Когда пришла весна и мы собрались двинуться в путь, я снова была беременна. Но это было еще незаметно, и я скрыла свою беременность ото всех, даже от Харальда.
Я не хотела, чтобы он из-за меня снова отложил свое возвращение в Норвегию.
Мне было тяжело расставаться с родителями, с братьями и сестрами, я не надеялась снова увидеть их. И когда наши суда вышли на стрежень Днепра и Киев остался позади, я поняла, что навсегда простилась с городом моего детства.
Я плохо представляла себе, что меня ждет.
Конечно, Харальд рассказывал мне о Норвегии, о ее горах, водопадах и море. Но я не могла представить себе горы, ведь ни гор, ни водопадов я никогда не видела. И только от Харальда я знала про море, про страшные морские бури.
Я всегда жила в городе, который окружали бескрайние равнины, плодородные земли, бесконечные леса.
И все же предстоящий путь меня радовал. Я знала: мой дом там, где Харальд, — золотой свет еще осенял нас обоих.
Мы плыли на двух кораблях, нас сопровождало сто человек — Харальд взял из Киева свою дружину. Корабли были построены по его указаниям.
Он называл их малыми, теперь-то я знаю, что он был прав. Но по сравнению с теми кораблями, что я привыкла видеть с детства, они казались большими.
Харальд объяснил, что на более крупных кораблях от Киева до Новгорода добраться невозможно, потому что часть пути их приходится перетаскивать по суше.
Со мною плыли женщины из нашей челяди, некоторые должны были нянчить Марию. Больше всех я любила Предславу.
Кроме того, с нами поехал епископ Авраамий и два священника, Стефан и Петр. Отец отправил со мной также одного из своих лендрманнов, Свейна. Они с Харальдом договорились, что в Норвегии Свейн займет такое же высокое положение, как и на Руси.
Вверх по Днепру мы поднимались на веслах мимо бесконечных лесов, изредка на нашем пути встречалось какое-нибудь селение. Когда Днепр повернул на восток, мы продолжали плыть на север по его правому притоку. Потом небольшое расстояние протащили корабли на катках и спустили их в другую реку, текущую на север. По ней мы доплыли до Двины — это большая река, она течет на запад. Из Двины мы свернули в ее приток — Торопу — и снова поплыли на север. Так мы добрались до самого длинного волока.
Это был уже наезженный путь. Здесь мы нашли и катки, и людей, готовых нам помочь.
Переход был долгий, а я не привыкла к долгой ходьбе — Харальду же это было невдомек. Правда, мы шли медленно, потому что должны были идти за кораблями. Но я выбилась из сил, у меня все болело, особенно спина.
Наконец Харальд заметил, что со мною неладно.
— Осталось уже немного, — сказал он.
Но тут мне так ударило в спину, что я невольно согнулась.
— Хочешь, я подниму тебя на корабль? — спросил Харальд.
— Жаль, что я оказалась такой слабосильной, — посетовала я и тут же почувствовала, что вдруг стала мокрая.
— Постой! У меня пошла кровь.
— С чего это? Разве время приспело?
— Пресвятая Теотокос, помоги мне!
— Да что с тобой такое? — Голос у Харальда был сердитый.
— Я беременна. Кажется… Кажется, у меня начались до срока роды.
Я села, заливаясь кровью, больше у меня сомнений не было. Харальд опустился на колени рядом со мной.
— Вот глупая! Почему ты ничего мне не сказала?
— Я не хотела, чтобы ты снова откладывал из-за меня возвращение в Норвегию.
Нас окружили люди. Харальд встал и крикнул, чтобы впереди идущие остановились, позвал женщин и священников.
Я лежала вся в крови, надо мною читали молитвы священники, Предслава бормотала то христианские молитвы, то языческие заклинания.
Наконец ребенок появился на свет — крохотный, окровавленный комочек плоти.
Это был мальчик. Харальд велел епископу окрестить его, пока в нем еще теплилась жизнь. Он дал ему имя Олав.
Я видела его — маленький, с большой головой, но уже совсем человек — лицо, пальчики на руках и ногах…
Его обмыли и запеленали, чтобы взять с собой в Новгород и похоронить там в освященной земле.
Я лежала в полузабытьи. Все происходило как будто далеко-далеко — женщины вымыли и переодели меня, потом меня подняли, понесли. Харальд говорил после, что не хотел, чтобы меня устроили на корабле, который сильно трясло на катках.
Я дремала, покачиваясь на сделанных для меня носилках.
