Страница:
Я прошел крадучись по длинному коридору, отыскал в кромешном мраке поворот налево и достиг крутого поворота направо, оттуда начиналась галерея, к которой примыкали лестницы. Едва завернув, я тотчас же попятился, ибо увидел Ханию с лампадой в руке: она как раз запирала дверь в комнату Лео.
Первым моим побуждением было вернуться к себе, но я тотчас отбросил эту мысль. Не сомневаясь, что меня сразу же заметят, я решил: если Хания наткнется на меня, я не буду юлить и прямо скажу, что хотел найти Лео, узнать о его самочувствии. Я прижался к стене и стал ждать с бьющимся сердцем. Она быстро прошла по коридору и начала подниматься по лестнице.
«Что делать? – задумался я. – Идти дальше – бесполезно, ибо она заперла дверь на ключ. Вернуться к себе? Нет, я последую за ней и, если мы столкнемся, повторю ту же отговорку. Таким образом я смогу получить какие-нибудь вести или удар кинжалом».
С бесшумностью змеи я завернул за угол и стал подниматься по лестнице. Лестница была длинная и спиральная, как в церковной башне, но в конце концов я добрался до верхней площадки и увидел дверь. Дверь была очень старая, растрескавшаяся; сквозь нее пробивался свет и слышались голоса – Шамана Симбри и Хании.
– Тебе удалось что-нибудь выяснить, племянница? – спросил мужской голос. И женский отозвался:
– Немногое, очень немногое.
Желание знать, что происходит, придало мне смелости; я подкрался ближе и посмотрел в широкую трещину. Прямо передо мной, в свете висячей лампады, опираясь рукой о стол, за которым сидел Симбри, стояла Хания. Она была очень хороша собой в пурпурной мантии и небольшой золотой диадеме, из-под которой ее волосы волнами сбегали на лебединую шею и грудь. Ясно было, что она нарядилась ля какого-то особого случая, подчеркнув свою природную красоту всеми известными женщинам ухищрениями. Симбри пристально смотрел на нее; и даже в его холодных, бесстрастных чертах угадывались страх и сомнения.
– О чем был ваш разговор? – спросил он.
– Я расспрашивала его, зачем они прибыли в эту страну; мне только удалось выяснить у него, что они ищут какую-то прекрасную женщину, больше он ничего не хотел сказать. Когда я спросила его, красивее ли она, чем я, он любезно ответил – я думаю, то была простая любезность, – что нас трудно сравнивать, она совершенно другая. На это я сказала: хотя и не приличествует мне высказывать свое мнение, все мужчины считают, что ни одна женщина в стране не может соперничать со мной красотой, к тому же я – владычица страны и его спасительница. Сердце мне подсказывает, добавила я, что именно я та женщина, кого он ищет.
– Ладно, племянница, – нетерпеливо сказал Симбри, – мне не хотелось бы слышать о твоих уловках, без сомнения весьма искусных. Что дальше?
– Он сказал: «вполне вероятно», ибо он полагает, что та, о ком речь, возродилась, – и внимательно меня осмотрел, а затем спросил, погружалась ли я в огонь. Я ответила, что меня и сейчас сжигает огонь – огонь мук. Тогда он сказал: «Покажи мне свои волосы», – и я вложила свой локон ему в руку. Он выронил его и из этой сумочки, что он не снимает с шеи, достал длинную прядь – более прекрасных волос я не видела в своей жизни, ибо эта прядь была мягкая, словно шелк, и длиной от моей диадемы до земли. И ни одно вороново крыло не может сверкать так ярко в солнечных лучах, как сверкала эта благоухающая прядь.
«Твои волосы очень красивы, – сказал он, – но, как видишь, они отличаются от этих».
«Возможно, – ответила я. – Таких волос нет ни у одной смертной женщины».
«Верно, – подтвердил он, – та, кого я ищу, отнюдь не смертная женщина».
Несмотря на все мои ухищрения, он больше ничего не сказал, поэтому, чувствуя, что в моем сердце вскипает ненависть против этой таинственной незнакомки, и, опасаясь, как бы не наговорила чего-нибудь такого, о чем лучше было бы молчать, я оставила его. Прошу тебя, загляни в книги, открытые твоей мудрости, и узнай хоть что-нибудь об этой женщине: кто она, где обитает. И поторопись, чтобы я успела найти ее и убить, если смогу.
– Да, если сможешь, – сказал Шаман. – И если она – среди живых. Но скажи, с чего нам начать наши поиски? Да, вот это письмо с Горы, которое недавно прислал верховный жрец Орос. – Он вытащил пергамент из груды бумаг на столе и поглядел на нее.
– Читай, – велела она. – Я хочу прослушать его еще раз.
И он прочитал:
От Хесеа из Дома Огня – Атене, Хании Калуна.
Сестра!
Я получила предупреждение, что в твою страну скоро прибудут два иноземца из западной земли; они хотят задать вопрос моему Оракулу. Поэтому в первый день следующей луны я повелеваю, чтобы ты и Симбри, твой двоюродный дед, мудрый Шаман, Хранитель Ворот, были на берегу реки в ущелье – в том месте, где обрывается древняя дорога, – ибо именно там спустятся иноземцы. Окажите им всевозможную помощь и благополучно препроводите их на Гору; знайте, что вы оба – и ты и он – в ответе за них. Сама я не могу их встретить, дабы не нарушить заключенный между нами договор, который не позволяет Хесеа из Святилища посещать Калун, кроме как во время войны. Их прибытие предопределено .
– Выходит, – сказал Симбри, откладывая пергамент, – они отнюдь не случайные странники, их ожидает сама Хесеа.
– Нет, не случайные странники, – отозвалась Атене, – одного из них ожидало мое сердце. По причинам, тебе известным, Хесеа не может быть этой женщиной.
– На Горе живет много женщин, – сухо проронил Шаман, – если женщины имеют ко всему этому какое-то отношение.
– Я, во всяком случае, имею, и я не отпущу его на Гору.
– Племянница, Хес могущественна, и в ее вроде бы мирных словах заключена ужасная угроза. Она могущественна исстари, у нее есть слуги на земле и в небесах; они-то предупредили ее о прибытии этих людей и, конечно, сообщат обо всем, что с ними будет. Я – се враг, я знаю это; вот уже много поколений знает это и дом Рассенов. Поэтому не перечь ее воле, чтобы ее месть не обрушилась на нас всех, ведь она – дух и ужасна в гневе. Она пишет, что прибытие предопределено.
– А я говорю, что один из них останется здесь. Другой, если захочет, может отправляться.
– Скажи прямо, Атене, чего ты добиваешься: чтобы этот человек, которого зовут Лео, стал твоим любовником?
