Харви Джон. Малолетки

   Лоррейн проводила ее до двери. Наверху был включен телевизор. Передавали старый вестерн о злоключениях переселенцев на Диком Западе.
   – Скажите вашему мужу… скажите Майклу, что я приношу извинения за свои слова. Я думаю, он простит меня, сделав поправку на мою ревность и мой дурной характер.
   – Ревность?
   – Все это время, даже тогда, когда они расстались, Диана все еще была привязана к Майклу душой. А я хотела, чтобы она была со мной.
   Она обняла Лоррейн на прощание и открыла входную дверь.
   – Я надеюсь, что скоро будут новости об Эмили, хорошие новости.
   Лоррейн остановилась на пороге и смотрела вслед Жаклин Вердон, пока та не скрылась из виду. Только после этого она закрыла дверь и направилась в гостиную, чтобы убрать со стола. Все время она размышляла над взаимоотношениями Дианы и Джеки, над тем, какой заботливой и какой неистово покровительственной оказалась эта старая женщина. Она знала, что сейчас должна пойти наверх к Майклу, даже просто затем, чтобы сидеть с ним и смотреть, как двигаются на телеэкране лошади, собаки и люди, держать, если он этого захочет, его руну. «Ты пожалеешь о своей жизни, – говорила ей мать. – Попомни мои слова». «Но она даже представить себе не могла такого», – думала Лоррейн, даже не пытаясь остановить текущие из глаз слезы.

– 42 —

   Нейлор принес поднос с двумя стаканами чая и стаканом кофе, почти ничего не разлив. На подносе были также сахар, пакетики сухого молока, пластмассовые ложки. Резник стоял у окна и смотрел на Шепперда. Тот почти не двигался. Плечи были опущены, руки лежали на коленях, пальцы касались друг друга, но не переплетались. Вскоре после начала допроса Резник почувствовал, что Шепперд очень волнуется: слова путались, усилилось подергивание века, выступил пот. Или он был готов замкнуться полностью, отказаться отвечать или же начать требовать адвоката или представителей прокуратуры. В это время и в этих условиях Резник не хотел ни того ни другого.
   – Как насчет чая, Стивен? – Против него сидели двое, стул Нейлора был слегка сдвинут назад и повернут.
   – Стивен? Чай?
   – Спасибо.
   – Хорошо. – Резник состроил гримасу, попробовав свой кофе, и решил добавить молока. Он указал глазами Нейлору на диктофон. – Хорошо. Тогда, Стивен, что вы скажете, если мы продолжим?
   Ответа не последовало.
   Нейлор включил магнитофон, две бобины завертелись одновременно.
   – Допрос, – произнес Резник, – продолжился в одиннадцать сорок семь. Присутствовали те же офицеры. – Он откинулся в кресле, желая выглядеть непринужденным и стремясь найти необходимое ему удобное положение. – Давайте на время забудем про Эмили Моррисон и вместо этого поговорим о Глории.
   Шепперд вздрогнул всем телом.
   – Я уже говорил вам…
   – О Глории, Стивен.
   – Я вам говорил, что не знаю ее.
   – Глорию?
   – Да.
   – Но вы знаете, о ком мы говорим?
   Голова Шепперда была наклонена к самому столу, и голос был трудно различим.
   – Вы имеете в виду девочку, которая была… которая была убита.
   – Совершенно верно. Глория Саммерс.
   – Я не знал ее.
   – Но она была в классе вашей жены.
   – Недолго.
   – Извините?
   – Она не была там долго, у Джоан. Она вряд ли вообще была там какое-либо время.
   – Половину семестра.
   – Нет.
   – Согласно утверждению завуча, ваша жена преподавала там почти половину семестра. Сколько это? Шесть недель? Восемь?
   Шепперд энергично мотал головой.
   – Она никогда не была там такое длительное время, никогда.
   – Но, когда она работала там, сколько бы это ни продолжалось, вы ездили с ней в школу?
