Страница:
— Мисс Смиссерс! — сказал он, усевшись на камнях. — Я умру в этом ужасном месте, но я не готов к смерти. Подумать только, — продолжал он с прежней важностью, — я умру здесь, как голодная собака, в холоде, один, тогда как у меня двухмиллионное состояние! Я отдал бы все деньги до последнего фартинга, чтобы только очутиться дома, в безопасности! Клянусь Иовом! Я бы обменялся местом с любым несчастным писакой! Я дал бы ему двадцать фунтов в месяц! Понимаете ли вы мое положение, мисс Смиссерс!
Он снова застонал от ужаса и отчаяния. Августа взглянула на несчастного богача и вспомнила о том гордеце, которого она знала и который так отвратительно относился к своим клеркам и наводил страх на всех служащих. Она задумалась о превратностях человеческой жизни.
Увы! Как изменился мистер Мизон!
— Да, — продолжал он, несколько успокоившись, — я умру здесь, в этой дыре, и все мои деньги не могут помочь мне! Проклятье! Аддисон и Роскью получат от меня миллионы, хотя им ничего не нужно. Я бешусь, когда думаю, что девчонки Аддисона будут проматывать мои миллионы, купят себе на них титул и знатных мужей! Я лишил наследства своего племянника, Юстаса, и теперь я многое бы отдал, чтобы изменить это! Мы поссорились с ним из-за вас, мисс Смиссерс, потому что я не хотел вам дать еще денег за вашу книгу. Лучше было бы, если бы я дал вам их тогда! Я скверно поступил с вами, мисс Смиссерс, но коммерция есть коммерция! Я не мог сделать этого из принципа. Не старайтесь отплатить мне, мисс Смиссерс, я болен и беспомощен и, вы понимаете, поступал так из принципа…
— Я не имею привычки мстить, мистер Мизон, — с достоинством ответила Августа, — но думаю, что вы поступили очень дурно, лишив наследства племянника, и не удивляюсь, что вы жалеете об этом.
Спокойные и правдивые слова Августы затронули совесть мистера Мизона. Он начал изливаться в слезах и сожалениях.
— Но чем горевать и убиваться, — возразила Августа, — лучше изменить завещание! Мы все, сколько нас есть, будем свидетелями, и если с вами что-нибудь случится, у вас останутся свидетели завещания!
Это была новая мысль, и умирающий человек ухватился за нее.
— Конечно, конечно! — сказал он. — Мне не пришло это в голову. Я так и сделаю, и Аддисон и Роскью останутся ни с чем. Юстас получит все. Дайте мне руку! Я пойду и все сделаю!
— Погодите минуту! — остановила его Августа. — Как же вы будете писать без пера, карандаша, без бумаги и чернил?
Мистер Мизон снова сел с тяжелым стоном…
— Вы уверены, что ни у кого нет карандаша и кусочка бумаги? — спросил он. — Надо писать четко и разборчиво!
— Я тоже так думаю, — согласилась Августа, — сейчас я узнаю. Она пошла и спросила Билла и Джонни. Ни у кого не было ни карандаша, ни клочка бумаги! Августа вернулась, опечаленная.
— Я нашел, нашел! — вскричал мистер Мизон, когда девушка подошла к нему. — Если мы не найдем бумаги и карандаша, мы можем написать кровью на холсте или полотне. Можно сделать перо, ведь здесь много птиц. Я читал где-то о чем-то подобном. Надо будет так и сделать!
Августа с радостью ухватилась за эту мысль, но сейчас же задумалась: где же взять холст?
— Да, — произнесла она, — если только мы найдем холст или полотно. На вас надета фланелевая рубашка, у матросов — также, и у маленького Дика только фланель!
Действительно, случилось так, что у них не было ни куска полотна. Нашелся один носовой платок, и тот весь дырявый. Все вещи Августы утонули вместе с «Канчаро». Они бы много отдали сейчас за полотняный носовой платок!
— Да, — сказал мистер Мизон, — у нас ничего нет. У меня не найдется даже ни одного банковского билета, на котором я мог бы написать кровью, хотя и есть с собой сотня золотых соверенов! Простите меня, мисс Смиссерс, за нескромность… нет ли у вас чего из полотна… может быть, вы оторвете кусочек… Вы ничего не потеряете… Я обещаю вам, что уничтожу наш контракт, если буду дома, хотя это едва ли возможно… Я напишу на полотне, что он должен быть уничтожен! Вы получите пять тысяч фунтов, мисс Смиссерс! Может быть, вы оторвете кусочек от сорочки или от чего-нибудь другого? Никто ничего не узнает, а найти этот кусочек так важно!
Августа сильно покраснела.
— Мне очень жаль, мистер Мизон, но на мне нет ничего подобного! Ничего, кроме фланели, — добавила она. — Я вскочила ночью, было темно, набросила на себя что попало, рассчитывая вернуться и одеться!
— Нет и воротничка? Может быть, найдется воротничок или подшивка у юбки? — спросил мистер Мизон, с отчаянием хватаясь за эту надежду.
Августа печально покачала головой.
— Тогда — кончено! — простонал мистер Мизон. — Юстас не получит моих денег. Бедный мальчик! Бедный! Я дурно поступил с ним!
Августа ломала себе голову, — она решила, что Юстас Мизон не должен потерять ни пенни из своего колоссального наследства, если она может помочь ему. Но мистер Мизон мог умереть, а если он умрет, вероятно, они последуют за ним. Тогда никто не узнает о его желании изменить завещание!
В это время пришел Билл, возившийся с флагом на утесе и напрасно старавшийся увидеть корабль. Его фланелевая куртка была разорвана на локтях, и Августа пристально разглядывала его мускулистые смуглые руки. Ей пришла в голову новая мысль.
— Ничего не видать! — сказал матрос. — И я думаю, ничего и не будет. Мы останемся здесь, пока не умрем.
— Я тоже не надеюсь, — согласилась Августа. — Пожалуйста, мистер Билл, скажите, это татуировка на вашей руке?
— Да, мисс, это вытатуировано, — сказал Билл, поднеся свою огромную руку к ее носу. Вся рука была испещрена знаками, флагами, кораблями, а в середине их находилась надпись — имя матроса: Билл Джонс.
— Кто это сделал вам, мистер Билл? — спросила Августа.
— Кто сделал? Я сам. Один товарищ бился со мной об заклад, что я не сумею написать свое имя на руке… Я доказал ему…
Августа не сказала более ни слова, пока Билл не ушел.
— Теперь вы понимаете, что должны сделать? — обратилась она к Мизону.
— Я? Нет, — ответил он, — не понимаю.
— Как? Вы можете вытатуировать… заставьте матроса! Это, я думаю, недолго!
