, – хотя много лет я обращала свои взоры на того человека, который потом меня обманул и взял другую жену… В пророчестве сказано, что мой сын, хотя и от белого человека, будет правителем страны, на трон которой я имею право. Я примиряюсь с будущностью и не оспариваю, Тикаль, твоих прав.
– Ты хорошо и правильно рассуждаешь, – сказал Маттеи, – но нам нужно знать еще мнение белого человека. Быть может, он предпочтет… Согласны ли вы так поступить?
– Согласны! Согласны! – раздались общие крики.
– Введите сюда белого человека! – распорядился Маттеи. Вошел сеньор, и большинство членов совета низко поклонились ему.
– Слушай волю богов, Сын Моря! – обратился к нему Маттеи. И он подробно передал удивленному и обрадованному сеньору все, что произошло без него.
– Что ты на это скажешь?
– Только безумец может выбрать себе смерть, – ответил сеньор. Я считал, что все, дело сделано, но оказалось, что конец был еще далек и – довольно грустный. Опять заговорил Димас.
– Братья, я думаю, что этот человек, который должен дать нам будущего касика, пришел издалека, но теперь он должен жить и умереть между нами, иначе, узнав нашу тайну, он может поведать ее чужим людям. Надо его сторожить, особенно пока не родится сын, и блюсти тщательно, как соблюдают жрецы священный огонь!
– Хорошо сказано! – подтвердило собрание.
– Теперь вам обоим, пришельцы, надо принести присягу, что вы не присвоите себе сокровищ Священного Города и без разрешения совета старейшин не покинете нашей страны. Поклянитесь в этом на нашем священном алтаре, перед великим символом Сердца!
Мы подчинились и исполнили требуемое.
– Повернитесь теперь, братья мои, и смотрите!
Мы увидели, что плиты пола раздвинулись, открыв глубокий провал; снизу доносился плеск текущих вод. Мы с ужасом отступили, а Маттеи продолжал говорить:
– Смотрите! Если вы хоть словом нарушите свою клятву, то вас ввергнут в этот колодец и воды поглотят вашу жизнь и даже самую память о вас. Видели и поняли?
– Видели и поняли! – отвечали мы.
– Можете идти, теперь вы приняты в состав нашего народа! С нами вышел Маттеи. Я обратился к нему с вопросом:
– Что же будет дальше?
– С вершины пирамиды будет объявлено народу о смерти Зибальбая и о постановлении совета старейшин. Народ, если пожелает, утвердит Тикаля, а через два дня белый человек будет мужем Майи, – с усмешкой добавил Маттеи. – Будем спешить, а то народ уже собрался.
На верхней площадке были приготовлены сиденья, на которых мы заняли места наравне с членами совета. После жертвоприношения Маттеи, окруженный другими старейшинами, объявил постановление совета, при полном одобрении собравшегося народа. По окончании всех этих обрядов меня с почестями отвели в особое помещение большого дворца. Убранство комнат свидетельствовало о необыкновенной былой роскоши. Мои мысли невольно перенеслись к временам Монтесумы. Отведав понемногу от принесенных обильных кушаний, я уснул, утомленный испытанными волнениями. Меня разбудил вошедший сеньор, веселый, каким я знал его еще до прихода к нам Моласа с вестью о Зибальбае.
– Я люблю Майю, дон Игнасио, и все-таки думаю, что наш брак не будет счастливым, потому что он достигнут обманом!
– Все, может быть, устроиться хорошо! – ответил я ему. – Я боюсь другого, а именно, чтобы не пострадала наша дружба. Благодаря женщине мы вступили на путь лжи.
– Да, но Майя избрала этот путь, чтобы спасти жизнь!
– Нет, сеньор! О своей жизни, я уверен, она мало заботилась. Она стремилась к жизни из-за любви… Друг, забудьте, впрочем, мои слова и знайте, что я по-прежнему предан вам!
