Все в комнате было пропитано духом шестидесятых. На полу вдоль дальней стены под окном — кусок пенопласта, прикрытый индийским покрывалом. На окне бамбуковая солнцезащитная циновка. Ветхий плетеный стул в углу, по обеим стенам двухрядные самодельные стеллажи; на большом плоском, выкрашенном голубой эмалевой краской чемодане стереопроигрыватель с магнитофоном. Вот и вся обстановка, да на стене большой черно-белый плакат, скорее всего заповедь какого-нибудь гуру.
   Мальчик прошел вперед и плюхнулся на плетеный стул. Филип, не испытывая желания опускаться на тоненький пенопластовый мат, остался стоять. Чуть погодя в комнату вошла Джанет. Ее темные волосы оказались теперь коротко пострижены, лицо погрубело за годы. Одеяние типа сари, все в коричневых разводах, будто заляпанное пятнами кофе.
   — Поди, Каралла, поиграй! — сказала она.
   Мальчик поднялся и вышел. Джанет улыбнулась, и Филип с изумлением заметил металлические пластинки у нее на зубах. Неужто женщине при таком нищенском, цыганском образе жизни может прийти в голову исправлять прикус?
   — Ты неплохо сохранился, — сказала Джанет. Легко и непринужденно она опустилась на пол, расположившись в позе лотоса; подняла взгляд на Филипа. Тот присел на плетеный стул.
   — Спорим, ты бросила курить? — с улыбкой сказал он. Джанет усмехнулась, блеснув металлом. Поднялась так же легко, как села, выскользнула из комнаты. Вернулась, неся в руках простую матовую плошку. Поставила у ножки стула и снова опустилась на пол неподалеку. Оба молчали. Филип курил, Джанет не сводила с него глаз.
   — Да что ты меня так пристально разглядываешь? — не выдержал он.
   — Прости! Столько лет не видались… Прямо как призрак из прошлого… Я для тебя тоже, да?
   — Угу, и уже не первый! — кивнул Филип.
   — Ты что… и Хезер видел? — спросила Джанет.
   — Позавчера. В Нью-Йорке.
   — В Нью-Йорке… — задумчиво повторила Джанет. — Может, она завязала с ними?
   — С кем? — спросил Филип.
   — С «Крестовым походом». Ошиваются тут, в Торонто, фундаменталисты[9], и не только тут. Вроде местных стражей порядка, «комитетов бдительности»[10]
   . Из «дважды рожденных»[11].
   — Что же, Хезер теперь с ними? Джанет развела руками.
   — Это целая история…
   — А я не тороплюсь, — сказал Филип.
   — Так ты ее ищешь?
   — Ищу, угадала. Хезер исчезла при очень странных обстоятельствах. Я беспокоюсь за ее жизнь.
   — А не ее отец тебя подослал? Филип рассмеялся, загасил окурок.
   — Скажешь тоже! Видал я его, старик ведет себя так, будто Хезер не дочь ему вовсе.
   — А сам, между прочим, повсюду своих шпионов разослал, когда она бросила своих монахинь и явилась сюда из Мексики. — Джанет тряхнула головой. — Я прямо отпала, открываю дверь, а передо мной эти жлобы при полном параде. Закачаешься!
   Только теперь Филип понял, отчего ему с Джанет так неловко. Она говорила на старом, уже почти забытом жаргоне шестидесятых; то же он отметил и у Хезер позавчера. Словно они обе выпали из хода времени, а потом шагнули обратно.
   — Ну и что ты им? — спросил Филип.
   — А что я! — тряхнула головой Джанет. — Папаша немало ей крови попортил. К тому времени она уже слиняла.
   — С этими, из «Крестового похода»?
   — Ну да… — Тут Джанет с подозрительностью посмотрела на Филипа. — Может, я и тебе зря рассказываю? Может, и ты станешь ей лезть в печенки? Или я совсем чокнулась…
   — Чокнулась, — подтвердил Филип. — Я боюсь, она попала в беду.
