Страница:
– Мистер Рой на площадке, его здесь нет, – провозгласил голос, каким, например, рекламируют дорогую помаду. – Я могу соединить вас с его ассистентом, если вы хотите.
Резник захотел.
– Занято. Подождите, пожалуйста. Пришлось ждать.
– 7 —
– 8 —
Резник захотел.
– Занято. Подождите, пожалуйста. Пришлось ждать.
– 7 —
Отец Гарольда дал ему это имя в честь руководителя оркестра, который специализировался на комических песенках и в котором он был второразрядным кларнетистом.
После того как в течение тринадцати лет, запугивая и задабривая, отец заставлял молодого Гарольда тратить все вечера и праздничные дни на освоение различных инструментов – фортепьяно, скрипки, конечно, кларнета и даже тубы, – он наконец был вынужден сдаться. Его сын никогда не превзойдет человека, чье имя было ему дано, – он не будет музыкантом. И собственная попытка Гарольда выступить с комической песенкой закончилась провалом. В рождественский вечер он завернулся в клетчатую скатерть и запел: «Я просто девушка, которая не может сказать нет…» Раздалось несколько хлопков, а его тетушка громко произнесла: «Он никогда не сможет выдержать мелодию, да благословит его Бог».
Зная о разочаровании родных и желая хоть как-то поправить дело, Гарольд проявил интерес к школе драматического искусства. Естественно, родители обрадовались и оказали ему материальную поддержку, в которой он нуждался.
Гарольд быстро понял, что совершил ошибку. Уроки по импровизации показали, что он просто заикающийся недотепа, занятия по движению и танцу воскресили в его памяти дни, которые он бесполезно потратил с метрономом. Только на этот раз отказывались подчиняться ритму не руки, а ноги. И, только исполняя роль лорда, произносившего на сцене всего лишь одну фразу, в «Макбете», он наконец осознал, что единственный человек, который не подвергается унижениям в театре, – режиссер.
Так и началась его новая карьера.
Гарольд понимал, что не может позволить себе быть гордым, и занялся теми проектами, за которые не брался никто другой. Мрачная комедия о человеке без ног, живущем в подвале с двенадцатью радиоприемниками, включенными на различные станции; инсценировка автобиографической повести пылкого паренька из рабочей семьи, чья мать выполняла тяжелую работу, отец умирал от болезни легких, а сестра продавала себя на улицах Кардиффа; бессловесная эпическая пьеса, продолжавшаяся с перерывами тринадцать часов, для каждой постановки которой требовалось двадцать семь мотыг и ведро свиной крови – пьеса была о вьетнамских крестьянах.
Это были шестидесятые годы, и Гарольд Рой знал, что надо смотреть вперед, а не назад. К его имени привыкли, и он получил признание. Поставил в Солсбери, Ланкастере, Дерби «Веер леди Уиндермир», «Как важно быть серьезным», «Тетку Чарлея». Каждые четыре постановки произведений Агаты Кристи он разбавлял постановкой уже подзабытого Джона Осборна.
Тогда-то он и повстречал Марию. Привлекательная, самоуверенная, сенсуально холодная Мария была превосходна в пьесе, где сыграла лучшую подругу, уговорившую жену Джимми Портера уйти от него и затем оставшуюся, чтобы разделить с ним постель и гладить его белье. Когда занавес поднялся на второй акт, она была в нижней рубашке за гладильной доской, и Гарольд незаметно подсовывал маленькие записочки между заглаживаемыми складками на рубашках. Мария нашла это очаровательным. Она была без постоянной работы, а Гарольд, как ей казалось, находился на самом верху благополучия. Она вышла за него замуж, надеясь, что он сделает ее звездой. Но он лишь сделал ее беременной.
«Ну ладно, – подумала Мария, приходя в себя после наркоза, – по крайней мере, ты еще можешь делать деньги».
Первой работой Гарольда на телевидении была постановка драмы о Гренаде. Он много размахивал руками, называл всех актеров, независимо от их пола, «любовь моя», и, что особенно важно, между ним и обслуживающей командой установились такие отношения, что они стали называть друг друга по имени. Он всегда следил, чтобы операторы не оставались без выпивки по окончании работы. Он повесил себе на шею дорогие очки и постоянно посматривал через них, отыскивая правильный угол съемки. Он отвечал «да» на все предложения и никогда не произносил «нет». Он всегда был в работе. Его агент старался достать ему последние произведения самых молодых и популярных авторов.
Сейчас он работал на телевидении Мидленда над сериалом о рабочей семье, которая получила целое состояние, играя на автоматах. «Дивиденды» – таким было рабочее название сериала.
Резник остановил свою машину перед передвижной столовой и сразу вспомнил, что следовало бы вначале заехать домой и накормить котов. Он надеялся, что встреча не займет много времени и коты простят его. Рядом с фургоном для готовки стоял двухэтажный автобус, между сиденьями которого стояли узенькие столики. Остатки вечернего салата свешивались с краев больших блюд, рядом с металлическими сосудами с чаем и кофе стояли подносы с фруктами и сыром. На доске для меню было написано: «Пудинг с вареньем» и «Пудинг из хлеба и масла». Над всем царил запах жира, в котором жарились картофельные палочки.
Резник постучал пальцем в окно фургона с эмблемой телевидения Мидленда. Водитель снял с лица развернутые листы газеты «Сан» и опустил стекло.
– Я ищу Гарольда Роя, – обратился к нему Резник.
В облике водителя было что-то знакомое, но инспектор не смог определить что именно. Водитель скосил глаза в сторону:
– Это там.
– Спасибо, – ответил Резник, перешагнул через невысокое заграждение и пошел через дорогу. Полицейский-регулировщик в форме узнал Резника и стал отгонять четырех маленьких ребятишек, которые крутились вокруг него.
– Добрый вечер, сэр. Не знал, что вы здесь.
– Да я на минутку, по делу.
– Да, сэр.
Еще два фургона стояли у обочины. В них актеры, дожидаясь вызова, играли в карты, решали кроссворды, читали. От третьего фургона, ближе к перекрестку тянулись толстые кабели. Такие же кабели подходили и к съемочной площадке. На подставках были установлены юпитеры, а за пределами освещаемых ими участков стояли группы дымящих сигаретами мужчин.
Мимо Резника проскочила молодая женщина с тревожным выражением лица, одетая в ярко-синий жакет члена экипажа бомбардировщика и в красные бейсбольные сапоги с белыми звездами по бокам. На спине жакета в самом центре был вышит кулан с поднятым вверх средним пальцем.