   – Обычно я возил ее, да. Она не умеет водить машину.
   – Вы заносили ее вещи в здание?
   – Нет.
   – Никогда?
   – Нет, едва ли.
   – Пособия, которые учителя младших классов берут с собой: ящики с кубиками, коробки, картинки и Бог знает что еще. Я не могу себе представить, чтобы вы просто сидели в машине и смотрели, как ваша жена мучается сама со всем этим.
   – Хорошо, я иногда помогал. Когда в этом возникала необходимость, я помогал.
   – И вы помогали также и по школе. – Резник оживился и начал слегка нажимать. – Старшая преподавательница с трудом могла остановиться, расточая вам похвалы. О свободном времени, которое вы тратили там, о вашем мастерстве. Был даже разговор о вашем вознаграждении…
   – Не было никакого вознаграждения.
   – Только потому, что вы его отклонили.
   – Не было никакого вознаграждения.
   – Они считали, что ваша работа заслуживает его. Они были вам очень признательны. Оборудование починено, в гардеробной новые крючки…
   – Послушайте, то, что я сделал, это пустяки, не заняло совсем никакого времени. Поэтому не согласился с тем, чтобы они платили мне.
   Резник понял, что сидит слишком выдвинувшись вперед в напряженной позе. Не торопясь, он выпрямился, откинулся назад и улыбнулся.
   – Вы скромный человек, Стивен. Вам не нравится, когда люди из мухи делают слона.
   Шепперд посмотрел на потолок, медленно закрыл глаза.
   – Когда позднее, уже после того как ваша жена покинула эту школу, когда пропала Глория, когда об этом писали газеты, говорили все, включая вашу жену, в чем не может быть сомнения, вы знали, о ком шла речь?
   Руки Шепперда вновь оказались на коленях, но на этот раз пальцы были крепко сжаты.
   – Когда она говорила вам об этом, вы знали, кого она имела в виду?
   – Конечно.
   – Значит, вы знали ее?
   – Нет, не знал, но, когда она сказала «Глория», я понял, о ком речь.
   – Вы помнили ее?
   – Ее снимки были повсюду. Взглянешь на витрину любого магазина и увидишь там ее фотографии.
   – И вы не вспомнили ее по школе, по классу вашей жены?
   – Нет, совсем нет.
   – Интересно, Стивен, можете вы вспомнить сейчас, как она выглядела?
   – Зачем? Я имею в виду, я не вижу смысла в том, чтобы я…
   – Как она выглядела, Стивен? Глория? Веко Шепперда вновь начало подергиваться.
   – Она была… Смогу ли я описать ее? Хорошенькая, я полагаю. Светлые длинные волосы. Я не знаю, что еще можно сказать.
   – Хорошенькая, вы считаете?
   – Да.
   – Более хорошенькая, чем Эмили Моррисон?
   – Что?
   – Я сказал, более хорошенькая, чем Эмили Моррисон? Вы знаете их обеих, какая из них, по вашему мнению, была более привлекательной? Которую вы предпочли бы?
   – Теперь вы ведете себя глупо. Вы думаете, что это умно, но на самом деле это глупо. Играете в игры.
   – Какие игры, Стивен? Что за игры?
   – Вы это чертовски здорово знаете.
   – Тогда скажите мне.
   – Пытаетесь поймать меня, вот чем вы занимаетесь. Заставить меня признать что-то, что не является правдой.
   – Признать, Стивен? Что, вы думаете, я хочу, чтобы вы признали? Что вы находите одну девочку более хорошенькой, чем другую? Разве это преступление?
   – Ну ладно, – сказал Шепперд, отодвигая свой стул от стола и вставая. – С меня довольно!
   Резник и Нейлор посмотрели на него и никак не среагировали.
   – Вы спросили меня об Эмили, и я согласился, да, я знал ее, раз или два я разговаривал с ней в классе Джоан.
