– Почему? Почему? Почему? – вопрошала мать Пателя в больнице, снова и снова, без конца. – Почему ному-то понадобилось сделать это с моим сыном?
– Перестань! – прервал ее отец Пателя, успокаивая суровостью своего гнева. – Прекрати это сейчас же! Мы все знаем, почему так произошло.
«Нет, – думал Резник, – все это не так-то просто, как кажется. Ни то, что случилось с Пателем, ни то, что произошло с Глорией Саммерс, ни то, что сделало Шепперда таким человеком, каким он стал, ни то, почему этот юноша по своему невежеству и со страху махнул рукой, в которой был раскрытый нож» Он заметил, что пропустил свой поворот, доехал до конца улицы, сделал двойной разворот и поехал назад к дому с обсыпанными гравием стенами – один квартал направо.
Резник сидел с Эдит Саммерс на набережной и задумчиво смотрел на Северное море, серое и похожее на складки на шее старого человека. Они пили чай из термоса, кутались от холода.
– Это было любезно с вашей стороны, приехать самому, – сказала Эдит. – Очень любезно приехать и рассказать. Так бы сделал далеко не каждый.
Резник внезапно почувствовал необходимость отвернуть в сторону голову, боясь появления в глазах непрошенных слез.
– Когда он уже сделал то, что сделал, – проговорила Эдит срывающимся голосом, – он вам сказал, почему он должен был… взять также и ее жизнь?
«…Совершенно неожиданно раздался крик, и вначале я ничего не понял, я имею в виду, я не имел намерения делать это, меньше всего на свете я собирался причинить ей хоть какую-либо боль. Но она уставилась на меня и кричала, и, о Боже, я не хотел причинять ей боль, я клянусь, клянусь, я пытался сделать так, чтобы она успокоилась. Я боялся, что кто-нибудь услышит, но она кричала и кричала…»
– Я думаю, что до этого, когда он имел дело с девочками, он только смотрел, возможно, дотрагивался до них, но не было ничего, вы понимаете, ничего слишком серьезного. На этот раз, когда он понял, что случилось, я думаю, он был ошеломлен, ему стало стыдно. Он боялся того, что скажет и сделает Глория, ведь она обязательно кому-нибудь обо всем расскажет.
– Вы говорите все это, как если бы вы чувствовали жалость к нему, – заметила Эдит.
– Разве? – ответил Резник. – Вовсе нет.
«Хотя был такой случай, – подумал Резник, – с одним человеком, похожим на Шепперда, когда я мог бы, пожалуй, испытать нечто, похожее на жалость. О, конечно, не такую жалость, как к бедной Глории или неутешной Эдит, но совсем небольшую, какой-то отголосок симпатии. Но не сегодня: сегодня вся печаль, которая у меня есть, истрачена».
– Они его не повесят, не так ли? – спросила Эдит. – Сейчас они больше этого не делают. Вместо этого его поместят в какое-либо место, Бродмур, наверное. За ним будут наблюдать доктора, будут держать его под замком. Скажите, это действительно не его вина? Если так, пусть это поймут все.
Резник потянулся и взял ее за руку. Мимо прошла пожилая женщина с седыми волосами, прогуливавшая собачку. Она посмотрела на них сочувственно. «Как приятно увидеть, – подумала она, – пару вроде этой, которая так любовно относится друг к другу после стольких лет прожитой жизни»
– Вы не возражаете, если я отнесу ему чай? Сержант охраны поднял голову от своего стола и согласно кивнул головой.
Миллингтон прошел к камере, где находился Шепперд.
Шепперд сидел на краю кровати, зажав кисти коленями. Эта поза, очевидно, стала для него постоянной. Он бормотал про себя, но Миллингтон не смог разобрать, о чем именно. Когда дверь камеры закрылась, он замолчал.
– Моя жена… – начал Шепперд.
