Хейер Джорджетт. Запретные желания

   Встреча с супругом привела ее в подавленное состояние; ей было очень трудно вновь обрести присутствие духа, ибо никогда еще Джайлз не обращался с ней с такой холодной сдержанностью и не смотрел на нее таким жестким, вопрошающим взглядом. Она была сама виновата; ведь когда он только вошел в комнату, этого ужасного выражения на его лице не было. Она боялась, что он начнет выяснять причину ее испуга, но он не стал делать этого, то ли из презрения, то ли из равнодушия, и его холодная снисходительность вызвала у нее еще большую тревогу, чем любое проявление гнева. Она почувствовала, что ее держат на расстоянии, и хотя его голос зазвучал добрее, когда он спросил ее, в чем дело, она не ощутила никакого желания открыться ему. По ее мнению, это был наименее подходящий момент для признания. Ее реакция на появление графа и без того вызвала у него подозрения, он был рассержен на нее за то, что она плохо следила за его сестрой, выведен из себя поведением Дайзарта; признание, что жена снова по уши в долгах и изо всех сил старалась обмануть его, подействовало бы на него как спичка, поднесенная к сухому пороху. К тому же она считала, что, узнав причину, по которой Дайзарт напал на нее, он вряд ли станет относиться к ее брату более благосклонно. Наоборот, ведь даже ее возмутила эта выходка, а уж Кардросс должен был осудить ее самым суровым образом. Если все выяснится, Дайзарт наверняка расскажет ему, что получил от нее триста фунтов, и тогда этот узел уже никогда не распутать.
   Эта печальная уверенность навела ее на мысль немедленно предупредить Дайзарта. Кардросс недвусмысленно намекнул, что призовет его к ответу, и нельзя, чтобы они рассказали ему разные истории. Она тут же села, чтобы написать ему записку, но несколько раз останавливалась и вытирала застилавшие ей глаза слезы. Как она ни пыталась успокоиться, они навертывались снова и снова, потому что это было так ужасно – устраивать с Дайзартом заговор против Кардросса.
   Едва она отдала лакею запечатанный конверт, как вошла Летти, и Нелл тут же пришло в голову, что ее тоже нужно предупредить о необходимости говорить – на случай, если Кардросс станет расспрашивать, – что Дайзарт организовал нападение на них, заключив пари. Она почувствовала, что краснеет, объясняя Летти, что та должна отвечать Кардроссу, но Летти и глазом не моргнула.
   – Ну конечно, – сказала она, принимая все как само собой разумеющееся.
   Нелл не знала, радоваться ей или печалиться.
   – Значит, Джайлз вернулся! – заметила Летти, стягивая перчатки. – Что ж! Я очень рада!
   – Еще бы, – пробормотала Нелл. – Конечно! То есть…
   – Потому что, – продолжала Летти, – мои дела достигли критической точки!
   –Боже мой! – вскричала перепуганная Нелл. – Что случилось, милая?..
   – Через шесть недель – меньше, чем через шесть недель! – Джереми отплывает в Южную Америку! – обреченно заявила Летти.
   – О Боже! – сказала Нелл. – Так скоро! Мне очень жаль…
   – Можешь не расстраиваться, – ответила Летти. – Хотя, признаюсь, мне не хотелось бы выходить замуж впопыхах. Но я не ропщу, в конце концов, это такая мелочь.
   Нелл растерянно посмотрела на нее:
   – Но, дорогая моя, ты ведь понимаешь… Не можешь же ты рассчитывать, что Кардросс разрешит тебе…
   – Но ни он, ни ты, – парировала Летти, – не можете рассчитывать, что я позволю моему обожаемому Джереми покинуть Англию без меня! Джайлз не откажет мне в своем согласии, если у него не совсем каменное сердце.
   Нелл не могла взять в толк, почему близкий отъезд мистера Эллендейла должен был растопить сердце Кардросса, и отважилась сказать об этом. И получила в ответ страстную филиппику. Речь Летти была не слишком вразумительной, но ясно было одно: Кардроссу дается последняя возможность реабилитировать себя.
   Для Нелл это была уже последняя капля, довершившая этот исключительно неудачный день. Она очень серьезно попросила Летти не пытаться в этот вечер отстаивать свои интересы; и когда Летти, тряхнув головой, заявила, что она-то не боится Кардросса, Нелл предупредила ее, что он уже достаточно рассержен, получив письмо леди Чадли.