   — Кончай, не может быть, чтоб столько лет, а ты все так же влюблен!
   — Ты с ней виделась недавно, скажи, она забыла меня или нет?
   — Говорила, ты ее несчастье до самой могилы, — невесело улыбнулась Джанет. — Помню, какие вы были в Париже. Все никак я не могла поверить, что это серьезно. После мы с ней отправились в Индию, на попутках. Случалось, конечно, она… сам знаешь, бывала с тем, с другим, но все твердила, что не то, не как с тобой. Вспоминала часто вашу необыкновенную любовь. Может, так оно и есть?
   — Так оно и есть, — отозвался Филип. — Должно быть, потому и пришел к тебе, что не могу ее забыть… Джанет рассмеялась.
   — У нее по-другому… Говорила, что должна бежать от тебя. И бегала, столько лет…
   — А почему, объясняла? — спросил Филип, понимая, что уводит разговор от цели, но не в силах побороть желание подробней узнать, как жила Хезер все эти годы.
   — Вина, — просто ответила Джанет. — Вечное чувство вины. Сколько мы с ней ни путешествовали, все оно ей не давало покоя. Вина перед миром, перед самой собой, вина в том, что бросила тебя, что изменяла. Даже меня этим заразила… В Калькутте я чуть было вслед за ней к монашкам не подалась. Хезер почти уговорила.
   — Но все-таки не подалась? Джанет рассмеялась.
   — Перед Калькуттой мы какое-то время застряли в Катманду. Хезер подыскала квартирку на Фрик-стрит; что-что, а внедряться она умела. В общем, оказался там малый, звали Майкл, курил гашиш и занимался созерцанием. Это тебе не шутка, унция гашиша в день на высоте тысяча триста над уровнем моря! Словом, и мы пристрастились. Только в Калькутте я поняла, что беременна. Мать Тереза дама без условностей, но беременных в послушницы не брала. Пришлось отправиться в Австралию. Там и родила Караллу. А Хезер осталась в Калькутте.
   — И до самого дня, как она приехала сюда, вы не встречались? — спросил Филип.
   — Нет. Но когда здесь появилась она, сама не своя…
   — С чего это?
   — Много причин. Католики, кажется, называют это кризис веры. Кто его знает… Хезер все металась, принимать обет, не принимать. Вот-вот посвящение, а она вся в страхе. Будто спала, спала, пора проснуться, а не хочется…
   — Как это?
   — Трудно объяснить, это надо было видеть… То была у нее мать Тереза вроде подпорки, что ли, а то вдруг подпорка словно и не нужна.
   — Ну и порвала бы раз и навсегда!
   — Раз и навсегда! — усмехнулась Джалет. — После восьми лет при монастыре! Ей и раньше к жизни не слишком удавалось приспособиться: а уж после монашеского затворничества тем более. Боялась. Словом, ей страшно было подумать, чтоб вернуться…
   — И она приехала к тебе… Джанет кивнула.
   — Я ее позвала. Если надумает вернуться, пусть сперва у меня поживет. И месяцев через пять после того, как она звонила, Хезер приезжает ко мне. Говорит, что с орденом покончено, что ей надоело, как вьючное животное, спину гнуть. Смотрю, рясу уже не носит. Конец.
   — А дальше?
   Джанет опасливо взглянула на него.
   — Ты ее отцу не донесешь?
   — Нет.
   — Ладно…
   Она поднялась, подошла к стеллажу с книгами. Вытащила какую-то брошюрку, вставленную меж двух дешевых книжонок о йоге, протянула Филипу. Свернутый пополам продолговатый лист бумаги. На лицевой стороне цветное фото: сверкающий меч, воздетый рукой в кольчужной перчатке. Явно из нержавеющей стали. На развороте короткое воззвание:
ГРЯДЕТ ДЕСЯТЫЙ КРЕСТОВЫЙ ПОХОД, И МЫ ПРИЗЫВАЕМ ТЕБЯ В НАШИ РЯДЫ.
