Весенние ночи озарились пожарами — дома вспыхивали и сгорали дотла один за другим.
Я слышала про такое и раньше, но видела впервые.
Рассказывают, что мои родичи с радостью шли на битву и только мой отец сражался поневоле. Братья тоже были опытные воины. Но не знаю, доставляло ли им это удовольствие. Сражения с соседями были частью их повседневной жизни. Одержав победу, они сжигали селения, брали пленников и превращали их в рабов.
Неудивительно, что меня не смущала в Харальде его откровенная любовь к сражениям.
Вскоре я поняла, что я истинная наследница Святослава — его крови было во мне еще больше, чем я думала. Я любила следить за жаркой схваткой. Мне нравилась сила и отвага Харальда, когда он шел на врага со стягом, который был вышит моими руками.
Я старалась не упустить случая и посмотреть с корабля на кипящую битву. Харальд даже попросил меня быть осторожнее, иначе ему придется подарить мне шлем и кольчугу.
— Ну и как, подарил? — спросил Олав.
— Да нет, он просто шутил. Но он называл меня своей валькирией и гордился мною. Он не обращал внимания на женщин, которых брали в плен: даже если эти женщины были красивы, он уступал их своим людям, а сам приходил ко мне, нередко сразу после битвы, весь в крови.
— Ты не отталкивала его?
— Нет, конечно. — Эллисив помолчала. — Той весной мы на время задержались на Фьоне, — продолжала она. — Харальд не сомневался в своей победе и даже велел отчеканить монеты со словами «Arald rex nar», что означает: «Харальд конунг Норвегии».
Пока мы разоряли датские острова, Свейн находился в стране вендов [31], хотел обзавестись там дополнительными кораблями и набрать новых воинов.
По возвращении он нашел островитян покоренными, а земли — захваченными и разграбленными. Ему показалось, что Харальд перестарался.
Их дружба дала трещину. И когда разнеслась весть, что Магнус идет из Норвегии с множеством кораблей, у Харальда родилась новая мысль.
Однажды утром — накануне они со Свейном напились и повздорили — Харальд призвал людей в свидетели.
Ночью он положил в свою постель бревно, а утром из него торчала секира.
— Видите, какую смерть мне приготовил Свейн, — сказал он. — Но я заподозрил неладное и потому спасся.
Харальд собрал своих людей и покинул Данию.
Теперь я поняла, почему в ту ночь он увел меня спать в другое место. Но мне трудно было поверить в коварство Свейна, ведь я хорошо знала его — мы целую зиму прожили вместе в Швеции.
Я сказала об этом Харальду.
Он громко расхохотался:
— Ты права. Свейну никогда бы не пришло в голову убить меня исподтишка. Но мне нужно было порвать наш союз и не прослыть предателем. Теперь мы отправимся в Норвегию, и я захвачу там власть, пока Магнус и Свейн сражаются друг с другом в Дании.
— Ты нечестно обошелся со Свейном, — сказала я. — Причем дважды: сперва нарушил ваш договор, потом несправедливо возвел на него вину. Даже если люди тебе поверят, ты все равно останешься предателем.
— Ты мало знаешь о поступках конунгов и прочих правителей, — коротко сказал он.
— Зато я знаю: тот, кто не держит слова, лишается чести.
— Простота хуже воровства, — ответил он.
Больше я ничего не сказала.
Но поняла, что на Харальда нельзя полагаться.
Олав долго молчал, о коварстве своего отца он не сказал ни слова.
— Ты несколько раз поминала стяг Опустошитель Стран, — произнес он наконец. — Почему воины верили, что, сражаясь под этим стягом, они обязательно победят? Мне тоже это говорили, хотя я так и не понял, что в нем особенного.
— Этот стяг был освящен у гроба святого Владимира, — ответила Эллисив. — Кроме того, Харальд нарочно распускал молву о чудесной силе стяга. Он считал, что это вселяет мужество в его воинов и нагоняет страх на врагов. А ты, кстати, не знаешь, куда делся Опустошитель Стран после битвы у Станфордского моста? — спросила она.
— Мы нашли его на месте сражения на другой день, — сказал Олав. — На нем лежало несколько убитых, он был весь пропитан кровью. Я не хотел брать его с собой и решил сжечь. Но кто-то из воинов, не помню кто, попросил отдать ему стяг. И я отдал.
Теперь стяг у него…
Эллисив продолжала рассказывать.
Из Дании мы плыли с попутным ветром.
Наконец-то я увидела землю, которая должна была стать моей на долгие годы. Встреча с горной страной Харальда была приятной, ни Вик, ни Хрингарики не вызывали во мне страха.
Оставив корабли во фьорде под надежной охраной, мы отправились вглубь страны. На этот раз Харальд позаботился о лошадях для меня и моих служанок.
Мы держали путь в те места, где Харальд родился. Он считал, что стоит тамошним бондам провозгласить его конунгом, как остальные последуют их примеру. И тогда к возвращению Магнуса он сможет собрать большое войско.
Никогда не забуду я тот миг, когда впервые увидела озеро Тюрифьорд.
Вечером мы подъехали к скалистому крутому берегу. Казалось, перед нами пылает весь мир — в водной глади озера отражалось небо, охваченное огнем.
На душе у меня стало тяжело, я сочла это дурным знаком. Но у Харальда, видно, и в мыслях не было тревожиться.
Ему не терпелось показать мне усадьбу, когда-то принадлежавшую его отцу, рассказать ее историю, Усадьба не произвела на меня впечатления, но у меня хватило ума промолчать об этом.
Вскоре Харальд убедился, что его замысел не так-то просто осуществить.
В родном краю его встретили неприветливо, даже у родного брата на усадьбе их отца Сигурда Свиньи. Все здесь были на стороне конунга Магнуса. Они не видели никакого смысла в том, чтобы провозгласить Харальда конунгом, хоть он и вернулся домой в золоте и блеске.
Мы двинулись дальше, Харальд ехал, стиснув зубы.
Я по своей юности еще ничего не понимала. Но позже мне стало ясно, что в тот день, в родном краю, рухнула мальчишеская мечта Харальда вернуться домой героем, овеянным славой.
Мы все дальше удалялись от побережья, теперь Харальд хотел посетить усадьбу Стейг в Гудбрандсдалире, там жила его тетка Исрид, у которой он отроком прожил несколько лет. Про это, Олав, ты и сам знаешь.
— Все равно рассказывай. Мне интересно услышать об этом от тебя.
Эллисив продолжала:
— Хозяин Стейга умер уже давно. Овдовевшая Исрид жила вместе со своим пятнадцатилетним сыном Ториром.