   Летти впала в задумчивое молчание. А через несколько секунд сказала с беспечностью, которая вряд ли кого-нибудь могла обмануть:
   – Это не имеет ни малейшего значения. Мне все равно, если он в очередной раз выбранит меня. Он очень сердит, Нелл?
   – Нет, но… боюсь, он очень недоволен! Думаю, он не станет говорить с тобой об этом, если только ты не выведешь его из себя!
   – Ладно, сегодня я ничего ему не скажу, – решила Летти. – Как удачно, что мы с тобой идем на спектакль! Я только хотела спросить тебя, обязательно ли нам идти, У меня что-то нет ни малейшего желания. Хотя не следует впадать в спячку, даже если Кардросс и намерен разбить мне сердце. Поделом ему будет, если я вдруг зачахну и умру, потому что, хотя ему нет до меня никакого дела, я оставлю письмо, которое вскроют после моей смерти, и в нем будет написано, что это он во всем виноват, а уж это ему не понравится!
   Слегка воодушевленная этой мыслью, Летти отправилась переодеваться. С несвойственным ей тактом она выбрала из своего гардероба очень строгое платье из французского муслина и подчеркнула его скромность, набросив на плечи кружевную косынку. Это заставило обожающую ее горничную взглянуть на свою хозяйку с явным беспокойством, но когда ей объяснили, в чем дело, Марта внесла и свою лепту, заменив пару шелковых митенок на элегантные лайковые перчатки, которые она перед этим отложила в сторону. Летти оглядела их с неудовольствием, но все-таки согласилась надеть; и вот она предстала перед своим сводным братом как воплощение добродетельной девственности. Этот скромный наряд произвел хорошее впечатление, хотя и не то, которого она ожидала. Когда она вошла в гостиную, у Кардросса был суровый вид, но при первом же взгляде на свою благочестивую сестренку его лицо прояснилось. Он поднял лорнет, чтобы разглядеть ее, и сухо, хотя его губы чуть не расплывались в улыбке, произнес:
   – Немножко мрачновато, Летти!
   Ее ангельское выражение лица сменилось выражением прелестной шаловливости. Она плутовато подмигнула и, встав на цыпочки, поцеловала его в щеку:
   – Милый Джайлз! Какой приятный сюрприз, честное слово!
   – Хочешь умаслить меня, голубушка?
   Она захихикала:
   – Нет-нет, очень удачно, что ты приехал, потому что мы собираемся пойти на спектакль и нас некому сопровождать!
   – Что ты за противная девчонка! – заметил он.
   – Да, только не сердись! – попросила она.
   – Это будет напрасной тратой времени. Но я серьезно подумываю о том, чтобы отправить тебя к тетушке Онории. Может быть, она и будет время от времени вывозить тебя на ассамблеи – а они кончаются ровно в одиннадцать! – но только если ты будешь примерно себя вести.
   – О, что за ужасная мысль! – содрогнувшись, вскричала Летти. – К тетушке Онории! Да еще в Бат, это же надо! Я, конечно же, убегу – и стану актрисой, просто тебе назло!
   – Чепуха! Ты у нее через неделю будешь ходить по струнке! Я сам боюсь ее до смерти! – ответил он.
   – Неудивительно! Мои нервы гораздо крепче, будь уверен!
   Он засмеялся. В этот миг объявили, что обед готов, граф отвесил поклон обеим дамам и вышел из комнаты, пропустив их вперед. Поставив себе целью привести его в уступчивое настроение, Летти неустанно развлекала его веселой болтовней, в которой Нелл почти не принимала участия, и только механически улыбалась в ответ на самые нелепые высказывания Летти. Графиня была в подавленном настроении; кроме того, она боялась, что Летти, воодушевленная снисходительностью брата, сочтет момент подходящим, чтобы заговорить о своем замужестве. Обед казался бесконечным, хотя на самом деле был короче обычного, так как милорда не ждали. У кудесника на нижнем этаже хватило времени состряпать только жалкую пародию на второе блюдо, добавив к первой перемене, то есть супу, голубям, пулярке а-ля дюшес и сморчкам, жареную грудку барашка с огурцами, креветок в корзинках и сырники. Это весьма вульгарное меню вызвало неодобрение прислуживавшего за столом лакея; и Фарли, который вел партизанскую войну с галльским владыкой кухни, предсказал, что милорд пошлет вниз достаточно резкие замечания. Однако милорд не высказал никаких комментариев; а миледи и вовсе отказалась от большинства блюд, а остальные едва попробовала, но эта воздержанность объяснялась скорее отсутствием аппетита, чем отвращением именно к этим блюдам.
