Страница:
Машина развернулась и направилась к нам, только теперь очень медленно. Ее водители провели ее всего лишь в нескольких футах от нас и тут же остановили. Один из тех, кто сидел внутри, вылез и левой рукой ухватился за одно из креплений, соединявших плоскости похожих на ящик крыльев. В другой руке он держал бухту каната.
В тот момент, когда летательная машина скользнула мимо нас, он бросил нам конец. Я поймал его, крепко схватил обеими руками и не упал в воду только потому, что Маргрета вцепилась в меня изо всех сил.
Я передал конец Маргрете.
— Пусть они втянут тебя к себе. А я спущусь в воду и последую за тобой.
— Нет!
— Как это так — нет? Сейчас не время упрямиться. Делай как сказано!
— Алек, помолчи. Он что-то пытается нам объяснить.
Я заткнулся, обиженный до глубины души. Маргрета внимательно вслушивалась. (Мне-то слушать смысла не было: мой испанский ограничивался «gracias» и «por favor».
[37]Зато я прочел надпись на борту машины: «El Guardacostas Real de Mexico».
[38])
— Алек, он предупреждает, чтоб мы были предельно осторожны. Тут акулы.
— Ой!
— Да. Нам надо оставаться на месте. А он будет потихоньку подтягивать к себе канат. Я думаю, он намерен втащить нас в машину так, чтобы мы не оказались в воде.
— Вот человек, который мне воистину по душе!
Мы испытали предложенный способ — но ничего не вышло. Ветер посвежел, и данное обстоятельство больше сказывалось на летательной машине, чем на нас: пропитавшийся водой матрас для солнечных ванн как бы приклеился к воде — у него же не было паруса. Вместо того чтобы подтянуть нас к машине, человек, державший другой конец каната, вынужден был все время отпускать его, иначе нас бы просто стащило с матраса в воду.
Он что-то крикнул, Маргрета ответила. Так они перекликались довольно долго. Наконец она повернулась ко мне:
— Он говорит, чтобы мы отпустили конец, они отплывут, а потом вернутся, но на этот раз машина пойдет прямо на наш плот, только очень медленно. Когда они подплывут совсем близко, нам придется попытаться влезть в aeroplano. Так называется машина.
— Хорошо.
Машина отплыла. Побежала по воде и, описан дугу, снова направилась к нам. Пока мы ожидали ее, скучать не пришлось: дм развлечения совсем рядом появился огромный акулий спинной плавник. Акула не атаковала, видно, еще не обмозговала (да и был ли у нее мозг?), годимся ли мы ей на закуску. Думаю, она наблюдала только нижнюю сторону капоковой подстилки.
Летательная машина между тем шла прямо на нас, словно какая-то чудовищная стрекоза, летящая над самой поверхностью океана. Я сказал:
— Дорогая, как только она приблизится, хватайся за ближайшее крепление, а я подтолкну тебя. А сам заберусь следом.
— Нет, Алек.
— Что значит нет?
Я даже разозлился. Маргрета великолепный товарищ, и вдруг такое упрямство. Да еще в такую минуту!
— Ты не сможешь подтолкнуть меня, тебе не на что опереться. И встать не сможешь, тут сесть и то нельзя. Я скачусь с матраса налево, ты — направо. Если кто-то из нас промахнется — тут же обратно на матрас. Aeroplano сделает еще один заход.
— Но…
— Так он велел.
Времени терять было нельзя; машина уже почти наехала на нас. Ее «ноги» — вернее, крепления, соединяющие нижние каяки с основным телом машины, касались матраса, одна чуть не задела меня, другая — Маргрету.
— Давай! — крикнула она.
Я покатился вбок и ухватился за крепление. У меня чуть не вырвало руку из плечевого сустава, но я как обезьяна вскарабкался наверх и обеими руками ухватился за что-то на «животе» машины, поставил ногу на нижний каяк и обернулся.
Я увидел, как чья-то рука протянулась к Маргрете, как с помощью этой руки она вскарабкалась на коробчатое крыло — и вдруг исчезла. Я повернулся, намереваясь вскарабкаться повыше, и внезапно взлетел на крыло. В обычных-то условиях я левитировать не умею, но тут была важная побудительная причина: грязно-белый плавник — слишком большой для добропорядочной рыбы — резал воду, направляясь прямо к моей ноге.
Я обнаружил, что нахожусь рядом с маленьким домиком, откуда водители управляют своей странной машиной. Второй из них (не тот, который вылезал, чтобы помочь нам) выглянул из окна, улыбнулся мне, протянул руку и открыл маленькую дверцу. Я нырнул внутрь головой вперед; Маргрета уже сидела там.
Внутри было четыре сиденья — два впереди, где сидели водители, два сзади — для нас.
Водитель, сидевший впереди меня, обернулся и, сказав что-то, продолжал — я заметил это! — пялиться на Маргрету. Конечно, она была голая, но ведь не по своей вине, и настоящий джентльмен на его месте так не поступил бы.
— Он говорит, — объяснила Маргрета, — что мы должны застегнуть пояса. Наверно, он имеет в виду это, — и она показала на пряжку ремня, другой конец которого был прикреплен к корпусу машины.
Оказалось, что я сижу на такой же пряжке, которая уже успела просверлить дыру в моей сожженной солнцем заднице. До того я ее не замечал
— слишком много других вещей требовали моего внимания.
(И почему бы ему не перестать пялить глазища? Я чувствовал, что еще минута — и я заору на него. То, что он совсем недавно, рискуя, спас жизнь Маргрете и мне, в эту минуту в мою голову даже не приходило: я был просто в бешенстве от того, как нагло он пользуется беспомощностью леди.) Пришлось вернуться к изучению дурацкого пояса и постараться игнорировать поведение водителя. Он что-то сказал своему напарнику, и тот с энтузиазмом вступил с ним в спор. Потом в их разговор вмешалась Маргрета.
— О чем они болтают? — спросил я.
— Бедняга хочет отдать мне свою рубашку. А я отказываюсь… но не очень решительно… а так, чтоб оставить ему возможность настоять на своем. Это очень мило с его стороны, дорогой. И хоть я не придаю подобным вещам большого значения, все же чувствую себя среди посторонних лучше, когда на мне что-то надето. — Она прислушалась и добавила: — Они спорят между собой, кому достанется эта честь.
Я промолчал. И в душе принес ему извинения. Спорю, даже папе римскому случалось раза два-три украдкой поглядеть на женщин.
