Хайнлайн Роберт Энсон. Если это будет продолжаться...

   - Куда ты ее дел? Кто был с тобой? Сдайся, спаси свою душу!
   Боль и беспомощность перед поглощающей темнотой.
   Я думаю, что потерял сознание.
   Кто-то с размаху бил открытой ладонью по рту.
   - Очнись, Джон Лайл, и сознайся! Тебя выдал Зебадия Джонс.
   Я ничего не ответил. Не было необходимости стимулировать оцепенение, которого я не мог стряхнуть с себя. Но слова были страшны, и мозг мой старался осмыслить их. Зеб, бедный Зеб! Старина Зеб! Бедняга Зеб! Неужели наши не успели создать преграду в его мозгу? Мне и в голову не пришло, что Зеб мог сознаться под пыткой. Я решил, что они умудрились вторгнуться в его подсознание. Умер ли он уже? Я понимал, что во все это втянул его я.
   Голова моя дернулась от нового удара.
   - Очнись! Слышишь меня? Джонс выдал твои грехи.
   - Выдал что? - пробормотал я.
   Великий инквизитор приказал помощникам отойти и наклонил надо мной обеспокоенное доброе лицо.
   - Милый сын мой, сделай это для господа... и для меня. Мы молодец, ты отважно пытался защитить своих товарищей, но они-то тебя предали, и твоя отвага уже никому на свете не нужна. Не надо уходить на тот свет с такой тяжестью. Сознайся, и пусть смерть возьмет тебя, прощенного.
   - Вы хотите убить меня?
   Он возмутился.
   - Я этого не говорил. Я знаю, что смерти ты не боишься. Но тебе следует бояться встречи с создателем, раз душа твоя так отягощена грехами. Открой, наконец, свое сердце и сознайся.
   Он отвернулся от меня и мягким нежным голосом приказал:
   - Продолжайте. Но этот раз механическое воздействие. Пока не стоит выжигать его мозг.
   Нет смысла рассказывать, что он имел в виду под механическим воздействием. Рассказ мой и так утомителен. Методы инквизитора немногим отличались от средневековых пыток, разве что он куда лучше знал человеческую анатомию и расположение нервных центров и, надо сказать, мастерски использовал свои знания... Сам инквизитор и его помощники вели себя так, будто не получали никакого садистского удовольствия от моих страданий. Это придавало их действиям холодную эффективность. Но давайте опустим детали.
   Сколько это длилось? Несколько раз я терял сознание, и помню только, как холодный поток воды снова и снова лился мне на лицо, приводя меня в чувство, а затем следовал новый кошмар. Не думаю, что я сказал им что-то важное, пока был в сознании, а когда терял его, меня предохраняла гипнотическая защита. Помню, как я старался выдумать грехи, которых никогда не совершал, но не могу вспомнить, что из этого вышло.
   Помню еще голос, сказавший:
   - Он еще выдержит. Сердце крепкое.
   ...Я был мертв. И это было приятно. Но, наконец, очнулся, как будто после очень долгого сна. Я попытался повернуться в постели, но тело меня не слушалось. Я открыл глаза и оглянулся: я лежал на постели в маленькой комнате без окон. Круглолицая молодая женщина в халате медсестры подошла ко мне и пощупала пульс.
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, - ответила она. - Как мы себя чувствуем? Лучше?
   - Что случилось? - спросил я. - Все кончилось? Или это только перерыв?
   - Тихо, - сказала она. - Вы еще слишком слабы, чтобы разговаривать. Но все кончилось, и вы среди своих.
   - Меня спасли?
   - Да. Но теперь молчите.
   Она подняла мне голову и дала напиться. Я снова заснул.
   Прошло несколько дней, пока я оправился и узнал обо всем.
   Комната, в которой я очнулся, была частью подвалов Ново-Иерусалимского универмага. Эти подвалы были связаны системой ходов с подземельями дворца.