   Когда они встали из-за стола, граф, который за обедом бросил на жену несколько пристальных взглядов, тихо спросил, ее, хорошо ли она себя чувствует.
   – Да, конечно, – поспешно сказала она. – Немного устала, но ничего страшного!
   Летти очень кстати ввернула, что они обе страшно измучены балами и раутами; а когда Кардросс предложил не ехать в «Друри-Лейн» и остаться дома, Летти всячески поддержала этот план, заметив Нелл, что за много месяцев там не шло ни одного сносного спектакля. Что касается ее лично, заявила девушка, то она с удовольствием останется наслаждаться домашним уютом. Но поскольку Нелл прекрасно понимала, что наслаждение уютом очень быстро сменится крайне неуютной перепалкой с Кардроссом, она сказала, что ей очень хочется посмотреть пьесу. Кардросс тут же согласился, но нежные нотки исчезли из его голоса, и он с учтивым безразличием сказал:
   – Как хотите, любовь моя.
 
   Спектакль был не хуже и не лучше, чем те, что игрались в «Друри-Лейн» весь год, и даже Летти, которая по молодости лет всегда считала, что с ней обходились несправедливо, если ее уводили из театра прежде, чем занавес опускался в последний раз, приветствовала предложение Кардросса не оставаться на фарс. Лондон переживал период театрального застоя, и за исключением случайных появлений миссис Сиддонс на благотворительных спектаклях и обещанной новой мелодрамы Чарльза Кембла, премьера которой должна была состояться через месяц, даже неискушенного зрителя нечем было заманить ни в один театр. «Хеймаркет» закрылся из-за того, что его руководители были заняты бесконечной тяжбой, «Суррей» на южном берегу Темзы ставил исключительно «бурлетты», вовсе не предназначенные для дам. «Ридженси» быстро угасал, а постановки в «Лицеуме» и в «Олимпике» напоминали скорее цирк Астли; поэтому театралам оставалось либо сидеть дома, либо посещать сменяющие друг друга серые спектакли в «Друри-Лейн» и в «Сан-Парей».
   – Не знаю, почему тебе так захотелось смотреть эту глупую пьесу! – откровенно сказала Летти, когда Кардросс, доставив обеих дам на Гросвенор-сквер, отправился провести часок-другой в клубе Уайта. – Я изо всех о старалась спасти тебя от этой скукоты, потому что видела, что ты тоже не в настроении.
   – Я не хотела смотреть ее, – устало возразила Нелл. – И поехала только для того, чтобы ты не начала докучать Кардроссу своим замужеством. Мне подумалось, что даже театр будет лучше!
   – Ну что за вздор! – удивилась Летти. – Тебе-то что, если бы я стала докучать ему? Он же не стал бы обвинять в этом тебя!
   – Пожалуй, не стал бы – пока ты не втянула бы меня в ссору, без которой наверняка бы не обошлось! В любом случае я не терплю слушать, как ты доводишь Кардросса до белого каления, и это неудивительно, потому что, признайся, Летти, когда ты злишься, ты разговариваешь с ним в совершенном неприличном тоне!
   – Тьфу! Почему я не могу говорить ему все, что думаю? – презрительно сказала Летти. – Он мне, в конце концов, не отец! Не хочу тебя расстраивать, Нелл, но предупреждаю: я намерена поговорить с ним завтра утром. И более того, я буду продолжать настаивать на своем каждый раз, когда буду видеть его, пока он не уступит, а я не сомневаюсь, что так и будет. Я часто замечала, что джентльмены очень не любят, когда им постоянно докучают, и готовы на все, лишь бы обрести покой!
   Услышав эту многообещающую программу действий, Нелл выразила страстную надежду, что провидение будет настолько милостиво к ней в эту ночь, что она заболеет инфлюэнцей и должна будет несколько дней провести в своей комнате. Она отправилась спать в настроении, которое ее невестка не слишком вежливо назвала «дьявольски унылым».
 
   Провидение не вмешалось, но Нелл весьма благоразумно не появилась за завтраком. Поскольку было воскресенье, а она любила завтракать перед уходом к утренней службе, завтрак был подан раньше, чем в будни; достаточно рано, чтобы у Летти появилось время для предварительной пристрелки.
