Еще я решил, что он может немного подождать, и двинулся на Двенадцатую улицу в цветочный магазин. Заплатив больше, чем позволял мой бюджет, но меньше, чем у меня было в бумажнике, я заказал огромный букет из всего, что привлекло мой взор. Дело в том, что, кроме солнца, меня уже очень давно ничего не грело, и я хотел выжать из наших отношений с Джин максимум, пока они, отношения эти, не повторили судьбу всех моих предыдущих романов. Ну, а в том, что они, налетев на те же рифы, пойдут ко дну, я не сомневался.
Нет, я не позабыл про Мару, и Миллера, и старину Джеффа Энтони, но за эти несколько часов они как бы сдвинулись на задний план. В Нью-Йорке каждый миг кого-нибудь убивают, избивают, кто-то умирает, у кого-то что-то крадут. Чем Миллер и его команда лучше других? Или хуже? В мире, где авиакатастрофы — привычное и заурядное дело, где люди в качестве аргумента используют бомбы, разносящие в клочья бабушек и младенцев, где водители, превысившие скорость, всаживают пулю меж глаз инспектору дорожной полиции, чтобы не платить штраф, — убийства, имеющие почву и причину — по контрасту, наверно, — бодрят и освежают.
Итак, послав цветы Джин, я вернулся к себе, намереваясь приняться за работу. Поскольку я уже решил взять под охрану особняк богатой дамы, пока она будет странствовать по Южной Америке, особенно тянуть с делом Миллера — тем более, уже закрытым — не приходилось. Впрочем, мне все равно — открытое, закрытое, я человек нетерпеливый и долго рассусоливать не могу. У меня, как говорится, шило в одном месте. А тут еще в жизни моей возникла Джин — это тоже не очень способствует сосредоточенности.
Короче говоря, вернувшись к себе, я принял героическое решение не сдаваться, пока не разберусь в проблемах, оставленных мне толстым глупым Миллером. А для начала я снял трубку и позвонил в отель, где остановился Каррас. Назвал телефонистке номер и стал ждать. Стонали длинные гудки; я ждал. Трубку не снимали.
Десять гудков. Еще десять. Ожидание прервала телефонистка, любезно сообщившая, что абонент трубку не берет. Я поблагодарил за то, что она выдала мне эту тайну, и попросил соединить меня с портье. Раздался голос женщины постарше:
— Слушаю, сэр. Чем могу быть полезна?
— Регистрировался ли у вас мистер Тед Каррас?
— Да, сэр. Номер 403.
— Верно. Вы не заметили случайно — он не выходил? Мы договорились, что встретимся, как только он приедет, но я был... гм-гм... занят. А теперь звоню — никто не подходит.
— Каррас... Каррас... — припоминая, сказала она. — Такой худенький, с темными волосами... не очень представительный... Да, он здесь! Никуда не выходил. Хотите, я передам телефонистке, чтобы она попросила его позвонить вам?
— Благодарю вас, не стоит. Это мы уже пробовали.
Я несколько минут пребывал в замешательстве, но потом меня охватило и стиснуло дурное предчувствие. Оно всем знакомо, это ощущение: оно ударяет в мозг и молниеносно отзывается в почках. Эту болевую вспышку человек чувствует всякий раз, когда судьба начинает бессовестно мухлевать и передергивать. Разумеется, фактов у меня не было, но предчувствие внятно твердило, что за ними дело не станет.
— Так-с. А не скажете ли, к нему приходил сегодня кто-нибудь?
Я задал этот вопрос, потому что в том отеле, где я рекомендовал Каррасу остановиться, посетители обязаны записываться у портье. Дама на том конце провода, извинившись, попросила минутку подождать, сверилась с регистрационной книгой и сказала:
— Да, сэр! В десять утра к нему приходил мистер Джек Хейджи.
Ей так замечательно удавались беглые словесные портреты, что я не мог отказать себе в удовольствии спросить:
— Джек Хейджи... Он с тростью, да?
— Совершенно верно. Крупный такой мужчина, плечи широченные. И зачем такому здоровяку трость?
А она ему и ни к чему. Трость припасена для Карраса. Я поблагодарил регистраторшу и надавил кнопку вызова, чтобы, не теряя времени, связаться с Рэем. Это только в телефильмах частный сыщик, имя которого фигурирует в деле об убийстве, может спрятаться и дурачить полицию сколько влезет. Про меня что-то таких фильмов не снимают, а потому я и повел себя по-иному.
— Джек, — сказал капитан, прежде чем я успел произнести хоть слово. — Мне не хочется слушать очередную скверную новость.
— Тогда повесь трубку. Других новостей у меня нет.
— Попробуй только скажи, что это имеет отношение к Миллеру — и я тебя задушу собственными руками.
— Задушил один такой.
Потом я сообщил ему — «кто», «где», «как» и, разумеется, «что». А «почему» не сказал, потому что и сам не злая — пока. Рэй ответил, что у него нет времени рыскать по городу и проверять мои версии.
— Конечно-конечно, у вас, сэр, есть дела поважнее и поприятней. Отлично. А я сейчас поеду в отель и заставлю тамошнего охранника открыть мне номер Карраса.
Капитан вздохнул и пообещал быть в гостинице через полчаса. Мне он велел до его приезда в номер не соваться. «Слушаю, сэр», — сказал я и повесил трубку. Потом минут пять сидел, тупо уставившись на телефон, и видел перед собой улицу, словно стены стали прозрачными. Остатки благодушия, которым я, скорее всего, обязан был Джин, взорвались и растаяли черным дымом, наткнувшись на скалы, фигурально выражаясь, на скалы гибели Карраса. Внутренний голос, отчаянно пытаясь спасти это новообретенное и тотчас исчезнувшее настроение, напомнил, что пока нет данных, непреложно свидетельствующих: миллеровского дружка нет в живых.
У тебя есть только подозрение, говорил голос. Подозрение, что Каррас валяется у себя в номере с размозженным черепом и переломанными костями. А может, его приходили всего лишь попутать и заставить убраться из города? А может, его телефон не отвечает, потому что он предпочел послать подальше город Нью-Йорк и кишащих там убийц-маньяков?
Но я знал, что это не так. Я был в этом полностью убежден. Однажды Карраса уже избили по той же самой причине, по какой на этот раз прикончили: он влез не в свое дело, он подставился, а подставиться он мог только из-за одного-единственного человека. Я знал это так же точно, как и то, что Каррас убит. Забит до смерти, забит методично, медленно и жестоко той самой тростью, с которой я знаком довольно близко. Даже слишком близко. Знал я и то, что постараюсь изо всех сил, чтобы тростью этой никого и никогда больше не били. Я сделаю это, даже если это будет последнее мое деяние в этой жизни.
