Джек Хиггинс
День расплаты
Посвящается Шону Паттерсону
Я не вижу иного средства, кроме силы, дабы обуздать тех, кто хочет поколебать порядок вещей... Похоже, всякое общество в основе своей покоится на человеческой смерти.
Оливер Уэнделл Холмс, американский писатель
Глава 1
День казни
Они готовились расстрелять кого-то во внутреннем дворе крепости, а это означало, что сегодня понедельник, потому что именно понедельник и был у них днем казни.
Хотя моя камера находилась с другой стороны здания, я легко понял это по волнению в соседних помещениях, откуда заключенные могли видеть всю процедуру и слышать дробь барабанов. Коменданту, похоже, это очень нравилось.
И вот в тишине прозвучал выкрик команды, потом винтовочный залп. Немного погодя барабаны мерно забили вновь, сопровождая кортеж, увозящий расстрелянного, потому что комендант обожал блюсти все эти тонкости даже здесь, на Скартосе, самом гнусном месте, которое я когда-либо видел в жизни. Это была голая скала в Эгейском море со старинной турецкой крепостью на вершине, где находились три сотни политических заключенных, четыреста солдат охраны — и я.
Я сидел здесь уже месяц, в котором было ровно четыре бесконечных недели, и мне было ничуть не легче от того, что другие узники томятся здесь уже почти два года, а им и не думали предъявлять обвинение. Один заключенный на прогулке сказал мне, что название острова происходит от греческого слова, обозначающего бесплодное место, что меня нисколько не удивило.
Сквозь решетку моей камеры в жарком мареве на горизонте можно было рассмотреть материк. Временами вдали появлялся корабль — слишком далеко, чтобы возбудить у меня интерес. Скорее всего, греческий военно-морской флот предпочитал более удобные гавани. Если немного высунуть голову и глянуть налево, можно увидеть скалу, справа — кусты терновника. Больше здесь ничего не было, и ничего не оставалось делать, как валяться на полу на соломенном матрасе, чем я как раз и занимался в то майское утро, когда все в моей жизни вдруг изменилось.
Совершенно неожиданно в замке двери загремел ключ, хотя до обеда оставалось еще целых три часа. Дверь отворилась и вошел один из сержантов.
Он пнул меня ногой и сказал:
— А ну, вставай, приятель! Тут с тобой хотят поговорить.
В душе шевельнулась надежда, и я вскочил на ноги, как только посетитель появился в дверях. На вид ему было около пятидесяти. Мужчина среднего роста, широкоплечий, с седыми до снежной белизны, аккуратно подстриженными усами и очень голубыми глазами, в шляпе, легком кремового цвета костюме и галстуке, который обычно носили выпускники военных академий. В руке у него была трость.
Было ясно как Божий день: этот человек был или остается армейским офицером в высоком чине. Да и не мог один старый солдат не узнать другого.
Я чуть было не щелкнул каблуками, и он широко улыбнулся:
— Вольно, майор, вольно!
Он с отвращением оглядел камеру, потыкал тростью в парашу, стоящую в углу, и его лицо скривилось.
— Вы попали в чертовски неприятную историю, а?
— Вы из британского посольства в Афинах? — спросил я.
Он придвинул единственный в камере табурет, стер с него пыль и уселся.
— Они там, в Афинах, ничего не смогут сделать для вас, Воген. Вам придется гнить здесь, пока эти полковники не решат как-то вас использовать. Я говорил с кем следует. По мнению этих людей, вы получите лет пятнадцать, если повезет. А может быть, и все двадцать.
— Весьма благодарен, — ответил я. — Это очень ободряет.
Он вынул пачку сигарет и перебросил ее мне.
— А чего вы ожидали? Оружие для повстанцев, полночные высадки на пустынном берегу. — Он покачал головой. — Да кто вы такой? Последний из романтиков?
— Хотелось бы так думать, — ответил я. — Но в случае удачи меня ждали пять тысяч фунтов стерлингов в Никосии.
Он согласно кивнул:
— Понимаю.
Я прислонился к стене у окна и оглядел его.
— Ну а вы кто?
— Мое имя Фергюсон, бригадный генерал Гарри Фергюсон. Королевская военная транспортная служба.
Вот в этом я засомневался: наверняка он имел весьма отдаленное отношение к военным перевозкам, потому что не был похож на тех, кто служит в столь важных, ответственных и заслуживающих всяческого уважения армейских частях.
— Саймон Воген, — в свою очередь назвал себя я. — И вы, разумеется, это знаете.
— Вот это верно, но я, скорее всего, знаю вас лучше, чем вы сами.
Я не мог пропустить мимо ушей этот выпад и сказал:
— Так расскажите же и мне.
— Справедливо. — Он сложил руки на набалдашнике трости. — Прекрасно закончили академию; младший лейтенант экспедиционного корпуса во время корейской войны; заслужили высокий Военный крест, а потом нарвались на патруль и провели более года в китайском лагере для военнопленных.
— Все так.
— Судя по вашему делу, вы успешно выдержали промывание мозгов, которому подвергались все военнопленные. Однако там упоминается, что у вас появилась некоторая склонность к употреблению в спорах марксистской диалектики.
— Примерно так, как излагал это сам старый спорщик, — возразил я. — «Жизнь есть деятельность преследующих свои цели людей». Вы не можете отрицать этого.
— Мне понравилась книга, которую вы написали для военного издательства после корейской войны: «Новая концепция революционных военных действий». В свое время она вызвала много толков. Конечно, ваш способ цитировать Мао Цзэдуна многих шокировал, но вы были правы.
— Почти как всегда. Но жаль, что далеко не все люди признают факты, это часто удручает.
Он продолжал, будто вовсе меня не слышал:
— Эта книга открыла вам путь в военную разведку, где вы специализировались на подрывной работе, революционных движениях и тому подобное. Коммунисты в Малайе, шесть месяцев погони за повстанцами May-May[1] в Кении, потом Кипр и ЭОКА[2]. Орден «За безупречную службу» увенчал ваши заслуги, а к нему — пуля в спину, которая чуть было не прекратила все это.
— Все кончилось хорошо; вы знаете, как это бывает.