   Нелл быстро обнаружила, что она воспользовалась этой возможностью. Она сидела за туалетным столиком, и Саттон собирала ее блестящие кудри в модную прическу под названием «Сапфо^[8]», когда в комнату ворвалась Летти, запыхавшись после пробежки по лестнице, с горящими щеками и глазами.
   – Нелл! – выпалила она.
   Прекрасно понимая, что присутствие Саттон не остановит потока излияний о том, как Кардросс несправедлив к ней, Нелл тут же отослала свою величественную камеристку. Она, вероятно, и так все узнает от Марты, потому что эта преданная и покладистая служанка пользовалась полным доверием хозяйки; тут уж ничего не поделаешь; по крайней мере, ее присутствие не будет смущать Нелл, когда Летти даст волю своей ярости и возмущению.
   Едва за мисс Саттон закрылась дверь, разразилась буря.
   Летти с оскорбленным видом и очень живо описала то, что произошло за завтраком. «Предварительная пристрелка» быстро превратилась в развернутое наступление. При этом Летти была разбита наголову. Ее рассказ то и дело прерывался комментариями по поводу характера Кардросса, а такие слова, как «жестокий», «грубый», «деспотичный», «отвратительный», были самыми мягкими эпитетами, которыми она пользовалась. После неудачной попытки остановить ее Нелл покорилась судьбе, слушая вполуха, какие меры (к счастью, в большинстве своем совершенно невозможные) собиралась принять Летти, если бы Кардросс стал упорствовать в своей непоколебимости, размышляя при этом, успеют ли они вовремя к утренней службе. Вполне понятно, что нервное напряжение, в котором пребывала Летти, привело к тому, что ее речь завершилась бурными рыданиями, и Нелл всерьез забеспокоилась, не перерастут ли они в истерический припадок. Эта угроза была ликвидирована с помощью нюхательных солей и здравого смысла, и страждущая от жестокосердия брата постепенно затихла. Нелл едва успокоила золовку и как раз протирала ей виски одеколоном, когда раздался стук в дверь и в комнату вошел Кардросс. Увидев распростертую на софе Летти, он остановился у порога и едва сказал:
   – Впечатляющий спектакль!
   – О, Джайлз, прошу вас, потише! – взмолилась Нелл.
   Распростертая на софе убитая горем дева вскочила и хриплым от ненависти голосом пообещала, что у нее непременно начнутся конвульсии, если Кардросс немедленно не выйдет из комнаты.
   – Ради Бога, если тебе хочется, чтобы тебя отхлестали по щекам! – ответил Кардросс с таким видом, будто с величайшим удовольствием выполнил бы свою угрозу. – А если не хочется, то перестань разыгрывать Челтнемские трагедии^[9] и отправляйся в свою комнату.
   – Неужели ты думаешь, – прошипела Летти, – что можешь приказать мне уйти в свою комнату, как маленькой?
   – Да, и даже отнесу тебя туда, если ты немедленно не послушаешься! – сказал он, снова открывая дверь. – Вон!
   – Ради Бога, Кардросс! – запротестовала Нелл, больше всего на свете боясь, что Летти снова впадет в истерику. – Ради Бога, уйдите и предоставьте ее мне! Это моя комната, и вы действительно не имеете права приказывать Летти уйти!
   – У вас странные представления о моих правах, – мрачно ответил он. – Я не сомневаюсь, что в вашей комнате она более желанная гостья, чем я, но вы должны признать, что я имею право находиться с вами наедине, когда я этого хочу!
   Она побледнела, но голос ее был спокоен:
   – Ну конечно, и если вы хотите поговорить со мной, не пройти ли нам в будуар?
   – Не стоит так беспокоиться, – заявила Летти, дрожа от злости. – Я ни за что на свете не допущу, моя дорогая, чтобы с тобой обращались так же, как со мной, и чтобы избавить тебя от этого, я ухожу!
   Эта благородная речь стерла громы и молнии с лица Кардросса и заставила его расхохотаться; такой непредвиденный эффект несколько смутил Летти, а Нелл принес явное облегчение. Задержавшись лишь для того, чтобы сообщить своему брату, что его манеры настолько же отвратительны, насколько злобен его характер, Летти выскочила из комнаты, напутствуемая рекомендацией охладить свой пыл.