   Вы пытались разными путями заставить меня сказать, что я был вблизи ее дома в день, когда она исчезла. Но это не сработало, так как меня там просто не было. А теперь вы хотите, чтобы я сказал, что я знал эту Глорию, как я знал Эмили, а это неправда. Это неправда! И давайте прекратим без конца талдычить об одном и том же. Хватит, довольно, я сыт по горло! И вы говорили, что не можете заставить меня. Не можете арестовать меня, разве не так вы говорили мне?
   Резник показал Нейлору, чтобы он выключил пленку.
   – Я спрашиваю вас еще раз, – сказал Шепперд, – собираетесь ли вы это сделать сейчас?
   – Не сейчас, – ответил Резник. – Пока нет.
   «Боже! Это было глупо! так чертовски… даже Шепперд сказал это: «Думаете, что это умно, но на самом деле это глупо», и, Боже, он был прав. Я подталкивал, нажимал слишком сильно и не в том направлении, и вот я получил противоположное тому, что хотел. Теперь он не расскажет нам ничего, если мы не арестуем его, а мы не можем арестовать этого типа, пока не выясним больше, чем узнали до сих пор. Иисус Христос! Какая мешанина!»
   Скелтон обогнул стол и подошел к кофеварке.
   – Жена, Чарли. Вот где находится ответ. Если это действительно звонила она.
   – Нам это достоверно не известно.
   – Келлог, кажется, почти уверена. – Скелтон пожал плечами. – Вы, по крайней мере, должны поговорить с Джоан. А пока проглотите вот это.
   Резник принял от него кружку с кофе, обхватив ее обеими руками.
   – Если это он, Чарли, если это Шепперд, если это он и вы правы, вы знаете, чем ваша правота оборачивается для девочки Моррисонов?
   Медленно кивнув, Резник закрыл глаза. Кофе, который предложил ему Скелтон, был крепким и горьким, и он выпил его до последней капли.
   Диана настойчиво просила Жаклин принести ей фотоальбомы и альбомы с вырезками, которые хранились у нее дома. Практически уже были использованы все возможные отговорки. Хотя Жаклин знала правду из рассказов соседей о пьяном муже, вызове «скорой помощи», о полиции и ноже, она избрала выдуманную историю о том, как молодые парни вломились в дом, все переворошили, но почти ничего не взяли. Они с Дианой сидели в уголке холла и рассматривали альбомы, стараясь по возможности привести их в первозданный вид.
   – Ты думаешь, – спросила Диана, держа фотографию Эмили в одной руке, – когда я буду чувствовать себя немного лучше, Майкл позволит ей прийти навестить меня?
   – Надеюсь, что да, – ответила Джеки, смотря в сторону, – я думаю, должен.
   Диана улыбнулась. Конечно, так и должно быть. В конце концов, разве не из-за Эмили она была здесь? Только потому, что она хотела, чтобы между ними было все в порядке, она и оказалась в больнице, она просто обязана была привести себя в нормальный вид.
   – Кто это? – спросила Джеки. – Вначале я думала, что это Майкл, но теперь вижу, что это не он.
   Диана взяла фотографию и посмотрела – на раскрашенном коне ярмарочной карусели сидел мужчина. Перед ним обвила ногами шею лошади Эмили. Из смазанного движением карусели снимка было ясно видно, что девочка повернула смеющееся личико к человеку, сидевшему сзади и крепко державшему ее. Ее смех и его улыбка.
   – Это Джеффри.
   – Кто?
   – Брат Майкла, Джеффри. Он обычно приезжает каждый год с острова Мэн, где он живет, специально чтобы свозить Эмили на ярмарку. – Диана снова улыбнулась. Сегодня, заметила Жаклин, она часто улыбалась как тогда, когда они были в Йоркшире. Она считала, что это хороший знак. – Он не смог бы относиться к Эмили лучше, если бы она была его родной дочерью. Я думаю, что Майкл иногда сильно ревнует ее к Джеффри. Но разве так не всегда бывает с братьями?
