У.ХЕРБЕРТ
ПЕШКОМ ЧЕРЕЗ ЛЕДОВИТЫЙ ОКЕАН
Эта книга посвящается моим спутникам
по экспедиции и членам экспедиционного
комитета, благодаря предусмотрительности,
доверию и поддержке которого нам удалось
впервые пересечь по льду
Северный Ледовитый океан.
ПРОЛОГ
Утром 18 июня 1960 года, когда я проснулся, закоченев от холода, над угасшим лагерным костром стелился серовато-голубой туман. Выбравшись из небольшой выемки в болотистом мерзлом грунте, я спустил на воду каяк и поплыл дальше вдоль фьорда. За три предыдущих дня я прошел на веслах 80 миль. Путь пролегал через ледяное крошево, вдоль берега, окаймленного каменистыми осыпями и изрезанного стремительными потоками талой воды; здесь высились изъеденные временем, усеянные птичьими гнездами скалы. Я прошел мимо ледников Вон-Поста и Туна. Я изо всех сил старался обогнать время: в этот день из Лонгьербюена, самого крупного поселения на полярных островах Шпицбергена, должен был отплыть на юг пароход «Линген».
Мое пребывание на Шпицбергене было непродолжительным. В течение последних четырех недель я принимал участие в работе экспедиции, изучавшей приспосабливаемость человеческого организма к условиям продолжительного полярного дня. Для меня и моих спутников, доктора Хью Симпсона, его жены Миртл и Фреда Брюммера, это было приятное и спокойное время, так как режим наших исследований отличался простотой. Мы не страдали от одиночества, не ощущали большого напряжения и трудностей и не успели надоесть друг другу. Целый месяц мы неторопливо наблюдали за круговоротом, совершавшимся в природе: вокруг взад и вперед летали птицы, другие птицы в своих гнездах на самом солнцепеке среди поднимавшихся испарений над тундрой старательно высиживали яйца. Мы наблюдали, как из яиц вылупляются птенцы, и слушали птичий гомон, сливавшийся в громкозвучную симфонию.
Зацветали пробившиеся из-под снега растения. Озерки талой воды, кишевшие личинками, превращались в танцевальную площадку для комаров и мошек. Появлялись весенние ростки, их запах привлекал стайки насекомых. Солнечные лучи растапливали поверхность ледников; вода, просачиваясь сквозь гладкие зеленые трещины, тонкими струйками собиралась в ручейки, соединявшиеся в бурные потоки; они с ревом низвергались в расселины, переполняя их и растекаясь вокруг. Огромные глыбы льда, подмытые весенними водами, с грохотом обрушивались в Темпельфьорд; и я не подозревал тогда, что именно здесь будет находиться конечный пункт нашего трансарктического путешествия протяженностью 3800 миль.
В то утро туман приглушал все звуки, и даже всплески волн были едва-едва слышны; я двигался на своем каяке мимо то и дело исчезавших из виду скал, отвесно вздымавшихся над тонкой полосой прибрежной пены. Вечером, когда я добрался до маленького бокового фьорда, вдоль которого тянулись покинутые хижины, я чувствовал себя смертельно усталым и продрогшим. До Лонгьербюена оставалось две мили пути, но преодолеть это небольшое расстояние у меня не было сил.
Лонгьербюен – утопающий в пыли шахтерский городок, над бараками и хижинами которого, слегка покачиваясь в воздухе, медленной вереницей бесшумно плывут вагонетки с углем, напоминающие бескрылых канюков. Из бараков изредка появляются люди и тут же исчезают, словно испугавшись дневного света. Еще в первый мой приезд в Лонгьербюен меня неприятно поразила обстановка запустения. Перспектива провести ночь в этом унылом месте меня радовала мало, и поэтому сейчас я собирался устроиться на ночлег в каком-нибудь укромном уголке в одном из заброшенных карьеров Москусхамна.
В этот момент на берегу появился крепко сложенный сурового вида мужчина. Он большими шагами спустился к краю воды, поздоровался со мной по-английски и стал вытаскивать каяк на берег. Вместе с ним я направился мимо каких-то развалин, ржавых механизмов и заброшенных карьеров к покосившемуся трехэтажному зданию склада. Почти все окна его были закрыты ставнями, тихо поскрипывала входная дверь. Внутри было темно, провисший потолок поддерживали крепежные стойки. Все оно было какое-то сплющенное, и, когда мы взбирались по лестнице на чердак, у нас под ногами поскрипывали подгнившие ступени.
Мой хозяин был единственным жителем Москусхамна. Две предыдущие зимы он провел в одиночестве на северном берегу Шпицбергена, охотясь на белых медведей. Теперь он запасал продовольствие и снаряжение на следующую зиму, и убогий чердак служил ему временным пристанищем. Осенью промысловое судно должно было доставить его к маленькой хижине на севере острова. Там он собирался соорудить засады и ждать прихода медведей. У этого добровольного изгнанника был стальной взгляд человека, привыкшего просыпаться с заходом солнца и уходить за добычей во тьму полярной ночи.
Прошло несколько часов, прежде чем я почувствовал себя непринужденно в его обществе; не без удивления я убедился в том, что мой собеседник – человек весьма восприимчивый и неглупый, загадочный и в то же время очень простой. Об экспедициях с налаженным бытом и научными программами он высказывался с неприязнью. Он был романтик, поэт, зверолов. Мы были людьми совершенно разного склада, но, несмотря на это, сумели найти общий язык. За окнами завывал ветер, а мы коротали ночь за беседой.
Мы говорили о его житье-бытье и об охоте, о белых медведях и об Арктике.
– Интересно, почему, – заметил он, – никто не попытался пересечь Северный Ледовитый океан на нартах?
– Потому что это неосуществимо, – не задумываясь ответил я.