– Мы разговаривали с ней вчера. Она сказала, что не хочет видеться с вами. С тех пор не произошло никаких перемен в ее позиции.
– Попросите ее снова, пожалуйста.
– Посмотрим.
«Ты, слюнтявый ублюдок, – думал Миллингтон, – я с великим удовольствием растер бы твою рожу о стену».
– Хотите чаю? – спросил он, указав на кружку. Шепперд протянул руку.
– Два человека дожидаются вас с большим нетерпением. Это мать Эмили Моррисон и ее отец. Дожидаются, когда вы расскажете им, что сделали с их дочерью и где она находится.
– Я говорил вам, – застонал Шепперд. – Много раз. Я не имею никакого понятия.
Миллингтон выплеснул содержимое кружки высоко над головой Шепперда и быстро вышел из камеры, чувствуя, что своим поступком он мог нанести ущерб делу.
Лезвие перерезало горло молниеносно и как бы отвернуло кран. Кровь потекла ручьем вниз, заливая ботинки, и устремилась кругами в сточное отверстие. Рей повернулся и прижал простыню к своему лицу. Простыня стала влажной от его пота. Тело теленка продолжало дрожать. Разрез вдоль живота – кишки вывалились наружу. Он запер дверь и ударился в нее грудью. Ослепление. В течение, как ему казалось теперь, часов он смутно сознавал движение, голоса внизу. Второй удар ножа раскрыл труп животного от задних ног до грудной кости. Пот и моча, пот и испражнения. Груды скрученных спиралью розовых кишок, розовых и серых. Реймонд плакал, боясь того, что мать обнаружит все это и отругает его. Он не знал, как это случилось, он не делал этого нарочно, честное слово, он не собирался пачкать всю кровать. Он потрогал себя между ног Последний раз, когда он видел Сару, она стояла на коленях и плакала. Глупая сука! Она этого заслуживает, должна была слушать, делать то, что он говорил. Он чувствовал, что член начинает твердеть в его руке. Внутренности съезжали по желобу из нержавеющей стали, скатывались вниз. Вчера вечером передавали в новостях, что поймали того типа, который убил девочку, за которой он так любил наблюдать. Она бросала ему мяч, они догоняли друг друга. Она улыбалась ему через дорогу. «Рей-о! Рей-о! Рей-о! Рей-о!» Она быстро-быстро перебирала ногами под своей маленькой юбочкой. Когда он отпускал ее, что он делал? Реймонд натянул простыню поверх своей головы и закрыл глаза. Сладковатая вонь. Он плюнул на свою ладонь и снова поднес ее к своему члену.
Резник вернулся в участок под вечер. Миллингтон поднял на него взгляд с места, где он сидел, и медленно покачал головой.
– Адвокат Шепперда звонил снова, – сообщила Линн Келлог. – Он пытался связаться с женой Шепперда. Никто не взял трубку, и никто не подошел к двери и не открыл ее.
– Достаньте ключи, – сказал Резник.
Она, как обычно, пропылесосила дом, вытерла пыль с вещей. Правда, она делала все это позднее, чем обычно, но тем не менее все было сделано как надо. Она сама приготовила свой обычный напиток, который выпивала, прежде чем отправляться спать, сполоснула кастрюлю и чашку и поставила их на край с тем, чтобы они просохли. Она наполнила водой стакан и медленно поднялась по лестнице в спальню.
На тумбочке стояли два пустых флакончика из-под лекарств.
Линн посмотрела на Резника и, не говоря ни слова, вновь спустилась вниз, чтобы позвонить по телефону.
Она не оставила записки. Вместо этого на соседней подушке, где обычно покоилась голова ее мужа, теперь лежал желтый бумажник. В нем находилась последняя партия фотографий, которые делал Стивен Шепперд. Самые поздние были сняты почти точно неделю тому назад. Они были не очень резкими, но на них легко было различить Эмили с ее кукольной коляской, машущую рукой с площадки перед домом.