— Потом Борнео и эта свалка с индонезийцами. Вы там командовали группой местных боевиков и добились больших успехов.
— Естественно, — ответил я. — Потому что мы дрались с партизанами, используя в точности их методы. Только так и можно было с ними справиться.
— Совершенно верно, и вот, наконец, высшая точка трагедии. Март 1963 года, чтобы быть точным. Окрестности Кота-Бару кишели коммунистическими террористами. Властями вам было приказано отправиться туда и разделаться с красными раз и навсегда.
— И никто не сможет сказать, что я не справился с делом, — ответил я с некоторой горечью.
— Как это газеты называли вас? Зверь Селенгара? Человек, который приказывал расстреливать пленных, допрашивал и пытал захваченных людей? Полагаю, что помогли ваши награды, да и год в китайском лагере пошел вам на пользу. Психиатрам было бы над чем поработать. Но вас хотя бы не уволили со службы за недостойное поведение.
— Учли мои прежние доблестные победы. Должен же быть у этих побед родной отец. Как говорится, чем можем, тем поможем.
— И что же было после всего этого? Наемник в Договорном Омане[3] и в Йемене. А потом три месяца занятий тем же делом в Судане, и вы были счастливы выбраться оттуда живым. С 1966 года вы работали в качестве агента продавцов оружия, которые по большей части действовали законным путем. Твайт и Симпсон, Франц Бауман, Макензи Браун, Юлиус Мейер и многие другие.
— Но здесь нет ничего плохого. Британское правительство зарабатывает несколько сотен миллионов фунтов в год на производстве и продаже оружия.
— С той разницей, что оно не доставляет его в другую страну по ночам, чтобы оказать помощь и поддержку в трудную минуту врагам официального правительства.
— Да бросьте вы, — возразил я. — Это и есть именно то, что оно делает многие годы.
Он рассмеялся и похлопал себя рукой по колену.
— Черт побери, Воген, вы мне нравитесь. На самом деле.
— Как, вам нравится Зверь Селенгара?
— Господи, сынок, вы думаете, я вчера родился? Я-то знаю, что там произошло. Знаю точно. Вам приказали очистить Кота-Бару от террористов до последнего, и вы это сделали. Может быть, немного жестоко, но сделали. Ваши хозяева вздохнули с облегчением, а потом отдали вас на съедение волкам.
— Оставив меня с чувством удовлетворения, потому что я выполнил работу.
Он улыбнулся:
— Вижу, мы начинаем понимать друг друга. А я вам сказал, что знал вашего отца?
— Уверен, что вы знали его. Но теперь мне больше всего хотелось бы знать, какого черта вы от меня хотите, генерал?
— Хочу, чтобы вы поработали на меня. Взамен я вытащу вас отсюда. Начнете жизнь сначала.
— А как вы это сделаете?
— Греки очень разумные люди, и с ними можно делать дела, если только знать как.
— А что я должен буду сделать взамен?
— О, это совсем нетрудно. Я хотел, чтобы вы провернули одно дельце в Северной Ирландии с ИРА[4] в наших интересах.
Этот ответ кого угодно мог поставить в тупик, и я с недоверием уставился на него.
— Вы, наверное, шутите.
— Я не знаю никого, кто был бы подготовлен лучше, чем вы. Посмотрите на дело с этой стороны. Вы многие годы провели в разведке и боролись с городскими партизанами, марксистами, анархистами, революционерами разных мастей и прочими. Вы прекрасно знаете, как работают их мозги. Вы чувствуете себя уверенно на любом поле сражения, будь это глухой переулок или крыша дома. Вы упорный, находчивый и абсолютно безжалостный, что для вас совершенно необходимо, иначе во всех этих делах не выжить и пяти минут, уж поверьте мне.
— Звучит не слишком привлекательно.
— И кроме того, признайте, у вас есть одно или два особых качества. Вы говорите по-ирландски, как я понимаю, благодаря своей матери, а этого не умеет большинство ирландцев. А потом еще этот ваш дядюшка. Тот самый, который в прежние времена командовал подвижным отрядом в ИРА.
— Майкл Фитцджеральд, — сказал я. — Школьный учитель в Страдбелла.
Он поднял в удивлении брови:
— О Боже, как им нравятся их легенды! С другой стороны, то, что вы наполовину ирландец, дает серьезные преимущества.
— Вы хотите сказать, мне виднее, что шевелится в их тупых крестьянских башках?
Он даже не дал себе труда отрицать это:
— Будь я проклят, если когда-нибудь понимал их, должен признаться.
— Именно поэтому они и пытаются освободиться от нас в течение последних семи сотен лет.
Он снова поднял брови, и в его голосе послышался холодок:
— Интересное замечание, Воген. Оно заставляет меня задуматься, какую позицию вы занимаете в этом вопросе.
— А я не принимаю ничьей стороны. Хватит с меня. Вы только скажите, что вы от меня ждете. Если это мне подойдет, я возьмусь.
— А если не подойдет, то просидите здесь еще пятнадцать лет? — Он покачал головой. — Сомневаюсь, что вам этого хочется, майор. Очень сомневаюсь.
Я и сам сомневался. Взял еще одну сигарету из его пачки и устало сказал:
— Ладно, генерал, выкладывайте, что там у вас?
— Или, напротив, все сложно.
— Совершенно верно. Когда мы впервые ввели туда войска в 1969 году под предлогом защиты католического меньшинства, которое действительно выражало недовольство, это еще можно было как-то понять.
— И с тех пор?
— В мире произошло много конфликтов. Палестина, Аден, Кипр. Точно то же, что и здесь, только похуже. Возрастающая жестокость, запланированные убийства по политическим мотивам, взрывы бомб, которые наносят невинным гражданам больше ущерба, чем армии.
— Но ведь в том и состоит цель терроризма — вселять ужас, — сказал я. — Единственный способ для маленькой страны бороться с империей и победить. Это одно из любимых утверждений Майкла Коллинза.
— Мне оно знакомо. Но в ИРА в настоящий момент произошел глубокий раскол, что еще более усложняет обстановку. Одна часть называет себя «официальной» и, судя по всему, занимает левую политическую позицию.
— Насколько серьезную?
— Насколько вы можете себе представить. Другая часть — чистые националисты, или называйте их как хотите, но они ответственны за все акты насилия.