Мое пребывание на Шпицбергене было непродолжительным. В течение последних четырех недель я принимал участие в работе экспедиции, изучавшей приспосабливаемость человеческого организма к условиям продолжительного полярного дня. Для меня и моих спутников, доктора Хью Симпсона, его жены Миртл и Фреда Брюммера, это было приятное и спокойное время, так как режим наших исследований отличался простотой. Мы не страдали от одиночества, не ощущали большого напряжения и трудностей и не успели надоесть друг другу. Целый месяц мы неторопливо наблюдали за круговоротом, совершавшимся в природе: вокруг взад и вперед летали птицы, другие птицы в своих гнездах на самом солнцепеке среди поднимавшихся испарений над тундрой старательно высиживали яйца. Мы наблюдали, как из яиц вылупляются птенцы, и слушали птичий гомон, сливавшийся в громкозвучную симфонию.
Зацветали пробившиеся из-под снега растения. Озерки талой воды, кишевшие личинками, превращались в танцевальную площадку для комаров и мошек. Появлялись весенние ростки, их запах привлекал стайки насекомых. Солнечные лучи растапливали поверхность ледников; вода, просачиваясь сквозь гладкие зеленые трещины, тонкими струйками собиралась в ручейки, соединявшиеся в бурные потоки; они с ревом низвергались в расселины, переполняя их и растекаясь вокруг. Огромные глыбы льда, подмытые весенними водами, с грохотом обрушивались в Темпельфьорд; и я не подозревал тогда, что именно здесь будет находиться конечный пункт нашего трансарктического путешествия протяженностью 3800 миль.
В то утро туман приглушал все звуки, и даже всплески волн были едва-едва слышны; я двигался на своем каяке мимо то и дело исчезавших из виду скал, отвесно вздымавшихся над тонкой полосой прибрежной пены. Вечером, когда я добрался до маленького бокового фьорда, вдоль которого тянулись покинутые хижины, я чувствовал себя смертельно усталым и продрогшим. До Лонгьербюена оставалось две мили пути, но преодолеть это небольшое расстояние у меня не было сил.
Лонгьербюен – утопающий в пыли шахтерский городок, над бараками и хижинами которого, слегка покачиваясь в воздухе, медленной вереницей бесшумно плывут вагонетки с углем, напоминающие бескрылых канюков. Из бараков изредка появляются люди и тут же исчезают, словно испугавшись дневного света. Еще в первый мой приезд в Лонгьербюен меня неприятно поразила обстановка запустения. Перспектива провести ночь в этом унылом месте меня радовала мало, и поэтому сейчас я собирался устроиться на ночлег в каком-нибудь укромном уголке в одном из заброшенных карьеров Москусхамна.
В этот момент на берегу появился крепко сложенный сурового вида мужчина. Он большими шагами спустился к краю воды, поздоровался со мной по-английски и стал вытаскивать каяк на берег. Вместе с ним я направился мимо каких-то развалин, ржавых механизмов и заброшенных карьеров к покосившемуся трехэтажному зданию склада. Почти все окна его были закрыты ставнями, тихо поскрипывала входная дверь. Внутри было темно, провисший потолок поддерживали крепежные стойки. Все оно было какое-то сплющенное, и, когда мы взбирались по лестнице на чердак, у нас под ногами поскрипывали подгнившие ступени.
Мой хозяин был единственным жителем Москусхамна. Две предыдущие зимы он провел в одиночестве на северном берегу Шпицбергена, охотясь на белых медведей. Теперь он запасал продовольствие и снаряжение на следующую зиму, и убогий чердак служил ему временным пристанищем. Осенью промысловое судно должно было доставить его к маленькой хижине на севере острова. Там он собирался соорудить засады и ждать прихода медведей. У этого добровольного изгнанника был стальной взгляд человека, привыкшего просыпаться с заходом солнца и уходить за добычей во тьму полярной ночи.
Прошло несколько часов, прежде чем я почувствовал себя непринужденно в его обществе; не без удивления я убедился в том, что мой собеседник – человек весьма восприимчивый и неглупый, загадочный и в то же время очень простой. Об экспедициях с налаженным бытом и научными программами он высказывался с неприязнью. Он был романтик, поэт, зверолов. Мы были людьми совершенно разного склада, но, несмотря на это, сумели найти общий язык. За окнами завывал ветер, а мы коротали ночь за беседой.
Мы говорили о его житье-бытье и об охоте, о белых медведях и об Арктике.
– Интересно, почему, – заметил он, – никто не попытался пересечь Северный Ледовитый океан на нартах?
– Потому что это неосуществимо, – не задумываясь ответил я.
1 ИЗ ИСТОРИИ ПОЛЯРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ
Полярные исследования подобно многим другим человеческим свершениям были обусловлены самыми различными причинами. Стремление к исследованию полярных областей было в меньшей степени продиктовано соображениями коммерческой выгоды, чем исследования остальных географических районов, и побудительные мотивы исследователей в общем были более бескорыстными. Изучение полярных областей, как и изучение космоса, открывает перед человеком благородный простор для проявления любознательности, патриотизма и любви к приключениям, побуждает к новым открытиям, к познанию неведомого, что является признаком высокой цивилизации. Эти мотивы побуждали альпинистов делать многочисленные попытки восхождения на Эверест, завершившиеся в 1953 году покорением этой вершины британской экспедицией, а также участников экспедиции Британского содружества совершить первый переход через материк Антарктиды в 1958 году. Аналогичными мотивами руководствовался и Эрнест Шеклтон, впервые предложивший в 1913 году пересечь Антарктиду. Он утверждал, что трансантарктический переход – это последнее великое путешествие, ибо Южный полюс и Северный полюс, покоренные санными партиями, уже не представляют достойной цели. Что касается перехода через Северный Ледовитый океан, то в те времена он считался невозможным.