После мне Харальд рассказал, что мальчиком он любил Исрид, любил, как взрослый…
— Сколько ему тогда было? — И, не дожидаясь ответа, Олав сказал:— Ему было пятнадцать, когда он покинул Стейг и отправился в Стикластадир. А Исрид тоже его любила?
— Думаю, что любила, и, возможно, не так, как положено тетке. Но ничего недозволенного в их отношениях не было.
Теперь она встретила Харальда, как старого друга. Благодаря ее поддержке ему удалось склонить тамошних бондов к тому, чтобы провозгласить его конунгом. Они созвали тинг, и Торир объявил Харальда правителем их земли.
Наконец-то Харальд стал конунгом, я — королевой, а наша Мария — дочерью конунга.
Однако почести нам оказывали такие малые, что хвастать было нечем.
Вместе со своей свитой мы кочевали из одной усадьбы в другую. Нас встречали по-разному: где дружелюбно, а где и не очень. Несмотря на сокровища, которые Харальд возил с собой, я чувствовала себя скорее бродяжкой, чем королевой.
Я привыкла пускаться в путь в любую погоду, привыкла преодолевать верхом большие расстояния, если мне доводилось ночевать в настоящей постели — пусть даже она кишела вшами и блохами, — я уже была благодарна судьбе. Предание рассказывает, что Святослав спал под открытым небом, положив под голову седло. Когда меня чересчур донимали вши, мне начинало казаться, что он поступал не так уж глупо.
Но я только стискивала зубы и молчала. Я настояла на своем — вышла за Харальда против воли отца. И никто не услышал бы от меня ни единой жалобы.
— Елизавета Ярославна, киевская княжна, — сказал однажды Харальд, — что же ты ничего не говоришь? По душе ли тебе такая жизнь?
— А что говорить? Я твоя жена, и мой дом там, где ты.
— Потерпи немного, скоро все изменится, — пообещал он. — Даю тебе слово. Ты заслуживаешь лучшей доли.
Вскоре после дня Олава Святого до нас дошла весть, что Магнус вернулся в Норвегию. А еще через некоторое время от него прибыл гонец.
Это был Халлькель сын Гудбранда, брат Исрид и королевы Асты. Халлькель был очень скромный человек и старался держаться незаметно; Магнус наверняка выбрал его за то, что он был в близком родстве и с Харальдом, и с ним самим.
Магнус искал мира и согласия. Было решено, что конунги встретятся в Акере близ озера Мьёрс.
Там они обо всем и договорились.
Я думаю, что и Магнус и Эйнар Брюхотряс испугались, увидев разоренные селения Дании. Они больше не сомневались, что Харальд готов сражаться, и тогда уж пощады не жди.
Половина власти отошла Харальду, однако договорились, что, если Харальд и Магнус окажутся где-то вместе, главным будет Магнус.
За полученную власть Харальд должен был отдать половину своих сокровищ, неприкосновенным оставалось только мое приданое и свадебные дары, поскольку то и другое принадлежало мне.
Мое приданое было большое, и на свадебные дары Харальд тоже не поскупился. Но меня удивило, что они вдруг пополнились кое-чем из добра Харальда. Говорить об этом было бесполезно, тем более что под раздел попало все-таки достаточно золота и серебра.
Все происходило очень мирно, так по крайней мере казалось со стороны. Лишь один раз у Харальда вырвалось недоброе слово. Магнус пожелал отдарить его за золото и протянул ему обручье со своей руки.
— Это все мое золото, — сказал он.
— Маловато для правителя двух стран, — заметил Харальд. — Да еще неизвестно, точно ли оно принадлежит тебе.
— Если и это обручье не мое, тогда я не знаю, что по праву принадлежит мне, — растерялся Магнус. — Обручье подарил мне перед смертью Олав Святой, мой отец.
Харальд хохотнул.
— В этом я не сомневаюсь. Зато сам Олав получил его от моего отца, Сигурда Свиньи, в уплату какого-то пустячного долга.
Магнус сник, как догорающий светильник.
— Ты думаешь, отец сказал правду? — Взгляд у Олава был неподвижный, на этот раз он не уклонился от разговора о лживости Харальда.
— Не знаю, — ответила Эллисив. — Вряд ли он мог узнать обручье, которое видел в трехлетнем возрасте или еще раньше. Верно одно: он любил унизить человека подобным образом.
Но как бы там ни было, Харальда провозгласили конунгом Норвегии, и на этот раз с согласия Магнуса.
— Обещал я тебе, что все уладится? — сказал потом Харальд. — Теперь тебе здесь нравится, королева Эллисив?
— Ты не слышал от меня ни единой жалобы. Не услышишь и впредь, — ответила я.
— Я никогда не забуду, как ты была терпелива все это время, — сказал Харальд. — Но боюсь, наши испытания еще не кончились. Ты обратила внимание на Эйнара Брюхотряса?
— Он, по-моему, рта не раскрыл, — ответила я.
— То-то и плохо. Его молчание не предвещает добра.
— Может, он догадался, что ты утаил от Магнуса часть золота? — предположила я.
— Вряд ли. Откуда ему знать, велико ли твое приданое и сколько у тебя было свадебных даров.
— Думаешь, он замышляет что-нибудь против тебя?
— В этом я уверен.
— А Магнус знает об этом?
— Сомневаюсь. Молодой Магнус помешан на своей праведности, все земное для него — суета сует. Меня тошнит от его елейного голоса и смиренного лица.
— Ты несправедлив. — Я рассердилась.
— Ах, прости! — Это прозвучало издевкой. — Я и забыл, что беседую с драгоценной сестрицей нашего святоши.
Наступила осень, я не могу вспоминать ее без грусти.
Харальд и Магнус гостили со своими дружинами поочередно на всех усадьбах южнее Доврара. Иногда они гостили вместе, иногда — порознь.
Эйнар Брюхотряс всеми силами старался посеять вражду между конунгами. Этого и следовало ожидать. Он также делал все возможное, чтобы настроить бондов против Харальда.
А это было проще простого, потому что Харальд отличался от Магнуса жестоким нравом. Магнус же в ту осень превзошел самого себя в щедрости и великодушии, прощая всем долги. Харальд клял Эйнара Брюхотряса и считал, что это его рук дело.
— Почему бы и тебе не поступать так же? — спросила я.
— Я не желаю из-за Эйнара Брюхотряса стелиться перед всеми, — ответил Харальд.
Эйнар дошел до того, что на тинге, созванном Харальдом, подбивал против него людей. Он даже платил им, чтобы они выступали на тинге против Харальда.
