Но Миллера она продолжала держать на крючке: плакалась ему, что вот его дружки не дают ей проходу и постоянно пристают — причем грубо. Можно ли винить человека, который верит своей, так сказать, будущей жене? Всякий бы на месте Миллера принял все это за чистую монету, мысль о том, что она бессовестно врет, никому бы не пришла в голову. И Миллеру тоже. По словам всех троих, он тут же послал их подальше, прервал с ними всяческие отношения, после чего аналогичную операцию провела с ним самим заскучавшая Мегги.
Дальнейшее совпадало с тем, что рассказала мне Белчард. Миллер, как говорится, назло, поспешил жениться на тихой девушке, с которой учился в школе. Звали ее Кимберли. Она попыталась было его утихомирить, ввести его жизнь в нормальное русло, однако ничего у нее не вышло. Он неотступно следовал за Марой, а та поощряла его, уговаривая бросить жену. Развод. Кимберли подписывает все, что от нее требуется, — по мнению Джорджа, с чувством облегчения. Мара раскручивает Миллера, снимает все сливки и уматывает.
В моем пересказе это звучит коротко, а в тот вечер я потратил немало времени, прежде чем воссоздал всю картину. Но теперь мне было от чего оттолкнуться. Прелестная история, и поразительно напоминает «фильм недели». Для полного сходства нужно было только, чтобы кто-нибудь из персонажей заболел раком, к примеру... Мне было жалко Миллера, как бессловесную скотину, ненароком забредшую на скоростную автомагистраль...
Потом я задал Серелли вопрос, не дававший мне покоя с тех пор, как я вернулся из Плейнтона:
— Ну, ладно. Основа заложена, джентльмены, но этого мало. Я хочу понять, что получила Мара? Вот в чем вопрос. У всех создалось впечатление, будто Миллер вскрыл свою кубышку. Чудно. Но что там было?
— А черт его знает, — ответил Байлер. — Может быть, деньги. Дела в Пенсильвании с каждым годом идут все хуже, а сейчас и вовсе паршиво. Штат всплывает брюхом кверху. Множество безработных. А Миллер преуспевал. Мара успела его порастрясти.
— Ага... Но где источник благосостояния?
Тут они врубили аварийные огни, единодушно признав, что Миллер — «наш пострел везде поспел»: и в скупке антиквариата, и в акциях, и от инвестиционного пакета тоже урвал свое — но фактов ни у кого не было. Джордж молчал, а когда я спросил, что думает он, услышал в ответ:
— Ничего не думаю. Я — не сыщик.
— Ваша правда. Сыщик — это я. Я ищу. И хотелось бы, чтобы вы мне в этом помогли. Может быть, вы все-таки поднапряжетесь немного?
Однако поднапрячься они не успели. Оконное стекло у меня за спиной разлетелось вдребезги, засыпав всю комнату осколками. Стреляли с улицы. Теплые струйки поползли у меня по щекам и по ладони. Джордж с изумленным лицом повалился на спину, пытаясь зажать пулевое отверстие в груди.
Я схватил из ящика револьвер и, обежав кинувшихся на пол Серелли и Байлера, выскочил наружу.
— Это Миллер! — крикнул мне вдогонку Серелли.
— Очень может быть, — признал я его правоту. — Кто-нибудь один — встаньте, наберите 911, это «скорая помощь».
Я перескакивал через три-четыре ступеньки, благодаря Бога, что никто еще не устроился на лестнице на ночлег. Выбежал на улицу, врезавшись в густую толпу, которая при этом увила, как роща, срубленная неделю назад. Мужчины, размахивающие револьверами, — явление, достаточно пока редкое даже для Нью-Йорка. Так что мой выход незамеченным не прошел. Люди шарахнулись от меня, но не очень далеко: бесплатные представления любят все.
Я завертел головой, оглядывая в густеющих сумерках возможный сектор обстрела — крыши и окна верхних этажей. И тротуары тоже — в надежде увидеть того, кто решил навести уют у меня в кабинете с помощью винтовки. Разумеется, подходящих на эту роль я не увидел. Потом осмотрелся еще раз — уже более спокойно. Я чуть-чуть разжал пальцы, стискивавшие рукоятку, и убрал указательный за скобу спускового крючка.
Зеваки, почуяв, что ничего интересного больше не будет, разомкнули круг и превратились в пешеходов, наградив меня на прощанье неодобрительными взглядами — только, мол, зря время на тебя, дурака, потратили. Интересное все-таки отношение. Откуда оно берется? Нет-нет, просто любопытно. Неудивительно, ко любопытно.
Минут через десять вывернулась из пробки машина «скорой помощи» и въехала на тротуар к пожарному гидранту. Как ни странно, на этот раз никто не поставил там свой автомобиль, загородив проезд. Санитары — подросток-пуэрториканец и кореянка лет двадцати — распахнули задние дверцы, вытащили носилки, покрытые простыней, испачканной кровью по крайней мере трех разных оттенков. Одно пятно в ногах было все еще влажным. Должно быть, не только у меня выдался сегодня беспокойный вечер.
Время от времени вытирая мокрый лоб рукавом рубашки, я следом за санитарами вошел в подъезд. По лестнице я поднимался степенно, через ступеньки не прыгал. Хватит с меня гимнастики на сегодня. Да и жарко.
Глава 11
Глава 12
Дальнейшее совпадало с тем, что рассказала мне Белчард. Миллер, как говорится, назло, поспешил жениться на тихой девушке, с которой учился в школе. Звали ее Кимберли. Она попыталась было его утихомирить, ввести его жизнь в нормальное русло, однако ничего у нее не вышло. Он неотступно следовал за Марой, а та поощряла его, уговаривая бросить жену. Развод. Кимберли подписывает все, что от нее требуется, — по мнению Джорджа, с чувством облегчения. Мара раскручивает Миллера, снимает все сливки и уматывает.
В моем пересказе это звучит коротко, а в тот вечер я потратил немало времени, прежде чем воссоздал всю картину. Но теперь мне было от чего оттолкнуться. Прелестная история, и поразительно напоминает «фильм недели». Для полного сходства нужно было только, чтобы кто-нибудь из персонажей заболел раком, к примеру... Мне было жалко Миллера, как бессловесную скотину, ненароком забредшую на скоростную автомагистраль...