В споре победил тот, кто сидел справа. Он повозился на кресле, так как встать не мог, стащил через голову рубашку и передал ее Маргрете.
— Senorita, por favor.
Он добавил что-то еще, но это оказалось за пределами моих познаний в испанском.
Маргрета ответила с достоинством и изяществом и продолжала болтать с ними, пока натягивала рубашку, которая более или менее скрыла ее наготу,
— Дорогой, командир — teniente Анибал Санс Гарсиа — и его помощник — sargento
[39]Роберто Домингес Джонс — оба из королевских мексиканских сил береговой охраны, хотели отдать мне свои рубашки, но сержант победил в игре «чет-нечет», и я получила его рубашку.
— В высшей степени благородный поступок. Спроси его, нет ли в этой машине чего-нибудь, что можно было бы надеть на меня.
— Попробую. — Она произнесла несколько фраз, я разобрал свое имя. Потом она снова перешла на английский: — Джентльмены, я имею честь представить вам моего мужа Александро Грэхема Хергенсхаймера, — и опять затараторила по-испански.
Ответ прозвучал тут же.
— Лейтенант очень сожалеет, но он вынужден сказать, что у них нет ничего, что можно было бы предложить тебе. Однако он клянется честью матери, что, как только мы доберемся до Масатлана и тамошнего офиса береговой охраны, тебе что-нибудь обязательно подберут. А теперь лейтенант просит нас обоих затянуть пояса как можно крепче, так как нам предстоит взлет. Алек, я ужасно боюсь.
— Не надо. Я буду держать тебя за руку.
Сержант Домингес опять обернулся и протянул фляжку.
— Aqua?
[40]
— Боже мой, конечно! — вскричала Маргрета. — Si! Si! Si!
Никогда еще вода не казалась мне такой вкусной.
Лейтенант оглянулся, взял у нас фляжку, широко улыбнулся и показал большой палец — жест, восходящий еще к временам Колизея, — потом сделал что-то, заставившее моторы его машины заработать в более быстром темпе. Только что они работали медленно-медленно. И вдруг раздался страшный грохот. Машина развернулась, и лейтенант направил ее прямо по ветру. Ветер свежел с самого утра и теперь уже поднимал небольшие завитки пены на слабой океанской ряби, Моторы заработали еще напряженней, будто в припадке неодолимой ярости, и мы начали подпрыгивать на волнах, стенки кабины вибрировали.
Затем мы стали с невероятной силой ударяться о каждую десятую волну. Не знаю почему, но машина все-таки не развалилась.
И вдруг мы оказались в двадцати фугах над поверхностью океана, удары прекратились. Вибрация и рев не утихали. Мы взлетели под острым углом, потом повернули. Машина опять пошла вниз, и я чуть было не выдал обратно те несколько блаженных глотков воды, которыми только что насладился.
Океан был прямо перед нами. Он вздыбился, как отвесная стена. Лейтенант повернулся к нам и что-то прокричал. Мне очень хотелось сказать ему, что лучше бы он смотрел вперед но я промолчал.
— О чем это он?
— Просит посмотреть туда, куда он покажет. Прямо туда, куда летит машина. El tiburon blanco grande — большая белая акула, которая чуть не слопала нас.
(Я прекрасно обошелся бы и без этого.) И в самом деле — как раз в середине стены океана виднелась серая тень, режущая воду плавником. Как раз в ту минуту, когда я понял, что сейчас мы неминуемо врежемся в стену рядом с плавником, стена рухнула куда-то в сторону, мой зад с силой вдавился в сиденье, в ушах заревело, и меня не вытошнило прямо на нашего хозяина лишь благодаря моей железной выдержке.
Машина выровнялась, и неожиданно стало почти удобно, если, конечно, позабыть о вибрации и реве.
Нет. Воздушные корабли все же куда приятнее.
Суровые холмы за линией берега, которые так трудно было рассмотреть с нашего плота, стали прекрасно видны, как только мы поднялись в воздух; на берегу — цепочка очаровательных пляжей и город, к которому мы направлялись. Сержант повернулся, показал на город и что-то сказал.
— Чего ему?
— Сержант Роберто говорит, что мы будем дома как раз к ленчу. Almuerzo, сказал он, но заметил, что для нас это будет завтрак — Desayuno.
Мой желудок вдруг стал проявлять признаки жизни.
— Мне дела нет, как он у них именуется. Скажи ему, пусть не беспокоится — лошадь можно не жарить. Съем ее сырой.
Маргрета перевела. Наши хозяева расхохотались, и лейтенант повел машину на снижение. Он посадил ее на воду, одновременно глядя через плечо на Маргрету и болтая с ней, а та улыбалась ему, глубоко вонзая ногти в мою правую ладонь.
Итак, мы прилетели. Никто не пострадал. И все же воздушные корабли лучше.
Ленч! Наше будущее утопало в розах.
Через полчаса после того как летательная машина, поднимая брызги, опустилась в гавани Масатлана, Маргрета и я сидели с сержантом Домингесом в столовой для рядового состава службы береговой охраны. Мы опоздали к дневной трапезе, но нас все же обслужили. Я был одет. Во всяком случае на мне была пара рабочих штанов из мешковины. Но разница между тем, в чем мать родила, и парой штанов куда больше, чем между дешевыми рабочими штанами и горностаевой мантией. Попробуйте — и убедитесь.
К летательной машине, ставшей на якорь, подошла небольшая лодка; потом пришлось пройти весь причал, к которому нас привезли, дойти до здания штаб-квартиры, а там дожидаться, пока мне не отыщут брюки, и все это время множество незнакомцев, среди которых было немало женщин, глазели на меня. Ужас! Никогда еще в жизни не испытывал я такого срама, разве что во время того печального инцидента в воскресной школе, когда мне было пять лет.
Но теперь все было позади, перед нами стояли яства и питье, и какое-то время я чувствовал себя безмерно счастливым. Конечно, это была не та еда, к которой я привык. Кто сказал, что голод — лучший повар? Кем бы он ни был, он глубоко прав; ленч оказался великолепным! Блинчики из кукурузной муки, которые мы макали в сироп, вареные бобы, горячая как огонь похлебка, миска маленьких желтых помидоров и кофе — крепкий, черный и горький — что еще нужно человеку? Ни один гурман не смаковал изысканные блюда так, как я этот завтрак.