Она поглядела ему в глаза и смело ответила:
– Нет, я хочу, чтобы он стал моим мужем.
– Но и у него должно быть такое желание, а этого что-то не заметно. И как одна женщина может иметь двух мужей?
Она положила руку ему на плечо:
– У меня нет мужа. И ты хорошо это знаешь, Симбри. Заклинаю тебя узами нашего близкого родства: приготовь новое зелье…
– Чтобы мы были связаны более тесными узами – узами убийства? Нет, Атене; твой грех и так уже лежит тяжким бременем на моей совести. Ты очень хороша собой; попробуй уловить его в свои сети или же отпусти, что было бы гораздо лучше.
– Не могу отпустить. Хотела бы, чтобы смогла, но не могу. Я люблю его так же сильно, как ненавижу ту, кого он любит, но что-то отвращает от меня его сердце. О, великий Шаман, ты, что смотришь и шепчешь заклятия, ты, что читаешь книгу Будущего и Прошлого, скажи мне, что говорят твои звезды, твое провидение.
– Много утомительных часов я занимался своим делом в тайном уединении, и вот что я узнал, Атене, – сказал он. – Ты права, судьба этого человека тесно сплетена с твоей, но между вами – стена, непроницаемая для моих глаз; не могут перебраться через нее и мои слуги. Но мне удалось выяснить, что тебе и ему, а также и мне угрожает смерть.
– Тогда пусть приходит смерть, – с мрачной гордостью воскликнула она, – уж тогда-то я смогу отрешиться от своих мук.
– Это еще неизвестно, – сказал он. – Сила, нас преследующая, может спуститься за нами в темную бездну Смерти. И я чувствую, что за всем, происходящим в глубине наших душ, день и ночь наблюдают глаза Хес.
– Попробуй запорошить их пылью иллюзий – ты это умеешь. Завтра пошли гонцов на Гору, пусть передадут Хесеа, что прибыли два старых незнакомца, – запомни, два старых, что они очень больны, сломали себе кости при падении в реку и что, когда они поправятся, луны через три, я отошлю их, чтобы они могли задать свой вопрос Оракулу. Возможно, она поверит и будет терпеливо ждать, а если нет, по крайней мере не будет больше никаких объяснений. А сейчас я должна отдохнуть – или моя голова не выдержит. Дай мне снотворное, чтобы я спала покрепче, без всяких снов, я никогда так не нуждалась в отдыхе, как сейчас, ведь я тоже чувствую на себе ее глаза. – И она повернулась к двери.
Я поспешил отойти – и как раз вовремя: идя по темному коридору, я услышал, как скрипнула отворяемая дверь.
Глава VIII. Псы-палачи
Первым моим побуждением было вернуться к себе, но я тотчас отбросил эту мысль. Не сомневаясь, что меня сразу же заметят, я решил: если Хания наткнется на меня, я не буду юлить и прямо скажу, что хотел найти Лео, узнать о его самочувствии. Я прижался к стене и стал ждать с бьющимся сердцем. Она быстро прошла по коридору и начала подниматься по лестнице.
«Что делать? – задумался я. – Идти дальше – бесполезно, ибо она заперла дверь на ключ. Вернуться к себе? Нет, я последую за ней и, если мы столкнемся, повторю ту же отговорку. Таким образом я смогу получить какие-нибудь вести или удар кинжалом».
С бесшумностью змеи я завернул за угол и стал подниматься по лестнице. Лестница была длинная и спиральная, как в церковной башне, но в конце концов я добрался до верхней площадки и увидел дверь. Дверь была очень старая, растрескавшаяся; сквозь нее пробивался свет и слышались голоса – Шамана Симбри и Хании.
– Тебе удалось что-нибудь выяснить, племянница? – спросил мужской голос. И женский отозвался:
– Немногое, очень немногое.
Желание знать, что происходит, придало мне смелости; я подкрался ближе и посмотрел в широкую трещину. Прямо передо мной, в свете висячей лампады, опираясь рукой о стол, за которым сидел Симбри, стояла Хания. Она была очень хороша собой в пурпурной мантии и небольшой золотой диадеме, из-под которой ее волосы волнами сбегали на лебединую шею и грудь. Ясно было, что она нарядилась ля какого-то особого случая, подчеркнув свою природную красоту всеми известными женщинам ухищрениями. Симбри пристально смотрел на нее; и даже в его холодных, бесстрастных чертах угадывались страх и сомнения.
– О чем был ваш разговор? – спросил он.
– Я расспрашивала его, зачем они прибыли в эту страну; мне только удалось выяснить у него, что они ищут какую-то прекрасную женщину, больше он ничего не хотел сказать. Когда я спросила его, красивее ли она, чем я, он любезно ответил – я думаю, то была простая любезность, – что нас трудно сравнивать, она совершенно другая. На это я сказала: хотя и не приличествует мне высказывать свое мнение, все мужчины считают, что ни одна женщина в стране не может соперничать со мной красотой, к тому же я – владычица страны и его спасительница. Сердце мне подсказывает, добавила я, что именно я та женщина, кого он ищет.
– Ладно, племянница, – нетерпеливо сказал Симбри, – мне не хотелось бы слышать о твоих уловках, без сомнения весьма искусных. Что дальше?
– Он сказал: «вполне вероятно», ибо он полагает, что та, о ком речь, возродилась, – и внимательно меня осмотрел, а затем спросил, погружалась ли я в огонь. Я ответила, что меня и сейчас сжигает огонь – огонь мук. Тогда он сказал: «Покажи мне свои волосы», – и я вложила свой локон ему в руку. Он выронил его и из этой сумочки, что он не снимает с шеи, достал длинную прядь – более прекрасных волос я не видела в своей жизни, ибо эта прядь была мягкая, словно шелк, и длиной от моей диадемы до земли. И ни одно вороново крыло не может сверкать так ярко в солнечных лучах, как сверкала эта благоухающая прядь.
«Твои волосы очень красивы, – сказал он, – но, как видишь, они отличаются от этих».
«Возможно, – ответила я. – Таких волос нет ни у одной смертной женщины».
«Верно, – подтвердил он, – та, кого я ищу, отнюдь не смертная женщина».
Несмотря на все мои ухищрения, он больше ничего не сказал, поэтому, чувствуя, что в моем сердце вскипает ненависть против этой таинственной незнакомки, и, опасаясь, как бы не наговорила чего-нибудь такого, о чем лучше было бы молчать, я оставила его. Прошу тебя, загляни в книги, открытые твоей мудрости, и узнай хоть что-нибудь об этой женщине: кто она, где обитает. И поторопись, чтобы я успела найти ее и убить, если смогу.
