Имитируя жесткий выговор нью-йоркских улиц, он произнес:
— Какого черта?! Разве так обходятся со своими? А ну шевелитесь, помогите человеку!
Он взглянул на второго, судя по всему более трезвого из двоих, и по тому, как тот шагнул вперед, понял, что его слова возымели действие. Уже на пороге Том оглянулся: тот, что потрезвее, хоть с явной неохотой, но все же подошел к своему запьяневшему приятелю.
Этот небольшой инцидент подействовал на Тома успокаивающе. Он направился в гостиницу. Люди в нижнем зале пребывали в различных степенях оживления и опьянения, но по сравнению с Таймс-сквер здесь в целом обстановка была довольно спокойной. Постояльцами гостиницы «Челси» были люди эксцентричных вкусов и привычек, которые, однако, умели держаться в рамках дозволенного.
Том хотел было позвонить Элоизе — во Франции было как раз утро, — но раздумал. Он чувствовал себя разбитым. Выбитым из колеи. Ему повезло, что никто не моряков не двинул ему в челюсть, он не сумел бы себя защитить. Том повалился на постель, впервые за долгое время не заботясь о том, когда ему нужно будет встать.
Однако заснуть ему долго не удавалось. Он задавал себе бесконечные и в общем-то абсолютно ненужные вопросы: стоит ли завтра позвонить Лили, или это ее лишь еще больше расстроит; думает ли она о том, в каком гробу лучше хоронить своего мальчика; возможно ли, что происшедшее сделает Джонни менее легкомысленным, заставит повзрослеть; как Тэл — уже стал чувствовать себя хозяином или нет? А что Тереза? Поставили ли они ее в известность о смерти Фрэнка и явится ли она на похороны — или это будет кремация?
Некоторое облегчение, чувство возвращения к себе прежнему настало для Тома лишь на следующий день часам к девяти вечера.
Взревели моторы, самолет пришел в движение, и Том словно очнулся от долгого сна. Ему показалось, что он уже дома. На душе полегчало, будто он спасся, только непонятно — от чего? Он купил себе новый чемодан, на этот раз не фирмы Гуччи — поскольку вещи от Гуччи стали своего рода визитной карточкой сноба, Том решил ее бойкотировать, — а в магазине фирмы Марка Кросса. Чемодан был набит подарками. Там лежал свитер для Элоизы, новая книга по искусству, белый в голубую полоску передник для мадам Аннет: на его ярко-красном кармане красовалась надпись «Ушла на обед». Ей же предназначалась миниатюрная золотая заколка в форме летящего гуся с крошечными золотыми пиками тростника под ним (это по случаю близившегося дня ее рождения), а также эффектная обложка для паспорта, предназначавшаяся Эрику Ланцу. Том не забыл и про Петера, но решил поискать для него что-нибудь интересное в Париже.
Том следил, как в соответствии с маневрами самолета то взмывает вверх, то уходит вниз, словно сказочная земля света, Манхэттен, и думал о том, как в эту же самую землю скоро зароют Фрэнка. Когда берег Америки скрылся из виду, Том закрыл глаза и попытался заснуть, но мысли о Фрэнке не отпускали его, он не в силах был поверить в то, что мальчик мертв. Это был факт, но разум отказывался его принять. Том думал, что сон ему поможет, но нет: он очнулся с тем же чувством нереальности случившегося, как и давеча утром, ему почудилось, что стоит поднять глаза — и он увидит, что напротив через проход сидит Фрэнк и улыбается, довольный, что подшутил над ним. Тому пришлось сделать над собой усилие и вызвать в памяти носилки под белой простыней: ни один даже самый неопытный санитар не позволит себе натянуть простыню на лицо еще живого человека.
Ему следует написать Лили подробное письмо, и он обязательно сделает это надлежащим образом — напишет от руки, найдет нужные слова, у него выйдет трогательное письмо, но... Но Лили никогда не узнает всего, что знает он сам, — не увидит летнего домика в Море, где Фрэнк ночевал, не услышит про их похождения в Берлине... Не узнает она и о том влиянии, которое имела на Фрэнка Тереза.
О чем думал Фрэнк в последние мгновения своей жизни, уже падая вниз, на острые камни? Об отце, который падал точно так же? Может, он подумал о нем, о Томе? Том зашевелился и открыл глаза. По проходу уже начали ходить стюардессы, предлагая напитки и закуски. Том вздохнул: ему было все равно, что есть и что пить.