   Зеб пришел навестить меня, как только мне разрешили принимать гостей. Я постарался приподняться в постели.
   Зеб, дружище, а я думал, что ты мертв.
   - Кто? Я? - он наклонился надо мной и похлопал меня по руке. - С чего ты это решил?
   Я рассказал ему о словах инквизитора. Он рассмеялся.
   - Меня даже не успели арестовать. Спасибо тебе. Никогда в жизни больше не назову тебя дураком. Если бы не твоя гениальная догадка разложить на полу свитер, никто из нас не выпутался бы из этого живым. А так, поняв в чем дело, я прямиком направился в комнату ван Эйка. Он приказал мне спрятаться в подземелье и затем занялся твоим спасением.
   Я хотел спросить его, как им это удалось сделать, но мысли мои перескочили на более важную тему.
   - Зеб, а как Юдифь? Нельзя ли мне с ней увидеться? А то моя медсестра только улыбается и велит не волноваться.
   Он удивился:
   - А они тебе не сказали?
   - Что? Я никого не видел, кроме сестры и врача, а они обращаются со мной, как с идиотом. Да перестань темнить, Зеб. Что-нибудь случилось? С ней все в порядке? Или нет?
   - Все в порядке. Она сейчас в Мексике, мы получили об этом сообщение два дня назад.
   Я чуть не расплакался.
   - Уехала? Это же нечестно! Почему она не подождала два дня, пока я приду в себя?
   Зеб ответил быстро:
   - Послушай, дурачок! Нет, извини, я обещал не употреблять этого слова: ты не дурачок. Послушай, старина, у тебя нелады с календарем. Она уехала до того, как тебя спасли, еще когда мы не были уверены, что спасем тебя. Не думаешь ли ты, что ее вернут только для того, чтобы вы могли поворковать?
   Я подумал и успокоился. Он говорил дело, хоть я и был глубоко разочарован. Он переменил тему:
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Замечательно.
   - Они сказали, что завтра снимут гипс с ноги.
   - А мне об этом ни слова.
   Я постарался устроиться поудобнее.
   - Больше всего на свете мечтаю выбраться из этого корсета, а доктор говорит, что придется пожить в нем еще несколько недель.
   - Как рука? Можешь согнуть пальцы?
   Я попытался.
   - Более или менее. Пока стану писать левой рукой.
   - Во всяком случае мне кажется, что ты не собираешься умирать, старина. Кстати, если это послужит тебе некоторым облегчением, могу сообщить, что подручных дел мастеришко, который пытал Юдифь, скончался во время операции по твоему спасению.
   - В самом деле? Жалко. Я хотел бы оставить его для себя...
   - Не сомневаюсь. Но в таком случае тебе пришлось бы встать в длинную очередь. Таких, как ты, немало. Я в том числе.
   - Но я-то придумал для него кое-что оригинальное. Я заставил бы его кусать ногти.
   - Кусать ногти? - Зеб явно удивился.
   Пока он не обкусал бы их до локтей. Понимаешь?
   - Да, - усмехнулся Зеб. - Нельзя сказать, что ты страдаешь избытком воображения. Но он мертв, и нам до него не добраться.
   - Ну тогда ему повезло. А почему ты, Зеб, сам до него не добрался?
   - Я? Да я даже не участвовал в твоем спасении. Я к тому времени еще не вернулся во дворец.
   - Как так?
   - Не думаешь ли ты, что я все еще исполняю обязанности ангела?
   - Об этом я как-то не подумал.
   - Не мог я вернуться после того, как скрылся от ареста. Теперь мы оба дезертиры из армии Соединенных Штатов - и каждый полицейский, каждый почтальон в стране мечтает получить награду за нашу поимку.
   Я тихо присвистнул, когда до меня дошло все значение его слов.
   6
   Я присоединился к Каббале под влиянием момента. Правда, в тот миг мне было не до долгих рассуждений. Нельзя сказать, что я порвал с церковью в результате трезвого раздумья.
