Она была похожа на водяную лилию, на мертвую звезду…
   — Офелия, — сказал Морозов, лежащий, как и я, носом в песок. — Или Примавера[14]. Или я не знаю, кто. Вы говорите, следовательно, вы не привидение. Откуда вы?
   Бледные, немного припухшие губы еле заметно дрогнули. Но это нельзя было назвать улыбкой.
   — Издалека, — сказала она. — С планеты Соль-3.
   — А эти дети?
   — Я думаю, это туземцы. Или дети потерпевших кораблекрушение. Сами они этого не знают. Они называют себя «наш клан» и присоединились ко мне у пещеры с крысами на берегу. Они также называют себя беспризорниками.
   — Бес… — Морозов выругался. — Но мне знакомо это название! Ведь это мой народ на Земле когда-то, в стародавние времена, изобрел его!
   — А! — сказала она. — Вы тоже с Земли?
   Казалось, она осталась абсолютно равнодушной к тому, что между нею и настоящей минутой простирались бездны и световые века… Но она, оказывается, уже успела излечить мои руки и мой раскалывающийся затылок и занялась ожогами электроника и ранами последнего пассажира. И никогда — да, никогда — ни Гейнц, который всегда был настоящим другом, ни последний пассажир, который относился ко мне с уважением за то, что я так здорово управлялась с дезинтегратором, не смотрели на меня так, как на нее! Они словно поглупели от восхищения!
   К счастью, в этот момент раздалось какое-то сумбурное кудахтанье. Подпрыгивая на трех безобразных перепончатых лапах, какое-то несуразное существо серо-розового цвета, с раздутой шеей, приблизилось к нашей группе. Меня затошнило.
   — Это ваше? — спросила я. — Увлекаетесь, что ли?
   — Нет, это просто кошмарное видение.
   — Это приближенный, — сказал Морозов, выбираясь из обломков. — Это примитив. И все это совсем по-земному. Красавица и Зверь, Геката и ее собаки, Прозерпина и Цербер. Улетая на шабаш, прекрасные ведьмы брали с собой лемуров… Вы возрождаете все эти мифы. Вам не холодно? — Сняв свою оборванную и обгоревшую шкуру, он галантно взмахнул ею и поклонился незнакомке.
   И он мне изменил!
   Именно этот момент как будто специально выбрал Лес, чтобы сесть на своем гелико посреди окружавшего нас бедлама. Начались взаимные представления: незнакомку звали Виллис. «Виллис и ее беспризорные» — Морозов объявил, что это годится для названия поэмы. Он хотел отпраздновать встречу и даже открыть по этому поводу последнюю бутылку шампанского, которую прятал среди витаминов и концентратов! К счастью, Лес вернул всех на землю. Он считал, что теперешнее затишье протянется недолго. Разбитые в открытом бою, утопленные в озере, Ночные все равно будут искать возможность отомстить. Пока он говорил, я пристально глядела на него и чувствовала, что счастлива. Но надо было драться за это, если я не хотела все потерять. Волна ярости поднялась во мне до такого уровня, что я увидела…
   — А ведь под озером есть ход, — сказала я. — Единственное средство спастись — это немедленно бежать отсюда на корабле.
   — Ты все это видишь, Талестра?
   — Да. И как мы боремся, и как мы умираем. Но все это очень расплывчато. Это значит, что мы можем избежать всего этого.
   На этот раз победа была на моей стороне! Мальчики смотрели на меня с восхищением, которое я вовсе не находила смешным. А розовое членистоногое принялось подпрыгивать, кудахча:
   — Я! Меня! Я! Меня! Я одобряю!
   Но голос Леса перекрыл шум. С присущими ему точностью и благоразумием он разрушил наши надежды…
   — Горючего у нас хватит только на взлет, — сказал он.
   Казалось, Виллис очнулась.
   — Горючее? — сказала она каким-то отсутствующим голосом. — Это то, что заставляет работать двигатели? Но оно же есть… Анг'Ри, скажи им.
   Самый большой из гномов заговорил. Речь его была весьма примечательной: одни сокращения, которые нанизывались друг на друга.
   — Есть сломаздолет. Горюполн. Ужавно. Еще нашитцы. Раз'брали резерв' и спрят'. Надеждулететь всегда. Все умерли. Гор'ост.
   — Ну вот, — сказал Лес. — Это значит, что какой-то корабль рухнул с полными резервуарами, но не взорвался, а предыдущее поколение сохранило его в надежде когда-нибудь вырваться отсюда… Я имею в виду гор'. Не смейтесь, Талестра. Мы все кончим тем, что будем разговаривать на таком волапюке[15]. Ты можешь указать нам местонахождение этого горючего?