«Боже мой, — подумал он, — какими смехотворными, какими дурацкими кажутся сейчас те тщательно продуманные советы, которыми я потчевал Фрэнка, советы по поводу денег и возможностей, с ними связанных!» «Немного потрать на себя, — поучал он, — и получи удовольствие от этого, дай на благотворительность, на осуществление каких-либо проектов по искусству или живописи, или одари кого-то, кто очень нуждается, — и избавься от чувства вины за то, что деньга у тебя есть». Он говорил Фрэнку, как потом и Лили, что для руководства компанией наверняка можно будет найти кого-нибудь другого — по крайней мере, на то время, пока Фрэнк не окончит школу, а может быть, и после того. Правда, Фрэнку все равно бы пришлось хотя бы чисто формально быть в курсе дел империи Пирсонов (возможно, числиться вместе с братом в совете директоров), но Фрэнк не хотел даже этого.
В какой-то момент высоко в черных небесах, укрытый пледом рыженькой стюардессой, Том все же задремал. Когда он проснулся, за иллюминатором, вопреки часовым стрелкам и вообще вопреки всему, ослепительно сияло солнце, и самолет уже летел над Францией.
Снова аэропорт в Руасси с его «сателлитами» и хромированными эскалаторами — и вот Том уже внизу с чемоданом в руках. Со своим новым чемоданом он мог бы вполне нарваться на неприятность в виде дополнительного досмотра, но он с таким безразлично-независимым видом следовал по зеленому коридору, что никому не пришло в голову его задерживать. Он сверился с расписанием пригородных поездов и позвонил в Бель-Омбр.
— Тома! Ты откуда? — услышал он радостный голос Элоизы. Она не могла поверить, что он уже в аэропорту, и Тому тоже не верилось, что она совсем недалеко.
— Я вполне успеваю прибыть в Море в двенадцать тридцать, — сказал Том и почувствовал, что улыбается. — У нас все нормально?
— Все нормально, — уверила его Элоиза. — "Только мадам Анкет поскользнулась на лестнице и подвернула ногу — правда, не сильно и уже ходит. Почему ты мне не написал и не позвонил даже?
— Я же пробыл там совсем немного — всего два дня. При встрече все расскажу.
— До скорого, милый!
По ее тону он понял, что Элоиза сама за ним приедет.
До Лионского вокзала Том добрался на такси и забрался в вагон, прихватив «Монд» и «Фигаро». Он почти проглядел до конца обе газеты, прежде чем сообразил, что не искал, как обычно в последнее время, сообщений, касающихся Фрэнка, и подумал о том, что сообщений о его смерти во французской печати еще и быть не может. Как это будет преподнесено — как несчастный случай? Том был почти уверен: Лили сообщит, что это было самоубийство, а там пускай люди судачат, сколько хотят, о том, почему двое членов ее семьи покончили с собой за одно лето.
Элоиза ожидала его в красном «мерседесе». Легкий ветерок развевал ее волосы. Она махнула ему, а Том не мог сделать то же самое. Обе руки у него были заняты двумя чемоданами и пластиковым пакетом с голландскими сигарами, газетами и книжками для дорожного чтения. Он поцеловал Элоизу в обе щеки и в шею.
— Ну, как ты? — спросила Элоиза.
Он не ответил, делая вид, что целиком поглощен укладыванием чемоданов в багажник.
— А я думала, ты вернешься с Фрэнком, — с улыбкой проговорила она.
Том поймал себя на мысли, что ему странно видеть Элоизу такой счастливой.
Они уже отъехали от станции, а Том так и не мог решить, когда ему лучше сказать ей о Фрэнке. Элоиза настояла на том, чтобы вести машину самой, и теперь, оставив позади шумное шоссе, свернула на Вильперс.
— Лучше сказать тебе сразу — Фрэнк позавчера скончался, — выговорил Том, в любую минуту готовый перехватить у жены управление машиной. Но руки Элоизы только крепче стиснули руль.
— То есть как это — скончался? — переспросила она, переходя на французский.
— Он спрыгнул с той же скалы, что и его отец. Дома я объясню тебе все подробнее. Мне просто не хотелось даже по-английски сообщать тебе об этом при мадам Аннет.
— Что это за скала?
— Она на морском берегу, в штате Мэн, где у Пирсонов поместье.
— Ах, да! — воскликнула Элоиза. Видимо, она вспомнила, что читала об этом в газетах. — Ты был при этом? Ты видел, как он спрыгнул?
— Нет. Я был в доме. Я не видел... не видел, как он это сделал, потому что скала... она на некотором расстоянии. Я обязательно... — У Тома сдавило горло, и он быстро продолжал: — Тут и рассказывать почти нечего. Я переночевал у них и на следующий день собирался уехать, что в конечном счете и сделал. У матери Фрэнка были гости, она угощала их чаем, а я пошел поискать мальчика.
— И увидел, что он уже спрыгнул? — спросила Элоиза, снова переходя на английский.
— Да.