Потом я задал Серелли вопрос, не дававший мне покоя с тех пор, как я вернулся из Плейнтона:
— Ну, ладно. Основа заложена, джентльмены, но этого мало. Я хочу понять, что получила Мара? Вот в чем вопрос. У всех создалось впечатление, будто Миллер вскрыл свою кубышку. Чудно. Но что там было?
— А черт его знает, — ответил Байлер. — Может быть, деньги. Дела в Пенсильвании с каждым годом идут все хуже, а сейчас и вовсе паршиво. Штат всплывает брюхом кверху. Множество безработных. А Миллер преуспевал. Мара успела его порастрясти.
— Ага... Но где источник благосостояния?
Тут они врубили аварийные огни, единодушно признав, что Миллер — «наш пострел везде поспел»: и в скупке антиквариата, и в акциях, и от инвестиционного пакета тоже урвал свое — но фактов ни у кого не было. Джордж молчал, а когда я спросил, что думает он, услышал в ответ:
— Ничего не думаю. Я — не сыщик.
— Ваша правда. Сыщик — это я. Я ищу. И хотелось бы, чтобы вы мне в этом помогли. Может быть, вы все-таки поднапряжетесь немного?
Однако поднапрячься они не успели. Оконное стекло у меня за спиной разлетелось вдребезги, засыпав всю комнату осколками. Стреляли с улицы. Теплые струйки поползли у меня по щекам и по ладони. Джордж с изумленным лицом повалился на спину, пытаясь зажать пулевое отверстие в груди.
Я схватил из ящика револьвер и, обежав кинувшихся на пол Серелли и Байлера, выскочил наружу.
— Это Миллер! — крикнул мне вдогонку Серелли.
— Очень может быть, — признал я его правоту. — Кто-нибудь один — встаньте, наберите 911, это «скорая помощь».
Я перескакивал через три-четыре ступеньки, благодаря Бога, что никто еще не устроился на лестнице на ночлег. Выбежал на улицу, врезавшись в густую толпу, которая при этом увила, как роща, срубленная неделю назад. Мужчины, размахивающие револьверами, — явление, достаточно пока редкое даже для Нью-Йорка. Так что мой выход незамеченным не прошел. Люди шарахнулись от меня, но не очень далеко: бесплатные представления любят все.
Я завертел головой, оглядывая в густеющих сумерках возможный сектор обстрела — крыши и окна верхних этажей. И тротуары тоже — в надежде увидеть того, кто решил навести уют у меня в кабинете с помощью винтовки. Разумеется, подходящих на эту роль я не увидел. Потом осмотрелся еще раз — уже более спокойно. Я чуть-чуть разжал пальцы, стискивавшие рукоятку, и убрал указательный за скобу спускового крючка.
Зеваки, почуяв, что ничего интересного больше не будет, разомкнули круг и превратились в пешеходов, наградив меня на прощанье неодобрительными взглядами — только, мол, зря время на тебя, дурака, потратили. Интересное все-таки отношение. Откуда оно берется? Нет-нет, просто любопытно. Неудивительно, ко любопытно.
Минут через десять вывернулась из пробки машина «скорой помощи» и въехала на тротуар к пожарному гидранту. Как ни странно, на этот раз никто не поставил там свой автомобиль, загородив проезд. Санитары — подросток-пуэрториканец и кореянка лет двадцати — распахнули задние дверцы, вытащили носилки, покрытые простыней, испачканной кровью по крайней мере трех разных оттенков. Одно пятно в ногах было все еще влажным. Должно быть, не только у меня выдался сегодня беспокойный вечер.
Время от времени вытирая мокрый лоб рукавом рубашки, я следом за санитарами вошел в подъезд. По лестнице я поднимался степенно, через ступеньки не прыгал. Хватит с меня гимнастики на сегодня. Да и жарко.
Глава 11
Капитан Рэй Тренкел смотрел на меня, точно директор школы — на злостного прогульщика. Интересно, как долго он собирается выдерживать меня, прежде чем обрушить на мою голову справедливое негодование. Стоявший на шкафу вентилятор с треском крутил лопастями, поворачиваясь от центра влево и обратно. Будь в кабинете еще градуса на два пожарче, со стены бы закапало. Рэй осторожно отхлебнул с верхом налитой воды из бумажного стаканчика, глотнул, одновременно покачав головой:
— А ведь вчера кто-то клялся, что Джек Хейджи преобразится до неузнаваемости.
— Да разве ж можно в этом городе кому-нибудь верить? А частным сыщикам — в особенности.
— Золотые слова. Не пора ли вам, сэр, утихомириться?
— Завтра же вывешу за окном объявление: «Просьба огонь не открывать, Я и так бедный и несчастный».
— Все шутишь. Я люблю, когда ты шутишь со мной. Знаешь, почему?
— Знаю. Это приносит свежую струю в твое затхлое существование.
— Нет, не поэтому. Просто человеку с таким чувством юмора будет не так обидно, когда в один прекрасный день ему оторвут яйца.
— И этот день, похоже, настал.
— Похоже.
Подобного рода беседы мы вели с капитаном Тренкелом время от времени, когда он давал мне понять, что не в духе. Когда же он вытащил из ящика полупустую бутылку без этикетки, где плескалась какая-то жидкость, я решил больше не нарываться. В комнате было так жарко, что пот тек по мне ручьями, собираясь вокруг стула лужей, просачиваясь на улицу и через люки в канализацию. До этого, впрочем, еще не дошло. Я расстегнул еще одну пуговицу на рубашке и листком бумаги с капитанского стола промокал залитую потом грудь.
Рэй некоторое время не обращал на меня внимания, устремив пристальный взор на свою безымянную бутыль вместимостью в одну пятую галлона. У него было странноватое, на мой взгляд, обыкновение сливать в эту емкость все недопитое из всех окрестных бутылок, и за несколько месяцев нашего знакомства цвет таинственного напитка менялся от прозрачного до шоколадного. Сегодня там плескалось нечто зеленое, но, может быть, мне так показалось от жиры.
Он сделал еще глоток — свет попытался было заискриться на поверхности этой бурды, но принужден был с позором отступить — и предложил налить мне, но я поблагодарил, отказался и спросил, не пора ли начать неофициальную часть. Капитан улыбнулся.
— Конечно, Джек. Сейчас начнем. Позвольте ознакомить, вас с правилами нашего заведения. Итак: ты немедленно рассказываешь мне все о Миллере — зачем он тебя нанял, что за общество собралось в твоем офисе, зачем ты его собрал, и как это заседание отразится на тишине и спокойствии в нашем великом городе. Потом я выставляю тебя под зад коленом на улицу, где ты вкупе с разной швалью и наркотой зарабатываешь себе на пропитание тем, что сшибаешь с прохожих четвертачки.