   Конечно, я понимал, что присоединиться к подполью значило порвать все старые связи, но тогда я об этом не задумывался.
   А что значило для меня навсегда отказаться от офицерского мундира. Я гордился им, я любил идти по улице, заходить в кафе, магазины и сознавать, что все глаза обращены на меня.
   Наконец я выбросил эти мысли из головы. Руки мои оперлись уже на плуг, и лемех вонзился в землю. Пути назад не было. Я выбрал себе дорогу и останусь на ней, пока мы не победим или пока меня не сожгут за измену.
   Зеб смотрел на меня испытующе:
   - Не понравилось?
   - Ничего. Я привыкаю. Просто события разворачиваются слишком быстро.
   - Понимаю. Нам придется забыть о пенсии, и теперь неважно, какими по счету мы были в Вест Пойнте.
   Он снял с пальца кольцо училища, подкинул его в воздух, а потом сунул в карман.
   - Надо работать, дружище. Ты, кстати, обнаружишь, что здесь тоже есть военные подразделения. И совсем настоящие. Что касается меня, то мне эта фанаберия надоела, и я рад бы никогда больше не слышать: "Стройся! Равнение на середину!" Но все равно мы будем работать там, где нужно, главное - борьба.
   Питер ван Эйк пришел навестить меня дня через два. Он присел на краешек кровати, сложил руки на брюшке и посмотрел на меня.
   - Тебе лучше, сынок?
   - Я мог бы подняться, но доктор не разрешает.
   - Хорошо, а то у нас людей не хватает. И чем меньше образованный офицер пролежит в госпитале, тем лучше. - Он помолчал, пожевал губами и добавил:
   - Но, сынок, я и ума не приложу, что с тобой делать.
   - Как так?
   - Честно говоря, тебя с самого начала не следовало принимать в организацию: мы не имеем права вмешиваться в сердечные дела. Такие дела нарушат привычные связи и могут привести к скоропалительным и неверным решениям. А уж после того, как мы тебя приняли, нам пришлось впутаться в такие авантюры, которых, строго говоря, и быть не должно.
   Я ничего не ответил. Нечего было отвечать: капитан был прав. Я почувствовал, что краснею.
   - Не вспыхивай, как девушка, - сказал капитан. - Ведь с точки зрения боевого духа нам полезно иногда нападать самим. Но главная проблема - что делать с тобой. Парень ты здоровый, держал себя неплохо, но понимаешь ли ты в самом деле, что мы боремся за свободу и человеческое достоинство? Понимаешь ли вообще, что значат эти слова?
   Я ответил, почти не колеблясь:
   - Может быть, я и не первый умник, право, и мне никогда не приходилось размышлять о политике, но я твердо знаю, на чьей я стороне.
   Он кивнул головой.
   - Этого достаточно. Мы не можем ожидать, что каждый из нас станет Томом Пейном [Пейн Томас (1737-1809) - прогрессивный американский политический деятель, автор памфлета "Здравый смысл" (1776), в котором он призывал к борьбе за независимость Северной Америки].
   - Кем?
   - Томасом Пейном. Но ты о нем никогда не слышал, конечно. Когда будет свободное время, почитай о нем, у нас есть библиотека. Очень помогает. Теперь о тебе. Конечно, нетрудно посадить тебя за стол. Твой друг Зеб проводит за ним по шестнадцать часов в день, приводя в порядок наши бумажные дела. Но мне не хочется, чтобы оба вы занимались канцелярщиной. Скажи, что было твоим любимым предметом, твоей специальностью?
   - Я еще не специализировался.
   - Знаю. Но к чему у тебя были склонности? К прикладным чудесам, к массовой психологии?
   - У меня неплохо шли чудеса, но боюсь, что для психодинамики у меня не хватало мозгов. Я любил баллистику.
   - К сожалению, у нас нет артиллерии. Мне нужен специалист по пропаганде, но ты не подойдешь.