— Это ужасно, Тома! Вот почему у тебя такой... такой отсутствующий вид.
— Как ты сказала — отсутствующий вид? — переспросил Том.
Они въезжали в Вильперс. Том увидел домик, который ему особенно нравился, а дальше — почту, пекарню и поворот налево, к дому. Элоиза предпочла ехать прямо через деревню — может, по рассеянности, а может, оттого, что разволновалась и ей хотелось ехать на малой скорости. Том снова заговорил:
— Я нашел его, наверное, минут через десять после того, как он спрыгнул. Мне пришлось сообщать об этом его родным. Скала почти отвесная, и внизу — осыпь из осколков. Может быть, позже я расскажу тебе обо всем более подробно, милая.
«А что тут, собственно, еще рассказывать?» — подумал при этом Том. Они уже въезжали в ворота Бель-Омбр.
— Обязательно! — воскликнула Элоиза и вышла из машины.
Том понял, почему ей так этого хочется, — она сердцем чувствовала, что в этой истории не было ничего постыдного для Тома, что ему следовало бы скрывать, как, увы, случалось слишком часто.
— Знаешь ли, ведь он мне понравился, — произнесла Элоиза и на мгновение подняла на него свои фиалковые глаза. — Правда, не сразу. Сначала — совсем нет.
Том знал об этом.
— Это что — новый чемодан?
— Точно. И в нем — несколько новых вещиц, — с улыбкой отозвался Том.
— Да ну? Кстати, спасибо тебе за немецкую сумочку.
— Бонжур, месье Тома! — приветствовала его мадам Аннет. Она стояла на ступеньках, и при ярком солнечном свете Том даже различил ниже колена, там, где кончалась ее юбка, эластичный бинт под серым чулком.
— Как вы поживаете, дражайшая мадам Аннет? — С этими словами Том приобнял ее за плечи. Она чмокнула его в щеку и поспешила к чемоданам. Несмотря на колено, она настояла, чтобы ей было позволено нести их в дом, и Том не стал противиться: если ей это приятно, пусть делает, как хочет.
— Как хорошо вернуться домой! — сказал Том, со счастливым видом оглядывая гостиную — накрытый для ланча стол, клавесин, фальшивого Дерватта над камином. — Не помню, говорил ли я тебе — у Пирсонов тоже есть Дерватт. Называется «Радуга». Знаешь, это... очень хороший Дерватт.
— Да ну-у? — чуть иронически протянула Элоиза, и он не понял, с чем связан этот иронический тон: то ли она просто не слышала об этой картине, то ли слышала и подозревает, что это подделка, — но все равно весело рассмеялся.
Мадам Аннет между тем осторожно спускалась по лестнице, держась одной рукой за перила. Слава богу, что ему давным-давно удалось отговорить ее от полировки лестничных ступенек.
— Как ты можешь веселиться, когда мальчика уже нет в живых? — по-английски вдруг спросила его Элоиза. Аннет нагнулась, чтобы взять второй чемодан, и никакой заинтересованности к разговору не проявила. Элоиза была права, Том и сам не мог себе объяснить свое состояние.
— Может быть, я просто не успел это осознать. Все произошло настолько неожиданно... Старший брат Фрэнка тоже был дома. Фрэнк был в очень подавленном состоянии из-за Терезы. А тут еще недавняя смерть отца...
Том решил про себя, что от него никто не должен узнать правды о смерти Пирсона-старшего. Для Элоизы эта смерть навсегда должна остаться либо самоубийством, либо несчастным случаем.
— Убить себя в шестнадцать лет... Как это ужасно! — воскликнула Элоиза. — Ты знаешь, сейчас среди молодых это случается все чаще и чаще, так пишут в газетах. Хочешь этого? — сказала она, протягивая ему винный бокал с минеральной водой. — Или налить чего-нибудь покрепче?
Том покачал головой.
— Нет. Сначала — вымыться.
Направляясь к ванной, он, проходя мимо телефонного столика, бросил беглый взгляд на тоненькую стопку корреспонденции за последние два дня, но решил, что это вполне может подождать.
Во время ланча Том рассказал Элоизе о доме Пирсонов в Кеннебанкпорте и о чудаковатой старой женщине Сьюзи, которая долгие годы была там домоправительницей и няней обоих мальчиков, а в настоящее время лежит с сердечным приступом.
Как ему показалось, у него получилось довольно правдивое описание атмосферы этого дома, где роскошь соседствовала с унылой безнадежностью. По тому, как Элоиза недоуменно сдвинула брови, Том понял: она догадалась, что он не сказал ей всей правды.
— И ты уехал в тот же день, сразу после того, как мальчик погиб?!