— Вытатуировать?! Как это и чем? — спросил он с удивлением.
— Вы можете вытатуировать свое завещание на спине матроса Джонни, если он позволит… Потом, у нас есть патрон от револьвера, и если порох смешать с водой… я думаю, можно это сделать!
— Честное слово, — воскликнул мистер Мизон, — вы удивительная женщина! Кому могла прийти в голову такая мысль! Идите и спросите Джонни, позволит ли он татуировать свою спину?
— Я попытаюсь!
Взяв маленького Дика за руку, Августа пошла туда, где сидели оба матроса, и, улыбаясь своей милой улыбкой, спросила Билла, не согласится ли он для нее сделать маленькую татуировку? Мистер Билл, всеми силами старавшийся удержаться от искушения глотнуть рому, грациозно согласился исполнить ее просьбу, сказав, что видел поблизости много острых рыбьих костей, так как порох вовсе не годится для этой цели.
Казалось, вдохновение сошло на него свыше, и он быстро пошел на берег.
Тогда Августа, как только могла любезно и ласково, подошла к Джонни, который сидел спиной к хижине со страдальческим выражением на лице, вероятно, от головной боли после вчерашней попойки.
Медленно и с большим трудом, потому что Джонни все воспринимал очень туго, она объяснила ему, что от него требуется. Когда он наконец понял, лицо его приняло странное выражение, он заговорил скорее резко, чем вежливо, ругая мистера Мизона, и отказался наотрез. Августа замолчала, ожидая, пока его гнев утихнет, затем снова приступила к делу.
Она была уверена, что мистер Джонни не сомневается в важности этого документа и не откажет ей, если ему придется участвовать только в качестве свидетеля при татуировке и держать за руку Билла, пока тот вытатуирует его подпись.
— Хорошо, мисс, — согласился он, — я не могу отказать вам, так как вы просите меня об этом, а не старый мошенник Мизон. Я и пальцем не шевельну ради него, мисс, это верно.
— Так вы обещаете? — спросила Августа и вернулась к мистеру Мизону. По дороге она встретила Билла, который нес в руках что-то вроде рыбы, противное на вид, с длинными щупальцами и круглой головой, похожей на голову попугая.
— Ну-с, мисс, я нашел этого джентльмена на берегу сегодня утром. Это каракатица… я добуду из нее чернил… отличных чернил!.. Порох здесь не годится!
В это время они дошли до мистера Мизона, и здесь все дело, включая и упрямый отказ Джонни, было объяснено Биллу.
— Я вижу, что надо теперь сделать… — произнесла наконец Августа. — Очевидно, татуировать придется вас, мистер Мизон!
— Меня? — простонал Мизон. — Я буду татуирован, как дикарь, на мне будет татуировано мое собственное завещание!
— Простите, иначе ничего не поделаешь! — заметил Билл. — Если вы будете ворчать, как же тогда писать завещание? Мы можем проколоть кожу острым камнем, — добавил он задумчиво, — но у нас нет соли, и вы не выдержите. А если солнце коснется татуировки, кожа сморщится, и никакие суды и законоведы Лондона не разберут ничего!
Мистер Мизон громко застонал.
— У нас есть здесь ребенок, — продолжал Билл, — кожа у мальчика белая, тонкая, и его легко татуировать, но придется его держать, ведь он начнет реветь!
— Да, да — поспешно согласился мистер Мизон, — татуируйте ребенка! Он будет нам полезен!
— Я не хочу и не позволю тронуть Дика, — возразила Августа с негодованием, — ребенок перепугается. Кроме того, никто не имеет права заклеймить его на всю жизнь!
— Ну, тогда разговор окончен! — сказал Билл. — Деньги этого джентльмена пойдут, куда он назначил их ранее!
— Нет, — заметила Августа, внезапно покраснев, — не окончен! Мистер Юстас Мизон был очень добр ко мне, и для того, чтобы он мог получить свои деньги, татуируйте меня!
— Я хотел бы расцеловать вас! — вскричал Билл с восторгом. — Вы просто молодец-баба! Если бы я был молодым человеком, то непременно расцеловал бы вас!
— Да, — подтвердил мистер Мизон, — это прекрасная мысль! Вы молоды, сильны, с голоду здесь не умрете… проживете долго, может быть, несколько месяцев! Начинайте. Я очень ослабел и не думаю, что переживу эту ночь! Если мы устроим дело и Юстас получит свое наследство, мне будет легче умереть!
X. Смерть мистера Мизона
XI. Спасены!
Он снова застонал от ужаса и отчаяния. Августа взглянула на несчастного богача и вспомнила о том гордеце, которого она знала и который так отвратительно относился к своим клеркам и наводил страх на всех служащих. Она задумалась о превратностях человеческой жизни.
Увы! Как изменился мистер Мизон!
— Да, — продолжал он, несколько успокоившись, — я умру здесь, в этой дыре, и все мои деньги не могут помочь мне! Проклятье! Аддисон и Роскью получат от меня миллионы, хотя им ничего не нужно. Я бешусь, когда думаю, что девчонки Аддисона будут проматывать мои миллионы, купят себе на них титул и знатных мужей! Я лишил наследства своего племянника, Юстаса, и теперь я многое бы отдал, чтобы изменить это! Мы поссорились с ним из-за вас, мисс Смиссерс, потому что я не хотел вам дать еще денег за вашу книгу. Лучше было бы, если бы я дал вам их тогда! Я скверно поступил с вами, мисс Смиссерс, но коммерция есть коммерция! Я не мог сделать этого из принципа. Не старайтесь отплатить мне, мисс Смиссерс, я болен и беспомощен и, вы понимаете, поступал так из принципа…
— Я не имею привычки мстить, мистер Мизон, — с достоинством ответила Августа, — но думаю, что вы поступили очень дурно, лишив наследства племянника, и не удивляюсь, что вы жалеете об этом.
Спокойные и правдивые слова Августы затронули совесть мистера Мизона. Он начал изливаться в слезах и сожалениях.
— Но чем горевать и убиваться, — возразила Августа, — лучше изменить завещание! Мы все, сколько нас есть, будем свидетелями, и если с вами что-нибудь случится, у вас останутся свидетели завещания!
Это была новая мысль, и умирающий человек ухватился за нее.
— Конечно, конечно! — сказал он. — Мне не пришло это в голову. Я так и сделаю, и Аддисон и Роскью останутся ни с чем. Юстас получит все. Дайте мне руку! Я пойду и все сделаю!
— Погодите минуту! — остановила его Августа. — Как же вы будете писать без пера, карандаша, без бумаги и чернил?
Мистер Мизон снова сел с тяжелым стоном…
— Вы уверены, что ни у кого нет карандаша и кусочка бумаги? — спросил он. — Надо писать четко и разборчиво!