   – Мужчины, – засмеялась Джеки. – Любой мужчина будет так поступать. Все они одним миром мазаны.
   Хотя они жили поблизости от площадки для игр, Джоан Шепперд редко заходила туда. О да, она иногда сокращала путь между Черч-стрит и Дерби-роуд, особенно если это был приятный день. Но редко случалось, чтобы она сидела, как сейчас, на скамейке около зеленой лужайки для игры в кегли, где неподалеку магнолия распускает весной свои роскошные цветы. Как жаль, что эти цветы не держатся долго. В некоторые годы бывает достаточно одного хорошего порыва ветра, чтобы на магнолии не осталось ни цветка.
   До нее доносились голоса детей с качелей. Теперь они расположены в двух местах: несколько качелей около зеленой площадки, остальные – ближе к воротам. Они всегда заполнены детьми, погода здесь не играет особой роли. Многие дети знают ее, и, когда она проходит мимо, раздаются голоса: «Миссис Шепперд! Миссис Шепперд! Миссис! Миссис!» Дети постарше играют в мяч, становясь в круг, или в футбол. Мужчины в тренировочных костюмах бегают по дорожке, круг за кругом, проверяя себя по часам. Другие, как Стивен, не собирающиеся бить рекорды, удовлетворяются легким бегом, не спеша рассматривают, что творится кругом.
   Когда она увидела, что к ней направляется Резник, огибая край зеленой площадки, в своем бесформенном развевающемся плаще, ее первой мыслью было отвернуться, сделать вид, что она не заметила его, тогда он никогда не узнает ее. Но она понимала, что делать это поздно. В отличие от детей, которых учила Джоан, она знала: когда вы отнимете руки от лица и откроете глаза, призрак никуда не исчезнет.
   Резник сел рядом с ней, стянул с себя плащ. Некоторое время они сидели молча. Недалеко прошумел поезд, отвозивший болельщиков в сторону Мансфилда. Этот город Резнику удалось посетить, когда «Каунти» была в той же группе и совершала выездные игры. Помнится, сильный ветер, сдувавший снег с холмов, превратил игру в какую-то насмешку, что буквально взорвало Резника. Ему удалось спасти свои пальцы от обморожения только тем, что без конца покупал сдобные булочки и ел их, зажимая между руками в перчатках.
   – Кто-то связывался с нами сегодня утром, – сказал Резник, – и сообщил некоторую информацию. Она касается вашей работы и – косвенно – вашего мужа.
   Джоан Шепперд продолжала смотреть, как какая-то мать качала своего малыша на качелях: туда-сюда. В одном повторяющемся ритме.
   – Она была полезной. В этом нет никакого сомнения. Мы благодарны. Только я не уверен, что ее будет достаточно.
   Мать была осторожна. Джоан отметила, что никогда нельзя допускать, чтобы качели поднимались слишком высоко, иначе ребенок может испугаться, и никогда нельзя толкать слишком резко.
   – Я никогда не дам показаний против мужа, инспектор, даже если я буду убеждена, что он поступил неверно. Даже если он сделал что-то ужасное. Я не смогу никогда заставить себя поступить так. Ни на суде, ни у вас. Извините меня.
   Резник просидел там еще какое-то время, прокручивая в голове все вопросы, которые он мог бы еще задать. Когда он убедился, что ни на один из них не получил бы ответа, встал и ушел прочь.

– 43 —

   Эту часть города Рей презирал больше всего, от «Миллет» и «Маркса», мимо «Си энд Эй» до того места, где работала Сара. По мере приближения выходных здесь становилось все хуже. Около церкви чаще совали в лицо петиции о политических заключенных или о необходимости создания подсобных сельскохозяйственных угодий при фабриках. Все левые ожидали, что вы будете платить деньги за газету, в которой нет спортивного раздела или программы телепередач. Затем эти чудаки с плакатами, чтицы вслух текстов из Библии. Это был какой-то кошмар. «Вся эта паршивая команда, – заявлял его отец, – хочет, чтобы их посадили под замок». Обычно Рей не обращал внимания на то, что говорил отец, но в этом случае он считал, что отец прав.