— Изменения в программе не допускаются?
Он снова улыбнулся и покачал головой. Я со свистом втянул воздух. Делать было нечего. Все равно — от жары мозги мои были не в состоянии что-либо придумать. Оставалось покориться. Откинувшись на спинку стула так, что перекладина врезалась в лопатки, я поведал капитану Рэю Тренкелу о деле Карла Миллера.
Я рассказал ему о том, чего хотел от меня Миллер, и о том, почему он подозревал Байлера и прочую компанию, и о том, что я узнал от них про самого Миллера, про Мегги и Кимберли. Я ознакомил его с мнением мисс Беллард и с точкой зрения мисс Уорд, а на закуску позабавил его своими впечатлениями от семейки Филипс. Мы обсудили, кому бы это захотелось устроить сквозняк у меня в кабинете, но это так — для проформы.
Версий не было. Однако ведь кто-то вышел в грязный, душный, влажный, грохочущий город, чтобы освежить воздух в моем офисе. Кто? Стерлинг? Но ко времени выстрела ему, скорей всего, еще не передали, что я звонил. А если и передали, какой ему смысл стрелять в меня или в моих посетителей? Не всплывали пока даже самые неправдоподобные варианты.
Выдвинув на знание «стрелок недели» самого Миллера, я, в качестве сказочки на ночь, рассказал Рэю и про свою беседу с Каррасом и о прочих подробностях той ночи. И наконец — о своих бестолковых метаниях по улице в поисках злоумышленника, с вызове «скорой», о прибытии полиции и его людей.
— Когда вся сумятица улеглась, я позвонил Миллеру в гостиницу. Он отсутствовал.
— И долго?
— Точно сказать портье не мог.
— А неточно?
— Вроде бы всю ночь.
— И чем он занимался?
— На этот раз он прибыл в Нью-Йорк без своего пресс-секретаря.
— Это что значит:
— Это значит, что портье сказал мне: «Его нет». «Ушел давно», а как давно — мне сообщить отказались. Я попросил передать, чтобы он позвонил мне, когда вернется.
— Ему не придется это делать.
— Почему?
— Потому что ты сообщишь мне, в каком отеле он остановился. А я пошлю по этому адресу своих людей, которые приведут твоего клиента ко мне на чашку чая. Ибо мистер Миллер, что, должно быть, ускользнуло от твоего мощного аналитического ума, — наш единственный подозреваемый в покушении на убийство. Покушение в любую минуту может превратиться в совершение. Ясно?
— Как день, — ответил я.
Скрепя сердце я назвал гостиницу. Не в пример телевизионным сыщикам, я-то ведь вовсе не окружен магическим полем, которое не дает полицейским лишить меня лицензии или причинить множество других неприятностей, если я не буду сговорчив и покладист. Но все почему-то уверены: стоит частному детективу улыбнуться полицейским, как те сразу забывают о служебном долге. Нет, джентльмены, даже мафии приходится платить деньги, одними улыбками не отделаешься.
Люди, сочиняющие сценарии, где частный детектив раздвигает людей в синей форме плечом и смеется им в лицо, не знают жизни. Так не бывает. Полицейские — такие же люди, как все: они тоже не любят, когда им мешают. Хватит с них того, что приходится цацкаться с представителями всех видов меньшинств и с политическими кланами, где одна совесть на всех. Мне, например, связываться с полицией — немыслимое дело, себе дороже выйдет. Не говорю уж о том, что остановить хорошего полицейского, когда он взял след, — невозможно. Да и не нужно.
Рэй, дав инструкции одному из своих подчиненных, повернулся ко мне:
— Так. О чем ты говорил с теми тремя после того, как началась стрельба?
— Ни о чем. Когда там было разговаривать? Я выскочил на улицу, дождался «скорой», а минуты через две и твои подкатили.
— Ну, брат, с таким язычищем, как у тебя, за две минуты многое можно наболтать.
— Рэй... Сам посуди: один — без сознания, его кладут на носилки, двое других смотрят, как их приятеля уносят с дыркой в груди. Ну, вызови ты их сюда, дай нам очную ставку, все выяснится, — я поднялся — пот катился по лбу и по щекам — и заговорил громче, обостряя ситуацию: — Я дал тебе полную картину, и больше мне сказать нечего. На все твои вопросы я ответил. Теперь слезь с меня наконец, переключись еще на что-нибудь.
Рэй потянулся за своей бутылью, быстро налил и выпил, на этот раз не почтив меня приглашением присоединиться и показав тем самым, что недоволен мной. А мне плевать. Он вытер рукавом капавший с бровей пот и вдруг смягчился, выдав мне замешанное на сарказме «полицейское извинение»:
— Вот за это мы все тебя и любим, Джек. Ты удивительно приятная личность.
— А я-то думал, вам нравятся мои белые ровные зубки.
— И зубки тоже. Ну, ладно, осчастливь меня: расскажи, что ты обо всем этом думаешь.
Я ввел Рэя в курс дела, рассказал о своих подозрениях, на которые навели меня «плейнтонские ребята». Показал, как лепится один кусочек к другому. О Стерлинге и о Каррасе я упомянул вскользь, обоих я решил придержать. Не надо мутить воду, покуда я не выловил рыбку, хоть пословица гласит обратное.
Рэй собрался было сто о чем-то спросить меня, но за стеклянной перегородкой возникла фигура в синем. Полисмен пошевелил двумя пальцами: я уже знал, что это условный знак «срочное сообщение». Дверь распахнулась, но молоденький полицейский остановился на пороге, всем своим видом показывая, что время дорого.
— Получен рапорт с 14-й улицы, сэр. На крыше дома напротив того, где расположен офис мистера Хейджи, нашли свежую гильзу. Отпечатков пальцев нет.
— Калибр?
— 9,3 х 74 R, сэр.
— Соответствует диаметру пули в стене кабинета?
— Соответствует, сэр. Эксперты подтвердили.
Рэй послал людей оцепить здание, на крыше которого была обнаружена гильза. Было слишком темно, чтобы продолжать поиски, тем более, что искать-то было особенно нечего. Теперь они знали «что», «когда», «где», «как». Я знал, что капитан Тренкел, как истая ищейка, не успокоится, пока не получит ответы на вопросы «кто» и «зачем».