— Да. Я не видел никакого смысла в том, чтобы оставаться дольше. Все равно до похорон пришлось бы ждать не меньше двух дней. («Сегодня вторник. Возможно, как раз сейчас его и хоронят», — подумал Том.)
— Думаю, ты просто испугался, что тебе будет слишком тяжело при этом присутствовать. Ведь ты к нему очень привязался, верно?
— Верно, — отозвался Том и в первый раз с начала разговора взглянул ей прямо в глаза. Возможно, когда-нибудь он расскажет Элоизе, каково это — взяться управлять жизнью юного существа и не справиться с этой задачей. Хотя вряд ли он сможет позволить себе такое признание — ведь тогда он будет вынужден рассказать ей о том, что Фрэнк убил своего отца, потому что в основном именно это, а не Тереза, толкнуло Фрэнка к самоубийству.
— А с Терезой ты познакомился? — спросила Элоиза. По ее настоянию Том уже описал ей во всех подробностях Лили Пирсон — в прошлом актрису, сумевшую выйти замуж за сказочно богатого человека, и незаменимого «друга семьи» Тэла Стивенса, который, по всей вероятности, станет ее следующим мужем.
— Нет, с Терезой я так и не встретился, — ответил Том. — Кажется, в это время она была в Нью-Йорке.
Том очень сомневался, что Тереза приедет на похороны Фрэнка, да так ли уж это и важно? Для Фрэнка Тереза была скорее неким представлением об идеале, чем-то неосязаемым, неуловимым; такой она и останется теперь для него «навечно», как он сам написал.
После ланча Том поднялся к себе, чтобы распаковать чемоданы и просмотреть почту. Опять письмо от Джеффа Константа из Лондона. Том бегло проглядел его и убедился, что все идет хорошо. Что касается новостей, то Джефф сообщал о том, что у «Дерватт-академии» в Перудже новые менеджеры. Это два увлеченных живописью молодых человека из Лондона — Джефф указал их полные имена, — у которых возникла идея прикупить расположенное рядом с Академией палаццо и приспособить его под гостиницу для студентов-художников. Джефф спрашивал, одобряет ли Том этот проект и знает ли он палаццо, о котором идет речь, — оно с юго-западной стороны от школы. Со следующей почтой, сообщал Джефф, новые менеджеры-лондонцы пришлют ему снимок того самого палаццо. Письмо заканчивалось словами: «Это означает, что сфера нашей деятельности расширяется. Думаю, это к лучшему. Мне кажется, ты со мной согласишься, если только у тебя нет тайной информации о состоянии итальянской экономики, из которой явствует, что в настоящий момент следует воздержаться от каких-либо финансовых операций на итальянской территории».
Никакой тайной информацией Том не располагал; за кого они его там принимают? Тоже мне, нашли финансового гения! Однако идею о приобретении дворца и превращении его в отель Том одобрял полностью. Расширяться надо именно за счет приобретения отелей. Художественная школа и без того существовала главным образом за счет прибылей от гостиничного бизнеса. Знай об этом Дерватт, он сгорел бы со стыда.
Том скинул свитер, прошел в белую с голубым ванную комнату и бросил свитер на стул. Он уловил жужжанье маленьких пил, которое прекратилось, когда он вошел. Или это лишь ему почудилось? Том приложил ухо к боковой стенке шкафчика. Нет, не почудилось! Крошечные пилы работали, их звук слышался все отчетливее. Вот ведь трудяги паршивые! Сверху сложенной пижамы уже скопилась миниатюрная пирамидка красно-коричневого порошка — результат раскопок в верхней части шкафчика. Что они там мастерят? Лежбища для себя или хранилища для яичек? А может, этим маленьким плотникам объединенными усилиями удалось построить там из слюны и опилок крошечный книжный шкаф — чтобы он служил своеобразным памятником их искусству выживания? Том громко расхохотался: какой бред! Похоже, что у него самого не все в порядке с головой!
Из уголка чемодана Том извлек берлинского медвежонка. Заботливо распушив его слежавшийся мех, он устроил его возле словарей, на письменном столе. Лапы у маленького мишки нельзя было разогнуть, он был вынужден постоянно оставаться в положении сидя — таким уж его сделали. Его блестящие глазенки смотрели на Тома все с тем же выражением простодушной веселости, что и тогда в Берлине. Том улыбнулся и сказал: «Теперь ты будешь жить, не зная печали, до конца дней своих».
Сейчас он примет душ, потом плюхнется на кровать и, не торопясь, станет просматривать почту. Нужно постараться вернуть себя в нормальные временные рамки. На часах было без двадцати три по европейскому времени. Том чувствовал уверенность в том, что Фрэнка похоронят именно сегодня. Во сколько это произойдет, уже не имело значения, ибо для Фрэнка понятия времени больше не существовало.
