Страница:
Тем временем для Нелл день проходил обычно, если не сказать скучно, и поскольку такие комнатные занятия, как вязание, плетение кружев и бахромы или попытка разложить пасьянс – развлечение, которому так любезно научил ее принц-регент, – не давали ей отвлечься от тревожных мыслей, она вскоре стала жалеть, что отказалась даже от такого невинного развлечения, как утренник с французскими сельскими танцами, на который была приглашена. Вообще-то, казалось, ей никакого времени не хватит для того, чтобы успеть во все места, куда ее приглашали, потому что сезон был в разгаре, и каких только развлечений не предлагалось – от «венецианского завтрака» до «большой прогулки на воздушных шарах»; а в кратких промежутках между всеми этими развлечениями она либо отдавалась в руки мистера Блейка, в котором смехотворное самодовольство сочеталось с истинным талантом к созданию дамских причесок, либо позировала для портрета мистеру Лоуренсу. Кардросс заказал ее портрет в полный рост, и, поскольку Лоуренс после смерти Хоппнера стал самым модным портретистом в Англии, это обошлось ему в кругленную сумму – четыреста гиней. Но мистер Блейк всего неделю назад сделал ей модную стрижку, и теперь работу над портретом пришлось отложить, пока волосы не отрастут до прежней длины. Ей не хотелось идти одной на выставку Королевской академии в Сомерсет-Хаус, потому что это было бы не только скучно, но и могло бы сделать ее легкой добычей для какой-нибудь другой одинокой дамы, например миссис Берри, которой можно было восхищаться, но только не любить. В Лондоне было полно пожилых дам, являвшихся приятельницами мамы, и если где-нибудь можно было встретить их наверняка, то именно в Сомерсет-Хаус. И вот, сплетя несколько узелков бахромы, прочитав несколько страниц из «Коринны», меланхолически понаблюдав за детьми, игравшими в бильбоке в Сквер-Гарден, и попытавшись сосредоточиться, чтобы написать запоздалое письмо мисс Уилби, она решила, что погода слишком хороша, чтобы сидеть дома, и что в отсутствие более веселых развлечений следует поехать в Челси, в оранжерею Таббса, что на Кинг-роуд, и выбрать там растения, которые превратят бальный зал Кардросс-Хаус в волшебную страну цветов.
Этот грандиозный план возник благодаря желанию Летти задрапировать зал розовым ситцем. Такой новый вид убранства она увидела на одном из первых балов сезона, и он поразил ее воображение. Сотни рулонов ситца были собраны на манер огромного шатра; все громко выражали свое восхищение и поздравляли хозяйку с такой прелестной идеей; и Летти, убежденная, что скоро это станет криком моды, несколько недель то клянчила, то требовала, чтобы Кардросс тоже превратил свой бальный зал в розовый шатер для грандиозного костюмированного бала, который они давали в конце месяца. К сожалению, Кардросса не восхищал эффект розового ситца, а когда Летти согласилась, что ситец – это слишком дешево и что будет гораздо элегантнее (а главное – лучше, чем у леди Уэлдон) использовать для этих целей шелк, он настолько однозначно высказал свое мнение по поводу этого, что она окончательно укрепилась в мысли, что его вкус так же старомоден, как дурен его характер. Она не замедлила сообщить ему об этом, и то, как он принял ужасное обвинение, не сделало ему чести. «Я знаю, – сказал он. – Уверяю тебя, Летти, я и сам удивляюсь, до какой степени я скряга, если жалею несколько сотен фунтов на подходящее убранство бального зала, которое оттенило бы твои чары. – Он смеющимися глазами посмотрел на Нелл и, поддразнивая ее, добавил: – Вот если бы вы попросили у меня голубую драпировку!..»
Летти была готова согласиться и на голубую, но не нашла у Нелл поддержки. Нелл, которой не меньше, чем Летти, хотелось поразить своих гостей, и не собиралась подражать леди Уэлдон или какой-либо другой моднице. Если Кардросс согласится, она поразит всех еще больше, – превратив бальный зал в настоящий сад. Ее всегда удивляло, что дамы так скупо используют цветы; так пусть же они скрежещут зубами от зависти, увидев, чего можно достигнуть с помощью вкуса, изобретательности и услуг первоклассного флориста. Кардросс тут же дал ей карт-бланш; и Летти, выслушав ее предложение с явным предубеждением, вынуждена была признать, что действительно это будет и красиво, и необычно.