— И только они?
— Вовсе нет. Официальная часть ИРА тоже не гнушается насилия, когда оно им выгодно. Но есть много отколовшихся от них групп. Фанатично настроенные люди, готовые стрелять во всякого, кто попадется на глаза. Наихудшая из этих мелких группировок называется «Сыны Эрина»[5]. Ею руководит человек по имени Фрэнк Берри.
— А как насчет другой стороны — Добровольных сил Ольстера?
— Даже не упоминайте о них, — с горечью сказал он. — Если они когда-нибудь решатся действовать, это будет гражданская война, такая кровавая баня, что о ней страшно и подумать. Нет, ближайшая задача — подавить терроризм. Это работа для армии. Пусть потом политики разбираются что к чему.
— И что же я могу сделать такого, с чем не может справиться вся ваша военная разведка?
— Все или ничего. Это зависит от многих обстоятельств. ИРА добыла большую сумму денег, и можно предположить, что она собирается приобрести оружие или еще что-нибудь эдакое в особо крупных размерах. Пять недель назад они предприняли серьезную акцию.
— Что именно?
— Ночной почтовый катер, шедший из Белфаста в Глазго, был похищен полудюжиной человек.
— Кто они были? Отчаянные одиночки?
— Нет. Ими командовал человек, за которым мы охотимся уже много лет. Настоящий ветеран. Ему теперь, должно быть, под шестьдесят. Майкл Корк. Они называют его Коротышка. Еще одна ирландская шутка, потому что мы думаем, что он ростом больше шести футов.
— Вы думаете?
— Не считая двухлетней отсидки по приговору, когда ему было лет семнадцать или восемнадцать, он ни разу больше не попадался. Длительное время провел в Америке, но, по правде говоря, мы не имеем ни малейшего представления, как он сейчас выглядит.
— Так что же случилось с почтовым катером?
— Корк и его люди заставили капитана встретиться в открытом море с пятидесятифутовой моторной яхтой. Они выгрузили больше чем на полмиллиона фунтов стерлингов золотых слитков.
— И так легко ускользнули в ночи?
— Не так уж легко. На следующее утро они у острова Ратлин напоролись на сторожевик ВМС, но сумели уйти под покровом тумана, хотя командир сторожевика полагал, что они после обстрела уже едва держались на плаву.
— Их потом где-нибудь видели?
— На берегу возле Страмора нашли резиновую надувную лодку. Это рыбацкий порт на материковом берегу к югу от острова Ратлин. А в течение недели к берегу прибило еще несколько трупов.
— Вы думаете, что Майкл Корк выжил?
— Мы знаем, что он остался жив. Знаем точно, благодаря доброй старой ирландской системе доносительства. Наш информатор сообщил, что Корк был единственным, кто спасся. Он затопил яхту в выбранном месте, добрался до Страмора на той самой резиновой лодке и немедленно исчез со своей обычной ловкостью.
Я подошел к окну, посмотрел на лазурное Эгейское море и подумал о яхте, лежащей где-то там, на дне, в серых и холодных северных водах.
— Он мог бы многое сделать с такой уймой денег.
— Уже была предпринята попытка от его имени связаться с лондонским торговцем оружием; у торговца хватило ума немедленно сообщить об этом властям.
— А кто это? Кто-нибудь из тех, кого я знаю?
— Юлиус Мейер. Мне кажется, вы работали на него несколько раз.
— Старый Мейер? — Я громко расхохотался. — С его-то скользкой репутацией? Удивлен, что они выбрали его.
— Да, мне тоже кажется, что у него весьма сомнительная репутация, — ответил генерал. — Он частенько попадал в переделки, это всем известно. Хотя бы тот прошлогодний скандал с правительством Испании, когда он продал оружие баскским террористам. Его имя не сходило с первых полос газет день или два, и его запомнили те, кто интересуется оружием.
В это можно было поверить, и я спросил:
— А какая роль отводится мне?
— Вы должны делать то же, что и раньше. Работать в качестве агента Мейера. Они найдут, что вы им вполне подходите. Извините, Воген, но от вашего прошлого остался такой запашок, что они вас нюхом учуют.
— Очень любезно с вашей стороны. А что, если от меня потребуют услуг наемника-инструктора? Например, обучать обращению со специальным снаряжением? Так может случиться, вы же сами знаете.
— Надеюсь, что так и будет. Я хочу, чтобы вы проникли к ним как можно глубже и узнали все, что нужно, потому что мы разыскиваем это золото, Воген. Мы не можем позволить им хапнуть такой крупный кусок. Это ваша главная задача — найти, где оно находится.
— Что-нибудь еще?
— Любая информация, которую вы можете собрать по мелочам об организации, лицах, именах, явках. Все, о чем не говорят вслух. Было бы совсем хорошо, если бы вы смогли добыть для нас Майкла Корка, если появится такая возможность, или кого-нибудь другого с такими же убеждениями, из тех, кто вам попадется.
Я медленно, с расстановкой спросил:
— Что вы подразумеваете под словом «достать»?
— Не валяйте дурака, мой мальчик, — сказал он, и теперь в его голосе зазвучал металл. — Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Если Корк и его друзья хотят сыграть с нами в эту игру, то они должны знать, что их ожидает.
— Понимаю. А как Мейер будет участвовать во всем этом?
— Он будет полностью сотрудничать с нами. Поедет в Северную Ирландию, когда потребуется. Будет помогать вам всеми доступными средствами.
— Как вы добились этого маленького чуда? Насколько я помню Мейера, он всегда предпочитал не высовываться.
— Все очень просто: ему требуется ежегодное обновление лицензии на торговлю оружием, — ответил генерал. — Кстати, я должен подчеркнуть одно обстоятельство. Несмотря на то, что вы будете получать вознаграждение и надбавки в соответствии с вашим званием, не может быть и речи о восстановлении ваших прав и возвращении в строй.
— Другими словами, если я окажусь в канаве с простреленной головой, это будет всего-навсего еще один чей-то неопознанный труп?