– 49 —
– Перестань! – прервал ее отец Пателя, успокаивая суровостью своего гнева. – Прекрати это сейчас же! Мы все знаем, почему так произошло.
«Нет, – думал Резник, – все это не так-то просто, как кажется. Ни то, что случилось с Пателем, ни то, что произошло с Глорией Саммерс, ни то, что сделало Шепперда таким человеком, каким он стал, ни то, почему этот юноша по своему невежеству и со страху махнул рукой, в которой был раскрытый нож» Он заметил, что пропустил свой поворот, доехал до конца улицы, сделал двойной разворот и поехал назад к дому с обсыпанными гравием стенами – один квартал направо.
Резник сидел с Эдит Саммерс на набережной и задумчиво смотрел на Северное море, серое и похожее на складки на шее старого человека. Они пили чай из термоса, кутались от холода.
– Это было любезно с вашей стороны, приехать самому, – сказала Эдит. – Очень любезно приехать и рассказать. Так бы сделал далеко не каждый.
Резник внезапно почувствовал необходимость отвернуть в сторону голову, боясь появления в глазах непрошенных слез.
– Когда он уже сделал то, что сделал, – проговорила Эдит срывающимся голосом, – он вам сказал, почему он должен был… взять также и ее жизнь?
«…Совершенно неожиданно раздался крик, и вначале я ничего не понял, я имею в виду, я не имел намерения делать это, меньше всего на свете я собирался причинить ей хоть какую-либо боль. Но она уставилась на меня и кричала, и, о Боже, я не хотел причинять ей боль, я клянусь, клянусь, я пытался сделать так, чтобы она успокоилась. Я боялся, что кто-нибудь услышит, но она кричала и кричала…»
– Я думаю, что до этого, когда он имел дело с девочками, он только смотрел, возможно, дотрагивался до них, но не было ничего, вы понимаете, ничего слишком серьезного. На этот раз, когда он понял, что случилось, я думаю, он был ошеломлен, ему стало стыдно. Он боялся того, что скажет и сделает Глория, ведь она обязательно кому-нибудь обо всем расскажет.
– Вы говорите все это, как если бы вы чувствовали жалость к нему, – заметила Эдит.
– Разве? – ответил Резник. – Вовсе нет.
«Хотя был такой случай, – подумал Резник, – с одним человеком, похожим на Шепперда, когда я мог бы, пожалуй, испытать нечто, похожее на жалость. О, конечно, не такую жалость, как к бедной Глории или неутешной Эдит, но совсем небольшую, какой-то отголосок симпатии. Но не сегодня: сегодня вся печаль, которая у меня есть, истрачена».
– Они его не повесят, не так ли? – спросила Эдит. – Сейчас они больше этого не делают. Вместо этого его поместят в какое-либо место, Бродмур, наверное. За ним будут наблюдать доктора, будут держать его под замком. Скажите, это действительно не его вина? Если так, пусть это поймут все.
Резник потянулся и взял ее за руку. Мимо прошла пожилая женщина с седыми волосами, прогуливавшая собачку. Она посмотрела на них сочувственно. «Как приятно увидеть, – подумала она, – пару вроде этой, которая так любовно относится друг к другу после стольких лет прожитой жизни»
– Вы не возражаете, если я отнесу ему чай? Сержант охраны поднял голову от своего стола и согласно кивнул головой.
Миллингтон прошел к камере, где находился Шепперд.
Шепперд сидел на краю кровати, зажав кисти коленями. Эта поза, очевидно, стала для него постоянной. Он бормотал про себя, но Миллингтон не смог разобрать, о чем именно. Когда дверь камеры закрылась, он замолчал.
– Моя жена… – начал Шепперд.
– Мы разговаривали с ней вчера. Она сказала, что не хочет видеться с вами. С тех пор не произошло никаких перемен в ее позиции.
– Попросите ее снова, пожалуйста.