– Наоми! – выкрикнула она в «уоки-токи», который держала в руке. – Мне срочно нужен здесь Лоренс!
Ответ был настолько пронзительный, что Резник ничего не понял.
– Вы! – заявила она затем, устремив свой палец на Резника, причем все пальцы ее перчатки были разного цвета. – Идите за фургон. Назад!
– Я разыскиваю…
– Назад!
Резник поднял брови и повернул к фургону. В это время человек, которого он видел за рулем красного «ситроена», отодвинул скользящую дверь и выпрыгнул из машины. Гарольд Рой был одет в синий жакет до талии, сшитые на заказ джинсы и коричневые кожаные сапоги. Белый шарф обвивал ворот красной шерстяной рубашки.
– Крис, не будешь ли ты добра сказать мне, какого черта мы ждем? Эта сцена была освещена и подготовлена уже пятнадцать минут назад.
– Лоренс, – произнесла девушка. Ровный тон, которым она говорила, не скрывал ее неприязни.
– Что с ним?
– Он переодевается.
– Именно сейчас? Он меняет костюм? Через полчаса после того, как его вызвали на площадку?
– Он уже идет.
– Уже?
– Уже.
Гарольд Рой отступил назад на пару шагов и посмотрел вокруг. Некоторые актеры следили за этим словесным обменом, но большинство продолжали беседовать или же стояли, прислонившись к чему-нибудь и явно скучая.
– Стало известно, что Маккензи хочет спросить, почему мы снова отстаем от графика, – заявил Гарольд, обращаясь ко всем присутствующим. – И я собираюсь проследить, чтобы пострадали за это именно те, кто виноват в срыве съемок.
Крис повернулась к нему спиной и ушла, оставив ответ за вышитым пальцем на жакете.
Через несколько секунд она вернулась вместе с актером, которого Резник узнал по рекламе кофе. Худой человек с косичкой в блестящем черном костюме парашютиста семенил за ними, снимая прилипшие нитки со спины жакета актера.
– Внимание всем, занимайте позиции, пожалуйста. Гарольд Рой отодвинул дверку фургона и закрыл ее за собой. Резник понял, что это не лучшее время, для того чтобы говорить с ним по поводу грабежа в его доме.
– Алло, – прозвучал голос на другом конце провода.
– Алло. – Мария смотрела по телевизору сериал «Даллас» Почему ее драгоценный Гарольд никогда не брал что-либо подобное для съемок?
– Алло, – повторил голос.
– Кто это? – бросила в трубку Мария. Голос был знакомый, и она подумала, что это кто-то со студии, может быть, даже продюсер. – Это Мак? – спросила она. Теодор Джеймс Маккензи был продюсером и автором «Дивидендов» Когда он был в хорошем настроении, он любил, чтобы его называли Мак.
– Нет. – Пауза. – Вы знаете, кто это.
Тогда она поняла. Она повернулась и прислонилась затылком к стене. «Вы никогда не сможете удержать Джона Росса вдали от меня!» – кричала Сью Эллен из арендованного ими двадцатичетырехдюймового телевизора «Сони»
– Вы знаете, не так ли?
Дрожащей руной Мария положила трубку.
Лоренс должен был пройти десять метров по тротуару, посмотреть на свои часы под фонарем, пройти еще пять метров, посмотреть вверх на окна спальни в кирпичном доме и сказать: «Черил, вам никогда не захочется прогнать меня со своей кровати, так помогите мне!»
Ему пришлось повторять это очень много раз, и, насмотревшись на это зрелище, Резник вернулся к полицейскому, направлявшему движение транспорта.
– Сколько еще это будет продолжаться? – поинтересовался он.
Тот посмотрел на свои часы.
– Не больше часа, сэр. Можете быть уверены.
– Работают точно по часам, не так ли?
– На счет. Пять, четыре, три, два, один. Как-будто кто-то нажимает на выключатель.
Резник кивнул и отошел на несколько шагов. Два худеньких мальчугана, которые тянули за форменные брюки полицейского и пытались сплюнуть на его ботинки, но тан, чтобы он не заметил этого, переключили свое внимание на Резника.
– Вы с телевидения? – спросил один из них. На его щеке было яркое пятно то ли от ожога, то ли с рождения – определить это было невозможно.
Резник покачал головой.
– Я тебе говорил! – заявил его товарищ. Его волосы были подстрижены тан коротко, что проглядывала кожа.
– Он врет! Вы обманываете, мистер, не правда ли? Я видел вас.
– Нет, – отмахнулся Резник, отходя от них.
– Послушайте! – закричал мальчик с пятном. – Скажите нам!
– На вашем месте я бы был поосторожней, – обратился к ним полицейский. – Он офицер полиции, детектив-инспектор.
Резник бросил на него благодарный взгляд.
– Он ваш босс, что ли?
– Не совсем так.
– Но он босс. Эй, мистер, прикажите ему что-нибудь сделать.
– Я скажу, что тебе делать, – это сматываться отсюда, Скрам. – Полицейский отогнал от себя мальчишек, они отскочили от него так, чтобы он не смог до них дотянуться, подошли к стоявшим неподалеку сотрудникам телевидения и стали клянчить у них сигареты.
– Полагаю, что наивно спрашивать, где их родители, – заметил Резник, и почему они разрешают им бегать по улицам.
– Лучше, чтобы они были здесь на виду, – отозвался полицейский, – чем вытаскивали радиоприемники из чьих-то машин, копались в мусоре или забирались в дома через окна в ванных комнатах.
Вот тогда Резник и вспомнил, почему показался ему знакомым водитель, спавший под газетой «Сан».
Первую порцию виски Мария выпила очень быстро, вторую она заставила себя пить маленькими глоточками и медленно. Она где-то читала, что, если пить спиртное мелкими глотками, то быстрее пьянеешь. Или это только тогда, когда пьешь через соломинку?
Она переходила из одной комнаты в другую, заверяя себя, что, когда он позвонит снова, она будет готова и совершенно спокойна. На этот раз она будет благоразумной и спросит его, чего он хочет?
В доме было три телефона, но ни один из них не звонил.
– Альф?
Шофер уже больше не дремал, он стоял у фургона-буфета и разговаривал с человеком в белом фартуке, который разрезал на две половинки мягкие булочки.
– Альфи?
Он замер, как гончая, почуявшая дичь. Это было так похоже, что было трудно удержаться, чтобы не посмотреть назад в поисках изогнутого тонкого хвоста, который должен был бы вылезать из-под пальто.
