Страница:
Признавшись себе и друг другу, что нам не терпится покинуть пещеру и Фату-Хиву, мы с Лив сидели дотемна, ели моллюсков и обсуждали свой новый взгляд на цивилизацию, какой она представлялась нам со стороны, со всеми ее достоинствами и недостатками, проклятиями и благами. Солнце ушло за край света, увенчанное золотой короной; осталась только красная дорожка в небе на западе, да и ту быстро скатали звезды, развесив на востоке фиолетовый тюль. Пробил час сна для всех солнцепоклонников, но сегодня Лив стряхнула золу с наших драгоценных углей и раздула дремлющий костер. Впервые после нашего прибытия на этот пляж мы сидели на гальке и разговаривали до тех пор, пока не пропали все краски, а затем красная дорожка распласталась на другом конце неба.
Ни в этот день, ни на следующий мы не увидели шхуны. Бродя по берегу среди пустых раковин и суетливых раков-отшельников, мы продолжали разговаривать и не сводили глаз с горизонта. Далекая волна рассыпалась белыми брызгами, косатка выпрыгнула из воды, будто подброшенная трамплином, белая птица мелькнула в голубой дали - мы тотчас настораживались. И частенько карабкались на глыбы застывшей лавы, чтобы видеть дальше. Только не пропустить шхуну! С нашего берега открывался вид на весь западный горизонт, днем мы просто не могли прозевать судно, направляющееся в Омоа.
Казалось, океан выходит из берегов и вливается нам в душу... Соленый воздух наполнял легкие, в прилив даже самые маленькие волны доходили до пещеры. Раки-отшельники переваливали через наш барьер и воровали пищу, будто мыши. Рыбы ждали угощения из наших рук, словно пес под столом. И все, что мы ели, отдавало водорослями или морем.
Глядя на синий океан, срастающийся с небесной синью, я представлял себе его необозримым, безбрежным, бездонным. Настолько огромным, что человеческому разуму его просто не объять. Амазонка, Нил, Дунай, Миссисипи, Ганг, все реки, все клоаки мира, сколько бы ни вливались в океан, не поднимут его уровень ни на дюйм. Все текучие воды в мире оканчивают бег в океане, сам же он только гонит по кругу свои течения и тихо колышет свою поверхность во время прилива и отлива, но ему не придет в голову выйти из берегов, вторгнуться в нашу пещеру и карабкаться вверх по скале. Ни реки, ни дожди не влияют на его уровень. И сколько бы ила, сора и перегноя, сколько бы праха и экскрементов от животных, населяющих воду, сушу и воздух, ни попадало в море со времен гигантских ящеров и раньше, они не загрязнили океан, он оставался девственно чистым. Небо и океан стали для человека символами великого и необъятного, вечного и неизменного.
Таким представлялся мне безбрежный водный простор, когда мы сидели у входа в пещеру и смотрели, как дуга океана смыкается с небосводом и космосом. Из учебников я знал его протяженность в километрах и глубину в метрах, знал секрет постоянства уровня, но в эти минуты, подобно простодушным полинезийцам и средневековым европейцам, я ощущал, что суша владение человека, океан же - часть необъятной вселенной.
Как я ошибался! И сколько лет еще предстояло мне меряться силами с мировым океаном, прежде чем я в корне пересмотрел свой взгляд, понял, что океан, да-да, океан, а не земная твердь - пульсирующее сердце нашей живой биосферы. Под видом морской пустыни без начала и без конца - вечный двигатель, служащий нашему миру насосом и фильтром. Чтобы осмыслить реальные масштабы океана, мне еще предстояло убедиться, что даже самый большой из земных океанов могут пересечь сухопутные крабы на маленькой скорлупке. Небоскребы Манхэттена, если перенести их на дно Северного моря, поднимутся высоко над водой; средняя глубина Мирового океана - немногим больше полутора тысяч метров, хороший бегун одолевает это расстояние менее чем за четыре минуты. Если на обычном глобусе попытаться слоем краски передать глубину океана, ничего не выйдет: нет такой краски, которую можно было бы нанести достаточно тонкой пленкой. В свою очередь в этом тончайшем слое почти вся жизнь сосредоточена у поверхности, пронизываемой животворными лучами солнца.
Пройдет много лет, и море призовет меня на свои просторы, заворожит меня, и я научусь подчиняться его законам. А пока я жил на суше, жил в пещере и еще боялся моря. Я только что научился кое-как плавать, и мы остерегались подходить близко к краю рифа, где бушевал неистовый прибой. Рев прибоя казался нам канонадой, когда мы по ночам, прислонясь спиной к скале, пытались читать звезды. У нас было вдоволь времени, чтобы грезить и гадать о будущем. Солнце, луна, Южный крест и другие тропические созвездия совершали свой круговорот у нас над головой, океан колыхался у наших ног.
Для нас было очевидно, что древние жители пустынь и древние мореплаватели, из ночи в ночь наблюдая звездное небо во всю его ширь, так хорошо изучили постоянные пути созвездий, что не нуждались в других ориентирах. Но вот что удивительно: выбор был куда как велик, однако жители полинезийских островов, разбросанных и в северном и в южном полушарии, начинали счет году от тех суток, когда над горизонтом показывались Плеяды. Удивительно, потому что такой же обычай был в древнем Перу и некоторых странах древнего Средиземноморья.
Мы строили планы на будущее. Вернемся в Норвегию - поселимся в избушке в горах, подальше от моря. Но будем и впредь путешествовать в поисках ответа на полинезийскую загадку. Вот только эта военная угроза... Я был уверен, что людям не избежать новой мировой войны. Мы уехали на остров в Тпхом океане, чтобы избежать ужасов войны, чтобы не стать участниками и очевидцами гибели современной цивилизации. И однако, теперь твердо решили вернуться и принять приговор судьбы, словно война была неизбежной карой, которую мы обязаны понести вместе со всеми.
