Страница:
— Бедняжка изжарится на раскаленных камнях, — сказала она.
Медленно продвигались мы вверх, где на двух ногах, где на четвереньках. Крутая тропа становилась все уже, потом и вовсе пропала, мы с трудом различали какие-то смутные следы на песке между кочками. В конце концов уперлись в бараньи лбы. Дальше ходу не было. Я опустился на колени, тщательно осмотрел следы, которые привели нас сюда. Дикие свиньи… Мы заблудились.
Пробиваться вверх в высокой траве было нелегко. Еще хуже — возвращаться по собственным следам. Поднимаясь, мы примяли длинные стебли, и теперь они встречали нас штыками, острые, словно край открытой консервной банки. Страшная мысль пришла нам в голову: мы попали в западню… Может быть, парень, который скрылся с нашим имуществом, преследует нас во главе шайки пьянчужек. Надо спешить! Скорей отыскать тропу. Скорей выбраться на плато, где можно спасаться бегством. Здесь мы в тупике.
Мы совсем обессилели, когда наконец выбрались на тропу. Воздух кругом был такой же неподвижный и горячий, как скалы; жар точно в печи. Солнце немилосердно жгло бесчисленные ссадины и порезы; пыль и пот законопатили все поры.
Мокрый распаренный поросенок не давал нам ни минуты покоя. Исступленный визг пронизывал до костей; меня так и подмывало сбросить в пропасть отбивающегося мучителя.
Над нами вздымались отвесные кручи, мы не прошли еще и половины пути до плато. Без отдыха вообще не дойти. А какой же отдых на солнцепеке… Песок и камни раскалены, и только сплетенные Лив и Момо из листьев пандануса широкополые шляпы спасали нас от солнечного удара. Вдыхаемый воздух нисколько не освежал легкие.
Надо подниматься выше, туда, где есть хоть какой-то ветерок. Мы наметили причудливое скальное образование, которое запомнилось нам во время перехода из Омоа в Уиа. Два лавовых шпиля, напоминающих троллей из норвежской сказки, словно два окаменевших стража, озирали долину и море. Между их широко расставленными ногами зиял короткий туннель — единственное тенистое место на всем этом склоне. В прошлый раз проводник говорил нам, что даже в самый тихий и жаркий день в туннеле дует слабый ветерок.
Казалось, прошла вечность, прежде чем расстояние до каменных троллей стало заметно сокращаться. Под конец Лив совсем изнемогла. На каждом шагу она спотыкалась, то и дело приходилось обмахивать ее шляпой. Маи-маи при этом довольно хрюкал, но стоило мне перестать махать, как этот негодяй принимался визжать громче прежнего.
Каким блаженством было очутиться в темном прохладном туннеле под могучими, троллями. Подъем еще не кончился, но во всяком случае мы видели сверху, что нас никто не преследует. Сиди хоть до темноты, пусть даже проводник унес приготовленный Лив провиант— кокосовое молоко и жареные корни таро.
Из туннеля тропическая долина под нами казалась ослепительно белой в ярком свете полуденного солнца. Маи-маи мирно похрюкивал, потом и вовсе уснул на руках у Лив. Ветерок освежил и осушил кожу, и часа через два мы почувствовали, что не усидим больше. Хотелось скорее выбраться на плато. Мы вышли из туннеля на солнце и продолжали подъем.
В одном трудном месте мне, чтобы освободить руки, пришлось повесить на спину плед с завернутой в него фотокамерой и четвероногим крикуном. Вскоре поросенок притих.
— Ему там нравится, в темноте, — сказал я, радуясь, что найдено решение.
Но Лив настояла на том, чтобы заглянуть внутрь пледа. И обнаружила, что поросеночек лежит недвижимо, как на рождественском столе. Она поспешно извлекла Маи-маи из мешка, и, очнувшись, он снова принялся голосить.
Наконец мы добрались до перевала. Перед нами простиралось внутреннее плато. На последнем этапе нас догнал ветер, теперь бы только до воды добраться…
Мы пили из каждого родника и ручья на нашем пути. Первый глоток показался нам вкуснее шампанского со льда. Маи-маи разделял нашу радость. Несмотря на голод, мы не спешили спускаться в Омоа. Незачем островитянам знать, где мы находимся.
Ночь застигла нас в небольшой расщелине. Сразу стало холодно. Мы стучали зубами и мечтали о костре. Пока Лив при свете догорающей зари собирала папоротник для постели, я добывал огонь трением. Палочка почернела, запахло дымком, но и только. Когда рука совсем онемела, я сдался. Однако холод заставил меня возобновить попытку. Снова дымок… Лив тотчас подошла с трутом, но силы оставляли меня. Придется померзнуть под открытым небом… Эх, сейчас бы хоть одну спичечку! Или хотя бы огниво Теи. Мне явно попалась неподходящая древесина. Внезапно на трут упала искорка. Словно крохотная звездочка. Лив тихонько подула. И когда трут охватило живое пламя, я ощутил такую гордость, словно в моих руках была лампа Аладдина. Я был волшебником, способным разогнать окружающий мрак и сотворить тепло в холодной горной ночи. Для защиты от тысяченожек и диких псов я сделал целый круг из маленьких костров. Тем временем Лив устроила мягкую зеленую постель прямо на тропе — другого ровного места не нашлось.
Мы легли и укрылись пледом, наслаждаясь видом на миллионы медленно вращающихся над нами звезд и созвездий. Угрюмые скалы обрамляли картушку вселенского компаса.
Но Маи-маи на руках у Лив визжал так отчаянно, что не давал нам спать. Мы уже установили, что наш поросеночек женского пола, и я дал ему новое, более подходящее имя — Сирена.
В конце концов даже Лив устала от такого шумного компаньона. Я предложил привязать Сирену гденибудь за пределами слышимости. Лив согласилась, но поставила условие, чтобы невинный мучитель получил наш единственный плед: второй унес провожатый. Отойдя на изрядное расстояние, я привязал плед с завернутой в него Сиреной к большому камню. Теперь только шелест ветра нарушал ночную тишину, и мы уснули в кольце догорающих костров.
Среди ночи нас разбудил топот тяжелых копыт. Он отдавался и в воздухе, и в земле, на которой мы лежали. Костры давно потухли, я окоченел от холода, но сразу ожил, увидев при свете луны, что прямо на нас скачут две дикие лошади. С развевающимися хвостами и гривами они мчались во весь опор по тропе.
Я сел и громко закричал. Поздно. Первая лошадь не успела притормозить, но, слава богу, могучим прыжком перемахнула через нас. Вторая круто остановилась, вздыбилась и поскакала в обратную сторону.
Вскочив на ноги, мы принялись шуровать в углях и подбросили хворосту, чтобы разогнать темноту и согреться.