 
   История знает девять крестовых походов. Наш — десятый. Десятый крестовый поход явится самым тяжким и самым опасным.
   Да что там говорить, он станет величайшим, дерзновенным подвигом.
   Он начинается здесь, не медли! Против чего идем мы на битву?
   Против наркотиков, пьянства, разврата, насилия, преступности в городах, против бесчинства власть имущих. И мы победим, если ты поможешь нам.
   Если хочешь подробней узнать о Десятом Крестовом, спроси того, кто вручил тебе это воззвание, или заходи к нам, на «круглый стол» нашего сообщества.
   Если считаешь, что сможешь нам помочь в Решающем Бою, торопись вступить в наши ряды!
   Внизу значился адрес в Торонто, номер телефона. Судя по печати, текст воззвания универсален, рассчитан на распространение в широком масштабе — адреса к нему подпечатывались. Филип взглянул на оборот. Маленькая печать с гербом Соединенных Штатов.
   — Вроде относительно безобидная штука… — проговорил он. — Ну а что же все-таки это, «Десятый крестовый поход»?
   — На улицу выйди, сразу на них наткнешься! Распространяют брошюрки, деньги выпрашивают. Ясно, что за публика? В метро группками дежурят, по кварталам рыщут…
   — И у нас в Нью-Йорке есть нечто подобное, «ангелы-хранители». Правда, ничего религиозного…
   — Так и эти не сразу о религии заговаривают, только со второго, с третьего захода! — отозвалась Джанет. — Если судить по рассказам Хезер. Смесь «дважды рожденных» с «фанатами Иисуса». У них и форма особая.
   — Синяя плиссированная юбка и белая блузка? — вырвалось у Филиппа: так была одета Хезер. Джанет кивнула.
   — А у мужчин синие брюки, белая рубаха. И еще куртки носят с особым гербом. Крест, перечеркнутый буквой «икс». Должно быть, означает римское «десять» — «десятый».
   — И часто Хезер посещала их сборища? — спросил Филип.
   — У нас в Торонто бывала трижды. Раз как-то на неделю уехала в одно укромное место, на озеро Ниписсинг. Там у них семинар какой-то проходил. Вернувшись, объявила, что забирает вещи, правда, еще пару дней прожила, все убеждала меня тоже вступить.
   — Ее отец сказал, что высылал ей деньги.
   — Верно. Она как раз ждала перевода.
   — А почему вдруг вступила, не говорила? — спросил Филип. — Странно как-то, из монастыря ведь она ушла?
   — Говорила, что «Десятый крестовый» хочет на деле изменить порядок вещей. Мать Тереза, как она выразилась, дует на рану, а «Десятый крестовый» орудует скальпелем.
   — Дурь какая-то… — пробормотал Филип, вертя перед глазами листок.
   — То-то и оно, — согласилась Джанет. — Что и настораживает. Пока жила у меня, Хезер была явно не в себе. Все решала, стоит — не стоит встретиться с тобой, с отцом. Когда она вернулась с того семинара, я и спрашиваю: что решила? А она отвечает — мол, «Десятый крестовый» призывает всех своих порвать с прошлым, особенно с любовными связями, дескать, такие особи опасны. Вот что ее терзало.
   — Думаешь, ее одурманили? — спросил Филип. Он ясно понимал, как Хезер там, в Нью-Йорке, то и дело впадала в какой-то транс, словно брела в тумане, продираясь сквозь сон.
   — Вот именно! — подхватила Джанет. — С ней что-то сделалось…
   — А давно она отсюда уехала? Джанет помолчала, прикидывая.
   — Месяца полтора, а может, два назад, точно не помню.
   — И с тех пор никаких вестей?
   Джанет покачала головой.
   — Я пыталась звонить по телефону, указанному в листовке, мне сказали, что понятия не имеют, где она может быть.
   — Сдается мне, первым долгом надо разобраться, что это за публика, — сказал Филип, помахивая листовкой. — Можно, я возьму?