   – Маленькая чума! – заметил Кардросс, закрывая за ней дверь. – Мне жаль Эллендейла, если она когда-нибудь станет его женой.
   – Она потрясена известием, что он должен так скоро покинуть Англию, – извиняющимся тоном сказала Нелл. – Ей невозможно не сочувствовать, и я со своей стороны… Но не хочу больше докучать вам.
   – Вот спасибо! Для одного дня мне вполне достаточно уверяю вас. Да еще за завтраком!
   – Действительно, время она выбрала неподходящее, – заметила Нелл.
   – Крайне! Но и в любой другой час она бы не нашла меня более покладистым. – И со вздохом добавил: – Да, я знаю, что вы ей сочувствуете, но пришел не для того, чтобы спорить об этом прискорбном деле. Я хочу посоветоваться с вами, как лучше всего поступить. Одно я знаю наверняка: пока этот достойный сожаления молодой человек не покинет страну, нам с вами покоя не будет. Несомненно, меня ждут бесконечные повторения сегодняшней сцены; а вам, думаю, придется взять на себя изнурительную роль наперсницы. Честно говоря, я не вижу причин, по которым вы должны терпеть эти выходки Летти, поэтому скажите мне откровенно: хотели ли вы, чтобы я отправил ее в Бат?
   – Ни за что на свете! – быстро ответила она. – Надеюсь, вы только шутили, угрожая ей отправкой в Бат?
   – Да, но тогда я еще не знал, что Эллендейл должен скоро покинуть Англию.
   – Нет-нет, не думайте об этом! Это будет некрасиво – отослать ее из Лондона, когда до отъезда мистера Эллендейла осталось так мало времени! Я совершенно убеждена, что она сбежит из Бата к миссис Торн или куда-нибудь еще – и вам это совсем не понравится. Подумайте только, как это будет выглядеть!
   – Насколько я знаю тетушку Онорию, она не позволит ей убежать, – сказал он с легкой улыбкой. – Только не думайте, что я горю желанием отправить ее туда! Она утомительное, несносное создание, и, когда она начинает ругаться и препираться, я готов ей шею свернуть, но в этом виновато ее воспитание, и она вовсе не заслуживает того, чтобы быть отданной на съедение этой драконихе. Но мне не хочется, чтобы она мучила вас всем этим вздором.
   – Не беспокойтесь об этом и, прошу вас, даже и не помышляйте отправить ее к леди Онории! В одном вы можете быть абсолютно уверены: можно не бояться, что они тайно обвенчаются.
   – Да, это верно! – согласился он. – Поскольку Эллендейл не в состоянии содержать жену, такая возможность исключается!
   – Да, но вы не совсем справедливы, Кардросс! – упрекнула мужа Нелл. – Возможно, он и неподходящий жених для бедняжки Летти, но можно не сомневаться, что он человек твердых принципов, а его чувство благопристойности слишком велико, чтобы позволить ему даже думать о тайном браке, независимо от размеров его состояния!
   – Его принципы и его благопристойность могут быть на недосягаемой высоте, но я не очень уверен в его решительности! – ответил Кардросс. – Если бы и она была на той же высоте, едва ли он позволил бы своему увлечению Летти завести его так далеко, чтобы являться ко мне и просить ее руки. Когда ей надо, она может быть очаровательным чертенком, и я уверен, что она вертит им, как хочет. Так что вся моя надежда – на его стесненные обстоятельства. Итак, мы оставляем Летти в Лондоне, и не вините меня, если она доведет вас до белого каления!
   С этими словами он вышел из комнаты, а через должный промежуток времени в нее вошла мисс Саттон, чтобы с надменным достоинством закончить свою миссию – одеть и причесать хозяйку для появления в Королевской часовне.
   Тем временем Нелл решила, что прибытие в придворную церковь с таким опозданием привлечет к себе ненужное внимание, и отменила выезд, решив удовольствоваться Гросвенор-чепел, церковью, которая, хотя и посещалась представителями высшего света, но все-таки не стоила усилий мисс Саттон. Она отправилась туда в сопровождении Летти, уговорив эту оскорбленную девицу поехать с ней в надежде, что общение с Богом приведет ее в более спокойное расположение духа. К сожалению, священник выбрал для своей проповеди слова из «Послания к Филиппийцам»: «Ничего не делайте по любопрению или по тщеславию, но по смиренномудрию почитайте один другого высшим себя».
   Нелл почувствовала, как напряглась Летти.