– Да, если сможешь, – сказал Шаман. – И если она – среди живых. Но скажи, с чего нам начать наши поиски? Да, вот это письмо с Горы, которое недавно прислал верховный жрец Орос. – Он вытащил пергамент из груды бумаг на столе и поглядел на нее.
– Читай, – велела она. – Я хочу прослушать его еще раз.
И он прочитал:
От Хесеа из Дома Огня – Атене, Хании Калуна.
Сестра!
Я получила предупреждение, что в твою страну скоро прибудут два иноземца из западной земли; они хотят задать вопрос моему Оракулу. Поэтому в первый день следующей луны я повелеваю, чтобы ты и Симбри, твой двоюродный дед, мудрый Шаман, Хранитель Ворот, были на берегу реки в ущелье – в том месте, где обрывается древняя дорога, – ибо именно там спустятся иноземцы. Окажите им всевозможную помощь и благополучно препроводите их на Гору; знайте, что вы оба – и ты и он – в ответе за них. Сама я не могу их встретить, дабы не нарушить заключенный между нами договор, который не позволяет Хесеа из Святилища посещать Калун, кроме как во время войны. Их прибытие предопределено .
– Выходит, – сказал Симбри, откладывая пергамент, – они отнюдь не случайные странники, их ожидает сама Хесеа.
– Нет, не случайные странники, – отозвалась Атене, – одного из них ожидало мое сердце. По причинам, тебе известным, Хесеа не может быть этой женщиной.
– На Горе живет много женщин, – сухо проронил Шаман, – если женщины имеют ко всему этому какое-то отношение.
– Я, во всяком случае, имею, и я не отпущу его на Гору.
– Племянница, Хес могущественна, и в ее вроде бы мирных словах заключена ужасная угроза. Она могущественна исстари, у нее есть слуги на земле и в небесах; они-то предупредили ее о прибытии этих людей и, конечно, сообщат обо всем, что с ними будет. Я – се враг, я знаю это; вот уже много поколений знает это и дом Рассенов. Поэтому не перечь ее воле, чтобы ее месть не обрушилась на нас всех, ведь она – дух и ужасна в гневе. Она пишет, что прибытие предопределено.
– А я говорю, что один из них останется здесь. Другой, если захочет, может отправляться.
– Скажи прямо, Атене, чего ты добиваешься: чтобы этот человек, которого зовут Лео, стал твоим любовником?
Она поглядела ему в глаза и смело ответила:
– Нет, я хочу, чтобы он стал моим мужем.
– Но и у него должно быть такое желание, а этого что-то не заметно. И как одна женщина может иметь двух мужей?
Она положила руку ему на плечо:
– У меня нет мужа. И ты хорошо это знаешь, Симбри. Заклинаю тебя узами нашего близкого родства: приготовь новое зелье…
– Чтобы мы были связаны более тесными узами – узами убийства? Нет, Атене; твой грех и так уже лежит тяжким бременем на моей совести. Ты очень хороша собой; попробуй уловить его в свои сети или же отпусти, что было бы гораздо лучше.
– Не могу отпустить. Хотела бы, чтобы смогла, но не могу. Я люблю его так же сильно, как ненавижу ту, кого он любит, но что-то отвращает от меня его сердце. О, великий Шаман, ты, что смотришь и шепчешь заклятия, ты, что читаешь книгу Будущего и Прошлого, скажи мне, что говорят твои звезды, твое провидение.
– Много утомительных часов я занимался своим делом в тайном уединении, и вот что я узнал, Атене, – сказал он. – Ты права, судьба этого человека тесно сплетена с твоей, но между вами – стена, непроницаемая для моих глаз; не могут перебраться через нее и мои слуги. Но мне удалось выяснить, что тебе и ему, а также и мне угрожает смерть.
– Тогда пусть приходит смерть, – с мрачной гордостью воскликнула она, – уж тогда-то я смогу отрешиться от своих мук.
– Это еще неизвестно, – сказал он. – Сила, нас преследующая, может спуститься за нами в темную бездну Смерти. И я чувствую, что за всем, происходящим в глубине наших душ, день и ночь наблюдают глаза Хес.
– Попробуй запорошить их пылью иллюзий – ты это умеешь. Завтра пошли гонцов на Гору, пусть передадут Хесеа, что прибыли два старых незнакомца, – запомни, два старых, что они очень больны, сломали себе кости при падении в реку и что, когда они поправятся, луны через три, я отошлю их, чтобы они могли задать свой вопрос Оракулу. Возможно, она поверит и будет терпеливо ждать, а если нет, по крайней мере не будет больше никаких объяснений. А сейчас я должна отдохнуть – или моя голова не выдержит. Дай мне снотворное, чтобы я спала покрепче, без всяких снов, я никогда так не нуждалась в отдыхе, как сейчас, ведь я тоже чувствую на себе ее глаза. – И она повернулась к двери.
Я поспешил отойти – и как раз вовремя: идя по темному коридору, я услышал, как скрипнула отворяемая дверь.
Глава VIII. Псы-палачи
На следующее утро, часов около десяти или чуть позже, Шаман Симбри вошел в мою комнату и спросил, как мне спалось.
– Очень хорошо, – ответил я, – я спал, как убитый. Даже если бы выпил снотворного, я не мог бы спать крепче.
– В самом деле, друг Холли? Вид у тебя, однако, усталый.
– Мне снились тревожные сны, – ответил я. – Такие сны мешают выспаться. Но по твоему лицу, друг Симбри, видно, что ты вообще не спал, никогда не видел тебя таким разбитым.
– Я очень устал, – вздохнул он, – всю эту ночь я волхвовал – наблюдал за воротами.
– За воротами? – спросил я. – За теми, через которые мы вошли в эту страну? Если да, то лучше за ними наблюдать, чем проходить через них.
– Я наблюдал за воротами Прошлого и Будущего. Ведь через них вы и проходили на своем пути из удивительного Прошлого к еще неведомому Будущему.
– Тебя интересует и то и другое, не правда ли?
– Возможно, – ответил он и добавил: – я пришел сказать вам, что через час вы отправляетесь в город; туда только что отбыла Хания, чтобы сделать все нужные приготовления.
– Помнится, ты говорил, что она уехала несколько дней назад… Ладно, я вполне здоров и готов к путешествию, но как чувствует себя мой приемный сын?
– Все лучше и лучше. Ты сам его увидишь. Так повелела Хания. Рабы уже принесли тебе одежды, и я покидаю тебя.
Слуги помогли мне надеть чистое добротное белье, широкие шерстяные шаровары и безрукавку и, наконец, очень удобное длинное черное пальто из верблюжьей шерсти, подбитое мехом, если слово «пальто» здесь уместно. Мой наряд довершили плоская шапка из такого же материала и пара сапог из сыромяти.