Хуже всего, что Харальд от злости начал совершать ошибки. Иногда он посылал дружину против своих злейших недругов, жестоко мстил им.
Теперь уже не только Брюхотряс был причиной того, что у Харальда появились враги.
Я уже знала, что Харальд способен на предательство. Теперь же увидела, как жажда мести затмевает ему разум. Но я еще не поняла, что это может обратиться и против меня.
В ту пору я часто виделась с Магнусом, мы вели с ним долгие беседы.
Я с трудом узнавала в нем прежнего веселого мальчика. Он говорил почти исключительно о своем отце, Олаве Святом.
Только и слышалось: Олав Святой, мой отец. Олав Святой являлся ему в снах и видениях и руководил им.
— Тебе не кажется, что Олав Святой просто преследует тебя? — спросила я.
Мне хотелось рассмешить Магнуса, вернуть ему радость жизни. Я пыталась вырвать его из когтей Эйнара Брюхотряса, потому что чувствовала — он вертит Магнусом, как хочет: это он внушил ему все, что касалось «Олава Святого, его отца». Магнус попал к Эйнару на воспитание совсем ребенком, и Эйнар умел влиять на него.
— Тебе двадцать два года, — говорила я. — Пора бы тебе стать взрослым, возмужать.
В конце концов Магнус начал как будто пробуждаться ото сна.
Харальд язвил по поводу моей родственной опеки. Я объяснила, что делаю это не только ради Магнуса, но и ради него самого.
Он посмеивался, но я не обращала на это внимания.
Однажды Халльдор отвел меня в сторону и сказал:
— Ты в своем уме, Елизавета?
Королевой он меня никогда не называл, так же как и Харальда — конунгом.
— Разве я похожа на безумную? — удивилась я.
— Похожа. Не станешь же ты говорить, будто не ведаешь, что творишь.
Наверное, по моему лицу он увидел, что я ничего не понимаю, потому что медленно и внятно начал мне объяснять:
— Конунг Магнус не сводит с тебя глаз. Я не знаю, о чем вы с ним разговариваете, но он похож на мартовского кота.
— Ни о чем тайном мы не беседуем, — отрезала я.
— Пусть так. Я-то тебе верю, — успокоил меня Халльдор. — Но иной раз дело и не в словах. Взгляд значит больше, чем слова. Я обратил внимание, как вы смотрите друг на друга. Ты, наверно, и сама этого не замечаешь. Но учти, что поощряешь его.
— У меня и в мыслях не было ничего дурного, — сказала я, правда уже не так твердо. — Мне нравится Магнус, но ты ошибаешься, если думаешь, что я люблю его не как брата.
— Ты уверена? — В голосе Халльдора не было ни насмешки, ни недоверия, он просто предлагал мне еще раз все обдумать.
— Может быть, и не совсем как брата, — призналась я наконец. — Но это потому, что он не такой, как Харальд. А люблю я только Харальда.
— Я это знаю. Иначе я не стал бы разговаривать с тобой. Харальд тоже любит тебя — любит больше всех на свете. Но с Харальдом всегда нужно быть начеку. Следить, чтобы он не заставил тебя плясать под свою дудку.
Я кивнула.
— А Магнус такой покладистый.
— Им можно вертеть как угодно, — подхватил Халльдор.
Я промолчала.
— О Магнусе мне больше нечего сказать, — продолжал Халльдор. — Давай лучше поговорим о Харальде. Он и раньше не очень-то ладил со своим родичем и сотоварищем по престолу. А теперь и вовсе готов выколоть ему глаза, оскопить его и поджарить на медленном огне. Разве ты этого не видишь?
— Харальд съязвил несколько раз по поводу нашей дружбы. Только я не придала этому значения.
Халльдор возвел глаза к небу.
— Святая Троица! Да разве ты не понимаешь, что играешь с огнем? Или ты думаешь, что, любя Харальда, можно немного полюбезничать и с Магнусом? Если так, то ты заблуждаешься.
Я была слепа, потому что не желала ничего видеть, это мне вскоре стало ясно. И я попыталась исправить то, что сделала.
Я перестала оставаться с Магнусом наедине и почти не разговаривала с ним.
Магнус ходил с несчастным видом.
Харальд молчал. Но больше уже не язвил насчет Магнуса. Его любовь ко мне проявлялась сильнее, чем за все последнее время. Мне было приятно, хотя до того я не осознавала, что мне не хватает его тепла. Я сама себя не понимала.
Однако во мне жила надежда, что все образуется.
Возможно, так и было бы, но Магнусу пришла в голову безумная мысль — сложить для меня вису. Он рассчитывал, что смысл этой висы и кому она предназначена, пойму только я.
Харальд услыхал вису прежде меня.
— Как поживает мудрая конунгова сестра? — спросил он однажды вечером, когда мы остались одни. Голос его был резок.
— Я тебя не понимаю.
— Магнус сложил для тебя вису. Он думает, наверное, что перехитрил всех.
— Я ее не слыхала.
Харальд презрительно повторил мне ее:
Когда носитель меча говорит, что носит любовную муку: страсть к дочерям бондов, я ему верю охотно.
Но если женщина держит меня без сна и покоя, то это одна на свете: мудрая конунгова сестра.
— Даже вису толком сложить не умеет, — насмешливо сказал Харальд. — Недотепа, где уж ему браться за искусство скальдов.
— Я не просила его складывать для меня вису.
Харальд посмотрел на меня.
— А об этом и не надо просить, достаточно бесстыдно вести себя. По твоей вине я выставлен на посмешище.
— Если кто и выставлен на посмешище, так это Магнус, — сказала я. — Но думаю, никто не поймет, кому предназначена эта виса. Не все такие проницательные, как ты.
— Побереги лесть для другого раза. — Он сказал это с такой злостью, с какой никогда еще не говорил со мной.
Я замолчала, спорить с Харальдом было бесполезно.
Лучше подождать, чтобы он сам успокоился, думала я.
И опять Эллисив рассказывала.
Поздней осенью мы все поплыли из Вика вдоль побережья на север. Господи, что это было за плаванье!
Харальд и Магнус все время старались обогнать друг друга — мы неслись так, что волны перехлестывали через борт.
На стоянке тот, кто пришел первым, старался занять более удобное место.
Магнус справедливо негодовал, если Харальд занимал самый удобный причал: он говорил, что по условиям их договора лучшее место принадлежит ему. Харальд не соглашался, по его мнению, это условие должно было соблюдаться лишь в том случае, если они вошли в гавань одновременно.
Он попросту издевался над Магнусом. И Магнусу нечем было ответить ему.