Предложение Шеклтона об организации британской трансантарктической экспедиции было естественным очередным шагом в полярных исследованиях, который отвечал патриотическим чувствам англичан. Перед Шеклтоном открывалось широкое поле деятельности. Выступая на заседании Королевского географического общества в феврале 1914 года, Шеклтон сказал: «Основная цель экспедиции в первую очередь состоит в пересечении полярного материка. Некоторые осуждают эту цель как рассчитанную на внешний эффект и не сулящую особой пользы; они считают, что любая экспедиция должна преследовать прежде всего научные цели. До той поры пока не был достигнут Южный полюс каждый исследователь, проникавший в Антарктику, в глубине души лелеял желание достичь этой цели. Мое желание – пересечь Антарктический материк. Предпринимая эту экспедицию, ее участники чувствуют себя представителями британской нации. Я изменил бы своим убеждениям, если бы стал утверждать обратное. Пересечение материка я рассматриваю как великую цель этой экспедиции, и сегодня вечером нет ни одного человека в этом зале и ни одного британского подданного во всей империи, который не желал бы, чтобы первым национальным флагом, пронесенным сквозь ледяную пустыню, был британский флаг».
Далее он изложил свой план исследований и свою речь закончил утверждением, что его экспедиция явится прежде всего «спортивным подвигом». Эти слова, разумеется, вызвали беспокойство членов Королевского географического общества, считавших себя, по словам Шеклтона, «совестью географического мира». Тем не менее общество поддержало его начинание, ибо всякая экспедиция, носящая первооткрывательский характер, сама по себе является уже исследовательской.[1]
В начале XV века под флагами двух соперничавших государств – Португалии и Испании – были снаряжены многочисленные экспедиции на поиски морского пути на Восток, так как известия о несметных богатствах «Катая», доставленные преодолевшими пустыни караванами Марко Поло, поразили европейцев. К 1540 году, когда португальцы завладели морским путем вокруг Африки, а испанцы вокруг Южной Америки, у молодых морских наций Европы практически не оставалось иного выбора, как проникнуть с севера в поисках торговых путей к богатствам Востока.
Из всех северных стран, открытых викингами в X веке и в течение трех последующих столетий заселенных колонистами, только Исландия оставалась частью известного в то время мира. Древние норвежцы унесли с собой в могилу все накопленные сведения об Арктике. Однако кровь викингов, унаследованная от них храбрость и неугомонная страсть к мореплаванию помогли Англии стать морской державой, и через пять столетий, после того как викинги открыли арктический мир, в море вышли англичане.
Искусство мореплавания, впоследствии ставшее гордостью нации, – это не просто природный дар англичан. Этому способствовали и географические познания, заимствованные у других народов, а также методы мореплавания англичан. Но это искусство вскоре вошло в их плоть и кровь, и юный Эдуард VI, вступив на престол, первым делом пригласил Себастьяна Кабота (главного штурмана Испании) на должность главного кормчего Англии для подготовки моряков к великим свершениям. Англия вступала в эру расширения своих владений. Себастьян Кабот был назначен «главой цеха и компании купцов – искателей приключений для открытия неизвестных стран, владений, островов и мест»; компания немедленно принялась за составление плана путешествия для открытия новых земель и проникновения на Восток северо-западным путем.
Однако первоначально люди так боялись Севера, что даже смельчаки отваживались лишь на короткие летние плавания в моря, покрытые льдом. Полярная тьма пугала не меньше, чем муки ада; побывавшие в Арктике зимой рассказывали «о вечной тьме… без всякой надежды на просветление»; мореходы умирали мучительной смертью от цинги. В их дневниковых записях можно прочесть о страданиях и отчаянной смелости, о бурях, болезнях и жестоких холодах. Впрочем, англичане Елизаветинской эпохи отличались упорством: королева одобряла поиски торговых путей на Восток, сулившие обогащение государства и владычество над северными морями. Поэтому, если не считать кратковременного периода борьбы с испанской Армадой, полярные исследователи этой эпохи, в особенности Фробишер, Дейвис и Гудзон, были постоянно одержимы идеей поиска призрачного прохода на Восток.
Это был век открытий и сказочных богатств. Открытия распахивали двери перед торговлей. В это время возникли крупные торговые компании, прибыли которых шли на развитие дальнейших исследований. Объединение предприимчивых и отважных купцов в результате своей первой полярной экспедиции 1553 года основало Московийскую компанию, которая развернула выгодный торговый обмен между Англией и Россией через северные моря. Прибыли этой компании использовались для финансирования путешествий Генри Гудзона, открывшего ряд новых земель. Такое помещение капитала впоследствии себя полностью оправдало. После того как Гудзон обнаружил, что омывающие Шпицберген воды буквально кишат китами, разгорелась пиратская битва за китовый жир. Конкурирующие флотилии китобойных судов многих государств безжалостно истребляли этих огромных морских млекопитающих. Когда же китобойный промысел исчерпал себя, началась эксплуатация новой территории, было создано новое предприятие – «Компания Гудзонова залива», нажившая миллионы фунтов стерлингов на скупке пушнины и шкур в Северной Канаде; помимо этого промысла компания всегда могла рассчитывать на уловы рыбы у Ньюфаундлендских мелей.
Не удивительно, что Север так сильно владел воображением англичан, кормившихся и богатевших за счет его изобилия. Три с половиной века подряд, начиная с царствования короля Генриха VIII и до 1882 года (за исключением двенадцатилетнего периода, с 1594 по 1606 год, когда благодаря Виллему Баренцу рекорд держали голландцы), флаг Великобритании развевался ближе всего к вершине мира. В 1587 году Джон Дейвис достиг 72041 с. ш. на западном берегу Гренландии. В 1607 году Генри Гудзон в поисках прохода сквозь плавучие льды Гренландского моря в открытый полярный океан и далее прямо через полюс на Восток продвинул рекорд до 800 23 с. ш.
Сто шестьдесят пять лет рекорд Гудзона оставался непревзойденным, а в 1773 году капитан Константин Фипс, возглавлявший хорошо оснащенную научную экспедицию, которая пыталась достигнуть Северного полюса морским путем, проник в районе Шпицбергена на 25 миль дальше на север. Впрочем, память об этой экспедиции сохранилась не благодаря рекорду (в результате экспедиции составлены на редкость неудачные карты берегов Шпицбергена), а потому, что гардемарином на одном из судов был четырнадцатилетний сорванец Горацио Нельсон, которому суждено было прославить родину победами на море.