— Я тоже так думаю, — согласилась Августа, — сейчас я узнаю. Она пошла и спросила Билла и Джонни. Ни у кого не было ни карандаша, ни клочка бумаги! Августа вернулась, опечаленная.
— Я нашел, нашел! — вскричал мистер Мизон, когда девушка подошла к нему. — Если мы не найдем бумаги и карандаша, мы можем написать кровью на холсте или полотне. Можно сделать перо, ведь здесь много птиц. Я читал где-то о чем-то подобном. Надо будет так и сделать!
Августа с радостью ухватилась за эту мысль, но сейчас же задумалась: где же взять холст?
— Да, — произнесла она, — если только мы найдем холст или полотно. На вас надета фланелевая рубашка, у матросов — также, и у маленького Дика только фланель!
Действительно, случилось так, что у них не было ни куска полотна. Нашелся один носовой платок, и тот весь дырявый. Все вещи Августы утонули вместе с «Канчаро». Они бы много отдали сейчас за полотняный носовой платок!
— Да, — сказал мистер Мизон, — у нас ничего нет. У меня не найдется даже ни одного банковского билета, на котором я мог бы написать кровью, хотя и есть с собой сотня золотых соверенов! Простите меня, мисс Смиссерс, за нескромность… нет ли у вас чего из полотна… может быть, вы оторвете кусочек… Вы ничего не потеряете… Я обещаю вам, что уничтожу наш контракт, если буду дома, хотя это едва ли возможно… Я напишу на полотне, что он должен быть уничтожен! Вы получите пять тысяч фунтов, мисс Смиссерс! Может быть, вы оторвете кусочек от сорочки или от чего-нибудь другого? Никто ничего не узнает, а найти этот кусочек так важно!
Августа сильно покраснела.
— Мне очень жаль, мистер Мизон, но на мне нет ничего подобного! Ничего, кроме фланели, — добавила она. — Я вскочила ночью, было темно, набросила на себя что попало, рассчитывая вернуться и одеться!
— Нет и воротничка? Может быть, найдется воротничок или подшивка у юбки? — спросил мистер Мизон, с отчаянием хватаясь за эту надежду.
Августа печально покачала головой.
— Тогда — кончено! — простонал мистер Мизон. — Юстас не получит моих денег. Бедный мальчик! Бедный! Я дурно поступил с ним!
Августа ломала себе голову, — она решила, что Юстас Мизон не должен потерять ни пенни из своего колоссального наследства, если она может помочь ему. Но мистер Мизон мог умереть, а если он умрет, вероятно, они последуют за ним. Тогда никто не узнает о его желании изменить завещание!
В это время пришел Билл, возившийся с флагом на утесе и напрасно старавшийся увидеть корабль. Его фланелевая куртка была разорвана на локтях, и Августа пристально разглядывала его мускулистые смуглые руки. Ей пришла в голову новая мысль.
— Ничего не видать! — сказал матрос. — И я думаю, ничего и не будет. Мы останемся здесь, пока не умрем.
— Я тоже не надеюсь, — согласилась Августа. — Пожалуйста, мистер Билл, скажите, это татуировка на вашей руке?
— Да, мисс, это вытатуировано, — сказал Билл, поднеся свою огромную руку к ее носу. Вся рука была испещрена знаками, флагами, кораблями, а в середине их находилась надпись — имя матроса: Билл Джонс.
— Кто это сделал вам, мистер Билл? — спросила Августа.
— Кто сделал? Я сам. Один товарищ бился со мной об заклад, что я не сумею написать свое имя на руке… Я доказал ему…
Августа не сказала более ни слова, пока Билл не ушел.
— Теперь вы понимаете, что должны сделать? — обратилась она к Мизону.
— Я? Нет, — ответил он, — не понимаю.
— Как? Вы можете вытатуировать… заставьте матроса! Это, я думаю, недолго!
— Вытатуировать?! Как это и чем? — спросил он с удивлением.
— Вы можете вытатуировать свое завещание на спине матроса Джонни, если он позволит… Потом, у нас есть патрон от револьвера, и если порох смешать с водой… я думаю, можно это сделать!
— Честное слово, — воскликнул мистер Мизон, — вы удивительная женщина! Кому могла прийти в голову такая мысль! Идите и спросите Джонни, позволит ли он татуировать свою спину?
— Я попытаюсь!
Взяв маленького Дика за руку, Августа пошла туда, где сидели оба матроса, и, улыбаясь своей милой улыбкой, спросила Билла, не согласится ли он для нее сделать маленькую татуировку? Мистер Билл, всеми силами старавшийся удержаться от искушения глотнуть рому, грациозно согласился исполнить ее просьбу, сказав, что видел поблизости много острых рыбьих костей, так как порох вовсе не годится для этой цели.
Казалось, вдохновение сошло на него свыше, и он быстро пошел на берег.
Тогда Августа, как только могла любезно и ласково, подошла к Джонни, который сидел спиной к хижине со страдальческим выражением на лице, вероятно, от головной боли после вчерашней попойки.
Медленно и с большим трудом, потому что Джонни все воспринимал очень туго, она объяснила ему, что от него требуется. Когда он наконец понял, лицо его приняло странное выражение, он заговорил скорее резко, чем вежливо, ругая мистера Мизона, и отказался наотрез. Августа замолчала, ожидая, пока его гнев утихнет, затем снова приступила к делу.
Она была уверена, что мистер Джонни не сомневается в важности этого документа и не откажет ей, если ему придется участвовать только в качестве свидетеля при татуировке и держать за руку Билла, пока тот вытатуирует его подпись.
— Хорошо, мисс, — согласился он, — я не могу отказать вам, так как вы просите меня об этом, а не старый мошенник Мизон. Я и пальцем не шевельну ради него, мисс, это верно.
— Так вы обещаете? — спросила Августа и вернулась к мистеру Мизону. По дороге она встретила Билла, который нес в руках что-то вроде рыбы, противное на вид, с длинными щупальцами и круглой головой, похожей на голову попугая.
— Ну-с, мисс, я нашел этого джентльмена на берегу сегодня утром. Это каракатица… я добуду из нее чернил… отличных чернил!.. Порох здесь не годится!
В это время они дошли до мистера Мизона, и здесь все дело, включая и упрямый отказ Джонни, было объяснено Биллу.
— Я вижу, что надо теперь сделать… — произнесла наконец Августа. — Очевидно, татуировать придется вас, мистер Мизон!
— Меня? — простонал Мизон. — Я буду татуирован, как дикарь, на мне будет татуировано мое собственное завещание!