   — Конечно, могу.
13
   Виллис думает:
   Мне надо бы привести все это в прядок. В общем, мне кажется, что я нашла их — тех, кого я называю моей группой. И вот мы на Антигоне. Это еще одна планета в созвездии Лебедя. «Опять созвездие Лебедя! — сказала Талестра. — Мы никогда отсюда не выберемся!»
   Целая вечность отделяет меня от Геры, от Хелла, от его смерти. Это похоже на непроницаемый саван, который я не осмеливаюсь приподнять из опасения, что зарычу от боли… Это неправда, что страдание когда-нибудь кончается, что все забывается. Мы удаляемся, вот и все. Туман времени стирает черты лица, приглушает голоса — и это самое ужасное.
   Ну ладно, начнем с начала. Нам удалось разместиться в небольшом звездолете, который они называют «Летающей Иглой». Они — это такой смешной ученый Морозов, великий космонавт, состоящий как будто из кристаллов и золота, не совсем гуманоид Лес Кэррол, потом еще эта маленькая хорошенькая фурия Талестра, а также пассажиры. В трюме было очень тесно, и Талестра мне сказала, что, к счастью, нептунианцы дезертировали, многие погибли в бою, а правоверные дамы покончили самоубийством в убежище. Хорошо еще также, что мои беспризорные были такими маленькими! Анг'Ри привел нас к тому месту, где было немного горючего. Лес собрал общий совет.
   — Вот факты, — сказал он. — С таким запасом нам никогда не выбраться из созвездия Лебедя. — Единственный выход — перелететь на другую планету, расположенную поближе к солнцу этой системы. Но мы не знаем, что нас там ожидает.
   — А что это за планета? — спросила какая-то дама оливкового цвета. Она отделилась от группы растрепанных жительниц Земли и Урана, усталых мужчин и детей, похожих на кузнечиков.
   — Антигона ближе всех, — объявил Морозов, — и имя красивое…
   — Конечно, еще один ледяной ад!
   — Да нет же, — сказала я насколько могла спокойно. — Ведь она расположена ближе к звезде Лебедя, поэтому ее климат должен быть более мягким…
   — А, это вы! — бросила мне эта особа, скользкая, как угорь. — Вас мы уже знаем. Лишь бы вам оставили ваших кузнечиков, и вы будете всем довольны, не так ли? К тому же интересно, человек ли вы?.. Антигона, эта девка, — продолжала она, снисходительно махнув рукой в мою сторону, — по мнению Прорицателя Зизи, была замешана в историю с кровосмешением… и с некрофилией. Многообещающе, ничего не скажешь!
   — Поставим вопрос на голосование! — сказал Морозов твердо. Казалось, Лес полностью перестал интересоваться всем, Талестра тоже. Персона по имени Атенагора Бюветт бесновалась, сопровождаемая той самой животиной, которую мы назвали Кло-Глопа. Он орал: «Я знаю все! Я могу все! Я восхитителен!» Но они забыли моих «кузнечиков», которые все, как один, проголосовали за Леса.
   Анг'Ри сделал вывод в свойственных ему выражениях:
   — Дурбаба взбес. А мы Антиглетим.
   Мои беспризорники были в восторге: уж им-то терять было нечего. Да и космическое путешествие — что может быть восхитительнее в этом возрасте!
   У меня сжалось сердце, когда «Летающая Игла» набирала скорость. Мне казалось, что я еще больше удаляюсь от Хелла. Но было и другое чувство: я думала о мертвых городах, об ужасных процессиях призраков. Ведь другие люди попадут на эту планету, а я ничего не смогу сделать для них…
   Дама Бюветт тайком провела лишнего пассажира: Глопу. Она начала учить его «прекрасному галактическому обращению в свете философии, базирующейся на „отклонении Шератана“. Она признавала в Глопе существо высшее и непонятное…
   …Что можно сказать об Антигоне?
   Сначала мы облетели небольшой шар из охры и смарагда. На поверхности планеты четко различались желтая и зеленая зоны. Эта последняя полностью скрывалась в черной мгле, состав которой наши спектроскопы не могли определить. В атмосфере обнаружились газообразные и протеиновые частицы, кислород и пары воды, что вместе с темно-зеленой окраской предполагало наличие лесов. Несмотря на небольшие размеры планеты, ее притяжение было очень сильным.
