Хенриксен Вера. Королевское зерцало

   Олав сдержал слово — не сделал ей ничего плохого, как он сам выразился, и, слава Богу, ни на чем не настаивал. Эллисив знала, что не смогла бы отказать ему.
   Олав понял это.
   И считал, что для них лучше раскрыть душу друг другу. Ведь можно любить, но не давать себе воли, чтобы избежать греха, сказал он. Эллисив сомневалась, что все будет так просто, как казалось Олаву.
   Ее терзало чувство вины и сознание нарушенного долга.
   Как она могла допустить, чтобы все зашло так далеко, куда она смотрела. И ведь это она первая взяла его руку, Эллисив взглянула на Олава. Он стоял на помосте рядом с кормчим и улыбался ей открыто и бесстрашно.
 

V. КОНУНГАХЕЛЛА

   Возвращение Олава сына Харальда прошло совсем не так, как он думал. Оказалось, нет нужды вести трудные переговоры с Магнусом.
   Уже несколько месяцев Магнусу нездоровилось.
   В постели он не лежал, но был очень слаб. И казалось, смерть отца и собственная болезнь лишили его мужества. Он согласился на все предложения Олава.
   Тогда Олав объехал все побережье, и на тингах в каждом фюльке ^[39] его объявили конунгом. Потом он отправился в глубь страны и был провозглашен конунгом в Упплёнде.
   Уважение Эллисив к Олаву заметно выросло в ту пору.
   Она слышала, как Олав говорил на тингах. Он говорил о мире. И в то же время призывал народ строить новые корабли для ополчения. Договор о мире, заключенный его отцом с датским конунгом, терял силу со смертью одного из них. Теперь норвежцы со дня на день могут ожидать нападения Свейна, ведь он, наверное, считает их слишком слабыми, чтобы защитить свою страну. Они должны во всеоружии встретить Свейна и показать ему, что он ошибается.
   При этом Олав давал клятву, что никому из норвежцев не придется следовать за ним в поход для захвата чужих земель.
   Говорил он, не тратя попусту слов, лишь самое необходимое, и людям, судя по всему, он нравился.
   Эллисив видела, что он умеет слушать людей, которые знают законы, он задавал им вопросы. Его всегда сопровождал писец, который записывал все, что Олав хотел запомнить.
   Она видела, как осмотрительно выбирал он своих лендрманнов; сперва обязательно выслушивал их на тинге, потом советовался с людьми.
   Эллисив как-то похвалила его, и он ответил на это лаской.
   Ей казалось, что по их лицам все видно. Но никому и в голову не могло прийти такое, люди замечали только, что Олав очень добр к вдове своего отца.
   Однажды ночью она спала в покоях одна, и Олав осмелился прийти к ней.
   — Ты обезумел, — сказала Эллисив. — Мы с этим не справимся. Нам трудно держать себя в руках даже днем, когда мы на людях.
   — Я не мог не прийти.
   И Олав плакал, спрятав лицо у нее на груди. Однако ничего от нее не требовал, и Эллисив ничего не предлагала ему, хотя тело ее пылало огнем.
   За всю осень Эллисив и Тора встретились только один раз.
   Олав распорядился привезти домой из Англии прах Харальда и похоронить его в церкви святой Марии в Нидаросе.
   Во время погребения Эллисив и Тора стояли друг против друга, Олав с Эллисив по одну сторону открытой могилы, а Магнус с Торой — по другую. Магнус был худ и бледен, Тора стала как будто ниже ростом и выглядела растерянной. Там, у могилы Харальда, Эллисив была поглощена своими мыслями. Станфордский мост, смерть Харальда, стоящий рядом Олав, которого она полюбила. Ей казалось, она видит лицо Харальда, его презрительную ухмылку, поднятую бровь.
   Эллисив и Тора не обменялись ни единым словом.
   Эллисив желала бы вовсе не видеть Тору, сгорбившуюся под бременем житейских бед: тут и обиды, нанесенные ей Харальдом, и болезнь Магнуса, и равнодушие Олава, оттолкнувшего ее.
   После Харальда останутся поломанные судьбы, сказал Транд.