— Сирена, — коротко заметила Лив.
Ну, конечно. Идя по тропе, лошади разбудили поросеночка. Он завизжал и заметался в пледе этаким привидением и основательно напугал лошадей. Сам того не ведая, маленький негодяй подверг нас смертельной опасности.
На другой день голод вынудил нас сдаться. В поисках пищи мы спустились в долину Омоа. Горная тропа кончалась на мысу в конце залива, и здесь мы, к своему удивлению, застали Вилли. Он сидел с таким видом, будто дожидался нас. Мягко улыбаясь, Вилли сообщил, что второй плед и прочее имущество, которое нес наш провожатый, лежат у него в доме. Он увидел парня, когда тот спускался по тропе, и забрал вещи к себе на хранение.
Мы как-то успели забыть, что у нас в Омоа есть еще один друг Вилли был скорее европейцем, чем островитянином, и не участвовал в кознях, которые затевали против нас другие жители деревни. Однако его замкнутость и стеснительность мешали нам наладить с ним более тесные отношения.
Основательно подкрепившись тушенкой и забрав свое имущество, мы с чувством глубокой благодарности к Вилли вышли из его дома. Куда теперь податься? Решили прежде всего навестить наших старых друзей Пакеекее и Тиоти.
По дороге нас остановил фатухивец в соломенной шляпе и набедренной повязке и предложил совершить обмен. Я уступлю ему Лив, а сам получу его жену и четверых детей в придачу. Он развел руками, словно обнимая бочку, чтобы я понял, как много выиграю на обмене. И был заметно удивлен, когда мы с Лив отвергли лестное предложение.
Поспешив дальше, мы отыскали Тиоти. Он искренне обрадовался нам и нашему подарку — Сирене. Поросенок успел охрипнуть от визга, но сразу успокоился и довольно захрюкал, когда его выпустили в загон к курам.
Как обычно, Тиоти придумал для нас выход: надо дождаться, когда все уснут, и идти на белый пляж Тахаоа. Он будет подбрасывать нам еду на лодке и немедленно известит о приходе шхуны.
Как только лесистую долину окутал мрак, мы прокрались на озаренный звездами берег и побрели со своим багажом через камни у подножия скал. Дорога на Тахаоа была нам знакома.
Ночью уединенный пляж с белым коралловым песком казался еще более пустынным, чем днем. Поистине уединенный уголок: впереди — открытый океан, позади — скалистая круча. Только птицы да холоднокровные обитатели рифа чувствовали себя здесь дома. Даже в ту пору, когда остров кишел людьми, вряд ли кто-нибудь постоянно жил на узкой полоске травы между галькой и отвесными скалами, на которую без конца сыпались сверху камни. Мы не нашли ничего похожего на паэпаэ, только две высокие кокосовые пальмы да несколько маленьких деревьев, среди которых зеленел букет стеблей с большими перистыми листьями, обнимавшими гроздь тяжелых плодов папайи с дыню величиной.
Тахаоа воспринимался как некий совершенно обособленный мир. Особенно глухо и тихо было здесь ночью. Даже птицы спали. Мы остановились, глядя на отражающий звездное небо океан, и безмолвно приветствовали наш новый приют: принимай жильцов… Все наше имущество было завернуто в два пледа. Палатка, которую негде было ставить из-за камнепада, мачете, две корзинки с плодами и жареными клубнямидар наших друзей в Омоа. Наконец-то мы избавились от дурацкого табака и сладостей, источников стольких неприятностей. Сами мы не курили, а сладости привели в восторг беззубого Тиоти. Я не взял даже банок и пробирок для зоологических образцов. Тут лишь бы выжить, какая там наука.
Только мелкие волны, ласкавшие плоский риф, отозвались на наше приветствие. Покрытый тонким слоем воды коралловый барьер преграждал путь яростному прибою, предоставляя ему бесноваться вдоль внешней кромки рифа. Но мы проникли в Тахаоа с черного хода, где не было никаких стражей. И соскочив на белый песок, стали присматривать себе место для ночлега.
Когда мы в первый раз приходили сюда с Тиоти и его вахиной, я приметил маленькую пещерку, где можно было не бояться падающих сверху камней. К ней мы и направились теперь со своими узлами. Палатка тут не годилась, только пещера. Потолок из затвердевшей черной лавы, прочные стены — никакой жучок не просверлит, никакая свинья не раскачает.
Пол пещеры был выстлан гладкой, как яйцо, крупной и мелкой галькой. Из камней побольше я соорудил у входа барьер, мелкую гальку убрал, расчищая ложе для сна. Под камнями был белый песок. Продолжая укреплять барьер снаружи, со стороны моря, я сдвинул большущий валун и увидел здоровенную злющую мурену, похожую на толстую черно-зеленую змею. Она извивалась туда-сюда, наконец решилась и проскользнула у меня между ногам в заводь на рифе.
Я не подозревал, что эти твари могут передвигаться по суше. Правда, в прилив море подходило к самой пещере, и песок под большими камнями был совсем влажный. Но ведь мурена не хуже какого-нибудь удава доползла до воды по сухой гальке.
Мы боялись этих змееподобных чудовищ больше, чем акул. Выходя на рыбную ловлю с островитянами, мы видели, как они подтягивают акулу к самому борту и бьют тяжелой дубинкой по голове. Если же на крючок попадалась мурена с острыми тонкими зубами и сатанинскими глазами, рыбаки, возбужденно крича, кололи ее длинными острогами и только потом извлекали на поверхность. Мало того, что зубы мурены ядовиты, — наши друзья уверяли, что крупные экземпляры могут перекусить руку человека. Здешние мурены достигали невероятной толщины; около Уиа я однажды глядел в змеиные глазки высунувшегося из подводной норы чудовища толщиной с мое бедро. Многие островитяне утверждали, будто видели мурен, равных в обхвате стволу кокосовой пальмы. Даже если сделать поправку на преувеличения, факт остается фактом: существуют огромные экземпляры, которых вполне можно принять за морского змея, не будь они такими короткими.
После этой встречи я стал действовать поосторожнее. Под любым камнем могла оказаться еще мурена, лучше поберечь пальцы рук и ног.
В тусклом свете звездного неба мы оборудовали свое новое жилье. Лив застелила пол травой, сколько нашлось; мы закутались в пледы и уснули.
День был уже в разгаре, когда яркий отблеск солнца на рифе разбудил нас. Я сел, сонно озираясь вокруг. Камни, вода… Рядом, подперев рукой подбородок, лежала Лив и глядела в море. На лице ее ничего не было написано. О чем она задумалась? Сколько испытаний выпало на ее долю, и ни разу не пожаловалась. Ни разу не упрекнула меня; дескать, ну и придумал, кому это надо, и так далее. Ни разу не просилась домой. Фату-Хива стал ее домом. Где бы мы ни устроили лагерь, она приноравливалась к обстановке.