   Горючее подходило к концу. Лес и Гейнц с помощью радара обнаружили горную цепь и в глубине ее — довольно ровное плато, которое могло послужить космодромом. Пейзаж был довольно расплывчатым. По мере того, как мы опускались, все созвездие Лебедя, казалось, скрывалось за темной туманной пеленой, и все тени удлинились. Эта пелена скрыла и планету, но иногда она расступалась, словно какая-то черная туманность набегала на светлую…
   Не желая поддаваться мрачным впечатлениям, я отошла от иллюминатора и включила свои мозговые «антенны». Теперь я знала: у меня были «антенны», как у Талестры, как у Морозова и Анг'Ри. Неожиданный ужас охватил меня, и чувство это было таким острым, что я зашаталась: это не было тем тяжелым и ледяным равнодушием, которое исходило от Гефестиона, это было, скорее, похоже на затхлые, гнилостные запахи Геры; все это было как-то липко, глубоко и животно и, главное, ужасно близко… «Эт'Антигона вредужасна» — прошептал чей-то голос у моих ног. Оказывается, не одна я обратила внимание…
   Чтобы не рухнуть от отчаянья, я опустилась на первую ступеньку лестницы, ведущей в центральный пост, среди неподвижных детей, уснувших, где придется… Помещение было наполнено давящим мраком, неоновые светильники едва мигали. Один из спящих застонал, несколько невнятных голосов ответили ему. Сзади еле слышно отворилась дверь, и Лес — я тотчас поняла, что это он — появился на пороге. Я отодвинулась, чтобы пропустить его.
   — Чем вы тут занимаетесь, Виллис? — спросил он. — Вы знаете, что мы легли на орбиту?
   — Да.
   — Морозов и Гейнц делают последние анализы. А вообще-то это бесполезно: нам все равно придется садиться.
   Помолчав немного, он добавил:
   — Идите в центральный пост, там есть немного свободного места.
   — Спасибо. Но я бы не хотела покидать детей.
   — Н-да, — сказал он. — Вы и ваши дети. Именно это вам и было нужно, чтобы выжить, не так ли? Они спят?
   — Да. И немного бредят во сне.
   — Но вы все равно неспокойны?
   — И вы тоже.
   Он затворил дверь рубки, где работали Морозов, Шталь и, наверное, Талестра, уселся рядом со мной… Я не видела, скорее чувствовала его, как будто это был мощный источник света. Оба мы думали в этот момент о судьбе несчастной «группки», которая населяла «Иглу», о пройденных испытаниях, о тайне Антигоны, но, кроме этого сурового настоящего, кроме этой ужасной ночи накануне боя, мы затронули и еще кое-что из того, что было у нас на сердце…
   — Его звали Хелл, не так ли? — сказал Лес, не придавая никакого вопросительного значения этому имени. — Как же вы его любили! И как он был счастлив!
   — Надеюсь, — отвечала я с подъемом. — Я так хотела, чтобы это было так. Но я не знаю, удалось ли мне: я была глупой, ничего не понимала. И если нет, то это было бы хуже, чем сама смерть. Если он страдал из-за меня…
   — Нет, это невозможно. Он был счастлив. Это был настоящий мужчина, иначе вы не смогли бы любить его. Ведь вы такая совершенная, что лучше вас любой мужчина не мог бы и желать.
   — Спасибо, — сказала я. — А для вас самое большое значение имеет красота, да? Голубое свечение, которое замечаешь, как только корабль пересекает пояс астероидов и гирлянду планет, похожих на разрозненные жемчужины. А потом, когда спускаешься к планете — блеск круговых магнитных полей и геометрически правильный мир, так совершенно рассчитанный, что какой-нибудь посторонний метеорит показался бы здесь абсолютно чуждым и излишним. Земная симфония… пифагорийская красота…
   — Что может быть красивее симметрии Солнечной системы? Вы ошибаетесь. Или вы еще большая арктурианка, чем я сам.
   — Тогда — тот момент, когда входишь в ее стратосферу, не так ли? Это ожидание, порог совершенства. Тот самый момент, когда чувствуешь, что тебя как бы укачивает плотными слоями какого-то неуловимого легкого вещества, которое является предвестником Земли. Я имею в виду ионизированную плазму, вы хорошо меня понимаете?
   — Лучше некуда. Действительно, я думаю, что понимаю вас лучше, чем кто бы то ни было, Виллис. Но есть кое-что и получше этого.