Однажды вечером Харальд первый вошел в гавань и пришвартовал свой корабль к причалу, принадлежавшему конунгу. Он намного опередил Магнуса, и, когда тот вошел в гавань, люди Харальда уже успели поставить на корабле шатер.
На этот раз Магнус решил не уступать. Не успели на его корабле убрать парус, как гребцы взялись за весла и помчали корабль прямо на нас, воины стояли на палубе, обнажив мечи.
Харальд громко расхохотался.
— Я вижу, мой родич сильно разгневан!
Он велел своим воинам перерубить канаты и отвести корабль.
— Более мудрый уступает, — сказал он и добавил:— Иногда.
Наверное, то же самое он сказал и Магнусу, когда поднялся к нему на корабль.
— Когда-нибудь я лягу с тобой прямо на палубе, чтобы твой братец мог все видеть, — сказал он, вернувшись.
— Посмотришь, что будет, если ты посмеешь обращаться со мной, как с невольницей, — предупредила я.
— Ты слишком самоуверенна. Но не исключено, что я и поступлю так, если мне захочется подразнить этого святошу.
Хуже всего, что в запале он мог выполнить свою угрозу.
Харальд и Магнус остались на зиму в Нидаросе, в торговом посаде. Но Харальд не пожелал жить вместе с Магнусом в усадьбе конунга, он поселился в другой усадьбе, она тоже была собственностью конунга, а до того принадлежала Кальву сыну Арни, теперь он был в изгнании.
Между нами все было по-прежнему, и в то же время что-то изменилось. О случившемся мы больше не поминали.
Зима была суровая. Говорили, что море между Норвегией и Данией сковало льдом.
В ту зиму я первый раз увидела раку Олава Святого. Я отправилась в церковь главным образом из любопытства, мне хотелось побольше узнать про «Олава Святого, моего отца», который не сходил у Магнуса с языка. Я даже забыла, что Олав был также братом Харальда, ибо Харальд не поминал его без нужды.
Рака конунга стояла в алтаре церкви святого Климента: даже зимой, когда не было пилигримов, в церкви всегда толпились люди.
Я попыталась расспросить священника об Олаве Святом, и он принялся перечислять его чудеса. Особенно меня удивило, что Олав, когда был на Руси, вернул зрение Владимиру, сыну князя Ярослава. Я сказала священнику, что мой брат никогда не был слепым, и священник смутился, поняв, кто я такая, — меня в Нидаросе почти не знали. Лишь к концу зимы люди начали звать меня по имени.
Оказалось, что Магнус уже несколько лет ежегодно открывал раку и подстригал святому волосы и ногти. Это был торжественный обряд. Молва гласила, что святой в гробу как бы спит и потому нуждается в уходе.
Пока Магнус находился в церкви, возбужденная толпа ждала его на паперти в мокром снегу. Люди расходились, лишь узнав, что священный обряд исполнен.
— Ты не слишком благоговеешь перед этим святым, — заметил Олав.
— Наверное, потому, что у меня нет причин для особого благоговения, — сказала Эллисив и поспешила продолжить рассказ прежде, чем Олав успел задать новый вопрос.
В Нидаросе жила женщина, которая могла поведать об Олаве Святом больше, чем священники. Это была королева Астрид, его вдова, мне она приходится теткой по матери, она была побочной дочерью моего деда, конунга Швеции.
Про Астрид говорили всякое.
Одни считали ее гордой и суровой. Другие намекали на близость между нею и Сигватом сыном Торда — после смерти конунга Олава Сигват прожил у нее в Швеции несколько лет.
Королеву Астрид редко видели в усадьбе конунга, она жила отдельно. Говорили, будто она не ужилась с Альвхильд, матерью Магнуса. Альвхильд была наложницей конунга Олава.
Зная о неприязни Астрид к матери Магнуса, Харальд особенно искал дружбы королевы. Только из этого ничего не вышло.
Королева Астрид и Харальд ни разу не виделись с тех пор, как он заезжал в Швецию после битвы при Стикластадире. Теперь они с первого взгляда невзлюбили друг друга. Я думаю потому, что были оба одинаково суровы. Королева Астрид была очень красива.
— Ладья еще хоть куда, — сказал про нее Харальд по дороге домой. — Только вряд ли ею правили умелые руки.
— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла я.
— Олав умел сражаться. Но сомневаюсь, чтобы он мог править такой женщиной.
Я обиделась за Астрид. С какой стати кто-то должен ею править?
Я стала приходить в гости к Астрид без Харальда.
От нее я узнала, что при жизни Олав был не такой уж святой. Но меня это не удивило. Братья моего отца, Борис и Глеб — в Норвегии Глеба называли бы Гудлейв, — стали святыми только потому, что приняли мученическую смерть.
В ту зиму в Нидарос приехал Арнор Скальд Ярлов, он сложил по висе каждому из конунгов. А твоему отцу пообещал, кроме того, сложить о нем поминальную драпу, если переживет его.
Ранней весной конунги начали собирать ополчение. Они хотели двинуться на юг, в Данию, чтобы навсегда изгнать оттуда Свейна сына Ульва.
Но в поход они смогли отправиться только летом. Их взаимная неприязнь была так велика, что они почти не разговаривали друг с другом, Магнус был угрюм и раздражителен.
Он собирался взять в поход свою мать. Меня Харальд даже не спросил, хочу ли я идти с ним, это было решено раз и навсегда.
— Отец часто брал мать в походы, — вспомнил Олав. — Ей это не больно-то нравилось. Но он, наверное, привык, что ты всегда была рядом с ним.
— Может быть. Или просто не мог обходиться без женщины. А плодить детей без разбора ему тоже не хотелось, он сам говорил об этом. Не хотел, чтобы его сыновья передрались за власть после его смерти.
Она продолжала:
Мы двинулись в поход на кораблях конунгов и ополчения, пришедшего с севера и из Трондхейма. Кроме того, с нами шли лендрманны на своих кораблях и со своими дружинами. У нас собралась уже большая сила. Однако по дороге на юг наше войско продолжало пополняться в каждом фюльке.
Свейна сына Ульва мы в Дании не застали. Нам сказали, что он бежал в Сканей.
Харальд и Магнус разделились, и каждый со своим войском отправился на поиски Свейна, захватывая по пути новые земли.
Накануне дня святого Лаврентия [32] битва наконец состоялась — Свейну удалось собрать несколько кораблей. Перевес был на нашей стороне, и вскоре Свейн обратился в бегство.
Время шло — Магнус и Харальд созывали датчан на тинги, чтобы все было по правилам.
В Ёталанде оба конунга снова встретились и вместе отправились в Сьяланд.