Сам я уже не знал, что и думать. Мы побеждены, но не совсем Мы бежали, но все еще свободны, как парящие над рифом фрегаты. Мы прибыли сюда, чтобы жить на природе. И более, чем когда-либо, восхищаемся природой. Но все-таки эксперимент развивался не совсем так, как мы себе представляли. Мы пробовали жить в гуще леса, в горах, под пальмами на берегу. Некоторое время все шло хорошо, потом непременно возникали препятствия. Теперь вот испытаем жизнь пещерных людей… Зажатые между черным обрывом и облизывающим камни океаном. По скале струится пресная вода, в соленых заводях на рифе можно добыть достаточно пищи. Но ведь не об этом же мы мечтали, когда укладывали чемоданы, собираясь в далекий путь, собираясь возвратиться к природе.
Я выбрался из пещеры на солнце. До чего огромен океан. До чего узка полоска суши, которой мы располагаем. Я поглядел вверх — хоть бы козы и олуши поосторожнее ступали по скале, не бомбили нас камнями.
Нет, тут на всю жизнь нельзя оставаться. Семья есть семья, у Лив может появиться ребенок, против природы не пойдешь. И ведь она не лишена материнского инстинкта, вон как нянчила Сирену…
Молча мы продолжали свое устройство на новом месте. Будущее, каким оно нам рисовалось на берегу залива Тахаоа, не располагало к красноречию. Да и устройство не ахти какое сложное. Отгородить место для очага да сложить под обрывом побольше плавника в запас, чтобы костер не потухал совсем. Кровать, стол, лавка — все это здесь не нужно. Их заменили камни и песок. У нас были с собой миски из скорлупы кокосового ореха, бамбуковые ложки и кружки. Дверь для зашиты от комаров и диких свиней не нужна — тут нет ни тех, ни других. От дождя с моря можно завеситься палаткой, Я попробовал взобраться на кокосовую пальму. Куда там, слишком высокая. Подождем, когда появится Тиоти, а пока будем собирать орехи, которые сами упадут. При моих способностях к лазанью недолго и шею сломать, а таоа здесь нет.
Лив уже ходила по заводям, собирая в подол пареу съедобных моллюсков. Я присоединился к ней. Мы согласились, что в жизни не видели более роскошного природного аквариума, чем этот риф. Но вообще-то разговор не клеился. Я попросил ее остерегаться спрутов и мурен, не наступать на морских ежей. Она ответила «ладно». И все.
Потом мы сидели на камнях, ели моллюсков и пили кокосовое молоко. Я сказал, что не мешало бы поискать яйца морских птиц. Лив поддакнула. Мы закончили трапезу молча.
Пытаясь прочесть ее мысли, я заключил, что мы, наверно, думаем одно и то же. У нас были общие идеалы, одна мечта, когда мы начинали этот эксперимент. На нашу долю выпали одни и те же впечатления, мы вместе восхищались чудесами, сообща переживали неприятности. Теперь мы уже не такие зеленые, какими были. Получили кое-какую закалку. И оба начали понимать, что вели себя чересчур эгоцентрично, мало думали о том, что кроме нас на свете есть другие люди. Наша уверенность в абсолютной правоте своих идеалов и расчетов поколебалась. Действительность оказалась не такой, как мы ожидали. Непредвиденные препятствия заставили нас уклониться с пути, который, как нам представлялось, вел прямо к цели. А сейчас мы и вовсе уткнулись в символический барьер в виде отвесной кручи. Пришла пора осмыслить все сюрпризы, которые преподнесла нам жизнь, и как-то сориентироваться.
В пещере было сколько угодно времени для размышлений. О том, что было, о том, что будет. О том, какой нам теперь представляется цивилизация, от ко— торой мы бежали. Разобраться как следует, что же вышло из нашего эксперимента «возврат к природе». Что дальше? Как нам поступить? Ведь этот берег — несомненный тупик.
Шли дни, но никто из нас не начинал откровенного разговора. То ли друг в друге сомневались, то ли в самих себе. Купались в прозрачных заводях, ловили руками рыб и крабов на рифе. В отлив им некуда было деться из замкнутых лужиц и промоин. А сколько тут водилось вкуснейших моллюсков, которые даже и не пытались уйти от нас. Мы собирали их, как крестьянин осенью собирает помидоры.
Лишь однажды нас навестил Тиоти с женой. Зато они доставили множество фруктов, орехов, клубней, даже кур прихватили. Мы устроили кладовку в самом дальнем и прохладном конце пещеры. Потом желанные гости удалились, и снова потянулись дни, похожие один на другой. Мы вставали с солнцем и забирались в пещеру, когда солнце уходило. И следили за тем, чтобы не потухли угли в очаге.
Но большую часть времени мы сидели у входа и жадно всматривались в горизонт. Чувствовали себя, будто жертвы кораблекрушения на необитаемом островке, и с каждым днем все более страстно мечтали увидеть мачту, или струйку дыма, или белый парус там, где тонкая ниточка отделяла голубое небо от голубого океана. Вдруг покажется белая точка, которая будет расти и расти, а не просто скользить мимо, как эти бесчисленные барашки на волнах… Но желанная точка не показывалась, за рифом были только белые барашки и голубые просторы.
— Что мы сделаем, если увидим шхуну? — спросила Лив однажды, после того как мы полдня просидели, не отрывая глаз от волн и далекого горизонта.
— Поспешим в Омоа, — сказал я. — А если шхуна придет ночью, Тиоти даст нам знать.
— Почему? — спросила Лив с легким вызовом. Почему? Я продолжал глядеть на море, не зная, что ей ответить. До сих пор я упорно гнал от себя мысль о том, что мы зашли в тупик. А Лив пристально глядела на меня, пытаясь прочесть мои мысли.
— Я знаю, почему, — спокойно произнесла она. — Мы от всего бежали, укрылись здесь, в Тахаоа, от всех проблем. Но ведь мы не за этим ехали.
Лив сказала вслух то, о чем я думал.
— Да, сейчас мы просто убиваем время, — согласился я. — Вроде островитян, которые сидят и ждут, когда орехи сами свалятся на землю.
Итак, мы сознались друг другу, о чем думали в глубине души с тех пор, как обосновались в Тахаоа. И сразу будто лед растаял. Яркие переливы солнца на воде, теплые краски рифа стали такими же прекрасными, как в наше первое посещение этого пляжа. Мы здесь вовсе не узники. Мы не привязаны навсегда к Тахаоа. Беспокойный мир, в котором мы когда-то жили, который так долго был нами забыт, все еще существует. И наши родители тоже существуют.