— Точно. — Он быстро поднялся и поправил шляпу. — Но я что-то заговорился. Через полчаса губернатор пришлет за мной сторожевой корабль, чтобы забрать меня обратно в Афины. Так что же вы решили? Немножко попотеть и поработать — или торчать тут еще пятнадцать лет? — И он обвел тростью камеру.
Я спросил:
— У меня на самом деле есть выбор?
— Благоразумный мальчик! — Он широко улыбнулся и постучал в дверь. — Лучше пойдем со мной.
— Как, прямо сейчас?
— Я привез из Афин подписанное распоряжение о вашем освобождении.
— Вы были так уверены?
Он пожал плечами:
— Скажем так, мне очень хотелось привлечь вас на свою сторону.
Ключ повернулся в замке, дверь открылась, сержант козырнул и отступил в сторону.
Генерал двинулся вперед, но я остановил его:
— Один вопрос, сэр...
— Что еще?
— Вы и вправду из Королевской военной транспортной службы?
Он мило улыбнулся:
— Из весьма важного подразделения этой службы, мой дорогой Саймон. Я думал, вы сами догадаетесь. А теперь пошли. Надо поспешить успеть на самолет британских ВВС, который я заказал из Афин.
Так, значит, я снова Саймон? Он вышел в коридор; сержант стоял и терпеливо ждал, пока я окидывал взглядом камеру. Будущее не слишком заманчиво, но уж лучше там, чем здесь.
Он снова нетерпеливо позвал меня, уже наполовину поднявшись по лестнице. Я двинулся вперед, и дверь позади меня с лязгом захлопнулась.
Хотя моя камера находилась с другой стороны здания, я легко понял это по волнению в соседних помещениях, откуда заключенные могли видеть всю процедуру и слышать дробь барабанов. Коменданту, похоже, это очень нравилось.
И вот в тишине прозвучал выкрик команды, потом винтовочный залп. Немного погодя барабаны мерно забили вновь, сопровождая кортеж, увозящий расстрелянного, потому что комендант обожал блюсти все эти тонкости даже здесь, на Скартосе, самом гнусном месте, которое я когда-либо видел в жизни. Это была голая скала в Эгейском море со старинной турецкой крепостью на вершине, где находились три сотни политических заключенных, четыреста солдат охраны — и я.
Я сидел здесь уже месяц, в котором было ровно четыре бесконечных недели, и мне было ничуть не легче от того, что другие узники томятся здесь уже почти два года, а им и не думали предъявлять обвинение. Один заключенный на прогулке сказал мне, что название острова происходит от греческого слова, обозначающего бесплодное место, что меня нисколько не удивило.
Сквозь решетку моей камеры в жарком мареве на горизонте можно было рассмотреть материк. Временами вдали появлялся корабль — слишком далеко, чтобы возбудить у меня интерес. Скорее всего, греческий военно-морской флот предпочитал более удобные гавани. Если немного высунуть голову и глянуть налево, можно увидеть скалу, справа — кусты терновника. Больше здесь ничего не было, и ничего не оставалось делать, как валяться на полу на соломенном матрасе, чем я как раз и занимался в то майское утро, когда все в моей жизни вдруг изменилось.
Совершенно неожиданно в замке двери загремел ключ, хотя до обеда оставалось еще целых три часа. Дверь отворилась и вошел один из сержантов.
Он пнул меня ногой и сказал:
— А ну, вставай, приятель! Тут с тобой хотят поговорить.
В душе шевельнулась надежда, и я вскочил на ноги, как только посетитель появился в дверях. На вид ему было около пятидесяти. Мужчина среднего роста, широкоплечий, с седыми до снежной белизны, аккуратно подстриженными усами и очень голубыми глазами, в шляпе, легком кремового цвета костюме и галстуке, который обычно носили выпускники военных академий. В руке у него была трость.
Было ясно как Божий день: этот человек был или остается армейским офицером в высоком чине. Да и не мог один старый солдат не узнать другого.
Я чуть было не щелкнул каблуками, и он широко улыбнулся:
— Вольно, майор, вольно!
Он с отвращением оглядел камеру, потыкал тростью в парашу, стоящую в углу, и его лицо скривилось.
— Вы попали в чертовски неприятную историю, а?
— Вы из британского посольства в Афинах? — спросил я.
Он придвинул единственный в камере табурет, стер с него пыль и уселся.
— Они там, в Афинах, ничего не смогут сделать для вас, Воген. Вам придется гнить здесь, пока эти полковники не решат как-то вас использовать. Я говорил с кем следует. По мнению этих людей, вы получите лет пятнадцать, если повезет. А может быть, и все двадцать.
— Весьма благодарен, — ответил я. — Это очень ободряет.
Он вынул пачку сигарет и перебросил ее мне.
— А чего вы ожидали? Оружие для повстанцев, полночные высадки на пустынном берегу. — Он покачал головой. — Да кто вы такой? Последний из романтиков?
— Хотелось бы так думать, — ответил я. — Но в случае удачи меня ждали пять тысяч фунтов стерлингов в Никосии.
Он согласно кивнул:
— Понимаю.
Я прислонился к стене у окна и оглядел его.
— Ну а вы кто?
— Мое имя Фергюсон, бригадный генерал Гарри Фергюсон. Королевская военная транспортная служба.
Вот в этом я засомневался: наверняка он имел весьма отдаленное отношение к военным перевозкам, потому что не был похож на тех, кто служит в столь важных, ответственных и заслуживающих всяческого уважения армейских частях.
— Саймон Воген, — в свою очередь назвал себя я. — И вы, разумеется, это знаете.
— Вот это верно, но я, скорее всего, знаю вас лучше, чем вы сами.
Я не мог пропустить мимо ушей этот выпад и сказал:
— Так расскажите же и мне.
— Справедливо. — Он сложил руки на набалдашнике трости. — Прекрасно закончили академию; младший лейтенант экспедиционного корпуса во время корейской войны; заслужили высокий Военный крест, а потом нарвались на патруль и провели более года в китайском лагере для военнопленных.
— Все так.
— Судя по вашему делу, вы успешно выдержали промывание мозгов, которому подвергались все военнопленные. Однако там упоминается, что у вас появилась некоторая склонность к употреблению в спорах марксистской диалектики.
— Примерно так, как излагал это сам старый спорщик, — возразил я. — «Жизнь есть деятельность преследующих свои цели людей». Вы не можете отрицать этого.