Как только я был готов, желтолицые слуги взяли меня за руку и провели по коридорам и лестницам к наружной двери.
Здесь, к большой своей радости, я нашел Лео, он был бледен и встревожен, но выглядел достаточно хорошо для человека, который перенес тяжелую болезнь. Одет он был так же, как и я, но его одежды были лучшего качества, а пальто – белого цвета и с капюшоном, подшитым, очевидно, для того, чтобы уберечь его раненую голову и от холода и от жары. Белое пальто было очень ему к лицу, хотя и не представляло собой ничего необычного или даже просто примечательного. Он бросился ко мне, крепко пожал руку и спросил, как я себя чувствую и где меня прятали все это время; я заметил, что теплота его приветствия не ускользнула от Симбри, стоявшего рядом.
Я ответил, что чувствую себя неплохо, тем более что мы наконец вместе, а об остальном поговорим позднее.
Нам подали паланкины, в длинные шесты которых были впряжены два пони – один впереди, другой сзади. Мы сели в паланкины, по знаку Симбри рабы взяли пони под уздцы, и отправились в путь, оставив позади мрачный старый дом над воротами; мы были первыми чужестранцами, которые побывали в нем в течение многих поколений.
На протяжении мили дорога шла по дну извилистого скалистого ущелья, затем круто повернула – и перед нашими глазами открылась страна Калун. У наших ног бежала река, вероятно та же самая, что текла недалеко от ворот, питаемая горными снегами. Стремительная здесь, ниже, на обширных аллювиальных землях, она разливалась широким, неторопливым потоком, который, извиваясь, катил по бескрайним равнинам, пока не терялся в голубой дымке.
На севере, однако, однообразие ровного ландшафта нарушалось той самой Горой, которая служила нам ориентиром, – Домом Огня.
До нее была добрая сотня миль, но эта величественная громада была хорошо видна в прозрачном воздухе. Еще за много лиг от ее основания начинались зубчатые бурые холмы, а за ними вставала уже сама священная Гора, ослепительно белая вершина которой парила в небесах на высоте не менее двадцати тысяч футов.
На краю ее кратера стоял гигантский каменный столб, увенчанный еще более гигантской петлей: ее чернота мрачно контрастировала с синевой неба и белизной снега.
С благоговейным страхом взирали мы на этот путеводный маяк наших надежд, который мог оказаться и их надгробным памятником; там, и только там, чувствовали мы, решится наша судьба. Я заметил, что все наши сопровождающие при виде Горы почтительно склонили голову и наложили большой палец правой руки на большой палец левой – как мы потом узнали, это делалось, чтобы отвратить зло. К моему удивлению, уступая врожденному предрассудку, поклонился даже Симбри.
– Бывал ли ты когда-нибудь на Горе? – спросил у него Лео. Симбри покачал головой и уклончиво ответил:
– Обитатели Равнины никогда не поднимаются на Гору. На ее склонах, за омывающей их подножие рекой, живут отважные дикие племена, с которыми у нас бывают частые стычки: если им нечего есть, они похищают у нас скот и обирают поля. А когда Гора пробуждается, с нее низвергаются багровые потоки лавы и сыплется горячий пепел, смертоносный для путников.
– Пепел сыплется и в вашей стране? – спросил Лео.
– Бывало и такое, когда Дух Горы гневался; вот почему мы его страшимся.
– Кто этот дух? – с любопытством спросил Лео.
– Не знаю, господин, – нетерпеливо ответил Шаман. – Может ли смертный человек лицезреть духа?
– Но у тебя такой вид, как будто ты видел духа совсем недавно, – сказал Лео, устремив взгляд на восковое лицо и беспокойно бегающие глаза старика. Обычно бесстрастные под роговой пленкой, они, казалось, видели нечто, очень его тревожащее.
– Ты слишком лестного обо мне мнения, господин, – ответил Симбри. – Ни мое искусство, ни зрение не достигают такой изощренности… А вот уже и причал, где нас ожидают лодки; дальнейший наш путь по воде.
Лодки оказались достаточно просторными и удобными, с плоскими носами и кормами; хотя иногда на них и поднимали паруса, весел не было и тянули их с помощью бечевы. Лео и я сели на самую большую, где, к нашей радости, не было никого, кроме рулевого.
За нами следовала лодка со слугами, рабами и воинами, вооруженными луками и стрелами. Пони выпрягли из паланкинов, сами паланкины убрали; к железным кольцам, приделанным к носам лодок, привязали длинные зеленые ремни, соединенные с упряжью, в которую вновь запрягли животных. И мы поплыли по реке; запряженные попарно пони тащили лодки по бечевнику; везде, где река соединялась с каналами, либо притоками, через них были переброшены деревянные мостики.
– Хвала Небесам, – сказал Лео, – мы снова вместе! А помнишь, Хорейс, как мы плыли на лодке во время первого своего путешествия – в страну Кор? История повторяется.
– Охотно верю, – ответил я. – Я готов верить всему, чему угодно, Лео. Ведь мы всего-навсего мошки, запутавшиеся в паутине: соткана эта паутина Ханией, а сторожит нас Симбри. Но расскажи обо всем, что с тобой случилось, и побыстрее, ибо неизвестно, долго ли еще мы останемся вдвоем. Если, конечно, ты помнишь.
– Хорошо, – сказал он. – Разумеется, я помню, как мы прибыли в этот дом над воротами, после того как госпожа и старик выудили нас изреки. А уж если ты завел разговор о паутине, не могу не вспомнить, Хорейс, как болтался на ремне из яковой кожи. По правде говоря, я и без напоминаний вряд ли когда-нибудь об этом забуду. Знаешь ли ты, что я перерезал ремень, потому что боялся сойти с ума и хотел умереть в здравом рассудке? А что случилось с тобой? Ты соскользнул?
– Нет, я прыгнул вслед за тобой. Подумал: лучше умереть вместе, с тем, чтобы вместе начать все сначала.
– Браво, старина Хорейс, – растроганно сказал он, и в его серых глазах блеснули слезы.
– Прекратим этот разговор, – сказал я. – Как видишь, ты был прав, когда предрек, что все кончится благополучно; все и кончилось благополучно. А теперь рассказывай.
– Мой рассказ будет, возможно, интересен, но не очень долог, – ответил Лео, краснея. – Я уснул, а когда проснулся, то увидел, что надо склоняется красивая женщина, я подозреваю, что ты знаешь кто, Хорейс, а затем она поцеловала меня; но, по всей вероятности, это был сон.