Впервые с тех пор, как шхуна доставила нас на Маркизские острова, нам страстно захотелось вновь увидеть своих родных. В тот холодный рождественский день, когда мы садились на поезд, мы весело говорили вслух «до свидания», а в душе печально повторяли «прощайте». Тогда нам казалось, что мы навсегда расстаемся с цивилизацией. Нам пришлось оплатить обратные билеты, без этого французское Министерство по делам колоний не разрешило бы нам сойти на берег Таити, но я считал эти деньги выброшенными. Теперь было похоже, что билеты пригодятся.
И все же Лив говорила, что ни о чем не жалеет, не променяла бы пережитое здесь на островах ни на что другое. Я разделял ее чувства. Я был благодарен судьбе за каждый из проведенных здесь дней.
— Но согласись, — сказал я, — даже если бы все обернулось иначе, мы ведь все равно уехали бы с Фату-Хивы домой. Допустим, мы убедились бы, что человеку достаточно осуществить возврат к природе, чтобы избавиться от современных проблем, — так ведь пришлось бы ехать домой и рассказать об этом другим, не то бы нас совесть замучила.
В нас есть что-то от насекомых, говорил я. От муравья, которого невидимые нити привязывают к муравейнику. От пчелы, которой в голову не придет бросить улей и в одиночку слизывать пыльцу со своих ножек.
— Постой, — перебила Лив. — Допустим, Фату-Хива оправдал бы наши надежды — все равно мы не смогли бы ехать домой и выступать за всеобщий воз— врат к природе. Вспомни нашу карту.
Речь шла о карте, на которой мы перед отъездом браковали один материк за другим, остров за островом, пока не обвели кружочком Фату-Хиву — единственное место, казавшееся пригодным для нашего эксперимента. Даже Таити нас не устраивал. Не годились и другие виденные нами острова. Удобоваримая для современного человека пища не растет на деревьях на ничьей земле. Окружающая среда изменилась еще больше, чем сами люди, с тех незапамятных времен, когда наши предки вступили на долгий путь, уводящий человека от природы. К затерянной в тысячелетиях исходной точке нет возврата.
— Да, современному человеку некуда возвращаться, — признал я.
Признал нехотя, потому что удивительные дни и месяцы, проведенные в диком краю, позволили нам представить себе, от чего человек отвернулся и норовит уйти все дальше.
— Мы находимся в пути, — продолжал я. — Возврата нет, но это еще не значит, что любая дорога вперед означает прогресс.
Лив согласилась со мной.
Так мы подошли к уроку, который преподал нам год на Фату-Хиве. Самый долгий и самый поучительный год в нашей жизни.
Человек изобрел магическое слово. Выпустил его изо рта и позволил ему водить себя за нос. Слово это — прогресс. Оно было призвано обозначать движение вперед, от плохого к хорошему, от хорошего к лучшему. Но не от хорошего к плохому. Однако мы на этом не остановились. С великой самоуверенностью внушили себе, что не способны изменить что-либо к худшему. И не долго думая стали обозначать тем же словом каждый шаг, отдаляющий человека от природы. Каждое изобретение, каждый искусственный продукт. Прогресс стал определяться не качественными критериями, а часами. Но ведь слово сохраняет свой исконный смысл, значит, прогресс не повернешь вспять, как бы мы его ни измеряли — компасом или часами.
Вот почему ни одно сооружение древних египтян не может быть названо прогрессом по сравнению с тем, что европейцы строили в средние века, хотя в любом конкурсе победил бы Древний Египет. И Венера Милосская не может быть названа прогрессом по сравнению с сюрреалистической композицией из штопора и шестеренки, подвешенных к зонтичным спицам. Слово «прогресс» всегда служит существующему поколению, а потому никогда не выйдет из моды. Мертвым не дано направить развитие в обратную сторону.
Мы любим представлять себе прогресс как борьбу современного человека за то, чтобы больше людей получали хорошую пищу, теплую одежду, просторное жилье, чтобы улучшить медицинское обслуживание больных, устранить угрозу войны, сократить преступность и коррупцию, обеспечить молодым и старым более счастливую жизнь. Но прогрессом называют и многое другое… Совершенствуется оружие, так что им можно убить больше людей на большем расстоянии, — прогресс. Маленький человечек становится исполином, которому достаточно нажать кнопку, чтобы земной шар разлетелся на куски, — прогресс. Рядовой человек отвыкает думать, потому что другие покажут ему, что случится, если он щелкнет тумблером или повернет маховичок, — прогресс. Специализация, достигающая такой степени, что один человек знает почти все почти ни о чем,
— прогресс. Люди ломают себе голову над проблемой свободного времени — прогресс. Действительность становится настолько тоскливой, что мы ищем от нее спасения, сидя и таращась на развлечения, которые нам преподносит светящийся ящик, — прогресс. Когда приходится изобретать пилюли для излечения болезней, вызванных другими пилюлями, — это тоже прогресс. И когда больницы растут как грибы, потому что наши головы перегружены, а тела недоразвиты, потому что сердца опустошены и кишки набиты тем, что подсунула реклама. И когда крестьянин бросает тяпку, а рыбак — сеть, чтобы встретиться у конвейера, потому что на месте поля вырастает предприятие, превращающее рыбную речку в клоаку. И когда города расширяются, а леса и луга усыхают, так что все больше людей проводят все больше времени в метро и автомобильных пробках, и приходится днем жечь неоновые лампы, потому что дома вздымаются до небес, а мужчины и женщины зажаты в тесных каменных ущельях среди шума и гари. И когда ребенку тротуар заменяет луг, когда благоухание цветов и панорама далеких гор заменяются кондиционером и видом на соседние дома. Срубают столетний дуб, чтобы поставить дорожный знак, — прогресс 6…
Мы прибыли на Фату-Хиву, исполненные презрения к цивилизации двадцатого столетия, убежденные, что человеку надо начать сначала. Прибыли, чтобы со стороны критически взглянуть на современный мир. И вот сидим в пещере, позади — скала, впереди — безбрежная синь, и ждем возможности вернуться не к природе, а к цивилизации. Сегодня мы судим мягче, чем судили вчера. Понимая, что без кисеи от комаров, которой нас снабдил Вилли, в дождевых лесах Фату-Хивы мы нажили бы слоновую болезнь и потеряли бы рассудок. Без мазей Тераи на Хива-Оа остались бы без ног.
Но наше доверие к современной цивилизации не возродилось в полной мере. Мы убедились, что можно жить очень просто, что человек способен испытать полную гармонию и счастье, освободившись от всего того, чем мы, живя в современном обществе, так стремимся обзавестись, чтобы не отстать от других.