Поначалу я немного смущался, что мы едим в столовой для рядового состава, а не с лейтенантом Сансом, там, где питаются офицеры. Потом мне разъяснили, что я страдал очень распространенным сломом — штатские, не имеющие военного прошлого, подсознательно приравнивают себя к офицерам, и никогда — к рядовым. При более тщательном рассмотрении такая точка зрения кажется идиотской, но она тем не менее широко распространена. Ну, может быть, и не повсюду, но для Америки она в высшей степени характерна, ибо здесь каждый человек «по меньшей мере равен другим, а зачастую лучше всех прочих».
Сержант Домингес уже получил свою рубашку назад. Пока мне искали штаны, какую-то женщину (думаю, это была уборщица — мексиканская береговая охрана не имела женского контингента), словом, женщину из штаб-квартиры отправили на поиски чего-нибудь для Маргреты, и это что-то оказалось блузкой и длинной юбкой — все хлопчатобумажное и ярких тонов. Простой и явно дешевый костюм, но Маргрета выглядела в нем красавицей.
Ах да, ни у кого из нас не было обуви. Неважно — погода стояла сухая и теплая, можно было обойтись и без туфель. Мы были сыты, мы были в безопасности, и нам помогали с таким горячим гостеприимством, которое убеждало, что мексиканцы — лучшие люди на свете.
После второй чашки кофе я сказал:
— Любимая, как бы нам извиниться и уйти, никого не обижая? Я думаю, нам следует как можно скорее найти американского консула.
— Сначала нам предстоит вернуться в здание штаб-квартиры.
— Опять допрос?
— Полагаю, что можно сказать и так. Вероятно, они хотят получить от нас более подробные сведения о том, каким образом мы оказались там, где были найдены. Согласись, наша история звучит несколько странно.
— Согласен.
Наше первое собеседование с команданте трудно назвать удовлетворительным. Если бы я был один, он назвал бы меня лжецом прямо в глаза… но мужчине, который даже издали представляется образцом мужественного эго, разговаривать в таком тоне с Маргретой совершенно невозможно.
Главной причиной недоразумений стала старая посудина «Конунг Кнут». Она не затонула, но и в порт не пришла. По той простой причине, что такого корабля вообще никогда не существовало в природе.
Меня-то это мало удивило. Даже если бы наше судно вдруг превратилось в парусное или в галеру с пятью гребцами, я бы тоже не слишком поразился. И все же я ожидал, что какой-нибудь корабль с тем же названием будет иметь место в новом для меня мире. Я думал, что того требуют правила игры. Теперь стало ясно, что этих правил я не знал. Если, конечно, допустить, что они все же существуют.
Маргрета указала мне еще на одно обстоятельство, подтверждающее мою мысль: здешний Масатлан оказался совсем не похож на тот город, в котором ей приходилось бывать прежде. Этот был куда меньше и вовсе не походил на туристский порт — даже длинный док, в котором должен был отстаиваться «Конунг Кнут», здесь не существовал. Полагаю, что это не меньше, чем летательная машина, убедило ее в том, что моя «паранойя» фактически является наименее безумной из всех возможных гипотез. Маргрета бывала тут раньше — док, большой и прочный, исчез. Это ее потрясло.
На команданте впечатление произвести было труднее. Он предпочитал тратить больше времени на допрос лейтенанта Санса, чем на нас. Сансом он явно остался недоволен.
Был еще один фактор, которого я в то время не понимал, да и потом до конца уяснить не смог. Непосредственный начальник Санса носил звание капитана. Команданте тоже капитан, но эти ранги оказались далеко не эквивалентны.
Дело в том, что береговая охрана пользуется званиями морского флота. Однако небольшой отряд охраны, который ведает летательными машинами, носит армейские звания. Я думаю, что сие незначительное различие имело корни, уходящие в далекую историю. Но как бы там ни было, возникла явная накладка
— капитан с четырьмя нашивками, то есть морской капитан, вовсе не собирался принимать на веру то, что ему докладывал какой-то там офицеришка с летательной машины.
Лейтенант Санс приволок двух совершенно голых потерпевших кораблекрушение, рассказывавших совершенно невероятную историю; капитан с четырьмя нашивками, видимо, страстно желал возложить вину за наиболее странные эпизоды нашего рассказа на самого Санса.
Санс, со своей стороны, не поддавался запугиванию. Думаю, он просто не испытывал почтения к офицеру, который никогда не поднимался над поверхностью океана выше «вороньего гнезда» на мачте. (Полетав на его смертельно хрупком аппарате, я понял, почему он не намерен становиться на колени перед каким-то там морячком. Даже среди пилотов дирижаблей я обнаружил тенденцию делить мир на две неравные части — на тех, кто летает, и на тех, кто не летает.) Через какое-то время, выяснив, что поколебать Санса не удастся, что опровергнуть показания Маргреты нельзя, а со мной контакт вообще невозможен, иначе как через посредство Маргреты, команданте пожал плечами и отдал распоряжение, согласно которому мы и пошли кормиться. Однако теперь нам надлежало вернуться обратно и получить еще порцию каких-то неизбежных неприятностей.
Против ожидания вторая встреча с команданте оказалась весьма короткой. Он буркнул, что ровно в четыре часа нам надлежит явиться к иммиграционному судье и что суд обладает соответствующей юрисдикцией. А пока — вот перечень ваших долгов, порядок выплаты которых следует утрясти с судьей.
Маргрета невероятно удивилась, получив от команданте этот листок бумаги; я потребовал, чтобы она перевела мне слова офицера. Она перевела, и я взглянул на общую сумму долга.
Больше восьми тысяч песо!
Не нужно было обладать глубоким знанием испанского языка, чтобы прочесть счет — почти все слова были родственны английским. «Tres horas» — «три часа», следовательно, нам надлежало оплатить три часа пользования «aeroplano» — слово, которое я уже слышал от Маргреты; оно означало летательную машину. Нам предстояло оплатить также время, затраченное на нас лейтенантом Сансом и сержантом Домингесом. Плюс мультипликаторный фактор, означавший, как я решил, накладные расходы или что-то вроде того.
Кроме того, топливо для aeroplano и эксплуатация последнего.
«Pantalones» — это штаны; прилагался чек за ту пару, что была на мне.
«Falda» — юбка, а «camisa» — блузка; костюм для Маргреты оказался весьма дорогим.
Один пункт меня особенно поразил — не суммой, а тем, что его вообще включили: я-то думал, что мы гости, но в счете фигурировали два ленча по двенадцать песо каждый.
Здесь была даже плата за время самого команданте.
Я хотел спросить, сколько долларов в восьми тысячах песо, но промолчал, сообразив, что не имею ни малейшего представления о покупательной силе доллара в мире, куда нас зашвырнуло.