Звезды ничего не могли сказать нам о будущем, ведь их свет отстал на миллионы лет от нашего времени, они еще не видели, как полинезийцы пришли на эти острова. Мы мечтали о будущем, не подозревая, что нас ждет на самом деле. Не подозревая, что через год будем жить среди индейцев белла-кула на тихоокеанском берегу Британской Колумбии. Будем искать следы, которые помогли бы выяснить, каким маршрутом древние мореплаватели шли из Азии в Полинезию. Жители Индонезии вполне могли приплыть сюда, а затем добраться до Полинезии. Такой маршрут позволял объяснить сложный комплекс полинезийской расы и культуры. Одна Южная Америка не давала ответа на все вопросы; и к тому же на севере Тихого океана путешественники и исследователи со времен капитана Кука и Ванкувера отмечали у индейцев Северо-Западного побережья множество черт разительного сходства с полинезийцами. Островной мир Северо-Запада Америки обогревается мощным течением Куросио, идущим от самых Филиппинских островов. И то же самое течение, описав широкую дугу, вполне могло донести не только бурелом, но и большие мореходные двойные лодки индейцев до Гавайских островов в Полинезии.
Плоты из Перу и лодки из Азии, совершившие заход на архипелаги Северо-Запада, - очень может быть, что именно так возникло смешанное полинезийское население. Но пока я гостил у миролюбивых индейцев, в Европе ревели танки и бомбардировщики, военные корабли захватили Норвегию. Не успел я опубликовать первый вариант моей гипотезы {Т. Heyerdahl. Did Polynesian Culture Originate in America? International Science, vol. 1. New York, 1941.}, как судьба оторвала меня от Лив и моих увлечений. Оторвала от всех родных на четыре года и ввергла в тучи дыма над пожарищами, в полярный сумрак над минными полями между немецкими и русскими окопами в Финнмарке.
Звезды нам ничего не сказали об этом. Мы сидели под обрывом, отделенные мысом от зеленых долин Фату-Хивы, и ждали шхуны, которая доставила бы нас в обреченный на погибель мир. Кто с кем будет драться? Я мог лишь гадать. У меня не было никаких врагов. Но светлые головы в правительстве решат этот вопрос за меня, назовут мне врага.
И как же непохоже на то, что рисовалось мне в волнах и небесах, сложилось все на самом деле. Цивилизация не погибла. Миллионы были убиты, а она уцелела и продолжала развиваться. Только люди, плоть и кровь, были уязвимы. Кое-кто из уцелевших молодых, вроде меня и Лив, после долгих лет разлуки и жизни в разных мирах навсегда разошлись духовно. Но миллион машин возместил потерянные танки и самолеты, появилось новое, еще более совершенное оружие, которое охраняло цивилизацию надежнее, чем когда-либо.
Океан? Разве мог я знать наперед, что безбрежный Тихий океан уменьшится в моих глазах до вполне постижимых размеров, как только кончится война и я уже не буду смотреть на него с палубы могучих авианосцев и крейсеров, одинаково враждующих с волнами и с людьми? Станет отнюдь не таким уж огромным и буйным, когда я увижу его с маленького бальсового плота, послушно пляшущего между волнами в его объятиях и свободно пропускающего воду. Разве мог я знать наперед, что буду чувствовать себя в совершенной безопасности на связанных вместе бальсовых бревнах, какими пользовались мореплаватели древнего Перу, после чего решусь испытать вторую конструкцию древних камышовую лодку? Лодку, которая, похоже, играла главную роль в Южной Америке. И которой пользовались во всех углах полинезийского треугольника на острове Пасхи, на Гавайских островах, в Новой Зеландии. И такого же рода лодка была первым судном там, где стояла колыбель культур, - в Месопотамии и в Египте.
Парадоксальный факт: выйдя в плавание на древнейшем в истории человечества мореходном судне, я узнал, как мал на самом деле океан и как велика нависшая над ним по нашей милости угроза. Да, океан неизмеримо меньше, чем нам представляется, он настолько мал, что несколько миллиардов людей, ежедневно сливающих в него свои сверхсовременные отходы, вполне способны погубить, отравить морское сердце нашей планеты.
Достаточно отчалить на бревнах или связках папируса от одного континента и через несколько недель причалить к другому, чтобы уразуметь то, что увидели из космоса астронавты: океан - всего-навсего озеро, его безбрежность - обман зрения. Да, у него нет начала и нет конца, но то же можно сказать о кожуре яблока. Кривая поверхность замыкается на себя. Океан не переливается через край, потому что дожди и реки несут ровно столько влаги, сколько испаряется с его поверхности и возвращается тучами. Миллионы лет он оставался чистым, потому что природа в отличие от современного человека тщательно избегает создавать из атомов вещества, которые морские бактерии и планктон не способны снова обратить на благо жизни. Природа с ее илом, экскрементами, трупами могла бы вечно использовать реки как сточные трубы. Океан с его бесчисленными организмами прилежно фильтровал поступающую в него воду и превращал отходы в новые организмы, продолжающие фильтрацию, чтобы тучи посылали на сушу прозрачную очищенную влагу. Но человек принялся как попало совать свои винты и гайки в безупречно действующий перпетуум-мобиле. Пластики, инсектициды, стиральные порошки и прочие синтетические молекулярные комбинации, которых природа предусмотрительно сторонилась, чтобы не испортить механизм, теперь поступают в океан и накапливаются там. Ежегодно из жилых домов и промышленных предприятий, из городов, пароходов, с полей и лугов в океан стекают миллионы тонн яда. Миллионы тонн, которые не испаряются, не разлагаются, а все копятся и копятся. Когда папирусная лодка "Ра-2" в 1970 году пересекала Атлантический океан, мы каждый день видели проплывающие мимо продукты загрязнения. Пятьдесят семь дней длился наш дрейф, и сорок три из них мы наблюдали комья мазута. В 1947 году на плоту "Кон-Тики" я прошел от Перу до Полинезии в совершенно чистой воде. Тогда не было никакого намека на загрязнения, а ведь мы ежедневно проверяли планктонную сеть, которая тащилась на лине за кормой плота.
...Какая-то точка на горизонте привлекла мое внимание.
- Лив! - закричал я. - Парус!
- Где? Да! Да! Я тоже вижу!
Поднявшись на большую глыбу, мы смотрели на великолепный белый парус, словно приклеенный к горизонту над полчищами беспокойных барашков. Шхуна. Ближе и ближе. Идет из Таити на Фату-Хиву.
Мы спрыгнули на песок и побежали в пещеру. Схватили камеру, мачете и, не теряя времени, помчались по белому пляжу и дальше по черным глыбам застывшей лавы, по камням у подножия круч.