Поход был закончен, но мы оставались там несколько дней.
Я слышала про такое и раньше, но видела впервые.
Рассказывают, что мои родичи с радостью шли на битву и только мой отец сражался поневоле. Братья тоже были опытные воины. Но не знаю, доставляло ли им это удовольствие. Сражения с соседями были частью их повседневной жизни. Одержав победу, они сжигали селения, брали пленников и превращали их в рабов.
Неудивительно, что меня не смущала в Харальде его откровенная любовь к сражениям.
Вскоре я поняла, что я истинная наследница Святослава — его крови было во мне еще больше, чем я думала. Я любила следить за жаркой схваткой. Мне нравилась сила и отвага Харальда, когда он шел на врага со стягом, который был вышит моими руками.
Я старалась не упустить случая и посмотреть с корабля на кипящую битву. Харальд даже попросил меня быть осторожнее, иначе ему придется подарить мне шлем и кольчугу.
— Ну и как, подарил? — спросил Олав.
— Да нет, он просто шутил. Но он называл меня своей валькирией и гордился мною. Он не обращал внимания на женщин, которых брали в плен: даже если эти женщины были красивы, он уступал их своим людям, а сам приходил ко мне, нередко сразу после битвы, весь в крови.
— Ты не отталкивала его?
— Нет, конечно. — Эллисив помолчала. — Той весной мы на время задержались на Фьоне, — продолжала она. — Харальд не сомневался в своей победе и даже велел отчеканить монеты со словами «Arald rex nar», что означает: «Харальд конунг Норвегии».
Пока мы разоряли датские острова, Свейн находился в стране вендов [31], хотел обзавестись там дополнительными кораблями и набрать новых воинов.
По возвращении он нашел островитян покоренными, а земли — захваченными и разграбленными. Ему показалось, что Харальд перестарался.
Их дружба дала трещину. И когда разнеслась весть, что Магнус идет из Норвегии с множеством кораблей, у Харальда родилась новая мысль.
Однажды утром — накануне они со Свейном напились и повздорили — Харальд призвал людей в свидетели.
Ночью он положил в свою постель бревно, а утром из него торчала секира.
— Видите, какую смерть мне приготовил Свейн, — сказал он. — Но я заподозрил неладное и потому спасся.
Харальд собрал своих людей и покинул Данию.
Теперь я поняла, почему в ту ночь он увел меня спать в другое место. Но мне трудно было поверить в коварство Свейна, ведь я хорошо знала его — мы целую зиму прожили вместе в Швеции.
Я сказала об этом Харальду.
Он громко расхохотался:
— Ты права. Свейну никогда бы не пришло в голову убить меня исподтишка. Но мне нужно было порвать наш союз и не прослыть предателем. Теперь мы отправимся в Норвегию, и я захвачу там власть, пока Магнус и Свейн сражаются друг с другом в Дании.
— Ты нечестно обошелся со Свейном, — сказала я. — Причем дважды: сперва нарушил ваш договор, потом несправедливо возвел на него вину. Даже если люди тебе поверят, ты все равно останешься предателем.
— Ты мало знаешь о поступках конунгов и прочих правителей, — коротко сказал он.
— Зато я знаю: тот, кто не держит слова, лишается чести.
— Простота хуже воровства, — ответил он.
Больше я ничего не сказала.
Но поняла, что на Харальда нельзя полагаться.
Олав долго молчал, о коварстве своего отца он не сказал ни слова.
— Ты несколько раз поминала стяг Опустошитель Стран, — произнес он наконец. — Почему воины верили, что, сражаясь под этим стягом, они обязательно победят? Мне тоже это говорили, хотя я так и не понял, что в нем особенного.
— Этот стяг был освящен у гроба святого Владимира, — ответила Эллисив. — Кроме того, Харальд нарочно распускал молву о чудесной силе стяга. Он считал, что это вселяет мужество в его воинов и нагоняет страх на врагов. А ты, кстати, не знаешь, куда делся Опустошитель Стран после битвы у Станфордского моста? — спросила она.
— Мы нашли его на месте сражения на другой день, — сказал Олав. — На нем лежало несколько убитых, он был весь пропитан кровью. Я не хотел брать его с собой и решил сжечь. Но кто-то из воинов, не помню кто, попросил отдать ему стяг. И я отдал.
Теперь стяг у него…
Эллисив продолжала рассказывать.
Из Дании мы плыли с попутным ветром.
Наконец-то я увидела землю, которая должна была стать моей на долгие годы. Встреча с горной страной Харальда была приятной, ни Вик, ни Хрингарики не вызывали во мне страха.
Оставив корабли во фьорде под надежной охраной, мы отправились вглубь страны. На этот раз Харальд позаботился о лошадях для меня и моих служанок.
Мы держали путь в те места, где Харальд родился. Он считал, что стоит тамошним бондам провозгласить его конунгом, как остальные последуют их примеру. И тогда к возвращению Магнуса он сможет собрать большое войско.
Никогда не забуду я тот миг, когда впервые увидела озеро Тюрифьорд.
Вечером мы подъехали к скалистому крутому берегу. Казалось, перед нами пылает весь мир — в водной глади озера отражалось небо, охваченное огнем.
На душе у меня стало тяжело, я сочла это дурным знаком. Но у Харальда, видно, и в мыслях не было тревожиться.
Ему не терпелось показать мне усадьбу, когда-то принадлежавшую его отцу, рассказать ее историю, Усадьба не произвела на меня впечатления, но у меня хватило ума промолчать об этом.
Вскоре Харальд убедился, что его замысел не так-то просто осуществить.
В родном краю его встретили неприветливо, даже у родного брата на усадьбе их отца Сигурда Свиньи. Все здесь были на стороне конунга Магнуса. Они не видели никакого смысла в том, чтобы провозгласить Харальда конунгом, хоть он и вернулся домой в золоте и блеске.
Мы двинулись дальше, Харальд ехал, стиснув зубы.
Я по своей юности еще ничего не понимала. Но позже мне стало ясно, что в тот день, в родном краю, рухнула мальчишеская мечта Харальда вернуться домой героем, овеянным славой.
Мы все дальше удалялись от побережья, теперь Харальд хотел посетить усадьбу Стейг в Гудбрандсдалире, там жила его тетка Исрид, у которой он отроком прожил несколько лет. Про это, Олав, ты и сам знаешь.
— Все равно рассказывай. Мне интересно услышать об этом от тебя.
Эллисив продолжала:
— Хозяин Стейга умер уже давно. Овдовевшая Исрид жила вместе со своим пятнадцатилетним сыном Ториром.