Наутро к нам пришли люди, принесшие новые одежды, потом явились другие, занявшиеся расчесыванием волос сеньора и его облачением. По обычаю страны жениха наряжали, словно жертву на алтарь. Я последовал за ним, и нас провели опять в зал, где заседал совет. Все вошли с поклоном, кроме одного Тикаля. После нас, предшествуемая музыкантами, игравшими на трубах и флейтах, появилась Майя, сиявшая невиданной красотой, в роскошном наряде, осыпанном драгоценностями. Она ходила как во сне, точно безучастная ко всему. Зато Тикаль был гневен так, как я еще ни разу не видел. Он глаз не сводил с Майи, не пропускал ни одного ее движения. Оба, жених и невеста, были поставлены посредине комнаты, и один жрец громко провозгласил их имена. Майя должна была еще письменно отречься от своих притязаний на царство в пользу Тикаля. Затем было зачитано постановление совета о тех дворцах, угодьях, драгоценностях и сокровищах, которыми наделялась Майя и ее жених. Потом тот же жрец спросил, одобряет ли совет все сделанное и сказанное. Получив утвердительный ответ, он с низким поклоном подошел к Тикали и предложил ему как верховному жрецу освятить самый брак. Тикаль встал с места, но опять сел, говоря:
– Ищи другого жреца, а я от этого отказываюсь!
– Но веление совета и народа, – стал также уговаривать его Маттеи. – Пророчество…
– Молчи, обманщик! – прервал его Тикаль. – Не ты ли клялся мне, что Майя умерла в пустыне? Не ты ли сосватал мне свою дочь? И теперь у тебя какие-то обманные цели… Я не верю в твое пророчество.
С этими словами он шумно поднялся с места и удалился в сопровождении стражи. Маттеи заявил, что после ухода духовного жреца он сам в качестве хранителя храма совершит все нужные обряды. Совет согласился с этим, и обряд начался; после этого все присутствующие подходили с поздравлениями и подарками. Я никогда не видел подобной щедрости, конечно, по нашей оценке. Мое сердце давило какое-то предчувствие, и я не отходил от сеньора. И как я хорошо сделал! При выходе на открытый четырехугольный двор, на котором мы так долго стояли в первый день прихода с Зибальбаем, я увидел теперь ринувшегося к сеньору из тени человека в темном плаще. Я успел крикнуть по-испански:
– Берегись, друг!
Сеньор обернулся и сильным ударом отстранил незнакомца, который зашатался, но, оправившись, бросился бежать прочь. Я думаю, что это был Тикаль или кто-нибудь из его людей.
День свадьбы был для меня началом самого интересного года в моей жизни. Я скоро понял, почему Майя так стремилась бежать из родного города. Вечно синее небо, полное отсутствие работы, изнеживающая роскошь, постоянные заговоры и сплетни, – вот что заполняло жизнь. Люди здесь свыклись с этой обстановкой и не желали иной. Вокруг меня были неисчислимые сокровища, но я не мог ими пользоваться для своих целей, даже не мог скрыться из города, так как каждый мой шаг был под постоянным наблюдением.
Когда у сеньора родился сын, то ликование народа было беспредельно. Случаю угодно, что в тот же день родился сын и у Нагуа, которая пришла в смертельный гнев, когда узнала, что народ радуется рождению не ее сына. За эти месяцы мне часто приходилось встречаться с Маттеи, но как он изменился! Похудевший, пожелтевший, полуразбитый параличом, с проказой на лице, он производил отталкивающее впечатление. Он приписывал это мщению богов и грозил нам тем же за участие в его обмане и подлоге. Однажды он сказал нам:
– Я думал только о счастье дочери, она честолюбива и хотела быть женой касика. Но как она наказана! Знаете, чего хотят некоторые старейшины? Низложить Тикаля и провозгласить Хранителем Сердца или Майю, или ее сына, с тем, чтобы правителями до его возмужания были оба родителя!