Мы соскочили с последнего камня на траву в ту самую минуту, когда шхуна бросила якорь в солнечной бухте. На опушке уже стояли все те, кто встречал нас в день нашего приезда: Тиоти, Вилли, Пакеекее, Иоане. Они печально улыбались перед разлукой. Да ведь и мы успели к ним привязаться. Нам помогли принести из тайника в лесу тяжелые ящики с камнями и банками и погрузить их в шлюпку. Крепкую, надежную шлюпку.
Как же нам не хотелось уезжать. Не хотелось возвращаться к цивилизации. Но нас влекла сила, которой невозможно было противостоять. Зов муравейника. Мы были вынуждены покинуть Фату-Хиву. Мы не сомневались, и я по сей день не сомневаюсь, что первозданную природу можно обрести лишь в одном месте. В своей собственной душе. Там она сохраняется в неизменном виде. Человек сумел изменить окружающую его среду, изменить одежду. Люди прибегали к татуировке, к деформации черепа, удлинению ушей, перетягивались в поясе, подпиливали зубы, калечили себе ступни, стремясь улучшить свою внешность. Мужчины бреются и стригутся, женщины красят и завивают волосы, красят лицо, наклеивают искусственные ресницы, но под кожей-то все остается по-прежнему. Мы не можем бежать от самих себя. Да и некуда бежать, остается только вместе созидать прочную культуру, гармонирующую с той естественной средой, которая еще сохранилась. Чего уже не найдешь в диком виде, можно разводить. Природа - будто огонь, что всегда может вновь разгореться, пока есть хоть несколько угольков.
Будущее для молодежи заключается не в бегстве и не в бездеятельном созерцании того, как другие совершают глупости. Надо бороться, рубить щупальца, которые увлекают нас по ложному пути. Бороться против всесильного спрута, которого мы сами взрастили. Укрощать его. Освободиться от вредоносных и лишних щупальцев и заставить спрута послушно следовать за нами, вместо того чтобы покоряться его воле.
Со всех концов света раздаются отчаянные голоса мрачных пророков. Ссылаясь на статистику и данные вычислительных машин, они утверждают, что человечество идет к катастрофе. Противники этих пророков, современные Оле-Лукойе, не менее энергично стараются убаюкать массы. Все в порядке, говорят они. Наука все наладит. Простые люди могут спокойно продолжать таращиться в телевизор.
Все больше молодых людей начинают метаться. Они протестуют, пытаются бежать от действительности. Меняют комфорт на бродяжничество. Прячутся от роскоши за лохмотьями и длинными волосами. Всячески демонстрируют свое презрение к современному миру, уходят от него в наркотики. Мы укоряем их, они укоряют нас. Но мы - родители прошлого, они - родители будущего. У них свежий взгляд, свежая голова, и они пытаются что-то втолковать нам. Втолковать, что мы усложняем жизнь, которую можно организовать намного проще.
Давайте же прислушаемся к ним, раз мы верим в прогресс и в то, что каждое новое поколение умнее предыдущего. Попробуем понять, попробуем найти общий язык с теми, кто неизбежно сменит нас. С теми, кто хочет упростить то, что мы так усложнили. Нам, с нашим опытом, следовало бы понимать, что подлинные ценности не добудешь с помощью войска, не завоюешь с помощью пращи или бомбы, которая способна пятнадцать раз облететь вокруг света и поразить нас заодно с нашими врагами. Подлинные ценности находятся не на земле противника и не в банке. Их не положишь на весы и не увидишь, потому что искать надо позади глаз.
Того, что хранится в душе, отнять нельзя. - Никто не отнимет у меня Фату-Хиву. Возвратившись домой, я издал книгу и закончил ее словами, которые хочу повторить в этой расширенной версии.
Когда мы заняли места в шлюпке и наши полинезийские друзья налегли на весла, я отыскал в заплесневелом чемодане контрольный талон на обратные билеты.
- Знаешь, Лив, - сказал я, - а ведь билета в рай все равно не купишь...
Послесловие
Казалось бы, нет нужды представлять советскому читателю автора этой книги. Тур Хейердал широко известен в нашей стране. Разные издательства не раз и не два издавали и переиздавали его книги. Особенно повезло двум: "Путешествие на "Кон-Тики"" и "АкуАку". А в 1969 г. в Ленинграде вышел в свет сборник научных работ Т. Хейердала "Приключения одной теории". Статьи и интервью Хейердала множество раз помещались и в академических, строго научных, и в научно-популярных журналах, а также в центральных и местных газетах. Широко освещалась в нашей печати и полемика вокруг гипотез и плаваний Тура Хейердала. Да и сам Хейердал не раз бывал в Советском Союзе, встречался с десятками, даже с сотнями людей: учеными, журналистами, общественными деятелями, читателями. Немало рассказал нам о Туре Хейердале член экипажа "Ра" и "Ра-2" Юрий Александрович Сенкевич и в своей книге "На "Ра" через Атлантику", и как ведущий телевизионной программы "Клуб кинопутешествий". Кстати, Ю. Сенкевич вновь отправился с Хейердалом теперь уже в плавание по Индийскому океану.
И все же... нет-нет да и встречаются на страницах наших газет и журналов, даже книг, или соскальзывают к нам с голубого экрана высказанные будто бы походя или в распаде "справедливого гнева" рассуждения о легковесности научной аргументации Тура Хейердала, о том, что его плавания ничего и никому не доказывают, что в изысканиях и экспедициях капитана "Кон-Тики" и "Ра" больше рассчитанного на рекламу авантюризма, нежели строгости научного поиска.
Любопытно, что в наши дни подобные пассажи попадаются порой даже там, где никакой необходимости вспоминать о Хейердале, его экспедициях и его научных гипотезах вовсе и нет. Но вот само, хоть и упомянутое всуе, имя Тура Хейердала придает упомянувшему и его рассуждениям аромат респектабельности, весомости, значимости.
И в самом деле. Знаменитый норвежский исследователь и путешественник давно уже стал persona gratissima в мире второй половины XX века. Вот уже сорок лет - с тех самых пор, когда он, сам юноша, вместе со своей столь же юной женой скрылся от цивилизованного мира в горных долинах острова Фату-Хива, - Хейердал наперекор всем авторитетам доказывает, что заселение архипелагов Южной части Тихого океана и Маркизских островов, куда входит остров Фату-Хива в том числе, шло не только из Азии, но и из Америки. "Американские индейцы в Тихом океане" - так острополемически назвал молодой Хейердал свою первую большую монографию, с великими трудностями опубликованную в 1952 году, да и то лишь после блистательного рейса на "Кон-Тики". Монографию, тут же подвергшуюся жестокой и пристрастной критике.