   — Я знаю. Есть то, о чем мы до сих пор не догадывались! Это — земная простота. Золотистые поля пшеницы. Океаны, волнующиеся от дуновения легкого бриза. И бури, приступы ярости природы, и огромные пустыни. Я думаю, мы любим Землю потому, что она является калейдоскопом вселенной. Мы любим ее за скрытые в недрах богатства, которые мы предчувствуем. И за ее пещеры. Горные ущелья на Уране и на Сатурне еще глубже, но там мы нигде не увидим следов угасших огней на стенах, там нет необычайных изображений оленей и мамонтов — единственного отблеска угаснувших цивилизаций. Вспомним об озерах, где стоят застывшие тысячелетние леса, в глубине которых бродили первые люди, полуголые и дрожащие от страха. Или о красной глине, которая послужила для изготовления первых сосудов (вы же знаете, они имели форму загнутого листа), и первых изображений человеческих богов…
   — Но вы постоянно обращаетесь к земному человечеству!
   — Но ведь именно из-за любви к землянам вы так неравнодушны к Земле, Лес! Вы знаете другое человечество, более развитое, изысканное, которое с грациозной покорностью стремится к смерти. Вы могли бы сделать так же, как все арктурианцы — оставаться в пассивном ожидании этого конца, среди мягкого света и музыки, вобрать в себя последние запахи жизни, последние капли ее радостей, а потом присоединиться к мертвым богам в пантеоне Самарры. Но половина вашей крови взбунтовалась против этого слишком простого решения… А потом вы встретили землян. Они были воплощением грубости, ярости, упорства, но и страданий, и пылкости. Надо ли говорить, кто был для вас воплощением Земли? Сначала — ваш отец. Из-за него, из-за вашей умершей матери (она покончила самоубийством во время одного из долгих полетов вашего отца, и вы часто думали, что она просто устала от ожидания и от опасений за его жизнь), вы начали ненавидеть Землю. Многие начинают с этого. Потом вы встретили человека по имени Валеран, которого вы считаете своим братом…
   — Он мне, действительно, как брат.
   — А позднее, это так странно, мертвую девушку по имени Астрид.
   — Мертвую девушку? — Лес повернулся ко мне своим красивым бледным лицом.
   — Ну, я не знаю. Я ведь могу только читать в вашем мозгу. Вы думаете, что она мертва.
   — Но вы должны знать это точно. Виллис. Жизнь или смерть — это ведь ваша сфера.
   Я закрыла глаза и высказала эту невероятную истину, в которую сама еще не осмеливалась верить:
   — Нет ни жизни, ни смерти. Есть только вечный круговорот.
   Молчание встало между нами, и я почувствовала Леса совсем рядом со мной, как будто это был потерянный и вновь найденный друг или брат. Наконец, он произнес:
   — А вы, Виллис, вы — тоже мутантка?
   — Да, я мутантка.
   — Врачевательница, не так ли?
   — Мне кажется, таких называют «чувствительницами», я прочитала этот термин в вашей голове. Когда кто-нибудь около меня страдает, я принимаю его страдания на себя, какая-то сила выходит из меня, и это вылечивает людей.
   Я думала о Хелле. Мое могущество дало знать о себе благодаря Хеллу, потому что я хотела помочь ему. Но смерть пришла извне, и я не смогла спасти его.
   — Вы с Талестрой, — сказал Лес, — так мало походите друг на друга! О мутантках постоянно говорят, а бывают ли мутанты?
   — Гамма-излучению, космическим лучам и другим факторам наплевать на разницу полов. Просто женщины более восприимчивы, всегда готовы к осознанию чудесного и исключительного. А мужчины часто всю жизнь не подозревают о своих способностях. Да вот, возьмите, хотя бы, Морозова с его русским акцентом и его всесторонними знаниями. Я уверена, что он старый мутант, только он слишком умен, чтобы сознаваться в этом. И 80 процентов моих «кузнечиков», особенно мальчики… А почему вы спрашиваете?
   Он посмотрел на меня долгим взглядом, в его глазах переливалась золотистая арктурианская пыльца… Выходцы из великой галактики не нуждались в жестоких мутациях, которые раздирали наше человечество. В этот момент я поняла, что Лес Кэролл был истинным воплощением Двойной Звезды, посланным для спасения нашего шарика.
   — Земля будет спасена землянином, — сказал он.
   А потом мы сели на Антигону, потому что ничего другого нам не оставалось.