Медленно продвигались мы вверх, где на двух ногах, где на четвереньках. Крутая тропа становилась все уже, потом и вовсе пропала, мы с трудом различали какие-то смутные следы на песке между кочками. В конце концов уперлись в бараньи лбы. Дальше ходу не было. Я опустился на колени, тщательно осмотрел следы, которые привели нас сюда. Дикие свиньи… Мы заблудились.
Пробиваться вверх в высокой траве было нелегко. Еще хуже — возвращаться по собственным следам. Поднимаясь, мы примяли длинные стебли, и теперь они встречали нас штыками, острые, словно край открытой консервной банки. Страшная мысль пришла нам в голову: мы попали в западню… Может быть, парень, который скрылся с нашим имуществом, преследует нас во главе шайки пьянчужек. Надо спешить! Скорей отыскать тропу. Скорей выбраться на плато, где можно спасаться бегством. Здесь мы в тупике.
Мы совсем обессилели, когда наконец выбрались на тропу. Воздух кругом был такой же неподвижный и горячий, как скалы; жар точно в печи. Солнце немилосердно жгло бесчисленные ссадины и порезы; пыль и пот законопатили все поры.
Мокрый распаренный поросенок не давал нам ни минуты покоя. Исступленный визг пронизывал до костей; меня так и подмывало сбросить в пропасть отбивающегося мучителя.
Над нами вздымались отвесные кручи, мы не прошли еще и половины пути до плато. Без отдыха вообще не дойти. А какой же отдых на солнцепеке… Песок и камни раскалены, и только сплетенные Лив и Момо из листьев пандануса широкополые шляпы спасали нас от солнечного удара. Вдыхаемый воздух нисколько не освежал легкие.
Надо подниматься выше, туда, где есть хоть какой-то ветерок. Мы наметили причудливое скальное образование, которое запомнилось нам во время перехода из Омоа в Уиа. Два лавовых шпиля, напоминающих троллей из норвежской сказки, словно два окаменевших стража, озирали долину и море. Между их широко расставленными ногами зиял короткий туннель — единственное тенистое место на всем этом склоне. В прошлый раз проводник говорил нам, что даже в самый тихий и жаркий день в туннеле дует слабый ветерок.
Казалось, прошла вечность, прежде чем расстояние до каменных троллей стало заметно сокращаться. Под конец Лив совсем изнемогла. На каждом шагу она спотыкалась, то и дело приходилось обмахивать ее шляпой. Маи-маи при этом довольно хрюкал, но стоило мне перестать махать, как этот негодяй принимался визжать громче прежнего.
Каким блаженством было очутиться в темном прохладном туннеле под могучими, троллями. Подъем еще не кончился, но во всяком случае мы видели сверху, что нас никто не преследует. Сиди хоть до темноты, пусть даже проводник унес приготовленный Лив провиант— кокосовое молоко и жареные корни таро.
Из туннеля тропическая долина под нами казалась ослепительно белой в ярком свете полуденного солнца. Маи-маи мирно похрюкивал, потом и вовсе уснул на руках у Лив. Ветерок освежил и осушил кожу, и часа через два мы почувствовали, что не усидим больше. Хотелось скорее выбраться на плато. Мы вышли из туннеля на солнце и продолжали подъем.
В одном трудном месте мне, чтобы освободить руки, пришлось повесить на спину плед с завернутой в него фотокамерой и четвероногим крикуном. Вскоре поросенок притих.
— Ему там нравится, в темноте, — сказал я, радуясь, что найдено решение.
Но Лив настояла на том, чтобы заглянуть внутрь пледа. И обнаружила, что поросеночек лежит недвижимо, как на рождественском столе. Она поспешно извлекла Маи-маи из мешка, и, очнувшись, он снова принялся голосить.
Наконец мы добрались до перевала. Перед нами простиралось внутреннее плато. На последнем этапе нас догнал ветер, теперь бы только до воды добраться…
Мы пили из каждого родника и ручья на нашем пути. Первый глоток показался нам вкуснее шампанского со льда. Маи-маи разделял нашу радость. Несмотря на голод, мы не спешили спускаться в Омоа. Незачем островитянам знать, где мы находимся.
Ночь застигла нас в небольшой расщелине. Сразу стало холодно. Мы стучали зубами и мечтали о костре. Пока Лив при свете догорающей зари собирала папоротник для постели, я добывал огонь трением. Палочка почернела, запахло дымком, но и только. Когда рука совсем онемела, я сдался. Однако холод заставил меня возобновить попытку. Снова дымок… Лив тотчас подошла с трутом, но силы оставляли меня. Придется померзнуть под открытым небом… Эх, сейчас бы хоть одну спичечку! Или хотя бы огниво Теи. Мне явно попалась неподходящая древесина. Внезапно на трут упала искорка. Словно крохотная звездочка. Лив тихонько подула. И когда трут охватило живое пламя, я ощутил такую гордость, словно в моих руках была лампа Аладдина. Я был волшебником, способным разогнать окружающий мрак и сотворить тепло в холодной горной ночи. Для защиты от тысяченожек и диких псов я сделал целый круг из маленьких костров. Тем временем Лив устроила мягкую зеленую постель прямо на тропе — другого ровного места не нашлось.
Мы легли и укрылись пледом, наслаждаясь видом на миллионы медленно вращающихся над нами звезд и созвездий. Угрюмые скалы обрамляли картушку вселенского компаса.
Но Маи-маи на руках у Лив визжал так отчаянно, что не давал нам спать. Мы уже установили, что наш поросеночек женского пола, и я дал ему новое, более подходящее имя — Сирена.
В конце концов даже Лив устала от такого шумного компаньона. Я предложил привязать Сирену гденибудь за пределами слышимости. Лив согласилась, но поставила условие, чтобы невинный мучитель получил наш единственный плед: второй унес провожатый. Отойдя на изрядное расстояние, я привязал плед с завернутой в него Сиреной к большому камню. Теперь только шелест ветра нарушал ночную тишину, и мы уснули в кольце догорающих костров.
Среди ночи нас разбудил топот тяжелых копыт. Он отдавался и в воздухе, и в земле, на которой мы лежали. Костры давно потухли, я окоченел от холода, но сразу ожил, увидев при свете луны, что прямо на нас скачут две дикие лошади. С развевающимися хвостами и гривами они мчались во весь опор по тропе.
Я сел и громко закричал. Поздно. Первая лошадь не успела притормозить, но, слава богу, могучим прыжком перемахнула через нас. Вторая круто остановилась, вздыбилась и поскакала в обратную сторону.
Вскочив на ноги, мы принялись шуровать в углях и подбросили хворосту, чтобы разогнать темноту и согреться.