   — Бери, — сказала Джанет. — Только не думаю, чтобы Хезер оказалась тут.
   — Это почему же?
   Джанет встала, подошла к тому самому стеллажу, откуда извлекла листовку. Прошлась пальцами по стопке каких-то бумажек, перетянутых аптекарской резинкой, вытянула одну. Подошла к Филипу, протянула. Это оказался междугородный телефонный счет. Там значились три звонка — два с бостонским номером, третий — из города Баррингтон, штат Нью-Йорк.
   — Нью-йоркский номер, — сказала Джанет, снова опускаясь на пол. — Недели через две после отъезда Хезер вызвала меня по телефону, за мой счет. Говорила как-то странно, еле шевелила языком. Я пыталась убедить ее вернуться, но она бормотала только, будто ей выпало идти по стопам Иисуса, что-то в этом духе. Плела какую-то околесицу…
   — Как ты думаешь, откуда возник этот Баррингтон?
   — Я и слыхом не слыхала о таком городишке, пока этот счет не пришел!
   — Запишу-ка я себе номер! — сказал Филип, рассматривая квитанцию.
   Снова Джанет поднялась, Филип вслед за ней. Джанет нашла карандаш, листок бумаги. Филип списал номер, вернул ей карандаш.
   — Теперь я, пожалуй, пойду, — сказал он. Джанет потянулась, ласково коснулась его плеча.
   — Желаю тебе найти ее! Глупо, конечно, только ей, кроме нас тобой, полагаться не на кого.
   — Разве что на «Десятый крестовый»! — отозвался Филип. Наклонился, нежно чмокнул Джанет в щеку. Повернулся и вышел, оставив ее одну в комнате. Джанет стояла посреди комнаты; упавший ей на лицо из окна неяркий лучик раннего солнца придавал ей странное сходство с образом скорбящей богоматери.

Глава 5

   Как выяснилось, городок Баррингтон в штате Нью-Йорк насчитывает тысячи четыре населения, расположен в районе Озер-Пальцев[12], и от Буффало до него на восток примерно пять часов езды. Это милях в пяти от озера Коунсес, одного из крупных здешних озер, но от взоров горожан его скрывают густо поросшие лесом холмы.
   Городок появился в точке пересечения двух крупных магистралей. Одна шла с севера на юг, соединяя Рочестер с Корнингом, родиной известных стекольных заводов, другая — с востока на запад, от Сиракьюз до Буффало. Вдоль обеих магистралей дома сплошь кирпичные, боковые же улочки глядели редкими деревянными домишками, которые, судя по облупившейся краске и тесовым, местами дырявым крышам, знавали лучшие времена. В самом центре города посреди скверика на площади стоял шест, наподобие радиомачты, на нем развевался внушительных размеров американский государственный флаг. На небольшом металлическом щитке, прибитом к подножию шеста, значилось, что флаг в городке был поднят в день захвата иранскими властями американских граждан в качестве заложников и что в лучах двенадцати прожекторов этот флаг реял на мачте все те тревожные дни и ночи напролет. Ниже красными, белыми и синими буквами выведен девиз городка: БАРРИНГТОН — ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ АМЕРИКА, И ОН ГОРДИТСЯ ЭТИМ!
   Проехавшись по двум основным улицам захолустного городка, Филип отыскал наконец единственное заведение, работающее по воскресеньям, — «Бар и гриль Тоби». В окне вспыхивала и гасла голубоватая реклама «Пиво Дженеси». Оставив у входа взятую напрокат машину, Филип вошел в полумрак.
   Вдоль стены одна за другой уходили во тьму девять кабинок, напротив стойка. Внутри никого, кроме человечка с цыплячьей шейкой в замызганном белом пиджачке: он сидел на высоком табурете возле кассы и читал журнал «Нью-Йорк». Филип подсел. Порывшись в кармане, извлек пачку сигарет, закурил. Только тут человечек оторвался от чтения.