По правде говоря, рвение полицейских, намеренных во что было ни стало дознаться, кому же принадлежит палец, нажавший на спуск, вызвало у меня смешанное чувство.
С одной стороны, никому не придет в голову жаловаться что полиция слишком уж печется о его безопасности. Меня, однако, поджидала веселая перспектива: в дело, касавшееся только моего клиента и меня, вламывалась целая орава посторонних, столь же мало склонных снисходительно относиться к моим интересам, как я — к их. Можно было не сомневаться, что для Рэя главное будет — сделать свою работу. Ясно было и то, что он се сделает, и раньше, чем я свою. Мне уже не раз приходилось это от него слышать.
Оставив на время соображения личного порядка, я взялся за дело. Мы с Рэем стали изучать гильзу и пришли к выводу, что это скорей всего — германское производство. Я не сказал капитану о пристрастии Миллера к коллекционированию оружия. Однако нам предстояло работать вместе, и лучшего временя для такого заявления было не найти.
— Рэй, у меня к тебе просьба.
— Опять?! — рявкнул он, шаря в ящике стола в поисках своей бутылки. — Что на этот раз?
— Попроси своих держать меня не слишком плотно.
— С какой это стати?
— Потому что иначе я не расскажу тебе, что у Миллера — одна из лучших коллекций оружия, куда входят несколько уникальных охотничьих карабинов европейского производства. Не скажу тебе и о том, что некоторое время назад он заявил в полицию, что большую часть его собрания уперли. А не зная двух этих обстоятельств, подчиненные твои будут ходить по кругу, нюхая друг у дружки под хвостом, а след так и не возьмут.
Рэй поглядел на меня, давая понять, что ни духота, ни зеленоватое пойло, которое он потягивал, не заставят его оценить мое остроумие. Я поглядел на него, показывая взглядом, что мне на его оценки в высокой степени наплевать. Наконец он вздохнул и кивнул в том смысле, что ладно, он распорядится, чтобы Myни и другие не топтались возле меня. Он подвинул телефон и начал названивать: надо было доставать регистрационные документы Миллера. Я попросил копию и был поднят капитаном на смех. Вот тебе и сотрудничество.
Мы продолжали вертеть дело так и сяк, но пока говорить было не о чем. Единственным подозреваемым или, вернее, единственным, кого имело смысл подозревать, был Карл Миллер. Размышления наши были прерваны приходом полисмена. Мы оба уже по выражению его лица догадались, какую новость он нам припас.
— Джордж?..
— Да, сэр. Умер на столе несколько минут назад.
Рэй отослал его и снова полез за бутылкой. На этот раз он церемониться с нею не стал, а глотнул прямо из горлышка и предложил мне. Мой клиент с непостижимой для меня быстротой повысил свой статус, перейдя из покушавшихся в основные подозреваемые в преднамеренном убийстве. Так что бутылку я взял и сделал основательный глоток.
Вкус поразительно соответствовал цвету.
— А ведь вчера кто-то клялся, что Джек Хейджи преобразится до неузнаваемости.
— Да разве ж можно в этом городе кому-нибудь верить? А частным сыщикам — в особенности.
— Золотые слова. Не пора ли вам, сэр, утихомириться?
— Завтра же вывешу за окном объявление: «Просьба огонь не открывать, Я и так бедный и несчастный».
— Все шутишь. Я люблю, когда ты шутишь со мной. Знаешь, почему?
— Знаю. Это приносит свежую струю в твое затхлое существование.
— Нет, не поэтому. Просто человеку с таким чувством юмора будет не так обидно, когда в один прекрасный день ему оторвут яйца.
— И этот день, похоже, настал.
— Похоже.
Подобного рода беседы мы вели с капитаном Тренкелом время от времени, когда он давал мне понять, что не в духе. Когда же он вытащил из ящика полупустую бутылку без этикетки, где плескалась какая-то жидкость, я решил больше не нарываться. В комнате было так жарко, что пот тек по мне ручьями, собираясь вокруг стула лужей, просачиваясь на улицу и через люки в канализацию. До этого, впрочем, еще не дошло. Я расстегнул еще одну пуговицу на рубашке и листком бумаги с капитанского стола промокал залитую потом грудь.
Рэй некоторое время не обращал на меня внимания, устремив пристальный взор на свою безымянную бутыль вместимостью в одну пятую галлона. У него было странноватое, на мой взгляд, обыкновение сливать в эту емкость все недопитое из всех окрестных бутылок, и за несколько месяцев нашего знакомства цвет таинственного напитка менялся от прозрачного до шоколадного. Сегодня там плескалось нечто зеленое, но, может быть, мне так показалось от жиры.
Он сделал еще глоток — свет попытался было заискриться на поверхности этой бурды, но принужден был с позором отступить — и предложил налить мне, но я поблагодарил, отказался и спросил, не пора ли начать неофициальную часть. Капитан улыбнулся.
— Конечно, Джек. Сейчас начнем. Позвольте ознакомить, вас с правилами нашего заведения. Итак: ты немедленно рассказываешь мне все о Миллере — зачем он тебя нанял, что за общество собралось в твоем офисе, зачем ты его собрал, и как это заседание отразится на тишине и спокойствии в нашем великом городе. Потом я выставляю тебя под зад коленом на улицу, где ты вкупе с разной швалью и наркотой зарабатываешь себе на пропитание тем, что сшибаешь с прохожих четвертачки.
— Изменения в программе не допускаются?
Он снова улыбнулся и покачал головой. Я со свистом втянул воздух. Делать было нечего. Все равно — от жары мозги мои были не в состоянии что-либо придумать. Оставалось покориться. Откинувшись на спинку стула так, что перекладина врезалась в лопатки, я поведал капитану Рэю Тренкелу о деле Карла Миллера.
Я рассказал ему о том, чего хотел от меня Миллер, и о том, почему он подозревал Байлера и прочую компанию, и о том, что я узнал от них про самого Миллера, про Мегги и Кимберли. Я ознакомил его с мнением мисс Беллард и с точкой зрения мисс Уорд, а на закуску позабавил его своими впечатлениями от семейки Филипс. Мы обсудили, кому бы это захотелось устроить сквозняк у меня в кабинете, но это так — для проформы.
Версий не было. Однако ведь кто-то вышел в грязный, душный, влажный, грохочущий город, чтобы освежить воздух в моем офисе. Кто? Стерлинг? Но ко времени выстрела ему, скорей всего, еще не передали, что я звонил. А если и передали, какой ему смысл стрелять в меня или в моих посетителей? Не всплывали пока даже самые неправдоподобные варианты.