— Какого черта?! Разве так обходятся со своими? А ну шевелитесь, помогите человеку!
Он взглянул на второго, судя по всему более трезвого из двоих, и по тому, как тот шагнул вперед, понял, что его слова возымели действие. Уже на пороге Том оглянулся: тот, что потрезвее, хоть с явной неохотой, но все же подошел к своему запьяневшему приятелю.
Этот небольшой инцидент подействовал на Тома успокаивающе. Он направился в гостиницу. Люди в нижнем зале пребывали в различных степенях оживления и опьянения, но по сравнению с Таймс-сквер здесь в целом обстановка была довольно спокойной. Постояльцами гостиницы «Челси» были люди эксцентричных вкусов и привычек, которые, однако, умели держаться в рамках дозволенного.
Том хотел было позвонить Элоизе — во Франции было как раз утро, — но раздумал. Он чувствовал себя разбитым. Выбитым из колеи. Ему повезло, что никто не моряков не двинул ему в челюсть, он не сумел бы себя защитить. Том повалился на постель, впервые за долгое время не заботясь о том, когда ему нужно будет встать.
Однако заснуть ему долго не удавалось. Он задавал себе бесконечные и в общем-то абсолютно ненужные вопросы: стоит ли завтра позвонить Лили, или это ее лишь еще больше расстроит; думает ли она о том, в каком гробу лучше хоронить своего мальчика; возможно ли, что происшедшее сделает Джонни менее легкомысленным, заставит повзрослеть; как Тэл — уже стал чувствовать себя хозяином или нет? А что Тереза? Поставили ли они ее в известность о смерти Фрэнка и явится ли она на похороны — или это будет кремация?
Некоторое облегчение, чувство возвращения к себе прежнему настало для Тома лишь на следующий день часам к девяти вечера.
Взревели моторы, самолет пришел в движение, и Том словно очнулся от долгого сна. Ему показалось, что он уже дома. На душе полегчало, будто он спасся, только непонятно — от чего? Он купил себе новый чемодан, на этот раз не фирмы Гуччи — поскольку вещи от Гуччи стали своего рода визитной карточкой сноба, Том решил ее бойкотировать, — а в магазине фирмы Марка Кросса. Чемодан был набит подарками. Там лежал свитер для Элоизы, новая книга по искусству, белый в голубую полоску передник для мадам Аннет: на его ярко-красном кармане красовалась надпись «Ушла на обед». Ей же предназначалась миниатюрная золотая заколка в форме летящего гуся с крошечными золотыми пиками тростника под ним (это по случаю близившегося дня ее рождения), а также эффектная обложка для паспорта, предназначавшаяся Эрику Ланцу. Том не забыл и про Петера, но решил поискать для него что-нибудь интересное в Париже.
Том следил, как в соответствии с маневрами самолета то взмывает вверх, то уходит вниз, словно сказочная земля света, Манхэттен, и думал о том, как в эту же самую землю скоро зароют Фрэнка. Когда берег Америки скрылся из виду, Том закрыл глаза и попытался заснуть, но мысли о Фрэнке не отпускали его, он не в силах был поверить в то, что мальчик мертв. Это был факт, но разум отказывался его принять. Том думал, что сон ему поможет, но нет: он очнулся с тем же чувством нереальности случившегося, как и давеча утром, ему почудилось, что стоит поднять глаза — и он увидит, что напротив через проход сидит Фрэнк и улыбается, довольный, что подшутил над ним. Тому пришлось сделать над собой усилие и вызвать в памяти носилки под белой простыней: ни один даже самый неопытный санитар не позволит себе натянуть простыню на лицо еще живого человека.
Ему следует написать Лили подробное письмо, и он обязательно сделает это надлежащим образом — напишет от руки, найдет нужные слова, у него выйдет трогательное письмо, но... Но Лили никогда не узнает всего, что знает он сам, — не увидит летнего домика в Море, где Фрэнк ночевал, не услышит про их похождения в Берлине... Не узнает она и о том влиянии, которое имела на Фрэнка Тереза.
О чем думал Фрэнк в последние мгновения своей жизни, уже падая вниз, на острые камни? Об отце, который падал точно так же? Может, он подумал о нем, о Томе? Том зашевелился и открыл глаза. По проходу уже начали ходить стюардессы, предлагая напитки и закуски. Том вздохнул: ему было все равно, что есть и что пить.