По окончании наполеоновских войн полярные исследования приобрели новый размах. Энтузиазм широкой публики все более уступал место серьезной научной заинтересованности, а британский военный флот, владычествовавший на морях со времени битвы при Трафальгаре, хотел испытать своих моряков и свои корабли в суровых условиях. Речь теперь шла уже не о поисках Северо-Западного прохода в «Катай», а об исследовании Арктики и о расширении в ней британских владений. Дополнительным стимулом для исследователей стал парламентский закон 1818 года (аналогичный закон был принят в 1776 году), устанавливавший награду 20 тысяч фунтов стерлингов за открытие Северо-Западного прохода и 5 тысяч фунтов стерлингов за достижение Северного полюса.
Офицеры и матросы королевского флота охотно принимали участие в арктических плаваниях. В обмундировании, более пригодном для Портсмута,[2] чем для полярных областей, они смело направляли свои корабли во льды, преграждавшие путь к полюсу, отважно устремлялись в лабиринт проливов Канадского архипелага. Эти моряки – люди, крепкие духом и телом, – принимали лишения как должное. Вместо того чтобы с исчезновением солнца бежать на юг, как это делали моряки Елизаветинской эпохи, экипажи королевского флота зимовали на своих кораблях. Прикрыв палубы навесами из парусины, они превращали их в зимние квартиры.
Среди множества видных полярных исследователей начала XIX века особое место занимает Уильям Парри. Руководителем своей первой полярной экспедиции он стал в возрасте двадцати девяти лет, имея к тому времени уже большие заслуги. Он был помощником Джона Росса в 1818 году во время неудавшейся попытки отыскать Северо-Западный проход. Это был искуснейший мореплаватель и прирожденный руководитель. Его экспедиция, отплывшая в 1819 году на кораблях «Хекла» и «Грайпер», была снабжена всем необходимым на три года, и целью ее было отыскание Северо-Западного прохода. В этом плавании Парри проник в лабиринт проливов дальше, чем кто-либо другой до него. Содержавшиеся в его отчете сведения о хорошем состоянии здоровья и высоком моральном духе команд говорят о том, что эта первая зимовка военных кораблей в Арктике знаменовала собой замечательный успех англичан. В Англии Парри чествовали как героя, и ему поручили командование последующими двумя морскими экспедициями, направлявшимися на поиски Северо-Западного прохода. Эти экспедиции хотя и не сделали таких открытий, как первая, но для столь опытного человека, как Парри, они дали достаточно материала, чтобы прийти к выводам о необходимости коренного изменения техники полярных путешествий.
До него полярники полагали, что достигнуть Северного полюса можно на корабле – стоит лишь преодолеть полосу плавучих льдов, тянущуюся вдоль границ Северного Ледовитого океана, и вы окажетесь в море, свободном ото льда. Парри не вполне разделял эту теорию «открытого полярного моря»[3] и «предложил попытаться достигнуть Северного полюса, продвигаясь на санях-лодках по льду или плывя по воде, сколько бы ни была обширна акватория, встретившаяся на пути». Парри добрался на корабле до одного места на Шпицбергене, у края Северного Ледовитого океана, покинул корабль и дальше продвигался по льду пешком. Таким образом, он положил начало технике, которой предстояло стать обычной почти при всех последующих попытках достичь полюса.
На своем корабле «Хекла» он в начале июня 1827 года достиг залива Треуренберг на северном берегу Шпицбергена. Оттуда с двадцатью семью спутниками пустился он в путь к полюсу. Они тащили с собой лодки со стальными полозьями, нагруженные провизией на семьдесят один день, и испытывали невыразимые трудности, продвигаясь вслепую сквозь туман, дождь и морось по торосистому льду; они пробирались по узким проходам между торосами, плыли вдоль широких разводий, с неимоверными усилиями шли длинными полярными днями, делали часовую остановку на обед и снова трудились до «зари». Вытащив лодки на прочную льдину, они устраивали навес из парусов, собирались на молитву, терпеливо переносили часы бездействия, пока сигнальная труба не призывала их к еще одной ночи труда. Но эти люди все же сохраняли бодрость духа и проявляли подлинный героизм. С упорством выполняя однообразную тяжелую работу, они прошли так почти 1000 миль, хотя фактически отдалились от своего корабля не более чем на 172 мили. Все же, достигнув 82°45 с. ш., Парри установил рекорд, который продержался полвека, а по оригинальности плана его попытка добраться до полюса превосходила попытки всех остальных исследователей Арктики, за исключением Фритьофа Нансена.
Следующий шаг в развитии метода полярных исследований был сделан лишь через несколько лет. Это событие было, правда, менее драматичным, чем попытка Парри достигнуть Северного полюса. Плавание на корабле «Виктория» (1829–1834 гг.) в поисках Северо-Западного прохода впервые привело европейцев к тесному общению с эскимосами. Оно-то и дало возможность познакомиться с их способами передвижения. Эта экспедиция, во главе которой стоял капитан Джон Росс, прославилась открытием Северного магнитного полюса и тем, что ее участники четыре зимы подряд провели в Арктике, не потеряв ни одного человека.
В 30-х годах XIX столетия произошел перерыв в исследовании Арктики. Военно-морской флот был переключен на исследование Антарктики, пожалуй, главным образом в результате инициативы капитана Джеймса Кларка Росса (племянника Джона Росса), который на борту «Виктории» был специалистом по магнитным измерениям.