   В проповеди, которая за сим последовала, не было ничего такого, чтобы вызвать у обеих дам мысли, подобающие воскресному дню. Проповедь настолько соответствовала происшедшим утром событиям, что Нелл едва сдерживалась, чтобы не захихикать самым неприличным образом, а Летти, вне себя от гнева, впоследствии никак не хотела поверить в то, что Кардросс не заставил ни в чем не повинного проповедника выбрать текст, направленный именно против нее.
   Вернувшись на Гросвенор-сквер, Нелл увидела письмо от Дайзарта. Нет, сказал привратник, милорд не приходил, он прислал с письмом грума. Нелл отнесла его наверх, в свой будуар, чтобы прочитать в одиночестве, но содержание письма разочаровало ее. Виконт черкнул всего пару строк: он получил ее предупреждение и постарается держаться от Кардросса подальше. «Остаюсь твоим преданным братом, Дайзарт». Ей пришлось призвать на помощь всю свою решимость, чтобы тут же не послать ему еще одно письмо, напоминая о срочности ее проблемы. Днем зашла леди Сефтон и просидела целый час, делая таинственные замечания и бросая на Летти плутоватые взгляды. В результате чего девушка впоследствии обозвала ее мерзким созданием, хотя это было несправедливо: несмотря на свою утомительную аффектацию, эта дама была добрейшим существом. Будучи много лет знакомой с миссис Эллендейл, она была неплохо осведомлена о делах на Гросвенор-сквер, но даже Нелл, которой нравилась леди Сефтон, не могла не заподозрить, что целью ее визита была попытка по возможности выяснить обстоятельства, неизвестные миссис Эллендейл. Едва она ушла, как явилась куда более неприятная гостья, леди Каупер; она пришла под предлогом того, чтобы попросить дражайшую леди Кардросс оказать помощь благотворительной организаций, главной патронессой которой была она сама; но она сделала все возможное, чтобы как можно более вкрадчивым тоном постараться выпытать все подробности романа Летти. Для Нелл было мучительно осознавать, что юная сестра ее мужа стала уже притчей во языцех, и, взглянув на Летти, увидела, что та тоже сидит с убитым видом. Леди Каупер, как и все члены семейства Лам, обладала таким обаянием, что люди, знающие ее недостаточно хорошо, нередко поверяли ей свои тайны, а впоследствии становились жертвами ее острого язычка; но на обеих дам ее подкупающие манеры не оказали ровно никакого действия: от Летти она не добилась ничего, кроме весьма жесткого взгляда, а от Нелл – мягкой учтивости, о которую разбивались все ее намеки и вопросы и которая впоследствии заставила ее выражать перед своими знакомыми сожаление, что такое прелестное создание страдает такой непробиваемой тупостью. После ухода этой леди обе хозяйки дома с удовольствием злословили о ней целых полчаса, пытаясь установить ее худший недостаток: сплетничать о людях у них за спиной или приходить в гости в платье, отделанном совершенно грязными кружевами.
   Вечер ознаменовался вдохновенной попыткой Летти убедить брата в том, что он, не давая ей пользоваться ее состоянием, тем самым совершает растрату. Он отказался вступать в перепалку и слушал ее с большим терпением, даже когда она, оставив эту безнадежную атаку, пустилась в разглагольствования о многочисленных, хотя и туманных, прелестях жизни в Бразилии и о несчастьях, которые постигнут ее, если они с мистером Эллендейлом целую вечность будут отделены друг от друга тысячами миль. Он даже пытался уговорить ее более трезво взглянуть на свое положение, с легкой насмешкой, но с большой добротой указав ей, что два и даже три года едва ли можно считать вечностью и что вероятность того, что мистера Эллендейла затащит под венец какая-нибудь расчетливая особа португальского происхождения, настолько мала, что ее не следует даже принимать во внимание.
   – Не доводи себя до такого состояния, сестрица! – сказал он, беря и пожимая ее руку. – Ведь все могло быть гораздо хуже! Будь я таким бесчувственным тираном, каким ты меня считаешь, я бы запретил Эллендейлу и думать о тебе – и весь свет одобрил бы мои действия. Но я так не поступил и не поступлю. Но не думай, что я позволю тебе в семнадцать лет выскакивать замуж за молодого человека, у которого нет ни имени, ни положения в обществе и который стоит только на пороге своей карьеры. Этого не будет, так что прекрати со мной пререкаться и постарайся быть умницей!