Выдвинув на знание «стрелок недели» самого Миллера, я, в качестве сказочки на ночь, рассказал Рэю и про свою беседу с Каррасом и о прочих подробностях той ночи. И наконец — о своих бестолковых метаниях по улице в поисках злоумышленника, с вызове «скорой», о прибытии полиции и его людей.
— Когда вся сумятица улеглась, я позвонил Миллеру в гостиницу. Он отсутствовал.
— И долго?
— Точно сказать портье не мог.
— А неточно?
— Вроде бы всю ночь.
— И чем он занимался?
— На этот раз он прибыл в Нью-Йорк без своего пресс-секретаря.
— Это что значит:
— Это значит, что портье сказал мне: «Его нет». «Ушел давно», а как давно — мне сообщить отказались. Я попросил передать, чтобы он позвонил мне, когда вернется.
— Ему не придется это делать.
— Почему?
— Потому что ты сообщишь мне, в каком отеле он остановился. А я пошлю по этому адресу своих людей, которые приведут твоего клиента ко мне на чашку чая. Ибо мистер Миллер, что, должно быть, ускользнуло от твоего мощного аналитического ума, — наш единственный подозреваемый в покушении на убийство. Покушение в любую минуту может превратиться в совершение. Ясно?
— Как день, — ответил я.
Скрепя сердце я назвал гостиницу. Не в пример телевизионным сыщикам, я-то ведь вовсе не окружен магическим полем, которое не дает полицейским лишить меня лицензии или причинить множество других неприятностей, если я не буду сговорчив и покладист. Но все почему-то уверены: стоит частному детективу улыбнуться полицейским, как те сразу забывают о служебном долге. Нет, джентльмены, даже мафии приходится платить деньги, одними улыбками не отделаешься.
Люди, сочиняющие сценарии, где частный детектив раздвигает людей в синей форме плечом и смеется им в лицо, не знают жизни. Так не бывает. Полицейские — такие же люди, как все: они тоже не любят, когда им мешают. Хватит с них того, что приходится цацкаться с представителями всех видов меньшинств и с политическими кланами, где одна совесть на всех. Мне, например, связываться с полицией — немыслимое дело, себе дороже выйдет. Не говорю уж о том, что остановить хорошего полицейского, когда он взял след, — невозможно. Да и не нужно.
Рэй, дав инструкции одному из своих подчиненных, повернулся ко мне:
— Так. О чем ты говорил с теми тремя после того, как началась стрельба?
— Ни о чем. Когда там было разговаривать? Я выскочил на улицу, дождался «скорой», а минуты через две и твои подкатили.
— Ну, брат, с таким язычищем, как у тебя, за две минуты многое можно наболтать.
— Рэй... Сам посуди: один — без сознания, его кладут на носилки, двое других смотрят, как их приятеля уносят с дыркой в груди. Ну, вызови ты их сюда, дай нам очную ставку, все выяснится, — я поднялся — пот катился по лбу и по щекам — и заговорил громче, обостряя ситуацию: — Я дал тебе полную картину, и больше мне сказать нечего. На все твои вопросы я ответил. Теперь слезь с меня наконец, переключись еще на что-нибудь.
Рэй потянулся за своей бутылью, быстро налил и выпил, на этот раз не почтив меня приглашением присоединиться и показав тем самым, что недоволен мной. А мне плевать. Он вытер рукавом капавший с бровей пот и вдруг смягчился, выдав мне замешанное на сарказме «полицейское извинение»:
— Вот за это мы все тебя и любим, Джек. Ты удивительно приятная личность.
— А я-то думал, вам нравятся мои белые ровные зубки.
— И зубки тоже. Ну, ладно, осчастливь меня: расскажи, что ты обо всем этом думаешь.
Я ввел Рэя в курс дела, рассказал о своих подозрениях, на которые навели меня «плейнтонские ребята». Показал, как лепится один кусочек к другому. О Стерлинге и о Каррасе я упомянул вскользь, обоих я решил придержать. Не надо мутить воду, покуда я не выловил рыбку, хоть пословица гласит обратное.
Рэй собрался было сто о чем-то спросить меня, но за стеклянной перегородкой возникла фигура в синем. Полисмен пошевелил двумя пальцами: я уже знал, что это условный знак «срочное сообщение». Дверь распахнулась, но молоденький полицейский остановился на пороге, всем своим видом показывая, что время дорого.
— Получен рапорт с 14-й улицы, сэр. На крыше дома напротив того, где расположен офис мистера Хейджи, нашли свежую гильзу. Отпечатков пальцев нет.
— Калибр?
— 9,3 х 74 R, сэр.
— Соответствует диаметру пули в стене кабинета?
— Соответствует, сэр. Эксперты подтвердили.
Рэй послал людей оцепить здание, на крыше которого была обнаружена гильза. Было слишком темно, чтобы продолжать поиски, тем более, что искать-то было особенно нечего. Теперь они знали «что», «когда», «где», «как». Я знал, что капитан Тренкел, как истая ищейка, не успокоится, пока не получит ответы на вопросы «кто» и «зачем».
По правде говоря, рвение полицейских, намеренных во что было ни стало дознаться, кому же принадлежит палец, нажавший на спуск, вызвало у меня смешанное чувство.
С одной стороны, никому не придет в голову жаловаться что полиция слишком уж печется о его безопасности. Меня, однако, поджидала веселая перспектива: в дело, касавшееся только моего клиента и меня, вламывалась целая орава посторонних, столь же мало склонных снисходительно относиться к моим интересам, как я — к их. Можно было не сомневаться, что для Рэя главное будет — сделать свою работу. Ясно было и то, что он се сделает, и раньше, чем я свою. Мне уже не раз приходилось это от него слышать.
Оставив на время соображения личного порядка, я взялся за дело. Мы с Рэем стали изучать гильзу и пришли к выводу, что это скорей всего — германское производство. Я не сказал капитану о пристрастии Миллера к коллекционированию оружия. Однако нам предстояло работать вместе, и лучшего временя для такого заявления было не найти.
— Рэй, у меня к тебе просьба.
— Опять?! — рявкнул он, шаря в ящике стола в поисках своей бутылки. — Что на этот раз?
— Попроси своих держать меня не слишком плотно.
— С какой это стати?