   Вскоре после погребения пришло известие от Свейна конунга Дании, что он собирается в поход на Норвегию будущим летом.
   Это было вполне в духе Свейна — послать такое известие и узаконить тем самым свой поступок. Эллисив слышала, будто датчане теперь любят Свейна.
   И в этом не было ничего удивительного. Она вспомнила рассказ Харальда об одном из его набегов на Данию.
   Корабли Харальда, груженные богатой добычей, уходили от преследования, но Свейн нагнал их, силы его превосходили силы Харальда. Тогда Харальд велел бросить за борт всех пленных датчан. И Свейн пожертвовал верной победой, чтобы спасти соплеменников.
   Узнав об угрозе, Олав стиснул зубы, Эллисив даже вздрогнула — так он был похож на отца.
   — Свейн небось надеется завоевать Норвегию между заутреней и вечерней. Мол, корабли у нас плохие, воинов маловато, а конунги Норвегии — жалкие молокососы. Но я докажу ему, что он ошибается.
   Эллисив осталась в торговом посаде Осло с Ингигерд и частью дружины, а Олав отправился в Нидарос, чтобы договориться с Магнусом.
   Остался с Эллисив и Петр.
   В свое время она спрашивала его, не хочет ли он вернуться в Киев в свой монастырь.
   Он только покачал головой.
   — Я останусь с вами, — сказал он. — Думаю, я вам еще пригожусь, королева Елизавета.
   Эллисив гадала, что успел заметить и понять этот священник с зорким взглядом.
   Олав вернулся не скоро, осень давно сменилась зимой.
   Эллисив радовалась этой спокойной зиме в Осло.
   Торговый посад Харальда лежал на высоком мысу. На склоне между усадьбой конунга и фьордом стояла построенная Харальдом церковь святой Марии.
   Церковь была деревянная, деревянные столбы поддерживали крышу. Дома посадских жителей расположились к северу от усадьбы конунга.
   Эллисив часто гуляла по посаду, держа за руку Ингигерд, в сопровождении своих служанок. Случалось, она останавливалась и беседовала со встречными. Скоро люди стали обращаться к ней за советом в спорном деле или за помощью, пока отсутствовал конунг.
   В остальное время она сидела дома и шила, думая о своем.
   В эту зиму Эллисив уже могла без боли вспоминать о Харальде.
   Ей было легко от мысли, что он покоится в освященной земле, в церкви, которую сам построил во имя своей покровительницы Пресвятой Девы Марии.
   К тому же Олав отправил епископа Бьярнварда в Рим — помолиться за душу Харальда.
   Но больше всего для нее значила остановка на Сэле, которую они сделали по пути из Трондхейма на юг; это было вскоре после погребения Харальда.
   Странно было снова оказаться на Сэле. Дома, некогда принадлежавшие Эллисив, стояли пустые. Людей, которых она любила, уже не было.
   Но трое монахов еще доживали здесь свои дни, у них теперь был новый послушник — норвежец: брат Пласид умер.
   Эллисив попросила брата Бэду побеседовать с нею наедине. И они поднялись в церковь Суннивы.
   Там она рассказала монаху о Харальде.
   О том, что любила его без памяти и до сих пор не может заставить себя раскаяться в этом, даже если тот, кого она любила, был Люцифером.
   Она понимает, сказала она, что вина за сотворенное Харальдом зло лежит и на ней. Ей всегда казалось, будто она вместе с ним то взмывает в горные выси, то — падает в бездну. Всю жизнь она искупала это — страхом, что Харальд обречен на вечные муки, ежедневными молитвами за спасение его души и за души тех, кого он погубил.
   И она рассказала о Транде.
   — Видно, я заблуждался, думая, что хорошо тебя знаю, — признался брат Бэда.
   — Нет. Ты был прав. И мне следовало остаться на Сэле. Здесь я обрела покой. Здесь был мой настоящий дом.
   — Как же ты могла остаться на Сэле, если твой супруг приехал, чтобы забрать тебя?
   Эти простые слова сняли камень с ее души.
   — А я-то думала, что совершила грех, последовав за ним, — сказала она. — И наша дочь…— Эллисив умолкла.