Его жалкая жизнь влачилась недолго, он умер в ту самую ночь, когда у Майи и Нагуа родились их первенцы. Его слова не выходили из моей памяти.
XX. Бегство
Мальчик у Майи родился очень красивый, почти совсем белый, но с темными звездоподобными глазами матери. Помню, что через восемнадцать дней после этого, когда все мы сидели вместе, а молодая мать держала на руках своего сына, к нам пришел Димас. Он поклонился и сказал:
– Я пришел к тебе, Майя, во исполнение воли совета и народа. До старейшин дошли сведения, что Тикаль, неправедными средствами достигший власти, решил теперь убить твоего сына, его отца и вашего друга Игнасио…
– Почему же не меня? – спросила Майя.
– Не знаю, но нам было велено схватить тебя живой и скрыть в тайном помещении дворца Тикаля!
Сеньор вскочил и разразился угрозами против касика.
– Успокойтесь, успокойтесь, господин мой! – остановил его Димас. – Личность касика священна, но Тикаль не долго останется касиком. Все им недовольны, совет собирается его низложить!
– Разве это возможно?
– Да, если касик нарушил законы… Не по этой ли причине был низложен твой отец?.. И тогда ты…
– Но ведь я отказалась от прав!
– После тебя все по праву переходит на дитя пророчеств, надежду нашего народа!
– Чтобы сделать его предметом мести Тикаля? Он его убьет!
– Когда Тикаль будет низложен, то его заключат в темницу на всю жизнь.
– Когда это произойдет?
– Завтра, в полдень, когда твоего сына будут представлять народу.
– Просто безумие избирать в касики новорожденного! – заметила Майя.
– Ты будешь править от его имени, и мы будем тебе повиноваться, а пока ты еще обязана во всем повиноваться совету. Совет же решил, что посланному с неба ребенку, которому вы только земные родители, следует воздать все ему подобающее.
Вечером того же дня сеньор и я присутствовали на каком-то пиршестве у одного из знатных сановников. Возвращаясь с ним несколько раньше, чем предполагалось, я услышал в той комнате, где помещались мать с ребенком, странный шум. Бросившись туда, я увидел двух крепко сцепившихся женщин, в которых узнал Майю и Нагуа. У последней в руке был нож. Я быстро схватил эту руку, и потом Майя освободилась от страшных объятий. Но Нагуа удалось вырваться, и она собиралась убежать из комнаты, однако на пороге ее схватил сеньор.
– Что случилось? – спросил он Майю. – Зачем сюда пришла эта женщина?
– Не знаю. Я собиралась ложиться, когда в угловом зеркале увидела Нагуа, стоявшую на пороге с ножом в руке. Она осторожно вошла в комнату, я бросилась на нее, но она была сильнее, и не приди Игнасио, она убила бы нашего сына!
– Правда? – спросил сеньор.
– Да, это так, белый человек, – ответила Нагуа.
– Зачем ты хотела крови невинного?
– Потому что из-за него мой собственный сын терял свои права. Я узнала о том, что готовится завтра!
– Мы здесь не при чем, – продолжал сеньор. – Если Тикаля низложат, то виной тому его пороки и преступления…
– А вас посадят на его место ради ваших добродетелей! – перебила его Нагуа. – Я знаю, откуда взялось пророчество, мне отец рассказал об этом перед смертью, у меня есть доказательства, и я донесу на вас на совете, и с вашим сыном неба поступят, как с собакой!
– Послушай, – спокойно обратилась Майя к своему мужу, – чтобы спасти нашего ребенка, надо лишить эту женщину возможности говорить.
Нагуа собиралась кричать и звать на помощь, но сеньор, замахнувшись на нее ножом, сказал:
– Молчи, если жизнь дорога!.. Игнасио, закрой дверь, нам надо посоветоваться…
– Нам предстоит или убить эту женщину, – продолжал сеньор, когда я исполнил его просьбу, – или бежать из города.