Плавания Джеймса Кларка Росса в Антарктике привели к значительным географическим открытиям XIX века. Не успел он вернуться в Англию, как Адмиралтейство предложило ему командовать великолепным «решающим» штурмом Северо-Западного прохода. Однако сэр Джеймс Кларк Росс (как его теперь величали) по настоянию жены вежливо отказался, и вместо него был назначен сэр Джон Франклин – тоже полярник, человек в возрасте пятидесяти девяти лет, чьи подвиги в Арктике стали уже легендарными.
Ни одна экспедиция в истории исследований Арктики не начиналась с большими надеждами на успех, чем экспедиция Франклина в 1845 году. Два его корабля, «Эребус» и «Террор», только что отремонтированные после выдающегося по своим достижениям плавания в Антарктику под командованием Росса, считались гордостью военно-морских верфей и были щедро снабжены всем необходимым. Сто тридцать четыре человека команды – это был цвет британского флота, а Франклин – народный кумир, но их поглотила тайна, на раскрытие которой ушло целое десятилетие; четыре десятка кораблей и свыше двух тысяч человек потребовалось для того, чтобы шаг за шагом восстановить картину бедствий, болезней и даже людоедства.
Впрочем, эта трагедия и последующие поиски экспедиции Франклина ускорили открытие и исследование Канадского архипелага, и наконец был решен вопрос о Северо-Западном проходе. В это время выдвинулись новые люди, была создана новая техника и возникли новые побудительные причины для стремления на Север. К концу десятилетия исследователи отказались от устаревших методов прошлого – от экспедиций на кораблях, где сверкало столовое серебро, отливалась синевой шерстяная военно-морская форма, звучала музыка шарманок, – и по примеру Леопольда Мак-Клинтока перешли к эскимосским способам передвижения. В результате этих перемен оставалось теперь недолго ждать открытия полюса.
Мотивы, побуждавшие людей идти на Север, были тождественны мотивам альпинистов. Северный полюс рассматривался как желанная цель, как вершина какой-то сверхгоры, вершина мира. Он привлекал заядлых путешественников и возбуждал фантазию романистов. Щедрые пожертвования широких слоев населения, взносы за исключительное право публикации о новых исследованиях Севера и другие сборы создавали материальную основу для отважных исследователей, чтобы пуститься в путь. Американец Элайша Кент Кейн был первым из этих полярных «героев».
Американцы не принимали активного участия в исследованиях Арктики до тех пор, пока поиски Франклина не пробудили в них сочувствия, и Кейн, играя на этом сочувствии, без труда собрал деньги на экспедицию, которая должна была сочетать поиски Франклина с попыткой достичь Северного полюса через пролив, отделяющий Гренландию от острова Элсмира (этот путь получил название американского пути к полюсу). Несмотря на неопытность Кейна, результатом которой были цинга, смертные случаи среди экипажа корабля и потеря самого корабля, он своими достижениями в 1853–1855 годах заслужил всеобщее одобрение, и вскоре за ним последовал другой американец – Исаак Израил Хейс. Оба они верили в теорию «открытого полярного моря», но первым человеком, достигшим границы Полярного моря, был еще один американец – Чарлз Френсис Холл.
Холл, разорившийся печатник, на первый взгляд не обладал никакими данными, чтобы стать полярным исследователем. Свои вылазки в Арктику он часто совершал в одиночку; однако, живя среди эскимосов и приспособившись к их способам передвижения, он был ближе, чем любой его предшественник, к тому, чтобы совершить успешный штурм полюса. На буксирном пароходе, подготовленном Военно-морским министерством США к плаванию в Арктике и получившем новое название «Полярис», Холл в 1871 году вышел на север. Его путь проходил по проливам, которые вели из Баффинова залива в Северный Ледовитый океан. Холл достиг рекордной для этих вод точки – 82011 с. ш. Но годы напряженных усилий сказались на нем – Холл умер, а «Полярис» налетел на плавучую льдину, и, когда участники экспедиции покинули накренившееся судно, оно было унесено, на льду остались девятнадцать человек (включая две семьи эскимосов), скудный запас продовольствия, два каяка, два вельбота и компас. Всю зиму они дрейфовали к югу на постоянно уменьшавшейся в своих размерах льдине и проплыли 1300 миль, пока их, умирающих от голода, не подобрали у берегов Лабрадора в 1874 году.
1874 год был годом рождения Эрнеста Генри Шеклтона. Еще мальчиком Шеклтон с захватывающим интересом читал сообщения о плавании «Поляриса». В умах широкого круга людей это драматическое событие вырисовывалось как смесь беззаветного героизма (приукрашенного, конечно, народной фантазией) и спортивного интереса к попытке достичь полюса.
Экспедиция на «Полярисе» и нарастающий интерес американцев к загадке полюса побудили британский флот к решительной попытке быть первым на полюсе, и в 1875 году два прекрасно снаряженных корабля, «Алерт» и «Дискавери», под командованием капитана Джорджа Нэрса отправились по следам Холла, который незадолго перед этим достиг границы южного края Полярного моря. Хотя Нэрсу, когда он был еще лейтенантом, посчастливилось служить с Мак-Клинтоком, однако над его экспедицией 1875–1876 годов витал дух прежнего самодовольства, какой был свойствен флоту поздней Викторианской эпохи.
То, что этой экспедиции удалось превзойти все ранее установленные рекорды проникновения на Север, ни в коем случае не объяснялось применением новой техники, скорее, это был результат необыкновенного искусства, с каким Нэрс привел свои два корабля к самой границе Северного Ледовитого океана. Это объяснялось также выдержкой его офицеров и матросов, которые, как и экипаж Парри полвека назад, тащили тяжелые шлюпки на север и, движимые одним лишь патриотическим рвением, водрузили английский флаг севернее прежней рекордной точки. Однако с самого начала дух трагедии витал над экспедицией, и цинга делала свое разрушительное дело – из ста двадцати одного человека пятьдесят шесть были больны ею. И все же эти люди достигли новых высот героизма и выжили.