Да и как могло быть иначе? Ведь Тур Хейердал осмелился поднять руку на давно уже утвердившуюся в науке и потому ставшую традиционной, общепринятой теорию заселения Полинезии исключительно выходцами из Юго-Восточной Азии, посмел усомниться в доказательности - ни много ни мало - всей(!) совокупности аргументов, академическая корректность которых казалась более чем достаточной.
И конечно же, "еретик" получил сполна! Отринутый тотчас же большинством (!) от "церкви ортодоксальной науки", он не только не угомонился, а - надо же! - продолжал с еще большей энергией искать новые и новые доказательства для подкрепления своей еретической гипотезы.
Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет поисков, борьбы и новых поисков... И вот, подчиняясь неумолимым фактам, значительное большинство (все то же большинство!) ученых, в том числе и завзятые сторонники гипотезы заселения Полинезии только из Азии, нашли необходимым включить американских индейцев в родословную островитян Тихого океана, что и было записано в одном из документов состоявшегося в 1961 г. X Тихоокеанского научного конгресса.
Это не значило, конечно, что споры о прародине и предках полинезийцев затихли, а дискуссия вокруг путей и дат заселения архипелагов Тихого океана мирно завершилась. Просто гипотеза Хейердала была наконец, если можно так сказать, допущена в "высший свет" ортодоксальной науки. Споры продолжались. И продолжаются с неослабевающим пылом.
А Хейердалу между тем уже виделись другие горизонты. И волны другого океана влекли его к себе. Это был исконный "внутренний океан" древнескандинавских викингов. Но только ли викингов - вот в чем вопрос! И в 1969, и в 1970 годах Хейердал во главе интернационального экипажа плывет от африканского берега к Америке, дважды пересекает Атлантику на судне, построенном из папирусных связок по древнеегипетским образцам. Рискованный эксперимент и на этот раз завершился успехом.
Оценивая результаты своего нового предприятия, Хейердал пишет: "Мы убедились, что папирус - вполне пригодный материал для строительства лодок, при условии, что лодку строят и управляют ею люди, знающие в этом толк. Следовательно, представители древних культур Средиземноморья вполне могли пересечь океан и доставить ростки цивилизации в далекие края... И мы доказали, - продолжает норвежец, - что люди из разных стран могут сотрудничать для общего блага даже в предельной тесноте и в самых тяжелых условиях, невзирая на цвет кожи и политические и религиозные убеждения. Достаточно уразуметь, что можно большего достичь, помогая друг другу, чем сталкивая друг друга за борт" {Т. Хейердал. Вместо предисловия. В книге Ю. Сенкевича "На "Ра" через Атлантику", Л., 1973. стр. 4.}.
И вновь все уважающие себя ученые, прежде всего, конечно, египтологи и американисты, бросились в бой, "спасая" свою науку от хейердаловской "ереси", суть которой изложена им в первой фразе только что приведенной цитаты.
А вот мысль, высказанная Хейердалом во второй фразе этой же цитаты, прошла мимо ученых умов, во всяком случае не показалась им чем-то имеющим отношение к реконструкции ранних этапов истории человечества. А ведь главный смысл тех же плаваний на "Ра" заключался не в том, что интернациональный экипаж успешно справился с возложенной на него научно-исследовательской задачей и что кратковечный мирок семи-восьми человек, ограниченный к тому же площадью палубы папирусного судна, оказался, как и верил Тур Хейердал, жизне- и работоспособным.
Суть дела лежала гораздо глубже. Своими плаваниями Тур Хейердал снова и снова убеждает нас в том, что все мы - люди - живем на одной очень небольшой по размерам планете. И если мы вопреки всему тому, что нас разъединяет и сталкивает друг с другом, все-таки век за веком, тысячелетие за тысячелетием неуклонно движемся, пусть нередко оступаясь и падая, вперед по пути прогресса, то этим мы обязаны прежде всего совместности наших материальных и духовных усилий, совместности, преодолевающей неизменно рознь.
Во все предшествующие исторические эпохи силы общечеловеческой солидарности и прогресса в конечном счете преодолевали силы зла, реакции, социального и этнического эгоизма. С этой точки зрения история мировой культуры учит нас историческому оптимизму. Тур Хейердал сделал и продолжает делать очень многое, стремясь убедить нас в том, что конструктивные усилия древних были гораздо большими и более результативными, чем мы это до сих пор себе представляли. Что и на более ранних этапах развития мировой культуры взаимодействия между народами, даже весьма отдаленными друг от друга, были явлением не только обычным, но и весьма плодотворным. Что историческое единство человечества формировалось уже задолго до эпохи Великих географических открытий, и не только и не столько железом и кровью, сколько сотрудничеством и взаимопомощью.
И когда ученые-оппоненты Хейердала утверждают, что он своими гипотезами якобы умаляет вклад тех же американских туземцев в мировую культуру, то с этим просто трудно спорить всерьез. И древнеегипетская цивилизация, и древние цивилизации Центральной и Южной Америки, и любая другая цивилизация древнего мира в равной мере были результатом творчества многих народов. И вопрос о прародине тех или иных народов, прямо или косвенно причастных к этому созидательному процессу, - вопрос конкретной эмпирической истории: как было, так и было, тут уж ни отнять, ни прибавить.
Подтвердят или не подтвердят дальнейшие изыскания, что древние жители Средиземноморья причастны к возникновению и развитию древнейших цивилизаций Американского континента, - в любом случае мы узнаем о реальном ходе культурно-исторического процесса много больше, чем знали до сих пор.
А Тур Хейердал, помимо прочего, доказал - теперь мы уже вправе так говорить: доказал, - что океан и в далеком прошлом не только разъединял и обособлял области интенсивной исторической жизни, но нередко, наоборот, способствовал установлению между ними длительных и катализирующих развитие культуры связей, ускоряя тем самым поступательное движение мирового культурно-исторического процесса.
Но чтобы признать справедливость и научную плодотворность такой концептуальной исходной позиции Тура Хейердала, многим, очень многим необходимо освободиться от широко распространенного предрассудка, суть которого в следующем. С детских лет, со школьной скамьи нас приучают к мысли о непохожести мира древних цивилизаций на современный мир.