«Боже мой, — подумал он, — какими смехотворными, какими дурацкими кажутся сейчас те тщательно продуманные советы, которыми я потчевал Фрэнка, советы по поводу денег и возможностей, с ними связанных!» «Немного потрать на себя, — поучал он, — и получи удовольствие от этого, дай на благотворительность, на осуществление каких-либо проектов по искусству или живописи, или одари кого-то, кто очень нуждается, — и избавься от чувства вины за то, что деньга у тебя есть». Он говорил Фрэнку, как потом и Лили, что для руководства компанией наверняка можно будет найти кого-нибудь другого — по крайней мере, на то время, пока Фрэнк не окончит школу, а может быть, и после того. Правда, Фрэнку все равно бы пришлось хотя бы чисто формально быть в курсе дел империи Пирсонов (возможно, числиться вместе с братом в совете директоров), но Фрэнк не хотел даже этого.
В какой-то момент высоко в черных небесах, укрытый пледом рыженькой стюардессой, Том все же задремал. Когда он проснулся, за иллюминатором, вопреки часовым стрелкам и вообще вопреки всему, ослепительно сияло солнце, и самолет уже летел над Францией.
Снова аэропорт в Руасси с его «сателлитами» и хромированными эскалаторами — и вот Том уже внизу с чемоданом в руках. Со своим новым чемоданом он мог бы вполне нарваться на неприятность в виде дополнительного досмотра, но он с таким безразлично-независимым видом следовал по зеленому коридору, что никому не пришло в голову его задерживать. Он сверился с расписанием пригородных поездов и позвонил в Бель-Омбр.
— Тома! Ты откуда? — услышал он радостный голос Элоизы. Она не могла поверить, что он уже в аэропорту, и Тому тоже не верилось, что она совсем недалеко.
— Я вполне успеваю прибыть в Море в двенадцать тридцать, — сказал Том и почувствовал, что улыбается. — У нас все нормально?
— Все нормально, — уверила его Элоиза. — "Только мадам Анкет поскользнулась на лестнице и подвернула ногу — правда, не сильно и уже ходит. Почему ты мне не написал и не позвонил даже?
— Я же пробыл там совсем немного — всего два дня. При встрече все расскажу.
— До скорого, милый!
По ее тону он понял, что Элоиза сама за ним приедет.
До Лионского вокзала Том добрался на такси и забрался в вагон, прихватив «Монд» и «Фигаро». Он почти проглядел до конца обе газеты, прежде чем сообразил, что не искал, как обычно в последнее время, сообщений, касающихся Фрэнка, и подумал о том, что сообщений о его смерти во французской печати еще и быть не может. Как это будет преподнесено — как несчастный случай? Том был почти уверен: Лили сообщит, что это было самоубийство, а там пускай люди судачат, сколько хотят, о том, почему двое членов ее семьи покончили с собой за одно лето.
Элоиза ожидала его в красном «мерседесе». Легкий ветерок развевал ее волосы. Она махнула ему, а Том не мог сделать то же самое. Обе руки у него были заняты двумя чемоданами и пластиковым пакетом с голландскими сигарами, газетами и книжками для дорожного чтения. Он поцеловал Элоизу в обе щеки и в шею.
— Ну, как ты? — спросила Элоиза.
Он не ответил, делая вид, что целиком поглощен укладыванием чемоданов в багажник.
— А я думала, ты вернешься с Фрэнком, — с улыбкой проговорила она.
Том поймал себя на мысли, что ему странно видеть Элоизу такой счастливой.
Они уже отъехали от станции, а Том так и не мог решить, когда ему лучше сказать ей о Фрэнке. Элоиза настояла на том, чтобы вести машину самой, и теперь, оставив позади шумное шоссе, свернула на Вильперс.
— Лучше сказать тебе сразу — Фрэнк позавчера скончался, — выговорил Том, в любую минуту готовый перехватить у жены управление машиной. Но руки Элоизы только крепче стиснули руль.
— То есть как это — скончался? — переспросила она, переходя на французский.
— Он спрыгнул с той же скалы, что и его отец. Дома я объясню тебе все подробнее. Мне просто не хотелось даже по-английски сообщать тебе об этом при мадам Аннет.
— Что это за скала?
— Она на морском берегу, в штате Мэн, где у Пирсонов поместье.
— Ах, да! — воскликнула Элоиза. Видимо, она вспомнила, что читала об этом в газетах. — Ты был при этом? Ты видел, как он спрыгнул?
— Нет. Я был в доме. Я не видел... не видел, как он это сделал, потому что скала... она на некотором расстоянии. Я обязательно... — У Тома сдавило горло, и он быстро продолжал: — Тут и рассказывать почти нечего. Я переночевал у них и на следующий день собирался уехать, что в конечном счете и сделал. У матери Фрэнка были гости, она угощала их чаем, а я пошел поискать мальчика.
— И увидел, что он уже спрыгнул? — спросила Элоиза, снова переходя на английский.
— Да.