– Посмотрим.
«Ты, слюнтявый ублюдок, – думал Миллингтон, – я с великим удовольствием растер бы твою рожу о стену».
– Хотите чаю? – спросил он, указав на кружку. Шепперд протянул руку.
– Два человека дожидаются вас с большим нетерпением. Это мать Эмили Моррисон и ее отец. Дожидаются, когда вы расскажете им, что сделали с их дочерью и где она находится.
– Я говорил вам, – застонал Шепперд. – Много раз. Я не имею никакого понятия.
Миллингтон выплеснул содержимое кружки высоко над головой Шепперда и быстро вышел из камеры, чувствуя, что своим поступком он мог нанести ущерб делу.
Лезвие перерезало горло молниеносно и как бы отвернуло кран. Кровь потекла ручьем вниз, заливая ботинки, и устремилась кругами в сточное отверстие. Рей повернулся и прижал простыню к своему лицу. Простыня стала влажной от его пота. Тело теленка продолжало дрожать. Разрез вдоль живота – кишки вывалились наружу. Он запер дверь и ударился в нее грудью. Ослепление. В течение, как ему казалось теперь, часов он смутно сознавал движение, голоса внизу. Второй удар ножа раскрыл труп животного от задних ног до грудной кости. Пот и моча, пот и испражнения. Груды скрученных спиралью розовых кишок, розовых и серых. Реймонд плакал, боясь того, что мать обнаружит все это и отругает его. Он не знал, как это случилось, он не делал этого нарочно, честное слово, он не собирался пачкать всю кровать. Он потрогал себя между ног Последний раз, когда он видел Сару, она стояла на коленях и плакала. Глупая сука! Она этого заслуживает, должна была слушать, делать то, что он говорил. Он чувствовал, что член начинает твердеть в его руке. Внутренности съезжали по желобу из нержавеющей стали, скатывались вниз. Вчера вечером передавали в новостях, что поймали того типа, который убил девочку, за которой он так любил наблюдать. Она бросала ему мяч, они догоняли друг друга. Она улыбалась ему через дорогу. «Рей-о! Рей-о! Рей-о! Рей-о!» Она быстро-быстро перебирала ногами под своей маленькой юбочкой. Когда он отпускал ее, что он делал? Реймонд натянул простыню поверх своей головы и закрыл глаза. Сладковатая вонь. Он плюнул на свою ладонь и снова поднес ее к своему члену.
Резник вернулся в участок под вечер. Миллингтон поднял на него взгляд с места, где он сидел, и медленно покачал головой.
– Адвокат Шепперда звонил снова, – сообщила Линн Келлог. – Он пытался связаться с женой Шепперда. Никто не взял трубку, и никто не подошел к двери и не открыл ее.
– Достаньте ключи, – сказал Резник.
Она, как обычно, пропылесосила дом, вытерла пыль с вещей. Правда, она делала все это позднее, чем обычно, но тем не менее все было сделано как надо. Она сама приготовила свой обычный напиток, который выпивала, прежде чем отправляться спать, сполоснула кастрюлю и чашку и поставила их на край с тем, чтобы они просохли. Она наполнила водой стакан и медленно поднялась по лестнице в спальню.
На тумбочке стояли два пустых флакончика из-под лекарств.
Линн посмотрела на Резника и, не говоря ни слова, вновь спустилась вниз, чтобы позвонить по телефону.
Она не оставила записки. Вместо этого на соседней подушке, где обычно покоилась голова ее мужа, теперь лежал желтый бумажник. В нем находилась последняя партия фотографий, которые делал Стивен Шепперд. Самые поздние были сняты почти точно неделю тому назад. Они были не очень резкими, но на них легко было различить Эмили с ее кукольной коляской, машущую рукой с площадки перед домом.
– 49 —
Сержант-детектив, который встретил Резника в аэропорту, был полный и лысый мужчина, облаченный в утепленную лыжную куртку темно-зеленого цвета, брюки из плотной хлопчатобумажной ткани и белые с черным кроссовки.