– Сержант.
– Инспектор, – поправил его Резник. – Не думал, что вы узнаете меня.
– Вначале не был уверен. – Резник отступил назад и посмотрел. – Из-за волос.
– Ну и как они?
– Раньше у вас их совсем не было. Альф Левин провел рукой по голове.
– Удивительно, не правда ли? Современная технология.
– Не хотите ли вы сказать, что все это результат трансплантации?
– Нет. Это парик. Он на мне с тех пор, как я начал работать на телевидении Мидленда. Познакомился с парнями, работающими в гримерной. Произвели замеры, подобрали цвет, поработали. Я, должно быть, единственный водитель в этой компании, у которого есть гарантированная на сто процентов, придуманная мастером прическа. Можно встать против штормового ветра в девять баллов в этой штуке, и все, что случится, это немного поднимутся кончики волос.
– Давайте поговорим, Альфи, – предложил Резник, бросив взгляд на человека, который теперь разрезал большую связку сосисок.
– Я думал, этим мы сейчас и занимаемся.
– Вон там, – указал Резник.
Альф Левин колебался только мгновение – пока зажигал сигарету и бросал использованную спичку.
– Если можно, покороче. Чтобы я не пропустил свои сосиски, – попросил он.
Мария сидела на крышке унитаза в ванной на нижнем этаже и вертела в рунах пустой стакан.
– Ну давай, звони, ублюдок, – выкрикнула она. – Набирай номер!
После того как в течение тринадцати лет, запугивая и задабривая, отец заставлял молодого Гарольда тратить все вечера и праздничные дни на освоение различных инструментов – фортепьяно, скрипки, конечно, кларнета и даже тубы, – он наконец был вынужден сдаться. Его сын никогда не превзойдет человека, чье имя было ему дано, – он не будет музыкантом. И собственная попытка Гарольда выступить с комической песенкой закончилась провалом. В рождественский вечер он завернулся в клетчатую скатерть и запел: «Я просто девушка, которая не может сказать нет…» Раздалось несколько хлопков, а его тетушка громко произнесла: «Он никогда не сможет выдержать мелодию, да благословит его Бог».
Зная о разочаровании родных и желая хоть как-то поправить дело, Гарольд проявил интерес к школе драматического искусства. Естественно, родители обрадовались и оказали ему материальную поддержку, в которой он нуждался.
Гарольд быстро понял, что совершил ошибку. Уроки по импровизации показали, что он просто заикающийся недотепа, занятия по движению и танцу воскресили в его памяти дни, которые он бесполезно потратил с метрономом. Только на этот раз отказывались подчиняться ритму не руки, а ноги. И, только исполняя роль лорда, произносившего на сцене всего лишь одну фразу, в «Макбете», он наконец осознал, что единственный человек, который не подвергается унижениям в театре, – режиссер.
Так и началась его новая карьера.
Гарольд понимал, что не может позволить себе быть гордым, и занялся теми проектами, за которые не брался никто другой. Мрачная комедия о человеке без ног, живущем в подвале с двенадцатью радиоприемниками, включенными на различные станции; инсценировка автобиографической повести пылкого паренька из рабочей семьи, чья мать выполняла тяжелую работу, отец умирал от болезни легких, а сестра продавала себя на улицах Кардиффа; бессловесная эпическая пьеса, продолжавшаяся с перерывами тринадцать часов, для каждой постановки которой требовалось двадцать семь мотыг и ведро свиной крови – пьеса была о вьетнамских крестьянах.
Это были шестидесятые годы, и Гарольд Рой знал, что надо смотреть вперед, а не назад. К его имени привыкли, и он получил признание. Поставил в Солсбери, Ланкастере, Дерби «Веер леди Уиндермир», «Как важно быть серьезным», «Тетку Чарлея». Каждые четыре постановки произведений Агаты Кристи он разбавлял постановкой уже подзабытого Джона Осборна.
Тогда-то он и повстречал Марию. Привлекательная, самоуверенная, сенсуально холодная Мария была превосходна в пьесе, где сыграла лучшую подругу, уговорившую жену Джимми Портера уйти от него и затем оставшуюся, чтобы разделить с ним постель и гладить его белье. Когда занавес поднялся на второй акт, она была в нижней рубашке за гладильной доской, и Гарольд незаметно подсовывал маленькие записочки между заглаживаемыми складками на рубашках. Мария нашла это очаровательным. Она была без постоянной работы, а Гарольд, как ей казалось, находился на самом верху благополучия. Она вышла за него замуж, надеясь, что он сделает ее звездой. Но он лишь сделал ее беременной.
«Ну ладно, – подумала Мария, приходя в себя после наркоза, – по крайней мере, ты еще можешь делать деньги».
Первой работой Гарольда на телевидении была постановка драмы о Гренаде. Он много размахивал руками, называл всех актеров, независимо от их пола, «любовь моя», и, что особенно важно, между ним и обслуживающей командой установились такие отношения, что они стали называть друг друга по имени. Он всегда следил, чтобы операторы не оставались без выпивки по окончании работы. Он повесил себе на шею дорогие очки и постоянно посматривал через них, отыскивая правильный угол съемки. Он отвечал «да» на все предложения и никогда не произносил «нет». Он всегда был в работе. Его агент старался достать ему последние произведения самых молодых и популярных авторов.
Сейчас он работал на телевидении Мидленда над сериалом о рабочей семье, которая получила целое состояние, играя на автоматах. «Дивиденды» – таким было рабочее название сериала.
Резник остановил свою машину перед передвижной столовой и сразу вспомнил, что следовало бы вначале заехать домой и накормить котов. Он надеялся, что встреча не займет много времени и коты простят его. Рядом с фургоном для готовки стоял двухэтажный автобус, между сиденьями которого стояли узенькие столики. Остатки вечернего салата свешивались с краев больших блюд, рядом с металлическими сосудами с чаем и кофе стояли подносы с фруктами и сыром. На доске для меню было написано: «Пудинг с вареньем» и «Пудинг из хлеба и масла». Над всем царил запах жира, в котором жарились картофельные палочки.
Резник постучал пальцем в окно фургона с эмблемой телевидения Мидленда. Водитель снял с лица развернутые листы газеты «Сан» и опустил стекло.
– Я ищу Гарольда Роя, – обратился к нему Резник.
В облике водителя было что-то знакомое, но инспектор не смог определить что именно. Водитель скосил глаза в сторону:
– Это там.