   - Зеб был в нашем выпуске первым по психологии толпы. Начальник училища уговаривал его перевестись в духовную академию.
   - Я знаю об этом, и мы постараемся использовать Зеба, но не здесь и не сейчас. Он слишком увлекся сестрой Магдалиной, а я не люблю, когда возлюбленные работают вместе. Влияя друг на друга, партнеры могут исказить объективную картину. Теперь о вас. Как вы думаете, а не получился бы из вас убийца?
   Он задал этот вопрос серьезно, но как-то походя. Я с трудом поверил собственным ушам. Меня всегда учили - и я принимал это за аксиому, - что убийство - один из страшных грехов, подобный кровосмешению или клятвопреступлению... Я еле заставил себя произнести:
   - А братья прибегают... к убийству?
   - А почему нет? - Вон Эйк не спускал с меня взгляда. - Интересно, если тебе представится возможность, ты убьешь Великого инквизитора?
   - Разумеется! Но при условии, если это будет честный поединок.
   - И ты думаешь, что они когда-нибудь дадут тебе шанс на честный поединок? А теперь давай вернемся в тот день, когда инквизитор арестовал сестру Юдифь. Представь себе, что у тебя была бы единственная возможность выручить ее, убив инквизитора ножом в спину. Что бы ты сделал?
   - Я ответил не колеблясь.
   - Я бы его убил!
   - И тебе было бы стыдно, ты бы раскаивался?
   - Никогда!
   - Видишь, как ты заговорил! А ведь Великий инквизитор не одинок. Есть субъекты и похуже его. Запомни: человек, который жрет мясо, не имеет морального права презирать мясника. Каждый епископ, каждый министр, любой человек, которому выгодна тирания, вплоть до самого Пророка, - прямой соучастник всех преступлений, которые совершает инквизиция. Человек, который покрывает грех, потому что это ему выгодно, такой же грешник, как тот, кто этот грех совершил первым. Осознаешь ли ты эту связь?
   Может показаться странным, но я все это понял сразу. В конце концов последние слова Мастера не противоречили тому, что говорилось в Писании.
   Мастер Питер продолжал:
   - Но учти - мы не приемлем возмездия. Возмездие - прерогатива господа. Я никогда не пошлю тебя убить инквизитора, ибо этим ты возьмешь на себя право творить возмездие. Мы не соблазняем человека грехом как приманкой. Но мы ведем войну. Она уже началась. В этой войне мы проводим различного рода операции. Например, мы знаем, что ликвидация вражеского командира в бою важней, чем разгром целого полка. Так что мы можем отыскать ключевого человека и убрать его. В одной епархии епископ может быть именно такого рода командиром. В соседней он - просто марионетка, которую поддерживает система. Мы убьем первого, но поможем второму сохранить свое место. Мы должны лишить их лучших мозгов. Поэтому я спрашиваю, - тут он склонился совсем близко ко мне. - Хочешь ли ты быть одним из тех, кто охотиться за их командирами? Эти операции для нас крайне важны.
   Мне вдруг подумалось, что в последнее время всегда находится кто-то, кто подсовывает мне неприятные факты и заставляет их признавать, тогда как обыкновенные люди всю жизнь занимаются тем, что обходят неприятности, избегают их. По зубам ли мне такое задание? Могу ли я отказаться от него? Как мне показалось, мастер Питер дал понять, что убийц набирают из добровольцев, а если я откажусь, легко ли мне будет сознавать, что кто-то другой должен исполнять самую тяжелую работу, а я хочу остаться чистеньким?
   Мастер Питер был прав: человек, который покупает мясо, не имеет права смеяться над мясником - он кровный брат мяснику... Сколько есть людей, которые ратуют за смертную казнь, но они ужаснутся, если им самим предложат ее совершить. А разве мало тех, кто выступает за войну, но сам дезертирует, потому что боится быть убитым.