— Потому что иначе я не расскажу тебе, что у Миллера — одна из лучших коллекций оружия, куда входят несколько уникальных охотничьих карабинов европейского производства. Не скажу тебе и о том, что некоторое время назад он заявил в полицию, что большую часть его собрания уперли. А не зная двух этих обстоятельств, подчиненные твои будут ходить по кругу, нюхая друг у дружки под хвостом, а след так и не возьмут.
Рэй поглядел на меня, давая понять, что ни духота, ни зеленоватое пойло, которое он потягивал, не заставят его оценить мое остроумие. Я поглядел на него, показывая взглядом, что мне на его оценки в высокой степени наплевать. Наконец он вздохнул и кивнул в том смысле, что ладно, он распорядится, чтобы Myни и другие не топтались возле меня. Он подвинул телефон и начал названивать: надо было доставать регистрационные документы Миллера. Я попросил копию и был поднят капитаном на смех. Вот тебе и сотрудничество.
Мы продолжали вертеть дело так и сяк, но пока говорить было не о чем. Единственным подозреваемым или, вернее, единственным, кого имело смысл подозревать, был Карл Миллер. Размышления наши были прерваны приходом полисмена. Мы оба уже по выражению его лица догадались, какую новость он нам припас.
— Джордж?..
— Да, сэр. Умер на столе несколько минут назад.
Рэй отослал его и снова полез за бутылкой. На этот раз он церемониться с нею не стал, а глотнул прямо из горлышка и предложил мне. Мой клиент с непостижимой для меня быстротой повысил свой статус, перейдя из покушавшихся в основные подозреваемые в преднамеренном убийстве. Так что бутылку я взял и сделал основательный глоток.
Вкус поразительно соответствовал цвету.
Глава 12
В начале двенадцатого я отправился в заведение мистера Стерлинга — ночной клуб под названием «Голубой Страус». Если Беллард была права насчет корыстолюбия Мары Филипс, Стерлинг представлял для нее значительный интерес. Само здание красноречиво свидетельствовало о том, сколько долларов в него вбито. Сплошное стекло, хромированный металл, пастельные тона — и все это отделано чем-то дешевым, но за большие деньги расписанным под мрамор.
Через окно я увидел висевшие повсюду лампы, часть которых высвечивала какие-то диковинные растения. Это было что-то особенное, уверяю вас. Баснословно дорогие, экзотические, веретенообразные и фаллоподобные, прихотливо изогнутые, они были поданы как произведения искусства, и само их присутствие здесь, в городе, доказывало, какие неимоверные усилия прилагаются, чтобы они жили и цвели; доказывало, что деньги в Нью-Йорке есть — колоссальные деньги. Пожав плечами, я вошел в ночной клуб, хотя ничего из того, что он мог предложить, мне было не надо.
Кое-кто, пожалуй, удивится: пришел по поручению своего клиента искать его возлюбленную, а сам клиент — в розыске по подозрению в убийстве. Но так может рассуждать только тот, кто совсем не понимает, как я зарабатываю себе на жизнь. Мне платят за работу, и се надо сделать, если хочешь, чтоб заплатили еще. Надо сделать то, о чем просит клиент. Оттого, что полиция хочет повесить на Миллера убийство, он еще не становится убийцей. Я почти на сто процентов уверен, что он и не убийца.
Впрочем, сейчас не до того. Выкинув Миллера, Рэя, Джорджа и всех прочих из головы, я вошел внутрь и возблагодарил небеса за то, что там работали кондиционеры. Я тут ненадолго — с Хьюбертом мы должны встретиться у меня в офисе от полуночи до половины первого — но какое блаженство хоть на несколько минут опомниться от удушливой жары, мучившей меня с утра, где бы я ни был.
Вытирая пот, который теперь приятно охлаждал лицо и шею, я заметил, что ко мне двинулся некто в наимоднейшем и наишикарнейшем вечернем костюме, обрисовывавшем вполне мускулистую, стройную фигуру. Он смотрел на меня, как смотрит усталый отец на ухажера своей четырнадцатилетней дочери, у которого задний карман оттопыривается бутылкой, а руки по известной причине трясутся.
Держа меню перед собой наподобие щита, он спросил:
— Вы один... — самим тоном отвергая возможность того, что я умею считать хотя бы до двух.
— Благодарю, не беспокойтесь, я — в бар.
Он выразительно закатил глаза под веки, издав одновременно с этим презрительный вздох, и потерял ко мне всякий интерес, обратив его в сторону открывающейся двери. Когда он направился навстречу новому посетителю, мне захотелось учинить с ним какую-нибудь детскую пакость — вылить ему на голову бокал, или отрезать полгалстука, или сделать что-то подобное в стиле лихих киногероев конца сороковых, Но я подумал, что это никогда не поздно, Успеется и на обратном пути, если запал не пропадет.
Усевшись у стойки и оглядевшись, я понял, почему тот парень, с которым я говорил по телефону, так настойчиво советовал мне сначала побывать в заведении, а потом уже снимать его под вечеринку сотрудников моей компании. «Страус» был баром-рестораном для педерастов — одним из тех, какими некогда был полон манхэттенский Ист-Сайд. В пятидесятые годы их все вместе именовали «птичником»: в названии каждого присутствовала какая-нибудь птичка. Все эти «Красные Попугаи», «Воробышки» и «Павлины» понимающим людям указывали верный путь к оазису наслаждения.
Разумеется, так было в те времена, когда однополую любовь скрывали или хотя бы не выставляли напоказ. В конце шестидесятых или в самом начале семидесятых, когда борцы за права секс-меньшинств вынырнули на поверхность и — по крайней мере, в крупных городах — сделали свои пристрастия всеобщим достоянием, «птичник» захирел. И долго еще владельцы клубов «Туалет», «Уоллиз», «Шахта», как с цепи сорвавшись, открыто объявляли, для кого и для чего они предназначены, благо рекламы — и забавной, и не очень — хватало. Но пришли восьмидесятые, а с ними — СПИД, и все эти «турецкие бани» и секс-клубы, входившие в группу риска, городские власти закрыли. Хорошенького понемножку.
Очевидно, Стерлинг принял все это в расчет, сделав заведение в высшей степени благопристойное и тихое, куда не было доступа парням в клетчатых шерстяных куртках, джинсах и грубых башмаках. Здешние посетители носили шелковые галстуки и костюмы явно не из магазина готового платья. Сюда приходили люди высшего разбора, самые, так сказать, сливки, любовники, которым хотелось поворковать вне дома и обсудить, кто чью бритву взял, в какой цвет перекрасить этой осенью гостиную, кому после веселой ночи обязаны они моднейшей болезнью, а также то, умрут они от нее или нет.