   Вначале он не заметил Сару, огорчился, думая, что она взяла свободный день, но потом увидел, как она выходила из складского помещения в глубине магазина. Прежде чем войти, Рей подождал, пока она наполнила конфетами отдельные секции.
   Сара, которая уже разглядела его через стекло, продолжала заниматься своим делом и не прекратила этого даже тогда, когда он встал около ее плеча.
   – Что происходит? – спросил Реймонд.
   – О чем ты говоришь?
   – Почему ты не говоришь со мной?
   – Ты сам видишь, – заметила она, разравнивая клубничную карамель металлическим черпаком. – Я занимаюсь делом. – Затем повернулась к нему лицом. – Рей, я занята.
   – Я всего лишь поздоровался.
   – Привет.
   – Казалось глупым болтаться дома, понимаешь, я был готов… Я думал, что приду, увижу тебя, побудем вместе на улице.
   Сара бросила взгляд на управляющую, которая следила за ними с застывшим лицом. Сара подвинула три банки и начала укладывать в секцию блестящие разноцветные леденцы.
   – В любом случае тебе нет необходимости дожидаться здесь.
   – Я думал, что мы выйдем отсюда…
   – Нет, мы не пойдем.
   – Что ты имеешь в виду?..
   – Рей, говори потише, пожалуйста.
   – Ты сказала, что сегодня вечером увидимся.
   – Так и было. Теперь я передумала.
   – Почему нет?
   – Я должна помочь матери. Рей схватил ее за руку.
   – Ты хочешь сказать, что не желаешь видеть меня. Так ведь, не правда ли? Только у тебя не хватает смелости взять и прямо сказать мне это.
   Управляющая направилась к ним с видом разъяренной осы.
   Пальцы Рея сильно сжали руку Сары, она была уверена, что останутся синяки.
   – Сара? – окликнула управляющая.
   – Завтра, – сказала Сара. – Завтра, после работы. Я обещаю. Теперь уходи. Уходи.
   – Сара, – заявила управляющая, – вы знаете, что у нас существуют определенные правила.
   – Да, мисс Тренчер, – отозвалась Сара, покраснев. «Мисс Тренчер, – подумал Рей, – уродливая корова, которой требуется хорошая взбучка. Опустить ее голову в таз со всякой требухой и всыпать как следует сзади». Засунув руки в карманы, Рей не спеша двинулся к выходу.
   – Это ваш приятель, Сара?
   – Нет, – ответила Сара, покраснев еще больше.
   – Я не хочу, чтобы он снова появлялся в этом магазине. От него дурно пахнет.
   Резник стоял в очереди у прилавка небольшого продовольственного магазина, терпеливо слушал, как продавцы болтали по-польски со стариком в плохо сшитом костюме и полной женщиной с авоськой, выбиравшей семь различных сортов колбасы и рассказывавшей последние новости о своей двоюродной сестре в Лодзи. Но в этот день он был раздражен и в конце концов прервал ее, заслужив не очень доброжелательное замечание.
   К тому времени, когда он опустил сумку с селедкой, тремя четвертями фунта ливерной колбасы, четвертью фунта черных маслин, сырным пирогом и сметаной на пол и забрался на высокий табурет у кофейного прилавка, у него не было никакого желания увидеть на другом табурете Сьюзан Олдс с ее надменной улыбкой.
   – Каппучино? – спросила Марсия, грузная остроумная девушка, которая ездила на мотоцикле и играла на бас-гитаре в рок-оркестре.
   – Эспрессо.
   – Маленькую или полную?
   – Полную.
   – Я плачу, – сказала Сьюзан Олдс, подойдя к табурету рядом с ним.