   Левая рука должна знать, что делает правая! А сердце ответственно за действия обеих рук. И я ответил:
   - Мастер Питер. Я готов служить... служить в том качестве, в котором братья решат меня использовать.
   - Молодец. - Питер чуть расслабился и продолжал. - Между нами, признаюсь тебе, что работу убийцы я предлагаю каждому новому добровольцу, когда я не уверен, понимает ли он, что мы собрались не для того, чтобы играть в пинг-понг, но ради великого дела, которому каждый из нас должен отдать себя целиком без всяких условий - он должен быть готов ради дела расстаться со своим имуществом, своей честью и своей жизнью. У нас нет места для тех, кто умеет отдавать приказания, но отказывается чистить нужники.
   Счастливое облегчение овладело мною:
   - Значит, вы не всерьез предлагали мне работу убийцы?
   - Обычно я не предлагаю серьезно эту работу новобранцам. Уж очень мало на свете людей, пригодных для этого. Но, честно говоря, в твоем случае я был совершенно серьезен, потому что мы уже знаем: ты обладаешь редчайшими качествами.
   Я постарался сообразить, что во мне редчайшего и особенного, но не смог.
   - Простите?
   - В конце концов тебя на этой работе обязательно поймают. Каждый наш убийца успевает выполнить в среднем три с половиной задания. Это неплохой показатель, но нам желательно его повысить, хотя подходящие исполнители встречаются очень редко. В вашем случае мы уже знаем: когда они вас поймают и начнут допрашивать, им от вас ничего не добиться.
   Видно, мои чувства отразились на физиономии. Опять допрос? Я до сих пор не слышу на одно ухо.
   Мастер Питер сказал мягко:
   - Разумеется, вам не придется снова пережить все это. Мы всегда предохраняем убийц. Мы делаем так, что им легко покончить с собой. Так что не волнуйтесь.
   Поверьте мне, что после воспоминания о допросе мысль о самоубийстве была для меня облегчением.
   - А как это делается? - спросил я.
   - Для этого есть дюжина различных способов. Наши врачи могут заминировать вас так, что вы будете способны покончить с собой усилием воли. Конечно, есть и другие способы - цианистый калий в дырке зуба, например. Но к этому они уже привыкли и обычно сперва затыкают рот тряпкой, так что вам капсулу не надкусить. Но мы и тут нашли способ. - Он широко развел руки, завел их за спину. - Если я заведу руки за спину, чего в нормальных условиях человек никогда не делает, лопнет миниатюрная капсула, вшитая между лопатками. В то же время вы можете стучать меня по спине хоть весь день и ничего со мной не случится.
   - А вы сам были... убийцей?
   - Нет. Да и как я могу им быть, если у меня совсем другая работа? Но все мы, кто занимает в организации ответственные посты, обязательно заминированы. По крайней мере мы не выдадим то, что знаем. К тому же я ношу бомбу в брюхе, - он похлопал себя по животу. - Если эта бомба взорвется, то погибнут все, кто окажется со мной в комнате.
   - Мне бы такую бомбу на том допросе! - воскликнул я.
   - Не сглазьте! Тебе же сказочно повезло. Но если понадобится мина, мы ее тебе подложим.
   Он поднялся.
   - А пока не думайте о моем предложении. Вас еще должна исследовать группа психологов. А они придирчивые ребята.
   Несмотря на его последние слова, я немало думал о его предложении. Правда, со временем уже не с таким содроганием.
   Вскоре мне разрешили вставать и давали нетрудные поручения. В течение нескольких дней я считывал гранки "Иконоборца" - осторожной, слегка критичной, взывающей к реформам сверху газете. Это была газета типа "Да, но..." - внешне беспредельно преданная Пророку и в то же время призванная вызывать сомнения и заставлять задуматься даже самых нетерпимых и прямолинейных из его приверженцев. Значение ее заключалось не в том, что в ней говорится, а в том, как. Ее номера мне приходилось видеть даже во дворце.