– Нет, не сон, – ответил я, – я все это видел.
– Сожалею, очень сожалею. Во всяком случае, женщина была красивая, сама Хания, я много раз видел ее впоследствии и даже говорил с ней на своем современном греческом языке, как уж умею, – кстати, Айша знала старый греческий; любопытно, весьма любопытно.
– Она знала несколько древних языков, немало и других, кто их знает. Продолжай.
– Она выхаживала меня очень заботливо, но, насколько мне известно, до вчерашней ночи не выказывала чрезмерной привязанности, и у меня хватило ума не распространяться о нашем – столь богатом событиями – прошлом. Я сделал вид, будто ничего не понимаю, говорил, что мы просто путешественники, ну и в таком духе, и все спрашивал, где ты. Похоже, я ее рассердил; она все хотела что-то у меня выпытать, а я, как ты догадываешься, сам хотел выпытать у нее побольше. Мне не удалось выяснить ничего, кроме того, что она Хания, здешняя властительница. Но тут у меня и так не было никаких сомнений: если кто-нибудь из слуг или рабов осмеливался помешать нашей беседе, она тотчас же приказывала вышвырнуть его из окошка, и только быстрота ног спасала несчастного.
Итак, мне ничего не удалось у нее выяснить, как впрочем, и ей у меня; вот только никак не пойму, почему она проявляет такие нежные чувства к человеку, ей незнакомому, если, конечно, если… Кто она по-твоему, Хорейс?
– После того, как кончишь свой рассказ, я скажу, что думаю. Все в свое время.
– Очень хорошо. Я уже чувствовал себя вполне сносно, но вся эта история, что случилась прошлой ночью, сильно меня расстроила. После того как этот старый звездочет Симбри принес мне ужин, я поел и хотел уже укладываться спать, и вдруг вошла Хания в царском облачении. Ну просто принцесса из волшебной сказки: на голове – диадема, темно-каштановые волосы так и развеваются.
И вот, Хорейс, она начинает объясняться мне в любви: этак туманно, обиняками; смотрит на меня, вздыхает и говорит, будто мы знали друг друга еще в прошлом – и довольно-таки близко, как я понял, а затем высказывает желание возобновить наши прежние отношения. Я изворачивался, как только мог, но, должен тебе сказать, мужчина в довольно беспомощном состоянии, когда лежит на спине, а над ним стоит очень высокая и очень величественная дама и осыпает его комплиментами.
В конце концов ее расспросы загнали меня в угол, и, чтобы прекратить этот разговор, я сказал ей, что ищу потерянную жену, ибо, что там ни говори, Айша – моя жена, Хорейс. Она с улыбкой сказала, зачем далеко искать, она и есть моя потерянная жена, спасшая меня от гибели в реке. Говорила она с такой убежденностью, что у меня не осталось никаких сомнений в ее искренности и я даже склонен был поверить ей, ибо если Айша и жива, то наверняка сильно переменилась.
Я просто не знал, что делать, когда вдруг вспомнил о локоне – единственном, что у меня сохранилось от Нее. – Лео притронулся к груди. – Я вытащил его и сравнил с волосами Хании, и тут она вся передернулась – должно статься, от ревности, потому что локон был длиннее и не походил на ее волосы.
Поверь, Хорейс, прикосновение к этому локону, а она его коснулась, подействовало на нее, как азотная кислота на фальшивое золото. В ней сразу проступило все дурное. Разгневанный голос зазвучал грубо, она стала почти вульгарной, а ты знаешь, когда Айша впадала в ярость, она могла совершить злой в нашем понимании поступок, наводила на всех ужас, но в ней, как в молнии, не могло быть ничего грубого или вульгарного.
В этот момент я уверился, что Хания – кто бы она ни была – во всяком случае, не Айша; они разнятся так же сильно, как их волосы. Поэтому я лежал тихо, слушая, как она говорит, упрашивает, угрожает; наконец она выпрямилась и гордо вышла из комнаты, и я услышал, как она заперла дверь снаружи. Вот и весь мой рассказ; я не думаю, что Хания успокоилась, и, сказать честно, я ее побаиваюсь.
– Да, тут есть над чем поразмыслить, – сказал я. – А теперь сиди тихо, не шевелись и не разговаривай; этот рулевой, возможно, соглядатай, и я чувствую на своей спине пристальный взгляд старого Сим-бри. И не прерывай меня, потому что, боюсь, у нас не так много времени.
Настал мой черед рассказывать, и он слушал меня с неподдельным изумлением.
– Ну и чудеса! – воскликнул он, когда я закончил. – Кто же эта Хесеа, что послала свое письмо с Горы? И кто же тогда Хания?
– А что подсказывает тебе догадка, Лео?
– Аменартас? – с сомнением шепнул он. – Та, что сделала надпись на черепке вазы? Египетская принцесса, которая, по словам Айши, была моей женой две тысячи лет тому назад? Аменартас в своем новом воплощении?
Я кивнул.
– Так я думаю. Почему бы и нет? Я уже много раз говорил тебе: я твердо убежден, что если нам суждено будет увидеть следующий акт пьесы, ведущую роль в нем будет играть Аменартас, вернее, дух Аменартас; это, если ты помнишь, я и написал в своем повествовании.
Если старый буддийский монах Куен, как и тысячи других, по их уверениям, может вспомнить прошлое и даже проследить цепь перевоплощений своего «я», почему бы и этой женщине, что поставила столь многое на карту, не припомнить с помощью дяди-колдуна, пусть смутно, ее прошлое?
Как бы то ни было, Лео, это прошлое, по-видимому, все еще тяготеет над ней: именно поэтому, помимо своей воли, она с первого взгляда безумно полюбила того самого человека, которого любила прежде; тут нет никакой ее вины.
– Твои доводы достаточно убедительны, Хорейс; в таком случае я сочувствую Хании, ведь у нее не было никакого выбора, ее, так сказать, принудили полюбить.
– Так-то оно так, но получается, что твоя нога в западне. Берегись, Лео, берегись. Я полагаю, это – ниспосланное тебе испытание, несомненно, за ним последуют и другие. И еще я полагаю, что лучше тебе умереть, чем сделать ошибку.
– Я знаю, – ответил он, – но у тебя нет оснований опасаться. Кем бы некогда ни была для меня Хания, если кем-то и была, – отныне это далекое прошлое. Я ищу Айшу, только Айшу, и сама Венера не сможет отвлечь меня от этих поисков.
Мы с надеждой и страхом заговорили о таинственной Хесеа, которая прислала Симбри повеление встретить нас, о духе или жрице, «могущественной исстари», имеющей «слуг на земле и в небесах».