   – Возражений нет, – кивнул в ответ Резник. Сьюзан сняла с плеча сумку и положила на полку под стойкой.
   – Что-нибудь к кофе? – спросила она, показав на горку мягких сдобных баранок и рожков с кремом под пластиковым колпаком.
   Резник покачал головой.
   – Хм, – улыбнулась она, посмотрев на его выпирающий живот, – думаю, это уже не имеет значения.
   Резник выпрямился, втянув живот. Марсия поставила перед ним эспрессо, и Сьюзан Олдс протянула пятифунтовую купюру, не убирая руку в ожидании сдачи.
   – Если мой клиент не остановится и подаст на вас в суд, вам может понадобиться каждый пенс, которым вы располагаете.
   – Килпатрик?
   – Угу.
   – Я уверен, что вы дадите ему совет получше. Сомневаюсь, чтобы он захотел слышать о своих сексуальных увлечениях во всех новостях.
   – Я не относила вас к категории не в меру щепетильных. – Сьюзан Олдс медленно подняла бровь.
   – Еще одна ошибка. – Резник отпил кофе. Сьюзан засмеялась, понимая, что он, скорее всего, говорит правду. Однажды, в полупьяном состоянии (слишком много шампанского после блестящей победы), она сделала даже не первый шаг, а дала понять, что не была бы шокирована или оскорблена… Резник тут же разъяснил, что их отношения являются сугубо профессиональными и уже близки к тем границам, которые он не хотел бы переходить.
   – Как с Эмили Моррисон, – спросила Сьюзан Олдс, – ее еще не нашли?
   В ответ Резник лишь отрицательно покачал головой.
   – Нисколько не ближе к тому, чтобы зацепить ниточку?
   Бабушка Глории полагала, что она узнала на рисунке Стивена Шепперда как человека, которого помнила по школе, но она не уверена, что он когда-либо разговаривал с Глорией. Вновь была допрошена старшая преподавательница. Результатом было то, что она теперь не уверена, была ли в раздевалке Глория. Линн Келлог встретилась с Джоан Шепперд в конце школьного дня и увидела лишь сжатые губы и леденящий взгляд.
   – Нет, – заявил Резник. – Он допил кофе и потянулся за своей сумкой. – Спасибо за кофе, – поблагодарил он и заторопился к выходу.
   – Я здесь, чтобы увидеть Дебби, – сказала Линн Келлог. В дверях стояла мать Дебби в своем строгом кримплене.
   – Вы ее приятельница?
   – Не совсем. Но мы знакомы.
   – Вы приятельница Кевина. – Это прозвучало как обвинение в распространении заразной болезни или в совершении позорного поступка.
   – Да, Кевин и я работаем вместе.
   – Я не думаю, что Дебби захочет увидеться с вами. Линн приняла позу, которая свидетельствовала, что от нее будет не так просто отделаться.
   – Я думаю, что должна.
   Если бы было такое место, куда они могли бы пойти, они несомненно сделали бы это, но им пришлось довольствоваться машиной Линн. Дебби была, с одной стороны, рада случаю выбраться из дома, от своей матери, но, с другой, обеспокоена, потому что не знала ни как себя вести, ни что следует говорить.
   Вокруг них становилось холоднее и темнее, а они говорили о ребенке, о попытках Дебби получить еще одну работу на неполный день, об одежде, но не о том, о чем должны были говорить.
   – Как Кевин? – внезапно спросила Линн, прервав на полуслове рассказ Дебби о кольцах для зубов малышей.
   – Я не знаю, – сфальшивила та.
   – Ты его видела?
   – Однажды. Только однажды, недавно. Не было ничего хорошего. Это было бесполезно.
   – Почему ты так думаешь?
   – Мы спорили. Мы просто спорили.
   – А чего ты ожидала? – резко спросила Линн.
   – Ну…
   – Ну, что?
   – Какой во всем этом смысл? Сама подумай: вот увиделись с ним после такого длительного перерыва и не нашли ничего лучшего, как только ругаться.