Очнулась я уже на новой реке, корабли были спущены на воду. Меня как раз перенесли на борт, совсем близко было лицо Харальда.
Он заметил, что я открыла глаза. Никогда, ни до, ни после, я не видела в его лице столько нежности. Он улыбался мне, как улыбается только мать. Молча он погладил меня по щеке.
Люди поставили на корабле палатку, устроили мне удобное ложе.
Предслава не отлучалась от меня, даже когда приходил Харальд.
Он не обращал на нее внимания.
— Елизавета, — сказал он, садясь рядом и обнимая меня. — Я понимаю, что ты поступила так ради меня.
— Мне следовало рассказать тебе о ребенке.
Он кивнул.
— Не нужно было тебе идти пешком. Мы могли бы нести тебя.
От подступающих слез у меня сдавило горло.
— Мне так хотелось родить тебе сына.
Он взъерошил мне волосы, слез он не любил, чувствовал себя беспомощным и сердился.
— Уж я постараюсь, чтобы ты подарила мне десять сыновей, — пообещал он.
Оправилась я не сразу.
Но Харальд и без того собирался задержаться в Новгороде, где княжил в то время мой брат Владимир. Харальд хотел найти себе подходящий корабль.
Он отправился в город Ладогу, что стоит недалеко от озера Нево [28], вы этот город называете Альдейгьюборг. Там он подыскал корабль по своему вкусу и велел кое-что в нем переделать. Только после этого он забрал меня из Новгорода.
Новый корабль был так велик, что на нем поместилась вся дружина, те же корабли, на которых мы приплыли из Киева, Харальд продал.
На носу этого великолепного корабля красовалась позолоченная голова дракона, позолота сияла повсюду.
Но лучше всего было то, что на корме под палубой имелось помещение, где можно было укрыться от непогоды и посторонних взглядов.
Из озера Нево мы вошли в полноводную реку Неву и по ней добрались до моря, русские называют его Варяжским.
— Больше у тебя не было сына? — спросил Олав.
— Нет.
— И все-таки у тебя есть сын. И зовут его Олав.
Их глаза встретились.
— Не спеши так, — предупредила его Эллисив. — Подумай, хочешь ли ты иметь мать, которой место в битве у Станфордского моста? И еще одно, — прибавила она. — В каком-то смысле я там была. Ведь это я вышила стяг Опустошитель Стран, который сопровождал твоего отца — черный ворон на белом поле, — тот самый, что привиделся тебе парящим над полем битвы.
Приближалось Рождество.
Из Англии пришла весть, что в битве с Вильяльмом Незаконнорожденным погиб Харальд сын Гудини. Теперь в Англии правил Вильяльм. Но Эллисив это было уже безразлично.
Свирепствовали бури, и Эллисив почти все время проводила дома за переписыванием книг.
Она привыкла к своей поварне, сжилась с ней. Здесь было уютнее, чем в покоях епископа.
Да и служанки ее здесь тоже освоились — все чаще они норовили остаться при ней.
Пришел Арнор Скальд Ярлов.
Он прослышал, что она рассказывает Олаву историю жизни Харальда. И ему хотелось бы узнать, о чем она говорит. Возможно, тогда он сложит более удачную песнь о конунге, немного смущенно сказал он.
Эллисив ответила, что ее рассказ о Харальде вряд ли можно переложить на язык скальдов.
Он не понял, что она хотела сказать.
— О воинской доблести Харальда сложено довольно песен, — объяснила Эллисив. — Я видела, как он сражается, и видела, как умирают люди. Но то, что я знаю про него лучше других, не имеет отношения к его ратным подвигам.
Арнор приходил еще несколько раз, и они подолгу беседовали друг с другом.
Он рассказал ей о том, как Торфинн ярл боролся с Рёгнвальдом, сыном своего брата Бруси ярла, за владение Оркнейскими островами. Рёгнвальд был другом конунга Магнуса сына Олава.
От Арнора она узнала о жизни Кальва сына Арни в изгнании на Оркнейских островах. Кальв был приемным отцом Транда священника.
— Кальву всегда не везло, хотя он надежный друг и честен, как никто другой, — сказал Арнор. — Магнус посчитал его своим врагом, потому что Кальв пошел против его отца, и Кальву пришлось покинуть Норвегию. Конечно, он мог бы поладить с Магнусом и вернуть свои норвежские владения, если бы предал Торфинна ярла в ожесточенной битве между ярлами и перешел на сторону Рёгнвальда.
— Но Кальв этого не сделал?
— Нет. Торфинн ярл наверняка проиграл бы эту битву, лишись он поддержки Кальва. Торфинн — свояк Кальву, он был женат на его племяннице. Однако важнее другое — Торфинн оказывал Кальву гостеприимство, когда все другие отказали ему в этом.
Я знаю, Харальд считал, что Кальв предаст его, и это подозрение стоило Кальву жизни. Но я убежден: Харальд заблуждался.
— Раз ты помнишь Кальва, ты, наверное, помнишь, что вместе с ним в изгнании был и Транд священник.
— Да, в молодости Транд был отважным воином, из него мог выйти хороший хёвдинг. Но с ним что-то случилось. Он отправился на остров Иколмкилль, где жили монахи. И после этого стал священником… Я-то всегда считал, что кольчуга ему больше к лицу, чем сутана, — добавил он.
Транд священник тоже наведался к Эллисив.
Посмотрев, как идет у нее работа, он с похвалой отозвался о ней. Но все-таки спросил:
— Как у тебя с Блаженным Августином? Ты поладила с ним?
Он перестал обращаться к ней на «вы», это произошло как-то само собой.
— Мне нравится, как он пишет: понятно и хорошо. В первой книге он говорит о любви к Богу и к ближнему.
Из второй книги я успела переписать совсем немного. Но я все время думаю об этих семи ступенях, по которым человек поднимается, приближаясь к божественной мудрости. Августин говорит, что первая ступень — это страх перед Господом, потом он называет смирение, дальше идут знание и сила веры. И только на пятом месте любовь. Это не вяжется с тем, какое большое значение он придает любви в своей первой книге.
А вообще-то и не вижу противоречий между его учением и той верой, которую мне дали в Гардарики.
— Можно подумать, что ты собиралась стать священником, — заметил Транд.
— Нет, конечно. Просто у меня были хорошие наставники. Иларион рассказывал мне о милосердии Иисуса, учил меня греческой грамоте, он отличался таким смирением и ученостью, что отец поставил его митрополитом на Руси. А Феодосий — если я когда-нибудь и видела святого, так это Феодосий. Он признавал только любовь к Господу и любовь к ближнему. Это он проповедовал людям и сам строго следовал этому.
— Главная заповедь, — сказал Транд священник. — И самая трудная.
Эллисив кивнула.
— Ты веришь, что любовь Господа безгранична? — спросила она.
— В Писании говорится, что Бог и есть любовь, — ответил Транд. Нечаянно у нее с языка сорвалось то, о чем она старалась не думать:
— Значит, я могу надеяться, что Харальд не будет осужден на вечные муки? — И горячо добавила: — Лучше я отправлюсь за ним в преисподнюю, чем без него предстану перед Господом.
Транд священник подождал, пока она справится с волнением.
— Господь всемогущ, — сказал он. — Все в Его воле. Но ты, королева Эллисив, не должна любить человека больше, чем любишь Господа.
— Мои чувства сильнее меня, — призналась Эллисив, собственная горячность удивила ее.
Транд священник нахмурился.
— Я привык, что так говорят о ненависти или о мести, — сказал он. — Но не о великой любви.
Олав тоже пришел к ней, но на этот раз повод у него был не тот, что прежде.
Он привел мальчика по имени Скули, это был сын Тости сына Гудини. У мальчика не осталось никого из родичей.
— Я решил оставить его у себя, — сказал Олав.
— Но ведь ты не знаешь, что ждет тебя самого.
— Это верно. Но место для Скули я всегда найду.
Скули был красивый мальчик и, по-видимому, умный. Только глаза у него были грустные.
Приходил и епископ Торольв.
Ему нечего было сказать ей. Но, видно, он испытал облегчение, обнаружив, что в поварне не так скверно, как он предполагал.
И все-таки Эллисив чувствовала себя одинокой, душа ее была за семью замками.
Казалось, она стряхивала с себя оцепенение и оживала, только когда рядом был Олав и она рассказывала ему о своем прошлом.
Минуло Рождество.
Его отпраздновали как положено — отслужили мессы в церкви, ярлы и епископ устроили застолье.
На Рождество Эллисив показали человека, который завоевал расположение Ауд. Эллисив не могла понять, чем он сумел пленить Ауд, ясно только, что не наружностью. Ауд все дни пропадала с Ингигерд на усадьбе ярлов.
Было холодно, несколько раз по утрам землю покрывал иней. Однажды повалил снег, он пролежал всего одну ночь, погода изменилась.
Олав не показывался, и Эллисив тосковала.
Она была уверена, что он придет снова, не случайно он приводил к ней Скули. Возможно, ему просто требовалось время, чтобы свыкнуться с мыслью, что стяг Опустошитель Стран вышивала она.
В эти дни Эллисив стала чаще покидать поварню.
Она могла подолгу стоять и смотреть, как во время прилива солнце играет в водяной пыли и на камнях в проливе сверкает иней. Будто зачарованная, Эллисив смотрела, как туман превращает привычный пейзаж в сказочную страну.
Но мир все равно оставался для нее чужим, она была не в ладу с Господом и его творением.
Олав пришел после праздника Богоявления [29].
— Наконец-то праздничные дни миновали, теперь будет поспокойнее, — сказал он.
— Только не говори мне, что ты не приходил из-за праздников.
Олав засмеялся.
— А часть правды тебя не устраивает?
— Нет.
— Мне нужно было переварить то, что я узнал во время нашей последней встречи о Святославе и о твоей любви к ратным делам. После битвы у Станфордского моста мне легко и подавиться таким куском.
— Я пыталась отговорить Харальда от похода в Англию, — сказала Эллисив. — И все-таки вина за его гибель лежит на мне.
— Что ты имеешь в виду?
Она не ответила.
— Ты завела обыкновение не отвечать на мои вопросы, — заметил Олав. — В прошлый раз не ответила мне, какое зло причинил отец моей матери.
— Со временем ты, возможно, получишь ответ на все вопросы.
— Тогда скорее рассказывай дальше.
И Эллисив начала рассказывать.
Я стояла на палубе и глядела, как последние очертания земли уплывают за горизонт. Наверное, так себя чувствует ребенок, которого мать оставила среди чужих.
Ты, Олав, вряд ли поймешь это чувство. Тебе море знакомо с младенчества. А для меня оно, не имеющее начала и конца, колышущееся под нами, таящее чудищ в своих глубинах, было живым существом.
Однако оно не представлялось мне женщиной, вроде матери-Земли, или мужчиной, наподобие древних идолов.
Море было бесформенным великаном, непонятным, странным и не похожим ни на что.
Вскоре я убедилась, что оно вдобавок ко всему и опасно.
Небо заволокло тучами, ветер окреп, стал порывистым. Высокие волны швыряли наш корабль, хлестал дождь. Жадные волны старались поглотить корабль, роняя на него пену.
Я сразу стала маяться от морской болезни и не сомневалась, что вот-вот умру, — то я молилась, то меня выворачивало.
Харальд только смеялся.
— Все пройдет. Раз ты стала моей женой, тебе придется привыкнуть к морским путешествиям. Со мною было то же самое, когда я в первый раз угодил в бурю, — утешил он меня.
— Отец не мог быть привычен к морю, ведь он жил или на берегу озера Тюрифьорд, или в Гудбрандсдалире [30], — задумчиво заметил Олав. — Даже не знаю, где он освоил морское дело.
— В ранней молодости он ходил летом в морской поход. Видно, поход был неудачный, он редко вспоминал о нем. А то, чего он не успел усвоить в том походе, ему пришлось срочно усваивать в Византии. Без морской науки в поход против морских разбойников не пойдешь.
Эллисив продолжала рассказывать:
— Наконец мы добрались до Швеции. К тому времени моя морская болезнь уже прошла. Правда, в такую сильную бурю я больше не попадала.
Когда мы плыли по проливам к Сигтунам, небо прояснилось. Я думала о матери, которая покинула эти места много лет назад. С тех пор она ни разу не была здесь. Она потеряла не только родину, но и имя — в Киеве ее звали Ириной.
Конунг Энунд Якоб и королева Гуннхильд оказали нам гостеприимство.
Я никогда раньше не видела брата матери. По слухам, он был красив. Но я бы этого не сказала. Мне он показался вялым, неповоротливым, с тяжелыми чертами лица.
Королева Гуннхильд была совсем не такая — быстрые движения, острый язык.
У них гостил датчанин, Свейн сын Ульва.
— Долгие годы Свейн был глазным врагом моего отца, — сказал Олав. — Какой он из себя?
— В то время он был только ярлом. Живой, подвижный, с приятным, хотя и не особенно красивым лицом. Высокий, почти такой же, как Харальд. Слегка прихрамывал, но в тот раз это не бросилось мне в глаза.
Я не могла удержаться от смеха, когда узнала, что после смерти конунга Энунда он женился на королеве Гуннхильд. Они наверняка поглядывали друг на друга уже и тогда, когда мы гостили в Сигтунах. Конунг Энунд был либо неумен, либо самонадеян, если ему не приходило в голову, что королеве Гуннхильд может быть по душе кто-то иной, кроме него.
— Говорят, женщины без ума от Свейна, — заметил Олав. — И он от них тоже. Я наслышался россказней о его наложницах.
— Кое-что слыхала и я. Кажется, вскоре Свейну пришлось расстаться с королевой Гуннхильд — архиепископ решил, что между ними слишком близкое родство.
Тогда, в Сигтунах, Свейн обрушил на Харальда все свое красноречие. Он призывал Харальда объединиться с ним против Магнуса сына Олава, который в ту пору правил и в Норвегии и в Дании, чтобы общими усилиями отнять у него обе эти страны. Харальд стал бы конунгом в Норвегии, а Свейн — в Дании. Он считал, что у него, как у потомка Кнута Могучего, больше прав на Данию, чем у Магнуса.
Харальд об этом и слышать не хотел. Тогда не хотел. Он сказал, что ему надо поговорить сперва с Магнусом, может, тот добровольно поделится с ним властью.
Я считала, что ему негоже объединяться с кем-то против Магнуса. Перед отъездом из Киева мои отец и мать взяли с Харальда слово, что он будет другом и советчиком Магнусу и никогда не станет строить козни против него.
Мы снова поплыли вдоль побережья на юг — Харальд держал путь в Норвегию. Был ясный день, и я вдруг поняла, что мне нравится плыть по морю.
Харальд привел меня на корму и сам взялся за кормило, рядом стоял Халльдор.
— Ты, кажется, освоилась? — спросил у меня Халльдор.
Я ответила ему по-гречески, что могу в этом поклясться.
Харальд рассмеялся.
— Я знал, что в твоих жилах течет ястребиная кровь. Тебе бы только еще летать научиться.
— В висе, которая рассказывает о возвращении отца в Норвегию, говорится, что он вез с собой прекрасный груз, — перебил ее Олав. — Видно, скальд имел в виду тебя?
— Или мое приданое.
— Тебе не нравится, когда я говорю, что ты красивая? — спросил Олав. — Ты и в прошлый раз была недовольна.
— Ты тоже недурен собой, — сказала Эллисив, — но какое это имеет значение?
Олав удивился.
— Я не понимаю, про что ты говоришь?
— Один из тех людей, кого я ставлю выше других, уродлив, — ответила Эллисив, — Это Халльдор сын Снорри. Его лицо обезображено шрамом.
Харальд часто говорил, что Халльдор оставался невозмутимым перед любой опасностью; как бы туго ни приходилось во время битвы, его не покидало спокойствие. «Чего бояться, — говорил Халльдор, — если я уже изувечен?»
— И часто он так острил?
— Нередко. Но он, бывало, и гневался. Он единственный посмел упрекнуть твоего отца в трусости, прямо ему в глаза.
— Разве для этого мог быть повод?
— Нет, конечно, Харальд никогда не был трусом, но Халльдор был тогда в сильном гневе.
Однажды на Сикилее им предстояло взять город. Халльдор с другими воинами пробился к воротам, но горожане яростно сопротивлялись. Халльдор и его люди были без щитов — они хотели обмануть горожан, сделав вид, что безоружны. Им нужно было продержаться в воротах, пока подоспеет Харальд с остальными воинами. Но Харальда не подпускали горожане, осыпая его войско с городской стены камнями и стрелами.
Когда Харальд все-таки пробился к воротам, пал его знаменосец.
— Подними знамя, Халльдор! — крикнул он.
— Пусть заяц несет твое знамя, трус, — крикнул в ответ Халльдор. — Ты еле продвигаешься!
Однако знамя поднял. Как раз в этом сражении, когда он был без щита, ему рассекли лицо. Но вернемся на шведское побережье…
Харальду не было нужды плыть в Норвегию, чтобы встретиться с Магнусом. Магнус со своими кораблями стоял в Эресунне.
Они обменялись гонцами, в конце концов Магнус с семью самыми знатными людьми поднялся на корабль Харальда.
Мы с Магнусом встретились как брат с сестрой после долгой разлуки.
Встреча Харальда с Магнусом была не такой сердечной.
После обязательных приветствий Магнус сказал, что хочет просить Харальда помочь ему в борьбе против Свейна сына Ульва.
Харальд ответил согласием. Но прежде он хотел бы узнать, готов ли Магнус поделиться с ним властью.
— Мы оба потомки Харальда Прекрасноволосого, — сказал он. — И мы оба в тесном родстве с Олавом Святым.
Магнус ответил, что, скорее всего, они придут к согласию, но все-таки прежде он должен обсудить это дело со своими советниками. Их это тоже касается, а он бы не хотел поступать против их воли.
Главным советником Магнуса оказался Эйнар Брюхотряс. Твой отец давно имел на него зуб.
— Почему? — спросил Олав.
— Тогда мне это было невдомек, но позже я узнала, что Эйнар в Киеве высмеял Харальда. Эйнар с Кальвом сыном Арни приехали в Киев за Магнусом, которого собирались провозгласить конунгом Норвегии. Харальд сказал им, что скорее ему пристало быть конунгом, чем этому малолетнему отроку. И Эйнар посмеялся над ним.
Теперь Эйнар сказал, что, если Магнус разделит с Харальдом власть, Харальд должен отдать половину своих сокровищ, награбленных в чужих землях. Магнуса разорили войны со Свейном сыном Ульва, и он нуждался в серебре.
Харальд смерил Эйнара взглядом, потом обвел глазами других советников Магнуса.
На бедняков они не были похожи. У Эйнара на руках красовались золотые обручья, на голове — золоченый шлем, а плащ скрепляла великолепная пряжка. Он был куда наряднее Магнуса.
— С Магнусом я готов поделиться, — сказал Харальд. — Только боюсь, как бы мои сокровища не уплыли из его рук. Я сражался и терпел лишения на чужбине не для того, чтобы обогатить норвежских толстосумов. Плохи дела страны, где у конунга одно золотое обручье, а у его советника — два.
Эйнар вспыхнул от ярости, однако сдержался.
— Ты, Харальд, был далеко отсюда, когда мы отвоевывали землю у Кнютлингов, — сказал он.
— А много ли битв у вас было?
Эйнар прикусил язык и, конечно, рассердился еще больше. Ведь у них не было ни одного сражения.
— Мы отвоевали землю у Кнютлингов, — веско сказал он, — и мы не хотим иметь двух конунгов. Пока жив Магнус, в Норвегии не бывать другому конунгу. Я сделаю все, чтобы ты не получил в Норвегии ни толики власти.
Другие советники Магнуса были согласны с Эйнаром. Они и не могли перечить ему, это означало бы вступить с ним в спор, потому что он уже сказал «мы» от имени всех. Магнус не посмел даже пикнуть.
— Зачем ты так раздразнил этого толстяка? — спросила я после. Тогда-то я и узнала, что это был Эйнар Брюхотряс.
— Сказал то, что думаю, — ответил Харальд. — Разве не позор: Магнус стоит, как встрепанный котенок, а этот жирный кот Эйнар сидит и облизывается. Воистину я вернулся в Норвегию вовремя. Но ты-то — зачем было вешаться на шею этому котенку?
Я в недоумении уставилась на Харальда.
— Мы с Магнусом вместе росли, — сказала я, — Он мой брат.
— Вот как? — Харальд поднял бровь выше, чем обычно, но промолчал.
— Как ты решил поступить? — спросила я.
— Заключить союз со Свейном сыном Ульва, — ответил он.
— Против Магнуса? Ты же обещал быть его другом!
Он искоса посмотрел на меня.
— Это хорошо, что у Магнуса есть защитник.
Теперь промолчала я.
— Лучшая услуга, которую можно сейчас оказать Магнусу, — это избавить его от советников. Пока они окончательно не задушили его.
Мы вернулись в Швецию, и Харальд заключил со Свейном союз.
На зиму мы остались в Сигтунах, и Харальд построил там несколько кораблей.
Весна пришла рано. Энунд предоставил Харальду и Свейну свою дружину. Кроме того, они взяли с собой всех шведов, желавших к ним присоединиться. Скоро у них собралось большое войско.
Харальд был сам не свой от нетерпения.
— Наконец-то ты увидишь настоящее сражение, Елизавета. Ты ведь столько говорила о ратных подвигах.
Так и было. Я увидела битвы, пожары, убийства и насилия.
Мы опустошили Сьяланд и Фьон. Много датчан полегло, их жены были взяты в плен — женщин собирались продать в рабство, если не удастся получить за них выкуп. Те, кто уцелел, бежали в леса.