И Нелл отправилась в Челси. Как только мистер Таббс, с льстивой почтительностью приветствовавший миледи, понял цель ее визита, он тут же горячо поддержал ее, собрал своих главных помощников и сразу предложил ей несколько различных планов убранства зала. Они были не похожи один на другой, но имели одну общую особенность: все стоили очень дорого. Но поскольку Кардросс разрешил Нелл делать все, что она захочет, только не драпировать зал розовым ситцем, это соображение ее нисколько не останавливало. Выбирая цветы и травы и обсуждая с мистером Таббсом сравнительные достоинства гирлянд, цветочных корзинок и шпалер, установленных вдоль стен и покрытых зеленью, она очень приятно провела целый час, забыв на время о своих невзгодах. Она рассталась с мистером Таббсом очень сердечно, и этот замечательный садовник уговорил ее оказать ему честь, приняв в подарок букет, составленный из лучших цветов, которыми она особенно восхищалась при осмотре его сада. Букет был так велик, что его пришлось положить на пол коляски, но мистер Таббс не поскупился: ведь не каждый день, получаешь такие замечательные заказы, как тот, что сделала леди Кардросс. Он заверил миледи, что она может полностью положиться на его способность обеспечить достижение такого эффекта, который поверг бы ее гостей в трепет и восхищение. Ее коляска еще не успела отъехать, как он подозвал своего главного помощника и приказал ему проявить все свое мастерство и искусство.
– Потому что, запомни мои слова, Энди, – сказал он, – это войдет в моду! Я не удивлюсь, если скоро у нас отбою не будет от заказчиков!
Нелл тоже надеялась, что станет законодательницей новой моды. Со времени ее замужества в Кардросс-Хаус уже было несколько приемов, но это был первый большой бал, который она давала, и ей хотелось, чтобы о нем говорили что-то еще помимо того, что там была ужасная давка.
Когда она приехала домой, Летти еще не вернулась с Брайанстон-сквер. Сняв шляпу и перчатки, Нелл занялась аранжировкой своего букета в нескольких вазах. Она как раз ставила одну из них на обливной столик в углу гостиной, когда позади нее послышался голос:
– Очаровательно!
К счастью, в этот момент вазы у нее в руках не было, иначе она обязательно уронила бы ее, так судорожно она вздрогнула. Громко ахнув, она обернулась и увидела Кардросса, который неслышно вошел и теперь стоял у двери, лукаво глядя на нее. Он успел снять крылатку, но было видно, что он только что приехал в город, ибо на нем все еще был деревенский костюм, состоявший из сюртука, штанов из оленьей кожи и высоких сапог.
Услышать его голос, когда она считала его находившимся за сотни миль от дома, было величайшей неожиданностью, и потому первым чувством Нелл было смятение. Она быстро пришла в себя, но он уже успел увидеть испуг на ее лице. Лукавство в его глазах исчезло и сменилось вопросительным выражением.
– Кардросс! О, как вы меня напугали! – воскликнула она слабым голосом.
– Похоже, я просто поверг вас в ужас, – сказал он, не делая и шага, чтобы приблизиться к ней, и продолжая жестко смотреть на нее прищуренными глазами.
– Нет, нет! Как вы можете такое говорить? – покраснев, запротестовала она с нервическим смехом. – Я так рада… я не надеялась увидеть вас раньше понедельника, и когда внезапно услышала ваш голос… то так и подскочила!
– Прошу прощения, – сказал он без улыбки. – Мне, конечно, следовало предупредить о своем приезде. Вы должны простить меня за бестактность.
– Джайлз, какая нелепость! – сказала она, протягивая руку.
Он подошел, взял ее руку и с учтивым поклоном слегка коснулся ее губами. И тут же отпустил со словами:
– Да, прямо как в том фарсе, который мы видели в Ковент-Гарден и сочли столь глупым. Мне остается только начать искать любовника, спрятанного за шторами или под диванами.
Холодный поцелуй, который он запечатлел на ее руке, встревожил и расстроил ее, но его слова оказались столь не соответствующими действительности, что она рассмеялась:
– В надежде обнаружить вашего кузена Феликса? Это очень неприлично, совершенно нелепая мысль, нет, как было бы смешно действительно обнаружить его в такой ситуации!