С тем я и встал из-за стола, вытер лоб и ладони насквозь мокрым платком и проверил револьвер — разобрал, смазал и зарядил. Потом надел кобуру, вложил в нее 38-й и по обыкновению убедился, что лежит он удобно и вынимается легко. Потом выключил вентилятор и закрыл все окна. Я знал, что вернусь сюда не скоро. И бегать от полиции буду долго.
И с Джеффом Энтони в ближайшее время встречи не произойдет. Но когда-нибудь мы встретимся непременно. Я расслабился и позволил судьбе и мисс Джин Уорд, умеющей улыбаться сквозь слезы, немножко сбить себя с толку. Я не виноват в смерти Карраса и не испытываю угрызений совести: пусть бросят в меня камень те, от кого никогда не уходили их любимые, кому никогда не казалось, что с любовью покончено навеки. И те, кого нежданный всплеск чувств никогда не превращал в счастливого мерзавца, которому ни до чего нет дела. Впервые за долгие годы мне выпало чуть-чуть счастья — ну, казните меня за это!
Что говорить — на душе у меня было погано: человек погиб оттого, быть может, что в нужную минуту я не смог снять телефонную трубку. И все-таки — я не жалел о том, что заставило меня уйти из кабинета, когда Каррас, быть может, звонил туда. Меня не оказалось на месте — и человека нет в живых. Но ведь я не Господь Бог. И не ясновидящий, будущее предсказывать не умею. А умею я всего-навсего очищать дерьмо, которое наваливает у моей двери настоящее.
И делаю это с помощью машинки, висящей в кожаной кобуре у меня год мышкой. Еще раз проверив, легко ли она оказывается в руке, я вышел из кабинета и запер дверь. Дело явно шло к развязке.
Ну и отлично. Лично я — готов.
Глава 23
Глава 24
Нет, я не позабыл про Мару, и Миллера, и старину Джеффа Энтони, но за эти несколько часов они как бы сдвинулись на задний план. В Нью-Йорке каждый миг кого-нибудь убивают, избивают, кто-то умирает, у кого-то что-то крадут. Чем Миллер и его команда лучше других? Или хуже? В мире, где авиакатастрофы — привычное и заурядное дело, где люди в качестве аргумента используют бомбы, разносящие в клочья бабушек и младенцев, где водители, превысившие скорость, всаживают пулю меж глаз инспектору дорожной полиции, чтобы не платить штраф, — убийства, имеющие почву и причину — по контрасту, наверно, — бодрят и освежают.
Итак, послав цветы Джин, я вернулся к себе, намереваясь приняться за работу. Поскольку я уже решил взять под охрану особняк богатой дамы, пока она будет странствовать по Южной Америке, особенно тянуть с делом Миллера — тем более, уже закрытым — не приходилось. Впрочем, мне все равно — открытое, закрытое, я человек нетерпеливый и долго рассусоливать не могу. У меня, как говорится, шило в одном месте. А тут еще в жизни моей возникла Джин — это тоже не очень способствует сосредоточенности.
Короче говоря, вернувшись к себе, я принял героическое решение не сдаваться, пока не разберусь в проблемах, оставленных мне толстым глупым Миллером. А для начала я снял трубку и позвонил в отель, где остановился Каррас. Назвал телефонистке номер и стал ждать. Стонали длинные гудки; я ждал. Трубку не снимали.
Десять гудков. Еще десять. Ожидание прервала телефонистка, любезно сообщившая, что абонент трубку не берет. Я поблагодарил за то, что она выдала мне эту тайну, и попросил соединить меня с портье. Раздался голос женщины постарше:
— Слушаю, сэр. Чем могу быть полезна?
— Регистрировался ли у вас мистер Тед Каррас?
— Да, сэр. Номер 403.
— Верно. Вы не заметили случайно — он не выходил? Мы договорились, что встретимся, как только он приедет, но я был... гм-гм... занят. А теперь звоню — никто не подходит.
— Каррас... Каррас... — припоминая, сказала она. — Такой худенький, с темными волосами... не очень представительный... Да, он здесь! Никуда не выходил. Хотите, я передам телефонистке, чтобы она попросила его позвонить вам?
— Благодарю вас, не стоит. Это мы уже пробовали.
Я несколько минут пребывал в замешательстве, но потом меня охватило и стиснуло дурное предчувствие. Оно всем знакомо, это ощущение: оно ударяет в мозг и молниеносно отзывается в почках. Эту болевую вспышку человек чувствует всякий раз, когда судьба начинает бессовестно мухлевать и передергивать. Разумеется, фактов у меня не было, но предчувствие внятно твердило, что за ними дело не станет.
— Так-с. А не скажете ли, к нему приходил сегодня кто-нибудь?
Я задал этот вопрос, потому что в том отеле, где я рекомендовал Каррасу остановиться, посетители обязаны записываться у портье. Дама на том конце провода, извинившись, попросила минутку подождать, сверилась с регистрационной книгой и сказала:
— Да, сэр! В десять утра к нему приходил мистер Джек Хейджи.
Ей так замечательно удавались беглые словесные портреты, что я не мог отказать себе в удовольствии спросить:
— Джек Хейджи... Он с тростью, да?
— Совершенно верно. Крупный такой мужчина, плечи широченные. И зачем такому здоровяку трость?
А она ему и ни к чему. Трость припасена для Карраса. Я поблагодарил регистраторшу и надавил кнопку вызова, чтобы, не теряя времени, связаться с Рэем. Это только в телефильмах частный сыщик, имя которого фигурирует в деле об убийстве, может спрятаться и дурачить полицию сколько влезет. Про меня что-то таких фильмов не снимают, а потому я и повел себя по-иному.
— Джек, — сказал капитан, прежде чем я успел произнести хоть слово. — Мне не хочется слушать очередную скверную новость.
— Тогда повесь трубку. Других новостей у меня нет.
— Попробуй только скажи, что это имеет отношение к Миллеру — и я тебя задушу собственными руками.
— Задушил один такой.
Потом я сообщил ему — «кто», «где», «как» и, разумеется, «что». А «почему» не сказал, потому что и сам не злая — пока. Рэй ответил, что у него нет времени рыскать по городу и проверять мои версии.
— Конечно-конечно, у вас, сэр, есть дела поважнее и поприятней. Отлично. А я сейчас поеду в отель и заставлю тамошнего охранника открыть мне номер Карраса.