– Как долетели? Хорошо? – спросил он, не удосуживая себя тем, чтобы открыть дверцу автомашины.
– Быстро, – ответил Резник.
Весь остальной путь они проделали молча. Дом стоял за границей деревни, высоко на плоскогорье.
– Высадите меня здесь, – попросил Резник.
– Я довезу вас прямо до…
– Здесь. И подождите.
Засунув руки в карманы, он пошел мимо низких стен из камня и массивных темных кустов рододендронов с темно-зелеными листьями. То тут, то там, несмотря на туман, можно было видеть море. Где-то, в глубине тумана, скрывалась Ирландия. Дом был построен из серого, как сталь, камня. Башенки смотрели в плоское серое небо. Это было чье-то представление о старинном замке. Почти в самом конце большого спускающегося книзу сада стоял, опираясь на трость, Джеффри Моррисон в толстом свитере от «Арана» и зеленых вельветовых брюках. Он говорил по радиотелефону. Его жена Клер находилась выше, около оранжереи, в теплом рабочем костюме. Она склонилась, чтобы подвязать молодые побеги на кустах малины. Между ними, надув щеки и раскрасневшись от ветра, усердно раскачивала себя вниз-вверх их племянница Эмили на ярко-зеленых металлических качелях.
«Счастливая семья», – подумал Резник.
Джеффри Моррисон прервал свой разговор. До этого он видел Резника только один раз, но этого оказалось достаточно, чтобы он сразу узнал его. В каком-то уголке мозга ни на мгновение не исчезала мысль, что Эмили могут найти. Он все время ждал, что вот-вот Резник выйдет из-за угла, пройдет через ворота. Резник или другой полицейский.
– Как вы узнали? – спросил Моррисон.
– Здравствуйте, – сказал Резник. – Вот что вам надо сделать, вам и вашей жене. Подготовьте Эмили. Никаких фокусов. Я не знаю, что вы сказали Эмили, но все, что она должна знать теперь, – что каникулы окончились и что мать и отец приезжают, чтобы забрать ее домой. Они прилетят сюда следующим рейсом, и она должна быть готова ехать домой. Ясно?
Моррисону хотелось сказать по крайней мере полсотни разных слов, но он не сказал ни одного.
– Телефон! – Резник протянул руку.
Моррисон передал ему трубку и повернулся в сторону жены, которая медленно шла ему навстречу, ведя за руку Эмили.
Всего было пять фотографий Эмили, которые Стивен Шепперд снял, когда пробегал мимо дома Моррисонов во второй половине воскресного дня и чуть не столкнулся с Вивьен Натансон. На одной из них можно было разглядеть только поднятую руку малышки Эмили Моррисон. На этом же снимке почти у самой рамки, отчетливо был виден номер автомобиля «форд-орион», о котором до этого не было ничего известно. Проверка через компьютер показала, что это арендованный автомобиль из бирмингемского аэропорта, то есть на расстоянии полутора часов езды. Остальные подробности можно было получить без особого труда.
Джеффри Моррисон сидел в одном из своих кожаных кресел и дожидался прибытия брата и невестки. Эмили была наверху с Клер. Укладывала свои вещи. Она была возбуждена. Неоднократно раздавался смех, доносившийся и до комнаты внизу, в которой царила тишина. Эта комната по своей форме напоминала букву «Г». Одна ее стена была с двойными стеклами в окнах и через сад обращена к морю.
– Он неудачник, – заявил Джеффри о своем брате. – Майкл всегда был неудачником. Женитьба разлетелась в пух и прах. Диана, по-видимому, проведет оставшуюся ей жизнь, периодически находясь в доме для умалишенных, все шансы, что он когда-либо сделает карьеру, вылетели в трубу. Не может удержать абсолютно ничего, ведет себя как последний недотепа. Зачем, например, ему понадобилось взять и жениться на каком-то ребенке, вдвое моложе себя? Потому что никто другой не окажет ему уважения ни на грош. Бедная, несчастная Лоррейн, она не знает ничего лучшего, но, помяните мои слова, она узнает, если уже не успела узнать.