– Спасибо, – ответил Резник, перешагнул через невысокое заграждение и пошел через дорогу. Полицейский-регулировщик в форме узнал Резника и стал отгонять четырех маленьких ребятишек, которые крутились вокруг него.
– Добрый вечер, сэр. Не знал, что вы здесь.
– Да я на минутку, по делу.
– Да, сэр.
Еще два фургона стояли у обочины. В них актеры, дожидаясь вызова, играли в карты, решали кроссворды, читали. От третьего фургона, ближе к перекрестку тянулись толстые кабели. Такие же кабели подходили и к съемочной площадке. На подставках были установлены юпитеры, а за пределами освещаемых ими участков стояли группы дымящих сигаретами мужчин.
Мимо Резника проскочила молодая женщина с тревожным выражением лица, одетая в ярко-синий жакет члена экипажа бомбардировщика и в красные бейсбольные сапоги с белыми звездами по бокам. На спине жакета в самом центре был вышит кулан с поднятым вверх средним пальцем.
– Наоми! – выкрикнула она в «уоки-токи», который держала в руке. – Мне срочно нужен здесь Лоренс!
Ответ был настолько пронзительный, что Резник ничего не понял.
– Вы! – заявила она затем, устремив свой палец на Резника, причем все пальцы ее перчатки были разного цвета. – Идите за фургон. Назад!
– Я разыскиваю…
– Назад!
Резник поднял брови и повернул к фургону. В это время человек, которого он видел за рулем красного «ситроена», отодвинул скользящую дверь и выпрыгнул из машины. Гарольд Рой был одет в синий жакет до талии, сшитые на заказ джинсы и коричневые кожаные сапоги. Белый шарф обвивал ворот красной шерстяной рубашки.
– Крис, не будешь ли ты добра сказать мне, какого черта мы ждем? Эта сцена была освещена и подготовлена уже пятнадцать минут назад.
– Лоренс, – произнесла девушка. Ровный тон, которым она говорила, не скрывал ее неприязни.
– Что с ним?
– Он переодевается.
– Именно сейчас? Он меняет костюм? Через полчаса после того, как его вызвали на площадку?
– Он уже идет.
– Уже?
– Уже.
Гарольд Рой отступил назад на пару шагов и посмотрел вокруг. Некоторые актеры следили за этим словесным обменом, но большинство продолжали беседовать или же стояли, прислонившись к чему-нибудь и явно скучая.
– Стало известно, что Маккензи хочет спросить, почему мы снова отстаем от графика, – заявил Гарольд, обращаясь ко всем присутствующим. – И я собираюсь проследить, чтобы пострадали за это именно те, кто виноват в срыве съемок.
Крис повернулась к нему спиной и ушла, оставив ответ за вышитым пальцем на жакете.
Через несколько секунд она вернулась вместе с актером, которого Резник узнал по рекламе кофе. Худой человек с косичкой в блестящем черном костюме парашютиста семенил за ними, снимая прилипшие нитки со спины жакета актера.
– Внимание всем, занимайте позиции, пожалуйста. Гарольд Рой отодвинул дверку фургона и закрыл ее за собой. Резник понял, что это не лучшее время, для того чтобы говорить с ним по поводу грабежа в его доме.
– Алло, – прозвучал голос на другом конце провода.
– Алло. – Мария смотрела по телевизору сериал «Даллас» Почему ее драгоценный Гарольд никогда не брал что-либо подобное для съемок?
– Алло, – повторил голос.
– Кто это? – бросила в трубку Мария. Голос был знакомый, и она подумала, что это кто-то со студии, может быть, даже продюсер. – Это Мак? – спросила она. Теодор Джеймс Маккензи был продюсером и автором «Дивидендов» Когда он был в хорошем настроении, он любил, чтобы его называли Мак.
– Нет. – Пауза. – Вы знаете, кто это.
Тогда она поняла. Она повернулась и прислонилась затылком к стене. «Вы никогда не сможете удержать Джона Росса вдали от меня!» – кричала Сью Эллен из арендованного ими двадцатичетырехдюймового телевизора «Сони»
– Вы знаете, не так ли?
Дрожащей руной Мария положила трубку.
Лоренс должен был пройти десять метров по тротуару, посмотреть на свои часы под фонарем, пройти еще пять метров, посмотреть вверх на окна спальни в кирпичном доме и сказать: «Черил, вам никогда не захочется прогнать меня со своей кровати, так помогите мне!»
Ему пришлось повторять это очень много раз, и, насмотревшись на это зрелище, Резник вернулся к полицейскому, направлявшему движение транспорта.
– Сколько еще это будет продолжаться? – поинтересовался он.
Тот посмотрел на свои часы.
– Не больше часа, сэр. Можете быть уверены.
– Работают точно по часам, не так ли?
– На счет. Пять, четыре, три, два, один. Как-будто кто-то нажимает на выключатель.
Резник кивнул и отошел на несколько шагов. Два худеньких мальчугана, которые тянули за форменные брюки полицейского и пытались сплюнуть на его ботинки, но тан, чтобы он не заметил этого, переключили свое внимание на Резника.
– Вы с телевидения? – спросил один из них. На его щеке было яркое пятно то ли от ожога, то ли с рождения – определить это было невозможно.
Резник покачал головой.
– Я тебе говорил! – заявил его товарищ. Его волосы были подстрижены тан коротко, что проглядывала кожа.
– Он врет! Вы обманываете, мистер, не правда ли? Я видел вас.
– Нет, – отмахнулся Резник, отходя от них.
– Послушайте! – закричал мальчик с пятном. – Скажите нам!
– На вашем месте я бы был поосторожней, – обратился к ним полицейский. – Он офицер полиции, детектив-инспектор.
Резник бросил на него благодарный взгляд.
– Он ваш босс, что ли?
– Не совсем так.
– Но он босс. Эй, мистер, прикажите ему что-нибудь сделать.
– Я скажу, что тебе делать, – это сматываться отсюда, Скрам. – Полицейский отогнал от себя мальчишек, они отскочили от него так, чтобы он не смог до них дотянуться, подошли к стоявшим неподалеку сотрудникам телевидения и стали клянчить у них сигареты.
– Полагаю, что наивно спрашивать, где их родители, – заметил Резник, и почему они разрешают им бегать по улицам.
– Лучше, чтобы они были здесь на виду, – отозвался полицейский, – чем вытаскивали радиоприемники из чьих-то машин, копались в мусоре или забирались в дома через окна в ванных комнатах.
Вот тогда Резник и вспомнил, почему показался ему знакомым водитель, спавший под газетой «Сан».