Капитан вздохнул и пообещал быть в гостинице через полчаса. Мне он велел до его приезда в номер не соваться. «Слушаю, сэр», — сказал я и повесил трубку. Потом минут пять сидел, тупо уставившись на телефон, и видел перед собой улицу, словно стены стали прозрачными. Остатки благодушия, которым я, скорее всего, обязан был Джин, взорвались и растаяли черным дымом, наткнувшись на скалы, фигурально выражаясь, на скалы гибели Карраса. Внутренний голос, отчаянно пытаясь спасти это новообретенное и тотчас исчезнувшее настроение, напомнил, что пока нет данных, непреложно свидетельствующих: миллеровского дружка нет в живых.
У тебя есть только подозрение, говорил голос. Подозрение, что Каррас валяется у себя в номере с размозженным черепом и переломанными костями. А может, его приходили всего лишь попутать и заставить убраться из города? А может, его телефон не отвечает, потому что он предпочел послать подальше город Нью-Йорк и кишащих там убийц-маньяков?
Но я знал, что это не так. Я был в этом полностью убежден. Однажды Карраса уже избили по той же самой причине, по какой на этот раз прикончили: он влез не в свое дело, он подставился, а подставиться он мог только из-за одного-единственного человека. Я знал это так же точно, как и то, что Каррас убит. Забит до смерти, забит методично, медленно и жестоко той самой тростью, с которой я знаком довольно близко. Даже слишком близко. Знал я и то, что постараюсь изо всех сил, чтобы тростью этой никого и никогда больше не били. Я сделаю это, даже если это будет последнее мое деяние в этой жизни.
С тем я и встал из-за стола, вытер лоб и ладони насквозь мокрым платком и проверил револьвер — разобрал, смазал и зарядил. Потом надел кобуру, вложил в нее 38-й и по обыкновению убедился, что лежит он удобно и вынимается легко. Потом выключил вентилятор и закрыл все окна. Я знал, что вернусь сюда не скоро. И бегать от полиции буду долго.
И с Джеффом Энтони в ближайшее время встречи не произойдет. Но когда-нибудь мы встретимся непременно. Я расслабился и позволил судьбе и мисс Джин Уорд, умеющей улыбаться сквозь слезы, немножко сбить себя с толку. Я не виноват в смерти Карраса и не испытываю угрызений совести: пусть бросят в меня камень те, от кого никогда не уходили их любимые, кому никогда не казалось, что с любовью покончено навеки. И те, кого нежданный всплеск чувств никогда не превращал в счастливого мерзавца, которому ни до чего нет дела. Впервые за долгие годы мне выпало чуть-чуть счастья — ну, казните меня за это!
Что говорить — на душе у меня было погано: человек погиб оттого, быть может, что в нужную минуту я не смог снять телефонную трубку. И все-таки — я не жалел о том, что заставило меня уйти из кабинета, когда Каррас, быть может, звонил туда. Меня не оказалось на месте — и человека нет в живых. Но ведь я не Господь Бог. И не ясновидящий, будущее предсказывать не умею. А умею я всего-навсего очищать дерьмо, которое наваливает у моей двери настоящее.
И делаю это с помощью машинки, висящей в кожаной кобуре у меня год мышкой. Еще раз проверив, легко ли она оказывается в руке, я вышел из кабинета и запер дверь. Дело явно шло к развязке.
Ну и отлично. Лично я — готов.
Глава 23
Мы стояли перед дверью номера. Муки стучал в нее и останавливался, ожидая отклика. Но я-то знал, что отклика не будет. По дороге из холла сюда, в коридор, Рэй трижды предупредил, что прокрутит меня через мясорубку, если я напрасно поднял тревогу. Постепенно я стал все яснее понимать, что участь эта постигнет меня в любом случае — что бы ни обнаружили мы в номере и даже если не обнаружим ничего.
Наконец капитану надоело смотреть, как Муни колотит своими кулачищами, удивительно похожими на оковалки ветчины, в обитую железом дверь, и он приказал отельному охраннику отпереть замок, что и было сделано. Мы вошли в номер. Все на первый взгляд было нормально. Легкий беспорядок, разбросаны газеты и какая-то одежда, но на место преступления не похоже. Но, повторяю, только на первый взгляд.
В самой атмосфере висело что-то такое, что не позволило Рэю и Муни завопить о попусту потраченном времени. Может быть, они не вцепились мне в глотку, увидав на туалетном столике разбитую лампу, выглядывающую из-под наброшенных на нее каррасовских шортов. Стараясь держаться поближе к стеночке, мы прошествовали в ванную. Вот там мы и увидели кое-что.
Каррас валялся в ванной. По всей видимости избиение, от которого три стены из четырех были забрызганы кровью и мозгами, началось у двери, а потом жертву втащили внутрь и бросили в ванную. Впрочем, может быть, он сам прибежал сюда, пытаясь запереться. Так или иначе, он умер, и смерть его была мучительна.
Скрутили его мгновенно — связали и заткнули рот его же собственной одеждой. И потом, наверно, наступила тишина, нарушаемая только звуками глухих ударов и треском ломающихся костей. И бедолага Каррас стал просто грудой мяса и собственном соку. Все было сплошь залито кровью: пол от стены до стены, и сами стены, и даже на потолке виднелись кровавые подтеки. Оба глаза были выхлестнуты из орбит, и вытекающий белок смешался с лужицей уже подсохшей и почерневшей крови.
Под кожей причудливыми буграми выпирали переломанные кости, кое-где прорвав ее острыми краями, осколки похрустывали под ногами на полу, приклеились кровью к ванне и стенам. Каррас — рот его был заткнут кляпом — лежал грудью на бортике ванны, но при этом талона его была совершенно противоестественным образом вывернута вверх и точно рвалась прочь из фаянсового гроба. Одна сломанная нога была подогнута, другая свешивалась наружу. Когда Рэй сделал попытку перекинуть ее через бортик, кожа от прикосновения разошлась, и брызнула кровь, оставив пятнышко на кафеле. Пятнышко-то отмоют, а вот будут ли зашивать Карраса перед тем, как опустить его в могилу, — не знаю.
— Ну и ну, — нарушил молчание Муни. — Остается надеяться, что парень не был донором и ни с кем не договаривался о пересадке своей требухи, если нет, — он крепко надул тех, кто на нее рассчитывал.
Мне мучительно захотелось сгрести его за лацканы и ткнуть жирной смеющейся мордой в стену. Даже не ткнуть, а потыкать раз пять-шесть. Мне не было дела до того, что он часто наблюдает подобные картины и со временем научился не воспринимать их. Мне не было дела до того, что от жары я совсем взбесился и готов был разрядиться любым способом, не думая о последствиях. И вообще ни о чем не думая.
