Страница:
— Кролик сдох. А каковы у тебя перспективы относительно гонореи? — Она улыбнулась мне и Маргрете. — Привет, друзья. Что будете есть?
У меня было время пробежать глазами меню, особенно его правую сторону: цены меня здорово удивили. Я хочу сказать, что нашел их очень близкими к тем, что были в том мире, который я знал лучше всего. Гамбургер — дайм,
[66]кофе — пять центов, весь обед — от семидесяти пяти до девяноста центов. Вот это человеческие цены!
Я оторвался от меню и сказал:
— Если можно, то мне гамбургер с сыром, побольше, хорошо прожаренный.
— Слушаюсь, хозяин. А что вам, дорогая?
Маргрета заказала то же самое, но не слишком прожаренное.
— Стив? — спросила официантка.
— Значит так: три пива «Корс» и три бифштекса из вырезки — один с кровью, другой средний, третий хорошо прожаренный. С гарниром из помойки. Печеный картофель, сильно подгоревший, безнадежно увядший салат. Горячие булочки, все как обычно. Десерт потом. Кофе.
— Поняла.
— Познакомься с моими друзьями. Мэгги — это Хейзел. А это Алек — муж Мэгги.
— Экий счастливчик. Привет, Мэгги, рада познакомиться. Хотя и сожалею, что вижу тебя в такой дурной компании. Стив уже пытался всучить тебе что-нибудь?
— Пока нет.
— И хорошо. Ничего не покупай, никаких бумаг не подписывай, никаких пари не заключай. И радуйся, что ты замужем: у него жены в трех штатах.
— В четырех.
— Уже в четырех? Поздравляю. В дамскую комнату ход через кухню, Мэгги; в мужскую — через двор. — Она убежала так быстро, что только юбка взметнулась.
— Хороша девка, — сказал Стив. — Знаете, сколько болтают насчет подавальщиц, особенно в заведениях для шоферов… ну так Хейзел, похоже, единственная из подавальщиц в дорожных забегаловках, которая дает не за плату. Пошли, Алек.
Он встал и провел меню к мужскому туалету. Я послушно последовал за ним. Тут до меня дошло, что он имел в виду, но возмущаться его высказываниями в присутствии дамы было уже поздно. Кроме того, я сообразил, что Маргрету его высказывания ничуть не возмутили — она приняла их как информацию к размышлению. Даже скорее как похвалу Хейзел. Я полагаю, что наибольшие трудности при контактах с непрерывно и беспокойно сменяющимися мирами возникают не из-за различий в экономике, социальном устройстве или технологии, а из-за языка и тех табу и mores,
[67]которые существуют в разных мирах.
Когда мы вернулись, пиво уже дожидалось нас на столе, а Маргрета — за столом, причем выглядела она на удивление свежей и отдохнувшей.
Стив поднял бокал:
— Ваше здоровье!
— Scal! — отозвались мы.
Я отпил глоток, потом еще и еще — вот чего мне так не хватало весь этот длинный день, проведенный на шоссе среди пустыни. Мое моральное падение на пароходе «Конунг Кнут» произошло в том числе и по причине возобновления близкого знакомства с пивом, которого мне не случалось пробовать с тех далеких дней, когда я был студентом инженерного колледжа, но и тогда пил его редко — денег на сей порок было маловато. Пиво было отличное, не хуже датского «Тюборга», которое подавалось на пароходе. А вам известно, что в Библии нет ни единого выпада против пива? Больше того, слово «пиво» в Библии означает «источник» или «колодец».
Бифштексы были восхитительны.
Под размягчающим воздействием пива и хорошей еды я вдруг обнаружил, что пытаюсь объяснить Стиву, как именно мы пошли на дно и почему теперь вынуждены принимать милостыню от посторонних людей… однако при этом я старательно избегал всякой конкретизации. Наконец Маргрета сказала:
— Алек, расскажи ему.
— Думаешь, надо?
— Я полагаю, что Стив заслужил это. И я ему верю.
— Хорошо. Стив, мы пришельцы из другого мира.
Он не стал смеяться и даже не улыбнулся, просто выслушал с интересом, а потом спросил:
— С летающей тарелки, что ли?
— Нет. Я хочу сказать, что мы из другой Вселенной, но не просто с другой планеты. И еще я скажу, что только сегодня утром мы с Маргретой были в штате, который именуется Аризоной, в городе под названием Ногалес. А потом все вокруг нас вдруг изменилось. Ногалес сделался маленьким и совсем непохожим на прежний. Аризона вроде та же. Во всяком случае кажется такой же, хотя я этот штат знаю довольно плохо.
— Территорию.
— Извини, не понял.
— Аризона не штат, а территория. Законопроект о присвоении ей статуса штата был забаллотирован.
— О! И в моем бывшем мире произошло то же самое! Это как-то связано с вопросом о налогах. Но мы явились не из моего мира. И не из мира Марги. Мы пришли… — Тут я замолк. — Я говорю сбивчиво, — и поглядел на Маргрету. — Может, ты лучше объяснишь?
— Я не могу
объяснить, — ответила она, — так как сама не понимаю. Но, Стив, это правда. Я происхожу из одного мира, Алек — из другого, жили мы в третьем, а в четвертом были еще сегодня утром. Теперь мы здесь. Вот почему у нас нет денег. То есть они у нас есть, но для этого мира не годятся.
— Может быть, мы ради разнообразия поговорим о каком-нибудь одном мире, а то у меня голова пошла кругом, — буркнул Стив.
— Она пропустила целых два мира, — вмешался я.
— Нет, милый, три. Ты забыл о мире айсберга.
— Нет, этот я считал. Я… извини, Стив. Постараюсь рассказывать обо всех по очереди. Но это ужасно трудно. Этим утром мы отправились в кафе-мороженое в Ногалесе, так как я хотел угостить Маргрету горячим фадж-санде. Мы сели за столик друг против друга так же, как сидим сейчас, и я оказался как раз напротив транспортных световых сигналов.
— Транспорт… чего?
— Это набор таких цветовых сигналов, с помощью которых управляют транспортными потоками. Красный, желтый, зеленый. Благодаря им я и узнал, что мир снова переменился. В твоем мире таких световых сигналов нет, или я их просто не видел. Всюду регулировщики-полицейские. Но в том мире, где мы сегодня утром проснулись, вместо регулировщиков — разноцветные огни.
— Прямо какой-то фокус, знаешь, из тех, что в цирках показывают с помощью зеркал. А какое отношение это имеет к горячему фадж-санде для Мэгги?