— Мне понравилась книга, которую вы написали для военного издательства после корейской войны: «Новая концепция революционных военных действий». В свое время она вызвала много толков. Конечно, ваш способ цитировать Мао Цзэдуна многих шокировал, но вы были правы.
— Почти как всегда. Но жаль, что далеко не все люди признают факты, это часто удручает.
Он продолжал, будто вовсе меня не слышал:
— Эта книга открыла вам путь в военную разведку, где вы специализировались на подрывной работе, революционных движениях и тому подобное. Коммунисты в Малайе, шесть месяцев погони за повстанцами May-May[1] в Кении, потом Кипр и ЭОКА[2]. Орден «За безупречную службу» увенчал ваши заслуги, а к нему — пуля в спину, которая чуть было не прекратила все это.
— Все кончилось хорошо; вы знаете, как это бывает.
— Потом Борнео и эта свалка с индонезийцами. Вы там командовали группой местных боевиков и добились больших успехов.
— Естественно, — ответил я. — Потому что мы дрались с партизанами, используя в точности их методы. Только так и можно было с ними справиться.
— Совершенно верно, и вот, наконец, высшая точка трагедии. Март 1963 года, чтобы быть точным. Окрестности Кота-Бару кишели коммунистическими террористами. Властями вам было приказано отправиться туда и разделаться с красными раз и навсегда.
— И никто не сможет сказать, что я не справился с делом, — ответил я с некоторой горечью.
— Как это газеты называли вас? Зверь Селенгара? Человек, который приказывал расстреливать пленных, допрашивал и пытал захваченных людей? Полагаю, что помогли ваши награды, да и год в китайском лагере пошел вам на пользу. Психиатрам было бы над чем поработать. Но вас хотя бы не уволили со службы за недостойное поведение.
— Учли мои прежние доблестные победы. Должен же быть у этих побед родной отец. Как говорится, чем можем, тем поможем.
— И что же было после всего этого? Наемник в Договорном Омане[3] и в Йемене. А потом три месяца занятий тем же делом в Судане, и вы были счастливы выбраться оттуда живым. С 1966 года вы работали в качестве агента продавцов оружия, которые по большей части действовали законным путем. Твайт и Симпсон, Франц Бауман, Макензи Браун, Юлиус Мейер и многие другие.
— Но здесь нет ничего плохого. Британское правительство зарабатывает несколько сотен миллионов фунтов в год на производстве и продаже оружия.
— С той разницей, что оно не доставляет его в другую страну по ночам, чтобы оказать помощь и поддержку в трудную минуту врагам официального правительства.
— Да бросьте вы, — возразил я. — Это и есть именно то, что оно делает многие годы.
Он рассмеялся и похлопал себя рукой по колену.
— Черт побери, Воген, вы мне нравитесь. На самом деле.
— Как, вам нравится Зверь Селенгара?
— Господи, сынок, вы думаете, я вчера родился? Я-то знаю, что там произошло. Знаю точно. Вам приказали очистить Кота-Бару от террористов до последнего, и вы это сделали. Может быть, немного жестоко, но сделали. Ваши хозяева вздохнули с облегчением, а потом отдали вас на съедение волкам.
— Оставив меня с чувством удовлетворения, потому что я выполнил работу.
Он улыбнулся:
— Вижу, мы начинаем понимать друг друга. А я вам сказал, что знал вашего отца?
— Уверен, что вы знали его. Но теперь мне больше всего хотелось бы знать, какого черта вы от меня хотите, генерал?
— Хочу, чтобы вы поработали на меня. Взамен я вытащу вас отсюда. Начнете жизнь сначала.
— А как вы это сделаете?
— Греки очень разумные люди, и с ними можно делать дела, если только знать как.
— А что я должен буду сделать взамен?
— О, это совсем нетрудно. Я хотел, чтобы вы провернули одно дельце в Северной Ирландии с ИРА[4] в наших интересах.
Этот ответ кого угодно мог поставить в тупик, и я с недоверием уставился на него.
— Вы, наверное, шутите.
— Я не знаю никого, кто был бы подготовлен лучше, чем вы. Посмотрите на дело с этой стороны. Вы многие годы провели в разведке и боролись с городскими партизанами, марксистами, анархистами, революционерами разных мастей и прочими. Вы прекрасно знаете, как работают их мозги. Вы чувствуете себя уверенно на любом поле сражения, будь это глухой переулок или крыша дома. Вы упорный, находчивый и абсолютно безжалостный, что для вас совершенно необходимо, иначе во всех этих делах не выжить и пяти минут, уж поверьте мне.
— Звучит не слишком привлекательно.
— И кроме того, признайте, у вас есть одно или два особых качества. Вы говорите по-ирландски, как я понимаю, благодаря своей матери, а этого не умеет большинство ирландцев. А потом еще этот ваш дядюшка. Тот самый, который в прежние времена командовал подвижным отрядом в ИРА.
— Майкл Фитцджеральд, — сказал я. — Школьный учитель в Страдбелла.
Он поднял в удивлении брови:
— О Боже, как им нравятся их легенды! С другой стороны, то, что вы наполовину ирландец, дает серьезные преимущества.
— Вы хотите сказать, мне виднее, что шевелится в их тупых крестьянских башках?
Он даже не дал себе труда отрицать это:
— Будь я проклят, если когда-нибудь понимал их, должен признаться.
— Именно поэтому они и пытаются освободиться от нас в течение последних семи сотен лет.
Он снова поднял брови, и в его голосе послышался холодок:
— Интересное замечание, Воген. Оно заставляет меня задуматься, какую позицию вы занимаете в этом вопросе.
— А я не принимаю ничьей стороны. Хватит с меня. Вы только скажите, что вы от меня ждете. Если это мне подойдет, я возьмусь.
— А если не подойдет, то просидите здесь еще пятнадцать лет? — Он покачал головой. — Сомневаюсь, что вам этого хочется, майор. Очень сомневаюсь.
Я и сам сомневался. Взял еще одну сигарету из его пачки и устало сказал:
— Ладно, генерал, выкладывайте, что там у вас?