– Бежать невозможно, – сказала Майя, – даже если нам удастся переплыть через озеро, то в горах нас схватят и убьют.
– Значит, Нагуа должна умереть, – произнес сеньор.
– А если она даст клятву хранить молчание? – спросил я.
– Вы не понимаете, как она ненавидит меня! – горячо возражала мне Майя. – Она ни перед чем не остановится, никакие клятвы ее не испугают!
– Остается только ее убить, – произнес сеньор, – и я это сделаю. Потом скажу, что сделал это в пылу горячности – что и могло произойти, если бы у меня под рукой оказался нож, когда я задержал ее.
Он подошел к Нагуа, которую мы связали и положили в дальнем углу комнаты. Сеньор склонился над ней, и в руке у него блеснул нож. Гробовое молчание нарушила Майя, прерывающимся от волнения голосом спросившая:
– Готово?
– Нет, я не могу!
– Нельзя же брать ее с собой!
– Но можно оставить здесь связанной. Мы будем уже далеко, когда ее найдут.
Через два часа по уснувшему городу молча шли три фигуры, завернувшиеся в темные плащи. Я много времени уделял рыбалке и имел свою собственную лодку. Иногда меня сопровождал сеньор или кто-либо из слуг. Поэтому мой отъезд никому не мог показаться странным. Нас никто и не видел, кроме дежурной стражи. Вода в озере стояла высоко – день наивысшего подъема был близок. Отчалив от городской стены, мы подняли паруса, пользуясь попутным ветром, и быстро летели на легком челне к материку. Еще до рассвета мы достигли берега и, спрятав лодку в камышах, пошли пешком, делая крюк, чтобы миновать деревню. Около полудня мы сделали короткий привал и потом двинулись дальше. Майя мужественно переносила усталость. Ребенка несли поочередно сеньор и я. На ночь мы остановились, так как Майя начала выбиваться из сил. Ранним утром продолжили путь, приближаясь к линии снегов. Чувствовался сильный холод. Первоначально мы решили не заходить ни в деревню, ни в сторожевой домик. Но Майя неожиданно потребовала последнего.
– Я пришел к тебе, Майя, во исполнение воли совета и народа. До старейшин дошли сведения, что Тикаль, неправедными средствами достигший власти, решил теперь убить твоего сына, его отца и вашего друга Игнасио…
– Почему же не меня? – спросила Майя.
– Не знаю, но нам было велено схватить тебя живой и скрыть в тайном помещении дворца Тикаля!
Сеньор вскочил и разразился угрозами против касика.
– Успокойтесь, успокойтесь, господин мой! – остановил его Димас. – Личность касика священна, но Тикаль не долго останется касиком. Все им недовольны, совет собирается его низложить!
– Разве это возможно?
– Да, если касик нарушил законы… Не по этой ли причине был низложен твой отец?.. И тогда ты…
– Но ведь я отказалась от прав!
– После тебя все по праву переходит на дитя пророчеств, надежду нашего народа!
– Чтобы сделать его предметом мести Тикаля? Он его убьет!
– Когда Тикаль будет низложен, то его заключат в темницу на всю жизнь.
– Когда это произойдет?
– Завтра, в полдень, когда твоего сына будут представлять народу.
– Просто безумие избирать в касики новорожденного! – заметила Майя.
– Ты будешь править от его имени, и мы будем тебе повиноваться, а пока ты еще обязана во всем повиноваться совету. Совет же решил, что посланному с неба ребенку, которому вы только земные родители, следует воздать все ему подобающее.