После мне Харальд рассказал, что мальчиком он любил Исрид, любил, как взрослый…
— Сколько ему тогда было? — И, не дожидаясь ответа, Олав сказал:— Ему было пятнадцать, когда он покинул Стейг и отправился в Стикластадир. А Исрид тоже его любила?
— Думаю, что любила, и, возможно, не так, как положено тетке. Но ничего недозволенного в их отношениях не было.
Теперь она встретила Харальда, как старого друга. Благодаря ее поддержке ему удалось склонить тамошних бондов к тому, чтобы провозгласить его конунгом. Они созвали тинг, и Торир объявил Харальда правителем их земли.
Наконец-то Харальд стал конунгом, я — королевой, а наша Мария — дочерью конунга.
Однако почести нам оказывали такие малые, что хвастать было нечем.
Вместе со своей свитой мы кочевали из одной усадьбы в другую. Нас встречали по-разному: где дружелюбно, а где и не очень. Несмотря на сокровища, которые Харальд возил с собой, я чувствовала себя скорее бродяжкой, чем королевой.
Я привыкла пускаться в путь в любую погоду, привыкла преодолевать верхом большие расстояния, если мне доводилось ночевать в настоящей постели — пусть даже она кишела вшами и блохами, — я уже была благодарна судьбе. Предание рассказывает, что Святослав спал под открытым небом, положив под голову седло. Когда меня чересчур донимали вши, мне начинало казаться, что он поступал не так уж глупо.
Но я только стискивала зубы и молчала. Я настояла на своем — вышла за Харальда против воли отца. И никто не услышал бы от меня ни единой жалобы.
— Елизавета Ярославна, киевская княжна, — сказал однажды Харальд, — что же ты ничего не говоришь? По душе ли тебе такая жизнь?
— А что говорить? Я твоя жена, и мой дом там, где ты.
— Потерпи немного, скоро все изменится, — пообещал он. — Даю тебе слово. Ты заслуживаешь лучшей доли.
Вскоре после дня Олава Святого до нас дошла весть, что Магнус вернулся в Норвегию. А еще через некоторое время от него прибыл гонец.
Это был Халлькель сын Гудбранда, брат Исрид и королевы Асты. Халлькель был очень скромный человек и старался держаться незаметно; Магнус наверняка выбрал его за то, что он был в близком родстве и с Харальдом, и с ним самим.
Магнус искал мира и согласия. Было решено, что конунги встретятся в Акере близ озера Мьёрс.
Там они обо всем и договорились.
Я думаю, что и Магнус и Эйнар Брюхотряс испугались, увидев разоренные селения Дании. Они больше не сомневались, что Харальд готов сражаться, и тогда уж пощады не жди.
Половина власти отошла Харальду, однако договорились, что, если Харальд и Магнус окажутся где-то вместе, главным будет Магнус.
За полученную власть Харальд должен был отдать половину своих сокровищ, неприкосновенным оставалось только мое приданое и свадебные дары, поскольку то и другое принадлежало мне.
Мое приданое было большое, и на свадебные дары Харальд тоже не поскупился. Но меня удивило, что они вдруг пополнились кое-чем из добра Харальда. Говорить об этом было бесполезно, тем более что под раздел попало все-таки достаточно золота и серебра.
Все происходило очень мирно, так по крайней мере казалось со стороны. Лишь один раз у Харальда вырвалось недоброе слово. Магнус пожелал отдарить его за золото и протянул ему обручье со своей руки.
— Это все мое золото, — сказал он.
— Маловато для правителя двух стран, — заметил Харальд. — Да еще неизвестно, точно ли оно принадлежит тебе.
— Если и это обручье не мое, тогда я не знаю, что по праву принадлежит мне, — растерялся Магнус. — Обручье подарил мне перед смертью Олав Святой, мой отец.
Харальд хохотнул.
— В этом я не сомневаюсь. Зато сам Олав получил его от моего отца, Сигурда Свиньи, в уплату какого-то пустячного долга.
Магнус сник, как догорающий светильник.
— Ты думаешь, отец сказал правду? — Взгляд у Олава был неподвижный, на этот раз он не уклонился от разговора о лживости Харальда.
— Не знаю, — ответила Эллисив. — Вряд ли он мог узнать обручье, которое видел в трехлетнем возрасте или еще раньше. Верно одно: он любил унизить человека подобным образом.
Но как бы там ни было, Харальда провозгласили конунгом Норвегии, и на этот раз с согласия Магнуса.
— Обещал я тебе, что все уладится? — сказал потом Харальд. — Теперь тебе здесь нравится, королева Эллисив?
— Ты не слышал от меня ни единой жалобы. Не услышишь и впредь, — ответила я.
— Я никогда не забуду, как ты была терпелива все это время, — сказал Харальд. — Но боюсь, наши испытания еще не кончились. Ты обратила внимание на Эйнара Брюхотряса?
— Он, по-моему, рта не раскрыл, — ответила я.
— То-то и плохо. Его молчание не предвещает добра.
— Может, он догадался, что ты утаил от Магнуса часть золота? — предположила я.
— Вряд ли. Откуда ему знать, велико ли твое приданое и сколько у тебя было свадебных даров.
— Думаешь, он замышляет что-нибудь против тебя?
— В этом я уверен.
— А Магнус знает об этом?
— Сомневаюсь. Молодой Магнус помешан на своей праведности, все земное для него — суета сует. Меня тошнит от его елейного голоса и смиренного лица.
— Ты несправедлив. — Я рассердилась.
— Ах, прости! — Это прозвучало издевкой. — Я и забыл, что беседую с драгоценной сестрицей нашего святоши.
Наступила осень, я не могу вспоминать ее без грусти.
Харальд и Магнус гостили со своими дружинами поочередно на всех усадьбах южнее Доврара. Иногда они гостили вместе, иногда — порознь.
Эйнар Брюхотряс всеми силами старался посеять вражду между конунгами. Этого и следовало ожидать. Он также делал все возможное, чтобы настроить бондов против Харальда.
А это было проще простого, потому что Харальд отличался от Магнуса жестоким нравом. Магнус же в ту осень превзошел самого себя в щедрости и великодушии, прощая всем долги. Харальд клял Эйнара Брюхотряса и считал, что это его рук дело.
— Почему бы и тебе не поступать так же? — спросила я.
— Я не желаю из-за Эйнара Брюхотряса стелиться перед всеми, — ответил Харальд.
Эйнар дошел до того, что на тинге, созванном Харальдом, подбивал против него людей. Он даже платил им, чтобы они выступали на тинге против Харальда.
Хуже всего, что Харальд от злости начал совершать ошибки. Иногда он посылал дружину против своих злейших недругов, жестоко мстил им.