Нас прежде всего знакомят с поражающими воображение результатами многогранной деятельности древних: их дворцовой, храмовой и фортификационной архитектурой, их скульптурой, изобразительным искусством, их философскими трактатами и научными познаниями, сплетенными воедино с фантастическим миром богов и демонов, бесчисленными изделиями их разнообразнейших, зачастую изощренных ремесел - короче, со всем тем, что так разительно отличает мир, в котором жили и умирали древние, от мира, в котором живем мы.
Ни в этот день, ни на следующий мы не увидели шхуны. Бродя по берегу среди пустых раковин и суетливых раков-отшельников, мы продолжали разговаривать и не сводили глаз с горизонта. Далекая волна рассыпалась белыми брызгами, косатка выпрыгнула из воды, будто подброшенная трамплином, белая птица мелькнула в голубой дали - мы тотчас настораживались. И частенько карабкались на глыбы застывшей лавы, чтобы видеть дальше. Только не пропустить шхуну! С нашего берега открывался вид на весь западный горизонт, днем мы просто не могли прозевать судно, направляющееся в Омоа.
Казалось, океан выходит из берегов и вливается нам в душу... Соленый воздух наполнял легкие, в прилив даже самые маленькие волны доходили до пещеры. Раки-отшельники переваливали через наш барьер и воровали пищу, будто мыши. Рыбы ждали угощения из наших рук, словно пес под столом. И все, что мы ели, отдавало водорослями или морем.
Глядя на синий океан, срастающийся с небесной синью, я представлял себе его необозримым, безбрежным, бездонным. Настолько огромным, что человеческому разуму его просто не объять. Амазонка, Нил, Дунай, Миссисипи, Ганг, все реки, все клоаки мира, сколько бы ни вливались в океан, не поднимут его уровень ни на дюйм. Все текучие воды в мире оканчивают бег в океане, сам же он только гонит по кругу свои течения и тихо колышет свою поверхность во время прилива и отлива, но ему не придет в голову выйти из берегов, вторгнуться в нашу пещеру и карабкаться вверх по скале. Ни реки, ни дожди не влияют на его уровень. И сколько бы ила, сора и перегноя, сколько бы праха и экскрементов от животных, населяющих воду, сушу и воздух, ни попадало в море со времен гигантских ящеров и раньше, они не загрязнили океан, он оставался девственно чистым. Небо и океан стали для человека символами великого и необъятного, вечного и неизменного.
Таким представлялся мне безбрежный водный простор, когда мы сидели у входа в пещеру и смотрели, как дуга океана смыкается с небосводом и космосом. Из учебников я знал его протяженность в километрах и глубину в метрах, знал секрет постоянства уровня, но в эти минуты, подобно простодушным полинезийцам и средневековым европейцам, я ощущал, что суша владение человека, океан же - часть необъятной вселенной.
Как я ошибался! И сколько лет еще предстояло мне меряться силами с мировым океаном, прежде чем я в корне пересмотрел свой взгляд, понял, что океан, да-да, океан, а не земная твердь - пульсирующее сердце нашей живой биосферы. Под видом морской пустыни без начала и без конца - вечный двигатель, служащий нашему миру насосом и фильтром. Чтобы осмыслить реальные масштабы океана, мне еще предстояло убедиться, что даже самый большой из земных океанов могут пересечь сухопутные крабы на маленькой скорлупке. Небоскребы Манхэттена, если перенести их на дно Северного моря, поднимутся высоко над водой; средняя глубина Мирового океана - немногим больше полутора тысяч метров, хороший бегун одолевает это расстояние менее чем за четыре минуты. Если на обычном глобусе попытаться слоем краски передать глубину океана, ничего не выйдет: нет такой краски, которую можно было бы нанести достаточно тонкой пленкой. В свою очередь в этом тончайшем слое почти вся жизнь сосредоточена у поверхности, пронизываемой животворными лучами солнца.
Пройдет много лет, и море призовет меня на свои просторы, заворожит меня, и я научусь подчиняться его законам. А пока я жил на суше, жил в пещере и еще боялся моря. Я только что научился кое-как плавать, и мы остерегались подходить близко к краю рифа, где бушевал неистовый прибой. Рев прибоя казался нам канонадой, когда мы по ночам, прислонясь спиной к скале, пытались читать звезды. У нас было вдоволь времени, чтобы грезить и гадать о будущем. Солнце, луна, Южный крест и другие тропические созвездия совершали свой круговорот у нас над головой, океан колыхался у наших ног.
Для нас было очевидно, что древние жители пустынь и древние мореплаватели, из ночи в ночь наблюдая звездное небо во всю его ширь, так хорошо изучили постоянные пути созвездий, что не нуждались в других ориентирах. Но вот что удивительно: выбор был куда как велик, однако жители полинезийских островов, разбросанных и в северном и в южном полушарии, начинали счет году от тех суток, когда над горизонтом показывались Плеяды. Удивительно, потому что такой же обычай был в древнем Перу и некоторых странах древнего Средиземноморья.
Мы строили планы на будущее. Вернемся в Норвегию - поселимся в избушке в горах, подальше от моря. Но будем и впредь путешествовать в поисках ответа на полинезийскую загадку. Вот только эта военная угроза... Я был уверен, что людям не избежать новой мировой войны. Мы уехали на остров в Тпхом океане, чтобы избежать ужасов войны, чтобы не стать участниками и очевидцами гибели современной цивилизации. И однако, теперь твердо решили вернуться и принять приговор судьбы, словно война была неизбежной карой, которую мы обязаны понести вместе со всеми.
Звезды ничего не могли сказать нам о будущем, ведь их свет отстал на миллионы лет от нашего времени, они еще не видели, как полинезийцы пришли на эти острова. Мы мечтали о будущем, не подозревая, что нас ждет на самом деле. Не подозревая, что через год будем жить среди индейцев белла-кула на тихоокеанском берегу Британской Колумбии. Будем искать следы, которые помогли бы выяснить, каким маршрутом древние мореплаватели шли из Азии в Полинезию. Жители Индонезии вполне могли приплыть сюда, а затем добраться до Полинезии. Такой маршрут позволял объяснить сложный комплекс полинезийской расы и культуры. Одна Южная Америка не давала ответа на все вопросы; и к тому же на севере Тихого океана путешественники и исследователи со времен капитана Кука и Ванкувера отмечали у индейцев Северо-Западного побережья множество черт разительного сходства с полинезийцами. Островной мир Северо-Запада Америки обогревается мощным течением Куросио, идущим от самых Филиппинских островов. И то же самое течение, описав широкую дугу, вполне могло донести не только бурелом, но и большие мореходные двойные лодки индейцев до Гавайских островов в Полинезии.