   — Ее, кажется, зовут Ингигерд? — вспомнил брат Бэда.
   — Да.
   — И что же она?
   — Мне бы так хотелось, чтобы она была мальчиком. Бог наказал меня, не дав мне сына.
   — Она здорова? Красива?
   — Да.
   — По-твоему, здоровая и красивая дочь — это наказание Божье?
   — Харальд хотел сына. Вообще-то, мне только сейчас пришло в голову, что, может, Бог наказал меня, не дав мне сына. Хотя смутно я, наверно, чувствовался это всегда.
   Брат Бэда молчал.
   Эллисив заговорила снова:
   — Когда я уехала отсюда с Харальдом, я по простоте своей надеялась направить его душу к Богу. А получилось наоборот, я сама разделила с ним грех — его бунт против Господа.
   — И ты до сих пор бунтуешь?
   — Да, как только подумаю, что Харальд, может быть, сейчас в аду.
   Брат Бэда долго молчал.
   — Что могла бы ты сказать в его защиту перед престолом Всевышнего? — спросил он наконец.
   — Я бы сказала, что есть одна душа, которая любит Харальда и молится за него. Что он был добр к Марии и ко мне в первые и последние годы, которые мы жили вместе. И еще сказала бы, что верю в безграничное милосердие Божье, которое способно даже Люцифера вознести из преисподней на небеса.
   — Будем все молиться за Харальда, — тихо произнес брат Бэда.
   — Чем мне искупить мою вину? — спросила Эллисив, помолчав.
   — Благодари Бога за свою дочь, благодари каждый день! Терпеливо сноси испытания, посылаемые тебе. И помни, что они даются нам для постижения путей Господних.
   Олав вернулся только в середине зимы.
   Он рассказал, что на помощь Магнуса в борьбе против конунга Свейна рассчитывать не приходится. Правда, Магнус пообещал присоединиться к брату со своим ополчением.
   Но оказалось, что корабли ополчения требуют починки, а воинов надо собирать по всем фюлькам, которые подвластны Магнусу. Олав разъезжал по северным и западным фюлькам и призывал людей сделать выбор: либо у них останется их конунг, либо им придется подчиниться датчанам. Он напомнил им, как жилось норвежцам во времена датского конунга Свейна сына Альвивы, когда бонды платили непосильную дань, а свидетельство одного датчанина перевешивало свидетельства десяти норвежцев.
   Он беседовал и со знатными людьми, и с простыми, а больше всего с бондами. Тогда-то люди и прозвали его Олавом Бондом.
   Он вернулся домой, и в душе Эллисив поднялось смятение. Ей казалось, что день ото дня им все труднее сдерживать себя.
   Олав превратил их жизнь в муку — как они могли думать, что сумеют подавлять свои чувства месяц за месяцем!
   Одно было спасение — Олав часто уезжал. Вся весна и начало лета ушли у него на то, чтобы подготовить корабли к предстоящим сражениям.
 
 

 
   Корабли должны были собраться к середине лета.
   Однако Магнус и его люди задерживались. Олав уже подумывал, не отправиться ли ему на север за братом, когда наконец показались корабли Магнуса.
   Олав со своими кораблями стоял в Вике. Магнусу было совсем худо. С ним приехала Тора, чтобы заботиться о нем.
   — Мне кажется, Магнус постепенно теряет разум, — сказал Олав, вернувшись с корабля брата. — Ему даже пришлось уступить управление кораблем другому, — Что с ним такое? — спросила Эллисив.
   — Люди говорят, что у него в утробе сидит червь, — ответил Олав. — Он поедает Магнуса изнутри, от этой напасти нет никакого снадобья.
   — Ему правда становится все хуже?
   — Мать говорит, что иногда ему бывает полегче. Но сейчас он совсем плох.
   Как ни странно, но Олаву так скоро после поражения в Англии удалось все-таки собрать могучее ополчение, корабли у него были большие и хорошо оснащенные. Хотя, конечно, до кораблей Харальда, отправившихся в Англию, им было далеко.
   Эллисив удивилась тому, как хорошо вооружены люди, и Олав объяснил ей, что по всей стране плавили железную руду и наковальни не остывали ни на минуту.