Он никак не реагировал на осуждающий взгляд Резника и вновь наполнил свой стакан коньяком.
– Вы представляете, сколько стоит место, такое, как это? Только содержать его стоит значительно больше, чем жалкий маленький домик Майкла. За свою жизнь я сделал два состояния, понимаете, два. А что может показать он? Мой замечательный братец? Я просил, умолял его: пойдем со мной, мы двое вместе. – Это семья. Но он не слушал, не хочет, черт возьми, слушать. Мальчик с голубыми глазами. И кто он сейчас? Никто!
– Не совсем, – заявила Клер Моррисон от двери. В одной руке она держала новый чемодан, а в другой руку Эмили. – Не совсем тан.
Джеффри проглотил свой коньяк и свирепо посмотрел на нее.
– Вы не могли иметь детей… – сказал Резник.
– Смешно, не правда ли? – Клер сжала руку Эмили. – Все остальное можно приобрести за деньги. О, мы консультировались, проходили лечение, делали гормональные инъекции. А вот Майкл и Диана, на полпути в сумасшедший дом и один шаг до могилы нищего…
– Ради Бога, закрой рот, – оборвал жену Джеффри.
– Удача! – продолжала Клер. – Забеременела с первого раза.
– Заткнись! – угрожающе заявил Джеффри, встав впереди стула.
– Конечно, мы могли кого-нибудь усыновить. Боже мой, мы могли купить ребенка. Но нет, это все не подходит для Джеффри. Это не была бы семья. И, хотя бедный Майкл, по-видимому, ни на что путное не способен, казалось, что на него можно было положиться, как на источник спермы…
Джеффри бросился на нее, но Резник захватил его руну и отвел назад. А Клер и не думала отступать.
– Я сказал тебе… – начал Джеффри, но он уже растерял свой пыл.
– Джеффри, – сказала Клер, – ты указываешь мне в последний раз! Пойдем, дорогая девочка, выйдем на дорогу и посмотрим, сможем ли мы заметить автомобиль твоих папы и мамы. – И она вывела Эмили из комнаты.
Резник отпустил Джеффри, и тот свалился на свой стул, словно начавший спускать воздух вчера надутый резиновый шарик.
– Я не знаю, – произнес он, – неужели вы действительно считали, что сможете проделать все это и долго продержаться? Или деньги ослепили вас настолько, что вы стали считать, что можете делать все, чего бы вы ни захотели? Захотелось, и забрали ребенка, как забрали бы все другое, и пусть катятся ко всем чертям какие-то устои? Вы готовы на что угодно, чтобы преподать Майклу урок, хоть как-то отомстить ему.
Моррисон не смотрел на него, но инспектор знал, что он внимательно слушает.
– Возникало ли у вас в голове хотя бы самое отдаленное представление о том количестве незаслуженной боли, за которую вы несете полную ответственность?
Резник придвинулся к нему плотнее, желая, чтобы Моррисон хотя бы на мгновение посмотрел ему в лицо.
– Джеффри Моррисон, – заявил Резник, – я арестую вас в связи с похищением Эмили Моррисон. Я должен предупредить вас, что вы не обязаны говорить сейчас что-либо, но, если вы решите сделать это, все, что бы вы ни сказали, будет записано и может быть использовано против вас.
Стоя около дома, Резник смотрел, как Эмили, держась за руку Клер Моррисон, стояла в конце дорожки, дожидаясь своих родителей. На сереющем небе быстро проносились облака. Когда Клер наклонилась к ней и показала вдаль, Эмили запрыгала от радости и побежала навстречу приближающемуся автомобилю. В морозном воздухе раздались возбужденные голоса.