Вечером того же дня сеньор и я присутствовали на каком-то пиршестве у одного из знатных сановников. Возвращаясь с ним несколько раньше, чем предполагалось, я услышал в той комнате, где помещались мать с ребенком, странный шум. Бросившись туда, я увидел двух крепко сцепившихся женщин, в которых узнал Майю и Нагуа. У последней в руке был нож. Я быстро схватил эту руку, и потом Майя освободилась от страшных объятий. Но Нагуа удалось вырваться, и она собиралась убежать из комнаты, однако на пороге ее схватил сеньор.
– Что случилось? – спросил он Майю. – Зачем сюда пришла эта женщина?
– Не знаю. Я собиралась ложиться, когда в угловом зеркале увидела Нагуа, стоявшую на пороге с ножом в руке. Она осторожно вошла в комнату, я бросилась на нее, но она была сильнее, и не приди Игнасио, она убила бы нашего сына!
– Правда? – спросил сеньор.
– Да, это так, белый человек, – ответила Нагуа.
– Зачем ты хотела крови невинного?
– Потому что из-за него мой собственный сын терял свои права. Я узнала о том, что готовится завтра!
– Мы здесь не при чем, – продолжал сеньор. – Если Тикаля низложат, то виной тому его пороки и преступления…
– А вас посадят на его место ради ваших добродетелей! – перебила его Нагуа. – Я знаю, откуда взялось пророчество, мне отец рассказал об этом перед смертью, у меня есть доказательства, и я донесу на вас на совете, и с вашим сыном неба поступят, как с собакой!
– Послушай, – спокойно обратилась Майя к своему мужу, – чтобы спасти нашего ребенка, надо лишить эту женщину возможности говорить.
Нагуа собиралась кричать и звать на помощь, но сеньор, замахнувшись на нее ножом, сказал:
– Молчи, если жизнь дорога!.. Игнасио, закрой дверь, нам надо посоветоваться…
– Нам предстоит или убить эту женщину, – продолжал сеньор, когда я исполнил его просьбу, – или бежать из города.
– Бежать невозможно, – сказала Майя, – даже если нам удастся переплыть через озеро, то в горах нас схватят и убьют.
– Значит, Нагуа должна умереть, – произнес сеньор.
– А если она даст клятву хранить молчание? – спросил я.
– Вы не понимаете, как она ненавидит меня! – горячо возражала мне Майя. – Она ни перед чем не остановится, никакие клятвы ее не испугают!
– Остается только ее убить, – произнес сеньор, – и я это сделаю. Потом скажу, что сделал это в пылу горячности – что и могло произойти, если бы у меня под рукой оказался нож, когда я задержал ее.
Он подошел к Нагуа, которую мы связали и положили в дальнем углу комнаты. Сеньор склонился над ней, и в руке у него блеснул нож. Гробовое молчание нарушила Майя, прерывающимся от волнения голосом спросившая:
– Готово?
– Нет, я не могу!
– Нельзя же брать ее с собой!
– Но можно оставить здесь связанной. Мы будем уже далеко, когда ее найдут.
Через два часа по уснувшему городу молча шли три фигуры, завернувшиеся в темные плащи. Я много времени уделял рыбалке и имел свою собственную лодку. Иногда меня сопровождал сеньор или кто-либо из слуг. Поэтому мой отъезд никому не мог показаться странным. Нас никто и не видел, кроме дежурной стражи. Вода в озере стояла высоко – день наивысшего подъема был близок. Отчалив от городской стены, мы подняли паруса, пользуясь попутным ветром, и быстро летели на легком челне к материку. Еще до рассвета мы достигли берега и, спрятав лодку в камышах, пошли пешком, делая крюк, чтобы миновать деревню. Около полудня мы сделали короткий привал и потом двинулись дальше. Майя мужественно переносила усталость. Ребенка несли поочередно сеньор и я. На ночь мы остановились, так как Майя начала выбиваться из сил. Ранним утром продолжили путь, приближаясь к линии снегов. Чувствовался сильный холод. Первоначально мы решили не заходить ни в деревню, ни в сторожевой домик. Но Майя неожиданно потребовала последнего.