Перед нами лежали изуродованные останки того, что раньше было человеком. Его не просто умертвили — его замучили до смерти. Покончить с ним можно было гораздо быстрей и легче, но тот, кто пришел к нему в номер, прихватив с собой трость, хотел не только убрать Карраса, а еще и поразвлечься. На это он не пожалел времени и фантазии — доказательством были переломанные пальцы, превращенные в какое-то месиво, и оторванное, болтавшееся на лоскутках кожи ухо. Все ото вызывало дурноту... И хватит. Места шуткам здесь не было. Мне надоело то, как люди оправдывают свое поведение, — причины одни и те же. Но еще больше надоел мне Муни. Оттого меня так и подмывало вмазать его морду в стену.
Но я сдержался. Мало поможет Каррасу, или Миллеру, или мне самому, если я устрою тут мордобой. Я задавил свою ярость, оторвал наконец взгляд от размолоченного тела и вышел из ванной. В коридоре прислонился к стене, колени подогнулись и я сполз на пол. За последние несколько дней я, пожалуй, относился к себе слишком беспощадно. Вот и результат. Я достал еще две облатки маленького доктора и проглотил их — запить было нечем. Проку от них сейчас было мало: я опоздал с приемом. Токсины уже вовсю разгулялись во мне, и душу мою болтало и крутило, как бревно на лесосплаве. Нервы шалили. Даже в глазах защипало от подступающих слез. Я вытер их и пристроился у стены на корточках, чувствуя полнейшее изнеможение. И стал ждать. Ждал я недолго.
— Ну-ка говори, как это ты узнал об этом, — донесся до меня голос Рэя.
— По наитию, — ответил я.
— Это ты бабушке своей расскажи.
Я поднял на него глаза, ощущая, как мир всей своей тяжестью вдавливает меня в ковровую дорожку гостиничного коридора.
— Иди ты к черту, Рэй. Говорю тебе: это было наитие. Я позвонил ему, как было условлено, и мне сказали, что я уже побывал у него. Что-то в последнее время стоит мне договориться с кем-нибудь о встрече в отеле, как я обнаруживаю его без признаков жизни. Ты Миллера еще не забыл? Когда регистраторша сказала мне, что «мистер Джек Хейджи» пришел с тростью, меня прямо ударило — Каррас мертв! — Я в несколько приемов перевел дыхание. — Вот как я узнал.
Потом я снова опустил голову, не пытаясь угадать, какие мысли роились в черепушке капитана Тренкела. Пока он не сообразит что к чему и не примет решение, мне остается только ждать, расслабившись и отдыхая. Вот я и отдыхал, рассудив, что на все воля Божья, вот пусть Бог и определяет, что там ждет впереди каждого из нас.
— Ладно, вставай, чего ты расселся на полу. Не здесь же нам с тобой беседовать.
— А чем тут плохо? Никого нет.
— Покойники обычно привлекают толпы ротозеев. А поскольку беседа у нас с тобой будет как раз о покойнике, лучше ото сделать без посторонних.
Рэй послал Муни позвонить в управление и вызвать на сцену Эда Коллинза с его группой. Гостиничному охраннику было велено запереть номер и никого, кроме полиции, не впускать. Мне капитан Тренкел приказал подняться с пола.
Самое трудное всегда выпадает на мою долю.
Наконец капитану надоело смотреть, как Муни колотит своими кулачищами, удивительно похожими на оковалки ветчины, в обитую железом дверь, и он приказал отельному охраннику отпереть замок, что и было сделано. Мы вошли в номер. Все на первый взгляд было нормально. Легкий беспорядок, разбросаны газеты и какая-то одежда, но на место преступления не похоже. Но, повторяю, только на первый взгляд.
В самой атмосфере висело что-то такое, что не позволило Рэю и Муни завопить о попусту потраченном времени. Может быть, они не вцепились мне в глотку, увидав на туалетном столике разбитую лампу, выглядывающую из-под наброшенных на нее каррасовских шортов. Стараясь держаться поближе к стеночке, мы прошествовали в ванную. Вот там мы и увидели кое-что.
Каррас валялся в ванной. По всей видимости избиение, от которого три стены из четырех были забрызганы кровью и мозгами, началось у двери, а потом жертву втащили внутрь и бросили в ванную. Впрочем, может быть, он сам прибежал сюда, пытаясь запереться. Так или иначе, он умер, и смерть его была мучительна.
Скрутили его мгновенно — связали и заткнули рот его же собственной одеждой. И потом, наверно, наступила тишина, нарушаемая только звуками глухих ударов и треском ломающихся костей. И бедолага Каррас стал просто грудой мяса и собственном соку. Все было сплошь залито кровью: пол от стены до стены, и сами стены, и даже на потолке виднелись кровавые подтеки. Оба глаза были выхлестнуты из орбит, и вытекающий белок смешался с лужицей уже подсохшей и почерневшей крови.
Под кожей причудливыми буграми выпирали переломанные кости, кое-где прорвав ее острыми краями, осколки похрустывали под ногами на полу, приклеились кровью к ванне и стенам. Каррас — рот его был заткнут кляпом — лежал грудью на бортике ванны, но при этом талона его была совершенно противоестественным образом вывернута вверх и точно рвалась прочь из фаянсового гроба. Одна сломанная нога была подогнута, другая свешивалась наружу. Когда Рэй сделал попытку перекинуть ее через бортик, кожа от прикосновения разошлась, и брызнула кровь, оставив пятнышко на кафеле. Пятнышко-то отмоют, а вот будут ли зашивать Карраса перед тем, как опустить его в могилу, — не знаю.
— Ну и ну, — нарушил молчание Муни. — Остается надеяться, что парень не был донором и ни с кем не договаривался о пересадке своей требухи, если нет, — он крепко надул тех, кто на нее рассчитывал.
Мне мучительно захотелось сгрести его за лацканы и ткнуть жирной смеющейся мордой в стену. Даже не ткнуть, а потыкать раз пять-шесть. Мне не было дела до того, что он часто наблюдает подобные картины и со временем научился не воспринимать их. Мне не было дела до того, что от жары я совсем взбесился и готов был разрядиться любым способом, не думая о последствиях. И вообще ни о чем не думая.
Перед нами лежали изуродованные останки того, что раньше было человеком. Его не просто умертвили — его замучили до смерти. Покончить с ним можно было гораздо быстрей и легче, но тот, кто пришел к нему в номер, прихватив с собой трость, хотел не только убрать Карраса, а еще и поразвлечься. На это он не пожалел времени и фантазии — доказательством были переломанные пальцы, превращенные в какое-то месиво, и оторванное, болтавшееся на лоскутках кожи ухо. Все ото вызывало дурноту... И хватит. Места шуткам здесь не было. Мне надоело то, как люди оправдывают свое поведение, — причины одни и те же. Но еще больше надоел мне Муни. Оттого меня так и подмывало вмазать его морду в стену.