* * *
— Все очень просто: армия находится в состоянии войны с ИРА.— Или, напротив, все сложно.
— Совершенно верно. Когда мы впервые ввели туда войска в 1969 году под предлогом защиты католического меньшинства, которое действительно выражало недовольство, это еще можно было как-то понять.
— И с тех пор?
— В мире произошло много конфликтов. Палестина, Аден, Кипр. Точно то же, что и здесь, только похуже. Возрастающая жестокость, запланированные убийства по политическим мотивам, взрывы бомб, которые наносят невинным гражданам больше ущерба, чем армии.
— Но ведь в том и состоит цель терроризма — вселять ужас, — сказал я. — Единственный способ для маленькой страны бороться с империей и победить. Это одно из любимых утверждений Майкла Коллинза.
— Мне оно знакомо. Но в ИРА в настоящий момент произошел глубокий раскол, что еще более усложняет обстановку. Одна часть называет себя «официальной» и, судя по всему, занимает левую политическую позицию.
— Насколько серьезную?
— Насколько вы можете себе представить. Другая часть — чистые националисты, или называйте их как хотите, но они ответственны за все акты насилия.
— И только они?
— Вовсе нет. Официальная часть ИРА тоже не гнушается насилия, когда оно им выгодно. Но есть много отколовшихся от них групп. Фанатично настроенные люди, готовые стрелять во всякого, кто попадется на глаза. Наихудшая из этих мелких группировок называется «Сыны Эрина»[5]. Ею руководит человек по имени Фрэнк Берри.
— А как насчет другой стороны — Добровольных сил Ольстера?
— Даже не упоминайте о них, — с горечью сказал он. — Если они когда-нибудь решатся действовать, это будет гражданская война, такая кровавая баня, что о ней страшно и подумать. Нет, ближайшая задача — подавить терроризм. Это работа для армии. Пусть потом политики разбираются что к чему.
— И что же я могу сделать такого, с чем не может справиться вся ваша военная разведка?
— Все или ничего. Это зависит от многих обстоятельств. ИРА добыла большую сумму денег, и можно предположить, что она собирается приобрести оружие или еще что-нибудь эдакое в особо крупных размерах. Пять недель назад они предприняли серьезную акцию.
— Что именно?
— Ночной почтовый катер, шедший из Белфаста в Глазго, был похищен полудюжиной человек.
— Кто они были? Отчаянные одиночки?
— Нет. Ими командовал человек, за которым мы охотимся уже много лет. Настоящий ветеран. Ему теперь, должно быть, под шестьдесят. Майкл Корк. Они называют его Коротышка. Еще одна ирландская шутка, потому что мы думаем, что он ростом больше шести футов.
— Вы думаете?
— Не считая двухлетней отсидки по приговору, когда ему было лет семнадцать или восемнадцать, он ни разу больше не попадался. Длительное время провел в Америке, но, по правде говоря, мы не имеем ни малейшего представления, как он сейчас выглядит.
— Так что же случилось с почтовым катером?
— Корк и его люди заставили капитана встретиться в открытом море с пятидесятифутовой моторной яхтой. Они выгрузили больше чем на полмиллиона фунтов стерлингов золотых слитков.
— И так легко ускользнули в ночи?
— Не так уж легко. На следующее утро они у острова Ратлин напоролись на сторожевик ВМС, но сумели уйти под покровом тумана, хотя командир сторожевика полагал, что они после обстрела уже едва держались на плаву.
— Их потом где-нибудь видели?
— На берегу возле Страмора нашли резиновую надувную лодку. Это рыбацкий порт на материковом берегу к югу от острова Ратлин. А в течение недели к берегу прибило еще несколько трупов.
— Вы думаете, что Майкл Корк выжил?
— Мы знаем, что он остался жив. Знаем точно, благодаря доброй старой ирландской системе доносительства. Наш информатор сообщил, что Корк был единственным, кто спасся. Он затопил яхту в выбранном месте, добрался до Страмора на той самой резиновой лодке и немедленно исчез со своей обычной ловкостью.
Я подошел к окну, посмотрел на лазурное Эгейское море и подумал о яхте, лежащей где-то там, на дне, в серых и холодных северных водах.
— Он мог бы многое сделать с такой уймой денег.
— Уже была предпринята попытка от его имени связаться с лондонским торговцем оружием; у торговца хватило ума немедленно сообщить об этом властям.
— А кто это? Кто-нибудь из тех, кого я знаю?
— Юлиус Мейер. Мне кажется, вы работали на него несколько раз.
— Старый Мейер? — Я громко расхохотался. — С его-то скользкой репутацией? Удивлен, что они выбрали его.
— Да, мне тоже кажется, что у него весьма сомнительная репутация, — ответил генерал. — Он частенько попадал в переделки, это всем известно. Хотя бы тот прошлогодний скандал с правительством Испании, когда он продал оружие баскским террористам. Его имя не сходило с первых полос газет день или два, и его запомнили те, кто интересуется оружием.
В это можно было поверить, и я спросил:
— А какая роль отводится мне?
— Вы должны делать то же, что и раньше. Работать в качестве агента Мейера. Они найдут, что вы им вполне подходите. Извините, Воген, но от вашего прошлого остался такой запашок, что они вас нюхом учуют.
— Очень любезно с вашей стороны. А что, если от меня потребуют услуг наемника-инструктора? Например, обучать обращению со специальным снаряжением? Так может случиться, вы же сами знаете.
— Надеюсь, что так и будет. Я хочу, чтобы вы проникли к ним как можно глубже и узнали все, что нужно, потому что мы разыскиваем это золото, Воген. Мы не можем позволить им хапнуть такой крупный кусок. Это ваша главная задача — найти, где оно находится.
— Что-нибудь еще?
— Любая информация, которую вы можете собрать по мелочам об организации, лицах, именах, явках. Все, о чем не говорят вслух. Было бы совсем хорошо, если бы вы смогли добыть для нас Майкла Корка, если появится такая возможность, или кого-нибудь другого с такими же убеждениями, из тех, кто вам попадется.
Я медленно, с расстановкой спросил:
— Что вы подразумеваете под словом «достать»?