– Как долетели? Хорошо? – спросил он, не удосуживая себя тем, чтобы открыть дверцу автомашины.
– Быстро, – ответил Резник.
Весь остальной путь они проделали молча. Дом стоял за границей деревни, высоко на плоскогорье.
– Высадите меня здесь, – попросил Резник.
– Я довезу вас прямо до…
– Здесь. И подождите.
Засунув руки в карманы, он пошел мимо низких стен из камня и массивных темных кустов рододендронов с темно-зелеными листьями. То тут, то там, несмотря на туман, можно было видеть море. Где-то, в глубине тумана, скрывалась Ирландия. Дом был построен из серого, как сталь, камня. Башенки смотрели в плоское серое небо. Это было чье-то представление о старинном замке. Почти в самом конце большого спускающегося книзу сада стоял, опираясь на трость, Джеффри Моррисон в толстом свитере от «Арана» и зеленых вельветовых брюках. Он говорил по радиотелефону. Его жена Клер находилась выше, около оранжереи, в теплом рабочем костюме. Она склонилась, чтобы подвязать молодые побеги на кустах малины. Между ними, надув щеки и раскрасневшись от ветра, усердно раскачивала себя вниз-вверх их племянница Эмили на ярко-зеленых металлических качелях.
«Счастливая семья», – подумал Резник.
Джеффри Моррисон прервал свой разговор. До этого он видел Резника только один раз, но этого оказалось достаточно, чтобы он сразу узнал его. В каком-то уголке мозга ни на мгновение не исчезала мысль, что Эмили могут найти. Он все время ждал, что вот-вот Резник выйдет из-за угла, пройдет через ворота. Резник или другой полицейский.
– Как вы узнали? – спросил Моррисон.
– Здравствуйте, – сказал Резник. – Вот что вам надо сделать, вам и вашей жене. Подготовьте Эмили. Никаких фокусов. Я не знаю, что вы сказали Эмили, но все, что она должна знать теперь, – что каникулы окончились и что мать и отец приезжают, чтобы забрать ее домой. Они прилетят сюда следующим рейсом, и она должна быть готова ехать домой. Ясно?
Моррисону хотелось сказать по крайней мере полсотни разных слов, но он не сказал ни одного.
– Телефон! – Резник протянул руку.
Моррисон передал ему трубку и повернулся в сторону жены, которая медленно шла ему навстречу, ведя за руку Эмили.
Всего было пять фотографий Эмили, которые Стивен Шепперд снял, когда пробегал мимо дома Моррисонов во второй половине воскресного дня и чуть не столкнулся с Вивьен Натансон. На одной из них можно было разглядеть только поднятую руку малышки Эмили Моррисон. На этом же снимке почти у самой рамки, отчетливо был виден номер автомобиля «форд-орион», о котором до этого не было ничего известно. Проверка через компьютер показала, что это арендованный автомобиль из бирмингемского аэропорта, то есть на расстоянии полутора часов езды. Остальные подробности можно было получить без особого труда.
Джеффри Моррисон сидел в одном из своих кожаных кресел и дожидался прибытия брата и невестки. Эмили была наверху с Клер. Укладывала свои вещи. Она была возбуждена. Неоднократно раздавался смех, доносившийся и до комнаты внизу, в которой царила тишина. Эта комната по своей форме напоминала букву «Г». Одна ее стена была с двойными стеклами в окнах и через сад обращена к морю.
– Он неудачник, – заявил Джеффри о своем брате. – Майкл всегда был неудачником. Женитьба разлетелась в пух и прах. Диана, по-видимому, проведет оставшуюся ей жизнь, периодически находясь в доме для умалишенных, все шансы, что он когда-либо сделает карьеру, вылетели в трубу. Не может удержать абсолютно ничего, ведет себя как последний недотепа. Зачем, например, ему понадобилось взять и жениться на каком-то ребенке, вдвое моложе себя? Потому что никто другой не окажет ему уважения ни на грош. Бедная, несчастная Лоррейн, она не знает ничего лучшего, но, помяните мои слова, она узнает, если уже не успела узнать.