   В шлеме, кольчуге и в полном боевом снаряжении он показался ей чужим. Их корабли шли вдоль побережья на юг.
   Олав не сомневался, что Эллисив должна плыть с ним.
   Скули сын Тости тоже был на корабле. Он вместе с ними покинул Оркнейские острова и теперь постоянно сопровождал Олава. Ехал с ними и священник Петр. А Ингигерд и Ауд Олав отправил в Вик к одному лендрманну.
   — Надеюсь, до сражения дело не дойдет, — сказал он. — Попробую заключить со Свейном мир, может, он согласится.
   У берегов Халланда они встретили корабли Свейна. Их было видимо-невидимо.
   Дул юго-западный ветер, и противники быстро приближались друг к другу. Эллисив наблюдала за кораблями, пока они не сошлись настолько, что уже можно было стрелять из луков. Люди спустили паруса. И Эллисив скрылась под палубой вместе со Скули, который сердито ворчал, потому что Олав не позволил ему участвовать в битве.
   Петр наотрез отказался уйти в укрытие.
   — Может быть, кому-нибудь из умирающих понадобится моя помощь, — сказал он.
   — Пока до этого дойдет, мы лишимся своего священника, — сказала Эллисив.
   Петр пожал плечами.
   — На все воля Господня…
   Эллисив слышала над собой лязг оружия, но это длилось недолго. Слышала крики. Но топот над ее головой заглушал все слова.
   Вскоре к ней спустился один из воинов и сказал, что она может выйти, если хочет.
   — Кто победил? — опросила Эллисив, поднявшись на палубу.
   — Еще не знаю. — Олав отер с меча кровь и убрал его в ножны. — После такой схватки еще никто не может назвать себя победителем. Надеюсь только, Свейн понял, что завоевать Норвегию труднее, чем он думал. Его корабль подходил прямо к моему. Мне удалось заговорить с ним, и, когда я предложил ему мир, он не сказал «нет».
   Раненых было немного. Петр с помощником перевязывали их на носу, несколько раненых сидели, прислонившись к мачте.
   Корабль Свейна стоял неподалеку, но расстояние между ними было больше полета стрелы.
   — Я послал к Свейну своих людей, — продолжал Олав. — Он обещал им безопасность. Я просил сказать от моего имени, что готов принять те же условия мира, какие были между ним и моим отцом.
   — Высоко метишь, — заметила Эллисив. — Когда твой отец заключил этот мир, он был сильнее Свейна.
   Олав улыбнулся.
   — Лучше сразу метить высоко. А что это даст, посмотрим.
   Свейн принял предложение Олава.
   Было решено, что оба конунга и их ближайшие люди сойдут на берег в Конунгахелле, стоящей в устье реки Гаут-Эльв. И там обсудят все условия мира.
   Магнус не мог принять участия в переговорах. Олав отправил его вместе с Торой к Свейнки сыну Стейнара, могущественному лендрманну, который жил поблизости. Свейнки обещал, что его люди позаботятся о них наилучшим образом.
   Олав сказал, что, если переговоры закончатся ничем и битва возобновится, лучше, чтобы мать с Магнусом были в безопасности. Скули он разрешил остаться на корабле.
   Но Эллисив он взял с собой. В Конунгахелле была усадьба конунга, и Эллисив предстояло позаботиться о том, чтобы угощение во время переговоров подавалось как подобает.
   Эллисив встретилась со Свейном сыном Ульва на дворе усадьбы, когда конунг со своими людьми направлялся в гридницу.
   — Вот не думал, что мы с тобой опять свидимся, — сказал он и напомнил ей о том времени, когда они жили в Швеции.
   — Часто случается то, чего не ждешь, — улыбнулась Эллисив, Пока конунги вели переговоры, Эллисив в поварне приглядывала за служанками, готовившими угощение, и следила, чтобы в гридницу относили достаточно еды и питья. Но переговоры затянулись. И Эллисив, убедившись, что ее глаз больше не требуется, ушла в небольшой дом, стоявший тут же в усадьбе, здесь было покойно, и она взялась за шитье.
   Там и нашел ее Олав. Было уже темно, у нее горел светильник.