Он чуть заметно улыбнулся, и подозрительное выражение почти исчезло с его лица. Он все еще смотрел на нее и ей было трудно выдержать его взгляд.
– Что случилось, Нелл? – спросил он через несколько секунд.
– Да ничего! Я… я не понимаю, о чем вы! Вы обижены, что я так испугалась? Но ведь вы сами виноваты.
Он ответил не сразу, а когда наконец заговорил, голо его звучал совершенно бесстрастно:
– Вы правы. Кто же из ваших многочисленных воздыхателей подарил вам эти прекрасные цветы? Вы восхитительно расставили их в вазах.
– Никто! По крайней мере, я не льщу себя надеждой, что он мой воздыхатель! Я принесла их – и здесь еще не все! – от Таббса, владельца оранжереи! Я была у него сегодня, чтобы заказать цветы для нашего бала, и он упросил меня принять букет невообразимых размеров!
– Правда? Тогда следует предположить, что вы сделали ему основательный заказ.
Она немного встревожилась.
– Ну да, – призналась она. – Но это же будет самый роскошный бал сезона и… и вы сами сказали мне, что я могу потратить на него сколько захочу!
– Конечно. Я вовсе не порицаю вас, любовь моя.
Она чувствовала потребность оправдаться, потому что, несмотря на это утверждение, в голосе его не было сердечности.
– Это ведь первый бал, который мы даем здесь… первый большой бал, – извиняющимся тоном напомнила она. – Вы же не хотите, чтобы его вспоминали просто как очередную толчею, которая ничем не отличается от прочих!
– Дорогая Нелл, вам совсем не нужно оправдываться! Конечно, пусть все будет по высшему классу! А мы будем угощать гостей розовым шампанским?
– Вы надо мной смеетесь? – осторожно спросила она. – Звучит исключительно элегантно, но я никогда не слыхивала о таком.
– Вовсе нет, я не смеюсь! Уверяю вас, это придаст балу особый шарм.
– Еще более тонкий, чем розовый ситец? – отважилась она спросить, и в ее взгляде проскользнула улыбка. Наконец он рассмеялся:
– Конечно, и даже тоньше, чем розовый шелк! Кстати, а где Летти?
– Она поехала в гости к миссис Торн. Я уверена, что она вот-вот вернется. – Ей показалось, что муж нахмурился, и она добавила: – Вам это не нравится, но, уверяю вас, Джайлз, не следует поощрять в ней пренебрежение к миссис Торн.
– Совершенно верно. Скажите мне, Нелл, что имеет ввиду моя тетушка Чадли, написав мне, что поведение Летти на маскараде, на который вы ее возили, повергло всех в смятение?
– Если бы ваша тетушка Чадли немножко меньше совала нос не в свое дело, всем было бы лучше! – воскликнула Нелл, покраснев от гнева. – Она бывает довольна, только когда делает гадости! Скажите, у нее ко мне какие-нибудь претензии?
– Нет, она ни в чем вас не обвиняет!
– Весьма ей признательна! От всей души надеюсь, что вы дадите ей должный отпор, Джайлз!
– Вероятно, я так и сделаю. А что, собственно, сделала Летти, чтобы я получил за нее такой выговор?
– Ничего! То есть ничего такого, из-за чего нужно кудахтать! Вы же знаете, какая она бывает, когда ей весело! Ее живой характер заводит ее иногда за грань приличий, но только такие люди, как леди Чадли, не понимают, что все это просто от невинности.
– И от недостатка воспитания, – со вздохом сказал он. – Никого не могу в этом винить, кроме себя. Вы ведь не позволили ей надеть неприличное платье?
– Нет, о нет! – с виноватым видом ответила она. – Вовсе не неприличное! Я признаюсь, оно было не слишком подходящим для девушки ее возраста, но… но она его больше не наденет, так что прошу вас, Кардросс, не говорите с ней на эту тему.
– Если она выглядела в нем одной из тех дам, каковых не одобряет моя тетушка, она наверняка его больше не наденет! – ответил он.
– Ничего подобного! Леди Чадли прекрасно знает, что такие платья носят весьма достойные женщины. Прошу вас, не поднимайте шума! Если вы станете бранить Летти, она только разозлится… а, в конце концов, это моя вина.
– Я не собираюсь никого из вас бранить, но должен сказать, Нелл, зря вы не настояли на своем, – сказал Кардросс с недовольным видом.