— Сирена, — коротко заметила Лив.
Ну, конечно. Идя по тропе, лошади разбудили поросеночка. Он завизжал и заметался в пледе этаким привидением и основательно напугал лошадей. Сам того не ведая, маленький негодяй подверг нас смертельной опасности.
На другой день голод вынудил нас сдаться. В поисках пищи мы спустились в долину Омоа. Горная тропа кончалась на мысу в конце залива, и здесь мы, к своему удивлению, застали Вилли. Он сидел с таким видом, будто дожидался нас. Мягко улыбаясь, Вилли сообщил, что второй плед и прочее имущество, которое нес наш провожатый, лежат у него в доме. Он увидел парня, когда тот спускался по тропе, и забрал вещи к себе на хранение.
Мы как-то успели забыть, что у нас в Омоа есть еще один друг Вилли был скорее европейцем, чем островитянином, и не участвовал в кознях, которые затевали против нас другие жители деревни. Однако его замкнутость и стеснительность мешали нам наладить с ним более тесные отношения.
Основательно подкрепившись тушенкой и забрав свое имущество, мы с чувством глубокой благодарности к Вилли вышли из его дома. Куда теперь податься? Решили прежде всего навестить наших старых друзей Пакеекее и Тиоти.
По дороге нас остановил фатухивец в соломенной шляпе и набедренной повязке и предложил совершить обмен. Я уступлю ему Лив, а сам получу его жену и четверых детей в придачу. Он развел руками, словно обнимая бочку, чтобы я понял, как много выиграю на обмене. И был заметно удивлен, когда мы с Лив отвергли лестное предложение.
Поспешив дальше, мы отыскали Тиоти. Он искренне обрадовался нам и нашему подарку — Сирене. Поросенок успел охрипнуть от визга, но сразу успокоился и довольно захрюкал, когда его выпустили в загон к курам.
Как обычно, Тиоти придумал для нас выход: надо дождаться, когда все уснут, и идти на белый пляж Тахаоа. Он будет подбрасывать нам еду на лодке и немедленно известит о приходе шхуны.
Как только лесистую долину окутал мрак, мы прокрались на озаренный звездами берег и побрели со своим багажом через камни у подножия скал. Дорога на Тахаоа была нам знакома.
Ночью уединенный пляж с белым коралловым песком казался еще более пустынным, чем днем. Поистине уединенный уголок: впереди — открытый океан, позади — скалистая круча. Только птицы да холоднокровные обитатели рифа чувствовали себя здесь дома. Даже в ту пору, когда остров кишел людьми, вряд ли кто-нибудь постоянно жил на узкой полоске травы между галькой и отвесными скалами, на которую без конца сыпались сверху камни. Мы не нашли ничего похожего на паэпаэ, только две высокие кокосовые пальмы да несколько маленьких деревьев, среди которых зеленел букет стеблей с большими перистыми листьями, обнимавшими гроздь тяжелых плодов папайи с дыню величиной.
Тахаоа воспринимался как некий совершенно обособленный мир. Особенно глухо и тихо было здесь ночью. Даже птицы спали. Мы остановились, глядя на отражающий звездное небо океан, и безмолвно приветствовали наш новый приют: принимай жильцов… Все наше имущество было завернуто в два пледа. Палатка, которую негде было ставить из-за камнепада, мачете, две корзинки с плодами и жареными клубнямидар наших друзей в Омоа. Наконец-то мы избавились от дурацкого табака и сладостей, источников стольких неприятностей. Сами мы не курили, а сладости привели в восторг беззубого Тиоти. Я не взял даже банок и пробирок для зоологических образцов. Тут лишь бы выжить, какая там наука.
Только мелкие волны, ласкавшие плоский риф, отозвались на наше приветствие. Покрытый тонким слоем воды коралловый барьер преграждал путь яростному прибою, предоставляя ему бесноваться вдоль внешней кромки рифа. Но мы проникли в Тахаоа с черного хода, где не было никаких стражей. И соскочив на белый песок, стали присматривать себе место для ночлега.
Когда мы в первый раз приходили сюда с Тиоти и его вахиной, я приметил маленькую пещерку, где можно было не бояться падающих сверху камней. К ней мы и направились теперь со своими узлами. Палатка тут не годилась, только пещера. Потолок из затвердевшей черной лавы, прочные стены — никакой жучок не просверлит, никакая свинья не раскачает.
Пол пещеры был выстлан гладкой, как яйцо, крупной и мелкой галькой. Из камней побольше я соорудил у входа барьер, мелкую гальку убрал, расчищая ложе для сна. Под камнями был белый песок. Продолжая укреплять барьер снаружи, со стороны моря, я сдвинул большущий валун и увидел здоровенную злющую мурену, похожую на толстую черно-зеленую змею. Она извивалась туда-сюда, наконец решилась и проскользнула у меня между ногам в заводь на рифе.
Я не подозревал, что эти твари могут передвигаться по суше. Правда, в прилив море подходило к самой пещере, и песок под большими камнями был совсем влажный. Но ведь мурена не хуже какого-нибудь удава доползла до воды по сухой гальке.
Мы боялись этих змееподобных чудовищ больше, чем акул. Выходя на рыбную ловлю с островитянами, мы видели, как они подтягивают акулу к самому борту и бьют тяжелой дубинкой по голове. Если же на крючок попадалась мурена с острыми тонкими зубами и сатанинскими глазами, рыбаки, возбужденно крича, кололи ее длинными острогами и только потом извлекали на поверхность. Мало того, что зубы мурены ядовиты, — наши друзья уверяли, что крупные экземпляры могут перекусить руку человека. Здешние мурены достигали невероятной толщины; около Уиа я однажды глядел в змеиные глазки высунувшегося из подводной норы чудовища толщиной с мое бедро. Многие островитяне утверждали, будто видели мурен, равных в обхвате стволу кокосовой пальмы. Даже если сделать поправку на преувеличения, факт остается фактом: существуют огромные экземпляры, которых вполне можно принять за морского змея, не будь они такими короткими.
После этой встречи я стал действовать поосторожнее. Под любым камнем могла оказаться еще мурена, лучше поберечь пальцы рук и ног.
В тусклом свете звездного неба мы оборудовали свое новое жилье. Лив застелила пол травой, сколько нашлось; мы закутались в пледы и уснули.
День был уже в разгаре, когда яркий отблеск солнца на рифе разбудил нас. Я сел, сонно озираясь вокруг. Камни, вода… Рядом, подперев рукой подбородок, лежала Лив и глядела в море. На лице ее ничего не было написано. О чем она задумалась? Сколько испытаний выпало на ее долю, и ни разу не пожаловалась. Ни разу не упрекнула меня; дескать, ну и придумал, кому это надо, и так далее. Ни разу не просилась домой. Фату-Хива стал ее домом. Где бы мы ни устроили лагерь, она приноравливалась к обстановке.