Но я сдержался. Мало поможет Каррасу, или Миллеру, или мне самому, если я устрою тут мордобой. Я задавил свою ярость, оторвал наконец взгляд от размолоченного тела и вышел из ванной. В коридоре прислонился к стене, колени подогнулись и я сполз на пол. За последние несколько дней я, пожалуй, относился к себе слишком беспощадно. Вот и результат. Я достал еще две облатки маленького доктора и проглотил их — запить было нечем. Проку от них сейчас было мало: я опоздал с приемом. Токсины уже вовсю разгулялись во мне, и душу мою болтало и крутило, как бревно на лесосплаве. Нервы шалили. Даже в глазах защипало от подступающих слез. Я вытер их и пристроился у стены на корточках, чувствуя полнейшее изнеможение. И стал ждать. Ждал я недолго.
— Ну-ка говори, как это ты узнал об этом, — донесся до меня голос Рэя.
— По наитию, — ответил я.
— Это ты бабушке своей расскажи.
Я поднял на него глаза, ощущая, как мир всей своей тяжестью вдавливает меня в ковровую дорожку гостиничного коридора.
— Иди ты к черту, Рэй. Говорю тебе: это было наитие. Я позвонил ему, как было условлено, и мне сказали, что я уже побывал у него. Что-то в последнее время стоит мне договориться с кем-нибудь о встрече в отеле, как я обнаруживаю его без признаков жизни. Ты Миллера еще не забыл? Когда регистраторша сказала мне, что «мистер Джек Хейджи» пришел с тростью, меня прямо ударило — Каррас мертв! — Я в несколько приемов перевел дыхание. — Вот как я узнал.
Потом я снова опустил голову, не пытаясь угадать, какие мысли роились в черепушке капитана Тренкела. Пока он не сообразит что к чему и не примет решение, мне остается только ждать, расслабившись и отдыхая. Вот я и отдыхал, рассудив, что на все воля Божья, вот пусть Бог и определяет, что там ждет впереди каждого из нас.
— Ладно, вставай, чего ты расселся на полу. Не здесь же нам с тобой беседовать.
— А чем тут плохо? Никого нет.
— Покойники обычно привлекают толпы ротозеев. А поскольку беседа у нас с тобой будет как раз о покойнике, лучше ото сделать без посторонних.
Рэй послал Муни позвонить в управление и вызвать на сцену Эда Коллинза с его группой. Гостиничному охраннику было велено запереть номер и никого, кроме полиции, не впускать. Мне капитан Тренкел приказал подняться с пола.
Самое трудное всегда выпадает на мою долю.
Глава 24
Через пять минут мы с Рэем сидели в моем «скайларке», припаркованном неподалеку от гостиницы. Наблюдая за проплывающим мимо окон великолепием Нью-Йорка, мой лучший друг из всех городских полицейских сделал мне заманчивое предложение:
— Ну что, сор, вы готовы проверить звучание?
— Просто умираю от нетерпения.
— Чудно. Всегда ценил непритворный интерес. Так вот, дорогой-мистер-Хейджи...записавшийся-под-этой-фамилией-в-отеле-в-десять-утра, как вам нравится перспектива отправиться сейчас в управление и там ответить на ряд вопросиков под протокол?
— Совсем не улыбается. Только пугать меня не надо. Я знаю, что ты — мужчина волевой, непреклонного нрава, и потому вовсе не собираюсь сутки или двое лечиться у вас в участке грязями. А почему, собственно?..
На лице капитана заиграла улыбка, неизменно сулившая собеседнику неприятности, — впрочем, другой у него, кажется, и не было.
— Ай-ай-ай, Джеки, а я-то считал тебя сознательным гражданином. Я и вправду подумал, что ты переродился. Я верил в тебя, Джек Хейджи, в нового, преображенного Джека Хейджи. Я верил в него так сильно, что не допускал и мысли, будто он не захочет оказать услугу управлению полиции города Нью-Йорка.
Ага, подумал я, как же — оказал бы я услугу управлению, если бы треснул по тому пылесосу, который у тебя на плечах. Да и Муни заодно. Но тут же остыл. У меня возникло ощущение, что я получу свое, если не буду зарываться. А потому надо помалкивать и слушать капитана.
— Скажи-ка ты мне: ты стопроцентно уверен, что Карраса сделал этот твой Джефф Энтони?
Я кивнул.
— Сам понимаешь, как мне неприятно в этом сознаваться, но, думаю, ты прав. После того, как он тебя разукрасил, мы поинтересовались, что это за птица. Хорошего мало. В городе он недавно, а уже попал на заметку. Фактов нет, одни подозрения, но ясно, что этот мальчик — очень, очень большой шалун. Настоящий сорванец.
— Ну и что?
— А то. Я хочу, чтобы ты его убрал. Ты уберешь, а я тебя прикрою. Не думаю, чтобы у него были уж очень влиятельные дружки — скорей всего, пешки, — и никто из них не станет поднимать шум и рисковать карьерой из-за того, что одним наемным садистом меньше. Тут только одна сложность: с делом надо покончить раньше, чем с этим скотом...
— То есть?..
— Узнай всю его подноготную — и я отдам его тебе. Мне нужны факты, обстоятельства, детали. Убийство Миллера надо на кого-то повесить. Вот и займись. И не бойся, что у него от тяжести треснет хребет. То же самое относится и к делу Карраса. Найдешь улики и доказательства — получишь в отношении гражданина Энтони полный «карт-бланш». На день.
Обычно капитан Рэй Тренкел склонен к сотрудничеству и к таким широким жестам не больше любого другого своего коллеги. И потому я, несколько озадаченный, задал неизбежный вопрос:
— С чего это?
— С того, что я — замечательной души человек.
— Угу. Оно и видно. Не хватает только гостинчика под подушкой... Ну, вот что, Рэй. Я втемную не играю. Соблаговолите объясниться, сэр.
Он взглянул на меня довольно свирепо, ибо привык давать приказания, а не объяснения. Но то ли он признал мою правоту, то ли подействовало увиденное нами в номере Карраса, то ли ему надоело пыжиться день и ночь, изображая «наикрутейшего из крутых». Так или иначе он ответил:
— Со дня гибели Миллера, сразу после нее начали предприниматься попытки... довольно настойчивые... найти другую причину его смерти. Самоубийство кого-то не устраивает. А этот «кто-то», во-первых, сидит в очень высоком кресле, а, во-вторых, связан дружбой с — опять же — кем-то из Плейнтона. Понял?