Теперь уже не только Брюхотряс был причиной того, что у Харальда появились враги.
Я уже знала, что Харальд способен на предательство. Теперь же увидела, как жажда мести затмевает ему разум. Но я еще не поняла, что это может обратиться и против меня.
В ту пору я часто виделась с Магнусом, мы вели с ним долгие беседы.
Я с трудом узнавала в нем прежнего веселого мальчика. Он говорил почти исключительно о своем отце, Олаве Святом.
Только и слышалось: Олав Святой, мой отец. Олав Святой являлся ему в снах и видениях и руководил им.
— Тебе не кажется, что Олав Святой просто преследует тебя? — спросила я.
Мне хотелось рассмешить Магнуса, вернуть ему радость жизни. Я пыталась вырвать его из когтей Эйнара Брюхотряса, потому что чувствовала — он вертит Магнусом, как хочет: это он внушил ему все, что касалось «Олава Святого, его отца». Магнус попал к Эйнару на воспитание совсем ребенком, и Эйнар умел влиять на него.
— Тебе двадцать два года, — говорила я. — Пора бы тебе стать взрослым, возмужать.
В конце концов Магнус начал как будто пробуждаться ото сна.
Харальд язвил по поводу моей родственной опеки. Я объяснила, что делаю это не только ради Магнуса, но и ради него самого.
Он посмеивался, но я не обращала на это внимания.
Однажды Халльдор отвел меня в сторону и сказал:
— Ты в своем уме, Елизавета?
Королевой он меня никогда не называл, так же как и Харальда — конунгом.
— Разве я похожа на безумную? — удивилась я.
— Похожа. Не станешь же ты говорить, будто не ведаешь, что творишь.
Наверное, по моему лицу он увидел, что я ничего не понимаю, потому что медленно и внятно начал мне объяснять:
— Конунг Магнус не сводит с тебя глаз. Я не знаю, о чем вы с ним разговариваете, но он похож на мартовского кота.
— Ни о чем тайном мы не беседуем, — отрезала я.
— Пусть так. Я-то тебе верю, — успокоил меня Халльдор. — Но иной раз дело и не в словах. Взгляд значит больше, чем слова. Я обратил внимание, как вы смотрите друг на друга. Ты, наверно, и сама этого не замечаешь. Но учти, что поощряешь его.
— У меня и в мыслях не было ничего дурного, — сказала я, правда уже не так твердо. — Мне нравится Магнус, но ты ошибаешься, если думаешь, что я люблю его не как брата.
— Ты уверена? — В голосе Халльдора не было ни насмешки, ни недоверия, он просто предлагал мне еще раз все обдумать.
— Может быть, и не совсем как брата, — призналась я наконец. — Но это потому, что он не такой, как Харальд. А люблю я только Харальда.
— Я это знаю. Иначе я не стал бы разговаривать с тобой. Харальд тоже любит тебя — любит больше всех на свете. Но с Харальдом всегда нужно быть начеку. Следить, чтобы он не заставил тебя плясать под свою дудку.
Я кивнула.
— А Магнус такой покладистый.
— Им можно вертеть как угодно, — подхватил Халльдор.
Я промолчала.
— О Магнусе мне больше нечего сказать, — продолжал Халльдор. — Давай лучше поговорим о Харальде. Он и раньше не очень-то ладил со своим родичем и сотоварищем по престолу. А теперь и вовсе готов выколоть ему глаза, оскопить его и поджарить на медленном огне. Разве ты этого не видишь?
— Харальд съязвил несколько раз по поводу нашей дружбы. Только я не придала этому значения.
Халльдор возвел глаза к небу.
— Святая Троица! Да разве ты не понимаешь, что играешь с огнем? Или ты думаешь, что, любя Харальда, можно немного полюбезничать и с Магнусом? Если так, то ты заблуждаешься.
Я была слепа, потому что не желала ничего видеть, это мне вскоре стало ясно. И я попыталась исправить то, что сделала.
Я перестала оставаться с Магнусом наедине и почти не разговаривала с ним.
Магнус ходил с несчастным видом.
Харальд молчал. Но больше уже не язвил насчет Магнуса. Его любовь ко мне проявлялась сильнее, чем за все последнее время. Мне было приятно, хотя до того я не осознавала, что мне не хватает его тепла. Я сама себя не понимала.
Однако во мне жила надежда, что все образуется.
Возможно, так и было бы, но Магнусу пришла в голову безумная мысль — сложить для меня вису. Он рассчитывал, что смысл этой висы и кому она предназначена, пойму только я.
Харальд услыхал вису прежде меня.
— Как поживает мудрая конунгова сестра? — спросил он однажды вечером, когда мы остались одни. Голос его был резок.
— Я тебя не понимаю.
— Магнус сложил для тебя вису. Он думает, наверное, что перехитрил всех.
— Я ее не слыхала.
Харальд презрительно повторил мне ее:
Когда носитель меча говорит, что носит любовную муку: страсть к дочерям бондов, я ему верю охотно.
Но если женщина держит меня без сна и покоя, то это одна на свете: мудрая конунгова сестра.
— Даже вису толком сложить не умеет, — насмешливо сказал Харальд. — Недотепа, где уж ему браться за искусство скальдов.
— Я не просила его складывать для меня вису.
Харальд посмотрел на меня.
— А об этом и не надо просить, достаточно бесстыдно вести себя. По твоей вине я выставлен на посмешище.
— Если кто и выставлен на посмешище, так это Магнус, — сказала я. — Но думаю, никто не поймет, кому предназначена эта виса. Не все такие проницательные, как ты.
— Побереги лесть для другого раза. — Он сказал это с такой злостью, с какой никогда еще не говорил со мной.
Я замолчала, спорить с Харальдом было бесполезно.
Лучше подождать, чтобы он сам успокоился, думала я.
И опять Эллисив рассказывала.
Поздней осенью мы все поплыли из Вика вдоль побережья на север. Господи, что это было за плаванье!
Харальд и Магнус все время старались обогнать друг друга — мы неслись так, что волны перехлестывали через борт.
На стоянке тот, кто пришел первым, старался занять более удобное место.
Магнус справедливо негодовал, если Харальд занимал самый удобный причал: он говорил, что по условиям их договора лучшее место принадлежит ему. Харальд не соглашался, по его мнению, это условие должно было соблюдаться лишь в том случае, если они вошли в гавань одновременно.
Он попросту издевался над Магнусом. И Магнусу нечем было ответить ему.
Однажды вечером Харальд первый вошел в гавань и пришвартовал свой корабль к причалу, принадлежавшему конунгу. Он намного опередил Магнуса, и, когда тот вошел в гавань, люди Харальда уже успели поставить на корабле шатер.