   Познакомился я немного также с нашим подземным штабом в Новом Иерусалиме. Сам универмаг принадлежал нашему человеку и был очень важным средством сообщения с внешним миром. Полки магазина кормили и одевали нас, через систему связи универмага мы не только сообщались с другими частями города, но и могли иногда организовывать международную связь, если нам удавалось зашифровать послание так, чтобы оно не вызвало подозрения у цензуры. Грузовики универмага помогали перевозить людей. Я узнал, что именно так начала свой пусть в Мексику Юдифь, - в ящике, на котором было написано "резиновая обувь". Коммерческие операции магазина служили хорошим прикрытием для наших широких связей.
   Успешная революция - огромное дело, нельзя забывать об этом. В современном сложном индустриальном обществе кучка заговорщиков, которые шепчутся за углом и собираются при свече на покинутых руинах, не сделает революции. Революции нужны множество людей, запасы современной техники и современного оружия. И чтобы управлять всем этим, необходимы конспирация, преданность делу и тщательно продуманная организация.
   Я работал, но, пока не получил назначения, у меня оставалось много свободного времени. Нашлось время и заглянуть в библиотеку; я прочитал и про Томаса Пейна и про Патрика Генри [Генри Патрик (1736-1799) американский общественный деятель, идеолог и активный участник войны за независимость Северной Америки], и про Томаса Джефферсона [Джефферсон Томас (1743-1826) - американский просветитель, идеолог войны Северной Америки за независимость, президент США в 1801-1809 гг.; автор Декларации Независимости США], и про других. Для меня открылся новый мир. Сначала мне было даже трудно поверить в то, что я прочел. Я думаю: из всего, что полицейское государство делает со своими гражданами, самое пагубное и непростительное - это искажение исторического прошлого.
   Например, я узнал: оказывается, перед приходом первого Пророка Соединенные Штаты управлялись не шайкой сатаны. Я не хочу сказать, будто их государство было раем из проповедей, но оно не было и тем, чему меня учили в школе. Впервые в жизни я читал книги, непрошедшие цензуру Пророка, и они потрясли меня. Иногда я даже невольно оборачивался, боясь самого себя, ожидая, что кто-то обязательно должен следить за мной, смотреть мне через плечо.
   Голова моя была забита новыми идеями, каждая из которых была интереснее предыдущей. Я узнал, что межпланетные путешествия, почти миф в мое время, прекратились не потому, что Первый Пророк запретил их, как противные господу; они прекратились потому, что правительство Пророка привело страну в упадок и не смогло их финансировать. Я узнал даже, что "безмозглые" (я использовал мысленно привычное слово для определения иностранцев) посылали в космос корабли и люди уже покорили Марс и Венеру.
   Я был так этим взволнован, что даже забыл о нашем положении. Если бы меня не выбрали в ангелы господа, я, наверное, стал бы работать в области ракетостроения. Я любил такие вещи, которые требовали быстрых рефлексов, совмещенных со знанием математики и механики. Может быть, со временем Соединенные Штаты снова будут иметь космические корабли. Может быть, я...
   Но эта мысль была заглушена сотнями других. Например, иностранными газетами. Я даже и не подозревал раньше, что "безмозглые" умеют читать и писать. Лондонская "Таймс" оказалась увлекательнейшей газетой. До меня понемногу дошло, что англичане не едят человеческого мяса и даже, может быть, никогда и не ели. Оказалось, они очень похожи на нас, если не считать, что им было до безобразия много разрешено; я даже видел письма читателей, в которых они осмеливались критиковать правительство. Больше того, в той же газете было напечатано письмо, в котором местный епископ укорял своих прихожан за то, что они редко ходят в церковь. Я не могу даже сказать, какое из писем потрясло меня больше. Однако не было никакого сомнения: письма эти указывали, что в Англии воцарилась полная анархия.