— Это ужасно, Тома! Вот почему у тебя такой... такой отсутствующий вид.
— Как ты сказала — отсутствующий вид? — переспросил Том.
Они въезжали в Вильперс. Том увидел домик, который ему особенно нравился, а дальше — почту, пекарню и поворот налево, к дому. Элоиза предпочла ехать прямо через деревню — может, по рассеянности, а может, оттого, что разволновалась и ей хотелось ехать на малой скорости. Том снова заговорил:
— Я нашел его, наверное, минут через десять после того, как он спрыгнул. Мне пришлось сообщать об этом его родным. Скала почти отвесная, и внизу — осыпь из осколков. Может быть, позже я расскажу тебе обо всем более подробно, милая.
«А что тут, собственно, еще рассказывать?» — подумал при этом Том. Они уже въезжали в ворота Бель-Омбр.
— Обязательно! — воскликнула Элоиза и вышла из машины.
Том понял, почему ей так этого хочется, — она сердцем чувствовала, что в этой истории не было ничего постыдного для Тома, что ему следовало бы скрывать, как, увы, случалось слишком часто.
— Знаешь ли, ведь он мне понравился, — произнесла Элоиза и на мгновение подняла на него свои фиалковые глаза. — Правда, не сразу. Сначала — совсем нет.
Том знал об этом.
— Это что — новый чемодан?
— Точно. И в нем — несколько новых вещиц, — с улыбкой отозвался Том.
— Да ну? Кстати, спасибо тебе за немецкую сумочку.
— Бонжур, месье Тома! — приветствовала его мадам Аннет. Она стояла на ступеньках, и при ярком солнечном свете Том даже различил ниже колена, там, где кончалась ее юбка, эластичный бинт под серым чулком.
— Как вы поживаете, дражайшая мадам Аннет? — С этими словами Том приобнял ее за плечи. Она чмокнула его в щеку и поспешила к чемоданам. Несмотря на колено, она настояла, чтобы ей было позволено нести их в дом, и Том не стал противиться: если ей это приятно, пусть делает, как хочет.
— Как хорошо вернуться домой! — сказал Том, со счастливым видом оглядывая гостиную — накрытый для ланча стол, клавесин, фальшивого Дерватта над камином. — Не помню, говорил ли я тебе — у Пирсонов тоже есть Дерватт. Называется «Радуга». Знаешь, это... очень хороший Дерватт.
— Да ну-у? — чуть иронически протянула Элоиза, и он не понял, с чем связан этот иронический тон: то ли она просто не слышала об этой картине, то ли слышала и подозревает, что это подделка, — но все равно весело рассмеялся.
Мадам Аннет между тем осторожно спускалась по лестнице, держась одной рукой за перила. Слава богу, что ему давным-давно удалось отговорить ее от полировки лестничных ступенек.
— Как ты можешь веселиться, когда мальчика уже нет в живых? — по-английски вдруг спросила его Элоиза. Аннет нагнулась, чтобы взять второй чемодан, и никакой заинтересованности к разговору не проявила. Элоиза была права, Том и сам не мог себе объяснить свое состояние.
— Может быть, я просто не успел это осознать. Все произошло настолько неожиданно... Старший брат Фрэнка тоже был дома. Фрэнк был в очень подавленном состоянии из-за Терезы. А тут еще недавняя смерть отца...
Том решил про себя, что от него никто не должен узнать правды о смерти Пирсона-старшего. Для Элоизы эта смерть навсегда должна остаться либо самоубийством, либо несчастным случаем.
— Убить себя в шестнадцать лет... Как это ужасно! — воскликнула Элоиза. — Ты знаешь, сейчас среди молодых это случается все чаще и чаще, так пишут в газетах. Хочешь этого? — сказала она, протягивая ему винный бокал с минеральной водой. — Или налить чего-нибудь покрепче?
Том покачал головой.
— Нет. Сначала — вымыться.
Направляясь к ванной, он, проходя мимо телефонного столика, бросил беглый взгляд на тоненькую стопку корреспонденции за последние два дня, но решил, что это вполне может подождать.
Во время ланча Том рассказал Элоизе о доме Пирсонов в Кеннебанкпорте и о чудаковатой старой женщине Сьюзи, которая долгие годы была там домоправительницей и няней обоих мальчиков, а в настоящее время лежит с сердечным приступом.
Как ему показалось, у него получилось довольно правдивое описание атмосферы этого дома, где роскошь соседствовала с унылой безнадежностью. По тому, как Элоиза недоуменно сдвинула брови, Том понял: она догадалась, что он не сказал ей всей правды.
— И ты уехал в тот же день, сразу после того, как мальчик погиб?!