   После приземления я забылась коротким и неглубоким сном. В этом полусне-полуяви я различила приближение какой-то черной тучи тоски, ужаса… Это было еще хуже, чем на Гефестионе и даже на «Летающей Земле». До меня вдруг дошло, что беспорядочное бегство только приблизило нас к самому пеклу.
   Вот тогда и возникло передо мной это видение, почти что материальное. Огромная пирамида поднималась перед моими глазами, и состояла она из каких-то прозрачных лучей. Но были это не просто лучи, а группа соединенных между собой существ, которые постоянно обменивались между собой энергией в виде энергетических лучей. «А вдоль пирамиды поднимались и опускались ангелы…»[16]. Из какой старинной книги запала мне эта фраза? Такой книги не было в библиотеке «Летающей Земли». И что же представлял из себя мозг того мутанта, непознанный им самим, заблудший, который искал контакта со мной?.. Неожиданно вся пирамида задрожала, словно дерево, сотрясаемое ураганом невиданной силы… Это кто-то тряс меня. Корабль был неподвижен, и мрак в нем был еще гуще, а воздух еще более спертым, чем когда-либо. Я открыла глаза. Ступенькой выше сидела Талестра, ее маленькое суровое личико блестело, будто она плакала, а в руках она держала излучатель.
   — Я могла бы убить вас, — сказала она. — Даже не знаю, что меня удерживает…
   — Как, как?
   — Я все слышала. Как вы и Лес…
   — Талестра, Лес наш брат.
   — Это еще как сказать, — отвечала она, фыркнув. — Сейчас не время мешкать: я сделала анализ здешний атмосферы — в ней можно убить даже отца с матерью. Надо действовать. Знаете ли вы, куда мы попали? Это десятый круг дантова ада, мы совсем рядом с пеклом, и оно уже в звездолете!
   И в самом деле, казалось, что корабль заполнился душной тучей — мрачной, похожей на неведомое живое существо. Оно проникло через моноатомную обшивку корабля, оно словно обступило нас со всех сторон, пытаясь раздавить. Лежащие вокруг нас люди приходили в себя, некоторые хрипели в полузабытьи… Мужской голос произнес длинную непристойную угрозу, какая-то женщина рассмеялась грубым животным смехом. В мою ногу уткнулась мокрая детская щека — по повышенной температуре и по слабому запаху я поняла, что это кровь, а не слезы…
   — Надо что-то делать, — сказала Талестра дрожащим голосом. — И не только выгнать этот лишний туман из корабля — я думаю, здесь хватит простого ионного душа… Не думайте, что я обращаюсь к вам потому, что считаю вас нашей! Я вас ненавижу! Вы отняли у меня Леса, вы все у меня отняли!
   На этот раз я полностью проснулась и пристально посмотрела на прелестную маленькую фурию с высоты моего опыта, насчитывающего четыре или пять относительных лет, а может быть, целый век… Но главное было в другом. Глядя на нее, я могла сказать: «Вот так и я страдала, так и я была смертельно ранена, я думала, что умру, потому что потеряла его… Но это было еще ужаснее, потому что смерть — единственное зло, против которого нет лекарства…»
   Я встала, положила руки ей на плечи и тоже встряхнула ее:
   — Никто не отбирал у вас Леса, маленькая идиотка! Леса нельзя ни взять, ни отдать.
   — Вы…
   — Тем более мне. Я ему не нужна, и он мне тоже — в этом смысле. Ему казалось, что он любит одну девушку, которая олицетворяла для него Землю, но она мертва. А теперь, если кто и занимает его, так это именно вы, но не так, как вы бы того хотели. Может быть, это придет позже, но надо еще, чтобы он осознал это.
   — Это уж мое дело!
   — Конечно. Через год или два вы будете неотразимы. Надо еще, правда, чтобы мы прожили эти год или два. Что мы можем сделать для этого? У вас, наверное, есть какие-то мысли на этот счет? Так скажите!
   — Мне кажется, — сказала она, неожиданно став осторожной, словно кот, который ловил мышь, а поймал толстокожего хамелеона, — что нам надо связаться с Сигмой.
   — Обычные передатчики не действуют в созвездии Лебедя.
   — Я знаю. Я не о том.
   Казалось, она успокоилась — наверное, я оказалась не такой уж опасной. Она уселась на барьер прямо передо мной.