Я положил шляпу на стойку и свистнул. Бармен, крепыш лет двадцати, с усами как на рекламе сигарет, осведомился, что мне угодно.
— "Джилби", льду побольше.
— Понял.
Через полминуты он пододвинул ко мне стакан, не проявив и доли того высокомерие, с которым встретил меня метрдотель, Молодой еще, все впереди. И опять же, наверно, решил, что раз я пришел, значит, из этих... Логика его меня не повергла в ужас, но подтвердить ее я при всем желании не мог. Хотя иные доктора считают, что все мы — из этих. Ну и черт с ним: я решил выпить за здоровье медицинского сословия и больше на эту тему не размышлять.
Джин покатился по предназначенному ему пути, а я осмотрел бар. Ничего похожего на кабинет Стерлинга, даже намека на что-то подобное. А мне хотелось попробовать отыскать его самому и никого не спрашивать. Что-то мне подсказывало: мистер Стерлинг пустил дело на самотек, и за него все делают его служащие. Но в данном случае никто его заменить не может, как это ни прискорбно для босса.
Посетители, которых в ресторане было значительно больше, чем за стойкой, ни на какую мысль меня не наводили, однако по лицам своих соседей я понял, что кто-то тут явно пришелся не ко двору. Костюм каждого из них был от ста до трехсот долларов дороже моего, и тогда меня осенило: выпадал из ансамбля я. Лица и взгляды подтвердили эту ошеломительную догадку. Юноша, выглядевший как герой киноутренников, — лет на десять моложе меня, — подсел поближе.
— Вы в первый раз тут?
— Угу, — ответствовал я.
— Ну, и как вам? Недурное местечко, и совсем недавно открылось.
— Да, я слышал. А кто ж его содержит?
— Понятия не имею. А что? Вы слышали что-нибудь забавное?
— Ничего, так просто.
Юнец снова оглядел меня, и по лицу его я понял, что он пытается понять, кто же я такой. Он чувствовал какой-то подвох, но не знал, в чем он. Пришел. Сидит. Пьет. Все вроде правильно, но вот он подсел, а я никак не отреагировал. В чем же дело? Что, он — я то есть — не видит, как хорош его собеседник?
Парень начинал меня раздражать. Я не нуждался в прикрытии: ничего особенного в том, что я сидел в этом баре, не было, никто не собирался ко мне привязываться, обнаружив, что я не «голубой», и выставлять вон. Однако больше привлекать к себе внимание я не хотел — хватит и того, что сделал мой костюм, — а потому не собирался оскорблять нового знакомого в его лучших чувствах. Пока.
— Меня зовут Джек, — полуобернувшись к нему, сказал я.
— Привет, Джек. Бад. Вообще-то я — Юджин, для родителей и прочих, но ты можешь называть меня Бад.
— Ну, спасибо, Бад. Послушай-ка... Можно с тобой быть откровенным?
— Что за вопрос! — ответил он так искренне и убежденно, что я решил по возможности не вести себя с ним совсем уж бессовестно.
— Понимаешь, какое дело... Я не только тут в первый раз. Я вообще — в первый раз. Понимаешь, что я хочу сказать?
— У-у-у! — протянул он, вложив в этот звук и понимание, и сочувствие, и поощрение. Он дотронулся до моего запястья в доказательство того, что проникся, и прикосновение это было хоть и беглым, но достаточно ощутимым, однако ничего такого не означало. Почувствовав, что я внутренне напрягся, он отдернул руку и чуть-чуть — на несколько дюймов — подался в сторону.
— Ничего страшного. В первый лучше, чем в последний. Но я так понимаю, потанцевать ты еще не хочешь?
Я промолвил «нет» учтиво и застенчиво, как барышня на первом балу. Самое смешное, что ни учтивость, ни застенчивость не были напускными. Бад тепло улыбнулся мне:
— Конечно, это тебе внове. Ладно, можешь не объяснять, я все понимаю. Вон мой столик, возле самой сцены, я там с друзьями — отличные ребята, они тебе наверняка понравятся. Они тоже все понимают. Если хочешь — осваивайся дальше, никто тебе слова не скажет и не прихватит. Идет?
Через окно я увидел висевшие повсюду лампы, часть которых высвечивала какие-то диковинные растения. Это было что-то особенное, уверяю вас. Баснословно дорогие, экзотические, веретенообразные и фаллоподобные, прихотливо изогнутые, они были поданы как произведения искусства, и само их присутствие здесь, в городе, доказывало, какие неимоверные усилия прилагаются, чтобы они жили и цвели; доказывало, что деньги в Нью-Йорке есть — колоссальные деньги. Пожав плечами, я вошел в ночной клуб, хотя ничего из того, что он мог предложить, мне было не надо.
Кое-кто, пожалуй, удивится: пришел по поручению своего клиента искать его возлюбленную, а сам клиент — в розыске по подозрению в убийстве. Но так может рассуждать только тот, кто совсем не понимает, как я зарабатываю себе на жизнь. Мне платят за работу, и се надо сделать, если хочешь, чтоб заплатили еще. Надо сделать то, о чем просит клиент. Оттого, что полиция хочет повесить на Миллера убийство, он еще не становится убийцей. Я почти на сто процентов уверен, что он и не убийца.
Впрочем, сейчас не до того. Выкинув Миллера, Рэя, Джорджа и всех прочих из головы, я вошел внутрь и возблагодарил небеса за то, что там работали кондиционеры. Я тут ненадолго — с Хьюбертом мы должны встретиться у меня в офисе от полуночи до половины первого — но какое блаженство хоть на несколько минут опомниться от удушливой жары, мучившей меня с утра, где бы я ни был.
Вытирая пот, который теперь приятно охлаждал лицо и шею, я заметил, что ко мне двинулся некто в наимоднейшем и наишикарнейшем вечернем костюме, обрисовывавшем вполне мускулистую, стройную фигуру. Он смотрел на меня, как смотрит усталый отец на ухажера своей четырнадцатилетней дочери, у которого задний карман оттопыривается бутылкой, а руки по известной причине трясутся.
Держа меню перед собой наподобие щита, он спросил:
— Вы один... — самим тоном отвергая возможность того, что я умею считать хотя бы до двух.
— Благодарю, не беспокойтесь, я — в бар.