Нос нашей лодки ударился о берег, и, оглянувшись, я увидел, что Симбри готовится перебраться в нее. Это он и сделал; с мрачно-серьезным видом уселся перед нами и сказал, что близится ночь, поэтому он хочет развлечь и успокоить нас своим присутствием.
– И присмотреть, чтобы мы не удрали впотьмах, – буркнул себе под нос Лео.
Погонщики подстегнули пони, и мы продолжали плавание.
– Оглянитесь, – немного погодя сказал Симбри, – и вы увидите город, где сегодня – ваш ночлег.
Мы обернулись и увидели милях в десяти от нас множество домов с плоскими крышами, эго и был город, не очень большой, но и не маленький. Расположен он довольно выгодно, на острове, который возвышается более чем на сто футов над уровнем равнины; у его подножия река разделяется на два рукава, которые сливаются затем вместе.
Холм, где возведен город, по всей видимости, насыпной, но вполне возможно, что за долгие века его постепенно намыли паводки; так что илистая отмель посреди реки превратилась в высокий остров. Единственное здесь большое здание – возвышающийся над городом, окруженный садами дворец с колоннами и башнями.
– Как называется город? – спросил Лео у Симбри.
– Калун, – ответил тот, – как называлась и вся эта страна еще в те далекие времена, двадцать веков назад, когда мои победоносные предки перешли через горы и захватили ее. Они сохранили это древнее название, но Гору и прилегающие к ней земли назвали Хес, сказав, что петля на каменном пике является символом богини, которой поклоняется их военачальник.
– Там все еще живут жрицы? – спросил Лео, пытаясь, в свою очередь, докопаться до правды.
– Да, и жрецы тоже. Их Община была основана победителями, которые покорили всю страну. Она вытеснила Общину тех, кто построил и Святилище и Храм, кто поклонялся огню, как и сейчас еще поклоняются обитатели Калуна.
– Кому же там поклоняются ныне?
– Говорят, богине Хес; но мы мало что знаем, между нами и горцами – исконная вражда. Мы убиваем их, а они – нас, ибо строго охраняют свою святыню, посетить ее можно лишь с позволения жрецов, чтобы посоветоваться с Оракулом, помолиться или принести жертву во время бедствий: когда умирает Хан, либо пересыхает река и сгорает весь урожай, либо когда падает горячий пепел, бывает землетрясение или великий мор. Но мы избегаем столкновений и беремся за оружие, только если подвергаемся нападению; любой из наших людей обучен воинской науке и умеет сражаться, но мы народ миролюбивый, из поколения в поколение возделываем землю и богатеем. Оглянитесь кругом. Это ли не мирная картина?
– Очень хорошо, – ответил я, – я спал, как убитый. Даже если бы выпил снотворного, я не мог бы спать крепче.
– В самом деле, друг Холли? Вид у тебя, однако, усталый.
– Мне снились тревожные сны, – ответил я. – Такие сны мешают выспаться. Но по твоему лицу, друг Симбри, видно, что ты вообще не спал, никогда не видел тебя таким разбитым.
– Я очень устал, – вздохнул он, – всю эту ночь я волхвовал – наблюдал за воротами.
– За воротами? – спросил я. – За теми, через которые мы вошли в эту страну? Если да, то лучше за ними наблюдать, чем проходить через них.
– Я наблюдал за воротами Прошлого и Будущего. Ведь через них вы и проходили на своем пути из удивительного Прошлого к еще неведомому Будущему.
– Тебя интересует и то и другое, не правда ли?
– Возможно, – ответил он и добавил: – я пришел сказать вам, что через час вы отправляетесь в город; туда только что отбыла Хания, чтобы сделать все нужные приготовления.
– Помнится, ты говорил, что она уехала несколько дней назад… Ладно, я вполне здоров и готов к путешествию, но как чувствует себя мой приемный сын?
– Все лучше и лучше. Ты сам его увидишь. Так повелела Хания. Рабы уже принесли тебе одежды, и я покидаю тебя.
Слуги помогли мне надеть чистое добротное белье, широкие шерстяные шаровары и безрукавку и, наконец, очень удобное длинное черное пальто из верблюжьей шерсти, подбитое мехом, если слово «пальто» здесь уместно. Мой наряд довершили плоская шапка из такого же материала и пара сапог из сыромяти.
Как только я был готов, желтолицые слуги взяли меня за руку и провели по коридорам и лестницам к наружной двери.
Здесь, к большой своей радости, я нашел Лео, он был бледен и встревожен, но выглядел достаточно хорошо для человека, который перенес тяжелую болезнь. Одет он был так же, как и я, но его одежды были лучшего качества, а пальто – белого цвета и с капюшоном, подшитым, очевидно, для того, чтобы уберечь его раненую голову и от холода и от жары. Белое пальто было очень ему к лицу, хотя и не представляло собой ничего необычного или даже просто примечательного. Он бросился ко мне, крепко пожал руку и спросил, как я себя чувствую и где меня прятали все это время; я заметил, что теплота его приветствия не ускользнула от Симбри, стоявшего рядом.
Я ответил, что чувствую себя неплохо, тем более что мы наконец вместе, а об остальном поговорим позднее.
Нам подали паланкины, в длинные шесты которых были впряжены два пони – один впереди, другой сзади. Мы сели в паланкины, по знаку Симбри рабы взяли пони под уздцы, и отправились в путь, оставив позади мрачный старый дом над воротами; мы были первыми чужестранцами, которые побывали в нем в течение многих поколений.
На протяжении мили дорога шла по дну извилистого скалистого ущелья, затем круто повернула – и перед нашими глазами открылась страна Калун. У наших ног бежала река, вероятно та же самая, что текла недалеко от ворот, питаемая горными снегами. Стремительная здесь, ниже, на обширных аллювиальных землях, она разливалась широким, неторопливым потоком, который, извиваясь, катил по бескрайним равнинам, пока не терялся в голубой дымке.
На севере, однако, однообразие ровного ландшафта нарушалось той самой Горой, которая служила нам ориентиром, – Домом Огня.
До нее была добрая сотня миль, но эта величественная громада была хорошо видна в прозрачном воздухе. Еще за много лиг от ее основания начинались зубчатые бурые холмы, а за ними вставала уже сама священная Гора, ослепительно белая вершина которой парила в небесах на высоте не менее двадцати тысяч футов.
На краю ее кратера стоял гигантский каменный столб, увенчанный еще более гигантской петлей: ее чернота мрачно контрастировала с синевой неба и белизной снега.