— А такое, что, когда мы потерпели кораблекрушение и плавали по океану, Маргрете захотелось горячего фадж-санде. А сегодня утром у меня впервые появилась возможность угостить ее этим лакомством. Когда транспортные сигналы исчезли, я понял, что мир снова изменился, а это означало, что мои деньги больше ни на что не годятся. Стало быть, я уже не смог купить ей обещанный горячий фадж-санде. Не мог и вечером угостить обедом. Наши деньги нельзя истратить, вот в чем дело! Понял теперь?
— По-моему, я отстал от вас на несколько поворотов. А что же случилось с деньгами?
— Ох! — Я полез в карман, вынул стопку тщательно сложенных бумажек, предназначенных для покупки билетов, и протянул один двадцатидолларовый банкнот Стиву. — Ничего с ними не случилось. Вот, посмотри.
Он принялся внимательно изучать банкнот.
— «Законное средство оплаты государственных и частных долгов». Звучит что надо. Но что за шут намалеван на бумажке? И с каких это пор у нас печатаются двадцатидолларовые банкноты?
— В твоем мире, видимо, с никаких, точно так же, как и в моем. А намалеван — Уильям Дженнингс Брайан, президент Соединенных Штатов с тысяча девятьсот тринадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый.
— У нас в школе Оранса Манна в Акроне такого не проходили. В жизни о нем не слыхал.
— А если вспомнить, чему учили меня, то он был избран в тысяча восемьсот девяносто восьмом, а не шестнадцатью годами позже, в мире же Маргреты вообще не было президента Брайана. Послушай, Маргрета! А случайно, не твой ли это мир?!
— Почему ты так думаешь, милый?
— Может, да, а может — нет. Когда мы из Ногалеса ехали на север, я не заметил ни аэродромов, ни каких-либо признаков, свидетельствующих об их близости. А сейчас вспомнил, что за весь день не видел и не слышал ни единого реактивного самолета. И других летательных машин — тоже. А ты?
— Нет. Нет, я тоже не слышала. Но я о них и не думала. — Помолчав, она добавила: — Однако я почти уверена, что они над нами не пролетали.
— Вот видишь! А может быть, это мой мир? Стив, как у вас тут с аэронавтикой?
— Аэро… чем?
— Ну с летательными машинами. Реактивными. Вообще с aeroplanos. И с дирижаблями. У вас есть дирижабли?
— Знаешь, у меня насчет таких словечек в памяти совсем глухо. Ты говоришь о полетах, о настоящих полетах в воздухе, как птицы в небе?
— Да! Да!
— Нет, конечно, ничего такого у нас нет. Или ты имеешь в виду воздушные шары? Воздушный шар я видел.
— Нет, я не о них говорю. Хотя дирижабль — тоже в некотором роде воздушный шар. Только не круглый, а длинный, вроде сигары. И в движение приводится моторами, вроде твоего грузовика, и делает сто миль в час и более; обычно они летают на высоте одной-двух тысяч футов. А над горами куда выше.
Впервые Стив по-настоящему удивился, раньше он казался лишь слегка заинтересованным.
— Боже милостливый! И ты действительно видел нечто подобное?
— Я даже летал на них. Первый раз мне было двенадцать. Ты ведь учился в Акроне? В моей Вселенной Акрон всем известен как город, где делают самые большие, самые быстроходные и самые лучшие в мире воздушные корабли.
Стив покачал головой.
— Надо же! Вечно я пропускаю из-за ерунды самое интересное. Видно, так уж устроена жизнь! Мэгги, а ты видела воздушные корабли? Летала на них?
— Нет, в моем мире их не было. Но в летательной машине побывать пришлось. Это был aeroplano. Всего один раз. Мне полет показался необыкновенно волнующим. И страшным. Но я с удовольствием полетала бы еще разок.
— Клянусь, я бы тоже полетал. Хотя, готов поспорить, у меня наверняка от страха вывернуло бы кишки. Но я полетел бы все равно, пусть бы эта штука даже угробила меня. Ребята, я начинаю вам верить. Больно уж здорово вы все изображаете. Это да еще ваши деньги. Если, конечно, это
деньги.
— Это деньги, — настаивал я, — деньги другого мира. Посмотри на них внимательно, Стив. Совершенно очевидно, что это не деньги твоего мира. Но это не игрушечные деньги и не для театральных постановок. Неужели кому-то могла прийти мысль столь тщательно делать гравировку, чтобы получить «театральные» банкноты? Гравер клише, с которых печатались деньги, явно полагал, что они пойдут в обращение… и тем не менее в них все неправильно с точки зрения этой Вселенной, даже двадцатидолларовое достоинство — первое, что тебе самому бросилось в глаза. Погоди-ка. — Я порылся в другом кармане. — Ага! Тут она! — Я вытащил бумажку в десять песо королевства Мексика. Большую часть денег, которые мы накопили перед землетрясением — чаевые Маргреты, заработанные в «Панчо Вилья», — я сжег как бесполезные, но несколько бумажек оставил на память. — Погляди-ка на эту. Испанский знаешь?
— По-настоящему нет. Кое-какой технический жаргон. Ну и кухонный испанский. — Он поглядел на бумажку. — Вроде порядок.
— Посмотри внимательнее, — попросила Маргрета. — Видишь, напечатано «Reino»? А разве тут не должно стоять «Republika»? Или Мексика в вашем мире — тоже королевство?
— Нет, республика… Она осталась такой отчасти с моей помощью. Когда я служил в морской пехоте, меня сделали наблюдателем на выборах. Вы себе не представляете, как много может сделать горсточка вооруженных до зубов морских пехотинцев, если надо обеспечить честные выборы. О'кей, друзья, я покупаю вашу историю. Мексика не королевство — голосующие на дорогах, у которых нет денег даже на обед, не могут таскать с собой мексиканские деньги, подтверждающие обратное. Может, я и спятил, но я готов вам верить. Так какое же будет объяснение?
— Стив, — сказал я спокойно. — Я бы и сам не отказался его получить. Самое простое объяснение: у меня крыша поехала и все это просто результат моего воображения: и я, и ты, и Маргрета, и этот ресторан, и этот мир — все это фантом, порожденный моим горячечным воображением.
— Ты, если хочешь, валяй думай, будто мы твое воображение, а нас с Мэгги уволь. Другие объяснения есть?
— Хм… это зависит от… Ты Библию читал?
— Ну… и да и нет. Поскольку я много езжу, то мне частенько не спится в постели, а почитать кроме Гедеоновой Библии и нечего. Так что иногда читаю.
— Ты не помнишь Евангелие от Матфея, главу двадцать четвертую, стих двадцать четвертый?
— Нет, а что, должен помнить?
Я процитировал ему это место.
[68]
— Это одна возможность, Стив. Смены миров могут быть знаками, посланными самим Сатаной, чтобы обмануть нас. С другой стороны, они могут быть предвозвестниками конца света и пришествия Христа во царствие свое. Вот послушай Слово:
«И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды падут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их».