Как не понять. Я могу даже сказать, кто этот неведомый земляк усопшего Карла. Это Джозеф Филипс. Ясно, что Каррас явился в Нью-Йорк по его настоянию и наущению. Так что благородством тут и не пахло. А пахло скорее еще одним чеком, который папа Филипс выписал, а мама не перехватила. Чек этот призван был помочь установить истину. Когда будущего зятя убивают, — это одно, а когда он совершает самоубийство, да еще называет в качестве побудительного мотива несчастную любовь, — совсем другое. Маме Филипс хватало проблем в местном обществе и без лебединой песни Карла Миллера.
— Мы могли бы, конечно, тихо похоронить это дело, — продолжал Рэй, — не допустить шумихи, но уж слишком много придется прятать. Я ни секунды не сомневаюсь, что этот мерзавец Виолано из «Пост» обязательно заметит, что Каррас и Миллер, уроженцы и жители одного и того же городка, один за другим гибнут в манхэттенских гостиницах в течение двух дней. Уж он мимо таких совпадений не пройдет. Я уже вижу, какими метровыми буквами будут набраны заголовки на первой полосе. Этот парень метит на Пулитцеровскую премию.
И тут я понял, почему капитан Тренкел захотел сотрудничать со мной. Рич Виолано был одним из самых шустрых криминальных репортеров, когда-либо носившихся по улицам Нью-Йорка. Он раскопал немало скандальных историй и погубил немало безупречных репутаций, причем не раз приходил попастись на участок капитана.
Распря между Рэем и Ричем была широко известна на Манхэттене. Однако к крайностям противники не прибегали: полиция не привязывалась к журналисту, если он на милю, скажем, превышал скорость, или если забывал включить габаритные огни. А он, в свою очередь, не писал громовых разоблачительных статей, если полицейский, проходя мимо лотка с фруктами, решал побаловать себя яблочком. Рэй и Рич были слишком профессиональны, чтобы опускаться до такого, но следили друг за другом очень зорко, поджидая удобный момент. Тут все преимущества были на стороне Рима — он не пил, не употреблял наркотики, не увлекался мальчиками и вообще был безупречно честен. Ущучить его было крайне трудно.
Полицейские начальники, поломав над этим голову, сначала пытались всячески его умаслить, а потом, когда политика умиротворения провалилась, стали особо заботиться о сохранении тайны. Рича еще и близко не было, а Рэй уже всерьез опасался его, — это значило, что журналист к чему-то подбирается. Может быть, Филипс-папа позвонил не только Каррасу, но и ему. А может, он и вправду был суперрепортером, о чем неустанно твердила «Пост».
Так или иначе, я получал свободу действий — в том случае если поднесу дело на блюдечке с голубой каемочкой, и в том случае, если сумею замочить старину Энтони, и в том случае, если в обоих предыдущих случаях мне удастся не засветиться. А это не так просто, как кажется на первый взгляд. Повернувшись к Рэю, я сказал:
— Не волнуйся, капитан. У меня уже есть кое-какие соображения на этот счет. Если повезет, мы уложим и Миллера, и Карраса, и Энтони в одну кастрюльку. Если будет хоть мало-мальски реальный шанс связать их воедино — можешь быть уверен, я его не упущу. И постараюсь, чтобы все сошло не только гладко, но и тихо.
— Да уж постарайся, пожалуйста, а не то я брошу тебя на растерзание газетчикам и полюбуюсь, как от тебя только перья полетят. Я им поведаю, что частный сыщик Хейджи чего-то там искал уже после того, как его полоумный клиент освободил мир от своего присутствия, и после того, как к делу вышеупомянутый Хейджи перестал иметь какое-либо отношение. На том репутация твоя будет погублена, поверь мне. — Рэй вылез из машины и, наклонившись к окну, договорил: — Заруби себе на носу: мне ничего не стоит собрать в кучку все твои огрехи — и то, что Джорджа застрелили у тебя в офисе, и то, что твое имя значится в регистрационной книге, и то, что ты на свой страх и риск поперся на встречу с этим... как его?.. Все забываю... Ну?..
— С Каррасом.
— Именно. С Каррасом. И все прочее — много чего наберется. Так вот, я все это преподнесу журналистам. Наши телеребята любят свежатинку, они мимо такого не пройдут. Как вам нравится сюжет про частного сыщика, который так рьяно раскручивает следствие, что в Америке становится тремя гражданами меньше? А? Если четвертая власть захочет вывалять тебя в дерьме, она это сделает, и ни один нормальный человек к твоим услугам больше не обратится. Ну, а когда все выяснится — если выяснитуйдет, никому до позавчерашних котлет дела не будет. Даже Виолано пляшет на костях только день-два.
На этой неделе ты намекнул, что я перед тобой в долгу. Вот сейчас и расквитаемся. Ты быстренько добываешь кое-какие сведения, пока я буду вкручивать начальству; ты находишь убийцу Джорджа, убийцу Карраса, ты устанавливаешь эту поблядушку Мару. А за все это ты получаешь возможность разобраться с Джеффом Энтони. И если не наследишь и не засветишься, я тебя прикрою. Итак: тебе остаются гонорар от Миллера и все, что приплывает в руки помимо него, а наше управление сможет не возбуждать дело. Годится?
Я хотел, чтобы деньги остались у меня в кармане. Я хотел найти того, кто застрелил Джорджа, и того, кто прикончил моего клиента, и того, кто избил меня до потери сознания, а Карраса — до смерти. А если я не захочу искать, полиция скормит меня журналистам. Такой, значит, расклад. Что я мог сказать, кроме:
— Еще бы! Замечательный план. Не план, а поэма. Я в восторге.
— Вот и хорошо. Главное — успеть к сроку.
— Ладно-ладно. Ты мне дверцу продавишь.
Рэй отошел от машины и обогнул ее, стараясь держаться от капота подальше, словно боялся, что я его задавлю. Сама идея была недурна, особенно если учесть то расположение духа, в которое он меня привел. Но я подозревал, что мне не удастся скрыться с места происшествия. Это во-первых. А во-вторых, не в моих интересах помогать Муни переселиться в кабинет капитана. Потому я эту идею отмел.
Я осторожно тронулся вперед, не зацепив ни Рэя, ни машину, которая поджидала, когда я отъеду и освобожу место для парковки. В Нью-Йорке некуда приткнуть автомобиль, и все мы, как стервятники, кружим по улицам, выискивая свободный пятачок асфальта. Гаражи есть процентов у четырех, а остальные оспаривают право на стоянку в жестокой борьбе. Это еще один немаловажный фактор, позволяющий гражданам не расслабляться и сохранять форму, а также ненавидеть друг друга, а не свой проворовавшийся муниципалитет.