— Простите, иначе ничего не поделаешь! — заметил Билл. — Если вы будете ворчать, как же тогда писать завещание? Мы можем проколоть кожу острым камнем, — добавил он задумчиво, — но у нас нет соли, и вы не выдержите. А если солнце коснется татуировки, кожа сморщится, и никакие суды и законоведы Лондона не разберут ничего!
Мистер Мизон громко застонал.
— У нас есть здесь ребенок, — продолжал Билл, — кожа у мальчика белая, тонкая, и его легко татуировать, но придется его держать, ведь он начнет реветь!
— Да, да — поспешно согласился мистер Мизон, — татуируйте ребенка! Он будет нам полезен!
— Я не хочу и не позволю тронуть Дика, — возразила Августа с негодованием, — ребенок перепугается. Кроме того, никто не имеет права заклеймить его на всю жизнь!
— Ну, тогда разговор окончен! — сказал Билл. — Деньги этого джентльмена пойдут, куда он назначил их ранее!
— Нет, — заметила Августа, внезапно покраснев, — не окончен! Мистер Юстас Мизон был очень добр ко мне, и для того, чтобы он мог получить свои деньги, татуируйте меня!
— Я хотел бы расцеловать вас! — вскричал Билл с восторгом. — Вы просто молодец-баба! Если бы я был молодым человеком, то непременно расцеловал бы вас!
— Да, — подтвердил мистер Мизон, — это прекрасная мысль! Вы молоды, сильны, с голоду здесь не умрете… проживете долго, может быть, несколько месяцев! Начинайте. Я очень ослабел и не думаю, что переживу эту ночь! Если мы устроим дело и Юстас получит свое наследство, мне будет легче умереть!
X. Смерть мистера Мизона
Августа отвернулась от старика с жестом нетерпения.
Его себялюбие и эгоизм возмущали ее.
— Я полагаю, — обратилась она к Биллу, — что вам придется вытатуировать завещание на моей шее!
— Да, мисс, это верно! — согласился Билл. — Понятно, мисс, для документа нужно место. Если бы это был корабль или флаг, или изображение молодого человека, я мог бы вытатуировать все это на вашей руке, но, чтобы написать целый документ, надо много места. Я покажу им, как умеет татуировать Билл Джонс!
— Хорошо, — произнесла Августа со вздохом. — Я сейчас буду готова.
Она ушла в хижину, сняла лиф платья и завернулась во фланель, оставив шею открытой настолько, насколько она бывает открыта в модном вечернем туалете светской дамы. Когда она вышла снова одетой или, вернее, раздетой для операции, Билл приготовил маленькую деревянную палочку, которую очинил, как карандаш, и вставил в нее длинную рыбью кость, потом обмакнул ее в чернила, взятые из каракатицы.
— Ну, мистер Билл, я готова! — сказала Августа, садясь на камень и крепко сжав зубы.
— Честное слово, мисс, вы — молодец! — повторил матрос, смотря на ее шею глазами художника. — Я никогда не видал такого прекрасного материала для работы. Повесьте меня, если мне не жаль вашу шею! Но хорошая татуировка только украшает человека, даже принцессу… ваше счастье, мисс, что я мастер татуировать!
Августа закусила губу, и горькие слезы потекли из ее глаз. Прежде всего она была женщиной, и женские слабости не были чужды ей! Хотя она никогда не надевала платья с глубоким вырезом, но хорошо знала, что у нее очень красивая шея, и гордилась этим. Тяжело было сознание, что она всю жизнь будет носить на шее это смешное завещание, и зачем? Ради молодого человека, который вовсе и не думает о ней! Но сердце подсказало ей, что это неправда. Мистер Юстас Мизон не забыл о ней, он интересовался ею, а она, она должна была сознаться, что любит его. Она поняла это только здесь, в этом ужасном месте, в этом печальном царстве смерти, поняла, что любит его глубокой и нежной любовью. Если бы даже Августа не была по природе великодушной, смелой женщиной, она от всего сердца радовалась бы возможности принести для него эту жертву — довольно тяжелую, — потому что любовь способна на любые жертвы, на любые испытания ради любимого человека.
— Начинайте, — произнесла Августа резко, — и, пожалуйста, скорее!
— Хорошо, мисс! Что писать, джентльмен? Говорите покороче!
— «Оставляю все мое состояние Юстасу Мизону», — кажется, это коротко! — проговорил мистер Мизон. — Я никогда не слыхал, чтобы капитал в два миллиона завещался кому-нибудь в шести словах!
Билл приступил к операции. Августа слабо вскрикнула.
— Ничего, мисс! — утешал ее Билл. — Вы скоро привыкнете! Августа крепко сжала губы и молчала, хотя ей было очень больно, так как Билл больше заботился о чистоте работы, чем о страданиях своей жертвы.
Билл обмакивал рыбью кость в чернила, взятые из каракатицы, и усердно трудился.
Целых три часа длилась операция. Наконец все было закончено и написано среднего размера буквами по всей шее до плеч. Августа чувствовала страшную слабость. Билл спросил ее, не оставить ли до завтра подпись под завещанием. Измученная до обморока, Августа решила покончить со всем разом. Она была заклеймена теперь навеки.
Отложить подпись документа до завтра — мистер Мизон может умереть, Джонни — изменить свое намерение!.. Августа попросила Билла окончить работу, так как было только два часа ночи.
К счастью, мистер Мизон был более или менее знаком с формальностями, необходимыми для составления завещания. Поэтому он решил , что будет достаточно, если он сделает один укол для собственной подписи и затем будет держать свою руку на руке Билла. Он взял рыбью кость и так глубоко запустил ее в тело Августы, что бедная девушка громко вскрикнула, потом положил свою руку на руку матроса, пока его подпись «Дж. Мизон» не была сделана.
Настала очередь Джонни, который с любопытством наблюдал за всем происходящим. Так как он не умел татуировать, повторили тот же прием, что с мистером Мизоном. Затем Билл Джонс подписал свое имя как второй свидетель завещания. Начало светать, и документ был готов. Забыли только написать число. Августа встала с камня, на котором сидела, вынося эту пытку, шатаясь, прошла в хижину и упала на пол, чувствуя смертельную слабость. Только благодаря огромному усилию воли она преодолела боль и вытерпела операцию до конца.
Она ощущала страшную боль в шее и тогда, когда очнулась и открыла глаза; вокруг царила полная темнота. Ее усталость была так велика, что, ощупав рукой Дика и убедившись, что он крепко спит, девушка опять закрыла глаза и заснула.
Когда Августа снова проснулась, свет проникал в сырую лачугу. В дальнем конце ее лежал мистер Мизон. Она встала, чувствуя слабость, разбудила ребенка, повела к ручью и умыла.