   — Пустой журнал! — бросил он вместо приветствия. — Рестораны да театры! Можно подумать, людям больше делать нечего…
   — Да ну его, Нью-Йорк, сумасшедший дом! — подхватил Филип.
   Человечек насупился.
   — Сам-то из Нью-Йорка?
   — И да и нет… — Филип медленно затянулся. — Родился в Орегоне, переехал в Сиэтл, учился в Сан-Диего. А после — где только не был…
   — Стало быть, с западного побережья, — выдавил человечек, кинув на Филипа острый взгляд. — В армии служил?
   Вспомнив про государственный флаг на мачте, Филип помахал рукой с увечным мизинцем.
   — Два года во Вьетнаме…
   Человечек с цыплячьей шейкой понимающе кивнул.
   — Кофе желаешь? Кухня не работает, но кофе приготовить могу.
   — С удовольствием, — сказал Филип.
   Человечек скользнул с табурета, выдоил в две чашечки кофе из автомата «Кори», поставил одну перед Филипом. Порылся в карманах грязного пиджака, нашел одну-единственную сигарету. Щелкнул старой зажигалкой, снова взгромоздился на табурет, с клацаньем выдвинул ящик допотопного кассового аппарата, чтоб стряхивать пепел. Филип сдернул верхушку у чашечки с порошковыми сливками, забелил кофе. Отхлебнул, оценивающе кивнул.
   Хозяин был явно польщен.
   — Надо было тебе в Канаду смыться, — сказал он после паузы.
   — Не понимаю?.. — выгнул бровь Филип.
   Отпихнув сигарету в угол рта, человечек шепеляво пояснил:
   — Чтоб не загребли! Надо идиотом быть или психом, чтоб на целых два года загреметь во Вьетнам!
   — Что такое? Или вы не патриот своего городка? — насмешливо воскликнул Филип. — Разве флаг у вас на мачте не отражает образ здешнего мышления?
   — А мне плевать на их мышление! — крякнул человечек. — Я не хуже их патриот. На второй мировой воевал и в Корее. Во время второй мировой хоть знали, за что бьемся. В корейскую войну ввязались по глупости. Ну а Вьетнам — ясное дело, бред, да и только! Два моих сына там остались. Обоих поубивало детей! Бах — один, следом бах — другой… И месяца не прошло. Два цинковых гроба, две похоронные процессии по главной улице Баррингтона, кругом ветераны в своих шапчонках. Тьфу!..
   — Простите…
   Человек пожал плечами. Вынул изо рта сигарету только, чтоб отхлебнуть кофе, и тут же снова воткнул сбоку.
   — Много воды утекло. Быть бы мне похитрей, велел бы им сложить манатки да в Торонто, но я этого не сделал, так оно в нашем мире все устроено…
   Он умолк. Спросил после паузы:
   — А тебя чего к нам занесло в воскресенье? На туриста вроде не похож.
   — Я не турист, — Филип помолчал, прикидывая, что сказать. — Женщину одну ищу. Передали, она в Баррингтоне. Человек ухмыльнулся.
   — Как звать? Гости к нам редко жалуют, может, я и знаю…
   — По имени вряд ли… — сказал Филип. — Но мне говорили, она вроде в синей плиссированной юбке, белой блузке; как юбка, синий пиджак. Интересная, блондинка, волосы вьются. Около тридцати.
   — Ты случаем не полицейская ищейка? — гася сигарету в кофейную гущу, спросил хозяин бара.
   — Нет! — мотнул головой Филип.
   — А может, детектив какой? — не отставал тот.
   — Да с чего ты взял? — вскинулся Филип. Человек хмыкнул.
   — Не первый ты, вот что! — загадочно произнес он.
   — Не понял?
   Хозяин пожал плечами.
   — Ну как же… юбка… блузка… Синее с белым… Женщина, какую ищешь. Она, верно, у этих, у монахов…
   — У монахов?