Но довольно философии. Надо сосредоточиться. И перестать злиться. Хватит мне подогрева от небесного светила и от капитана Тренкела. Кстати, о капитане. Я все еще не оправился от удивления, ибо считал Рэя приятелем. Если что, виноват будет он, втравивший меня в эту историю. Конечно, только отчасти. Они с Муни сочли забавным направить Миллера ко мне, но они же не виноваты, что я согласился вести его дело? Виноват в этом только я, как ни неприятно в этом сознаваться, особенно теперь, вляпавшись по уши. Значит, самому надо и выбираться.
Отель Карраса был в двух шагах от моего офиса. К половине девятого я уже находился в своих собственных восьми стенах. Прежде всего я распахнул окна и включил вентилятор, затем проверил автоответчик. Мне звонил Френсис, готовый доложить о своих успехах. Я сейчас же набрал его номер, но теперь не было его. Попросив срочно со мной связаться, я позвонил Хью. Этот был на месте.
— Го-го-говорите, вас слушают.
— Вот я и говорю.
— Хей-хей, Хейджи! Ну, что слышно новенького?
Я вкратце изложил изобретенный капитаном Тренкелом метод воздавать за добро добром и платить услугой за услугу. Хью разразился своим крякающим смехом, сообщив мне, что он думает об умственных способностях людей, считающих, что с полицейским можно дружить. Крыть было нечем. Я утерся и сказал:
— Ну что, сор, вы готовы проверить звучание?
— Просто умираю от нетерпения.
— Чудно. Всегда ценил непритворный интерес. Так вот, дорогой-мистер-Хейджи...записавшийся-под-этой-фамилией-в-отеле-в-десять-утра, как вам нравится перспектива отправиться сейчас в управление и там ответить на ряд вопросиков под протокол?
— Совсем не улыбается. Только пугать меня не надо. Я знаю, что ты — мужчина волевой, непреклонного нрава, и потому вовсе не собираюсь сутки или двое лечиться у вас в участке грязями. А почему, собственно?..
На лице капитана заиграла улыбка, неизменно сулившая собеседнику неприятности, — впрочем, другой у него, кажется, и не было.
— Ай-ай-ай, Джеки, а я-то считал тебя сознательным гражданином. Я и вправду подумал, что ты переродился. Я верил в тебя, Джек Хейджи, в нового, преображенного Джека Хейджи. Я верил в него так сильно, что не допускал и мысли, будто он не захочет оказать услугу управлению полиции города Нью-Йорка.
Ага, подумал я, как же — оказал бы я услугу управлению, если бы треснул по тому пылесосу, который у тебя на плечах. Да и Муни заодно. Но тут же остыл. У меня возникло ощущение, что я получу свое, если не буду зарываться. А потому надо помалкивать и слушать капитана.
— Скажи-ка ты мне: ты стопроцентно уверен, что Карраса сделал этот твой Джефф Энтони?
Я кивнул.
— Сам понимаешь, как мне неприятно в этом сознаваться, но, думаю, ты прав. После того, как он тебя разукрасил, мы поинтересовались, что это за птица. Хорошего мало. В городе он недавно, а уже попал на заметку. Фактов нет, одни подозрения, но ясно, что этот мальчик — очень, очень большой шалун. Настоящий сорванец.
— Ну и что?
— А то. Я хочу, чтобы ты его убрал. Ты уберешь, а я тебя прикрою. Не думаю, чтобы у него были уж очень влиятельные дружки — скорей всего, пешки, — и никто из них не станет поднимать шум и рисковать карьерой из-за того, что одним наемным садистом меньше. Тут только одна сложность: с делом надо покончить раньше, чем с этим скотом...
— То есть?..
— Узнай всю его подноготную — и я отдам его тебе. Мне нужны факты, обстоятельства, детали. Убийство Миллера надо на кого-то повесить. Вот и займись. И не бойся, что у него от тяжести треснет хребет. То же самое относится и к делу Карраса. Найдешь улики и доказательства — получишь в отношении гражданина Энтони полный «карт-бланш». На день.
Обычно капитан Рэй Тренкел склонен к сотрудничеству и к таким широким жестам не больше любого другого своего коллеги. И потому я, несколько озадаченный, задал неизбежный вопрос:
— С чего это?
— С того, что я — замечательной души человек.
— Угу. Оно и видно. Не хватает только гостинчика под подушкой... Ну, вот что, Рэй. Я втемную не играю. Соблаговолите объясниться, сэр.
Он взглянул на меня довольно свирепо, ибо привык давать приказания, а не объяснения. Но то ли он признал мою правоту, то ли подействовало увиденное нами в номере Карраса, то ли ему надоело пыжиться день и ночь, изображая «наикрутейшего из крутых». Так или иначе он ответил:
— Со дня гибели Миллера, сразу после нее начали предприниматься попытки... довольно настойчивые... найти другую причину его смерти. Самоубийство кого-то не устраивает. А этот «кто-то», во-первых, сидит в очень высоком кресле, а, во-вторых, связан дружбой с — опять же — кем-то из Плейнтона. Понял?
Как не понять. Я могу даже сказать, кто этот неведомый земляк усопшего Карла. Это Джозеф Филипс. Ясно, что Каррас явился в Нью-Йорк по его настоянию и наущению. Так что благородством тут и не пахло. А пахло скорее еще одним чеком, который папа Филипс выписал, а мама не перехватила. Чек этот призван был помочь установить истину. Когда будущего зятя убивают, — это одно, а когда он совершает самоубийство, да еще называет в качестве побудительного мотива несчастную любовь, — совсем другое. Маме Филипс хватало проблем в местном обществе и без лебединой песни Карла Миллера.
— Мы могли бы, конечно, тихо похоронить это дело, — продолжал Рэй, — не допустить шумихи, но уж слишком много придется прятать. Я ни секунды не сомневаюсь, что этот мерзавец Виолано из «Пост» обязательно заметит, что Каррас и Миллер, уроженцы и жители одного и того же городка, один за другим гибнут в манхэттенских гостиницах в течение двух дней. Уж он мимо таких совпадений не пройдет. Я уже вижу, какими метровыми буквами будут набраны заголовки на первой полосе. Этот парень метит на Пулитцеровскую премию.
И тут я понял, почему капитан Тренкел захотел сотрудничать со мной. Рич Виолано был одним из самых шустрых криминальных репортеров, когда-либо носившихся по улицам Нью-Йорка. Он раскопал немало скандальных историй и погубил немало безупречных репутаций, причем не раз приходил попастись на участок капитана.