Стало холодно, так холодно, что Дик начал плакать. Тяжелые дождевые тучи висели над землей. Августа поспешила укрыться в лачуге и позавтракала вместе с Диком бисквитами и яйцами пингвинов. Вероятно, она ослабела от недостатка пищи, потому что долго ничего не ела, а поев немного, почувствовала себя бодрее.
Затем она занялась мистером Мизоном. Очевидно, они хорошо сделали, что поспешили написать завещание, так как он был очень плох. Лицо его осунулось, зубы стучали, язык начал изменять ему. Августа пыталась дать ему поесть, но он не мог проглотить ничего, кроме воды. Сделав все, что возможно, для больного, Августа пошла посмотреть, что делают матросы, и встретила их на дороге. Было ясно, что они опять хватили рому, так как Билл шатался, а Джонни еле волочил ноги. Молодая девушка укоризненно посмотрела на них и попросила набрать птичьих яиц. Джонни наотрез отказался собирать их; если мисс нужны яйца пингвинов, она может сама набрать их!
Билл взглянул на нее блуждающими глазами, ушел и через час вернулся, неся шесть или семь дюжин свежих, еще теплых яиц.
Августа с ребенком на руках сидела в жалкой хижине около больного. Снаружи лил дождь и проникал через крышу лачуги. Она всеми силами старалась спасти от дождя умирающего человека, но это было невозможно. Пока она всячески оберегала его от дождя, который капал через крышу, сырость пронизывала больного с полу, все его платье и одеяло были мокрыми.
Сознание вернулось к умирающему вместе с ужасом смерти и угрызениями совести за прошлую жизнь…
Увы! Все его миллионы не могли теперь помочь ему!
— Я умираю! — простонал мистер Мизон. — Умираю! Я был дрянным человеком, всю свою жизнь я был главой издательской фирмы «Мизон и К°»!
Августа мягко заметила ему, что издательская деятельность — дело почтенное и полезное.
Он печально покачал головой.
— Да, да, — простонал он, — но вы не знаете Мизона… Вы не знаете обычаев фирмы «Мизон и К°»!
Августа подумала, что знает эти обычаи больше, чем желала бы знать.
— Слушайте, — начал мистер Мизон, делая над собой отчаянное усилие и садясь, — я скажу вам… я должен сказать вам…
Августа с ужасом выслушала исповедь и невольно подумала, что участь исповедников очень тяжела.
— Довольно, прошу вас! — произнесла она. — Я не могу слышать этого… не в силах.
— А! — сказал мистер Мизон, устало откидываясь назад. — Я думал, что, когда вы узнаете наши правила и обычаи, вы поймете, каково мне теперь. Подумай, девушка, подумай, как я страдаю, имея такое прошлое, лицом к лицу с неизвестным будущим!
Наступило молчание.
— Прочь! Прогоните его прочь! — внезапно закричал мистер Мизон, дико вращая глазами.
— Кто? Кого?
— Прочь! Прочь! Высокий худой человек с книгой! Я знаю его. Это Номер двадцать пятый, он умер несколько лет тому назад. Слушайте! Он говорит! Разве вы не слышите? О Небо! Смотрите! Они все бегут сюда, из всех углов! Они хотят убить меня! Держите! Держите их!
Он ловил руками воздух и стонал.
Пораженная этим зрелищем, Августа встала на колени и пыталась успокоить его, но напрасно.
Он ловил воздух, хватал кого-то невидимого, наконец упал и умер.
Такова была смерть богача Мизона. На что ему теперь — все его издания, его деньги, дворцы, из-за которых он наделал столько зла…
— Я рада, что все кончено, — прошептала Августа, — надеюсь, что мне никогда не придется больше быть свидетельницей смерти какого-нибудь директора издательской фирмы. Это ужасно!
— Тетя! Тетя! — бросился к ней Дик. — Отчего этот джентльмен так кричал?
Августа взяла за руку испуганного ребенка и, несмотря на дождь, пошла в другую хижину, чтобы сказать матросам о том, что произошло.
У хижины не было двери, и Августа остановилась у входа. Слабый свет едва проникал в лачугу. Сначала она ничего не могла разглядеть. Когда глаза ее привыкли к темноте, она увидела матросов, сидевших на полу около бочонка с ромом. В руке Билла был черепок, который он наполнял ромом и пил.
— Моя очередь! Проклятье! Моя очередь! — кричал Джонни. — Ты выпил семь раз, а я только шесть!
— Пусть тебя повесят! — ответил Билл, глотая ром. — Так-то лучше! Теперь я тебе налью, дружище!
Он снова наполнил черепок.
— Мистер Мизон умер, — сказала Августа, собирая все свое мужество, чтобы прервать оргию.
Оба помолчали, пьяные и отупелые.
— Где он теперь, мисс? — произнес Джонни, икая. — Где он? Я сомневаюсь, чтобы он попал в лучшее место, чем здесь, и выпью за его благоденствие, потому что раньше не мог сделать этого. Ну, за здоровье умершего!
Он выпил залпом весь черепок.
— Я разделяю твои чувства! — проговорил Билл. — Джонни, налей мне, и я выпью за здоровье дорогого покойника!
Августа отошла от хижины с тяжелым сердцем. Придя к себе, она накрыла труп, чем только могла, и сказала маленькому Дику, что мистер Мизон лег бай-бай. Затем она села в стороне, подальше от мертвого тела. Это было очень тяжело, но Августа утешалась мыслью, что мистер Мизон мертвый не так дурен, как живой.
Наступила ночь. Августа помолилась и легла спать, обнимая Дика.
Ее разбудили громкие, дикие крики, пьяное пение, брань. Вероятно, матросы сильно напились и вышли подышать ночным воздухом.
Крики и проклятия долго звучали в ушах Августы, потом раздался ужасный вопль — и все стихло.
«Что там случилось?» — подумала Августа и снова заснула.
Его себялюбие и эгоизм возмущали ее.
— Я полагаю, — обратилась она к Биллу, — что вам придется вытатуировать завещание на моей шее!
— Да, мисс, это верно! — согласился Билл. — Понятно, мисс, для документа нужно место. Если бы это был корабль или флаг, или изображение молодого человека, я мог бы вытатуировать все это на вашей руке, но, чтобы написать целый документ, надо много места. Я покажу им, как умеет татуировать Билл Джонс!
— Хорошо, — произнесла Августа со вздохом. — Я сейчас буду готова.
Она ушла в хижину, сняла лиф платья и завернулась во фланель, оставив шею открытой настолько, насколько она бывает открыта в модном вечернем туалете светской дамы. Когда она вышла снова одетой или, вернее, раздетой для операции, Билл приготовил маленькую деревянную палочку, которую очинил, как карандаш, и вставил в нее длинную рыбью кость, потом обмакнул ее в чернила, взятые из каракатицы.