Он никак не реагировал на осуждающий взгляд Резника и вновь наполнил свой стакан коньяком.
– Вы представляете, сколько стоит место, такое, как это? Только содержать его стоит значительно больше, чем жалкий маленький домик Майкла. За свою жизнь я сделал два состояния, понимаете, два. А что может показать он? Мой замечательный братец? Я просил, умолял его: пойдем со мной, мы двое вместе. – Это семья. Но он не слушал, не хочет, черт возьми, слушать. Мальчик с голубыми глазами. И кто он сейчас? Никто!
– Не совсем, – заявила Клер Моррисон от двери. В одной руке она держала новый чемодан, а в другой руку Эмили. – Не совсем тан.
Джеффри проглотил свой коньяк и свирепо посмотрел на нее.
– Вы не могли иметь детей… – сказал Резник.
– Смешно, не правда ли? – Клер сжала руку Эмили. – Все остальное можно приобрести за деньги. О, мы консультировались, проходили лечение, делали гормональные инъекции. А вот Майкл и Диана, на полпути в сумасшедший дом и один шаг до могилы нищего…
– Ради Бога, закрой рот, – оборвал жену Джеффри.
– Удача! – продолжала Клер. – Забеременела с первого раза.
– Заткнись! – угрожающе заявил Джеффри, встав впереди стула.
– Конечно, мы могли кого-нибудь усыновить. Боже мой, мы могли купить ребенка. Но нет, это все не подходит для Джеффри. Это не была бы семья. И, хотя бедный Майкл, по-видимому, ни на что путное не способен, казалось, что на него можно было положиться, как на источник спермы…
Джеффри бросился на нее, но Резник захватил его руну и отвел назад. А Клер и не думала отступать.
– Я сказал тебе… – начал Джеффри, но он уже растерял свой пыл.
– Джеффри, – сказала Клер, – ты указываешь мне в последний раз! Пойдем, дорогая девочка, выйдем на дорогу и посмотрим, сможем ли мы заметить автомобиль твоих папы и мамы. – И она вывела Эмили из комнаты.
Резник отпустил Джеффри, и тот свалился на свой стул, словно начавший спускать воздух вчера надутый резиновый шарик.
– Я не знаю, – произнес он, – неужели вы действительно считали, что сможете проделать все это и долго продержаться? Или деньги ослепили вас настолько, что вы стали считать, что можете делать все, чего бы вы ни захотели? Захотелось, и забрали ребенка, как забрали бы все другое, и пусть катятся ко всем чертям какие-то устои? Вы готовы на что угодно, чтобы преподать Майклу урок, хоть как-то отомстить ему.
Моррисон не смотрел на него, но инспектор знал, что он внимательно слушает.
– Возникало ли у вас в голове хотя бы самое отдаленное представление о том количестве незаслуженной боли, за которую вы несете полную ответственность?
Резник придвинулся к нему плотнее, желая, чтобы Моррисон хотя бы на мгновение посмотрел ему в лицо.
– Джеффри Моррисон, – заявил Резник, – я арестую вас в связи с похищением Эмили Моррисон. Я должен предупредить вас, что вы не обязаны говорить сейчас что-либо, но, если вы решите сделать это, все, что бы вы ни сказали, будет записано и может быть использовано против вас.
Стоя около дома, Резник смотрел, как Эмили, держась за руку Клер Моррисон, стояла в конце дорожки, дожидаясь своих родителей. На сереющем небе быстро проносились облака. Когда Клер наклонилась к ней и показала вдаль, Эмили запрыгала от радости и побежала навстречу приближающемуся автомобилю. В морозном воздухе раздались возбужденные голоса.