Предложение Шеклтона об организации британской трансантарктической экспедиции было естественным очередным шагом в полярных исследованиях, который отвечал патриотическим чувствам англичан. Перед Шеклтоном открывалось широкое поле деятельности. Выступая на заседании Королевского географического общества в феврале 1914 года, Шеклтон сказал: «Основная цель экспедиции в первую очередь состоит в пересечении полярного материка. Некоторые осуждают эту цель как рассчитанную на внешний эффект и не сулящую особой пользы; они считают, что любая экспедиция должна преследовать прежде всего научные цели. До той поры пока не был достигнут Южный полюс каждый исследователь, проникавший в Антарктику, в глубине души лелеял желание достичь этой цели. Мое желание – пересечь Антарктический материк. Предпринимая эту экспедицию, ее участники чувствуют себя представителями британской нации. Я изменил бы своим убеждениям, если бы стал утверждать обратное. Пересечение материка я рассматриваю как великую цель этой экспедиции, и сегодня вечером нет ни одного человека в этом зале и ни одного британского подданного во всей империи, который не желал бы, чтобы первым национальным флагом, пронесенным сквозь ледяную пустыню, был британский флаг».
Далее он изложил свой план исследований и свою речь закончил утверждением, что его экспедиция явится прежде всего «спортивным подвигом». Эти слова, разумеется, вызвали беспокойство членов Королевского географического общества, считавших себя, по словам Шеклтона, «совестью географического мира». Тем не менее общество поддержало его начинание, ибо всякая экспедиция, носящая первооткрывательский характер, сама по себе является уже исследовательской.[1]
В начале XV века под флагами двух соперничавших государств – Португалии и Испании – были снаряжены многочисленные экспедиции на поиски морского пути на Восток, так как известия о несметных богатствах «Катая», доставленные преодолевшими пустыни караванами Марко Поло, поразили европейцев. К 1540 году, когда португальцы завладели морским путем вокруг Африки, а испанцы вокруг Южной Америки, у молодых морских наций Европы практически не оставалось иного выбора, как проникнуть с севера в поисках торговых путей к богатствам Востока.
Из всех северных стран, открытых викингами в X веке и в течение трех последующих столетий заселенных колонистами, только Исландия оставалась частью известного в то время мира. Древние норвежцы унесли с собой в могилу все накопленные сведения об Арктике. Однако кровь викингов, унаследованная от них храбрость и неугомонная страсть к мореплаванию помогли Англии стать морской державой, и через пять столетий, после того как викинги открыли арктический мир, в море вышли англичане.
Искусство мореплавания, впоследствии ставшее гордостью нации, – это не просто природный дар англичан. Этому способствовали и географические познания, заимствованные у других народов, а также методы мореплавания англичан. Но это искусство вскоре вошло в их плоть и кровь, и юный Эдуард VI, вступив на престол, первым делом пригласил Себастьяна Кабота (главного штурмана Испании) на должность главного кормчего Англии для подготовки моряков к великим свершениям. Англия вступала в эру расширения своих владений. Себастьян Кабот был назначен «главой цеха и компании купцов – искателей приключений для открытия неизвестных стран, владений, островов и мест»; компания немедленно принялась за составление плана путешествия для открытия новых земель и проникновения на Восток северо-западным путем.
Однако первоначально люди так боялись Севера, что даже смельчаки отваживались лишь на короткие летние плавания в моря, покрытые льдом. Полярная тьма пугала не меньше, чем муки ада; побывавшие в Арктике зимой рассказывали «о вечной тьме… без всякой надежды на просветление»; мореходы умирали мучительной смертью от цинги. В их дневниковых записях можно прочесть о страданиях и отчаянной смелости, о бурях, болезнях и жестоких холодах. Впрочем, англичане Елизаветинской эпохи отличались упорством: королева одобряла поиски торговых путей на Восток, сулившие обогащение государства и владычество над северными морями. Поэтому, если не считать кратковременного периода борьбы с испанской Армадой, полярные исследователи этой эпохи, в особенности Фробишер, Дейвис и Гудзон, были постоянно одержимы идеей поиска призрачного прохода на Восток.
Это был век открытий и сказочных богатств. Открытия распахивали двери перед торговлей. В это время возникли крупные торговые компании, прибыли которых шли на развитие дальнейших исследований. Объединение предприимчивых и отважных купцов в результате своей первой полярной экспедиции 1553 года основало Московийскую компанию, которая развернула выгодный торговый обмен между Англией и Россией через северные моря. Прибыли этой компании использовались для финансирования путешествий Генри Гудзона, открывшего ряд новых земель. Такое помещение капитала впоследствии себя полностью оправдало. После того как Гудзон обнаружил, что омывающие Шпицберген воды буквально кишат китами, разгорелась пиратская битва за китовый жир. Конкурирующие флотилии китобойных судов многих государств безжалостно истребляли этих огромных морских млекопитающих. Когда же китобойный промысел исчерпал себя, началась эксплуатация новой территории, было создано новое предприятие – «Компания Гудзонова залива», нажившая миллионы фунтов стерлингов на скупке пушнины и шкур в Северной Канаде; помимо этого промысла компания всегда могла рассчитывать на уловы рыбы у Ньюфаундлендских мелей.
Не удивительно, что Север так сильно владел воображением англичан, кормившихся и богатевших за счет его изобилия. Три с половиной века подряд, начиная с царствования короля Генриха VIII и до 1882 года (за исключением двенадцатилетнего периода, с 1594 по 1606 год, когда благодаря Виллему Баренцу рекорд держали голландцы), флаг Великобритании развевался ближе всего к вершине мира. В 1587 году Джон Дейвис достиг 72041 с. ш. на западном берегу Гренландии. В 1607 году Генри Гудзон в поисках прохода сквозь плавучие льды Гренландского моря в открытый полярный океан и далее прямо через полюс на Восток продвинул рекорд до 800 23 с. ш.