— Ну, мистер Билл, я готова! — сказала Августа, садясь на камень и крепко сжав зубы.
— Честное слово, мисс, вы — молодец! — повторил матрос, смотря на ее шею глазами художника. — Я никогда не видал такого прекрасного материала для работы. Повесьте меня, если мне не жаль вашу шею! Но хорошая татуировка только украшает человека, даже принцессу… ваше счастье, мисс, что я мастер татуировать!
Августа закусила губу, и горькие слезы потекли из ее глаз. Прежде всего она была женщиной, и женские слабости не были чужды ей! Хотя она никогда не надевала платья с глубоким вырезом, но хорошо знала, что у нее очень красивая шея, и гордилась этим. Тяжело было сознание, что она всю жизнь будет носить на шее это смешное завещание, и зачем? Ради молодого человека, который вовсе и не думает о ней! Но сердце подсказало ей, что это неправда. Мистер Юстас Мизон не забыл о ней, он интересовался ею, а она, она должна была сознаться, что любит его. Она поняла это только здесь, в этом ужасном месте, в этом печальном царстве смерти, поняла, что любит его глубокой и нежной любовью. Если бы даже Августа не была по природе великодушной, смелой женщиной, она от всего сердца радовалась бы возможности принести для него эту жертву — довольно тяжелую, — потому что любовь способна на любые жертвы, на любые испытания ради любимого человека.
— Начинайте, — произнесла Августа резко, — и, пожалуйста, скорее!
— Хорошо, мисс! Что писать, джентльмен? Говорите покороче!
— «Оставляю все мое состояние Юстасу Мизону», — кажется, это коротко! — проговорил мистер Мизон. — Я никогда не слыхал, чтобы капитал в два миллиона завещался кому-нибудь в шести словах!
Билл приступил к операции. Августа слабо вскрикнула.
— Ничего, мисс! — утешал ее Билл. — Вы скоро привыкнете! Августа крепко сжала губы и молчала, хотя ей было очень больно, так как Билл больше заботился о чистоте работы, чем о страданиях своей жертвы.
Билл обмакивал рыбью кость в чернила, взятые из каракатицы, и усердно трудился.
Целых три часа длилась операция. Наконец все было закончено и написано среднего размера буквами по всей шее до плеч. Августа чувствовала страшную слабость. Билл спросил ее, не оставить ли до завтра подпись под завещанием. Измученная до обморока, Августа решила покончить со всем разом. Она была заклеймена теперь навеки.
Отложить подпись документа до завтра — мистер Мизон может умереть, Джонни — изменить свое намерение!.. Августа попросила Билла окончить работу, так как было только два часа ночи.
К счастью, мистер Мизон был более или менее знаком с формальностями, необходимыми для составления завещания. Поэтому он решил , что будет достаточно, если он сделает один укол для собственной подписи и затем будет держать свою руку на руке Билла. Он взял рыбью кость и так глубоко запустил ее в тело Августы, что бедная девушка громко вскрикнула, потом положил свою руку на руку матроса, пока его подпись «Дж. Мизон» не была сделана.
Настала очередь Джонни, который с любопытством наблюдал за всем происходящим. Так как он не умел татуировать, повторили тот же прием, что с мистером Мизоном. Затем Билл Джонс подписал свое имя как второй свидетель завещания. Начало светать, и документ был готов. Забыли только написать число. Августа встала с камня, на котором сидела, вынося эту пытку, шатаясь, прошла в хижину и упала на пол, чувствуя смертельную слабость. Только благодаря огромному усилию воли она преодолела боль и вытерпела операцию до конца.
Она ощущала страшную боль в шее и тогда, когда очнулась и открыла глаза; вокруг царила полная темнота. Ее усталость была так велика, что, ощупав рукой Дика и убедившись, что он крепко спит, девушка опять закрыла глаза и заснула.
Когда Августа снова проснулась, свет проникал в сырую лачугу. В дальнем конце ее лежал мистер Мизон. Она встала, чувствуя слабость, разбудила ребенка, повела к ручью и умыла.
Стало холодно, так холодно, что Дик начал плакать. Тяжелые дождевые тучи висели над землей. Августа поспешила укрыться в лачуге и позавтракала вместе с Диком бисквитами и яйцами пингвинов. Вероятно, она ослабела от недостатка пищи, потому что долго ничего не ела, а поев немного, почувствовала себя бодрее.
Затем она занялась мистером Мизоном. Очевидно, они хорошо сделали, что поспешили написать завещание, так как он был очень плох. Лицо его осунулось, зубы стучали, язык начал изменять ему. Августа пыталась дать ему поесть, но он не мог проглотить ничего, кроме воды. Сделав все, что возможно, для больного, Августа пошла посмотреть, что делают матросы, и встретила их на дороге. Было ясно, что они опять хватили рому, так как Билл шатался, а Джонни еле волочил ноги. Молодая девушка укоризненно посмотрела на них и попросила набрать птичьих яиц. Джонни наотрез отказался собирать их; если мисс нужны яйца пингвинов, она может сама набрать их!
Билл взглянул на нее блуждающими глазами, ушел и через час вернулся, неся шесть или семь дюжин свежих, еще теплых яиц.
Августа с ребенком на руках сидела в жалкой хижине около больного. Снаружи лил дождь и проникал через крышу лачуги. Она всеми силами старалась спасти от дождя умирающего человека, но это было невозможно. Пока она всячески оберегала его от дождя, который капал через крышу, сырость пронизывала больного с полу, все его платье и одеяло были мокрыми.
Сознание вернулось к умирающему вместе с ужасом смерти и угрызениями совести за прошлую жизнь…
Увы! Все его миллионы не могли теперь помочь ему!
— Я умираю! — простонал мистер Мизон. — Умираю! Я был дрянным человеком, всю свою жизнь я был главой издательской фирмы «Мизон и К°»!
Августа мягко заметила ему, что издательская деятельность — дело почтенное и полезное.
Он печально покачал головой.
— Да, да, — простонал он, — но вы не знаете Мизона… Вы не знаете обычаев фирмы «Мизон и К°»!
Августа подумала, что знает эти обычаи больше, чем желала бы знать.
— Слушайте, — начал мистер Мизон, делая над собой отчаянное усилие и садясь, — я скажу вам… я должен сказать вам…
Августа с ужасом выслушала исповедь и невольно подумала, что участь исповедников очень тяжела.
— Довольно, прошу вас! — произнесла она. — Я не могу слышать этого… не в силах.
— А! — сказал мистер Мизон, устало откидываясь назад. — Я думал, что, когда вы узнаете наши правила и обычаи, вы поймете, каково мне теперь. Подумай, девушка, подумай, как я страдаю, имея такое прошлое, лицом к лицу с неизвестным будущим!