Плоты из Перу и лодки из Азии, совершившие заход на архипелаги Северо-Запада, - очень может быть, что именно так возникло смешанное полинезийское население. Но пока я гостил у миролюбивых индейцев, в Европе ревели танки и бомбардировщики, военные корабли захватили Норвегию. Не успел я опубликовать первый вариант моей гипотезы {Т. Heyerdahl. Did Polynesian Culture Originate in America? International Science, vol. 1. New York, 1941.}, как судьба оторвала меня от Лив и моих увлечений. Оторвала от всех родных на четыре года и ввергла в тучи дыма над пожарищами, в полярный сумрак над минными полями между немецкими и русскими окопами в Финнмарке.
Звезды нам ничего не сказали об этом. Мы сидели под обрывом, отделенные мысом от зеленых долин Фату-Хивы, и ждали шхуны, которая доставила бы нас в обреченный на погибель мир. Кто с кем будет драться? Я мог лишь гадать. У меня не было никаких врагов. Но светлые головы в правительстве решат этот вопрос за меня, назовут мне врага.
И как же непохоже на то, что рисовалось мне в волнах и небесах, сложилось все на самом деле. Цивилизация не погибла. Миллионы были убиты, а она уцелела и продолжала развиваться. Только люди, плоть и кровь, были уязвимы. Кое-кто из уцелевших молодых, вроде меня и Лив, после долгих лет разлуки и жизни в разных мирах навсегда разошлись духовно. Но миллион машин возместил потерянные танки и самолеты, появилось новое, еще более совершенное оружие, которое охраняло цивилизацию надежнее, чем когда-либо.
Океан? Разве мог я знать наперед, что безбрежный Тихий океан уменьшится в моих глазах до вполне постижимых размеров, как только кончится война и я уже не буду смотреть на него с палубы могучих авианосцев и крейсеров, одинаково враждующих с волнами и с людьми? Станет отнюдь не таким уж огромным и буйным, когда я увижу его с маленького бальсового плота, послушно пляшущего между волнами в его объятиях и свободно пропускающего воду. Разве мог я знать наперед, что буду чувствовать себя в совершенной безопасности на связанных вместе бальсовых бревнах, какими пользовались мореплаватели древнего Перу, после чего решусь испытать вторую конструкцию древних камышовую лодку? Лодку, которая, похоже, играла главную роль в Южной Америке. И которой пользовались во всех углах полинезийского треугольника на острове Пасхи, на Гавайских островах, в Новой Зеландии. И такого же рода лодка была первым судном там, где стояла колыбель культур, - в Месопотамии и в Египте.
Парадоксальный факт: выйдя в плавание на древнейшем в истории человечества мореходном судне, я узнал, как мал на самом деле океан и как велика нависшая над ним по нашей милости угроза. Да, океан неизмеримо меньше, чем нам представляется, он настолько мал, что несколько миллиардов людей, ежедневно сливающих в него свои сверхсовременные отходы, вполне способны погубить, отравить морское сердце нашей планеты.
Достаточно отчалить на бревнах или связках папируса от одного континента и через несколько недель причалить к другому, чтобы уразуметь то, что увидели из космоса астронавты: океан - всего-навсего озеро, его безбрежность - обман зрения. Да, у него нет начала и нет конца, но то же можно сказать о кожуре яблока. Кривая поверхность замыкается на себя. Океан не переливается через край, потому что дожди и реки несут ровно столько влаги, сколько испаряется с его поверхности и возвращается тучами. Миллионы лет он оставался чистым, потому что природа в отличие от современного человека тщательно избегает создавать из атомов вещества, которые морские бактерии и планктон не способны снова обратить на благо жизни. Природа с ее илом, экскрементами, трупами могла бы вечно использовать реки как сточные трубы. Океан с его бесчисленными организмами прилежно фильтровал поступающую в него воду и превращал отходы в новые организмы, продолжающие фильтрацию, чтобы тучи посылали на сушу прозрачную очищенную влагу. Но человек принялся как попало совать свои винты и гайки в безупречно действующий перпетуум-мобиле. Пластики, инсектициды, стиральные порошки и прочие синтетические молекулярные комбинации, которых природа предусмотрительно сторонилась, чтобы не испортить механизм, теперь поступают в океан и накапливаются там. Ежегодно из жилых домов и промышленных предприятий, из городов, пароходов, с полей и лугов в океан стекают миллионы тонн яда. Миллионы тонн, которые не испаряются, не разлагаются, а все копятся и копятся. Когда папирусная лодка "Ра-2" в 1970 году пересекала Атлантический океан, мы каждый день видели проплывающие мимо продукты загрязнения. Пятьдесят семь дней длился наш дрейф, и сорок три из них мы наблюдали комья мазута. В 1947 году на плоту "Кон-Тики" я прошел от Перу до Полинезии в совершенно чистой воде. Тогда не было никакого намека на загрязнения, а ведь мы ежедневно проверяли планктонную сеть, которая тащилась на лине за кормой плота.
...Какая-то точка на горизонте привлекла мое внимание.
- Лив! - закричал я. - Парус!
- Где? Да! Да! Я тоже вижу!
Поднявшись на большую глыбу, мы смотрели на великолепный белый парус, словно приклеенный к горизонту над полчищами беспокойных барашков. Шхуна. Ближе и ближе. Идет из Таити на Фату-Хиву.
Мы спрыгнули на песок и побежали в пещеру. Схватили камеру, мачете и, не теряя времени, помчались по белому пляжу и дальше по черным глыбам застывшей лавы, по камням у подножия круч.
Мы соскочили с последнего камня на траву в ту самую минуту, когда шхуна бросила якорь в солнечной бухте. На опушке уже стояли все те, кто встречал нас в день нашего приезда: Тиоти, Вилли, Пакеекее, Иоане. Они печально улыбались перед разлукой. Да ведь и мы успели к ним привязаться. Нам помогли принести из тайника в лесу тяжелые ящики с камнями и банками и погрузить их в шлюпку. Крепкую, надежную шлюпку.