— Не валяйте дурака, мой мальчик, — сказал он, и теперь в его голосе зазвучал металл. — Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Если Корк и его друзья хотят сыграть с нами в эту игру, то они должны знать, что их ожидает.
— Понимаю. А как Мейер будет участвовать во всем этом?
— Он будет полностью сотрудничать с нами. Поедет в Северную Ирландию, когда потребуется. Будет помогать вам всеми доступными средствами.
— Как вы добились этого маленького чуда? Насколько я помню Мейера, он всегда предпочитал не высовываться.
— Все очень просто: ему требуется ежегодное обновление лицензии на торговлю оружием, — ответил генерал. — Кстати, я должен подчеркнуть одно обстоятельство. Несмотря на то, что вы будете получать вознаграждение и надбавки в соответствии с вашим званием, не может быть и речи о восстановлении ваших прав и возвращении в строй.
— Другими словами, если я окажусь в канаве с простреленной головой, это будет всего-навсего еще один чей-то неопознанный труп?
— Точно. — Он быстро поднялся и поправил шляпу. — Но я что-то заговорился. Через полчаса губернатор пришлет за мной сторожевой корабль, чтобы забрать меня обратно в Афины. Так что же вы решили? Немножко попотеть и поработать — или торчать тут еще пятнадцать лет? — И он обвел тростью камеру.
Я спросил:
— У меня на самом деле есть выбор?
— Благоразумный мальчик! — Он широко улыбнулся и постучал в дверь. — Лучше пойдем со мной.
— Как, прямо сейчас?
— Я привез из Афин подписанное распоряжение о вашем освобождении.
— Вы были так уверены?
Он пожал плечами:
— Скажем так, мне очень хотелось привлечь вас на свою сторону.
Ключ повернулся в замке, дверь открылась, сержант козырнул и отступил в сторону.
Генерал двинулся вперед, но я остановил его:
— Один вопрос, сэр...
— Что еще?
— Вы и вправду из Королевской военной транспортной службы?
Он мило улыбнулся:
— Из весьма важного подразделения этой службы, мой дорогой Саймон. Я думал, вы сами догадаетесь. А теперь пошли. Надо поспешить успеть на самолет британских ВВС, который я заказал из Афин.
Так, значит, я снова Саймон? Он вышел в коридор; сержант стоял и терпеливо ждал, пока я окидывал взглядом камеру. Будущее не слишком заманчиво, но уж лучше там, чем здесь.
Он снова нетерпеливо позвал меня, уже наполовину поднявшись по лестнице. Я двинулся вперед, и дверь позади меня с лязгом захлопнулась.
Глава 2
Мейер
Я впервые встретил Мейера в одном из самых маленьких оманских государств в июне 1966 года. Оно называлось Рубат; там имелись правитель — султан, единственный портовый городок и сорок тысяч квадратных миль унылой пустыни, где обитали люди, которых в военной среде называют обычно «воинственными племенами» или «непокорными туземцами».
Эта страна ничем не могла бы привлечь внимания, если бы не нефть; нефтяные доходы позволили султану, помимо трех «роллс-ройсов», двух «мерседесов» и одного «кадиллака», помимо американских друзей, которых в те времена там не слишком-то любили, иметь еще и шефа полиции. А я был рад этой работе, пусть и временной, зависящей от политической обстановки.
Однажды в послеобеденное время я был срочно вызван во дворец главным министром султана, Гамалем, который, кстати, приходился ему племянником. Это было крайне неожиданно, потому что здесь во время дневной жары жизнь полностью замирает.
Придя в офис, я увидел его сидящим за письменным столом; напротив располагался Мейер. Я никогда не знал настоящего возраста Мейера, потому что он был из тех, кто всегда выглядит на шестьдесят.
Гамаль произнес:
— Майор Воген. Мистер Юлиус Мейер.
— Мистер Мейер, — вежливо сказал я.
— Немедленно арестуйте его и держите под усиленной охраной в главном полицейском управлении до моего распоряжения.
Мейер уставился на меня сквозь очки в стальной оправе. Копна нечесаных седых волос, обтрепанный воротник, помятая рубашка — ни дать ни взять музыкант-неудачник. Лишь после я понял, что он просто намеренно прибеднялся, хоть вовсе и не был бедным.
— По какому обвинению? — поинтересовался я.
— Импорт оружия без лицензии. О деталях я расскажу позже. А теперь уберите его отсюда. Мне надо работать.
Когда мы ехали в город на джипе, Мейер, то и дело утирая пот с лица, бубнил:
— Ужасная, ужасная вещь — весь этот обман, мой друг. Я думаю, все идет к тому, что уже никому нельзя доверять.
— А по какому случаю вы обратились к нашему уважаемому главному министру?
Он пришел в состояние крайнего возбуждения и замахал руками, словно большая взъерошенная птица.
— Я этим утром приехал из Джибути с пятью тысячами армейских карабинов, все в отличном состоянии, очень хорошие. Еще пятьдесят автоматов Брена, двадцать тысяч комплектов боеприпасов, и все по его заказу.
— И что же случилось?
— Сами знаете что. Он отказался платить и арестовал меня.
Мейер хитровато взглянул на меня, постарался улыбнуться и снова принял несчастный вид.
— Такое обвинение! А что случится, если он захочет обмануть меня? Какое наказание за ввоз оружия?
— Здесь долгие годы была британская колония, поэтому они предпочитают виселицу. Султан любит делать из этого публичное представление на главной площади, чтобы воодушевить остальных.
— Бог мой! — мученически застонал он. — Теперь я буду посылать вместо себя агента, клянусь!
При других обстоятельствах это заставило бы меня громко расхохотаться.
Придя к неизбежному выводу, что в государстве Рубат случилось что-то очень нехорошее, я покинул офис и поехал на набережную, где проверил наш совсем новенький пятидесятифутовый полицейский катер с дизельным мотором, готовый к выходу в море, с полными баками.
Банк, к сожалению, был закрыт, поэтому мне пришлось поехать в мой хорошенький маленький домик на окраине и откопать в углу сада, у цистерны, крохотный стальной сейф, в котором были отложены на черный день пять тысяч долларов шальных денег.
Когда я тронулся обратно в город, со стороны дворца послышался треск пулеметных очередей, что подтверждало: мои мыслительные способности не пострадали в Рубате, несмотря на жару и обстановку всеобщего загнивания.