Первую порцию виски Мария выпила очень быстро, вторую она заставила себя пить маленькими глоточками и медленно. Она где-то читала, что, если пить спиртное мелкими глотками, то быстрее пьянеешь. Или это только тогда, когда пьешь через соломинку?
Она переходила из одной комнаты в другую, заверяя себя, что, когда он позвонит снова, она будет готова и совершенно спокойна. На этот раз она будет благоразумной и спросит его, чего он хочет?
В доме было три телефона, но ни один из них не звонил.
– Альф?
Шофер уже больше не дремал, он стоял у фургона-буфета и разговаривал с человеком в белом фартуке, который разрезал на две половинки мягкие булочки.
– Альфи?
Он замер, как гончая, почуявшая дичь. Это было так похоже, что было трудно удержаться, чтобы не посмотреть назад в поисках изогнутого тонкого хвоста, который должен был бы вылезать из-под пальто.
– Сержант.
– Инспектор, – поправил его Резник. – Не думал, что вы узнаете меня.
– Вначале не был уверен. – Резник отступил назад и посмотрел. – Из-за волос.
– Ну и как они?
– Раньше у вас их совсем не было. Альф Левин провел рукой по голове.
– Удивительно, не правда ли? Современная технология.
– Не хотите ли вы сказать, что все это результат трансплантации?
– Нет. Это парик. Он на мне с тех пор, как я начал работать на телевидении Мидленда. Познакомился с парнями, работающими в гримерной. Произвели замеры, подобрали цвет, поработали. Я, должно быть, единственный водитель в этой компании, у которого есть гарантированная на сто процентов, придуманная мастером прическа. Можно встать против штормового ветра в девять баллов в этой штуке, и все, что случится, это немного поднимутся кончики волос.
– Давайте поговорим, Альфи, – предложил Резник, бросив взгляд на человека, который теперь разрезал большую связку сосисок.
– Я думал, этим мы сейчас и занимаемся.
– Вон там, – указал Резник.
Альф Левин колебался только мгновение – пока зажигал сигарету и бросал использованную спичку.
– Если можно, покороче. Чтобы я не пропустил свои сосиски, – попросил он.
Мария сидела на крышке унитаза в ванной на нижнем этаже и вертела в рунах пустой стакан.
– Ну давай, звони, ублюдок, – выкрикнула она. – Набирай номер!
– 8 —
– Вашего инспектора еще нет, как я вижу? Миллингтон вскочил, услышав голос суперинтенданта.
Коленной он задел край стола, и, хотя со второй попытки ему удалось удержать кружку на месте, большая часть ее содержимого пролилась на его руки, газету, которую он читал, на пол.
– Нет, сэр. Не видел его после обеденного перерыва. Скелтон кивнул и оглядел комнату – что-то среднее между преподавательской начальной школы и раздевалкой в частном клубе по игре в сквош, на площадке которого он должен быть через двадцать минут.
– Что-либо передать ему, сэр?
Короткое покачивание головой, означавшее отрицание.
– Доброй ночи, сержант.
Грэхем Миллингтон с трудом выдавил из себя слова благодарности, глядя, как начальник прошел через дверь со спортивной сумкой в руке. Пять геймов с каким-нибудь обливающимся потом адвокатом, потом две порции джина с тоником, перед тем как ехать домой к ужину, который жена поддерживает для него на огне. У некоторых людей все в порядке. Жена же Миллингтона будет в это время на уроке русского языка (по курсу второго года), и ему придется остановиться по дороге домой и съесть бутерброд с ветчиной и сыром на поджаренном хлебе и парой маленьких кружек пива в какой-нибудь забегаловке.
Он вытащил из кармана носовой платок, вытер облитый стол и свои руки. То, что начальство застало его одного в конторе в такое позднее время, это хорошо, но почему он зашел, когда Миллингтон пил полуостывший чай и просматривал экземпляр «Пентхауза», который нашел в корзине для входящих бумаг Дивайна?
– Что они знают о вас?
– Телевидение Мидленда? – спросил Альф Левин. – Они работодатели и только.
Они сидели за угловым столиком в комнате отдыха, стараясь держаться по возможности подальше друг от друга, а также от группы подменных актеров, которые хвастались тем, как много раз они работали с Майком Кейном и Бобом Хоскинсом.
– Как давно вы работаете здесь?
– Восемнадцать месяцев, нет, должно быть, уже около двух лет.
– Звучит, как приговор.
Левин поднял свою кружку и отбросил картонный кружочек, который прилип к донышку.
– Последний был на двенадцать лет.
– Вышел через девять.
– Раньше.
– Хорошее поведение?
– Отличное.
Резник наклонился вперед, его локоть почти касался кружки с пивом, к которому он едва прикоснулся.
– Приятно видеть, что это иногда срабатывает. Что вернуло вас на правильную дорогу?
– С одной стороны – повезло. Но не только.
– Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, что стали религиозным?
– Нет. Просто попалась хороший офицер-попечитель.
– Повезло. Это как найти иголку в стоге сена.
– И такую же острую. Нашла место, где я мог жить, присматривала за мной, даже водила меня с собой на заседания, на консультации, где дают советы. – Его худое лицо осветилось, с париком он выглядел гораздо моложе своих сорока с чем-то лет. – Смех! Я – и вдруг на консультациях, где дают советы!
– Они были полезны?
– Нет, – усмехнулся Левин. – Не в этом дело. Дело в том, что она подняла меня до этого. Впервые я был чист с тех пор, как покинул школу и направился на север, не имея ничего, кроме того, чем наградила природа мою голову, и коробки со слесарными инструментами.
– Звучит, как глава из «Волшебника из страны Оз», – усмехнулся инспектор. – А вы, Альфи, действительно исправились?
– Бог тому свидетель. – Левин хлопнул рукой по груди.
– Не думаю, что он здесь этим вечером, Альфи. – Резник поставил свою кружку и посмотрел вокруг.
– Я думал, что он везде.
– А-а, – отметил Резник, – вы-таки стали религиозным.
– Купил отпущение грехов у Клиффа Ричарда, – заявил Левин.
– Это идет в зачет?
– Вы одна? – спросил Грабянский.
– Да, – промолвила Мария тан тихо, что он едва услышал.
– Что-что?
– Да.
Она представила его улыбку на другом конце линии.
– Мы должны увидеться.
– Нет.
– Мы должны.
– Зачем?
– Зачем вы притворяетесь? Она не знала, что ответить.
– Что, если сейчас?
– Нет. Это невозможно.
– Нет ничего невозможного.
– Гарольд…
– Ваш муж?
– Мой муж.
– Что с ним?
– Он скоро будет дома.
– Уберусь до того, как он придет.
– Нет.
– Я приду к вам.
– Нет! – слишком поспешно воскликнула она и услышала, как он засмеялся.
– Хорошо. Тогда встретимся завтра. И не говорите, что не можете.
Мария чувствовала себя выжатой как лимон, у нее вспотели руки, да и вся она была мокрая как мышь.
– Все будет хорошо, – прошептала она и крепко зажмурилась.
Альф Левин протянул свой пакет с чипсами Резнику, но тот отрицательно покачал головой.
– Что вы хотите? – спросил Альф. – Чтобы я вывернулся наизнанку перед вами?
– Не надо много слов, – поднял ладонь Резник, раздумывая, как бы ему лучше подойти к тому, чего он хотел.
– Чтобы я сообщил о своих партнерах, если такие были?
– Помогите мне, Альфи. Это ваша обязанность как гражданина.
– Перековавшегося гражданина.
– Совершенно верно.
Альф Левин откинул голову и высыпал в рот все, что оставалось в пакете. Эти хрустящие палочки возбуждали аппетит и вызывали желание пить независимо от того, какого они были вкуса.
– Еще пива, мистер Резник?
Когда Левин оттягивал верхнюю губу, у него открывались удивительно длинные передние зубы, такие мощные, что, казалось, они могли перекусить толстую кость.
– Дело в том, что я с ними теперь не имею ничего общего.
– Но ведь могли бы.
– Я мог бы многое.
– О многом я не прошу. Просто я хочу привести один довод, который, возможно, будет важен для вас.
– Какой довод?
– Справедливость всегда должна торжествовать.
Альф Левин скомкал пакет от чипсов и бросил его себе под ноги. По другую сторону бара задвигались и стали шумно выходить актеры.
– Пойдемте, мистер Резник, – позвал Альф, – прежде чем отвезти эту ораву, я хочу получить парочку сосисок. – И он подмигнул Резнику.
Гарольд Рой ничего не ел. Автоматическим движением он отвернул колпачок небольшой серебряной фляжки и опрокинул ее в свою полистироловую чашку кофе. Наблюдавший за ним Резник решил, что он заслуживает сочувствия. Режиссер выглядел как человек, обремененный многими заботами. Кроме того, кофе был ужасный.
Гарольд смял пустую чашку в руке и бросил ее в мешок для мусора, когда проходил мимо него, направляясь в комнату отдыха. «Достаточно трезв», – отметил про себя Резник, усаживаясь за стойкой бара через три стула от места, где сидел Гарольд.
Резник слышал, как режиссер заказал большую порцию водки с тоником, и улыбнулся. «Так должен бы поступить я», – подумал он. Каждый вечер его дедушка за ужином клал себе на тарелку маринованную селедку, покрывал ее тонко порезанными кружочками сырого лука, накладывал толстый слой желтого майонеза. Затем черный хлеб. Водка. И так каждый вечер.
– А вам, дорогуша? – обратилась к инспектору женщина за стойкой.
– Пива, – попросил он.
– Пинту? [2]
– Половину.
Он сделал первый глоток – под пенной шапкой приятный вкус и температура подходящая. Снаружи раздавался шум заводимых моторов, но отъезжали не все. Входили новые люди, голоса стали звучать громче. Иногда были слышны неприличные словечки, сопровождаемые выразительными жестами. Рядом с Резником сел молодой человек с золотой сережкой в ухе и кожаной куртке, искусно размалеванной краской. В музыкальный автомат были брошены монеты, и первые восемь строк песни Тома Джонса сопровождали несколько голосов. Довольно быстро Резник обнаружил, что к Гарольду Рою проявляет интерес не он один. Прислонившись к стене между табачным автоматом и большой агавой из пластика, преждевременно облысевший человек в широком кожаном жакете разговаривал с хорошенькой черноволосой девушкой в «луноходах», то и дело бросая через ее голову взгляды в сторону бара. «Если он не хочет поговорить со мной, – подумал Резник, – значит, это должен быть Гарольд Рой. В любом случае он необычно вежлив, дожидаясь подходящего времени и не проявляя нетерпения».
Но не все были такими сдержанными.
Продюсер «Дивидендов» очень торопился пробиться к своему режиссеру. Он ухитрился пожать несколько рук, похлопать по плечам, подарить несколько улыбок на пути от входа и до места, где и сидел с опущенными плечами Гарольд.
– Что случилось на этот раз? – поинтересовался он, усаживаясь рядом с ним.
– Не начинайте, Мак, – произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.
– Никто не начинает, Гарольд.
– Хорошо.
– Никто ничего не начинает.
Гарольд устало кивнул, подвинул стакан к женщине за стойкой, показав жестом, что хочет повторить.
– Насколько я могу судить, финишем и не пахнет.
– Я думал, вы не будете…
– Я делаю свою работу, Гарольд. Жаль, но вы, кажется, больше не в состоянии даже изображать, что делаете свою.
Все вокруг замолкли. Слышался лишь постоянный, неравномерный стук шаров трех бильярдов в соседних барах.
Глаза Гарольда Роя были тяжелыми и красными от выпитого спиртного и гнева, а также нараставшего стыда. Был момент, когда Резник думал, что Гарольд мог закричать, стукнуть кулаком, выплеснуть в лицо собеседнику опять наполненный стакан. Затем это прошло. Когда он вновь согнулся над стойкой, двадцать человек, казалось, облегченно вздохнули.
– Сколько сцен мы сняли, Гарольд? Гарольд покачал головой.
– Мы не можем поговорить об этом утром? В кабинете?
– Сколько?
Голос Маккензи был безжалостен. Резник не мог видеть его лица, но знал, что тот получает удовлетворение от этого акта публичного унижения режиссера.
– Одну? Две на этот раз? Сколько же?
– Четыре.
– Сколько?
– Четыре.
– Четыре? Как много!
Гарольд попытался вскочить на ноги, но его каблук зацепился за табуретку, она покачнулась и с грохотом упала на пол. Он неловко устоял со стаканом в руке, водка пролилась на его одежду.
– Удивительно, – прогремел Маккензи, – что при всей этой водке и другой дряни, которой вы заливаете то, что когда-то могло быть мозгами, вы еще способны держаться на ногах. Это удивительно! – Маккензи придвинулся к Гарольду так близко, что тот мог ударить его. Резник подумал, что, возможно, он сделал это специально. – На тот случай, если это выпало из вашей памяти, у нас есть программа и ожидается, что мы готовимся к эфиру. Если вы позволите кому-либо еще выйти из установленного расписания, то наши передачи сведутся к пятнадцатиминутным эпизодам. – Во взгляде, который он бросил на Гарольда, было только презрение и никакой жалости. – В кабинете, – добавил он, – в восемь тридцать.
Маккензи ушел так же быстро, как и появился. На этот раз не было ни рукопожатий, ни приятных слов. Он прямо направился к выходу и резко открыл дверь. Сразу заговорило много людей. Резник допил пиво. Гарольд снова был у бара. Сидя на табурете, он дожидался новой большой порции водки. «Каковы у него шансы, – думал Резник, – оставить здесь свою машину и найти такси?»
Среди общего возбуждения Резник не заметил, как исчез человек в кожаном жакете. Что бы тот ни хотел сказать Гарольду, он, очевидно, решил, что с этим можно подождать до более благоприятного момента. Инспектор посмотрел на часы и согласился с этим. Кроме всего прочего, дома с нетерпением дожидались четыре кота, которых надо покормить. Исключение, очевидно, составляет Диззи, который может сам позаботиться о себе.
Коленной он задел край стола, и, хотя со второй попытки ему удалось удержать кружку на месте, большая часть ее содержимого пролилась на его руки, газету, которую он читал, на пол.
– Нет, сэр. Не видел его после обеденного перерыва. Скелтон кивнул и оглядел комнату – что-то среднее между преподавательской начальной школы и раздевалкой в частном клубе по игре в сквош, на площадке которого он должен быть через двадцать минут.
– Что-либо передать ему, сэр?
Короткое покачивание головой, означавшее отрицание.
– Доброй ночи, сержант.
Грэхем Миллингтон с трудом выдавил из себя слова благодарности, глядя, как начальник прошел через дверь со спортивной сумкой в руке. Пять геймов с каким-нибудь обливающимся потом адвокатом, потом две порции джина с тоником, перед тем как ехать домой к ужину, который жена поддерживает для него на огне. У некоторых людей все в порядке. Жена же Миллингтона будет в это время на уроке русского языка (по курсу второго года), и ему придется остановиться по дороге домой и съесть бутерброд с ветчиной и сыром на поджаренном хлебе и парой маленьких кружек пива в какой-нибудь забегаловке.
Он вытащил из кармана носовой платок, вытер облитый стол и свои руки. То, что начальство застало его одного в конторе в такое позднее время, это хорошо, но почему он зашел, когда Миллингтон пил полуостывший чай и просматривал экземпляр «Пентхауза», который нашел в корзине для входящих бумаг Дивайна?
– Что они знают о вас?
– Телевидение Мидленда? – спросил Альф Левин. – Они работодатели и только.
Они сидели за угловым столиком в комнате отдыха, стараясь держаться по возможности подальше друг от друга, а также от группы подменных актеров, которые хвастались тем, как много раз они работали с Майком Кейном и Бобом Хоскинсом.
– Как давно вы работаете здесь?
– Восемнадцать месяцев, нет, должно быть, уже около двух лет.
– Звучит, как приговор.
Левин поднял свою кружку и отбросил картонный кружочек, который прилип к донышку.
– Последний был на двенадцать лет.
– Вышел через девять.
– Раньше.
– Хорошее поведение?
– Отличное.
Резник наклонился вперед, его локоть почти касался кружки с пивом, к которому он едва прикоснулся.
– Приятно видеть, что это иногда срабатывает. Что вернуло вас на правильную дорогу?
– С одной стороны – повезло. Но не только.
– Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, что стали религиозным?
– Нет. Просто попалась хороший офицер-попечитель.
– Повезло. Это как найти иголку в стоге сена.
– И такую же острую. Нашла место, где я мог жить, присматривала за мной, даже водила меня с собой на заседания, на консультации, где дают советы. – Его худое лицо осветилось, с париком он выглядел гораздо моложе своих сорока с чем-то лет. – Смех! Я – и вдруг на консультациях, где дают советы!
– Они были полезны?
– Нет, – усмехнулся Левин. – Не в этом дело. Дело в том, что она подняла меня до этого. Впервые я был чист с тех пор, как покинул школу и направился на север, не имея ничего, кроме того, чем наградила природа мою голову, и коробки со слесарными инструментами.
– Звучит, как глава из «Волшебника из страны Оз», – усмехнулся инспектор. – А вы, Альфи, действительно исправились?
– Бог тому свидетель. – Левин хлопнул рукой по груди.
– Не думаю, что он здесь этим вечером, Альфи. – Резник поставил свою кружку и посмотрел вокруг.
– Я думал, что он везде.
– А-а, – отметил Резник, – вы-таки стали религиозным.
– Купил отпущение грехов у Клиффа Ричарда, – заявил Левин.
– Это идет в зачет?
– Вы одна? – спросил Грабянский.
– Да, – промолвила Мария тан тихо, что он едва услышал.
– Что-что?
– Да.
Она представила его улыбку на другом конце линии.
– Мы должны увидеться.
– Нет.
– Мы должны.
– Зачем?
– Зачем вы притворяетесь? Она не знала, что ответить.
– Что, если сейчас?
– Нет. Это невозможно.
– Нет ничего невозможного.
– Гарольд…
– Ваш муж?
– Мой муж.
– Что с ним?
– Он скоро будет дома.
– Уберусь до того, как он придет.
– Нет.
– Я приду к вам.
– Нет! – слишком поспешно воскликнула она и услышала, как он засмеялся.
– Хорошо. Тогда встретимся завтра. И не говорите, что не можете.
Мария чувствовала себя выжатой как лимон, у нее вспотели руки, да и вся она была мокрая как мышь.
– Все будет хорошо, – прошептала она и крепко зажмурилась.
Альф Левин протянул свой пакет с чипсами Резнику, но тот отрицательно покачал головой.
– Что вы хотите? – спросил Альф. – Чтобы я вывернулся наизнанку перед вами?
– Не надо много слов, – поднял ладонь Резник, раздумывая, как бы ему лучше подойти к тому, чего он хотел.
– Чтобы я сообщил о своих партнерах, если такие были?
– Помогите мне, Альфи. Это ваша обязанность как гражданина.
– Перековавшегося гражданина.
– Совершенно верно.
Альф Левин откинул голову и высыпал в рот все, что оставалось в пакете. Эти хрустящие палочки возбуждали аппетит и вызывали желание пить независимо от того, какого они были вкуса.