Как же нам не хотелось уезжать. Не хотелось возвращаться к цивилизации. Но нас влекла сила, которой невозможно было противостоять. Зов муравейника. Мы были вынуждены покинуть Фату-Хиву. Мы не сомневались, и я по сей день не сомневаюсь, что первозданную природу можно обрести лишь в одном месте. В своей собственной душе. Там она сохраняется в неизменном виде. Человек сумел изменить окружающую его среду, изменить одежду. Люди прибегали к татуировке, к деформации черепа, удлинению ушей, перетягивались в поясе, подпиливали зубы, калечили себе ступни, стремясь улучшить свою внешность. Мужчины бреются и стригутся, женщины красят и завивают волосы, красят лицо, наклеивают искусственные ресницы, но под кожей-то все остается по-прежнему. Мы не можем бежать от самих себя. Да и некуда бежать, остается только вместе созидать прочную культуру, гармонирующую с той естественной средой, которая еще сохранилась. Чего уже не найдешь в диком виде, можно разводить. Природа - будто огонь, что всегда может вновь разгореться, пока есть хоть несколько угольков.
Будущее для молодежи заключается не в бегстве и не в бездеятельном созерцании того, как другие совершают глупости. Надо бороться, рубить щупальца, которые увлекают нас по ложному пути. Бороться против всесильного спрута, которого мы сами взрастили. Укрощать его. Освободиться от вредоносных и лишних щупальцев и заставить спрута послушно следовать за нами, вместо того чтобы покоряться его воле.
Со всех концов света раздаются отчаянные голоса мрачных пророков. Ссылаясь на статистику и данные вычислительных машин, они утверждают, что человечество идет к катастрофе. Противники этих пророков, современные Оле-Лукойе, не менее энергично стараются убаюкать массы. Все в порядке, говорят они. Наука все наладит. Простые люди могут спокойно продолжать таращиться в телевизор.
Все больше молодых людей начинают метаться. Они протестуют, пытаются бежать от действительности. Меняют комфорт на бродяжничество. Прячутся от роскоши за лохмотьями и длинными волосами. Всячески демонстрируют свое презрение к современному миру, уходят от него в наркотики. Мы укоряем их, они укоряют нас. Но мы - родители прошлого, они - родители будущего. У них свежий взгляд, свежая голова, и они пытаются что-то втолковать нам. Втолковать, что мы усложняем жизнь, которую можно организовать намного проще.
Давайте же прислушаемся к ним, раз мы верим в прогресс и в то, что каждое новое поколение умнее предыдущего. Попробуем понять, попробуем найти общий язык с теми, кто неизбежно сменит нас. С теми, кто хочет упростить то, что мы так усложнили. Нам, с нашим опытом, следовало бы понимать, что подлинные ценности не добудешь с помощью войска, не завоюешь с помощью пращи или бомбы, которая способна пятнадцать раз облететь вокруг света и поразить нас заодно с нашими врагами. Подлинные ценности находятся не на земле противника и не в банке. Их не положишь на весы и не увидишь, потому что искать надо позади глаз.
Того, что хранится в душе, отнять нельзя. - Никто не отнимет у меня Фату-Хиву. Возвратившись домой, я издал книгу и закончил ее словами, которые хочу повторить в этой расширенной версии.
Когда мы заняли места в шлюпке и наши полинезийские друзья налегли на весла, я отыскал в заплесневелом чемодане контрольный талон на обратные билеты.
- Знаешь, Лив, - сказал я, - а ведь билета в рай все равно не купишь...
Послесловие
Казалось бы, нет нужды представлять советскому читателю автора этой книги. Тур Хейердал широко известен в нашей стране. Разные издательства не раз и не два издавали и переиздавали его книги. Особенно повезло двум: "Путешествие на "Кон-Тики"" и "АкуАку". А в 1969 г. в Ленинграде вышел в свет сборник научных работ Т. Хейердала "Приключения одной теории". Статьи и интервью Хейердала множество раз помещались и в академических, строго научных, и в научно-популярных журналах, а также в центральных и местных газетах. Широко освещалась в нашей печати и полемика вокруг гипотез и плаваний Тура Хейердала. Да и сам Хейердал не раз бывал в Советском Союзе, встречался с десятками, даже с сотнями людей: учеными, журналистами, общественными деятелями, читателями. Немало рассказал нам о Туре Хейердале член экипажа "Ра" и "Ра-2" Юрий Александрович Сенкевич и в своей книге "На "Ра" через Атлантику", и как ведущий телевизионной программы "Клуб кинопутешествий". Кстати, Ю. Сенкевич вновь отправился с Хейердалом теперь уже в плавание по Индийскому океану.
И все же... нет-нет да и встречаются на страницах наших газет и журналов, даже книг, или соскальзывают к нам с голубого экрана высказанные будто бы походя или в распаде "справедливого гнева" рассуждения о легковесности научной аргументации Тура Хейердала, о том, что его плавания ничего и никому не доказывают, что в изысканиях и экспедициях капитана "Кон-Тики" и "Ра" больше рассчитанного на рекламу авантюризма, нежели строгости научного поиска.
Любопытно, что в наши дни подобные пассажи попадаются порой даже там, где никакой необходимости вспоминать о Хейердале, его экспедициях и его научных гипотезах вовсе и нет. Но вот само, хоть и упомянутое всуе, имя Тура Хейердала придает упомянувшему и его рассуждениям аромат респектабельности, весомости, значимости.
И в самом деле. Знаменитый норвежский исследователь и путешественник давно уже стал persona gratissima в мире второй половины XX века. Вот уже сорок лет - с тех самых пор, когда он, сам юноша, вместе со своей столь же юной женой скрылся от цивилизованного мира в горных долинах острова Фату-Хива, - Хейердал наперекор всем авторитетам доказывает, что заселение архипелагов Южной части Тихого океана и Маркизских островов, куда входит остров Фату-Хива в том числе, шло не только из Азии, но и из Америки. "Американские индейцы в Тихом океане" - так острополемически назвал молодой Хейердал свою первую большую монографию, с великими трудностями опубликованную в 1952 году, да и то лишь после блистательного рейса на "Кон-Тики". Монографию, тут же подвергшуюся жестокой и пристрастной критике.
Да и как могло быть иначе? Ведь Тур Хейердал осмелился поднять руку на давно уже утвердившуюся в науке и потому ставшую традиционной, общепринятой теорию заселения Полинезии исключительно выходцами из Юго-Восточной Азии, посмел усомниться в доказательности - ни много ни мало - всей(!) совокупности аргументов, академическая корректность которых казалась более чем достаточной.