Сто шестьдесят пять лет рекорд Гудзона оставался непревзойденным, а в 1773 году капитан Константин Фипс, возглавлявший хорошо оснащенную научную экспедицию, которая пыталась достигнуть Северного полюса морским путем, проник в районе Шпицбергена на 25 миль дальше на север. Впрочем, память об этой экспедиции сохранилась не благодаря рекорду (в результате экспедиции составлены на редкость неудачные карты берегов Шпицбергена), а потому, что гардемарином на одном из судов был четырнадцатилетний сорванец Горацио Нельсон, которому суждено было прославить родину победами на море.
По окончании наполеоновских войн полярные исследования приобрели новый размах. Энтузиазм широкой публики все более уступал место серьезной научной заинтересованности, а британский военный флот, владычествовавший на морях со времени битвы при Трафальгаре, хотел испытать своих моряков и свои корабли в суровых условиях. Речь теперь шла уже не о поисках Северо-Западного прохода в «Катай», а об исследовании Арктики и о расширении в ней британских владений. Дополнительным стимулом для исследователей стал парламентский закон 1818 года (аналогичный закон был принят в 1776 году), устанавливавший награду 20 тысяч фунтов стерлингов за открытие Северо-Западного прохода и 5 тысяч фунтов стерлингов за достижение Северного полюса.
Офицеры и матросы королевского флота охотно принимали участие в арктических плаваниях. В обмундировании, более пригодном для Портсмута,[2] чем для полярных областей, они смело направляли свои корабли во льды, преграждавшие путь к полюсу, отважно устремлялись в лабиринт проливов Канадского архипелага. Эти моряки – люди, крепкие духом и телом, – принимали лишения как должное. Вместо того чтобы с исчезновением солнца бежать на юг, как это делали моряки Елизаветинской эпохи, экипажи королевского флота зимовали на своих кораблях. Прикрыв палубы навесами из парусины, они превращали их в зимние квартиры.
Среди множества видных полярных исследователей начала XIX века особое место занимает Уильям Парри. Руководителем своей первой полярной экспедиции он стал в возрасте двадцати девяти лет, имея к тому времени уже большие заслуги. Он был помощником Джона Росса в 1818 году во время неудавшейся попытки отыскать Северо-Западный проход. Это был искуснейший мореплаватель и прирожденный руководитель. Его экспедиция, отплывшая в 1819 году на кораблях «Хекла» и «Грайпер», была снабжена всем необходимым на три года, и целью ее было отыскание Северо-Западного прохода. В этом плавании Парри проник в лабиринт проливов дальше, чем кто-либо другой до него. Содержавшиеся в его отчете сведения о хорошем состоянии здоровья и высоком моральном духе команд говорят о том, что эта первая зимовка военных кораблей в Арктике знаменовала собой замечательный успех англичан. В Англии Парри чествовали как героя, и ему поручили командование последующими двумя морскими экспедициями, направлявшимися на поиски Северо-Западного прохода. Эти экспедиции хотя и не сделали таких открытий, как первая, но для столь опытного человека, как Парри, они дали достаточно материала, чтобы прийти к выводам о необходимости коренного изменения техники полярных путешествий.
До него полярники полагали, что достигнуть Северного полюса можно на корабле – стоит лишь преодолеть полосу плавучих льдов, тянущуюся вдоль границ Северного Ледовитого океана, и вы окажетесь в море, свободном ото льда. Парри не вполне разделял эту теорию «открытого полярного моря»[3] и «предложил попытаться достигнуть Северного полюса, продвигаясь на санях-лодках по льду или плывя по воде, сколько бы ни была обширна акватория, встретившаяся на пути». Парри добрался на корабле до одного места на Шпицбергене, у края Северного Ледовитого океана, покинул корабль и дальше продвигался по льду пешком. Таким образом, он положил начало технике, которой предстояло стать обычной почти при всех последующих попытках достичь полюса.
На своем корабле «Хекла» он в начале июня 1827 года достиг залива Треуренберг на северном берегу Шпицбергена. Оттуда с двадцатью семью спутниками пустился он в путь к полюсу. Они тащили с собой лодки со стальными полозьями, нагруженные провизией на семьдесят один день, и испытывали невыразимые трудности, продвигаясь вслепую сквозь туман, дождь и морось по торосистому льду; они пробирались по узким проходам между торосами, плыли вдоль широких разводий, с неимоверными усилиями шли длинными полярными днями, делали часовую остановку на обед и снова трудились до «зари». Вытащив лодки на прочную льдину, они устраивали навес из парусов, собирались на молитву, терпеливо переносили часы бездействия, пока сигнальная труба не призывала их к еще одной ночи труда. Но эти люди все же сохраняли бодрость духа и проявляли подлинный героизм. С упорством выполняя однообразную тяжелую работу, они прошли так почти 1000 миль, хотя фактически отдалились от своего корабля не более чем на 172 мили. Все же, достигнув 82°45 с. ш., Парри установил рекорд, который продержался полвека, а по оригинальности плана его попытка добраться до полюса превосходила попытки всех остальных исследователей Арктики, за исключением Фритьофа Нансена.
Следующий шаг в развитии метода полярных исследований был сделан лишь через несколько лет. Это событие было, правда, менее драматичным, чем попытка Парри достигнуть Северного полюса. Плавание на корабле «Виктория» (1829–1834 гг.) в поисках Северо-Западного прохода впервые привело европейцев к тесному общению с эскимосами. Оно-то и дало возможность познакомиться с их способами передвижения. Эта экспедиция, во главе которой стоял капитан Джон Росс, прославилась открытием Северного магнитного полюса и тем, что ее участники четыре зимы подряд провели в Арктике, не потеряв ни одного человека.
В 30-х годах XIX столетия произошел перерыв в исследовании Арктики. Военно-морской флот был переключен на исследование Антарктики, пожалуй, главным образом в результате инициативы капитана Джеймса Кларка Росса (племянника Джона Росса), который на борту «Виктории» был специалистом по магнитным измерениям.