   – Это потому, что так было все время.
   – Что ты имеешь в виду?
   – Послушай, – Линн повернулась к ней, – почему вы разошлись, каковы причины, кто кого покинул – все это не мое дело. Но с учетом всего, что произошло, вам просто необходимо выяснить отношения. С этого и надо начать.
   – Какой смысл?
   – Смысл заключается в том, чтобы попытаться разобраться в происшедшем. Поспорить, чтобы найти истину. События пошли неверно. Вам не надо бросаться в объятия друг друга. Этого надо добиваться трудом, и это будет нелегко, но это надо сделать. – Линн ждала, чтобы Дебби снова посмотрела на нее. – Если ты не хочешь, чтобы все закончилось. В таком случае я думаю, что тебе следует быть честной и подать на развод.
   – Нет.
   – Почему нет?
   Дебби не ответила, вместо этого она посмотрела в окно на ряд почти одинаковых домов, в которых светились огни. По дороге на роликовой доске катался взад-вперед мальчик лет двенадцати в красной с белым шерстяной шапке. Он без конца наезжал на бровку тротуара и съезжал с нее. В машине было достаточно холодно, и руки у нее покрылись гусиной кожей.
   – Он отец ребенка, – заметила Линн.
   – Он не ведет себя так.
   – Тогда, может быть, об этом и следует поговорить с ним, затем дать ему еще один шанс.
   Дебби вновь смотрела прямо через ветровое стекло.
   Хорошенькое личико с маленьким ртом и крошечным шрамом на левой стороне подбородка.
   – Он пришел ко мне однажды вечером, – спокойно сказала Линн. – Прямо но мне домой, хотя было поздно. – Дебби смотрела теперь на нее, стараясь не пропустить ни одного слова. – О, ничего не произошло. Мы выпили кофе, поговорили. Говорили о тебе. Но это могло случиться, и в какой-то день это случится. Не со мной, я этого не имела в виду. Но с кем-то. И не потому, что Кевин хочет этого, а потому, что ему нужен кто-нибудь. Он любит тебя и любит ребенка, но не знает, как это сказать. – Линн улыбнулась. – Дебби, ты вышла за него замуж, ты знаешь, каков он. Ему нужна твоя помощь, он должен знать, чего ты хочешь, а сейчас ты просто-напросто отталкиваешь его.
   Линн слегка коснулась плеча Дебби.
   – Я думаю, тебе следует позвонить ему. Так или иначе, но ты должна действовать. И, Дебби, не откладывай это надолго.
   Уже выйдя из участка, старший инспектор резко развернулся и поспешил обратно в свой кабинет. В справочнике он нашел номер телефона университета и домашний телефон Вивьен Натансон. В прошлый раз, когда он был в ее квартире, он был в плохом настроении. Поэтому его самолюбие не пострадает, если он позвонит ей и скажет об этом. Извинится и, возможно, предложит встретиться снова, выпить по рюмочке.
   Ему понадобилось десять минут, чтобы понять, что он не будет делать ничего подобного. Прочитав еще раз листок бумаги, на котором были записаны оба номера, Резник бросил его в корзину для мусора, выключил свет и снова двинулся к выходу.
   – Великолепно! – объявила Линн Келлог, входя в свою квартиру и осмотрев все кругом. – Просто великолепно! – заявила она вновь. На обоих стульях лежали груды белья, ожидающие, когда его коснется утюг. Из-за стенных часов выглядывали счета, ждущие оплаты, да и сами они остановились, по-видимому, недавно, так как села батарейка. На столе не было ничего, кроме двух писем, которые она получила на прошлой неделе, оба от ее матери, и оба ждали ответа. Она знала, что в холодильнике есть банка диетической пепси, сморщенный тюбик томатной пасты и все. Она прекрасно все это знала, не заглядывая в холодильник. Авторитет для других, и какой позор, что ты не можешь сделать что-либо для собственного счастья.