С благоговейным страхом взирали мы на этот путеводный маяк наших надежд, который мог оказаться и их надгробным памятником; там, и только там, чувствовали мы, решится наша судьба. Я заметил, что все наши сопровождающие при виде Горы почтительно склонили голову и наложили большой палец правой руки на большой палец левой – как мы потом узнали, это делалось, чтобы отвратить зло. К моему удивлению, уступая врожденному предрассудку, поклонился даже Симбри.
– Бывал ли ты когда-нибудь на Горе? – спросил у него Лео. Симбри покачал головой и уклончиво ответил:
– Обитатели Равнины никогда не поднимаются на Гору. На ее склонах, за омывающей их подножие рекой, живут отважные дикие племена, с которыми у нас бывают частые стычки: если им нечего есть, они похищают у нас скот и обирают поля. А когда Гора пробуждается, с нее низвергаются багровые потоки лавы и сыплется горячий пепел, смертоносный для путников.
– Пепел сыплется и в вашей стране? – спросил Лео.
– Бывало и такое, когда Дух Горы гневался; вот почему мы его страшимся.
– Кто этот дух? – с любопытством спросил Лео.
– Не знаю, господин, – нетерпеливо ответил Шаман. – Может ли смертный человек лицезреть духа?
– Но у тебя такой вид, как будто ты видел духа совсем недавно, – сказал Лео, устремив взгляд на восковое лицо и беспокойно бегающие глаза старика. Обычно бесстрастные под роговой пленкой, они, казалось, видели нечто, очень его тревожащее.
– Ты слишком лестного обо мне мнения, господин, – ответил Симбри. – Ни мое искусство, ни зрение не достигают такой изощренности… А вот уже и причал, где нас ожидают лодки; дальнейший наш путь по воде.
Лодки оказались достаточно просторными и удобными, с плоскими носами и кормами; хотя иногда на них и поднимали паруса, весел не было и тянули их с помощью бечевы. Лео и я сели на самую большую, где, к нашей радости, не было никого, кроме рулевого.
За нами следовала лодка со слугами, рабами и воинами, вооруженными луками и стрелами. Пони выпрягли из паланкинов, сами паланкины убрали; к железным кольцам, приделанным к носам лодок, привязали длинные зеленые ремни, соединенные с упряжью, в которую вновь запрягли животных. И мы поплыли по реке; запряженные попарно пони тащили лодки по бечевнику; везде, где река соединялась с каналами, либо притоками, через них были переброшены деревянные мостики.
– Хвала Небесам, – сказал Лео, – мы снова вместе! А помнишь, Хорейс, как мы плыли на лодке во время первого своего путешествия – в страну Кор? История повторяется.
– Охотно верю, – ответил я. – Я готов верить всему, чему угодно, Лео. Ведь мы всего-навсего мошки, запутавшиеся в паутине: соткана эта паутина Ханией, а сторожит нас Симбри. Но расскажи обо всем, что с тобой случилось, и побыстрее, ибо неизвестно, долго ли еще мы останемся вдвоем. Если, конечно, ты помнишь.
– Хорошо, – сказал он. – Разумеется, я помню, как мы прибыли в этот дом над воротами, после того как госпожа и старик выудили нас изреки. А уж если ты завел разговор о паутине, не могу не вспомнить, Хорейс, как болтался на ремне из яковой кожи. По правде говоря, я и без напоминаний вряд ли когда-нибудь об этом забуду. Знаешь ли ты, что я перерезал ремень, потому что боялся сойти с ума и хотел умереть в здравом рассудке? А что случилось с тобой? Ты соскользнул?
– Нет, я прыгнул вслед за тобой. Подумал: лучше умереть вместе, с тем, чтобы вместе начать все сначала.
– Браво, старина Хорейс, – растроганно сказал он, и в его серых глазах блеснули слезы.
– Прекратим этот разговор, – сказал я. – Как видишь, ты был прав, когда предрек, что все кончится благополучно; все и кончилось благополучно. А теперь рассказывай.
– Мой рассказ будет, возможно, интересен, но не очень долог, – ответил Лео, краснея. – Я уснул, а когда проснулся, то увидел, что надо склоняется красивая женщина, я подозреваю, что ты знаешь кто, Хорейс, а затем она поцеловала меня; но, по всей вероятности, это был сон.
– Нет, не сон, – ответил я, – я все это видел.
– Сожалею, очень сожалею. Во всяком случае, женщина была красивая, сама Хания, я много раз видел ее впоследствии и даже говорил с ней на своем современном греческом языке, как уж умею, – кстати, Айша знала старый греческий; любопытно, весьма любопытно.
– Она знала несколько древних языков, немало и других, кто их знает. Продолжай.
– Она выхаживала меня очень заботливо, но, насколько мне известно, до вчерашней ночи не выказывала чрезмерной привязанности, и у меня хватило ума не распространяться о нашем – столь богатом событиями – прошлом. Я сделал вид, будто ничего не понимаю, говорил, что мы просто путешественники, ну и в таком духе, и все спрашивал, где ты. Похоже, я ее рассердил; она все хотела что-то у меня выпытать, а я, как ты догадываешься, сам хотел выпытать у нее побольше. Мне не удалось выяснить ничего, кроме того, что она Хания, здешняя властительница. Но тут у меня и так не было никаких сомнений: если кто-нибудь из слуг или рабов осмеливался помешать нашей беседе, она тотчас же приказывала вышвырнуть его из окошка, и только быстрота ног спасала несчастного.
Итак, мне ничего не удалось у нее выяснить, как впрочем, и ей у меня; вот только никак не пойму, почему она проявляет такие нежные чувства к человеку, ей незнакомому, если, конечно, если… Кто она по-твоему, Хорейс?
– После того, как кончишь свой рассказ, я скажу, что думаю. Все в свое время.
– Очень хорошо. Я уже чувствовал себя вполне сносно, но вся эта история, что случилась прошлой ночью, сильно меня расстроила. После того как этот старый звездочет Симбри принес мне ужин, я поел и хотел уже укладываться спать, и вдруг вошла Хания в царском облачении. Ну просто принцесса из волшебной сказки: на голове – диадема, темно-каштановые волосы так и развеваются.
И вот, Хорейс, она начинает объясняться мне в любви: этак туманно, обиняками; смотрит на меня, вздыхает и говорит, будто мы знали друг друга еще в прошлом – и довольно-таки близко, как я понял, а затем высказывает желание возобновить наши прежние отношения. Я изворачивался, как только мог, но, должен тебе сказать, мужчина в довольно беспомощном состоянии, когда лежит на спине, а над ним стоит очень высокая и очень величественная дама и осыпает его комплиментами.