   Рот человечка растянулся в кривой усмешке.
   — Там раньше мужской монастырь был, иезуитский. Обитель уединения, или как там у них… А года два назад его откупили эти «фанаты Христа».
   — «Фанаты Христа»?
   Хозяин кивнул. Пошарил в кармане, ища сигарету; не нашел. Филип протянул ему пачку.
   — Называют себя «Десятый крестовый поход», — продолжал человечек. — Мотаются то в город, то из города в синих автофургонах, «эконолайнах». Хорошо еще не суются со всякой своей поганью…
   — Какой такой поганью?
   — Да пес их знает! — усмехнулся человечек, щурясь от дыма. — Ясно одно, у нас ни к кому не суются. Просто деньги собирают, то да се… — Он покачал головой. — В наших краях, на озерах, у них этот номер не пройдет. Тут за последнюю сотню лет каких только святош не перебывало, всем глаза намозолили. Сперва мормоны. Отсюда Бригем Янг[13] родом, слыхал?
   — Нет, не слыхал, — Филипу не терпелось вернуться к разговору о «Крестовом», но он понимал, что придется дать возможность новому знакомому выговориться.
   — Ну вот… И Бригем Янг, и «джемаймианцы», и Хорейс Грили[14]. Весь этот сброд отсюда пошел. Притом заметь, задолго до того, как в здешних местах за виноделие взялись, стало быть, не от вина вся эта штука. Это надо, как к нам все такое липнет! В семидесятых даже «мунисты»[15] по новой объявились, правда, потом подались отсюда в Тэрритаун.
   — А те, из «Десятого крестового», вроде мунистов, что ли? — вставил Филип.
   — Кто их разберет! Может, и вроде. Теперь к нам то и дело частные сыщики наведываются. Ищут, кто из дому сбежал. Вот я и соображаю: значит, у этих «исходников» все шито-крыто. Про таких вроде у вас говорят, «не засвечиваются». В монастырь съезжаются на несколько дней, потом там подолгу никого. Только начинают синие «эконолайны» подруливать на заправку, так и знай: на побывку явились.
   — А где этот монастырь? — спросил Филип. Человечек помолчал, цыкая зубом.
   — Из города на восток, — наконец произнес он. — Шоссе-15 в сторону Ливонии. Недалеко. Не промахнешь, метрах в ста от дороги старое кирпичное здание. Лужайка у них, надо признать, исправно подстригается.
   Филип поднялся.
   — Спасибо! Сколько за кофе? Хозяин махнул рукой.
   — Нисколько! Тут в воскресный день словом не с кем обмолвиться. Я сигарету у тебя брал.
   Филип кивнул на прощанье, пошел к двери. Не успел переступить порог, его окликнул хозяин.
   — Эй, мистер! Филип обернулся.
   — Это самое… — Человечек запнулся, подбирая слова. — Бывают среди них… ну, по виду судя… Как бы это сказать… Глянешь, мороз по коже…
   — Опасно, хотите сказать? — улыбнулся Филип.
   Пожав плечами, хозяин снова взобрался на свой табурет.
   — Да вроде того…
   Филип поблагодарил кивком: вышел и снова очутился на пустынной улице. Солнце уже заметно клонилось к западу, тусклые золотые лучи догорали в непроницаемых стеклах витрин по одну сторону улицы. Противоположную уже покрыло густой тенью. Лесистые зеленые холмы за городом погружались во мрак. Филип взглянул на часы. Восемь. Времени достаточно, можно успеть проехаться к монастырю, а уж потом устраиваться на ночлег в каком-нибудь мотеле.
   Сев в машину, Филип развернулся и покатил из города на восток; череда кирпичных домов сменялась дачками и бензоколонками «Шеврон». Машина обогнула невысокий холм, и город почти скрылся сзади. Филип поглядывал то в правое, то в левое окошко, стараясь не пропустить монастырь. И наконец увидел: большое в колониальном стиле здание на склоне холма, вокруг аккуратно подстриженная лужайка тянется вниз до самого шоссе. Ни изгороди, ни стены, в окнах темно.