– Наверное, вы правы, – сказала она с раскаянием. – Мне очень жаль.
– Да… ну, ничего! Я не сомневаюсь, что вам очень трудно уследить за фокусами Летти. А раз уж мы заговорили о маскараде, что это была за необыкновенная история, которую я слышал – о том, как Дайзарт пытался ограбить вас по дороге в Чизик?
– О Боже, неужели леди Чадли прослышала и об этом! – вскричала она в ужасе.
– Нет, я слышал об этом от вашего кучера. Как он рассказывал, вашу коляску остановил Дайзарт с двумя спутниками, все они были переодеты разбойниками. Это совершенно невероятно даже для Дайзарта, но не думаю, что Джеффри рассказал бы мне небылицу. Может быть, вы объясните мне, в чем дело?
Она и забыла, что именно слуги могли бы рассказать ему о странном поступке Дайзарта, и на какой-то миг пожалела, что не позаботилась купить их молчание. Ей тут же стало стыдно, и, покраснев, она сказала:
– О, это один из безумных розыгрышей Дая, и, конечно, ему должно быть стыдно! Признаюсь, я надеялась, что это не дойдет до ваших ушей.
– Ну, Нелл, это уже предел всему! – сказал он.
– Да… я хочу сказать, я знала, что вы рассердитесь! Это было совсем безобидное… просто… глупое пари… но, конечно, так делать нельзя, и я сказала ему об этом.
– Так это было на пари? – недоверчиво переспросил он. – И с кем же из своих дружков он счел возможным заключить пари, в которое втянул и вас?
– Н-ни с кем! – заикаясь, пролепетала она, испугавшись выражения его лица.
– Тогда что все это значит?
– Со мной! – в отчаянии заявила она, призвав на помощь всю свою изобретательность. – Мы… мы говорили о маскарадах, и я сказала, что глупо думать, будто невозможно узнать хорошо знакомого человека только потому, что на нем маска. А Дай… Дай сказал, что докажет, что я неправа и… и так все произошло! Только я узнала его и выиграла пари.
– Что ж, это утешительно! А его спутников вы тоже узнали?
– Нет… то есть там был только мистер Фэнкот! – умоляюще сказала она. – О, и конечно, Джо – грум Дая! Но он не в счет, потому что всю жизнь служил у нас, сколько я помню! Прошу вас, Кардросс, не сердись на Дая!
– Не сердиться! Я не просто сержусь на него! Так напугать вас из чистой шалости, которой я не простил бы даже школьнику, – это переходит все возможные границы! – гневно сказал он.
– Я не испугалась! – заверила она его. – Только чуть-чуть!
– Да? – мрачно осведомился он. – Тогда почему же вы кричали?
Ее глаза засверкали от возмущения.
– Я не кричала! Я бы не опустилась до такой вульгарности! Это кричала Летти.
– Какая трусость с ее стороны! – сардонически сказал он.
– Да, я так и подумала, – серьезно ответила она.
– Вы что, совсем ослеплены своей любовью к Дайзарту? – спросил он. – Хорошо ему иметь сестру, которая прощает его безумства, его расточительность и такие шуточки, как эта! Я знаю – я давно знал, – что в вашем сердце он занимает первое место, но все-таки будьте осторожны! Вы даете ему понять, что он может обратиться к вам, попав в любую передрягу! Улыбаетесь шалостям, недостойным первокурсника! Вы перестанете улыбаться, когда «веселость», на которую вы сейчас смотрите так снисходительно, заведет его столь далеко, что даже его дружки от него отвернутся!
Суровость его тона вызвала у нее легкую дрожь, но вскоре она различила в нем нотки ревности. Едва она их услышала, как сердце ее подпрыгнуло, и его речь уже не казалась ей такой обидной. Вместо того чтобы кинуться на защиту Дайзарта, она ограничилась тем, что сказала:
– Но я вовсе не улыбалась этой проделке! Это было очень дурно… очень недостойно! Но с вашей стороны, Кардросс, несправедливо говорить, что необузданность может заставить его сделать что-нибудь… злонамеренное! Я знаю, что вы его очень не любите, но это уж слишком!
– Почему это я не люблю его? – сказал Джайлз более спокойным тоном. – Наоборот! Я отношусь к нему настолько хорошо, что хотел бы оказать ему настоящую услугу. Вы считаете меня несправедливым, но можете мне поверить, я знаю, что говорю, когда предупреждаю вас, что такой образ жизни может погубить его.