Сам я уже не знал, что и думать. Мы побеждены, но не совсем Мы бежали, но все еще свободны, как парящие над рифом фрегаты. Мы прибыли сюда, чтобы жить на природе. И более, чем когда-либо, восхищаемся природой. Но все-таки эксперимент развивался не совсем так, как мы себе представляли. Мы пробовали жить в гуще леса, в горах, под пальмами на берегу. Некоторое время все шло хорошо, потом непременно возникали препятствия. Теперь вот испытаем жизнь пещерных людей… Зажатые между черным обрывом и облизывающим камни океаном. По скале струится пресная вода, в соленых заводях на рифе можно добыть достаточно пищи. Но ведь не об этом же мы мечтали, когда укладывали чемоданы, собираясь в далекий путь, собираясь возвратиться к природе.
Я выбрался из пещеры на солнце. До чего огромен океан. До чего узка полоска суши, которой мы располагаем. Я поглядел вверх — хоть бы козы и олуши поосторожнее ступали по скале, не бомбили нас камнями.
Нет, тут на всю жизнь нельзя оставаться. Семья есть семья, у Лив может появиться ребенок, против природы не пойдешь. И ведь она не лишена материнского инстинкта, вон как нянчила Сирену…
Молча мы продолжали свое устройство на новом месте. Будущее, каким оно нам рисовалось на берегу залива Тахаоа, не располагало к красноречию. Да и устройство не ахти какое сложное. Отгородить место для очага да сложить под обрывом побольше плавника в запас, чтобы костер не потухал совсем. Кровать, стол, лавка — все это здесь не нужно. Их заменили камни и песок. У нас были с собой миски из скорлупы кокосового ореха, бамбуковые ложки и кружки. Дверь для зашиты от комаров и диких свиней не нужна — тут нет ни тех, ни других. От дождя с моря можно завеситься палаткой, Я попробовал взобраться на кокосовую пальму. Куда там, слишком высокая. Подождем, когда появится Тиоти, а пока будем собирать орехи, которые сами упадут. При моих способностях к лазанью недолго и шею сломать, а таоа здесь нет.
Лив уже ходила по заводям, собирая в подол пареу съедобных моллюсков. Я присоединился к ней. Мы согласились, что в жизни не видели более роскошного природного аквариума, чем этот риф. Но вообще-то разговор не клеился. Я попросил ее остерегаться спрутов и мурен, не наступать на морских ежей. Она ответила «ладно». И все.
Потом мы сидели на камнях, ели моллюсков и пили кокосовое молоко. Я сказал, что не мешало бы поискать яйца морских птиц. Лив поддакнула. Мы закончили трапезу молча.
Пытаясь прочесть ее мысли, я заключил, что мы, наверно, думаем одно и то же. У нас были общие идеалы, одна мечта, когда мы начинали этот эксперимент. На нашу долю выпали одни и те же впечатления, мы вместе восхищались чудесами, сообща переживали неприятности. Теперь мы уже не такие зеленые, какими были. Получили кое-какую закалку. И оба начали понимать, что вели себя чересчур эгоцентрично, мало думали о том, что кроме нас на свете есть другие люди. Наша уверенность в абсолютной правоте своих идеалов и расчетов поколебалась. Действительность оказалась не такой, как мы ожидали. Непредвиденные препятствия заставили нас уклониться с пути, который, как нам представлялось, вел прямо к цели. А сейчас мы и вовсе уткнулись в символический барьер в виде отвесной кручи. Пришла пора осмыслить все сюрпризы, которые преподнесла нам жизнь, и как-то сориентироваться.
В пещере было сколько угодно времени для размышлений. О том, что было, о том, что будет. О том, какой нам теперь представляется цивилизация, от ко— торой мы бежали. Разобраться как следует, что же вышло из нашего эксперимента «возврат к природе». Что дальше? Как нам поступить? Ведь этот берег — несомненный тупик.
Шли дни, но никто из нас не начинал откровенного разговора. То ли друг в друге сомневались, то ли в самих себе. Купались в прозрачных заводях, ловили руками рыб и крабов на рифе. В отлив им некуда было деться из замкнутых лужиц и промоин. А сколько тут водилось вкуснейших моллюсков, которые даже и не пытались уйти от нас. Мы собирали их, как крестьянин осенью собирает помидоры.
Лишь однажды нас навестил Тиоти с женой. Зато они доставили множество фруктов, орехов, клубней, даже кур прихватили. Мы устроили кладовку в самом дальнем и прохладном конце пещеры. Потом желанные гости удалились, и снова потянулись дни, похожие один на другой. Мы вставали с солнцем и забирались в пещеру, когда солнце уходило. И следили за тем, чтобы не потухли угли в очаге.
Но большую часть времени мы сидели у входа и жадно всматривались в горизонт. Чувствовали себя, будто жертвы кораблекрушения на необитаемом островке, и с каждым днем все более страстно мечтали увидеть мачту, или струйку дыма, или белый парус там, где тонкая ниточка отделяла голубое небо от голубого океана. Вдруг покажется белая точка, которая будет расти и расти, а не просто скользить мимо, как эти бесчисленные барашки на волнах… Но желанная точка не показывалась, за рифом были только белые барашки и голубые просторы.
— Что мы сделаем, если увидим шхуну? — спросила Лив однажды, после того как мы полдня просидели, не отрывая глаз от волн и далекого горизонта.
— Поспешим в Омоа, — сказал я. — А если шхуна придет ночью, Тиоти даст нам знать.
— Почему? — спросила Лив с легким вызовом. Почему? Я продолжал глядеть на море, не зная, что ей ответить. До сих пор я упорно гнал от себя мысль о том, что мы зашли в тупик. А Лив пристально глядела на меня, пытаясь прочесть мои мысли.
— Я знаю, почему, — спокойно произнесла она. — Мы от всего бежали, укрылись здесь, в Тахаоа, от всех проблем. Но ведь мы не за этим ехали.
Лив сказала вслух то, о чем я думал.
— Да, сейчас мы просто убиваем время, — согласился я. — Вроде островитян, которые сидят и ждут, когда орехи сами свалятся на землю.
Итак, мы сознались друг другу, о чем думали в глубине души с тех пор, как обосновались в Тахаоа. И сразу будто лед растаял. Яркие переливы солнца на воде, теплые краски рифа стали такими же прекрасными, как в наше первое посещение этого пляжа. Мы здесь вовсе не узники. Мы не привязаны навсегда к Тахаоа. Беспокойный мир, в котором мы когда-то жили, который так долго был нами забыт, все еще существует. И наши родители тоже существуют.