   — Вы какая мутантка? Чувствительница? Я-то, в основном, всевидящая. Но все это ни к чему. Нам необходима телекинезистка, настоящая…
   — Так ведь и вы в какой-то мере телекинезистка, я чувствую…
   — Да, я могу нырнуть на три-четыре парсека и принести пригоршню водорослей. Вы думаете, этого хватит, чтобы вытащить его из созвездия Лебедя? И еще, — воскликнула она с жаром, — если бы речь шла только о человеческом теле, этом переплетении непознанной энергии и протеинов, которое легко перенести, но ведь есть еще и футляр!
   — Футляр?.. — повторила я, изумленная. Действительно, Талестра во многом превосходила меня. Но она была так увлечена, что не воспользовалась скромным триумфом.
   — Ну, конечно. Он изложил свой рапорт в виде микрофильма и спрятал его в футляре «Божественной комедии», который повсюду таскал за собой. Насколько мне известно, этот документ способен взорвать все созвездие Волопаса! Значит, проблема в том, чтобы перенести Морозова и его футляр…
   — Ну если только это, — протянула я с непростительной легкостью.
   — Ну, конечно же! Для вас это простое упражнение в левитации; такая высокоразвитая личность, как вы, которая так запросто переносится из жизни в смерть и обратно…
   — Талестра, на этот раз я буду вас бить!
   — Только попробуйте! У меня излучатель. Поговорим серьезно: Морозова с его докладом подстерегают на всей трассе. Подумайте только: среди тысяч экспедиций, посланных Кэрролом, только эта, тайная (потому что он был против участия своего сына в ней — могли вспыхнуть несколько Новых, но его сын должен был остаться в целости и сохранности, несмотря ни на что…), добывает сведения о возможных причинах земного несчастья. И о Язве, которая никого не щадит. И о том, что она заражает все живые существа, усиливая все скрытые низменные наклонности — тщеславие, сладострастие, жестокость… И что эта ночная зараза уже давно разъедает Солнечную систему и подбирается к Арктуру…
   — В таком случае, пусть Лес сам передаст сообщение.
   — Конечно, сначала я тоже подумала о Лесе, — сказала суровая девчонка. — И не только потому, что хотела вызволить его из этой западни! У сына Кэррола больше шансов, что его внимательно выслушают. Хотя это вовсе не обязательно: похоже, что арктурианцы настоящие ангелы, а ангелы, вы же знаете, не имеют никакого отношения ко злу… такие бестолковые! Но ведь Лес «первый после бога» на борту этой летающей консервной банки, и никогда не согласится покинуть ее, во время полета. Значит, остается Морозов. Он, правда, не такой представительный, но ведь это автор доклада, и немаловажно, что он весит всего сорок четыре килограмма. Но в пространстве сорок четыре кило или тысяча тонн…
   — А вы уже предлагали Морозову принять участие в этом эксперименте?
   — Дьявол! — воскликнула она, очевидно, уже на пределе. — Какая же я дура, что обсуждаю все это с вами. Вы так же витаете в облаках, как и наши ангелы! Ведь речь идет о спасении Леса!
   — А еще — о спасении Земли, Арктура и сотен тысяч других галактик! — взорвалась я, уже не в силах сдерживаться. — Но вы не видите ничего, кроме своего архангела из кристаллов! И не пытайтесь мысленно испепелить меня. Это вам не по силам! Дайте мне спокойно обдумать то, что мы должны сделать. Я уверена, что у меня уже была какая-то дельная мысль, но… А, вот что! Ведь Морозов тоже мутант. А также 80 процентов моих «кузнечиков». Собравшись вместе, мы, может быть, сумеем послать гонца через подпространство…
   — В Самарру, столицу Сигмы, — сказала Талестра, неожиданно становясь холодной и рассудительной. — Лес говорит, что там сейчас как раз в разгаре звездные праздники… Что ж, можно попытаться.
14
   Но сначала надо было представить себе Сигму.
   А у нее было столько лиц!
   Для Леса это была родная планета. Она была не такой, как Земля, но там жила его семья, те, кого он любил.
   Для Морозова это была просторная лаборатория, оборудование которой бывало, правда, несколько опасно для простого смертного; это была лаборатория с необыкновенно богатой библиотекой, начиная с песней Ан-Лиля, бога Сюэнкриенов, и кончая примитивами XX века. Это была система, в которой он мог делать бесчисленные открытия.
   И там было еще хранилище роботов и кошечка-Тролль Аита.
   Для Талестры и «кузнечиков», это была земля обетованная.
   Для Виллис это была звезда, которую любил Хелл.
   Для тысяч беглецов с Земли это было пристанище, гавань, долгожданное убежище. А для некоторых — форпост для дальнейшей борьбы.