– Еще пива, мистер Резник?
Когда Левин оттягивал верхнюю губу, у него открывались удивительно длинные передние зубы, такие мощные, что, казалось, они могли перекусить толстую кость.
– Дело в том, что я с ними теперь не имею ничего общего.
– Но ведь могли бы.
– Я мог бы многое.
– О многом я не прошу. Просто я хочу привести один довод, который, возможно, будет важен для вас.
– Какой довод?
– Справедливость всегда должна торжествовать.
Альф Левин скомкал пакет от чипсов и бросил его себе под ноги. По другую сторону бара задвигались и стали шумно выходить актеры.
– Пойдемте, мистер Резник, – позвал Альф, – прежде чем отвезти эту ораву, я хочу получить парочку сосисок. – И он подмигнул Резнику.
Гарольд Рой ничего не ел. Автоматическим движением он отвернул колпачок небольшой серебряной фляжки и опрокинул ее в свою полистироловую чашку кофе. Наблюдавший за ним Резник решил, что он заслуживает сочувствия. Режиссер выглядел как человек, обремененный многими заботами. Кроме того, кофе был ужасный.
Гарольд смял пустую чашку в руке и бросил ее в мешок для мусора, когда проходил мимо него, направляясь в комнату отдыха. «Достаточно трезв», – отметил про себя Резник, усаживаясь за стойкой бара через три стула от места, где сидел Гарольд.
Резник слышал, как режиссер заказал большую порцию водки с тоником, и улыбнулся. «Так должен бы поступить я», – подумал он. Каждый вечер его дедушка за ужином клал себе на тарелку маринованную селедку, покрывал ее тонко порезанными кружочками сырого лука, накладывал толстый слой желтого майонеза. Затем черный хлеб. Водка. И так каждый вечер.
– А вам, дорогуша? – обратилась к инспектору женщина за стойкой.
– Пива, – попросил он.
– Пинту? [2]
– Половину.
Он сделал первый глоток – под пенной шапкой приятный вкус и температура подходящая. Снаружи раздавался шум заводимых моторов, но отъезжали не все. Входили новые люди, голоса стали звучать громче. Иногда были слышны неприличные словечки, сопровождаемые выразительными жестами. Рядом с Резником сел молодой человек с золотой сережкой в ухе и кожаной куртке, искусно размалеванной краской. В музыкальный автомат были брошены монеты, и первые восемь строк песни Тома Джонса сопровождали несколько голосов. Довольно быстро Резник обнаружил, что к Гарольду Рою проявляет интерес не он один. Прислонившись к стене между табачным автоматом и большой агавой из пластика, преждевременно облысевший человек в широком кожаном жакете разговаривал с хорошенькой черноволосой девушкой в «луноходах», то и дело бросая через ее голову взгляды в сторону бара. «Если он не хочет поговорить со мной, – подумал Резник, – значит, это должен быть Гарольд Рой. В любом случае он необычно вежлив, дожидаясь подходящего времени и не проявляя нетерпения».
Но не все были такими сдержанными.
Продюсер «Дивидендов» очень торопился пробиться к своему режиссеру. Он ухитрился пожать несколько рук, похлопать по плечам, подарить несколько улыбок на пути от входа и до места, где и сидел с опущенными плечами Гарольд.
– Что случилось на этот раз? – поинтересовался он, усаживаясь рядом с ним.
– Не начинайте, Мак, – произнес Гарольд, не отрывая глаз от стакана.
– Никто не начинает, Гарольд.
– Хорошо.
– Никто ничего не начинает.
Гарольд устало кивнул, подвинул стакан к женщине за стойкой, показав жестом, что хочет повторить.
– Насколько я могу судить, финишем и не пахнет.
– Я думал, вы не будете…
– Я делаю свою работу, Гарольд. Жаль, но вы, кажется, больше не в состоянии даже изображать, что делаете свою.
Все вокруг замолкли. Слышался лишь постоянный, неравномерный стук шаров трех бильярдов в соседних барах.
Глаза Гарольда Роя были тяжелыми и красными от выпитого спиртного и гнева, а также нараставшего стыда. Был момент, когда Резник думал, что Гарольд мог закричать, стукнуть кулаком, выплеснуть в лицо собеседнику опять наполненный стакан. Затем это прошло. Когда он вновь согнулся над стойкой, двадцать человек, казалось, облегченно вздохнули.
– Сколько сцен мы сняли, Гарольд? Гарольд покачал головой.
– Мы не можем поговорить об этом утром? В кабинете?
– Сколько?
Голос Маккензи был безжалостен. Резник не мог видеть его лица, но знал, что тот получает удовлетворение от этого акта публичного унижения режиссера.
– Одну? Две на этот раз? Сколько же?
– Четыре.
– Сколько?
– Четыре.
– Четыре? Как много!
Гарольд попытался вскочить на ноги, но его каблук зацепился за табуретку, она покачнулась и с грохотом упала на пол. Он неловко устоял со стаканом в руке, водка пролилась на его одежду.
– Удивительно, – прогремел Маккензи, – что при всей этой водке и другой дряни, которой вы заливаете то, что когда-то могло быть мозгами, вы еще способны держаться на ногах. Это удивительно! – Маккензи придвинулся к Гарольду так близко, что тот мог ударить его. Резник подумал, что, возможно, он сделал это специально. – На тот случай, если это выпало из вашей памяти, у нас есть программа и ожидается, что мы готовимся к эфиру. Если вы позволите кому-либо еще выйти из установленного расписания, то наши передачи сведутся к пятнадцатиминутным эпизодам. – Во взгляде, который он бросил на Гарольда, было только презрение и никакой жалости. – В кабинете, – добавил он, – в восемь тридцать.
Маккензи ушел так же быстро, как и появился. На этот раз не было ни рукопожатий, ни приятных слов. Он прямо направился к выходу и резко открыл дверь. Сразу заговорило много людей. Резник допил пиво. Гарольд снова был у бара. Сидя на табурете, он дожидался новой большой порции водки. «Каковы у него шансы, – думал Резник, – оставить здесь свою машину и найти такси?»
Среди общего возбуждения Резник не заметил, как исчез человек в кожаном жакете. Что бы тот ни хотел сказать Гарольду, он, очевидно, решил, что с этим можно подождать до более благоприятного момента. Инспектор посмотрел на часы и согласился с этим. Кроме всего прочего, дома с нетерпением дожидались четыре кота, которых надо покормить. Исключение, очевидно, составляет Диззи, который может сам позаботиться о себе.