Наступило молчание.
— Прочь! Прогоните его прочь! — внезапно закричал мистер Мизон, дико вращая глазами.
— Кто? Кого?
— Прочь! Прочь! Высокий худой человек с книгой! Я знаю его. Это Номер двадцать пятый, он умер несколько лет тому назад. Слушайте! Он говорит! Разве вы не слышите? О Небо! Смотрите! Они все бегут сюда, из всех углов! Они хотят убить меня! Держите! Держите их!
Он ловил руками воздух и стонал.
Пораженная этим зрелищем, Августа встала на колени и пыталась успокоить его, но напрасно.
Он ловил воздух, хватал кого-то невидимого, наконец упал и умер.
Такова была смерть богача Мизона. На что ему теперь — все его издания, его деньги, дворцы, из-за которых он наделал столько зла…
— Я рада, что все кончено, — прошептала Августа, — надеюсь, что мне никогда не придется больше быть свидетельницей смерти какого-нибудь директора издательской фирмы. Это ужасно!
— Тетя! Тетя! — бросился к ней Дик. — Отчего этот джентльмен так кричал?
Августа взяла за руку испуганного ребенка и, несмотря на дождь, пошла в другую хижину, чтобы сказать матросам о том, что произошло.
У хижины не было двери, и Августа остановилась у входа. Слабый свет едва проникал в лачугу. Сначала она ничего не могла разглядеть. Когда глаза ее привыкли к темноте, она увидела матросов, сидевших на полу около бочонка с ромом. В руке Билла был черепок, который он наполнял ромом и пил.
— Моя очередь! Проклятье! Моя очередь! — кричал Джонни. — Ты выпил семь раз, а я только шесть!
— Пусть тебя повесят! — ответил Билл, глотая ром. — Так-то лучше! Теперь я тебе налью, дружище!
Он снова наполнил черепок.
— Мистер Мизон умер, — сказала Августа, собирая все свое мужество, чтобы прервать оргию.
Оба помолчали, пьяные и отупелые.
— Где он теперь, мисс? — произнес Джонни, икая. — Где он? Я сомневаюсь, чтобы он попал в лучшее место, чем здесь, и выпью за его благоденствие, потому что раньше не мог сделать этого. Ну, за здоровье умершего!
Он выпил залпом весь черепок.
— Я разделяю твои чувства! — проговорил Билл. — Джонни, налей мне, и я выпью за здоровье дорогого покойника!
Августа отошла от хижины с тяжелым сердцем. Придя к себе, она накрыла труп, чем только могла, и сказала маленькому Дику, что мистер Мизон лег бай-бай. Затем она села в стороне, подальше от мертвого тела. Это было очень тяжело, но Августа утешалась мыслью, что мистер Мизон мертвый не так дурен, как живой.
Наступила ночь. Августа помолилась и легла спать, обнимая Дика.
Ее разбудили громкие, дикие крики, пьяное пение, брань. Вероятно, матросы сильно напились и вышли подышать ночным воздухом.
Крики и проклятия долго звучали в ушах Августы, потом раздался ужасный вопль — и все стихло.
«Что там случилось?» — подумала Августа и снова заснула.
XI. Спасены!
Августа проснулась на рассвете. Она встала, когда Дик еще спал, и, вспомнив ночной шум, побежала в хижину матросов. Там было пусто. Она повернулась и огляделась. На полу, недалеко от того места, где она стояла, валялся черепок, из которого пьяницы пили ром. Августа подняла его. От черепка шел отвратительный спиртной запах.
Вероятно, матросы обронили его во время ночной оргии. Но куда они ушли? Она вышла из хижины. Прямо перед ней возвышался утес, нависавший над водой. Она поднялась туда и увидела на земле шляпы матросов. Ясно было, что они проходили здесь. Поднявшись на самую вершину утеса, Августа наклонилась вперед, взглянула в воду и отступила назад с криком испуга.
На песчаном берегу, наполовину в воде, лежали два трупа. То были оба матроса; они держались за руки и казались крепко спящими. Как это случилось, она не знала. Быть может, они поссорились и упали со скалы или оступились, не видя, куда идут. Кто знает! Во всяком случае, они умерли и останутся тут, пока волны не смоют их трупы и не присоединят их к обществу утонувших пассажиров «Канчаро». Августа осталась одна.
Грустная вернулась она в сырую лачугу, подавленная своим одиночеством и мыслью, что едва ли она избежит смерти в этом ужасном месте!
Ни одного человеческого существа не было около нее, кроме ребенка. Дик проснулся и звал ее.
Труп мистера Мизона, закрытый парусом, испугал мальчика. Августа нежно обняла Дика и страстно поцеловала. Она горячо любила этого ребенка, которого спасла. Он один охранял ее от полного одиночества.
Девушка увела мальчика в другую, теперь пустую лачугу, потому что ей казалось невозможным оставаться тут, вместе с мертвецом. Посередине этой лачуги стоял бочонок с ромом, почти пустой, так что она легко откатила его в сторону.
Затем она прибрала, насколько было возможно, хижину, вернулась к себе забрать ящик с бисквитами и птичьими яйцами, взглянула на труп Мизона и покинула свое старое жилище. Позавтракав, они вместе с Диком пошли собирать яйца. Хотя яиц у них оставалось много, но Августе хотелось занять мальчика. Шел мелкий дождь. Оба взобрались на утес, где развевался флаг, и смотрели на волнующийся океан. Ничего, ничего перед их глазами, кроме бескрайних водных просторов, кроме бушующих, рокочущих волн. Августа долго вглядывалась вдаль, и сердце ее сжала тоска.
— Скоро ли мамми приедет на лодке забрать Дика? — спросил ребенок. Молодая девушка залилась слезами. Поплакав, она приласкала мальчика и снова занялась с ним собиранием яиц. Это занятие очень нравилось Дику, несмотря на злобные крики и сопротивление птиц. Скоро они набрали массу яиц, вернулись в хижину, развели огонь и испекли их в золе, потому что варить было не в чем. Часы проходили, ночь спускалась на землю. Августа уложила Дика спать. Она удивлялась, как легко переносил ребенок все неудобства положения, не болел и ничем не страдал.
Когда Дик уснул, Августа села, или, вернее, легла, на пол, прислушиваясь к завыванию ветра в горах. Тишина, мрак, одиночество подавляли молодую девушку. Шансов на спасение почти не было. Корабли не часто посещают пустынный, негостеприимный берег, и если какому-то судну придется зайти сюда, оно может пристать к другой оконечности острова и не заметить флага.