И конечно же, "еретик" получил сполна! Отринутый тотчас же большинством (!) от "церкви ортодоксальной науки", он не только не угомонился, а - надо же! - продолжал с еще большей энергией искать новые и новые доказательства для подкрепления своей еретической гипотезы.
Прошло пятнадцать лет. Пятнадцать лет поисков, борьбы и новых поисков... И вот, подчиняясь неумолимым фактам, значительное большинство (все то же большинство!) ученых, в том числе и завзятые сторонники гипотезы заселения Полинезии только из Азии, нашли необходимым включить американских индейцев в родословную островитян Тихого океана, что и было записано в одном из документов состоявшегося в 1961 г. X Тихоокеанского научного конгресса.
Это не значило, конечно, что споры о прародине и предках полинезийцев затихли, а дискуссия вокруг путей и дат заселения архипелагов Тихого океана мирно завершилась. Просто гипотеза Хейердала была наконец, если можно так сказать, допущена в "высший свет" ортодоксальной науки. Споры продолжались. И продолжаются с неослабевающим пылом.
А Хейердалу между тем уже виделись другие горизонты. И волны другого океана влекли его к себе. Это был исконный "внутренний океан" древнескандинавских викингов. Но только ли викингов - вот в чем вопрос! И в 1969, и в 1970 годах Хейердал во главе интернационального экипажа плывет от африканского берега к Америке, дважды пересекает Атлантику на судне, построенном из папирусных связок по древнеегипетским образцам. Рискованный эксперимент и на этот раз завершился успехом.
Оценивая результаты своего нового предприятия, Хейердал пишет: "Мы убедились, что папирус - вполне пригодный материал для строительства лодок, при условии, что лодку строят и управляют ею люди, знающие в этом толк. Следовательно, представители древних культур Средиземноморья вполне могли пересечь океан и доставить ростки цивилизации в далекие края... И мы доказали, - продолжает норвежец, - что люди из разных стран могут сотрудничать для общего блага даже в предельной тесноте и в самых тяжелых условиях, невзирая на цвет кожи и политические и религиозные убеждения. Достаточно уразуметь, что можно большего достичь, помогая друг другу, чем сталкивая друг друга за борт" {Т. Хейердал. Вместо предисловия. В книге Ю. Сенкевича "На "Ра" через Атлантику", Л., 1973. стр. 4.}.
И вновь все уважающие себя ученые, прежде всего, конечно, египтологи и американисты, бросились в бой, "спасая" свою науку от хейердаловской "ереси", суть которой изложена им в первой фразе только что приведенной цитаты.
А вот мысль, высказанная Хейердалом во второй фразе этой же цитаты, прошла мимо ученых умов, во всяком случае не показалась им чем-то имеющим отношение к реконструкции ранних этапов истории человечества. А ведь главный смысл тех же плаваний на "Ра" заключался не в том, что интернациональный экипаж успешно справился с возложенной на него научно-исследовательской задачей и что кратковечный мирок семи-восьми человек, ограниченный к тому же площадью палубы папирусного судна, оказался, как и верил Тур Хейердал, жизне- и работоспособным.
Суть дела лежала гораздо глубже. Своими плаваниями Тур Хейердал снова и снова убеждает нас в том, что все мы - люди - живем на одной очень небольшой по размерам планете. И если мы вопреки всему тому, что нас разъединяет и сталкивает друг с другом, все-таки век за веком, тысячелетие за тысячелетием неуклонно движемся, пусть нередко оступаясь и падая, вперед по пути прогресса, то этим мы обязаны прежде всего совместности наших материальных и духовных усилий, совместности, преодолевающей неизменно рознь.
Во все предшествующие исторические эпохи силы общечеловеческой солидарности и прогресса в конечном счете преодолевали силы зла, реакции, социального и этнического эгоизма. С этой точки зрения история мировой культуры учит нас историческому оптимизму. Тур Хейердал сделал и продолжает делать очень многое, стремясь убедить нас в том, что конструктивные усилия древних были гораздо большими и более результативными, чем мы это до сих пор себе представляли. Что и на более ранних этапах развития мировой культуры взаимодействия между народами, даже весьма отдаленными друг от друга, были явлением не только обычным, но и весьма плодотворным. Что историческое единство человечества формировалось уже задолго до эпохи Великих географических открытий, и не только и не столько железом и кровью, сколько сотрудничеством и взаимопомощью.
И когда ученые-оппоненты Хейердала утверждают, что он своими гипотезами якобы умаляет вклад тех же американских туземцев в мировую культуру, то с этим просто трудно спорить всерьез. И древнеегипетская цивилизация, и древние цивилизации Центральной и Южной Америки, и любая другая цивилизация древнего мира в равной мере были результатом творчества многих народов. И вопрос о прародине тех или иных народов, прямо или косвенно причастных к этому созидательному процессу, - вопрос конкретной эмпирической истории: как было, так и было, тут уж ни отнять, ни прибавить.
Подтвердят или не подтвердят дальнейшие изыскания, что древние жители Средиземноморья причастны к возникновению и развитию древнейших цивилизаций Американского континента, - в любом случае мы узнаем о реальном ходе культурно-исторического процесса много больше, чем знали до сих пор.
А Тур Хейердал, помимо прочего, доказал - теперь мы уже вправе так говорить: доказал, - что океан и в далеком прошлом не только разъединял и обособлял области интенсивной исторической жизни, но нередко, наоборот, способствовал установлению между ними длительных и катализирующих развитие культуры связей, ускоряя тем самым поступательное движение мирового культурно-исторического процесса.
Но чтобы признать справедливость и научную плодотворность такой концептуальной исходной позиции Тура Хейердала, многим, очень многим необходимо освободиться от широко распространенного предрассудка, суть которого в следующем. С детских лет, со школьной скамьи нас приучают к мысли о непохожести мира древних цивилизаций на современный мир.
Нас прежде всего знакомят с поражающими воображение результатами многогранной деятельности древних: их дворцовой, храмовой и фортификационной архитектурой, их скульптурой, изобразительным искусством, их философскими трактатами и научными познаниями, сплетенными воедино с фантастическим миром богов и демонов, бесчисленными изделиями их разнообразнейших, зачастую изощренных ремесел - короче, со всем тем, что так разительно отличает мир, в котором жили и умирали древние, от мира, в котором живем мы.