Снова встревожившись, она сказала:
– О, пожалуйста, прошу вас, не отсылайте его в армию!
– Не в моей власти отправить его в армию. Должен сказать, я предлагал купить ему воинское звание, и уверяю вас, вряд ли я мог бы сделать для него что-либо более полезное или отвечающее его устремлениям. Если единственная преграда на этом пути – несогласие вашего отца, то я могу решить эту проблему уже в следующем квартале.
– Нет, дело не в этом. Нехорошо так говорить, только Даю нет никакого дела до согласия бедного папа. Но мама заставила его пообещать, что он не пойдет в армию, и каким бы сумасбродным он ни был, Дай не нарушит своего обещания!
– Если дело обстоит именно так, – сказал он, – советую вам, дорогая моя, изо всех сил постараться убедить вашу мама освободить сына от этого обещания, которого, не премину заметить, не следовало бы с него брать!
– Не могу! О, она упадет в обморок при одной мысли о том, что он подвергает себя опасностям войны! – Поколебавшись, Нелл добавила: – Я знаю, что он невероятно безрассуден и… и расточителен, но ведь… не более того?
– Что ж, этого вполне достаточно, – ответил суровый супруг.
Заметив, что она намерена расспрашивать его и далее, он уже злился на себя за то, что дал волю своей досаде и сказал так много. И она не успела вымолвить и слова, как он сменил тему и вскоре после этого вышел из комнаты, сказав, что ему нужно переодеться. Какие бы горькие чувства он ни испытывал, он не мог нанести ей удар, сообщив об истинной мере безрассудства Дайзарта. Она, вероятно, даже не знала о маленькой розовой комнатке позади сцены в Опера-Хаус, где балерины отрабатывали свои па перед длинными зеркалами и где любой повеса в поисках любовных приключений мог выбрать себе какую-нибудь из звездочек Уэст-Энда. Дайзарт был небезызвестной фигурой в этом салоне, так же как его последняя пассия. Нелл, конечно же, видела его на прогулках с этим «образчиком добродетели» – надо сказать, производившим изрядный фурор! – размышлял Кардросс; кто знает, о чем она подумала. Она не задавала вопросов, так что, вероятно, обо всем догадывалась. Но она не догадывалась лишь, что Дайзарт нередко отправлялся на поиски приключений в компании ночных гуляк, начиная вечер с попойки у Лонга, а затем опускаясь все ниже и в конечном итоге приземляясь в малореспектабельном мире, о котором она не имела понятия. Самые безрассудные денди развлекались там на равных с низшими слоями общества; собравшись вместе, они отправлялись в трущобы Тотхилл-Филдс, братаясь (а порой и затевая потасовки) с самым разным людом, от честных угольщиков до жуликов. Они наблюдали «охоту на барсуков» в зловонном притоне Чарли, где нужно было глядеть в оба, чтобы тебя не обчистили; они водили компанию с шулерами и их девицами; мертвецки напивались «синей погибелью» в лавках, торгующих джином, и, передвигаясь на восток, оседали на Филд-оф-Блад. Они продвигались по сонному городу под аккомпанемент колотушек ночных сторожей; нередко какого-нибудь клюющего носом гуляку скидывали с дороги в канаву; нередко почтенные домовладельцы кидались к дверям, встревоженные ложными криками о пожаре или ворах. Иногда эти молодчики заканчивали ночь в кутузке, за чем следовала отправка на Бау-стрит, где они назывались вымышленными именами и платили штраф; иногда какой-нибудь счастливчик, которого мамаша Батлер числила в своих любимцах, искал приюта в «Финише» и проводил остаток ночи на кушетке в пивной, где в камине догорали последние угольки. Нет, Нелл ничего не знала о подобных подвигах брата, и никакая ревность не могла заставить ее мужа просветить ее на этот счет. Это было бы тяжелым ударом, а ее невинность, вкупе с ее преданностью Дайзарту, могла привести к тому, что она отнеслась бы к его эскападам гораздо серьезнее, чем ее муж. У него они вызывали досаду и мрачное неодобрение; тем не менее, он не сомневался, что они происходят не столько от глубокой развращенности, сколько от скуки и праздности. Его гораздо больше беспокоило подозрение, что Дайзарт, с его постоянной страстью к новизне и возбуждающим приключениям, сделался членом «Клуба нищих».