[69]
В общем, все сводится вот к чему, Стив. Может быть, это фальшивые знаки бед и несчастий, предвещающие конец, а может это чудеса, знаменующие Parousia — Второе пришествие. Так или иначе мы подошли к концу этого мира. Возрожден ли ты?
— М-м-м… Не могу утверждать. Меня крестили давным-давно, когда я был еще слишком мал, чтобы сообразить, о чем идет речь. В церковь я почти не хожу, если не считать свадеб и похорон друзей. И даже если меня разок и окатили водой, то с тех пор я успел изрядно подзапылиться. Думаю, я вряд ли подхожу под требуемый стандарт.
— Да, я убежден, что не подходишь. Стив, конец света приближается, и Христос снова грядет к нам. Самое важное дело, которое у тебя есть, — да и у всех остальных — положить грехи свои перед Иисусом, чтобы он смыл их кровью своей и чтобы ты возродился в нем. Ибо не будет тебе иного предупреждения. Сперва раздастся глас трубный, и ты либо окажешься в объятиях Иисуса, счастливый и невредимый на веки вечные, или будешь сброшен в огонь и серу кипящую, чтоб мучился в них без конца.
— Вот те на! Алек, ты никогда не думал стать проповедником?
— Еще как думал.
— Знаешь, тебе не думать надо, а просто стать им. Ты говорил так, будто веришь каждому произнесенному слову.
— А я и верю.
— Я тоже так подумал. Ладно. В общем, из уважения к тебе обещаю, что основательно обмозгую это дельце. А пока будем надеяться, что сегодня Второе пришествие еще не состоится, а то у меня груз, который следует доставить по назначению. Хейзел! Дай-ка счет, милочка: мне уж давно пора смотреть дорожные картинки.
Три бифштекса стоили три девяносто, шесть кружек пива еще шестьдесят центов, то есть всего четыре пятьдесят. Стив расплатился «полуиглом»
[70] — монетой, которую я видел только в коллекциях. Мне очень хотелось рассмотреть ее получше, но я не мог найти предлога.
Хейзел взяла ее и осмотрела со всех сторон.
— Не так уж часто появляется у нас золото, — заметила она, — чаще всего бывают «колеса»,
[71]а иногда и бумажки, хотя босс их не очень уважает. Уверен, что обойдешься без нее?
— А я нашел клад Старого Голландца.
— Я с тобой играю. Только пятой женой стать не собираюсь.
— Так и я согласен только разок переспать с тобой.
— А этого ты тоже не получишь. Во всяком случае за какую-то жалкую золотую пятерку. — Хейзел покопалась в кармане фартука и вынула серебряную монету в полдоллара. — Твоя сдача, дорогой.
Стив вернул ей монету.
— А что можно получить за полдоллара?
Хейзел взяла монету и положила ее в карман.
— Плевок в левый глаз. Спасибо. Спокойной ночи, друзья. Рада, что вы нас навестили.
На протяжении тридцати пяти миль или около того до самого Флагстафа Стив успел задать уйму вопросов насчет виденных нами миров, но никаких комментариев не делал. Его особенно интересовали мои описания воздушных кораблей, реактивных самолетов, aeroplanos. Вообще все, что было связано с техникой, казалось ему занятным. В телевидение ему оказалось труднее поверить, чем в летательные аппараты, впрочем, как и мне. Но Маргрета подтвердила, что сама видела телевизоры, а Маргрете не поверить нельзя. Меня-то еще можно принять за жулика. Но Маргрету — нет. Ее голос и манеры вызывают безграничное доверие.
Во Флагстафе, чуть не доезжая до шоссе номер шестьдесят шесть, Стив съехал на обочину и притормозил, не выключая мотора.
— Приехали, — сказал он, — если, конечно, вы настаиваете, чтоб ехать на восток. Если согласны ехать на север — милости просим.
— Нам обязательно надо попасть в Канзас, — сказал я.
— Да, я понимаю. Отсюда туда можно добраться несколькими путями, но шоссе номер шестьдесят шесть — лучше всего… Хоть в толк не возьму, чего вам понадобилось в этом Канзасе. Впереди, вон там, перекресток. Держитесь правой стороны и вперед! Пропустить его вы не сможете. Попытайтесь поймать грузовик на Санта-Фе. А где вы думаете ночевать?
— Мы еще не знаем. Будем идти, пока не поймаем попутку. Если до ночи с попуткой не повезет — поспим на обочине, сейчас тепло.
— Алек, послушай своего дядюшку Дадли. В пустыне вам ночевать нельзя. Это сейчас тепло, а к утру жутко похолодает. Может, ты не заметил, но мы все время ехали в гору от самого Феникса. И если вас не сожрет «чудовище Хилы»,
[72]то уж песчаные блохи — наверняка. Надо снять койку.
— Стив, у нас нет денег.
— Бог даст — будут. Ты же веришь в это, а?
— Да, — ответил я суховато, — я верю в это. (Только он ведь помогает тем, кто сам себе помогает!)
— Ну так доверься Богу. Мэгги, насчет этих делишек с концом света ты с Алеком согласна?
— Во всяком случае я ему не противоречу.
— М-м-м… Алек, обещаю, что я эту мыслишку обсосу… и начну прямо сегодня читать Гедеонову Библию. Не хочется и на этот раз пропустить самое интересное. А вы идите по шоссе номер шестьдесят шесть и поищите местечко, где написано «хижины». Не «мотель» и не «придорожная гостиница», не объявление о матрасах Симмонса или о личных ваннах, а просто «хижины». Если с вас потребуют больше двух долларов, идите дальше. Торгуйтесь по-настоящему и получите за доллар.
Я не очень прислушивался, так как уже начал злиться. При чем тут торговля? Он же знает, что у меня нет ни гроша. Или он мне не поверил?
— Итак, я говорю «прощайте», — продолжал Стив. — Алек, ты можешь открыть дверь? Мне не хочется вылезать.
— Могу. — Я открыл дверь, спрыгнул на землю, но потом вспомнил о вежливости. — Стив, я хочу поблагодарить тебя за все. За обед. За пиво. За длинную дорогу. Да пребудет с тобой Господь! И да поддержит он тебя и охранит.
— Спасибо тебе. И хватит об этом. Вот, — он полез в карман и достал карточку, — это моя визитка. А точнее, адрес дочки. Когда доберетесь до Канзаса, дайте знать, как дела.
— Обязательно. — Я взял карточку и хотел помочь Маргрете вылезти.
Стив задержал ее.
— Мэгги! А ты не собираешься поцеловать старика Стива на прощание?
— А как же! Обязательно, Стив! — Она обернулась и искоса глянула на него.
— Вот так-то лучше. Алек, ты бы отвернулся.
Я не стал отворачиваться, но попытался сделать вид, что не смотрю, хотя не мог удержаться, чтобы не понаблюдать за ними краем глаза.
Если бы это затянулось еще на полсекунды, я бы силой вытащил Маргрету из кабины. Хотя, должен сказать, Маргрета вовсе не сопротивлялась оказываемому вниманию. Она подчинилась охотно, целуя Стива так, как ни одна замужняя женщина не должна целовать постороннего мужчину.
Это мне удалось вытерпеть с большим трудом.
Наконец они кончили. Я подал ей руку и захлопнул дверцу. Стив крикнул: «Прощайте, ребята!» — и его грузовик рванулся вперед. Набирая скорость, он дважды просигналил нам.
Маргрета робко сказала:
— Алек, ты сердишься на меня?
— Нет. Удивлен, да. Даже шокирован. Разочарован. Огорчен.
— Не смей задирать нос!
— З-э-э?
— Стив провез нас двести пятьдесят миль, накормил отличным обедом, не поднял на смех, когда мы ему рассказывали нашу невероятную историю. А теперь? Фу-ты ну-ты, ты становишься в третью позицию и смотришь на меня свысока только потому, что я поцеловала его так, чтобы он понял, как я благодарна за все, что он сделал для меня и моего мужа. Я не потерплю этого, слышишь?
— Я только хотел…
— Прекрати! Не желаю слушать объяснений. Потому что ты не прав. И теперь я рассердилась и буду сердиться до тех пор, пока ты не поймешь, что не прав. Так что думай! — Она повернулась и быстро пошла туда, где пересекались шестьдесят шестое и восемьдесят девятое шоссе.
Я заторопился за ней.
— Маргрета!
Она не ответила и только ускорила шаг.
— Маргрета!
Смотрит вперед и молчит.
— Маргрета, родная! Я был не прав. Мне ужасно жаль. Извини меня.
Она внезапно остановилась и, обняв меня, заплакала.
— Ох, Алек! Я так тебя люблю, а ты такой жлоб.
— Я тебя тоже люблю, но что такое жлоб?
— Это ты.
— Ну… в таком случае я твой жлоб, и ты от меня не отделаешься. И в другой раз не уходи от меня.
— Не буду. Никогда.
И мы занялись тем, чем занимались до этого, Немного погодя я откинул голову, чтобы шепнуть:
— У нас нет постели, которую мы могли бы назвать своей, а я еще никогда в жизни так не нуждался в ней, как сейчас.
— Алек, пошарь в карманах.
— А?
— Когда Стив целовал меня, он шепнул, чтобы ты поискал в карманах, и сказал: «Бог даст».
Я нашел его в левом кармане пиджака, золотой «игл» — никогда еще не приходилось держать его в руках. Монета была очень тяжелая и теплая.
В аптеке в деловой части Флагстафа я обменял свой «игл» на девять «колес», девяносто пять центов мелочью и кусок мыла «Айвори». Купить мыло предложила Маргрета.
— Алек, аптекарь — не банкир; он может не захотеть менять нам деньги, если обмен не будет частью торговой сделки. А мыло нам пригодится. Я хочу постирать твое белье, да помыться нам обоим не мешает… Сильно подозреваю, что в дешевых ночлежках, о которых говорил Стив, мыло в стоимость ночлега не входит.
Оба ее предположения оказались верными. Аптекарь поднял брови, увидев золотую монету в десять долларов, но промолчал. Он взял ее и бросил на стекло прилавка, чтобы услышать звон, потом пошарил за кассой и, вытащив маленький пузырек, капнул на монету кислотой.
Я ничего не сказал. Продолжая молчать, он отсчитал девять серебряных долларов, полдоллара, четверть доллара и два дайма. Вместо того чтобы тут же положить деньги в карман, я не торопясь проверил каждую монету тем же способом, воспользовавшись стеклянным прилавком. Окончив, я пододвинул ему обратно одно из «колес».
Он опять промолчал — небось не хуже меня слышал глухой звук, произведенный фальшивой монетой. Аптекарь нажал на клавишу «без продажи» и вручил мне другое «колесо» (его звук был чист, как звон колокольчика), спрятав подделку куда-то в самый дальний конец денежного ящика кассы. Затем повернулся ко мне спиной.
На окраине города, на полпути к Уиноне, мы набрели на ночлежку, достаточно неприглядную, чтобы соответствовать нашим требованиям. Маргрета торговалась на испанском. Наш хозяин запросил пять долларов. Маргрета призвала пресвятую Деву Марию и еще трех святых в свидетели того, как несправедливо с ней поступают. После чего предложила пять песо. Я не понял ее маневра. Ибо знал, что никаких песо у нас нет. Неужели она попытается всучить ему те никуда не годные «королевские» песо, которые я все еще таскаю с собой?
Однако выяснить это не удалось, так как в качестве ответа наш хозяин просто скинул цену до трех долларов и заявил синьоре, что сумма окончательная и Бог ему в том свидетель.
В общем, они сговорились за полтора. После чего Маргрета попросила дать ей чистые простыни и одеяла еще на пятьдесят центов, заплатила за все два доллара и потребовала включить в эту цену подушки и чистые наволочки, сказав, что тогда они будут квиты. Она получила требуемое, но хозяин захотел, чтоб ему дали сколько-нибудь «на счастье». Марга дала ему дайм, он низко поклонился и заверил нас, что его дом — наш дом.
В семь утра мы были уже в пути, отдохнувшие, чистые, счастливые и голодные. Через полчаса, еще более голодными, мы оказались в Уиноне. С голодом мы сквитались чуть позже, зайдя в маленькую забегаловку, открытую в трейлере: стопка пшеничных блинчиков — десять центов, кофе — пять, вторая чашка бесплатно, масло и сироп — без ограничений.
Маргрета не справилась со своими блинчиками: порции были слишком велики, мы поменялись тарелками, и я слопал все, что у нее оставалось. На стене красовалась надпись:
«ЗАПЛАТИ, КОГДА ПОЕШЬ — ЧАЕВЫХ НЕ НАДО — ПРИГОТОВИЛСЯ ЛИ ТЫ К СУДНОМУ ДНЮ?»
Рядом с поваром — он же официант (думаю, он же и хозяин) — в пределах досягаемости лежал экземпляр «Сторожевой башни».
[73]
Я спросил:
— Брат, что слышно о наступлении дня Страшного суда?
— Это не повод для шуток. Вечность — это очень долго, особенно если проводишь ее в бездне огненной.
— Я не шучу, — ответил я. — Если судить по знамениям и чудесам, наступил семилетний период, о котором говорится в одиннадцатой главе Откровения, стих второй или третий;
У меня было время пробежать глазами меню, особенно его правую сторону: цены меня здорово удивили. Я хочу сказать, что нашел их очень близкими к тем, что были в том мире, который я знал лучше всего. Гамбургер — дайм,
[66]кофе — пять центов, весь обед — от семидесяти пяти до девяноста центов. Вот это человеческие цены!
Я оторвался от меню и сказал:
— Если можно, то мне гамбургер с сыром, побольше, хорошо прожаренный.
— Слушаюсь, хозяин. А что вам, дорогая?
Маргрета заказала то же самое, но не слишком прожаренное.
— Стив? — спросила официантка.
— Значит так: три пива «Корс» и три бифштекса из вырезки — один с кровью, другой средний, третий хорошо прожаренный. С гарниром из помойки. Печеный картофель, сильно подгоревший, безнадежно увядший салат. Горячие булочки, все как обычно. Десерт потом. Кофе.
— Поняла.
— Познакомься с моими друзьями. Мэгги — это Хейзел. А это Алек — муж Мэгги.
— Экий счастливчик. Привет, Мэгги, рада познакомиться. Хотя и сожалею, что вижу тебя в такой дурной компании. Стив уже пытался всучить тебе что-нибудь?
— Пока нет.
— И хорошо. Ничего не покупай, никаких бумаг не подписывай, никаких пари не заключай. И радуйся, что ты замужем: у него жены в трех штатах.
— В четырех.
— Уже в четырех? Поздравляю. В дамскую комнату ход через кухню, Мэгги; в мужскую — через двор. — Она убежала так быстро, что только юбка взметнулась.
— Хороша девка, — сказал Стив. — Знаете, сколько болтают насчет подавальщиц, особенно в заведениях для шоферов… ну так Хейзел, похоже, единственная из подавальщиц в дорожных забегаловках, которая дает не за плату. Пошли, Алек.
Он встал и провел меню к мужскому туалету. Я послушно последовал за ним. Тут до меня дошло, что он имел в виду, но возмущаться его высказываниями в присутствии дамы было уже поздно. Кроме того, я сообразил, что Маргрету его высказывания ничуть не возмутили — она приняла их как информацию к размышлению. Даже скорее как похвалу Хейзел. Я полагаю, что наибольшие трудности при контактах с непрерывно и беспокойно сменяющимися мирами возникают не из-за различий в экономике, социальном устройстве или технологии, а из-за языка и тех табу и mores,
[67]которые существуют в разных мирах.
Когда мы вернулись, пиво уже дожидалось нас на столе, а Маргрета — за столом, причем выглядела она на удивление свежей и отдохнувшей.
Стив поднял бокал:
— Ваше здоровье!
— Scal! — отозвались мы.
Я отпил глоток, потом еще и еще — вот чего мне так не хватало весь этот длинный день, проведенный на шоссе среди пустыни. Мое моральное падение на пароходе «Конунг Кнут» произошло в том числе и по причине возобновления близкого знакомства с пивом, которого мне не случалось пробовать с тех далеких дней, когда я был студентом инженерного колледжа, но и тогда пил его редко — денег на сей порок было маловато. Пиво было отличное, не хуже датского «Тюборга», которое подавалось на пароходе. А вам известно, что в Библии нет ни единого выпада против пива? Больше того, слово «пиво» в Библии означает «источник» или «колодец».
Бифштексы были восхитительны.
Под размягчающим воздействием пива и хорошей еды я вдруг обнаружил, что пытаюсь объяснить Стиву, как именно мы пошли на дно и почему теперь вынуждены принимать милостыню от посторонних людей… однако при этом я старательно избегал всякой конкретизации. Наконец Маргрета сказала:
— Алек, расскажи ему.
— Думаешь, надо?
— Я полагаю, что Стив заслужил это. И я ему верю.
— Хорошо. Стив, мы пришельцы из другого мира.
Он не стал смеяться и даже не улыбнулся, просто выслушал с интересом, а потом спросил:
— С летающей тарелки, что ли?
— Нет. Я хочу сказать, что мы из другой Вселенной, но не просто с другой планеты. И еще я скажу, что только сегодня утром мы с Маргретой были в штате, который именуется Аризоной, в городе под названием Ногалес. А потом все вокруг нас вдруг изменилось. Ногалес сделался маленьким и совсем непохожим на прежний. Аризона вроде та же. Во всяком случае кажется такой же, хотя я этот штат знаю довольно плохо.
— Территорию.
— Извини, не понял.
— Аризона не штат, а территория. Законопроект о присвоении ей статуса штата был забаллотирован.
— О! И в моем бывшем мире произошло то же самое! Это как-то связано с вопросом о налогах. Но мы явились не из моего мира. И не из мира Марги. Мы пришли… — Тут я замолк. — Я говорю сбивчиво, — и поглядел на Маргрету. — Может, ты лучше объяснишь?
— Я не могу
объяснить, — ответила она, — так как сама не понимаю. Но, Стив, это правда. Я происхожу из одного мира, Алек — из другого, жили мы в третьем, а в четвертом были еще сегодня утром. Теперь мы здесь. Вот почему у нас нет денег. То есть они у нас есть, но для этого мира не годятся.
— Может быть, мы ради разнообразия поговорим о каком-нибудь одном мире, а то у меня голова пошла кругом, — буркнул Стив.
— Она пропустила целых два мира, — вмешался я.
— Нет, милый, три. Ты забыл о мире айсберга.
— Нет, этот я считал. Я… извини, Стив. Постараюсь рассказывать обо всех по очереди. Но это ужасно трудно. Этим утром мы отправились в кафе-мороженое в Ногалесе, так как я хотел угостить Маргрету горячим фадж-санде. Мы сели за столик друг против друга так же, как сидим сейчас, и я оказался как раз напротив транспортных световых сигналов.
— Транспорт… чего?
— Это набор таких цветовых сигналов, с помощью которых управляют транспортными потоками. Красный, желтый, зеленый. Благодаря им я и узнал, что мир снова переменился. В твоем мире таких световых сигналов нет, или я их просто не видел. Всюду регулировщики-полицейские. Но в том мире, где мы сегодня утром проснулись, вместо регулировщиков — разноцветные огни.
— Прямо какой-то фокус, знаешь, из тех, что в цирках показывают с помощью зеркал. А какое отношение это имеет к горячему фадж-санде для Мэгги?
— А такое, что, когда мы потерпели кораблекрушение и плавали по океану, Маргрете захотелось горячего фадж-санде. А сегодня утром у меня впервые появилась возможность угостить ее этим лакомством. Когда транспортные сигналы исчезли, я понял, что мир снова изменился, а это означало, что мои деньги больше ни на что не годятся. Стало быть, я уже не смог купить ей обещанный горячий фадж-санде. Не мог и вечером угостить обедом. Наши деньги нельзя истратить, вот в чем дело! Понял теперь?
— По-моему, я отстал от вас на несколько поворотов. А что же случилось с деньгами?
— Ох! — Я полез в карман, вынул стопку тщательно сложенных бумажек, предназначенных для покупки билетов, и протянул один двадцатидолларовый банкнот Стиву. — Ничего с ними не случилось. Вот, посмотри.
Он принялся внимательно изучать банкнот.
— «Законное средство оплаты государственных и частных долгов». Звучит что надо. Но что за шут намалеван на бумажке? И с каких это пор у нас печатаются двадцатидолларовые банкноты?
— В твоем мире, видимо, с никаких, точно так же, как и в моем. А намалеван — Уильям Дженнингс Брайан, президент Соединенных Штатов с тысяча девятьсот тринадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый.
— У нас в школе Оранса Манна в Акроне такого не проходили. В жизни о нем не слыхал.
— А если вспомнить, чему учили меня, то он был избран в тысяча восемьсот девяносто восьмом, а не шестнадцатью годами позже, в мире же Маргреты вообще не было президента Брайана. Послушай, Маргрета! А случайно, не твой ли это мир?!
— Почему ты так думаешь, милый?
— Может, да, а может — нет. Когда мы из Ногалеса ехали на север, я не заметил ни аэродромов, ни каких-либо признаков, свидетельствующих об их близости. А сейчас вспомнил, что за весь день не видел и не слышал ни единого реактивного самолета. И других летательных машин — тоже. А ты?
— Нет. Нет, я тоже не слышала. Но я о них и не думала. — Помолчав, она добавила: — Однако я почти уверена, что они над нами не пролетали.
— Вот видишь! А может быть, это мой мир? Стив, как у вас тут с аэронавтикой?
— Аэро… чем?
— Ну с летательными машинами. Реактивными. Вообще с aeroplanos. И с дирижаблями. У вас есть дирижабли?
— Знаешь, у меня насчет таких словечек в памяти совсем глухо. Ты говоришь о полетах, о настоящих полетах в воздухе, как птицы в небе?
— Да! Да!
— Нет, конечно, ничего такого у нас нет. Или ты имеешь в виду воздушные шары? Воздушный шар я видел.
— Нет, я не о них говорю. Хотя дирижабль — тоже в некотором роде воздушный шар. Только не круглый, а длинный, вроде сигары. И в движение приводится моторами, вроде твоего грузовика, и делает сто миль в час и более; обычно они летают на высоте одной-двух тысяч футов. А над горами куда выше.
Впервые Стив по-настоящему удивился, раньше он казался лишь слегка заинтересованным.
— Боже милостливый! И ты действительно видел нечто подобное?
— Я даже летал на них. Первый раз мне было двенадцать. Ты ведь учился в Акроне? В моей Вселенной Акрон всем известен как город, где делают самые большие, самые быстроходные и самые лучшие в мире воздушные корабли.
Стив покачал головой.
— Надо же! Вечно я пропускаю из-за ерунды самое интересное. Видно, так уж устроена жизнь! Мэгги, а ты видела воздушные корабли? Летала на них?
— Нет, в моем мире их не было. Но в летательной машине побывать пришлось. Это был aeroplano. Всего один раз. Мне полет показался необыкновенно волнующим. И страшным. Но я с удовольствием полетала бы еще разок.
— Клянусь, я бы тоже полетал. Хотя, готов поспорить, у меня наверняка от страха вывернуло бы кишки. Но я полетел бы все равно, пусть бы эта штука даже угробила меня. Ребята, я начинаю вам верить. Больно уж здорово вы все изображаете. Это да еще ваши деньги. Если, конечно, это
деньги.
— Это деньги, — настаивал я, — деньги другого мира. Посмотри на них внимательно, Стив. Совершенно очевидно, что это не деньги твоего мира. Но это не игрушечные деньги и не для театральных постановок. Неужели кому-то могла прийти мысль столь тщательно делать гравировку, чтобы получить «театральные» банкноты? Гравер клише, с которых печатались деньги, явно полагал, что они пойдут в обращение… и тем не менее в них все неправильно с точки зрения этой Вселенной, даже двадцатидолларовое достоинство — первое, что тебе самому бросилось в глаза. Погоди-ка. — Я порылся в другом кармане. — Ага! Тут она! — Я вытащил бумажку в десять песо королевства Мексика. Большую часть денег, которые мы накопили перед землетрясением — чаевые Маргреты, заработанные в «Панчо Вилья», — я сжег как бесполезные, но несколько бумажек оставил на память. — Погляди-ка на эту. Испанский знаешь?
— По-настоящему нет. Кое-какой технический жаргон. Ну и кухонный испанский. — Он поглядел на бумажку. — Вроде порядок.
— Посмотри внимательнее, — попросила Маргрета. — Видишь, напечатано «Reino»? А разве тут не должно стоять «Republika»? Или Мексика в вашем мире — тоже королевство?
— Нет, республика… Она осталась такой отчасти с моей помощью. Когда я служил в морской пехоте, меня сделали наблюдателем на выборах. Вы себе не представляете, как много может сделать горсточка вооруженных до зубов морских пехотинцев, если надо обеспечить честные выборы. О'кей, друзья, я покупаю вашу историю. Мексика не королевство — голосующие на дорогах, у которых нет денег даже на обед, не могут таскать с собой мексиканские деньги, подтверждающие обратное. Может, я и спятил, но я готов вам верить. Так какое же будет объяснение?
— Стив, — сказал я спокойно. — Я бы и сам не отказался его получить. Самое простое объяснение: у меня крыша поехала и все это просто результат моего воображения: и я, и ты, и Маргрета, и этот ресторан, и этот мир — все это фантом, порожденный моим горячечным воображением.
— Ты, если хочешь, валяй думай, будто мы твое воображение, а нас с Мэгги уволь. Другие объяснения есть?
— Хм… это зависит от… Ты Библию читал?
— Ну… и да и нет. Поскольку я много езжу, то мне частенько не спится в постели, а почитать кроме Гедеоновой Библии и нечего. Так что иногда читаю.
— Ты не помнишь Евангелие от Матфея, главу двадцать четвертую, стих двадцать четвертый?
— Нет, а что, должен помнить?
Я процитировал ему это место.
[68]
— Это одна возможность, Стив. Смены миров могут быть знаками, посланными самим Сатаной, чтобы обмануть нас. С другой стороны, они могут быть предвозвестниками конца света и пришествия Христа во царствие свое. Вот послушай Слово:
«И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды падут с неба, и силы небесные поколеблются; Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою; И пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их».
[69]
В общем, все сводится вот к чему, Стив. Может быть, это фальшивые знаки бед и несчастий, предвещающие конец, а может это чудеса, знаменующие Parousia — Второе пришествие. Так или иначе мы подошли к концу этого мира. Возрожден ли ты?
— М-м-м… Не могу утверждать. Меня крестили давным-давно, когда я был еще слишком мал, чтобы сообразить, о чем идет речь. В церковь я почти не хожу, если не считать свадеб и похорон друзей. И даже если меня разок и окатили водой, то с тех пор я успел изрядно подзапылиться. Думаю, я вряд ли подхожу под требуемый стандарт.
— Да, я убежден, что не подходишь. Стив, конец света приближается, и Христос снова грядет к нам. Самое важное дело, которое у тебя есть, — да и у всех остальных — положить грехи свои перед Иисусом, чтобы он смыл их кровью своей и чтобы ты возродился в нем. Ибо не будет тебе иного предупреждения. Сперва раздастся глас трубный, и ты либо окажешься в объятиях Иисуса, счастливый и невредимый на веки вечные, или будешь сброшен в огонь и серу кипящую, чтоб мучился в них без конца.
— Вот те на! Алек, ты никогда не думал стать проповедником?
— Еще как думал.
— Знаешь, тебе не думать надо, а просто стать им. Ты говорил так, будто веришь каждому произнесенному слову.
— А я и верю.
— Я тоже так подумал. Ладно. В общем, из уважения к тебе обещаю, что основательно обмозгую это дельце. А пока будем надеяться, что сегодня Второе пришествие еще не состоится, а то у меня груз, который следует доставить по назначению. Хейзел! Дай-ка счет, милочка: мне уж давно пора смотреть дорожные картинки.
Три бифштекса стоили три девяносто, шесть кружек пива еще шестьдесят центов, то есть всего четыре пятьдесят. Стив расплатился «полуиглом»
[70] — монетой, которую я видел только в коллекциях. Мне очень хотелось рассмотреть ее получше, но я не мог найти предлога.
Хейзел взяла ее и осмотрела со всех сторон.
— Не так уж часто появляется у нас золото, — заметила она, — чаще всего бывают «колеса»,
[71]а иногда и бумажки, хотя босс их не очень уважает. Уверен, что обойдешься без нее?
— А я нашел клад Старого Голландца.
— Я с тобой играю. Только пятой женой стать не собираюсь.
— Так и я согласен только разок переспать с тобой.
— А этого ты тоже не получишь. Во всяком случае за какую-то жалкую золотую пятерку. — Хейзел покопалась в кармане фартука и вынула серебряную монету в полдоллара. — Твоя сдача, дорогой.
Стив вернул ей монету.
— А что можно получить за полдоллара?
Хейзел взяла монету и положила ее в карман.
— Плевок в левый глаз. Спасибо. Спокойной ночи, друзья. Рада, что вы нас навестили.
На протяжении тридцати пяти миль или около того до самого Флагстафа Стив успел задать уйму вопросов насчет виденных нами миров, но никаких комментариев не делал. Его особенно интересовали мои описания воздушных кораблей, реактивных самолетов, aeroplanos. Вообще все, что было связано с техникой, казалось ему занятным. В телевидение ему оказалось труднее поверить, чем в летательные аппараты, впрочем, как и мне. Но Маргрета подтвердила, что сама видела телевизоры, а Маргрете не поверить нельзя. Меня-то еще можно принять за жулика. Но Маргрету — нет. Ее голос и манеры вызывают безграничное доверие.
Во Флагстафе, чуть не доезжая до шоссе номер шестьдесят шесть, Стив съехал на обочину и притормозил, не выключая мотора.
— Приехали, — сказал он, — если, конечно, вы настаиваете, чтоб ехать на восток. Если согласны ехать на север — милости просим.
— Нам обязательно надо попасть в Канзас, — сказал я.
— Да, я понимаю. Отсюда туда можно добраться несколькими путями, но шоссе номер шестьдесят шесть — лучше всего… Хоть в толк не возьму, чего вам понадобилось в этом Канзасе. Впереди, вон там, перекресток. Держитесь правой стороны и вперед! Пропустить его вы не сможете. Попытайтесь поймать грузовик на Санта-Фе. А где вы думаете ночевать?
— Мы еще не знаем. Будем идти, пока не поймаем попутку. Если до ночи с попуткой не повезет — поспим на обочине, сейчас тепло.
— Алек, послушай своего дядюшку Дадли. В пустыне вам ночевать нельзя. Это сейчас тепло, а к утру жутко похолодает. Может, ты не заметил, но мы все время ехали в гору от самого Феникса. И если вас не сожрет «чудовище Хилы»,
[72]то уж песчаные блохи — наверняка. Надо снять койку.
— Стив, у нас нет денег.
— Бог даст — будут. Ты же веришь в это, а?
— Да, — ответил я суховато, — я верю в это. (Только он ведь помогает тем, кто сам себе помогает!)
— Ну так доверься Богу. Мэгги, насчет этих делишек с концом света ты с Алеком согласна?
— Во всяком случае я ему не противоречу.
— М-м-м… Алек, обещаю, что я эту мыслишку обсосу… и начну прямо сегодня читать Гедеонову Библию. Не хочется и на этот раз пропустить самое интересное. А вы идите по шоссе номер шестьдесят шесть и поищите местечко, где написано «хижины». Не «мотель» и не «придорожная гостиница», не объявление о матрасах Симмонса или о личных ваннах, а просто «хижины». Если с вас потребуют больше двух долларов, идите дальше. Торгуйтесь по-настоящему и получите за доллар.
Я не очень прислушивался, так как уже начал злиться. При чем тут торговля? Он же знает, что у меня нет ни гроша. Или он мне не поверил?
— Итак, я говорю «прощайте», — продолжал Стив. — Алек, ты можешь открыть дверь? Мне не хочется вылезать.
— Могу. — Я открыл дверь, спрыгнул на землю, но потом вспомнил о вежливости. — Стив, я хочу поблагодарить тебя за все. За обед. За пиво. За длинную дорогу. Да пребудет с тобой Господь! И да поддержит он тебя и охранит.
— Спасибо тебе. И хватит об этом. Вот, — он полез в карман и достал карточку, — это моя визитка. А точнее, адрес дочки. Когда доберетесь до Канзаса, дайте знать, как дела.
— Обязательно. — Я взял карточку и хотел помочь Маргрете вылезти.
Стив задержал ее.
— Мэгги! А ты не собираешься поцеловать старика Стива на прощание?
— А как же! Обязательно, Стив! — Она обернулась и искоса глянула на него.
— Вот так-то лучше. Алек, ты бы отвернулся.
Я не стал отворачиваться, но попытался сделать вид, что не смотрю, хотя не мог удержаться, чтобы не понаблюдать за ними краем глаза.
Если бы это затянулось еще на полсекунды, я бы силой вытащил Маргрету из кабины. Хотя, должен сказать, Маргрета вовсе не сопротивлялась оказываемому вниманию. Она подчинилась охотно, целуя Стива так, как ни одна замужняя женщина не должна целовать постороннего мужчину.
Это мне удалось вытерпеть с большим трудом.
Наконец они кончили. Я подал ей руку и захлопнул дверцу. Стив крикнул: «Прощайте, ребята!» — и его грузовик рванулся вперед. Набирая скорость, он дважды просигналил нам.
Маргрета робко сказала:
— Алек, ты сердишься на меня?
— Нет. Удивлен, да. Даже шокирован. Разочарован. Огорчен.
— Не смей задирать нос!
— З-э-э?
— Стив провез нас двести пятьдесят миль, накормил отличным обедом, не поднял на смех, когда мы ему рассказывали нашу невероятную историю. А теперь? Фу-ты ну-ты, ты становишься в третью позицию и смотришь на меня свысока только потому, что я поцеловала его так, чтобы он понял, как я благодарна за все, что он сделал для меня и моего мужа. Я не потерплю этого, слышишь?
— Я только хотел…
— Прекрати! Не желаю слушать объяснений. Потому что ты не прав. И теперь я рассердилась и буду сердиться до тех пор, пока ты не поймешь, что не прав. Так что думай! — Она повернулась и быстро пошла туда, где пересекались шестьдесят шестое и восемьдесят девятое шоссе.
Я заторопился за ней.
— Маргрета!
Она не ответила и только ускорила шаг.
— Маргрета!
Смотрит вперед и молчит.
— Маргрета, родная! Я был не прав. Мне ужасно жаль. Извини меня.
Она внезапно остановилась и, обняв меня, заплакала.
— Ох, Алек! Я так тебя люблю, а ты такой жлоб.
— Я тебя тоже люблю, но что такое жлоб?
— Это ты.
— Ну… в таком случае я твой жлоб, и ты от меня не отделаешься. И в другой раз не уходи от меня.
— Не буду. Никогда.
И мы занялись тем, чем занимались до этого, Немного погодя я откинул голову, чтобы шепнуть:
— У нас нет постели, которую мы могли бы назвать своей, а я еще никогда в жизни так не нуждался в ней, как сейчас.
— Алек, пошарь в карманах.
— А?
— Когда Стив целовал меня, он шепнул, чтобы ты поискал в карманах, и сказал: «Бог даст».
Я нашел его в левом кармане пиджака, золотой «игл» — никогда еще не приходилось держать его в руках. Монета была очень тяжелая и теплая.
16
Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего?
Книга Иова 4, 17
Научите меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил.
Книга Иова 6, 24
В аптеке в деловой части Флагстафа я обменял свой «игл» на девять «колес», девяносто пять центов мелочью и кусок мыла «Айвори». Купить мыло предложила Маргрета.
— Алек, аптекарь — не банкир; он может не захотеть менять нам деньги, если обмен не будет частью торговой сделки. А мыло нам пригодится. Я хочу постирать твое белье, да помыться нам обоим не мешает… Сильно подозреваю, что в дешевых ночлежках, о которых говорил Стив, мыло в стоимость ночлега не входит.
Оба ее предположения оказались верными. Аптекарь поднял брови, увидев золотую монету в десять долларов, но промолчал. Он взял ее и бросил на стекло прилавка, чтобы услышать звон, потом пошарил за кассой и, вытащив маленький пузырек, капнул на монету кислотой.
Я ничего не сказал. Продолжая молчать, он отсчитал девять серебряных долларов, полдоллара, четверть доллара и два дайма. Вместо того чтобы тут же положить деньги в карман, я не торопясь проверил каждую монету тем же способом, воспользовавшись стеклянным прилавком. Окончив, я пододвинул ему обратно одно из «колес».
Он опять промолчал — небось не хуже меня слышал глухой звук, произведенный фальшивой монетой. Аптекарь нажал на клавишу «без продажи» и вручил мне другое «колесо» (его звук был чист, как звон колокольчика), спрятав подделку куда-то в самый дальний конец денежного ящика кассы. Затем повернулся ко мне спиной.
На окраине города, на полпути к Уиноне, мы набрели на ночлежку, достаточно неприглядную, чтобы соответствовать нашим требованиям. Маргрета торговалась на испанском. Наш хозяин запросил пять долларов. Маргрета призвала пресвятую Деву Марию и еще трех святых в свидетели того, как несправедливо с ней поступают. После чего предложила пять песо. Я не понял ее маневра. Ибо знал, что никаких песо у нас нет. Неужели она попытается всучить ему те никуда не годные «королевские» песо, которые я все еще таскаю с собой?
Однако выяснить это не удалось, так как в качестве ответа наш хозяин просто скинул цену до трех долларов и заявил синьоре, что сумма окончательная и Бог ему в том свидетель.
В общем, они сговорились за полтора. После чего Маргрета попросила дать ей чистые простыни и одеяла еще на пятьдесят центов, заплатила за все два доллара и потребовала включить в эту цену подушки и чистые наволочки, сказав, что тогда они будут квиты. Она получила требуемое, но хозяин захотел, чтоб ему дали сколько-нибудь «на счастье». Марга дала ему дайм, он низко поклонился и заверил нас, что его дом — наш дом.
В семь утра мы были уже в пути, отдохнувшие, чистые, счастливые и голодные. Через полчаса, еще более голодными, мы оказались в Уиноне. С голодом мы сквитались чуть позже, зайдя в маленькую забегаловку, открытую в трейлере: стопка пшеничных блинчиков — десять центов, кофе — пять, вторая чашка бесплатно, масло и сироп — без ограничений.
Маргрета не справилась со своими блинчиками: порции были слишком велики, мы поменялись тарелками, и я слопал все, что у нее оставалось. На стене красовалась надпись:
«ЗАПЛАТИ, КОГДА ПОЕШЬ — ЧАЕВЫХ НЕ НАДО — ПРИГОТОВИЛСЯ ЛИ ТЫ К СУДНОМУ ДНЮ?»
Рядом с поваром — он же официант (думаю, он же и хозяин) — в пределах досягаемости лежал экземпляр «Сторожевой башни».
[73]
Я спросил:
— Брат, что слышно о наступлении дня Страшного суда?
— Это не повод для шуток. Вечность — это очень долго, особенно если проводишь ее в бездне огненной.
— Я не шучу, — ответил я. — Если судить по знамениям и чудесам, наступил семилетний период, о котором говорится в одиннадцатой главе Откровения, стих второй или третий;