— Да. Я не видел никакого смысла в том, чтобы оставаться дольше. Все равно до похорон пришлось бы ждать не меньше двух дней. («Сегодня вторник. Возможно, как раз сейчас его и хоронят», — подумал Том.)
— Думаю, ты просто испугался, что тебе будет слишком тяжело при этом присутствовать. Ведь ты к нему очень привязался, верно?
— Верно, — отозвался Том и в первый раз с начала разговора взглянул ей прямо в глаза. Возможно, когда-нибудь он расскажет Элоизе, каково это — взяться управлять жизнью юного существа и не справиться с этой задачей. Хотя вряд ли он сможет позволить себе такое признание — ведь тогда он будет вынужден рассказать ей о том, что Фрэнк убил своего отца, потому что в основном именно это, а не Тереза, толкнуло Фрэнка к самоубийству.
— А с Терезой ты познакомился? — спросила Элоиза. По ее настоянию Том уже описал ей во всех подробностях Лили Пирсон — в прошлом актрису, сумевшую выйти замуж за сказочно богатого человека, и незаменимого «друга семьи» Тэла Стивенса, который, по всей вероятности, станет ее следующим мужем.
— Нет, с Терезой я так и не встретился, — ответил Том. — Кажется, в это время она была в Нью-Йорке.
Том очень сомневался, что Тереза приедет на похороны Фрэнка, да так ли уж это и важно? Для Фрэнка Тереза была скорее неким представлением об идеале, чем-то неосязаемым, неуловимым; такой она и останется теперь для него «навечно», как он сам написал.
После ланча Том поднялся к себе, чтобы распаковать чемоданы и просмотреть почту. Опять письмо от Джеффа Константа из Лондона. Том бегло проглядел его и убедился, что все идет хорошо. Что касается новостей, то Джефф сообщал о том, что у «Дерватт-академии» в Перудже новые менеджеры. Это два увлеченных живописью молодых человека из Лондона — Джефф указал их полные имена, — у которых возникла идея прикупить расположенное рядом с Академией палаццо и приспособить его под гостиницу для студентов-художников. Джефф спрашивал, одобряет ли Том этот проект и знает ли он палаццо, о котором идет речь, — оно с юго-западной стороны от школы. Со следующей почтой, сообщал Джефф, новые менеджеры-лондонцы пришлют ему снимок того самого палаццо. Письмо заканчивалось словами: «Это означает, что сфера нашей деятельности расширяется. Думаю, это к лучшему. Мне кажется, ты со мной согласишься, если только у тебя нет тайной информации о состоянии итальянской экономики, из которой явствует, что в настоящий момент следует воздержаться от каких-либо финансовых операций на итальянской территории».
Никакой тайной информацией Том не располагал; за кого они его там принимают? Тоже мне, нашли финансового гения! Однако идею о приобретении дворца и превращении его в отель Том одобрял полностью. Расширяться надо именно за счет приобретения отелей. Художественная школа и без того существовала главным образом за счет прибылей от гостиничного бизнеса. Знай об этом Дерватт, он сгорел бы со стыда.
Том скинул свитер, прошел в белую с голубым ванную комнату и бросил свитер на стул. Он уловил жужжанье маленьких пил, которое прекратилось, когда он вошел. Или это лишь ему почудилось? Том приложил ухо к боковой стенке шкафчика. Нет, не почудилось! Крошечные пилы работали, их звук слышался все отчетливее. Вот ведь трудяги паршивые! Сверху сложенной пижамы уже скопилась миниатюрная пирамидка красно-коричневого порошка — результат раскопок в верхней части шкафчика. Что они там мастерят? Лежбища для себя или хранилища для яичек? А может, этим маленьким плотникам объединенными усилиями удалось построить там из слюны и опилок крошечный книжный шкаф — чтобы он служил своеобразным памятником их искусству выживания? Том громко расхохотался: какой бред! Похоже, что у него самого не все в порядке с головой!
Из уголка чемодана Том извлек берлинского медвежонка. Заботливо распушив его слежавшийся мех, он устроил его возле словарей, на письменном столе. Лапы у маленького мишки нельзя было разогнуть, он был вынужден постоянно оставаться в положении сидя — таким уж его сделали. Его блестящие глазенки смотрели на Тома все с тем же выражением простодушной веселости, что и тогда в Берлине. Том улыбнулся и сказал: «Теперь ты будешь жить, не зная печали, до конца дней своих».
Сейчас он примет душ, потом плюхнется на кровать и, не торопясь, станет просматривать почту. Нужно постараться вернуть себя в нормальные временные рамки. На часах было без двадцати три по европейскому времени. Том чувствовал уверенность в том, что Фрэнка похоронят именно сегодня. Во сколько это произойдет, уже не имело значения, ибо для Фрэнка понятия времени больше не существовало.