Впервые с тех пор, как шхуна доставила нас на Маркизские острова, нам страстно захотелось вновь увидеть своих родных. В тот холодный рождественский день, когда мы садились на поезд, мы весело говорили вслух «до свидания», а в душе печально повторяли «прощайте». Тогда нам казалось, что мы навсегда расстаемся с цивилизацией. Нам пришлось оплатить обратные билеты, без этого французское Министерство по делам колоний не разрешило бы нам сойти на берег Таити, но я считал эти деньги выброшенными. Теперь было похоже, что билеты пригодятся.
И все же Лив говорила, что ни о чем не жалеет, не променяла бы пережитое здесь на островах ни на что другое. Я разделял ее чувства. Я был благодарен судьбе за каждый из проведенных здесь дней.
— Но согласись, — сказал я, — даже если бы все обернулось иначе, мы ведь все равно уехали бы с Фату-Хивы домой. Допустим, мы убедились бы, что человеку достаточно осуществить возврат к природе, чтобы избавиться от современных проблем, — так ведь пришлось бы ехать домой и рассказать об этом другим, не то бы нас совесть замучила.
В нас есть что-то от насекомых, говорил я. От муравья, которого невидимые нити привязывают к муравейнику. От пчелы, которой в голову не придет бросить улей и в одиночку слизывать пыльцу со своих ножек.
— Постой, — перебила Лив. — Допустим, Фату-Хива оправдал бы наши надежды — все равно мы не смогли бы ехать домой и выступать за всеобщий воз— врат к природе. Вспомни нашу карту.
Речь шла о карте, на которой мы перед отъездом браковали один материк за другим, остров за островом, пока не обвели кружочком Фату-Хиву — единственное место, казавшееся пригодным для нашего эксперимента. Даже Таити нас не устраивал. Не годились и другие виденные нами острова. Удобоваримая для современного человека пища не растет на деревьях на ничьей земле. Окружающая среда изменилась еще больше, чем сами люди, с тех незапамятных времен, когда наши предки вступили на долгий путь, уводящий человека от природы. К затерянной в тысячелетиях исходной точке нет возврата.
— Да, современному человеку некуда возвращаться, — признал я.
Признал нехотя, потому что удивительные дни и месяцы, проведенные в диком краю, позволили нам представить себе, от чего человек отвернулся и норовит уйти все дальше.
— Мы находимся в пути, — продолжал я. — Возврата нет, но это еще не значит, что любая дорога вперед означает прогресс.
Лив согласилась со мной.
Так мы подошли к уроку, который преподал нам год на Фату-Хиве. Самый долгий и самый поучительный год в нашей жизни.
Человек изобрел магическое слово. Выпустил его изо рта и позволил ему водить себя за нос. Слово это — прогресс. Оно было призвано обозначать движение вперед, от плохого к хорошему, от хорошего к лучшему. Но не от хорошего к плохому. Однако мы на этом не остановились. С великой самоуверенностью внушили себе, что не способны изменить что-либо к худшему. И не долго думая стали обозначать тем же словом каждый шаг, отдаляющий человека от природы. Каждое изобретение, каждый искусственный продукт. Прогресс стал определяться не качественными критериями, а часами. Но ведь слово сохраняет свой исконный смысл, значит, прогресс не повернешь вспять, как бы мы его ни измеряли — компасом или часами.
Вот почему ни одно сооружение древних египтян не может быть названо прогрессом по сравнению с тем, что европейцы строили в средние века, хотя в любом конкурсе победил бы Древний Египет. И Венера Милосская не может быть названа прогрессом по сравнению с сюрреалистической композицией из штопора и шестеренки, подвешенных к зонтичным спицам. Слово «прогресс» всегда служит существующему поколению, а потому никогда не выйдет из моды. Мертвым не дано направить развитие в обратную сторону.
Мы любим представлять себе прогресс как борьбу современного человека за то, чтобы больше людей получали хорошую пищу, теплую одежду, просторное жилье, чтобы улучшить медицинское обслуживание больных, устранить угрозу войны, сократить преступность и коррупцию, обеспечить молодым и старым более счастливую жизнь. Но прогрессом называют и многое другое… Совершенствуется оружие, так что им можно убить больше людей на большем расстоянии, — прогресс. Маленький человечек становится исполином, которому достаточно нажать кнопку, чтобы земной шар разлетелся на куски, — прогресс. Рядовой человек отвыкает думать, потому что другие покажут ему, что случится, если он щелкнет тумблером или повернет маховичок, — прогресс. Специализация, достигающая такой степени, что один человек знает почти все почти ни о чем,
— прогресс. Люди ломают себе голову над проблемой свободного времени — прогресс. Действительность становится настолько тоскливой, что мы ищем от нее спасения, сидя и таращась на развлечения, которые нам преподносит светящийся ящик, — прогресс. Когда приходится изобретать пилюли для излечения болезней, вызванных другими пилюлями, — это тоже прогресс. И когда больницы растут как грибы, потому что наши головы перегружены, а тела недоразвиты, потому что сердца опустошены и кишки набиты тем, что подсунула реклама. И когда крестьянин бросает тяпку, а рыбак — сеть, чтобы встретиться у конвейера, потому что на месте поля вырастает предприятие, превращающее рыбную речку в клоаку. И когда города расширяются, а леса и луга усыхают, так что все больше людей проводят все больше времени в метро и автомобильных пробках, и приходится днем жечь неоновые лампы, потому что дома вздымаются до небес, а мужчины и женщины зажаты в тесных каменных ущельях среди шума и гари. И когда ребенку тротуар заменяет луг, когда благоухание цветов и панорама далеких гор заменяются кондиционером и видом на соседние дома. Срубают столетний дуб, чтобы поставить дорожный знак, — прогресс 6…
Мы прибыли на Фату-Хиву, исполненные презрения к цивилизации двадцатого столетия, убежденные, что человеку надо начать сначала. Прибыли, чтобы со стороны критически взглянуть на современный мир. И вот сидим в пещере, позади — скала, впереди — безбрежная синь, и ждем возможности вернуться не к природе, а к цивилизации. Сегодня мы судим мягче, чем судили вчера. Понимая, что без кисеи от комаров, которой нас снабдил Вилли, в дождевых лесах Фату-Хивы мы нажили бы слоновую болезнь и потеряли бы рассудок. Без мазей Тераи на Хива-Оа остались бы без ног.
Но наше доверие к современной цивилизации не возродилось в полной мере. Мы убедились, что можно жить очень просто, что человек способен испытать полную гармонию и счастье, освободившись от всего того, чем мы, живя в современном обществе, так стремимся обзавестись, чтобы не отстать от других.