В конце концов ее расспросы загнали меня в угол, и, чтобы прекратить этот разговор, я сказал ей, что ищу потерянную жену, ибо, что там ни говори, Айша – моя жена, Хорейс. Она с улыбкой сказала, зачем далеко искать, она и есть моя потерянная жена, спасшая меня от гибели в реке. Говорила она с такой убежденностью, что у меня не осталось никаких сомнений в ее искренности и я даже склонен был поверить ей, ибо если Айша и жива, то наверняка сильно переменилась.
Я просто не знал, что делать, когда вдруг вспомнил о локоне – единственном, что у меня сохранилось от Нее. – Лео притронулся к груди. – Я вытащил его и сравнил с волосами Хании, и тут она вся передернулась – должно статься, от ревности, потому что локон был длиннее и не походил на ее волосы.
Поверь, Хорейс, прикосновение к этому локону, а она его коснулась, подействовало на нее, как азотная кислота на фальшивое золото. В ней сразу проступило все дурное. Разгневанный голос зазвучал грубо, она стала почти вульгарной, а ты знаешь, когда Айша впадала в ярость, она могла совершить злой в нашем понимании поступок, наводила на всех ужас, но в ней, как в молнии, не могло быть ничего грубого или вульгарного.
В этот момент я уверился, что Хания – кто бы она ни была – во всяком случае, не Айша; они разнятся так же сильно, как их волосы. Поэтому я лежал тихо, слушая, как она говорит, упрашивает, угрожает; наконец она выпрямилась и гордо вышла из комнаты, и я услышал, как она заперла дверь снаружи. Вот и весь мой рассказ; я не думаю, что Хания успокоилась, и, сказать честно, я ее побаиваюсь.
– Да, тут есть над чем поразмыслить, – сказал я. – А теперь сиди тихо, не шевелись и не разговаривай; этот рулевой, возможно, соглядатай, и я чувствую на своей спине пристальный взгляд старого Сим-бри. И не прерывай меня, потому что, боюсь, у нас не так много времени.
Настал мой черед рассказывать, и он слушал меня с неподдельным изумлением.
– Ну и чудеса! – воскликнул он, когда я закончил. – Кто же эта Хесеа, что послала свое письмо с Горы? И кто же тогда Хания?
– А что подсказывает тебе догадка, Лео?
– Аменартас? – с сомнением шепнул он. – Та, что сделала надпись на черепке вазы? Египетская принцесса, которая, по словам Айши, была моей женой две тысячи лет тому назад? Аменартас в своем новом воплощении?
Я кивнул.
– Так я думаю. Почему бы и нет? Я уже много раз говорил тебе: я твердо убежден, что если нам суждено будет увидеть следующий акт пьесы, ведущую роль в нем будет играть Аменартас, вернее, дух Аменартас; это, если ты помнишь, я и написал в своем повествовании.
Если старый буддийский монах Куен, как и тысячи других, по их уверениям, может вспомнить прошлое и даже проследить цепь перевоплощений своего «я», почему бы и этой женщине, что поставила столь многое на карту, не припомнить с помощью дяди-колдуна, пусть смутно, ее прошлое?
Как бы то ни было, Лео, это прошлое, по-видимому, все еще тяготеет над ней: именно поэтому, помимо своей воли, она с первого взгляда безумно полюбила того самого человека, которого любила прежде; тут нет никакой ее вины.
– Твои доводы достаточно убедительны, Хорейс; в таком случае я сочувствую Хании, ведь у нее не было никакого выбора, ее, так сказать, принудили полюбить.
– Так-то оно так, но получается, что твоя нога в западне. Берегись, Лео, берегись. Я полагаю, это – ниспосланное тебе испытание, несомненно, за ним последуют и другие. И еще я полагаю, что лучше тебе умереть, чем сделать ошибку.
– Я знаю, – ответил он, – но у тебя нет оснований опасаться. Кем бы некогда ни была для меня Хания, если кем-то и была, – отныне это далекое прошлое. Я ищу Айшу, только Айшу, и сама Венера не сможет отвлечь меня от этих поисков.
Мы с надеждой и страхом заговорили о таинственной Хесеа, которая прислала Симбри повеление встретить нас, о духе или жрице, «могущественной исстари», имеющей «слуг на земле и в небесах».
Нос нашей лодки ударился о берег, и, оглянувшись, я увидел, что Симбри готовится перебраться в нее. Это он и сделал; с мрачно-серьезным видом уселся перед нами и сказал, что близится ночь, поэтому он хочет развлечь и успокоить нас своим присутствием.
– И присмотреть, чтобы мы не удрали впотьмах, – буркнул себе под нос Лео.
Погонщики подстегнули пони, и мы продолжали плавание.
– Оглянитесь, – немного погодя сказал Симбри, – и вы увидите город, где сегодня – ваш ночлег.
Мы обернулись и увидели милях в десяти от нас множество домов с плоскими крышами, эго и был город, не очень большой, но и не маленький. Расположен он довольно выгодно, на острове, который возвышается более чем на сто футов над уровнем равнины; у его подножия река разделяется на два рукава, которые сливаются затем вместе.
Холм, где возведен город, по всей видимости, насыпной, но вполне возможно, что за долгие века его постепенно намыли паводки; так что илистая отмель посреди реки превратилась в высокий остров. Единственное здесь большое здание – возвышающийся над городом, окруженный садами дворец с колоннами и башнями.
– Как называется город? – спросил Лео у Симбри.
– Калун, – ответил тот, – как называлась и вся эта страна еще в те далекие времена, двадцать веков назад, когда мои победоносные предки перешли через горы и захватили ее. Они сохранили это древнее название, но Гору и прилегающие к ней земли назвали Хес, сказав, что петля на каменном пике является символом богини, которой поклоняется их военачальник.
– Там все еще живут жрицы? – спросил Лео, пытаясь, в свою очередь, докопаться до правды.
– Да, и жрецы тоже. Их Община была основана победителями, которые покорили всю страну. Она вытеснила Общину тех, кто построил и Святилище и Храм, кто поклонялся огню, как и сейчас еще поклоняются обитатели Калуна.
– Кому же там поклоняются ныне?
– Говорят, богине Хес; но мы мало что знаем, между нами и горцами – исконная вражда. Мы убиваем их, а они – нас, ибо строго охраняют свою святыню, посетить ее можно лишь с позволения жрецов, чтобы посоветоваться с Оракулом, помолиться или принести жертву во время бедствий: когда умирает Хан, либо пересыхает река и сгорает весь урожай, либо когда падает горячий пепел, бывает землетрясение или великий мор. Но мы избегаем столкновений и беремся за оружие, только если подвергаемся нападению; любой из наших людей обучен воинской науке и умеет сражаться, но мы народ миролюбивый, из поколения в поколение возделываем землю и богатеем. Оглянитесь кругом. Это ли не мирная картина?