Он выразительно закатил глаза под веки, издав одновременно с этим презрительный вздох, и потерял ко мне всякий интерес, обратив его в сторону открывающейся двери. Когда он направился навстречу новому посетителю, мне захотелось учинить с ним какую-нибудь детскую пакость — вылить ему на голову бокал, или отрезать полгалстука, или сделать что-то подобное в стиле лихих киногероев конца сороковых, Но я подумал, что это никогда не поздно, Успеется и на обратном пути, если запал не пропадет.
Усевшись у стойки и оглядевшись, я понял, почему тот парень, с которым я говорил по телефону, так настойчиво советовал мне сначала побывать в заведении, а потом уже снимать его под вечеринку сотрудников моей компании. «Страус» был баром-рестораном для педерастов — одним из тех, какими некогда был полон манхэттенский Ист-Сайд. В пятидесятые годы их все вместе именовали «птичником»: в названии каждого присутствовала какая-нибудь птичка. Все эти «Красные Попугаи», «Воробышки» и «Павлины» понимающим людям указывали верный путь к оазису наслаждения.
Разумеется, так было в те времена, когда однополую любовь скрывали или хотя бы не выставляли напоказ. В конце шестидесятых или в самом начале семидесятых, когда борцы за права секс-меньшинств вынырнули на поверхность и — по крайней мере, в крупных городах — сделали свои пристрастия всеобщим достоянием, «птичник» захирел. И долго еще владельцы клубов «Туалет», «Уоллиз», «Шахта», как с цепи сорвавшись, открыто объявляли, для кого и для чего они предназначены, благо рекламы — и забавной, и не очень — хватало. Но пришли восьмидесятые, а с ними — СПИД, и все эти «турецкие бани» и секс-клубы, входившие в группу риска, городские власти закрыли. Хорошенького понемножку.
Очевидно, Стерлинг принял все это в расчет, сделав заведение в высшей степени благопристойное и тихое, куда не было доступа парням в клетчатых шерстяных куртках, джинсах и грубых башмаках. Здешние посетители носили шелковые галстуки и костюмы явно не из магазина готового платья. Сюда приходили люди высшего разбора, самые, так сказать, сливки, любовники, которым хотелось поворковать вне дома и обсудить, кто чью бритву взял, в какой цвет перекрасить этой осенью гостиную, кому после веселой ночи обязаны они моднейшей болезнью, а также то, умрут они от нее или нет.
Я положил шляпу на стойку и свистнул. Бармен, крепыш лет двадцати, с усами как на рекламе сигарет, осведомился, что мне угодно.
— "Джилби", льду побольше.
— Понял.
Через полминуты он пододвинул ко мне стакан, не проявив и доли того высокомерие, с которым встретил меня метрдотель, Молодой еще, все впереди. И опять же, наверно, решил, что раз я пришел, значит, из этих... Логика его меня не повергла в ужас, но подтвердить ее я при всем желании не мог. Хотя иные доктора считают, что все мы — из этих. Ну и черт с ним: я решил выпить за здоровье медицинского сословия и больше на эту тему не размышлять.
Джин покатился по предназначенному ему пути, а я осмотрел бар. Ничего похожего на кабинет Стерлинга, даже намека на что-то подобное. А мне хотелось попробовать отыскать его самому и никого не спрашивать. Что-то мне подсказывало: мистер Стерлинг пустил дело на самотек, и за него все делают его служащие. Но в данном случае никто его заменить не может, как это ни прискорбно для босса.
Посетители, которых в ресторане было значительно больше, чем за стойкой, ни на какую мысль меня не наводили, однако по лицам своих соседей я понял, что кто-то тут явно пришелся не ко двору. Костюм каждого из них был от ста до трехсот долларов дороже моего, и тогда меня осенило: выпадал из ансамбля я. Лица и взгляды подтвердили эту ошеломительную догадку. Юноша, выглядевший как герой киноутренников, — лет на десять моложе меня, — подсел поближе.
— Вы в первый раз тут?
— Угу, — ответствовал я.
— Ну, и как вам? Недурное местечко, и совсем недавно открылось.
— Да, я слышал. А кто ж его содержит?
— Понятия не имею. А что? Вы слышали что-нибудь забавное?
— Ничего, так просто.
Юнец снова оглядел меня, и по лицу его я понял, что он пытается понять, кто же я такой. Он чувствовал какой-то подвох, но не знал, в чем он. Пришел. Сидит. Пьет. Все вроде правильно, но вот он подсел, а я никак не отреагировал. В чем же дело? Что, он — я то есть — не видит, как хорош его собеседник?
Парень начинал меня раздражать. Я не нуждался в прикрытии: ничего особенного в том, что я сидел в этом баре, не было, никто не собирался ко мне привязываться, обнаружив, что я не «голубой», и выставлять вон. Однако больше привлекать к себе внимание я не хотел — хватит и того, что сделал мой костюм, — а потому не собирался оскорблять нового знакомого в его лучших чувствах. Пока.
— Меня зовут Джек, — полуобернувшись к нему, сказал я.
— Привет, Джек. Бад. Вообще-то я — Юджин, для родителей и прочих, но ты можешь называть меня Бад.
— Ну, спасибо, Бад. Послушай-ка... Можно с тобой быть откровенным?
— Что за вопрос! — ответил он так искренне и убежденно, что я решил по возможности не вести себя с ним совсем уж бессовестно.
— Понимаешь, какое дело... Я не только тут в первый раз. Я вообще — в первый раз. Понимаешь, что я хочу сказать?
— У-у-у! — протянул он, вложив в этот звук и понимание, и сочувствие, и поощрение. Он дотронулся до моего запястья в доказательство того, что проникся, и прикосновение это было хоть и беглым, но достаточно ощутимым, однако ничего такого не означало. Почувствовав, что я внутренне напрягся, он отдернул руку и чуть-чуть — на несколько дюймов — подался в сторону.
— Ничего страшного. В первый лучше, чем в последний. Но я так понимаю, потанцевать ты еще не хочешь?
Я промолвил «нет» учтиво и застенчиво, как барышня на первом балу. Самое смешное, что ни учтивость, ни застенчивость не были напускными. Бад тепло улыбнулся мне:
— Конечно, это тебе внове. Ладно, можешь не объяснять, я все понимаю. Вон мой столик, возле самой сцены, я там с друзьями — отличные ребята, они тебе наверняка понравятся. Они тоже все понимают. Если хочешь — осваивайся дальше, никто тебе слова не скажет и не прихватит. Идет?