Маргрета обсудила счет с лейтенантом Сансом, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Последовал взрыв восклицаний, а также размахивание руками. Она выслушала и сказала мне:
— Алек, это вовсе не выдумка Анибала и даже не жадность команданте. Тариф на этот вид услуг — спасение на море, использование aeroplano и так далее — установлен Distrito Real, то есть Королевским округом, иначе говоря, самим Мехико-Сити. Лейтенант Санс говорит, что высшими государственными кругами движут экономические соображения и на все последующие уровни оказывается давление с целью сделать общественные услуги платными, дабы снизить государственные расходы. Он говорит, что если команданте не потребует с нас плату за спасение, то королевский инспектор, обнаружив это, вычтет деньги из жалованья самого команданте. Плюс наказание, которое королевская комиссия найдет подходящим для данного случая. Анибал хочет, чтобы ты понял, как ему неловко. Если бы aeroplano принадлежал лично ему, мы стали бы просто его гостями. Он всегда будет смотреть на тебя как на друга, а на меня как на сестру.
— Скажи ему, что мои чувства к нему столь же горячи, и сделай это по меньшей мере так же цветисто, как он.
— С радостью. И Роберто говорит, что испытывает то же самое.
— Значит, все сказанное относится и к сержанту. Но выясни, пожалуйста, где и как мы можем найти американского консула. Мы с тобой попали в хорошую переделку.
Лейтенант Санс получил приказ обеспечить нашу явку в суд в четыре часа, после чего нас отпустили. Санс велел сержанту Роберто проводить нас к консулу, а потом обратно в суд, выразив сожаление, что его служебное положение не позволяет ему сопровождать нас лично, щелкнул каблуками, склонился над рукой Маргреты и поцеловал ее. Из простого знака вежливости он устроил целое представление. Впрочем, я видел, что Маргрете это доставило массу удовольствия. Увы, у нас в Канзасе такому не обучают. Я много потерял.
Масатлан лежит на полуострове. Казарма береговой охраны находится на его южном берегу, неподалеку от маяка (он самый высокий в мире, что весьма впечатляет). Американское консульство расположено примерно в миле оттуда — на северном берегу. Чтобы дойти до него, надо пересечь весь город по avenida Мигеля Алемана — приятная прогулка, примерно на полпути улицу украшает очаровательный фонтан.
Беда в том, что идти нам с Маргретой пришлось босиком.
Сержант Домингес не предложил нам взять такси, а мне напрашиваться было, разумеется, неудобно.
Сначала ходьба босиком не казалась мне делом первостепенной важности
— на улице было немало босых ног, и далеко не все они принадлежали детишкам (и без рубашки был отнюдь не я один). В детстве я расценивал возможность побегать босиком как сказочную роскошь, как редкостную привилегию. Я бегал босиком все лето и с огромным сожалением надевал ботинки, когда приходило время снова идти в школу.
Но уже после первого квартала я стал удивляться, почему в детстве я с таким нетерпением ждал момента, когда можно будет побегать без ботинок. Вскоре я попросил Маргрету сказать сержанту Роберто, чтобы он, если можно, не спешил так, ибо я хочу выбирать затененные участки пути — этот чертов тротуар прямо-таки поджаривает мне пятки!
(Маргрета не жаловалась ни на что, но мою просьбу переводить не стала
— и я немного на нее рассердился. Я постоянно находил прочную опору в ангельском спокойствии Маргреты… но следовать ее примеру мне было как-то не с руки.) В общем я уделял состоянию моих бедных, нежных, розовых, незаслуженно оскорбленных ступней все больше внимания, страшно жалел себя и все время удивлялся, как мне пришло в голову расстаться с Божьей страной.
«Я плакал, что бос, пока не встретил безногого». Не помню, кто первый сказал это, но данная сентенция безусловно является частью нашего культурного наследия и должна остаться в веках.
Именно это произошло со мной.
Примерно на полпути, там, где avinida Мигеля Алемана пересекается с calle Акила Сердана, находился фонтан, у которого мы повстречали нищего. Он поглядел на нас снизу вверх и с улыбкой протянул пригоршню карандашей. А смотрел он снизу вверх потому, что сидел в низенькой инвалидной коляске и ног у него не было.
Сержант Роберто окликнул нищего по имени и бросил ему монетку. Тот ловко поймал ее ртом, а потом опустил в карман. «Gracias», — сказал он Роберто и переключил внимание на меня.
— Маргрета, — сказал я торопливо, — пожалуйста, скажи ему, что у меня нет буквально ни одной монетки.
— Хорошо, Алек. — Она присела на корточки, чтобы видеть глаза нищего. Потом встала: — Пепе просит перевести тебе, что все в порядке. Когда ты разбогатеешь, он тебя обязательно поймает.
— Будь добра, передай ему, что я непременно вернусь на это место. Обещаю.
Она так и сделала. Пепе широко улыбнулся, послал Маргрете воздушный поцелуй и отдал честь нам с сержантом. Мы пошли дальше.
А я перестал столь демонстративно оберегать ступни. Пепе заставил меня переоценить ситуацию. С тех пор как я узнал, что мексиканское правительство не рассматривает наше спасение как свою почетную привилегию, а считает, что я обязан его оплатить, мне все время было ужасно жаль себя, я чувствовал себя обиженным, лишним. Я бормотал под нос, что мои соотечественники, называвшие всех мексиканцев пиявками, живущими за счет туристов-гринго, абсолютно правы! Не Роберто, не лейтенант, а другие. Ленивые паразиты, они все норовят стащить доллар у янки!
Как Пепе.
Я перебрал в памяти всех повстречавшихся сегодня днем мексиканцев, каждого, кого только мог припомнить, и у каждого мысленно попросил прощения за мои низкие мысли. Мексиканцы просто наши попутчики на долгом пути от сумрака к вечной тьме. Некоторые из них несут свое бремя достойно, другие — хуже. А некоторые тащат особо тяжкую ношу и делают это мужественно и с гордостью.
Как Пепе.
Еще вчера я купался в роскоши — сегодня я нищ и весь в долгах. Но у меня есть здоровье, ум, есть две руки… и есть Маргрета. Моя ноша легка, и я понесу ее с радостью. Спасибо тебе, Пепе.
Над дверью консульства висел небольшой американский флаг, а на двери
— большой государственный герб. Бронзовый. Я дернул висячий звонок.
После довольно долгого ожидания дверь чуточку приоткрылась и женский голос потребовал, чтоб мы убирались вон. (Перевод не требовался, тон говорил сам за себя.) Дверь стала закрываться. Сержант Роберто громко свистнул и что-то крикнул. Дверь снова приоткрылась, начался диалог.
В тот момент, когда летательная машина скользнула мимо нас, он бросил нам конец. Я поймал его, крепко схватил обеими руками и не упал в воду только потому, что Маргрета вцепилась в меня изо всех сил.
Я передал конец Маргрете.
— Пусть они втянут тебя к себе. А я спущусь в воду и последую за тобой.
— Нет!
— Как это так — нет? Сейчас не время упрямиться. Делай как сказано!
— Алек, помолчи. Он что-то пытается нам объяснить.
Я заткнулся, обиженный до глубины души. Маргрета внимательно вслушивалась. (Мне-то слушать смысла не было: мой испанский ограничивался «gracias» и «por favor».
[37]Зато я прочел надпись на борту машины: «El Guardacostas Real de Mexico».
[38])
— Алек, он предупреждает, чтоб мы были предельно осторожны. Тут акулы.
— Ой!
— Да. Нам надо оставаться на месте. А он будет потихоньку подтягивать к себе канат. Я думаю, он намерен втащить нас в машину так, чтобы мы не оказались в воде.
— Вот человек, который мне воистину по душе!
Мы испытали предложенный способ — но ничего не вышло. Ветер посвежел, и данное обстоятельство больше сказывалось на летательной машине, чем на нас: пропитавшийся водой матрас для солнечных ванн как бы приклеился к воде — у него же не было паруса. Вместо того чтобы подтянуть нас к машине, человек, державший другой конец каната, вынужден был все время отпускать его, иначе нас бы просто стащило с матраса в воду.
Он что-то крикнул, Маргрета ответила. Так они перекликались довольно долго. Наконец она повернулась ко мне:
— Он говорит, чтобы мы отпустили конец, они отплывут, а потом вернутся, но на этот раз машина пойдет прямо на наш плот, только очень медленно. Когда они подплывут совсем близко, нам придется попытаться влезть в aeroplano. Так называется машина.
— Хорошо.
Машина отплыла. Побежала по воде и, описан дугу, снова направилась к нам. Пока мы ожидали ее, скучать не пришлось: дм развлечения совсем рядом появился огромный акулий спинной плавник. Акула не атаковала, видно, еще не обмозговала (да и был ли у нее мозг?), годимся ли мы ей на закуску. Думаю, она наблюдала только нижнюю сторону капоковой подстилки.
Летательная машина между тем шла прямо на нас, словно какая-то чудовищная стрекоза, летящая над самой поверхностью океана. Я сказал:
— Дорогая, как только она приблизится, хватайся за ближайшее крепление, а я подтолкну тебя. А сам заберусь следом.
— Нет, Алек.
— Что значит нет?
Я даже разозлился. Маргрета великолепный товарищ, и вдруг такое упрямство. Да еще в такую минуту!
— Ты не сможешь подтолкнуть меня, тебе не на что опереться. И встать не сможешь, тут сесть и то нельзя. Я скачусь с матраса налево, ты — направо. Если кто-то из нас промахнется — тут же обратно на матрас. Aeroplano сделает еще один заход.
— Но…
— Так он велел.
Времени терять было нельзя; машина уже почти наехала на нас. Ее «ноги» — вернее, крепления, соединяющие нижние каяки с основным телом машины, касались матраса, одна чуть не задела меня, другая — Маргрету.
— Давай! — крикнула она.
Я покатился вбок и ухватился за крепление. У меня чуть не вырвало руку из плечевого сустава, но я как обезьяна вскарабкался наверх и обеими руками ухватился за что-то на «животе» машины, поставил ногу на нижний каяк и обернулся.
Я увидел, как чья-то рука протянулась к Маргрете, как с помощью этой руки она вскарабкалась на коробчатое крыло — и вдруг исчезла. Я повернулся, намереваясь вскарабкаться повыше, и внезапно взлетел на крыло. В обычных-то условиях я левитировать не умею, но тут была важная побудительная причина: грязно-белый плавник — слишком большой для добропорядочной рыбы — резал воду, направляясь прямо к моей ноге.
Я обнаружил, что нахожусь рядом с маленьким домиком, откуда водители управляют своей странной машиной. Второй из них (не тот, который вылезал, чтобы помочь нам) выглянул из окна, улыбнулся мне, протянул руку и открыл маленькую дверцу. Я нырнул внутрь головой вперед; Маргрета уже сидела там.
Внутри было четыре сиденья — два впереди, где сидели водители, два сзади — для нас.
Водитель, сидевший впереди меня, обернулся и, сказав что-то, продолжал — я заметил это! — пялиться на Маргрету. Конечно, она была голая, но ведь не по своей вине, и настоящий джентльмен на его месте так не поступил бы.
— Он говорит, — объяснила Маргрета, — что мы должны застегнуть пояса. Наверно, он имеет в виду это, — и она показала на пряжку ремня, другой конец которого был прикреплен к корпусу машины.
Оказалось, что я сижу на такой же пряжке, которая уже успела просверлить дыру в моей сожженной солнцем заднице. До того я ее не замечал
— слишком много других вещей требовали моего внимания.
(И почему бы ему не перестать пялить глазища? Я чувствовал, что еще минута — и я заору на него. То, что он совсем недавно, рискуя, спас жизнь Маргрете и мне, в эту минуту в мою голову даже не приходило: я был просто в бешенстве от того, как нагло он пользуется беспомощностью леди.) Пришлось вернуться к изучению дурацкого пояса и постараться игнорировать поведение водителя. Он что-то сказал своему напарнику, и тот с энтузиазмом вступил с ним в спор. Потом в их разговор вмешалась Маргрета.
— О чем они болтают? — спросил я.
— Бедняга хочет отдать мне свою рубашку. А я отказываюсь… но не очень решительно… а так, чтоб оставить ему возможность настоять на своем. Это очень мило с его стороны, дорогой. И хоть я не придаю подобным вещам большого значения, все же чувствую себя среди посторонних лучше, когда на мне что-то надето. — Она прислушалась и добавила: — Они спорят между собой, кому достанется эта честь.
Я промолчал. И в душе принес ему извинения. Спорю, даже папе римскому случалось раза два-три украдкой поглядеть на женщин.
В споре победил тот, кто сидел справа. Он повозился на кресле, так как встать не мог, стащил через голову рубашку и передал ее Маргрете.
— Senorita, por favor.
Он добавил что-то еще, но это оказалось за пределами моих познаний в испанском.
Маргрета ответила с достоинством и изяществом и продолжала болтать с ними, пока натягивала рубашку, которая более или менее скрыла ее наготу,
— Дорогой, командир — teniente Анибал Санс Гарсиа — и его помощник — sargento
[39]Роберто Домингес Джонс — оба из королевских мексиканских сил береговой охраны, хотели отдать мне свои рубашки, но сержант победил в игре «чет-нечет», и я получила его рубашку.
— В высшей степени благородный поступок. Спроси его, нет ли в этой машине чего-нибудь, что можно было бы надеть на меня.
— Попробую. — Она произнесла несколько фраз, я разобрал свое имя. Потом она снова перешла на английский: — Джентльмены, я имею честь представить вам моего мужа Александро Грэхема Хергенсхаймера, — и опять затараторила по-испански.
Ответ прозвучал тут же.
— Лейтенант очень сожалеет, но он вынужден сказать, что у них нет ничего, что можно было бы предложить тебе. Однако он клянется честью матери, что, как только мы доберемся до Масатлана и тамошнего офиса береговой охраны, тебе что-нибудь обязательно подберут. А теперь лейтенант просит нас обоих затянуть пояса как можно крепче, так как нам предстоит взлет. Алек, я ужасно боюсь.
— Не надо. Я буду держать тебя за руку.
Сержант Домингес опять обернулся и протянул фляжку.
— Aqua?
[40]
— Боже мой, конечно! — вскричала Маргрета. — Si! Si! Si!
Никогда еще вода не казалась мне такой вкусной.
Лейтенант оглянулся, взял у нас фляжку, широко улыбнулся и показал большой палец — жест, восходящий еще к временам Колизея, — потом сделал что-то, заставившее моторы его машины заработать в более быстром темпе. Только что они работали медленно-медленно. И вдруг раздался страшный грохот. Машина развернулась, и лейтенант направил ее прямо по ветру. Ветер свежел с самого утра и теперь уже поднимал небольшие завитки пены на слабой океанской ряби, Моторы заработали еще напряженней, будто в припадке неодолимой ярости, и мы начали подпрыгивать на волнах, стенки кабины вибрировали.
Затем мы стали с невероятной силой ударяться о каждую десятую волну. Не знаю почему, но машина все-таки не развалилась.
И вдруг мы оказались в двадцати фугах над поверхностью океана, удары прекратились. Вибрация и рев не утихали. Мы взлетели под острым углом, потом повернули. Машина опять пошла вниз, и я чуть было не выдал обратно те несколько блаженных глотков воды, которыми только что насладился.
Океан был прямо перед нами. Он вздыбился, как отвесная стена. Лейтенант повернулся к нам и что-то прокричал. Мне очень хотелось сказать ему, что лучше бы он смотрел вперед но я промолчал.
— О чем это он?
— Просит посмотреть туда, куда он покажет. Прямо туда, куда летит машина. El tiburon blanco grande — большая белая акула, которая чуть не слопала нас.
(Я прекрасно обошелся бы и без этого.) И в самом деле — как раз в середине стены океана виднелась серая тень, режущая воду плавником. Как раз в ту минуту, когда я понял, что сейчас мы неминуемо врежемся в стену рядом с плавником, стена рухнула куда-то в сторону, мой зад с силой вдавился в сиденье, в ушах заревело, и меня не вытошнило прямо на нашего хозяина лишь благодаря моей железной выдержке.
Машина выровнялась, и неожиданно стало почти удобно, если, конечно, позабыть о вибрации и реве.
Нет. Воздушные корабли все же куда приятнее.
Суровые холмы за линией берега, которые так трудно было рассмотреть с нашего плота, стали прекрасно видны, как только мы поднялись в воздух; на берегу — цепочка очаровательных пляжей и город, к которому мы направлялись. Сержант повернулся, показал на город и что-то сказал.
— Чего ему?
— Сержант Роберто говорит, что мы будем дома как раз к ленчу. Almuerzo, сказал он, но заметил, что для нас это будет завтрак — Desayuno.
Мой желудок вдруг стал проявлять признаки жизни.
— Мне дела нет, как он у них именуется. Скажи ему, пусть не беспокоится — лошадь можно не жарить. Съем ее сырой.
Маргрета перевела. Наши хозяева расхохотались, и лейтенант повел машину на снижение. Он посадил ее на воду, одновременно глядя через плечо на Маргрету и болтая с ней, а та улыбалась ему, глубоко вонзая ногти в мою правую ладонь.
Итак, мы прилетели. Никто не пострадал. И все же воздушные корабли лучше.
Ленч! Наше будущее утопало в розах.
10
В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю…
Бытие 3, 19
Через полчаса после того как летательная машина, поднимая брызги, опустилась в гавани Масатлана, Маргрета и я сидели с сержантом Домингесом в столовой для рядового состава службы береговой охраны. Мы опоздали к дневной трапезе, но нас все же обслужили. Я был одет. Во всяком случае на мне была пара рабочих штанов из мешковины. Но разница между тем, в чем мать родила, и парой штанов куда больше, чем между дешевыми рабочими штанами и горностаевой мантией. Попробуйте — и убедитесь.
К летательной машине, ставшей на якорь, подошла небольшая лодка; потом пришлось пройти весь причал, к которому нас привезли, дойти до здания штаб-квартиры, а там дожидаться, пока мне не отыщут брюки, и все это время множество незнакомцев, среди которых было немало женщин, глазели на меня. Ужас! Никогда еще в жизни не испытывал я такого срама, разве что во время того печального инцидента в воскресной школе, когда мне было пять лет.
Но теперь все было позади, перед нами стояли яства и питье, и какое-то время я чувствовал себя безмерно счастливым. Конечно, это была не та еда, к которой я привык. Кто сказал, что голод — лучший повар? Кем бы он ни был, он глубоко прав; ленч оказался великолепным! Блинчики из кукурузной муки, которые мы макали в сироп, вареные бобы, горячая как огонь похлебка, миска маленьких желтых помидоров и кофе — крепкий, черный и горький — что еще нужно человеку? Ни один гурман не смаковал изысканные блюда так, как я этот завтрак.
Поначалу я немного смущался, что мы едим в столовой для рядового состава, а не с лейтенантом Сансом, там, где питаются офицеры. Потом мне разъяснили, что я страдал очень распространенным сломом — штатские, не имеющие военного прошлого, подсознательно приравнивают себя к офицерам, и никогда — к рядовым. При более тщательном рассмотрении такая точка зрения кажется идиотской, но она тем не менее широко распространена. Ну, может быть, и не повсюду, но для Америки она в высшей степени характерна, ибо здесь каждый человек «по меньшей мере равен другим, а зачастую лучше всех прочих».
Сержант Домингес уже получил свою рубашку назад. Пока мне искали штаны, какую-то женщину (думаю, это была уборщица — мексиканская береговая охрана не имела женского контингента), словом, женщину из штаб-квартиры отправили на поиски чего-нибудь для Маргреты, и это что-то оказалось блузкой и длинной юбкой — все хлопчатобумажное и ярких тонов. Простой и явно дешевый костюм, но Маргрета выглядела в нем красавицей.
Ах да, ни у кого из нас не было обуви. Неважно — погода стояла сухая и теплая, можно было обойтись и без туфель. Мы были сыты, мы были в безопасности, и нам помогали с таким горячим гостеприимством, которое убеждало, что мексиканцы — лучшие люди на свете.
После второй чашки кофе я сказал:
— Любимая, как бы нам извиниться и уйти, никого не обижая? Я думаю, нам следует как можно скорее найти американского консула.
— Сначала нам предстоит вернуться в здание штаб-квартиры.
— Опять допрос?
— Полагаю, что можно сказать и так. Вероятно, они хотят получить от нас более подробные сведения о том, каким образом мы оказались там, где были найдены. Согласись, наша история звучит несколько странно.
— Согласен.
Наше первое собеседование с команданте трудно назвать удовлетворительным. Если бы я был один, он назвал бы меня лжецом прямо в глаза… но мужчине, который даже издали представляется образцом мужественного эго, разговаривать в таком тоне с Маргретой совершенно невозможно.
Главной причиной недоразумений стала старая посудина «Конунг Кнут». Она не затонула, но и в порт не пришла. По той простой причине, что такого корабля вообще никогда не существовало в природе.
Меня-то это мало удивило. Даже если бы наше судно вдруг превратилось в парусное или в галеру с пятью гребцами, я бы тоже не слишком поразился. И все же я ожидал, что какой-нибудь корабль с тем же названием будет иметь место в новом для меня мире. Я думал, что того требуют правила игры. Теперь стало ясно, что этих правил я не знал. Если, конечно, допустить, что они все же существуют.
Маргрета указала мне еще на одно обстоятельство, подтверждающее мою мысль: здешний Масатлан оказался совсем не похож на тот город, в котором ей приходилось бывать прежде. Этот был куда меньше и вовсе не походил на туристский порт — даже длинный док, в котором должен был отстаиваться «Конунг Кнут», здесь не существовал. Полагаю, что это не меньше, чем летательная машина, убедило ее в том, что моя «паранойя» фактически является наименее безумной из всех возможных гипотез. Маргрета бывала тут раньше — док, большой и прочный, исчез. Это ее потрясло.
На команданте впечатление произвести было труднее. Он предпочитал тратить больше времени на допрос лейтенанта Санса, чем на нас. Сансом он явно остался недоволен.
Был еще один фактор, которого я в то время не понимал, да и потом до конца уяснить не смог. Непосредственный начальник Санса носил звание капитана. Команданте тоже капитан, но эти ранги оказались далеко не эквивалентны.
Дело в том, что береговая охрана пользуется званиями морского флота. Однако небольшой отряд охраны, который ведает летательными машинами, носит армейские звания. Я думаю, что сие незначительное различие имело корни, уходящие в далекую историю. Но как бы там ни было, возникла явная накладка
— капитан с четырьмя нашивками, то есть морской капитан, вовсе не собирался принимать на веру то, что ему докладывал какой-то там офицеришка с летательной машины.
Лейтенант Санс приволок двух совершенно голых потерпевших кораблекрушение, рассказывавших совершенно невероятную историю; капитан с четырьмя нашивками, видимо, страстно желал возложить вину за наиболее странные эпизоды нашего рассказа на самого Санса.
Санс, со своей стороны, не поддавался запугиванию. Думаю, он просто не испытывал почтения к офицеру, который никогда не поднимался над поверхностью океана выше «вороньего гнезда» на мачте. (Полетав на его смертельно хрупком аппарате, я понял, почему он не намерен становиться на колени перед каким-то там морячком. Даже среди пилотов дирижаблей я обнаружил тенденцию делить мир на две неравные части — на тех, кто летает, и на тех, кто не летает.) Через какое-то время, выяснив, что поколебать Санса не удастся, что опровергнуть показания Маргреты нельзя, а со мной контакт вообще невозможен, иначе как через посредство Маргреты, команданте пожал плечами и отдал распоряжение, согласно которому мы и пошли кормиться. Однако теперь нам надлежало вернуться обратно и получить еще порцию каких-то неизбежных неприятностей.
Против ожидания вторая встреча с команданте оказалась весьма короткой. Он буркнул, что ровно в четыре часа нам надлежит явиться к иммиграционному судье и что суд обладает соответствующей юрисдикцией. А пока — вот перечень ваших долгов, порядок выплаты которых следует утрясти с судьей.
Маргрета невероятно удивилась, получив от команданте этот листок бумаги; я потребовал, чтобы она перевела мне слова офицера. Она перевела, и я взглянул на общую сумму долга.
Больше восьми тысяч песо!
Не нужно было обладать глубоким знанием испанского языка, чтобы прочесть счет — почти все слова были родственны английским. «Tres horas» — «три часа», следовательно, нам надлежало оплатить три часа пользования «aeroplano» — слово, которое я уже слышал от Маргреты; оно означало летательную машину. Нам предстояло оплатить также время, затраченное на нас лейтенантом Сансом и сержантом Домингесом. Плюс мультипликаторный фактор, означавший, как я решил, накладные расходы или что-то вроде того.
Кроме того, топливо для aeroplano и эксплуатация последнего.
«Pantalones» — это штаны; прилагался чек за ту пару, что была на мне.
«Falda» — юбка, а «camisa» — блузка; костюм для Маргреты оказался весьма дорогим.
Один пункт меня особенно поразил — не суммой, а тем, что его вообще включили: я-то думал, что мы гости, но в счете фигурировали два ленча по двенадцать песо каждый.
Здесь была даже плата за время самого команданте.
Я хотел спросить, сколько долларов в восьми тысячах песо, но промолчал, сообразив, что не имею ни малейшего представления о покупательной силе доллара в мире, куда нас зашвырнуло.