По пути в гавань я заскочил в полицейское управление и обнаружил, ничуть не удивившись, что там нет ни души, не считая Мейера, которого, открыв дверь, я увидел стоящим у окна камеры и прислушивающимся к звукам перестрелки.
Он быстро обернулся ко мне, и на его лице появилось явное облегчение, когда он увидел, кто вошел.
— Это Гамаль? — встревоженно спросил он.
— Он не из тех, кто ждет у моря погоды. Чуть что — хватается за пистолет. А вы неважно выглядите. Предлагаю вам долгое морское путешествие.
Он чуть не выпрыгнул из самого себя от желания проскочить вслед за мною в дверь.
Когда мы выходили на катере из гавани, в жарком послеполуденном воздухе над дворцом поднимались черные столбы дыма. Стоя возле меня в рубке, Мейер качал головой и вздыхал.
— В каком ненадежном мире мы живем, мой друг! — А потом, будто сразу забыв о случившемся, спросил: — Это хороший катер? Мы сможем на нем добраться до Джибути?
— Запросто.
— Отлично. У меня там первоклассные связи. Мы даже можем продать катер. Будет небольшая компенсация за мои потери, а потом у меня есть маленькое дельце в Республике Сомали, и вы могли бы мне помочь.
Эта страна ничем не могла бы привлечь внимания, если бы не нефть; нефтяные доходы позволили султану, помимо трех «роллс-ройсов», двух «мерседесов» и одного «кадиллака», помимо американских друзей, которых в те времена там не слишком-то любили, иметь еще и шефа полиции. А я был рад этой работе, пусть и временной, зависящей от политической обстановки.
Однажды в послеобеденное время я был срочно вызван во дворец главным министром султана, Гамалем, который, кстати, приходился ему племянником. Это было крайне неожиданно, потому что здесь во время дневной жары жизнь полностью замирает.
Придя в офис, я увидел его сидящим за письменным столом; напротив располагался Мейер. Я никогда не знал настоящего возраста Мейера, потому что он был из тех, кто всегда выглядит на шестьдесят.
Гамаль произнес:
— Майор Воген. Мистер Юлиус Мейер.
— Мистер Мейер, — вежливо сказал я.
— Немедленно арестуйте его и держите под усиленной охраной в главном полицейском управлении до моего распоряжения.
Мейер уставился на меня сквозь очки в стальной оправе. Копна нечесаных седых волос, обтрепанный воротник, помятая рубашка — ни дать ни взять музыкант-неудачник. Лишь после я понял, что он просто намеренно прибеднялся, хоть вовсе и не был бедным.
— По какому обвинению? — поинтересовался я.
— Импорт оружия без лицензии. О деталях я расскажу позже. А теперь уберите его отсюда. Мне надо работать.
Когда мы ехали в город на джипе, Мейер, то и дело утирая пот с лица, бубнил:
— Ужасная, ужасная вещь — весь этот обман, мой друг. Я думаю, все идет к тому, что уже никому нельзя доверять.
— А по какому случаю вы обратились к нашему уважаемому главному министру?
Он пришел в состояние крайнего возбуждения и замахал руками, словно большая взъерошенная птица.
— Я этим утром приехал из Джибути с пятью тысячами армейских карабинов, все в отличном состоянии, очень хорошие. Еще пятьдесят автоматов Брена, двадцать тысяч комплектов боеприпасов, и все по его заказу.
— И что же случилось?
— Сами знаете что. Он отказался платить и арестовал меня.
Мейер хитровато взглянул на меня, постарался улыбнуться и снова принял несчастный вид.
— Такое обвинение! А что случится, если он захочет обмануть меня? Какое наказание за ввоз оружия?
— Здесь долгие годы была британская колония, поэтому они предпочитают виселицу. Султан любит делать из этого публичное представление на главной площади, чтобы воодушевить остальных.
— Бог мой! — мученически застонал он. — Теперь я буду посылать вместо себя агента, клянусь!
При других обстоятельствах это заставило бы меня громко расхохотаться.
* * *
Я запер Мейера, как было приказано, пошел к себе в кабинет и, зная нрав Гамаля, тщательно обдумал все дело, что заняло целых пять минут.Придя к неизбежному выводу, что в государстве Рубат случилось что-то очень нехорошее, я покинул офис и поехал на набережную, где проверил наш совсем новенький пятидесятифутовый полицейский катер с дизельным мотором, готовый к выходу в море, с полными баками.
Банк, к сожалению, был закрыт, поэтому мне пришлось поехать в мой хорошенький маленький домик на окраине и откопать в углу сада, у цистерны, крохотный стальной сейф, в котором были отложены на черный день пять тысяч долларов шальных денег.
Когда я тронулся обратно в город, со стороны дворца послышался треск пулеметных очередей, что подтверждало: мои мыслительные способности не пострадали в Рубате, несмотря на жару и обстановку всеобщего загнивания.
По пути в гавань я заскочил в полицейское управление и обнаружил, ничуть не удивившись, что там нет ни души, не считая Мейера, которого, открыв дверь, я увидел стоящим у окна камеры и прислушивающимся к звукам перестрелки.
Он быстро обернулся ко мне, и на его лице появилось явное облегчение, когда он увидел, кто вошел.
— Это Гамаль? — встревоженно спросил он.
— Он не из тех, кто ждет у моря погоды. Чуть что — хватается за пистолет. А вы неважно выглядите. Предлагаю вам долгое морское путешествие.
Он чуть не выпрыгнул из самого себя от желания проскочить вслед за мною в дверь.
Когда мы выходили на катере из гавани, в жарком послеполуденном воздухе над дворцом поднимались черные столбы дыма. Стоя возле меня в рубке, Мейер качал головой и вздыхал.
— В каком ненадежном мире мы живем, мой друг! — А потом, будто сразу забыв о случившемся, спросил: — Это хороший катер? Мы сможем на нем добраться до Джибути?
— Запросто.
— Отлично. У меня там первоклассные связи. Мы даже можем продать катер. Будет небольшая компенсация за мои потери, а потом у меня есть маленькое дельце в Республике Сомали, и вы могли бы мне помочь.