На этот раз Магнус решил не уступать. Не успели на его корабле убрать парус, как гребцы взялись за весла и помчали корабль прямо на нас, воины стояли на палубе, обнажив мечи.
Харальд громко расхохотался.
— Я вижу, мой родич сильно разгневан!
Он велел своим воинам перерубить канаты и отвести корабль.
— Более мудрый уступает, — сказал он и добавил:— Иногда.
Наверное, то же самое он сказал и Магнусу, когда поднялся к нему на корабль.
— Когда-нибудь я лягу с тобой прямо на палубе, чтобы твой братец мог все видеть, — сказал он, вернувшись.
— Посмотришь, что будет, если ты посмеешь обращаться со мной, как с невольницей, — предупредила я.
— Ты слишком самоуверенна. Но не исключено, что я и поступлю так, если мне захочется подразнить этого святошу.
Хуже всего, что в запале он мог выполнить свою угрозу.
Харальд и Магнус остались на зиму в Нидаросе, в торговом посаде. Но Харальд не пожелал жить вместе с Магнусом в усадьбе конунга, он поселился в другой усадьбе, она тоже была собственностью конунга, а до того принадлежала Кальву сыну Арни, теперь он был в изгнании.
Между нами все было по-прежнему, и в то же время что-то изменилось. О случившемся мы больше не поминали.
Зима была суровая. Говорили, что море между Норвегией и Данией сковало льдом.
В ту зиму я первый раз увидела раку Олава Святого. Я отправилась в церковь главным образом из любопытства, мне хотелось побольше узнать про «Олава Святого, моего отца», который не сходил у Магнуса с языка. Я даже забыла, что Олав был также братом Харальда, ибо Харальд не поминал его без нужды.
Рака конунга стояла в алтаре церкви святого Климента: даже зимой, когда не было пилигримов, в церкви всегда толпились люди.
Я попыталась расспросить священника об Олаве Святом, и он принялся перечислять его чудеса. Особенно меня удивило, что Олав, когда был на Руси, вернул зрение Владимиру, сыну князя Ярослава. Я сказала священнику, что мой брат никогда не был слепым, и священник смутился, поняв, кто я такая, — меня в Нидаросе почти не знали. Лишь к концу зимы люди начали звать меня по имени.
Оказалось, что Магнус уже несколько лет ежегодно открывал раку и подстригал святому волосы и ногти. Это был торжественный обряд. Молва гласила, что святой в гробу как бы спит и потому нуждается в уходе.
Пока Магнус находился в церкви, возбужденная толпа ждала его на паперти в мокром снегу. Люди расходились, лишь узнав, что священный обряд исполнен.
— Ты не слишком благоговеешь перед этим святым, — заметил Олав.
— Наверное, потому, что у меня нет причин для особого благоговения, — сказала Эллисив и поспешила продолжить рассказ прежде, чем Олав успел задать новый вопрос.
В Нидаросе жила женщина, которая могла поведать об Олаве Святом больше, чем священники. Это была королева Астрид, его вдова, мне она приходится теткой по матери, она была побочной дочерью моего деда, конунга Швеции.
Про Астрид говорили всякое.
Одни считали ее гордой и суровой. Другие намекали на близость между нею и Сигватом сыном Торда — после смерти конунга Олава Сигват прожил у нее в Швеции несколько лет.
Королеву Астрид редко видели в усадьбе конунга, она жила отдельно. Говорили, будто она не ужилась с Альвхильд, матерью Магнуса. Альвхильд была наложницей конунга Олава.
Зная о неприязни Астрид к матери Магнуса, Харальд особенно искал дружбы королевы. Только из этого ничего не вышло.
Королева Астрид и Харальд ни разу не виделись с тех пор, как он заезжал в Швецию после битвы при Стикластадире. Теперь они с первого взгляда невзлюбили друг друга. Я думаю потому, что были оба одинаково суровы. Королева Астрид была очень красива.
— Ладья еще хоть куда, — сказал про нее Харальд по дороге домой. — Только вряд ли ею правили умелые руки.
— Что ты хочешь этим сказать? — не поняла я.
— Олав умел сражаться. Но сомневаюсь, чтобы он мог править такой женщиной.
Я обиделась за Астрид. С какой стати кто-то должен ею править?
Я стала приходить в гости к Астрид без Харальда.
От нее я узнала, что при жизни Олав был не такой уж святой. Но меня это не удивило. Братья моего отца, Борис и Глеб — в Норвегии Глеба называли бы Гудлейв, — стали святыми только потому, что приняли мученическую смерть.
В ту зиму в Нидарос приехал Арнор Скальд Ярлов, он сложил по висе каждому из конунгов. А твоему отцу пообещал, кроме того, сложить о нем поминальную драпу, если переживет его.
Ранней весной конунги начали собирать ополчение. Они хотели двинуться на юг, в Данию, чтобы навсегда изгнать оттуда Свейна сына Ульва.
Но в поход они смогли отправиться только летом. Их взаимная неприязнь была так велика, что они почти не разговаривали друг с другом, Магнус был угрюм и раздражителен.
Он собирался взять в поход свою мать. Меня Харальд даже не спросил, хочу ли я идти с ним, это было решено раз и навсегда.
— Отец часто брал мать в походы, — вспомнил Олав. — Ей это не больно-то нравилось. Но он, наверное, привык, что ты всегда была рядом с ним.
— Может быть. Или просто не мог обходиться без женщины. А плодить детей без разбора ему тоже не хотелось, он сам говорил об этом. Не хотел, чтобы его сыновья передрались за власть после его смерти.
Она продолжала:
Мы двинулись в поход на кораблях конунгов и ополчения, пришедшего с севера и из Трондхейма. Кроме того, с нами шли лендрманны на своих кораблях и со своими дружинами. У нас собралась уже большая сила. Однако по дороге на юг наше войско продолжало пополняться в каждом фюльке.
Свейна сына Ульва мы в Дании не застали. Нам сказали, что он бежал в Сканей.
Харальд и Магнус разделились, и каждый со своим войском отправился на поиски Свейна, захватывая по пути новые земли.
Накануне дня святого Лаврентия [32] битва наконец состоялась — Свейну удалось собрать несколько кораблей. Перевес был на нашей стороне, и вскоре Свейн обратился в бегство.
Время шло — Магнус и Харальд созывали датчан на тинги, чтобы все было по правилам.
В Ёталанде оба конунга снова встретились и вместе отправились в Сьяланд.
Поход был закончен, но мы оставались там несколько дней.