Маргрета обсудила счет с лейтенантом Сансом, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Последовал взрыв восклицаний, а также размахивание руками. Она выслушала и сказала мне:
— Алек, это вовсе не выдумка Анибала и даже не жадность команданте. Тариф на этот вид услуг — спасение на море, использование aeroplano и так далее — установлен Distrito Real, то есть Королевским округом, иначе говоря, самим Мехико-Сити. Лейтенант Санс говорит, что высшими государственными кругами движут экономические соображения и на все последующие уровни оказывается давление с целью сделать общественные услуги платными, дабы снизить государственные расходы. Он говорит, что если команданте не потребует с нас плату за спасение, то королевский инспектор, обнаружив это, вычтет деньги из жалованья самого команданте. Плюс наказание, которое королевская комиссия найдет подходящим для данного случая. Анибал хочет, чтобы ты понял, как ему неловко. Если бы aeroplano принадлежал лично ему, мы стали бы просто его гостями. Он всегда будет смотреть на тебя как на друга, а на меня как на сестру.
— Скажи ему, что мои чувства к нему столь же горячи, и сделай это по меньшей мере так же цветисто, как он.
— С радостью. И Роберто говорит, что испытывает то же самое.
— Значит, все сказанное относится и к сержанту. Но выясни, пожалуйста, где и как мы можем найти американского консула. Мы с тобой попали в хорошую переделку.
Лейтенант Санс получил приказ обеспечить нашу явку в суд в четыре часа, после чего нас отпустили. Санс велел сержанту Роберто проводить нас к консулу, а потом обратно в суд, выразив сожаление, что его служебное положение не позволяет ему сопровождать нас лично, щелкнул каблуками, склонился над рукой Маргреты и поцеловал ее. Из простого знака вежливости он устроил целое представление. Впрочем, я видел, что Маргрете это доставило массу удовольствия. Увы, у нас в Канзасе такому не обучают. Я много потерял.
Масатлан лежит на полуострове. Казарма береговой охраны находится на его южном берегу, неподалеку от маяка (он самый высокий в мире, что весьма впечатляет). Американское консульство расположено примерно в миле оттуда — на северном берегу. Чтобы дойти до него, надо пересечь весь город по avenida Мигеля Алемана — приятная прогулка, примерно на полпути улицу украшает очаровательный фонтан.
Беда в том, что идти нам с Маргретой пришлось босиком.
Сержант Домингес не предложил нам взять такси, а мне напрашиваться было, разумеется, неудобно.
Сначала ходьба босиком не казалась мне делом первостепенной важности
— на улице было немало босых ног, и далеко не все они принадлежали детишкам (и без рубашки был отнюдь не я один). В детстве я расценивал возможность побегать босиком как сказочную роскошь, как редкостную привилегию. Я бегал босиком все лето и с огромным сожалением надевал ботинки, когда приходило время снова идти в школу.
Но уже после первого квартала я стал удивляться, почему в детстве я с таким нетерпением ждал момента, когда можно будет побегать без ботинок. Вскоре я попросил Маргрету сказать сержанту Роберто, чтобы он, если можно, не спешил так, ибо я хочу выбирать затененные участки пути — этот чертов тротуар прямо-таки поджаривает мне пятки!
(Маргрета не жаловалась ни на что, но мою просьбу переводить не стала
— и я немного на нее рассердился. Я постоянно находил прочную опору в ангельском спокойствии Маргреты… но следовать ее примеру мне было как-то не с руки.) В общем я уделял состоянию моих бедных, нежных, розовых, незаслуженно оскорбленных ступней все больше внимания, страшно жалел себя и все время удивлялся, как мне пришло в голову расстаться с Божьей страной.
«Я плакал, что бос, пока не встретил безногого». Не помню, кто первый сказал это, но данная сентенция безусловно является частью нашего культурного наследия и должна остаться в веках.
Именно это произошло со мной.
Примерно на полпути, там, где avinida Мигеля Алемана пересекается с calle Акила Сердана, находился фонтан, у которого мы повстречали нищего. Он поглядел на нас снизу вверх и с улыбкой протянул пригоршню карандашей. А смотрел он снизу вверх потому, что сидел в низенькой инвалидной коляске и ног у него не было.
Сержант Роберто окликнул нищего по имени и бросил ему монетку. Тот ловко поймал ее ртом, а потом опустил в карман. «Gracias», — сказал он Роберто и переключил внимание на меня.
— Маргрета, — сказал я торопливо, — пожалуйста, скажи ему, что у меня нет буквально ни одной монетки.
— Хорошо, Алек. — Она присела на корточки, чтобы видеть глаза нищего. Потом встала: — Пепе просит перевести тебе, что все в порядке. Когда ты разбогатеешь, он тебя обязательно поймает.
— Будь добра, передай ему, что я непременно вернусь на это место. Обещаю.
Она так и сделала. Пепе широко улыбнулся, послал Маргрете воздушный поцелуй и отдал честь нам с сержантом. Мы пошли дальше.
А я перестал столь демонстративно оберегать ступни. Пепе заставил меня переоценить ситуацию. С тех пор как я узнал, что мексиканское правительство не рассматривает наше спасение как свою почетную привилегию, а считает, что я обязан его оплатить, мне все время было ужасно жаль себя, я чувствовал себя обиженным, лишним. Я бормотал под нос, что мои соотечественники, называвшие всех мексиканцев пиявками, живущими за счет туристов-гринго, абсолютно правы! Не Роберто, не лейтенант, а другие. Ленивые паразиты, они все норовят стащить доллар у янки!
Как Пепе.
Я перебрал в памяти всех повстречавшихся сегодня днем мексиканцев, каждого, кого только мог припомнить, и у каждого мысленно попросил прощения за мои низкие мысли. Мексиканцы просто наши попутчики на долгом пути от сумрака к вечной тьме. Некоторые из них несут свое бремя достойно, другие — хуже. А некоторые тащат особо тяжкую ношу и делают это мужественно и с гордостью.
Как Пепе.
Еще вчера я купался в роскоши — сегодня я нищ и весь в долгах. Но у меня есть здоровье, ум, есть две руки… и есть Маргрета. Моя ноша легка, и я понесу ее с радостью. Спасибо тебе, Пепе.
Над дверью консульства висел небольшой американский флаг, а на двери
— большой государственный герб. Бронзовый. Я дернул висячий звонок.
После довольно долгого ожидания дверь чуточку приоткрылась и женский голос потребовал, чтоб мы убирались вон. (Перевод не требовался, тон говорил сам за себя.) Дверь стала закрываться. Сержант Роберто громко свистнул и что-то крикнул. Дверь снова приоткрылась, начался диалог.