   Мастер Питер сообщил мне, что управление психологии не пропустило меня в убийцы. С одной стороны, я почувствовал громадное облегчение. С другой - глубоко оскорбился. Чем же я им не подошел? Почему мне не доверяют. Я ощутил унижение.
   - Не переживай, - сухо сказал ван Эйк. - Они ввели в компьютер твои данные и проиграли на нем ситуацию, в которой ты должен выполнить задание. И обнаружили, что все шансы за то, что тебя поймают в первый же раз. А мы не хотим, чтобы наши люди погибали так быстро.
   - А что же теперь?
   - Я тебя отправляю в Главный штаб.
   - Главный штаб? А где это?
   - Узнаешь, когда попадешь туда. А сейчас направляйся к метаморфисту.
   Доктор Мюллер был специалист по пластическим операциям. Я спросил его, что он будет со мной делать.
   - Не знаю, пока не выясню, что вы собой представляете.
   Он меня всего обмерил вдоль и поперек, записал голос, проанализировал походку и проверил все мои психические данные.
   - Теперь отыщем вам брата-близнеца.
   Я наблюдал, как мою карточку сравнивали с десятками тысяч других, и принялся уже подозревать, что я - личность совершенно уникальная, не напоминающая никого на свете, когда почти сразу из аппарата выпало две карточки. А прежде чем машина закончила работу, на столе перед доктором лежало уже пять карт.
   - Неплохой набор, - произнес доктор Мюллер, разглядывая их. - Один синтетический, два живых, один мертвец и одна женщина. Ну, женщину мы отложим в сторону, но запомним для себя, что на свете есть женщина, которую вы могли бы прилично имитировать.
   - А что такое синтетический? - спросил я.
   - Это личность, тщательно составленная из поддельных документов и придуманного происхождения. Сделать синтетического - задача сложная и рискованная, приходится вносить изменения в государственные архивы. Я не хотел бы пользоваться придуманной личностью, потому что тут не учтешь мелких деталей, которые могут оказаться жизненно важными. Я предпочел бы дать облик и данные живущего человека.
   - А почему вы все-таки создаете синтетические личности?
   - Иногда приходится. Например, надо срочно вывезти беглеца, и под рукой нет никого, чью личность мы могли бы ему передать. Поэтому у нас постоянно в запасе широкий выбор синтетиков. Посмотрим теперь, кто эти живые?
   - Минутку, доктор, - перебил его я. - А почему вы сохраняете карточки умерших людей?
   - А это те, кто формально считается живым. Когда кто-нибудь из наших умирает и представляется возможность скрыть это от властей, мы сохраняем его данные, чтобы ими мог воспользоваться наш агент. Да, вы поете?
   - Неважно.
   - Тогда этот отпадает. Он - баритон. Я могу многое в вас изменить, но не смогу научить вас профессионально петь. А не хотелось бы вам стать Адамом Ривсом, представителем текстильной компании?
   - Вы думаете, я справлюсь?
   - Разумеется. После того, как я с вами позанимаюсь.
   Через две недели меня не узнала бы и родная мать. Да, думаю, и мать Ривса не отличила бы меня от своего сына. В течение второй недели я каждый день встречался с настоящим Ривсом. Пока мы с ним занимались, я к нему привык, и он мне даже понравился. Он оказался тихим, скромным человеком, которые не любил вылезать на передний план, и потому казался мне ниже ростом, хотя он был, конечно, такого же, как и я, роста, сложения и даже немного походил на меня лицом.
   Немного - это было вначале. После небольшой операции уши мои несколько оттопырились. Нос Ривса был с горбинкой - кусочек воска, положенный мне под кожу на переносицу, придал горбинку и моему носу. Пришлось поставить коронки на несколько зубов, чтобы одинаковыми стали наши зубы. Это была единственная часть перевоплощения, против которой я возражал. Пришлось также просветлить мне кожу на лице: работа Ривса не давала ему возможности часто бывать на свежем воздухе.