Плавания Джеймса Кларка Росса в Антарктике привели к значительным географическим открытиям XIX века. Не успел он вернуться в Англию, как Адмиралтейство предложило ему командовать великолепным «решающим» штурмом Северо-Западного прохода. Однако сэр Джеймс Кларк Росс (как его теперь величали) по настоянию жены вежливо отказался, и вместо него был назначен сэр Джон Франклин – тоже полярник, человек в возрасте пятидесяти девяти лет, чьи подвиги в Арктике стали уже легендарными.
Ни одна экспедиция в истории исследований Арктики не начиналась с большими надеждами на успех, чем экспедиция Франклина в 1845 году. Два его корабля, «Эребус» и «Террор», только что отремонтированные после выдающегося по своим достижениям плавания в Антарктику под командованием Росса, считались гордостью военно-морских верфей и были щедро снабжены всем необходимым. Сто тридцать четыре человека команды – это был цвет британского флота, а Франклин – народный кумир, но их поглотила тайна, на раскрытие которой ушло целое десятилетие; четыре десятка кораблей и свыше двух тысяч человек потребовалось для того, чтобы шаг за шагом восстановить картину бедствий, болезней и даже людоедства.
Впрочем, эта трагедия и последующие поиски экспедиции Франклина ускорили открытие и исследование Канадского архипелага, и наконец был решен вопрос о Северо-Западном проходе. В это время выдвинулись новые люди, была создана новая техника и возникли новые побудительные причины для стремления на Север. К концу десятилетия исследователи отказались от устаревших методов прошлого – от экспедиций на кораблях, где сверкало столовое серебро, отливалась синевой шерстяная военно-морская форма, звучала музыка шарманок, – и по примеру Леопольда Мак-Клинтока перешли к эскимосским способам передвижения. В результате этих перемен оставалось теперь недолго ждать открытия полюса.
Мотивы, побуждавшие людей идти на Север, были тождественны мотивам альпинистов. Северный полюс рассматривался как желанная цель, как вершина какой-то сверхгоры, вершина мира. Он привлекал заядлых путешественников и возбуждал фантазию романистов. Щедрые пожертвования широких слоев населения, взносы за исключительное право публикации о новых исследованиях Севера и другие сборы создавали материальную основу для отважных исследователей, чтобы пуститься в путь. Американец Элайша Кент Кейн был первым из этих полярных «героев».
Американцы не принимали активного участия в исследованиях Арктики до тех пор, пока поиски Франклина не пробудили в них сочувствия, и Кейн, играя на этом сочувствии, без труда собрал деньги на экспедицию, которая должна была сочетать поиски Франклина с попыткой достичь Северного полюса через пролив, отделяющий Гренландию от острова Элсмира (этот путь получил название американского пути к полюсу). Несмотря на неопытность Кейна, результатом которой были цинга, смертные случаи среди экипажа корабля и потеря самого корабля, он своими достижениями в 1853–1855 годах заслужил всеобщее одобрение, и вскоре за ним последовал другой американец – Исаак Израил Хейс. Оба они верили в теорию «открытого полярного моря», но первым человеком, достигшим границы Полярного моря, был еще один американец – Чарлз Френсис Холл.
Холл, разорившийся печатник, на первый взгляд не обладал никакими данными, чтобы стать полярным исследователем. Свои вылазки в Арктику он часто совершал в одиночку; однако, живя среди эскимосов и приспособившись к их способам передвижения, он был ближе, чем любой его предшественник, к тому, чтобы совершить успешный штурм полюса. На буксирном пароходе, подготовленном Военно-морским министерством США к плаванию в Арктике и получившем новое название «Полярис», Холл в 1871 году вышел на север. Его путь проходил по проливам, которые вели из Баффинова залива в Северный Ледовитый океан. Холл достиг рекордной для этих вод точки – 82011 с. ш. Но годы напряженных усилий сказались на нем – Холл умер, а «Полярис» налетел на плавучую льдину, и, когда участники экспедиции покинули накренившееся судно, оно было унесено, на льду остались девятнадцать человек (включая две семьи эскимосов), скудный запас продовольствия, два каяка, два вельбота и компас. Всю зиму они дрейфовали к югу на постоянно уменьшавшейся в своих размерах льдине и проплыли 1300 миль, пока их, умирающих от голода, не подобрали у берегов Лабрадора в 1874 году.
1874 год был годом рождения Эрнеста Генри Шеклтона. Еще мальчиком Шеклтон с захватывающим интересом читал сообщения о плавании «Поляриса». В умах широкого круга людей это драматическое событие вырисовывалось как смесь беззаветного героизма (приукрашенного, конечно, народной фантазией) и спортивного интереса к попытке достичь полюса.
Экспедиция на «Полярисе» и нарастающий интерес американцев к загадке полюса побудили британский флот к решительной попытке быть первым на полюсе, и в 1875 году два прекрасно снаряженных корабля, «Алерт» и «Дискавери», под командованием капитана Джорджа Нэрса отправились по следам Холла, который незадолго перед этим достиг границы южного края Полярного моря. Хотя Нэрсу, когда он был еще лейтенантом, посчастливилось служить с Мак-Клинтоком, однако над его экспедицией 1875–1876 годов витал дух прежнего самодовольства, какой был свойствен флоту поздней Викторианской эпохи.
То, что этой экспедиции удалось превзойти все ранее установленные рекорды проникновения на Север, ни в коем случае не объяснялось применением новой техники, скорее, это был результат необыкновенного искусства, с каким Нэрс привел свои два корабля к самой границе Северного Ледовитого океана. Это объяснялось также выдержкой его офицеров и матросов, которые, как и экипаж Парри полвека назад, тащили тяжелые шлюпки на север и, движимые одним лишь патриотическим рвением, водрузили английский флаг севернее прежней рекордной точки. Однако с самого начала дух трагедии витал над экспедицией, и цинга делала свое разрушительное дело – из ста двадцати одного человека пятьдесят шесть были больны ею. И все же эти люди достигли новых высот героизма и выжили.