   — На чем вы порешили? — спросила Эллисив.
   — Свейн согласился на мои условия. Но у него были и свои требования. Он считает, что мир между Данией и Норвегией надо скрепить браком между родами конунгов.
   У него есть дочь, ее зовут Ингирид, он хочет отдать ее мне в жены. А взамен хочет получить тебя.
   — Меня? — Эллисив отложила шитье.
   — Что же тут удивительного? Разве есть еще столь же красивая женщина? Свейн чуть шею себе не свернул, когда смотрел тебе вслед. Кроме того, ты сестра русских князей и тетка франкского короля. Да и приданое он, по-моему, рассчитывает получить за тобой изрядное.
   — Но я думала, что Свейн женат, ведь он с кем-то живет.
   — Это наложницы, на них он никогда не женится. Я сказал ему, что, хотя выдать тебя замуж — мое право, все равно я ничего не могу ответить ему, пока не поговорю с тобой.
   Он ждет ответа утром. И если ты ответишь согласием, думаю, этот старый кобель очень скоро найдет священника, который благословит ваш брак.
   Эллисив сидела молча. Была глубокая тишина, в усадьбе все уже улеглись.
   — Я постараюсь найти выход, — сказал Олав.
   Эллисив по-прежнему молчала.
   — Я думаю, Олав, что лучше все равно ничего не придумать, — сказала она наконец. — Мы не можем и дальше жить так. Ты должен жениться ради продолжения рода. Ингирид дочь Свейна не хуже любой другой женщины.
   Да и ради твоей матери мне тоже лучше уехать отсюда. Очень скоро она потеряет Магнуса. И тогда она будет нуждаться в тебе.
   А со Свейном мы поладим, ведь мы давно знаем друг друга. До его наложниц мне нет дела.
   — Как бы мне хотелось, чтобы в твоих словах было меньше правды, — вздохнул Олав.
   Потом она не могла даже вспомнить, как все случилось.
   Помнила только, что они вдруг оказались на скамье и любили друг друга и все остальное перестало существовать.
   Олав был неутомим.
   Эллисив хотелось, чтобы эта ночь длилась вечно.
   Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, только о настоящем — о своей любви.
   Лишь на рассвете, когда начала просыпаться усадьба, они встали и оделись.
   Олав сел на скамью рядом с Эллисив, нежно обнял ее и поцеловал в тубы.
   — Если это грех, то я счастлив, что я грешник, — сказал он.
   — Это должно было случиться. Неизбежно.
   Олав кивнул.
   — Теперь пусть Свейн сын Ульва берет тебя. А я женюсь на Ингирид.
   — А если я понесла в эту ночь? — Эллисив вдруг поразила эта мысль.
   Он улыбнулся.
   — Значит, я подарю Свейну сына. Свейн и сам нередко обладал чужими женщинами. Не грех воздать ему по заслугам.
   Эллисив невольно улыбнулась в ответ. И подумала, что сказать так мог только сын Харальда.
 
 

 
   Конунги Олав и Свейн встретились, чтобы обсудить условия каждого брака, Эллисив тоже пригласили.
   Свейн расплылся в улыбке, когда Олав от имени Эллисив ответил согласием на его предложение. Потом речь пошла о приданом, о подарках для обеих невест и прочих условиях.
   С приданым Эллисив все было просто — у нее сохранилась большая часть приданого, полученного ею еще от отца. Но это означало, что Свейну придется дать за дочерью гораздо больше, чем он рассчитывал. Кроме того, каждая невеста должна была получить богатые дары.
   Потом решали кто, где и как будет жить.
   Конунги сошлись на том, что Ингигерд должна воспитываться в Дании у Эллисив. Олав обещал как можно скорее отправить ее на юг вместе с Ауд. Но право выдать сестру замуж, когда придет время, оставалось за ним. Эллисив разрешалось также взять в Данию своего священника из Гардарики, Петр должен был поехать вместе с ней.
   — А я отошлю всех своих наложниц! — пообещал Свейн.
   Тогда Эллисив в первый раз вмешалась в их разговор.
   — Не обещай больше того, что сможешь выполнить, — сказала она.