Тогда наступит конец. Запас яиц истощится, ребенок заболеет и умрет. Она последует за ним. Что, если она умрет раньше его? Какой ужас! Тогда мальчик умрет от голода и страха… Августа тихо заплакала. Завтра — Рождество! Прошлое Рождество она проводила в Бирмингеме с дорогой сестрой. Они пошли утром в церковь, а после обеда она заканчивала корректуру своей книги. Религиозная и верующая, Августа встала на колени и начала горячо молиться, чтобы Бог спас ее от ужасного положения, а если ей суждено погибнуть здесь, то она просила Бога спасти бедного, одинокого ребенка! Так прошла долгая ночь. За два часа до рассвета Августа заснула. Когда она открыла глаза, было светло, и маленький Дик, проснувшийся раньше ее, играл черепком, из которого матросы пили ром. Девушка встала, оправила платье ребенка и велела ему побегать на воздухе, пока она оденется и вытрясет всю одежду и одеяла. Она медленно, не торопясь, занялась этим, раздумывая о том, как долго чувствуется боль в шее от татуировки. Вдруг Дик прибежал к ней, запыхавшись.
— Тетя! Тетя! — кричал он в восторге. — Там корабль плывет с парусами… Это мамми и дэдди едут за Диком! Правда?
Августа зашаталась, потрясенная известием. Если это корабль — они спасены! Но, может быть, ребенку показалось?! Она набросила на себя платье, — ее длинные волосы, которые она обычно схватывала в узел и закалывала деревянной палочкой за неимением шпильки, рассыпались по плечам, — схватила мальчика за руку и стремглав побежала к утесу. Не успев добежать до скалы, она убедилась, что ребенок сказал правду… С моря прямо к фьорду направлялось парусное судно. Оно находилось в двухстах ярдах от того места, где они стояли, и, очевидно, готовилось бросить якорь.
Вероятно, матросы обронили его во время ночной оргии. Но куда они ушли? Она вышла из хижины. Прямо перед ней возвышался утес, нависавший над водой. Она поднялась туда и увидела на земле шляпы матросов. Ясно было, что они проходили здесь. Поднявшись на самую вершину утеса, Августа наклонилась вперед, взглянула в воду и отступила назад с криком испуга.
На песчаном берегу, наполовину в воде, лежали два трупа. То были оба матроса; они держались за руки и казались крепко спящими. Как это случилось, она не знала. Быть может, они поссорились и упали со скалы или оступились, не видя, куда идут. Кто знает! Во всяком случае, они умерли и останутся тут, пока волны не смоют их трупы и не присоединят их к обществу утонувших пассажиров «Канчаро». Августа осталась одна.
Грустная вернулась она в сырую лачугу, подавленная своим одиночеством и мыслью, что едва ли она избежит смерти в этом ужасном месте!
Ни одного человеческого существа не было около нее, кроме ребенка. Дик проснулся и звал ее.
Труп мистера Мизона, закрытый парусом, испугал мальчика. Августа нежно обняла Дика и страстно поцеловала. Она горячо любила этого ребенка, которого спасла. Он один охранял ее от полного одиночества.
Девушка увела мальчика в другую, теперь пустую лачугу, потому что ей казалось невозможным оставаться тут, вместе с мертвецом. Посередине этой лачуги стоял бочонок с ромом, почти пустой, так что она легко откатила его в сторону.
Затем она прибрала, насколько было возможно, хижину, вернулась к себе забрать ящик с бисквитами и птичьими яйцами, взглянула на труп Мизона и покинула свое старое жилище. Позавтракав, они вместе с Диком пошли собирать яйца. Хотя яиц у них оставалось много, но Августе хотелось занять мальчика. Шел мелкий дождь. Оба взобрались на утес, где развевался флаг, и смотрели на волнующийся океан. Ничего, ничего перед их глазами, кроме бескрайних водных просторов, кроме бушующих, рокочущих волн. Августа долго вглядывалась вдаль, и сердце ее сжала тоска.
— Скоро ли мамми приедет на лодке забрать Дика? — спросил ребенок. Молодая девушка залилась слезами. Поплакав, она приласкала мальчика и снова занялась с ним собиранием яиц. Это занятие очень нравилось Дику, несмотря на злобные крики и сопротивление птиц. Скоро они набрали массу яиц, вернулись в хижину, развели огонь и испекли их в золе, потому что варить было не в чем. Часы проходили, ночь спускалась на землю. Августа уложила Дика спать. Она удивлялась, как легко переносил ребенок все неудобства положения, не болел и ничем не страдал.
Когда Дик уснул, Августа села, или, вернее, легла, на пол, прислушиваясь к завыванию ветра в горах. Тишина, мрак, одиночество подавляли молодую девушку. Шансов на спасение почти не было. Корабли не часто посещают пустынный, негостеприимный берег, и если какому-то судну придется зайти сюда, оно может пристать к другой оконечности острова и не заметить флага.
Тогда наступит конец. Запас яиц истощится, ребенок заболеет и умрет. Она последует за ним. Что, если она умрет раньше его? Какой ужас! Тогда мальчик умрет от голода и страха… Августа тихо заплакала. Завтра — Рождество! Прошлое Рождество она проводила в Бирмингеме с дорогой сестрой. Они пошли утром в церковь, а после обеда она заканчивала корректуру своей книги. Религиозная и верующая, Августа встала на колени и начала горячо молиться, чтобы Бог спас ее от ужасного положения, а если ей суждено погибнуть здесь, то она просила Бога спасти бедного, одинокого ребенка! Так прошла долгая ночь. За два часа до рассвета Августа заснула. Когда она открыла глаза, было светло, и маленький Дик, проснувшийся раньше ее, играл черепком, из которого матросы пили ром. Девушка встала, оправила платье ребенка и велела ему побегать на воздухе, пока она оденется и вытрясет всю одежду и одеяла. Она медленно, не торопясь, занялась этим, раздумывая о том, как долго чувствуется боль в шее от татуировки. Вдруг Дик прибежал к ней, запыхавшись.
— Тетя! Тетя! — кричал он в восторге. — Там корабль плывет с парусами… Это мамми и дэдди едут за Диком! Правда?
Августа зашаталась, потрясенная известием. Если это корабль — они спасены! Но, может быть, ребенку показалось?! Она набросила на себя платье, — ее длинные волосы, которые она обычно схватывала в узел и закалывала деревянной палочкой за неимением шпильки, рассыпались по плечам, — схватила мальчика за руку и стремглав побежала к утесу. Не успев добежать до скалы, она убедилась, что ребенок сказал правду… С моря прямо к фьорду направлялось парусное судно. Оно находилось в двухстах ярдах от того места, где они стояли, и, очевидно, готовилось бросить якорь.