Это явно малопочтенное заведение располагалось в подвале на задворках Брод-стрит, и возглавлял его граф Барримор, вице-президентом же был полковник Джордж Хантер. Его посещал весь лондонский сброд, а также люди, которые считали забавным есть свой ужин из углублений, проделанных прямо в длинном столе, с помощью ножей и вилок, прикованных к столу цепями. В этом не было ничего особенно плохого, но опасности, подстерегавшие юношу, который угодил в компанию Барримора, были достаточно серьезными даже по мнению такого безалаберного родителя, как лорд Певенси, и Кардросс об этом знал. Старик Джордж Хантер, при всей его эксцентричности, оказывал мало влияния на более молодых людей. Ему было за шестьдесят, и после довольно своеобразной карьеры, которая началась в Итоне, прошла через Футгард, достигла своего пика в Королевской тюрьме Бенч и даже включала коммерческую деятельность (будучи исключен из монастыря Эббот, он торговал углем), он сумел вновь вернуться в светское общество и стал вести более спокойный образ жизни. Благодаря его возрасту и его чудачествам, его терпели в обществе, но манеры его были слишком грубы, чтобы считать его привлекательной фигурой; но он, следует отдать ему справедливость, и не имел никакого желания ни верховодить в компании, ни развращать нравы ее членов.
Благородный граф Барримор был птицей совсем другого полета. Ни его титул, ни достижения не открыли ему дверь в светское общество. Он был одним из основателей клуба кучеров; он ввел модный обычай кататься, усадив рядом на облучке маленького ливрейного грума; его цвета можно было видеть на всех скачках; но общество, за исключением принца-регента, который, как представлялось, тоже питал слабость к беспутной компании, упорно отвергало его. Ирландский пэр, он унаследовал титул от своего брата, который снискал себе немало малопочтенных кличек, в том числе и Хеллсгейт. Это обстоятельство, вкупе с его колченогостью, повлекло за собой кличку Крипплгейт. Младшего же брата прозвали Ньюгейт (как он сам хвастался, он сидел во всех тюрьмах страны, а их сестра, которая была неподражаема по части площадной брани, была прозвана Биллинсгейт[7]). Сам граф, великолепно державшийся в седле, с его холодной дерзостью и темной репутацией, представлял истинную опасность для безрассудных молодых оболтусов вроде Дайзарта; если намек, услышанный Кардроссом, имел в себе хоть крупицу правды, то ни материнские страхи леди Певенси, ни горе Нелл, вызванное разлукой с братом, не помешают ему положить конец похождениям этого юного повесы. Если не считать демона ревности, он испытывал достаточную приязнь к Дайзарту, чтобы постараться избавить юношу от последствий его собственного безрассудства; ради Нелл он готов был даже взять на себя неприятную задачу и раскрыть лорду Певенси глаза, показав ему ту дорожку, по которой пошел его наследник. Он мог только надеяться, что эти новости не окажутся роковыми для расшатанного здоровья престарелого лорда; однако он считал вполне вероятным, что того из-за них может постигнуть и второй удар, и уповал лишь на то, что ему все-таки не придется обращаться к тестю. Лорд Певенси мог всего лишь пожать плечами, услышав рассказ о сомнительных похождениях и проделках людей из высшего общества, но в его дни даже самый отъявленный светский распутник не искал утех на задворках трущоб. Если только перенесенный им удар не сделал его более беспомощным, чем предполагал Кардросс, можно было быть уверенным, что он преодолеет сопротивление своей половины, узнав, что Дайзарт не только на дружеской ноге с бездельниками, негодяями и мерзавцами, но и готов стать веселым собутыльником человека, которого лорд Певенси одним из первых подверг остракизму.
Глава 9
Кардросс боялся, что его неосторожные слова заставят Нелл более внимательно отнестись к образу жизни брата, но на самом деле это взволновало ее гораздо меньше, чем возможные последствия рассказа, который она выдумала, чтобы оправдать его нападение на ее экипаж. Она, конечно, восприняла его слова с удивлением, но после нескольких минут размышления поняла, что все его преувеличения объясняются ревностью, которую она ясно уловила в его тоне. Это подтверждалось и тем, как он резко сменил тему разговора; а поскольку ей хватало и своих неприятностей, она скоро перестала обо всем этом думать.