   Наконец Эллисив напомнила, что ее дед по отцу и мать Свейна приходились друг другу сводными братом и сестрой, и спросила, не считаются ли они со Свейном близкими родичами по церковным законам.
   Свейн покачал головой.
   — Архиепископ Адальберт теперь мой друг, и он согласится на все, если я заплачу ему за это. Видит Бог, раньше это было не так.
   В тот же день помолвку Эллисив и Свейна скрепили, ударив по рукам. На другое утро Свейн должен был привезти на берег священника, чтобы тот благословил их союз.
   Он сказал, что у них нет причин медлить.
   — Конечно, — согласилась с ним Эллисив, вспомнив при этом слова Олава о старом кобеле, который вмиг все уладит. Только Олав был не совсем справедлив: Свейн оказался даже на несколько лет моложе, чем был бы сейчас Харальд.
   В этот последний день, накануне венчания со Свейном, Эллисив думала о Харальде, о Сэле, о своей жизни на Борге.
   И об Ингигерд. После разговора с братом Бэдой Эллисив словно прорвало. Она каждый день благодарила Господа за Ингигерд, как он ей велел, и делала это с истинной радостью. Ей даже подумать было страшно, что дочь могли бы не отпустить с нею в Данию.
   Но больше всего она думала об Олаве и о той ночи. Бремя их общей тайны они оба будут нести до конца жизни. То прекрасное, что они пережили, и грех, в котором оба повинны, — все оставит свой след в их душах. Они никогда никому не доверят этого, даже самому близкому человеку, разве что, быть может, священнику. И наверное, это сделает их более одинокими, чем они могли бы быть.
   Что такое грех? Эллисив чувствовала себя библейской блудницей — каждый мог бросить в нее камень, узнав, что она согрешила с сыном своего мужа. И все-таки она почему-то верила, что сам Господь не стал бы ее судить слишком строго, а отпустил бы с миром, велев впредь не грешить.
   В этот день Эллисив мало разговаривала с Олавом. Она не чувствовала в этом потребности, да и он, видно, тоже.
   Только раз им случилось ненадолго остаться наедине, и он обнял ее.
   — Ты думаешь о Харальде? — Он улыбнулся, и она по его лицу поняла, что ответ ему известен.
   — Когда ты со мной — нет, — сказала она.
   Эллисив разыскала священника Петра.
   Она считала, что все-таки нужно и у него спросить, хочет ли он ехать с нею в Данию.
   — Как не хотеть, — сказал он. — Ведь в Дании я вам тоже могу понадобиться, королева Елизавета.
   Он долго не спускал с нее глаз. Теперь она уже не сомневалась: священник Петр догадывается обо всем.
   Когда-нибудь она исповедуется ему.
   Но только не сейчас.
   Эллисив присматривалась к Свейну, и он ей нравился — он нравился ей еще и в Швеции больше двадцати лет назад. Свейн был добродушный, хотя мог и вспылить, и Эллисив надеялась, что у его жены будет сносная жизнь.
   Лишь когда священник благословил их брак и Эллисив принимала поздравления датчан, она вдруг поняла со всей ясностью, что стала королевой Дании.
   До сих пор Свейн был для нее просто-напросто Свейном сыном Ульва, а не конунгом соседней державы.
   Брачное ложе для Эллисив и Свейна было приготовлено в отдельном доме.
   Свейн принес туда кувшин вина и кубки.
   Он сказал, что им следует побеседовать и получше узнать друг друга.
   Это еще больше расположило к нему Эллисив.
   Они пили вино и беседовали, лежа в постели — в покоях не было даже скамьи, чтобы сесть.
   Свейн рассказывал о своих походах в чужие земли, о былых временах, о битвах с Харальдом.
   — Мне редко выпадала удача, — сказал он.
   — Но все-таки власть в Дании досталась тебе, — заметила Эллисив.
   — Теперь мне этого мало, у меня другие помыслы. — Свейн вдруг загорелся. — Я собираю корабли. Такого ополчения не было у датчан со времен Кнута Могучего.
   — Зачем тебе это? — спросила она.
   — Думаю завоевать еще одну страну! Скажи, Эллисив, тебе хочется стать королевой Англии?