   Метрах в двухстах перед поворотом на шоссе, вьющемся по склону вверх к монастырю, Филип приметил закрытую заправочную станцию — ни рекламных табло, ни огней, единственная лампочка горит в телефонной будке у задней стены. Филипа осенило. Свернув с магистрали, он подъехал к колонке, выключил мотор. Вышел, направился к телефонной будке, на ходу шаря в кармане джинсов в поисках клочка бумаги с переписанным у Джанет баррингтонским номером. Рванул дверцу будки, вгляделся в номер, выбитый на исчерканном непристойностями корпусе автомата, сравнил с тем, что на бумажке. Тот самый.
   Филип вышел и, не сводя глаз с монастыря, двинулся через площадку мимо недействующих бензонасосов. Попытался собрать факты. Хезер связалась с «Крестовым походом» в Торонто, поехала к ним на семинар, пробыла там с неделю, вернулась, затем исчезла. Именно отсюда, из этого телефонного автомата, с этой заправочной станции в ста пятидесяти метрах от возможной штаб-квартиры «Десятого крестового» выдала тот странный звонок Джанет. Потом снова никаких вестей, и Хезер объявляется не ранее чем через месяц, на сей раз в Манхаттане, на чердаке у Филипа. До того наведавшись, если верить ее словам, к отцу в Вашингтон, хотя сам генерал это отрицает. Затем Филип получает удар по голове, и Хезер исчезает снова, оставив кровавый след на стене и массу неразрешимых вопросов.
   Филип стоял, в раздумье глядя на монастырь; вдруг на шоссе с противоположной от города стороны показался автомобиль — темно-зеленый «Триумф-7», едва видимый на фоне темной листвы. Уже порядком стемнело, пора бы зажигать огни, но цепочка фар вдоль обтекаемого клинообразного переда не светилась. Странно, спортивная гоночная машина тащится по шоссе еле-еле. Не сводя глаз с «триумфа», Филип инстинктивно присел за своим «фордом». Поравнявшись с поворотом к монастырю, «триумф» съехал на обочину. Жадно и напряженно вглядываясь в сгущающиеся сумерки, Филип разглядел четыре мусорных контейнера, черневших на обочине шоссе, ведущего к монастырю.
   Дверца машины открылась, показалась низкорослая фигура. Перебежав через дорогу, человек принялся, сбрасывая крышки с контейнеров, выволакивать зеленые пластиковые мешки с мусором. Опустошив мусорники, человек перетащил мешки через дорогу к машине, два запихнул в крохотный багажник, два закинул внутрь, на сиденье рядом с водительским. Проделав все это, человек бегом вернулся к контейнерам, закрыл крышки, снова ринулся к машине. Мгновение стояла тишина, потом раздался шум заводимого двигателя. «Триумф» поспешно развернулся и все так же, не зажигая фар, устремился в направлении, откуда возник.
   Удивленный Филип встал, глядя вслед удалявшейся спортивной машине. У него на глазах какой-то неизвестный непонятно зачем похитил мусор «Десятого крестового». Значит, не его одного интересует этот Баррингтонский монастырь! Филип немедля вскочил в свой «форд» и пустился вдогонку за удалявшимся «триумфом». В сгустившейся тьме он не зажигал фар, но вот преследуемый скрылся впереди за поворотом, только тогда Филип включил свет, а миновав поворот, убедился, что водитель спортивной машины сделал то же самое.
   Поотстав на километр-полтора, Филип с час ехал за «Триум-фом-7», сначала проехали спящий городок Ливония, потом повернули на юг, шоссе-15 привело к озеру Коунсес, к перекрестку с магистралью-390. Филип молил бога, чтоб «триумф» не свернул на эту магистраль, где ничего не стоило потерять его из вида. «Форду-фермонту» смешно тягаться на скоростном шоссе со спортивным «триумфом».