Распря между Рэем и Ричем была широко известна на Манхэттене. Однако к крайностям противники не прибегали: полиция не привязывалась к журналисту, если он на милю, скажем, превышал скорость, или если забывал включить габаритные огни. А он, в свою очередь, не писал громовых разоблачительных статей, если полицейский, проходя мимо лотка с фруктами, решал побаловать себя яблочком. Рэй и Рич были слишком профессиональны, чтобы опускаться до такого, но следили друг за другом очень зорко, поджидая удобный момент. Тут все преимущества были на стороне Рима — он не пил, не употреблял наркотики, не увлекался мальчиками и вообще был безупречно честен. Ущучить его было крайне трудно.
Полицейские начальники, поломав над этим голову, сначала пытались всячески его умаслить, а потом, когда политика умиротворения провалилась, стали особо заботиться о сохранении тайны. Рича еще и близко не было, а Рэй уже всерьез опасался его, — это значило, что журналист к чему-то подбирается. Может быть, Филипс-папа позвонил не только Каррасу, но и ему. А может, он и вправду был суперрепортером, о чем неустанно твердила «Пост».
Так или иначе, я получал свободу действий — в том случае если поднесу дело на блюдечке с голубой каемочкой, и в том случае, если сумею замочить старину Энтони, и в том случае, если в обоих предыдущих случаях мне удастся не засветиться. А это не так просто, как кажется на первый взгляд. Повернувшись к Рэю, я сказал:
— Не волнуйся, капитан. У меня уже есть кое-какие соображения на этот счет. Если повезет, мы уложим и Миллера, и Карраса, и Энтони в одну кастрюльку. Если будет хоть мало-мальски реальный шанс связать их воедино — можешь быть уверен, я его не упущу. И постараюсь, чтобы все сошло не только гладко, но и тихо.
— Да уж постарайся, пожалуйста, а не то я брошу тебя на растерзание газетчикам и полюбуюсь, как от тебя только перья полетят. Я им поведаю, что частный сыщик Хейджи чего-то там искал уже после того, как его полоумный клиент освободил мир от своего присутствия, и после того, как к делу вышеупомянутый Хейджи перестал иметь какое-либо отношение. На том репутация твоя будет погублена, поверь мне. — Рэй вылез из машины и, наклонившись к окну, договорил: — Заруби себе на носу: мне ничего не стоит собрать в кучку все твои огрехи — и то, что Джорджа застрелили у тебя в офисе, и то, что твое имя значится в регистрационной книге, и то, что ты на свой страх и риск поперся на встречу с этим... как его?.. Все забываю... Ну?..
— С Каррасом.
— Именно. С Каррасом. И все прочее — много чего наберется. Так вот, я все это преподнесу журналистам. Наши телеребята любят свежатинку, они мимо такого не пройдут. Как вам нравится сюжет про частного сыщика, который так рьяно раскручивает следствие, что в Америке становится тремя гражданами меньше? А? Если четвертая власть захочет вывалять тебя в дерьме, она это сделает, и ни один нормальный человек к твоим услугам больше не обратится. Ну, а когда все выяснится — если выяснитуйдет, никому до позавчерашних котлет дела не будет. Даже Виолано пляшет на костях только день-два.
На этой неделе ты намекнул, что я перед тобой в долгу. Вот сейчас и расквитаемся. Ты быстренько добываешь кое-какие сведения, пока я буду вкручивать начальству; ты находишь убийцу Джорджа, убийцу Карраса, ты устанавливаешь эту поблядушку Мару. А за все это ты получаешь возможность разобраться с Джеффом Энтони. И если не наследишь и не засветишься, я тебя прикрою. Итак: тебе остаются гонорар от Миллера и все, что приплывает в руки помимо него, а наше управление сможет не возбуждать дело. Годится?
Я хотел, чтобы деньги остались у меня в кармане. Я хотел найти того, кто застрелил Джорджа, и того, кто прикончил моего клиента, и того, кто избил меня до потери сознания, а Карраса — до смерти. А если я не захочу искать, полиция скормит меня журналистам. Такой, значит, расклад. Что я мог сказать, кроме:
— Еще бы! Замечательный план. Не план, а поэма. Я в восторге.
— Вот и хорошо. Главное — успеть к сроку.
— Ладно-ладно. Ты мне дверцу продавишь.
Рэй отошел от машины и обогнул ее, стараясь держаться от капота подальше, словно боялся, что я его задавлю. Сама идея была недурна, особенно если учесть то расположение духа, в которое он меня привел. Но я подозревал, что мне не удастся скрыться с места происшествия. Это во-первых. А во-вторых, не в моих интересах помогать Муни переселиться в кабинет капитана. Потому я эту идею отмел.
Я осторожно тронулся вперед, не зацепив ни Рэя, ни машину, которая поджидала, когда я отъеду и освобожу место для парковки. В Нью-Йорке некуда приткнуть автомобиль, и все мы, как стервятники, кружим по улицам, выискивая свободный пятачок асфальта. Гаражи есть процентов у четырех, а остальные оспаривают право на стоянку в жестокой борьбе. Это еще один немаловажный фактор, позволяющий гражданам не расслабляться и сохранять форму, а также ненавидеть друг друга, а не свой проворовавшийся муниципалитет.
Но довольно философии. Надо сосредоточиться. И перестать злиться. Хватит мне подогрева от небесного светила и от капитана Тренкела. Кстати, о капитане. Я все еще не оправился от удивления, ибо считал Рэя приятелем. Если что, виноват будет он, втравивший меня в эту историю. Конечно, только отчасти. Они с Муни сочли забавным направить Миллера ко мне, но они же не виноваты, что я согласился вести его дело? Виноват в этом только я, как ни неприятно в этом сознаваться, особенно теперь, вляпавшись по уши. Значит, самому надо и выбираться.
Отель Карраса был в двух шагах от моего офиса. К половине девятого я уже находился в своих собственных восьми стенах. Прежде всего я распахнул окна и включил вентилятор, затем проверил автоответчик. Мне звонил Френсис, готовый доложить о своих успехах. Я сейчас же набрал его номер, но теперь не было его. Попросив срочно со мной связаться, я позвонил Хью. Этот был на месте.
— Го-го-говорите, вас слушают.
— Вот я и говорю.
— Хей-хей, Хейджи! Ну, что слышно новенького?
Я вкратце изложил изобретенный капитаном Тренкелом метод воздавать за добро добром и платить услугой за услугу. Хью разразился своим крякающим смехом, сообщив мне, что он думает об умственных способностях людей, считающих, что с полицейским можно дружить. Крыть было нечем. Я утерся и сказал: