Было еще довольно темно, и всякий раз, когда кто-нибудь выходил из хижины, он должен был брать один из двух фонарей, отчего хижина погружалась в полумрак. Мы все время слышали грохот сжатия, и напряжение, охватившее нас, с каждой минутой усиливалось. Наконец мы побросали все, что нужно было взять с собой, в четыре кучи и принялись отбирать поклажу для каждой нарты. Частично они были уже нагружены несколько дней назад; теперь мы отобрали необходимый корм для собак, пищевые рационы для себя и все личные вещи. Оставалось только переправить собак на нашу часть расколовшейся льдины. Каждый из нас пошел за своей упряжкой, а для этого нужно было перепрыгивать с одной льдины на другую, связать собак вместе и переправить их через разводье. Вернуться той же дорогой, по которой мы добрались до собак, оказалось невозможно, так как льдины непрерывно двигались. Некоторые из них были настолько малы, что качались и опрокидывались, когда мы на них прыгали.
Один из обычных методов переправы через разводья состоит в том, что для переправы грузов пользуются маленькими плоскими льдинами как плотом. Вы ставите нарты на ледяной плот и, стоя на нем, перебрасываете на противоположную сторону разводья конец веревки, ухватившись за который другой человек подтягивает вас. Таким способом нам удалось переправить собак.
В это утро перед самым завтраком мы подняли флаг. Это был великолепный, новехонький семифутовый флаг, который гордо развевался по ветру. Дым, поднимавшийся из трубы, устремлялся мимо него ввысь. Я испытывал глубокое волнение, когда в последний раз бросил взгляд на хижину: тонущий корабль на безобразном фоне зияющих трещин и клубящейся паром воды. Одна из трещин надвигалась прямо на хижину – она вряд ли уцелеет и наверняка будет раздавлена сжатием или поглощена каким-нибудь другим разводьем. Расставание с хижиной сильно огорчало меня. Когда мы отошли на четверть мили, дом, служивший нам пристанищем всю зиму, исчез во мраке.
Утренние сумерки едва начинались. Луны не было. Только Венера помогала нам ориентироваться. Пять миль в первый день нашего бегства на север мы шли по ровному льду.
Аллан был уже в хорошей форме. Во всем, что не требовало нагрузки на спину, он был, вероятно, самым приспособленным из нас. Каждый день он делал от сорока до сорока пяти приседаний и выполнял другие физические упражнения, пока не проступал пот, причем происходило это обычно на открытом воздухе. Он, Кен и Фриц так долго занимались бегом на месте, что даже я начинал чувствовать себя усталым (лично я почти никогда не делаю гимнастических упражнений).
За лето мы достигли широты, на которой находилась станция «Т-3», затем перегнали ее, и к концу зимы станция была примерно в 120 милях к юго-востоку от нас. С нашей точки зрения, переброска Аллана туда была бы напрасной тратой времени. Во всяком случае если бы нам удалось благополучно доставить его на «Т-3», пройдя 120 миль по очень неровному льду в самое неблагоприятное время года, то с таким же успехом мы могли бы пройти 120 миль к северу, откуда его вывезли бы на самолете (конечно, в том случае, если самолетам «Цесна», вылетавшим из Барроу и пролетавшим над «Т-3», удалось бы опуститься около нас). Впрочем, нельзя было ожидать, что они смогут это сделать до появления солнца; полет через Северный Ледовитый океан на одномоторном самолете был слишком рискован. Следовательно, к тому времени, когда самолету удастся добраться до нас, мы, вероятно, будем находиться севернее 88-й параллели.
Когда мы покидали зимний лагерь, то были в 322 английских милях от полюса. Вскоре мы очутились на очень активном льду, и пришлось сделать не один крюк, чтобы обойти новые трещины и разводья. На второй день пути мы оказались среди полей сжатия; «сумерки» длились всего часа четыре, и мы продвинулись немного. Температура была минус 40° С.
Первая серьезная неприятность произошла на третий день: мы обнаружили, что нарты Аллана дали трещину во всю длину полоза. В тот вечер мы разбили лагерь и занялись починками, что отняло у нас много времени, так как температура была около минус 43° С. Нам пришлось на скорую руку устроить укрытие, чтобы защититься от ветра, и зажечь два фонаря, так как было очень темно. На следующий день треснули нарты Фрица, затем мои, и за неделю уже все нарты имели большие трещины вдоль всей длины полозьев.
Появление трещин объяснялось не тем, что дерево было плохо выдержано, а очень тяжелой дорогой и низкой температурой, под влиянием которой дерево становилось хрупким. Нарты, проделавшие путь от мыса Барроу, к тому времени, когда мы разбили летний лагерь, уже основательно износились. Не было никакой уверенности, что они выдержат остальную часть пути. У нас было четверо новых запасных нарт, сброшенных вместе с хижиной в начале зимнего дрейфа. Они имели несколько иную конструкцию – гораздо более широкие полозья, достигавшие почти трех дюймов. Мы быстро починили эти нарты – просверлили дыры в полозьях, наложили металлические пластинки, скрепляя их болтами, и обмотали сыромятными ремнями, которые стянули края трещин. Так были отремонтированы все четверо нарт, и, к нашему удивлению, они выдержали путешествие до конца.
Мы находились в районе, где подвижки, вызванные сжатием льда, достигали фантастической силы. Разводье открывалось и вновь смыкалось, образуя нагромождение торосов; затем льдина раскалывалась в противоположном направлении и опять соединялась, создавая новый ледниковый вал под прямым углом к первому. Это продолжалось всю зиму, и к концу ее вокруг нас был сплошной хаос льда. Самые большие глыбы достигали в высоту тринадцати футов, нагромождения льда напоминали огромное поле валунов.
Таковы были трудности, вставшие перед нами в первые несколько дней. В среднем мы проходили около двух миль в день и при подобном темпе не имели никаких шансов куда-нибудь добраться. Спустя неделю меня начали беспокоить темпы нашего продвижения. Однако вскоре условия улучшились, и мы стали двигаться быстрее, ориентируясь по Венере, единственному видимому небесному телу. Ни солнце, ни луна еще не взошли, но 9 марта облака отразили солнечный свет. Температура тогда была самая низкая за все время путешествия – около 48° С. В пути мы находились ежедневно часов восемь; каждый день, изнемогая от усталости, мы проводили на открытом воздухе при температуре минус 45° С примерно десять часов.
Я прекрасно помню некоторые из этих дней. Оглядываясь на двигавшиеся позади нарты, я видел только облако пара, которым они были окутаны. При поворотах моему взгляду открывался вид сбоку, и я наблюдал лишь длинную полосу пара, волочившуюся за тяжело дышавшими, тянувшими изо всех сил собаками. Когда нарты останавливались, облачко пара рассеивалось, но на ходу, окутанные паром, они являли взору потрясающее зрелище, напоминая паровоз, оставляющий за собой большой султан белого дыма. Если нарты шли зигзагами через проходы в нагромождениях льда или через трещины, они оставляли за собой зигзагообразную полосу пара. При полном безветрии она висела неподвижно долго, чуть ли не четверть часа или даже больше. Если нарты двигались прямо на меня и дул встречный ветер, то выделялась резко очерченная тень человека и собачьей упряжки на одной стороне, а на другой – тянулся огромный шлейф белого пара, выдыхаемого ими и уносимого вдаль. Запомнилось и появление солнца. Сначала оно поднималось низко над горизонтом, рефракция делила его на несколько сегментов, напоминающих раздельные дольки апельсина. В поднимавшихся над горизонтом лучах пар, окутывавший собак, окрашивался в чудесный розовый цвет.
Дорога была очень тяжелой, так что к концу дня мы ощущали волчий аппетит. По-моему, нам необходимо было от 6000 до 6500 калорий. При нашем прекрасно продуманном рационе мы получали 5200, но этого не хватало; таким образом, голод все усиливался, и к вечеру температура тела падала. Утром мы одевались довольно легко: шерстяная фуфайка и шерстяная рубаха, легкий шерстяной свитер и парка из волчьей шкуры. Утром можно было выполнять работу голыми руками даже при температуре минус 45° С, но к концу дня, после того как мы тяжело трудились на морозе около десяти часов, нас буквально знобило. Труднее всего было устраивать «ледяную нору»: две дыры во льду, которые внизу соединялись туннелем; сквозь него протягивалась веревка, и к ней привязывалась вся собачья упряжка. Это было самое тяжелое ежедневное испытание, ибо руки у нас так коченели, что невозможно было как следует держать нож. Перчатки за день замерзали, и расправить их было невозможно, а рукавицы, если весь день держаться за передок нарт, приобретали форму боксерских перчаток. Приходилось наполовину сжимать кулак, чтобы засунуть его в перчатку. В конце дня, когда мы снимали натянутые одни на другие толстые шерстяные перчатки и наружные замшевые рукавицы, они оказывались смерзшимися, и их приходилось буквально отрывать друг от друга. Сначала их надо было оттаять, затем мы брали нож и соскребали весь иней, чтобы они скорее сохли, а уж потом вешали сушить.
Еще более существенной проблемой был недостаток топлива. Мы старались свести груз до минимума, чтобы его хватило только на четыре с половиной недели, до первого сбрасывания с самолета. После зимнего безделья мы снова пустились в путь, но неакклиматизированные, физически неподготовленные собаки отвыкли от работы, и первые три недели были для нас очень тяжелыми, пожалуй, самыми тяжелыми за все путешествие.
Случаев обморожения, притом очень легкого, было немного. Довольно часто нам казалось, что мы обморозились, потому что руки у нас немели и теряли всякую чувствительность. Хлопая одну о другую, мы ничего не ощущали. Когда у вас немеют руки, лучше всего надеть пару сухих рукавиц; однако к этому времени вы перестаете уже чувствовать свои руки и забываете об этом. Если вы находитесь в напряжении или недостаточно хорошо питаетесь, обморозиться легче. Нам посчастливилось, и мы дешево отделались.
Все это время Кен страдал от бессонницы. Каждую ночь он просыпался по пять раз и, проснувшись, разжигал примус, кипятил себе чай, а затем снова ложился спать. Фрицу, Аллену и мне это не очень мешало. Я бывал просто слишком усталым, чтобы просыпаться по ночам. Днем нас обычно согревало физическое напряжение. Беда в том, что нагрузка у нас была неравномерной. Мы иногда выбивались из сил, в другое же время ничего не делали и замерзали.
Временами Фриц чувствовал себя очень плохо. Симптомы странным образом были похожи на те, какие были у нас во время худшего периода тренировки, когда Роджер, Аллан и я просыпались с сильной головной болью, чувствуя головокружение и недомогание, а иногда даже опьянение. В такие дни каждые пять минут хотелось присесть. Возможно, это была какая-то форма отравления угарным газом. Во время теперешнего перехода у Фрица появились точно такие же симптомы, но у Кена, к нашему удивлению, их не было, хотя он спал в одной палатке с Фрицем; не было их и у Аллана и у меня. Нам так и не удалось найти объяснение этой загадки; впрочем, высказано было предположение, что атлетически сложенные люди, возможно, легче поддаются отравлению угарным газом, чем люди обычного сложения. Болезнь Фрица совпала с периодом самого тяжелого санного перехода за всю экспедицию, когда ему приходилось идти первым почти две трети всего времени.
Холод был поистине нестерпимым. Мы, казалось, промерзали насквозь. Часто мы бывали отчаянно голодны и испытывали сильную жажду, но не могли останавливаться днем, чтобы разбить палатку, так как нельзя было терять времени. Часов с восьми утра и до восьми или девяти вечера мы не ели и не пили ничего горячего, а к концу тяжелого санного перехода просто заваливались в спальные мешки и быстро засыпали.
Однако погода постепенно улучшалась, и, когда снова появилось солнце, мы могли проводить в пути все больше и больше времени. К счастью, поверхность льда также улучшилась. Впервые за все путешествие мы шли по твердому, уплотненному ветром снегу. Второй раз мы здесь видели заструги (заструги появляются под действием ветра, который спрессовывает и отполировывает снег, а затем начинает обрабатывать его, пока на снегу не появятся волны). Заструги были не такие ровные, как борозды на вспаханном поле; они походили на слегка выступающие сглаженные волны и представляли идеальную поверхность для ходьбы или бега. Нарты не оставляли на ней почти никакого следа. Если двигаться за другими нартами, то надо было смотреть в оба, чтобы увидеть, где они только что прошли через вершину снежной волны или застругу, либо уловить следы собачьих когтей, оцарапавших снежную поверхность. Других следов здесь не оставалось: отпечатка человеческих ног заметить было нельзя, так как мы обычно носили обувь с мягкой подошвой, не оставлявшей никаких вмятин.
Последовательность движения нарт сохранилась от предыдущей зимы. Фриц шел первым, я – вторым, затем Аллан, и Кен – последним. Эта очередность не случайна: в прошлом году Фриц и я работали на пару; а за Алланом, на спину которого нельзя было вполне полагаться, следовало еще кому-то идти, чтобы помочь ему, если у него возникнут затруднения. Аллан, конечно, обещал никогда ничего не поднимать, не напрягаться и ждать, пока мы подойдем и поможем ему. Однако довольно часто издали мы замечали, как он, напрягая все силы, с трудом тянет нарты. Мы подходили к нему, ругали на чем свет стоит. Всякий раз к нему обращались с одним и тем же упреком: «Почему ты не подождал меня, я ведь был всего в пяти минутах ходьбы от тебя».
Аллан смущенно оправдывался – это, мол, не причиняет ему никакого вреда, он приспособился подталкивать нарты без ущерба для себя, не ощущает никакой боли и нисколько не беспокоится за свою спину. И действительно, он ни разу не жаловался на какие-либо боли. Даже боль в колене, донимавшая его уже несколько лет, не возобновлялась. Во время гренландской экспедиции мы все трое страдали от растяжения связок, вывихов и болей в коленях. Помню, я шел замыкающим и видел, как хромают оба моих товарища. Я тоже хромал. Мы все трое двигались, как старики. И даже во время первого этапа нашего трансарктического путешествия мы иногда все четверо хромали.
Миновали 88-ю параллель. К этому времени солнце вернулось к нам, а Венера почти исчезла. Луна была видна, но стояла очень низко над горизонтом; потеплело до минус 37–40° С. По хорошему льду мы быстро продвигались вперед. Льдины были прочные, и впервые со времени несчастного случая с Алланом я начал верить, что ему, пожалуй, удастся пройти с Нами весь путь до Шпицбергена. В конце концов самая трудная и самая холодная часть путешествия осталась Позади.
Вначале мы проходили в среднем всего две мили в день, но, когда дни стали длиннее и мы втянулись, начали совершать более длинные переходы. Я послал радиограмму Максу Брюеру и просил не посылать «Цесну» со станции «Т-3» к 88-й или 89-й параллели, а подождать до тех пор, пока мы не достигнем полюса. Самолетам «Цесна» не часто приходится приземляться на Северном полюсе. И если это произойдет, то будет потрясающая реклама, демонстрирующая искусную работу летчиков авиации военно-морских сил США. Я объяснил Брюеру, что так как Аллан способен проделать весь путь, то зачем прилетать за ним, скажем, на 89-ю параллель, откуда до полюса всего 60 морских миль? Понадобится всего двадцать минут летного времени, чтобы очутиться на самом полюсе. Макс Брюер согласился со мной.
У меня никогда не было намерения обойти полюс со стороны Гренландии, хотя это был бы кратчайший путь от нашего зимнего лагеря до Шпицбергена. Однако наиболее благоприятное течение зарождается на сибирской стороне линии перемены дат, проходит через полюс и идет в Гренландское море, так что нам нужно было добраться до полюса для того, чтобы использовать попутный дрейф. Другими словами, если бы мы хотели обойти полюс, то должны были бы сделать это с восточной, то есть русской, стороны, а не с канадской. Покидая зимний лагерь, я твердо решил при всех обстоятельствах идти к полюсу. Если бы мы обошли его с канадской стороны, то очутились бы слишком близко к Гренландскому морю, которого мы стремились избежать: это самый опасный район во всем Северном Ледовитом океане – исходный пункт примерно восьмидесяти процентов всех льдов Северного Ледовитого океана, которые, приближаясь к Гренландскому морю, ускоряют движение и устремляются в Северную Атлантику.
Незадолго до того как мы покинули зимний лагерь, нам сообщили, что Хью Симпсон с женой и Роджером Тафтом должен вот-вот отправиться в экспедицию к Северному полюсу из Канады. Но мы не знали, когда он выйдет в путь, сколько груза возьмет с собой и когда предполагает быть на полюсе. Получив от Фредди дополнительную информацию, мы решили, что нам следует поторопиться, если мы хотим опередить моего старого товарища по санным экспедициям. По всей вероятности, они начали свой путь чуть-чуть южнее нас, но нам рано еще было радоваться, мы вполне могли столкнуться с обстоятельствами, которые заставили бы нас задержаться в пути. Например, у Аллана мог начаться рецидив или же мы могли застрять на всторошенном льду. Достаточно было Хью и его спутникам делать по 10 миль в сутки, и они догнали бы нас. Мы, правда, не верили, что они могут раньше нас достигнуть полюса, но нам все равно надо было торопиться, чтобы добраться до Шпицбергена к середине лета. Однако возможность оказаться побежденными послужила для нас дополнительным стимулом идти вперед, не щадя сил.
Каждый день мы примерно на полчаса увеличивали наши дневные переходы, чего при других обстоятельствах, вероятно, не сумели бы сделать. Однако, не зная где находится Хью и как быстро он идет, мы были до некоторой степени насторожены. Когда мы оказались всего в 60 морских милях от полюса, пришло известие, что Хью с трудом пробивается сквозь сжатый, всторошенный лед по ту сторону острова Элсмира и что он прошел от берега всего 27 миль. Мы ему очень сочувствовали. То же самое вначале было и с нами, когда мы покинули мыс Барроу, пытаясь добраться до полярного пака.
На пути от 89-й параллели до полюса мы были настроены оптимистически. Казалось, что теперь мы достигнем полюса, дело лишь во времени и в упорном труде. Самолет канадских военно-воздушных сил совершил первое в этом сезоне сбрасывание припасов, и благодаря пополнению нашего обычного рациона бифштексами, яйцами и пивом мы питались теперь, как лорды, поглощая, вероятно, 7000 калорий в день. Летчики канадских военно-воздушных сил, пролетая над нами, не забывали прокричать несколько ободряющих слов и сообщать состояние дороги впереди. На этот раз они сказали, что дорога не очень хорошая. Однако, когда мы очутились в тех местах, о которых они говорили, оказалось, что там вполне можно пройти. Мы испытали такое облегчение, словно нам сделали инъекцию какого-то возбуждающего средства (впрочем, не исключена была возможность, что плохая дорога начнется где-нибудь дальше). Нас все время преследовала мысль, что рано или поздно мы очутимся среди непроходимого льда, что мы должны будем остановиться или сильно сбавить темп. Однако в действительности ничего этого не случилось. Условия продвижения все улучшались и улучшались. Поверхность льда была настолько хороша, что несколько раз собаки пускались галопом – впервые за все время путешествия.
Примерно на половине пути от зимнего лагеря до полюса мы стали замечать, что ледяные поля не сильно взломаны; они представляли собой неразрывное ледяное поле, но на них были обширные места тонкого льда, и некоторые из этих участков превышали самые большие из виденных нами ранее замерзших разводьев. Отдельные участки тонкого льда имели милю в поперечнике. Казалось, Северный Ледовитый океан еще недавно весь был вскрыт, а затем неделю или две тому назад замерз.
В первые недели путешествия мы опасались двигаться по льду в шесть дюймов, который можно пробить двумя ударами ледоруба, впоследствии же мы шли по этому тонкому льду без всякого смущения. Когда мороз достигает 35–40° С, лед утолщается прямо-таки на глазах. Сейчас настолько холодно, что, пока проходишь замерзшее разводье шириной четверть мили, лед становится примерно на одну восьмую дюйма толще. Единственное неудобство этих поистине ровных участков состояло в том, что морской лед был несколько липкий. На нем не успел еще образоваться снежный покров и соль не успела осесть в процессе испарения. По этой гладкой поверхности мы двигались не быстрее, чем по всторошенной, но по крайней мере на нашем пути не было никаких препятствий. Достигнув противоположного края ровного поля, мы взобрались на уступ, с грустью думая, что это последнее гладкое пространство. Но оказалось, что, хотя перед нами было неровное ледяное поле, на самом деле мы двигались быстрее, так как снег здесь плотно слежался и нарты легко скользили по нему. Благодаря более широким полозьям нарты скользили по снегу, как лыжи, что помогло нам избежать многих препятствий. В прошлом году нам это никогда не удавалось: полозья врезались в снег, нарты заедало, так что при обходе препятствий приходилось трижды делать повороты. Бывало и так, что на самой лучшей твердой поверхности нам надо было поворачивать свои нарты на 180 градусов и идти назад, чтобы выбраться из тупика.
По мере приближения к полюсу такие обширные пространства открытой воды, промерзшей на глубину пять-шесть дюймов, попадались часто, а крупных скоплений торосов не было. На милю пути торосовых гряд здесь приходилось больше, но размеры их были меньше. Иногда на протяжении нескольких дней нам ни разу не приходилось прорубать себе путь сквозь торосовые гряды – ни большие, ни маленькие. Мы просто гнали собак к гряде, отцепляли постромки, перетаскивали нарты через нее и с грохотом скатывались на молодой лед по ту сторону этой гряды. Было очень весело. Мы двигались. Теперь ничто не могло помешать нам достичь полюса.
11 НА ВЕРШИНЕ МИРА
Один из обычных методов переправы через разводья состоит в том, что для переправы грузов пользуются маленькими плоскими льдинами как плотом. Вы ставите нарты на ледяной плот и, стоя на нем, перебрасываете на противоположную сторону разводья конец веревки, ухватившись за который другой человек подтягивает вас. Таким способом нам удалось переправить собак.
В это утро перед самым завтраком мы подняли флаг. Это был великолепный, новехонький семифутовый флаг, который гордо развевался по ветру. Дым, поднимавшийся из трубы, устремлялся мимо него ввысь. Я испытывал глубокое волнение, когда в последний раз бросил взгляд на хижину: тонущий корабль на безобразном фоне зияющих трещин и клубящейся паром воды. Одна из трещин надвигалась прямо на хижину – она вряд ли уцелеет и наверняка будет раздавлена сжатием или поглощена каким-нибудь другим разводьем. Расставание с хижиной сильно огорчало меня. Когда мы отошли на четверть мили, дом, служивший нам пристанищем всю зиму, исчез во мраке.
Утренние сумерки едва начинались. Луны не было. Только Венера помогала нам ориентироваться. Пять миль в первый день нашего бегства на север мы шли по ровному льду.
Аллан был уже в хорошей форме. Во всем, что не требовало нагрузки на спину, он был, вероятно, самым приспособленным из нас. Каждый день он делал от сорока до сорока пяти приседаний и выполнял другие физические упражнения, пока не проступал пот, причем происходило это обычно на открытом воздухе. Он, Кен и Фриц так долго занимались бегом на месте, что даже я начинал чувствовать себя усталым (лично я почти никогда не делаю гимнастических упражнений).
За лето мы достигли широты, на которой находилась станция «Т-3», затем перегнали ее, и к концу зимы станция была примерно в 120 милях к юго-востоку от нас. С нашей точки зрения, переброска Аллана туда была бы напрасной тратой времени. Во всяком случае если бы нам удалось благополучно доставить его на «Т-3», пройдя 120 миль по очень неровному льду в самое неблагоприятное время года, то с таким же успехом мы могли бы пройти 120 миль к северу, откуда его вывезли бы на самолете (конечно, в том случае, если самолетам «Цесна», вылетавшим из Барроу и пролетавшим над «Т-3», удалось бы опуститься около нас). Впрочем, нельзя было ожидать, что они смогут это сделать до появления солнца; полет через Северный Ледовитый океан на одномоторном самолете был слишком рискован. Следовательно, к тому времени, когда самолету удастся добраться до нас, мы, вероятно, будем находиться севернее 88-й параллели.
Когда мы покидали зимний лагерь, то были в 322 английских милях от полюса. Вскоре мы очутились на очень активном льду, и пришлось сделать не один крюк, чтобы обойти новые трещины и разводья. На второй день пути мы оказались среди полей сжатия; «сумерки» длились всего часа четыре, и мы продвинулись немного. Температура была минус 40° С.
Первая серьезная неприятность произошла на третий день: мы обнаружили, что нарты Аллана дали трещину во всю длину полоза. В тот вечер мы разбили лагерь и занялись починками, что отняло у нас много времени, так как температура была около минус 43° С. Нам пришлось на скорую руку устроить укрытие, чтобы защититься от ветра, и зажечь два фонаря, так как было очень темно. На следующий день треснули нарты Фрица, затем мои, и за неделю уже все нарты имели большие трещины вдоль всей длины полозьев.
Появление трещин объяснялось не тем, что дерево было плохо выдержано, а очень тяжелой дорогой и низкой температурой, под влиянием которой дерево становилось хрупким. Нарты, проделавшие путь от мыса Барроу, к тому времени, когда мы разбили летний лагерь, уже основательно износились. Не было никакой уверенности, что они выдержат остальную часть пути. У нас было четверо новых запасных нарт, сброшенных вместе с хижиной в начале зимнего дрейфа. Они имели несколько иную конструкцию – гораздо более широкие полозья, достигавшие почти трех дюймов. Мы быстро починили эти нарты – просверлили дыры в полозьях, наложили металлические пластинки, скрепляя их болтами, и обмотали сыромятными ремнями, которые стянули края трещин. Так были отремонтированы все четверо нарт, и, к нашему удивлению, они выдержали путешествие до конца.
Мы находились в районе, где подвижки, вызванные сжатием льда, достигали фантастической силы. Разводье открывалось и вновь смыкалось, образуя нагромождение торосов; затем льдина раскалывалась в противоположном направлении и опять соединялась, создавая новый ледниковый вал под прямым углом к первому. Это продолжалось всю зиму, и к концу ее вокруг нас был сплошной хаос льда. Самые большие глыбы достигали в высоту тринадцати футов, нагромождения льда напоминали огромное поле валунов.
Таковы были трудности, вставшие перед нами в первые несколько дней. В среднем мы проходили около двух миль в день и при подобном темпе не имели никаких шансов куда-нибудь добраться. Спустя неделю меня начали беспокоить темпы нашего продвижения. Однако вскоре условия улучшились, и мы стали двигаться быстрее, ориентируясь по Венере, единственному видимому небесному телу. Ни солнце, ни луна еще не взошли, но 9 марта облака отразили солнечный свет. Температура тогда была самая низкая за все время путешествия – около 48° С. В пути мы находились ежедневно часов восемь; каждый день, изнемогая от усталости, мы проводили на открытом воздухе при температуре минус 45° С примерно десять часов.
Я прекрасно помню некоторые из этих дней. Оглядываясь на двигавшиеся позади нарты, я видел только облако пара, которым они были окутаны. При поворотах моему взгляду открывался вид сбоку, и я наблюдал лишь длинную полосу пара, волочившуюся за тяжело дышавшими, тянувшими изо всех сил собаками. Когда нарты останавливались, облачко пара рассеивалось, но на ходу, окутанные паром, они являли взору потрясающее зрелище, напоминая паровоз, оставляющий за собой большой султан белого дыма. Если нарты шли зигзагами через проходы в нагромождениях льда или через трещины, они оставляли за собой зигзагообразную полосу пара. При полном безветрии она висела неподвижно долго, чуть ли не четверть часа или даже больше. Если нарты двигались прямо на меня и дул встречный ветер, то выделялась резко очерченная тень человека и собачьей упряжки на одной стороне, а на другой – тянулся огромный шлейф белого пара, выдыхаемого ими и уносимого вдаль. Запомнилось и появление солнца. Сначала оно поднималось низко над горизонтом, рефракция делила его на несколько сегментов, напоминающих раздельные дольки апельсина. В поднимавшихся над горизонтом лучах пар, окутывавший собак, окрашивался в чудесный розовый цвет.
Дорога была очень тяжелой, так что к концу дня мы ощущали волчий аппетит. По-моему, нам необходимо было от 6000 до 6500 калорий. При нашем прекрасно продуманном рационе мы получали 5200, но этого не хватало; таким образом, голод все усиливался, и к вечеру температура тела падала. Утром мы одевались довольно легко: шерстяная фуфайка и шерстяная рубаха, легкий шерстяной свитер и парка из волчьей шкуры. Утром можно было выполнять работу голыми руками даже при температуре минус 45° С, но к концу дня, после того как мы тяжело трудились на морозе около десяти часов, нас буквально знобило. Труднее всего было устраивать «ледяную нору»: две дыры во льду, которые внизу соединялись туннелем; сквозь него протягивалась веревка, и к ней привязывалась вся собачья упряжка. Это было самое тяжелое ежедневное испытание, ибо руки у нас так коченели, что невозможно было как следует держать нож. Перчатки за день замерзали, и расправить их было невозможно, а рукавицы, если весь день держаться за передок нарт, приобретали форму боксерских перчаток. Приходилось наполовину сжимать кулак, чтобы засунуть его в перчатку. В конце дня, когда мы снимали натянутые одни на другие толстые шерстяные перчатки и наружные замшевые рукавицы, они оказывались смерзшимися, и их приходилось буквально отрывать друг от друга. Сначала их надо было оттаять, затем мы брали нож и соскребали весь иней, чтобы они скорее сохли, а уж потом вешали сушить.
Еще более существенной проблемой был недостаток топлива. Мы старались свести груз до минимума, чтобы его хватило только на четыре с половиной недели, до первого сбрасывания с самолета. После зимнего безделья мы снова пустились в путь, но неакклиматизированные, физически неподготовленные собаки отвыкли от работы, и первые три недели были для нас очень тяжелыми, пожалуй, самыми тяжелыми за все путешествие.
Случаев обморожения, притом очень легкого, было немного. Довольно часто нам казалось, что мы обморозились, потому что руки у нас немели и теряли всякую чувствительность. Хлопая одну о другую, мы ничего не ощущали. Когда у вас немеют руки, лучше всего надеть пару сухих рукавиц; однако к этому времени вы перестаете уже чувствовать свои руки и забываете об этом. Если вы находитесь в напряжении или недостаточно хорошо питаетесь, обморозиться легче. Нам посчастливилось, и мы дешево отделались.
Все это время Кен страдал от бессонницы. Каждую ночь он просыпался по пять раз и, проснувшись, разжигал примус, кипятил себе чай, а затем снова ложился спать. Фрицу, Аллену и мне это не очень мешало. Я бывал просто слишком усталым, чтобы просыпаться по ночам. Днем нас обычно согревало физическое напряжение. Беда в том, что нагрузка у нас была неравномерной. Мы иногда выбивались из сил, в другое же время ничего не делали и замерзали.
Временами Фриц чувствовал себя очень плохо. Симптомы странным образом были похожи на те, какие были у нас во время худшего периода тренировки, когда Роджер, Аллан и я просыпались с сильной головной болью, чувствуя головокружение и недомогание, а иногда даже опьянение. В такие дни каждые пять минут хотелось присесть. Возможно, это была какая-то форма отравления угарным газом. Во время теперешнего перехода у Фрица появились точно такие же симптомы, но у Кена, к нашему удивлению, их не было, хотя он спал в одной палатке с Фрицем; не было их и у Аллана и у меня. Нам так и не удалось найти объяснение этой загадки; впрочем, высказано было предположение, что атлетически сложенные люди, возможно, легче поддаются отравлению угарным газом, чем люди обычного сложения. Болезнь Фрица совпала с периодом самого тяжелого санного перехода за всю экспедицию, когда ему приходилось идти первым почти две трети всего времени.
Холод был поистине нестерпимым. Мы, казалось, промерзали насквозь. Часто мы бывали отчаянно голодны и испытывали сильную жажду, но не могли останавливаться днем, чтобы разбить палатку, так как нельзя было терять времени. Часов с восьми утра и до восьми или девяти вечера мы не ели и не пили ничего горячего, а к концу тяжелого санного перехода просто заваливались в спальные мешки и быстро засыпали.
Однако погода постепенно улучшалась, и, когда снова появилось солнце, мы могли проводить в пути все больше и больше времени. К счастью, поверхность льда также улучшилась. Впервые за все путешествие мы шли по твердому, уплотненному ветром снегу. Второй раз мы здесь видели заструги (заструги появляются под действием ветра, который спрессовывает и отполировывает снег, а затем начинает обрабатывать его, пока на снегу не появятся волны). Заструги были не такие ровные, как борозды на вспаханном поле; они походили на слегка выступающие сглаженные волны и представляли идеальную поверхность для ходьбы или бега. Нарты не оставляли на ней почти никакого следа. Если двигаться за другими нартами, то надо было смотреть в оба, чтобы увидеть, где они только что прошли через вершину снежной волны или застругу, либо уловить следы собачьих когтей, оцарапавших снежную поверхность. Других следов здесь не оставалось: отпечатка человеческих ног заметить было нельзя, так как мы обычно носили обувь с мягкой подошвой, не оставлявшей никаких вмятин.
Последовательность движения нарт сохранилась от предыдущей зимы. Фриц шел первым, я – вторым, затем Аллан, и Кен – последним. Эта очередность не случайна: в прошлом году Фриц и я работали на пару; а за Алланом, на спину которого нельзя было вполне полагаться, следовало еще кому-то идти, чтобы помочь ему, если у него возникнут затруднения. Аллан, конечно, обещал никогда ничего не поднимать, не напрягаться и ждать, пока мы подойдем и поможем ему. Однако довольно часто издали мы замечали, как он, напрягая все силы, с трудом тянет нарты. Мы подходили к нему, ругали на чем свет стоит. Всякий раз к нему обращались с одним и тем же упреком: «Почему ты не подождал меня, я ведь был всего в пяти минутах ходьбы от тебя».
Аллан смущенно оправдывался – это, мол, не причиняет ему никакого вреда, он приспособился подталкивать нарты без ущерба для себя, не ощущает никакой боли и нисколько не беспокоится за свою спину. И действительно, он ни разу не жаловался на какие-либо боли. Даже боль в колене, донимавшая его уже несколько лет, не возобновлялась. Во время гренландской экспедиции мы все трое страдали от растяжения связок, вывихов и болей в коленях. Помню, я шел замыкающим и видел, как хромают оба моих товарища. Я тоже хромал. Мы все трое двигались, как старики. И даже во время первого этапа нашего трансарктического путешествия мы иногда все четверо хромали.
Миновали 88-ю параллель. К этому времени солнце вернулось к нам, а Венера почти исчезла. Луна была видна, но стояла очень низко над горизонтом; потеплело до минус 37–40° С. По хорошему льду мы быстро продвигались вперед. Льдины были прочные, и впервые со времени несчастного случая с Алланом я начал верить, что ему, пожалуй, удастся пройти с Нами весь путь до Шпицбергена. В конце концов самая трудная и самая холодная часть путешествия осталась Позади.
Вначале мы проходили в среднем всего две мили в день, но, когда дни стали длиннее и мы втянулись, начали совершать более длинные переходы. Я послал радиограмму Максу Брюеру и просил не посылать «Цесну» со станции «Т-3» к 88-й или 89-й параллели, а подождать до тех пор, пока мы не достигнем полюса. Самолетам «Цесна» не часто приходится приземляться на Северном полюсе. И если это произойдет, то будет потрясающая реклама, демонстрирующая искусную работу летчиков авиации военно-морских сил США. Я объяснил Брюеру, что так как Аллан способен проделать весь путь, то зачем прилетать за ним, скажем, на 89-ю параллель, откуда до полюса всего 60 морских миль? Понадобится всего двадцать минут летного времени, чтобы очутиться на самом полюсе. Макс Брюер согласился со мной.
У меня никогда не было намерения обойти полюс со стороны Гренландии, хотя это был бы кратчайший путь от нашего зимнего лагеря до Шпицбергена. Однако наиболее благоприятное течение зарождается на сибирской стороне линии перемены дат, проходит через полюс и идет в Гренландское море, так что нам нужно было добраться до полюса для того, чтобы использовать попутный дрейф. Другими словами, если бы мы хотели обойти полюс, то должны были бы сделать это с восточной, то есть русской, стороны, а не с канадской. Покидая зимний лагерь, я твердо решил при всех обстоятельствах идти к полюсу. Если бы мы обошли его с канадской стороны, то очутились бы слишком близко к Гренландскому морю, которого мы стремились избежать: это самый опасный район во всем Северном Ледовитом океане – исходный пункт примерно восьмидесяти процентов всех льдов Северного Ледовитого океана, которые, приближаясь к Гренландскому морю, ускоряют движение и устремляются в Северную Атлантику.
Незадолго до того как мы покинули зимний лагерь, нам сообщили, что Хью Симпсон с женой и Роджером Тафтом должен вот-вот отправиться в экспедицию к Северному полюсу из Канады. Но мы не знали, когда он выйдет в путь, сколько груза возьмет с собой и когда предполагает быть на полюсе. Получив от Фредди дополнительную информацию, мы решили, что нам следует поторопиться, если мы хотим опередить моего старого товарища по санным экспедициям. По всей вероятности, они начали свой путь чуть-чуть южнее нас, но нам рано еще было радоваться, мы вполне могли столкнуться с обстоятельствами, которые заставили бы нас задержаться в пути. Например, у Аллана мог начаться рецидив или же мы могли застрять на всторошенном льду. Достаточно было Хью и его спутникам делать по 10 миль в сутки, и они догнали бы нас. Мы, правда, не верили, что они могут раньше нас достигнуть полюса, но нам все равно надо было торопиться, чтобы добраться до Шпицбергена к середине лета. Однако возможность оказаться побежденными послужила для нас дополнительным стимулом идти вперед, не щадя сил.
Каждый день мы примерно на полчаса увеличивали наши дневные переходы, чего при других обстоятельствах, вероятно, не сумели бы сделать. Однако, не зная где находится Хью и как быстро он идет, мы были до некоторой степени насторожены. Когда мы оказались всего в 60 морских милях от полюса, пришло известие, что Хью с трудом пробивается сквозь сжатый, всторошенный лед по ту сторону острова Элсмира и что он прошел от берега всего 27 миль. Мы ему очень сочувствовали. То же самое вначале было и с нами, когда мы покинули мыс Барроу, пытаясь добраться до полярного пака.
На пути от 89-й параллели до полюса мы были настроены оптимистически. Казалось, что теперь мы достигнем полюса, дело лишь во времени и в упорном труде. Самолет канадских военно-воздушных сил совершил первое в этом сезоне сбрасывание припасов, и благодаря пополнению нашего обычного рациона бифштексами, яйцами и пивом мы питались теперь, как лорды, поглощая, вероятно, 7000 калорий в день. Летчики канадских военно-воздушных сил, пролетая над нами, не забывали прокричать несколько ободряющих слов и сообщать состояние дороги впереди. На этот раз они сказали, что дорога не очень хорошая. Однако, когда мы очутились в тех местах, о которых они говорили, оказалось, что там вполне можно пройти. Мы испытали такое облегчение, словно нам сделали инъекцию какого-то возбуждающего средства (впрочем, не исключена была возможность, что плохая дорога начнется где-нибудь дальше). Нас все время преследовала мысль, что рано или поздно мы очутимся среди непроходимого льда, что мы должны будем остановиться или сильно сбавить темп. Однако в действительности ничего этого не случилось. Условия продвижения все улучшались и улучшались. Поверхность льда была настолько хороша, что несколько раз собаки пускались галопом – впервые за все время путешествия.
Примерно на половине пути от зимнего лагеря до полюса мы стали замечать, что ледяные поля не сильно взломаны; они представляли собой неразрывное ледяное поле, но на них были обширные места тонкого льда, и некоторые из этих участков превышали самые большие из виденных нами ранее замерзших разводьев. Отдельные участки тонкого льда имели милю в поперечнике. Казалось, Северный Ледовитый океан еще недавно весь был вскрыт, а затем неделю или две тому назад замерз.
В первые недели путешествия мы опасались двигаться по льду в шесть дюймов, который можно пробить двумя ударами ледоруба, впоследствии же мы шли по этому тонкому льду без всякого смущения. Когда мороз достигает 35–40° С, лед утолщается прямо-таки на глазах. Сейчас настолько холодно, что, пока проходишь замерзшее разводье шириной четверть мили, лед становится примерно на одну восьмую дюйма толще. Единственное неудобство этих поистине ровных участков состояло в том, что морской лед был несколько липкий. На нем не успел еще образоваться снежный покров и соль не успела осесть в процессе испарения. По этой гладкой поверхности мы двигались не быстрее, чем по всторошенной, но по крайней мере на нашем пути не было никаких препятствий. Достигнув противоположного края ровного поля, мы взобрались на уступ, с грустью думая, что это последнее гладкое пространство. Но оказалось, что, хотя перед нами было неровное ледяное поле, на самом деле мы двигались быстрее, так как снег здесь плотно слежался и нарты легко скользили по нему. Благодаря более широким полозьям нарты скользили по снегу, как лыжи, что помогло нам избежать многих препятствий. В прошлом году нам это никогда не удавалось: полозья врезались в снег, нарты заедало, так что при обходе препятствий приходилось трижды делать повороты. Бывало и так, что на самой лучшей твердой поверхности нам надо было поворачивать свои нарты на 180 градусов и идти назад, чтобы выбраться из тупика.
По мере приближения к полюсу такие обширные пространства открытой воды, промерзшей на глубину пять-шесть дюймов, попадались часто, а крупных скоплений торосов не было. На милю пути торосовых гряд здесь приходилось больше, но размеры их были меньше. Иногда на протяжении нескольких дней нам ни разу не приходилось прорубать себе путь сквозь торосовые гряды – ни большие, ни маленькие. Мы просто гнали собак к гряде, отцепляли постромки, перетаскивали нарты через нее и с грохотом скатывались на молодой лед по ту сторону этой гряды. Было очень весело. Мы двигались. Теперь ничто не могло помешать нам достичь полюса.
11 НА ВЕРШИНЕ МИРА
Первая попытка пересечь по льду Северный Ледовитый океан была совершена молодым норвежцем Бьёрном Стайбом в 1964 году. До этого путешествия ему мало приходилось бывать в полярных районах. Несколькими годами раньше он пересек на собачьих упряжках Гренландский ледяной щит и ездил на собаках в норвежских горах, но с плавучим льдом ему довелось встретиться впервые. В силу ряда обстоятельств он был вынужден организовать свою попытку поспешно, и ему очень не повезло. Он добрался до полярного плавучего льда, а затем до «Арлис-2» – американской научной дрейфующей станции, которая в это время находилась почти на полпути между островом Элсмира и полюсом и быстро двигалась к Гренландскому морю. Когда Стайб прибыл на «Арлис-2», чтобы пополнить запасы, лето было уже в разгаре, и ему пришлось отказаться от своей попытки и вернуться обратно на самолете.
Следующую попытку достигнуть полюса совершил Ралф Плейстед, страховой агент из Миннесоты. Его партия двигалась на моторизованных санях (этот вид транспорта очень распространен среди спортсменов в Канаде и на севере Соединенных Штатов). Как бы малы ни были мотосани, они, несомненно, оправдали себя. С полным грузом они идут так же быстро, как и собачья упряжка, и могут тащить примерно такой же груз. Их преимущество перед собачьей упряжкой состоит в том, что их легко отцепить от грузовых саней и в нужных случаях использовать для поездки на рекогносцировку местности. С другой стороны, как и при любом виде моторизованного транспорта, стоит только поломаться самой незначительной детали, и машина выходит из строя, если под руками нет запасных частей. Когда же вы имеете дело с собачьей упряжкой, то, потеряв одну собаку, вы теряете только одну девятую мощности.
Впервые я встретился с Плейстедом в Юрике, когда мы закончили первую половину тренировочной программы, готовясь к трансарктическому путешествию. К этому времени мы проделали около 700 миль и зашли в Юрику, чтобы пополнить запасы и немного отдохнуть перед продолжением тренировки. Первая попытка Плейстеда достигнуть полюса на мотосанях только что окончилась неудачей, и он через Юрику возвращался на юг. Это дружелюбный и великодушный человек, с которым у нас сложились хорошие отношения; поэтому я был очень рад, что его вторая попытка оказалась успешной. Он достиг Северного полюса в апреле 1968 года, в первое лето нашего путешествия по Северному Ледовитому океану, и оттуда Уэлди Фипс вывез его на своем двухмоторном «Оттере».
Успех Плейстеда, как мне думается, ничуть не умаляет наших достижений, ибо наш путь к Северному полюсу шел по самой длинной оси. Мы уже в два с лишним раза превысили расстояние, пройденное Плейстедом до полюса, и нам предстояло идти дальше на другую сторону полюса, в восточное полушарие, чтобы впервые пересечь по льду Северный Ледовитый океан. Таким образом, мы действительно были первопроходцами, между тем как путешествие Плейстеда можно было считать оригинальным лишь в технике передвижения. Мы послали ему искренние поздравления и теперь сами были близки к тому, чтобы поздравления получать.
Определение курса с помощью навигационного счисления в Северном Ледовитом океане не такое уж простое дело, когда лед дрейфует: если вы несколько дней совсем не видите солнца, у вас не будет точного представления о том, где вы находитесь. Вы приблизительно знаете, в каком направлении идете, но не знаете, куда дрейфует лед. Вы точно не знаете, как далеко ушли, так как вам пришлось делать много обходов. В Антарктике, где довольно плоская, однообразная местность, можно тащить за нартами колесо, которое отмечает пройденные мили. Но пользоваться им, двигаясь по плавучему льду Северного Ледовитого океана, невозможно: колесо погнется, не отметив и десяти миль. Так что здесь не остается ничего другого, как строить догадки. Обычно такие догадки бывали довольно правильными. В конце дня мы сравнивали предположения каждого из нас о пройденном расстоянии, и редко бывало, чтобы величины отличались больше чем на милю от средней цифры. При подходе к самому полюсу мы прибегли к навигационному счислению, пользуясь прятавшимся в густой дымке солнцем для общей ориентировки.
Следующую попытку достигнуть полюса совершил Ралф Плейстед, страховой агент из Миннесоты. Его партия двигалась на моторизованных санях (этот вид транспорта очень распространен среди спортсменов в Канаде и на севере Соединенных Штатов). Как бы малы ни были мотосани, они, несомненно, оправдали себя. С полным грузом они идут так же быстро, как и собачья упряжка, и могут тащить примерно такой же груз. Их преимущество перед собачьей упряжкой состоит в том, что их легко отцепить от грузовых саней и в нужных случаях использовать для поездки на рекогносцировку местности. С другой стороны, как и при любом виде моторизованного транспорта, стоит только поломаться самой незначительной детали, и машина выходит из строя, если под руками нет запасных частей. Когда же вы имеете дело с собачьей упряжкой, то, потеряв одну собаку, вы теряете только одну девятую мощности.
Впервые я встретился с Плейстедом в Юрике, когда мы закончили первую половину тренировочной программы, готовясь к трансарктическому путешествию. К этому времени мы проделали около 700 миль и зашли в Юрику, чтобы пополнить запасы и немного отдохнуть перед продолжением тренировки. Первая попытка Плейстеда достигнуть полюса на мотосанях только что окончилась неудачей, и он через Юрику возвращался на юг. Это дружелюбный и великодушный человек, с которым у нас сложились хорошие отношения; поэтому я был очень рад, что его вторая попытка оказалась успешной. Он достиг Северного полюса в апреле 1968 года, в первое лето нашего путешествия по Северному Ледовитому океану, и оттуда Уэлди Фипс вывез его на своем двухмоторном «Оттере».
Успех Плейстеда, как мне думается, ничуть не умаляет наших достижений, ибо наш путь к Северному полюсу шел по самой длинной оси. Мы уже в два с лишним раза превысили расстояние, пройденное Плейстедом до полюса, и нам предстояло идти дальше на другую сторону полюса, в восточное полушарие, чтобы впервые пересечь по льду Северный Ледовитый океан. Таким образом, мы действительно были первопроходцами, между тем как путешествие Плейстеда можно было считать оригинальным лишь в технике передвижения. Мы послали ему искренние поздравления и теперь сами были близки к тому, чтобы поздравления получать.
Определение курса с помощью навигационного счисления в Северном Ледовитом океане не такое уж простое дело, когда лед дрейфует: если вы несколько дней совсем не видите солнца, у вас не будет точного представления о том, где вы находитесь. Вы приблизительно знаете, в каком направлении идете, но не знаете, куда дрейфует лед. Вы точно не знаете, как далеко ушли, так как вам пришлось делать много обходов. В Антарктике, где довольно плоская, однообразная местность, можно тащить за нартами колесо, которое отмечает пройденные мили. Но пользоваться им, двигаясь по плавучему льду Северного Ледовитого океана, невозможно: колесо погнется, не отметив и десяти миль. Так что здесь не остается ничего другого, как строить догадки. Обычно такие догадки бывали довольно правильными. В конце дня мы сравнивали предположения каждого из нас о пройденном расстоянии, и редко бывало, чтобы величины отличались больше чем на милю от средней цифры. При подходе к самому полюсу мы прибегли к навигационному счислению, пользуясь прятавшимся в густой дымке солнцем для общей ориентировки.