Страница:
Руфус отметил, что британец движется быстро, было видно, что он прирожденный боец. Маурик все время нападал, самоуверенно пренебрегая противником и стараясь найти брешь в его защите. Движения Мавриция, напротив, были продуманными и осторожными — отточенная техника опытного солдата.
Ветеран кивнул в молчаливом одобрении. Несмотря на личную заинтересованность в исходе поединка, мавр был сосредоточен и осмотрителен. Не показывая своих возможностей, он тянул время, выжидая благоприятного момента для удара.
Наконец британец решил ударить по-настоящему. Он размахнулся, и его меч обрушился на противника. Раздался звон стали о сталь, и этот первый обмен ударами отозвался ропотом в толпе.
Мавриций щитом оттолкнул ордовика от себя. Движение было неожиданным. Застигнутый врасплох, Маурик отшатнулся. Толчок был настолько силен, что он поневоле сделал несколько неуверенных шагов назад. Некоторые зрители одобрительно закричали. Соперники снова закружились друг против друга. Британец опять замахнулся и ударил первым, и снова меч римлянина поднялся, чтобы перехватить опасный клинок.
Руфус понимал, что несмотря на кожаные наконечники мечей, их отточенные клинки могли рассечь руку или плечо до кости. Мавриций продолжал держать оборону, парируя каждый рубящий удар и не проводя контратаку. Маурик неожиданно обрушил на него сверху сильный размашистый удар. Мавриций перехватил его мечом, но его правая рука внезапно, казалось, потеряла всякую силу и беспомощно повисла вдоль тела.
Руфус выругался вслух. До сих пор слухи об этом ни разу не подтвердились, но ходили давно. На границе Дануба армейский хирург, стараясь не повредить руку Галена, оставил в его плече наконечник далмацианской стрелы, вместо того чтобы вырезать его.
Сита затаил дыхание. Если на таком расстоянии он ясно видел уязвимость Мавриция, то, несомненно, британец тоже заметил ее.
И, действительно, ордовик немедленно поднял свой меч для удара, совершенно забыв о защите. И тут наконец ударил Мавриций. Ошеломленный противник едва ли был способен уклониться от этого стремительного удара. Мавриций щитом сбил его с ног. Оглушенный, тот лежал неподвижно, из носа у него хлынула кровь. Он получил удар прямо в лицо.
Не пытаясь подойти к противнику, Мавриций взглянул в сторону короля ордовиков.
Обменявшись сперва взглядом с друидом, король кивнул и шагнул вперед.
— Все ясно, — объявил он, обращаясь к толпе и поворачивая голову из стороны в сторону. — Конец. Возвращайтесь в хижины и на фермы. По нашим законам победитель определен. Спор решен.
— Нет! — Поверженный враг Мавриция с трудом поднялся на четвереньки. Пошатываясь, он встал на ноги, сплевывая кровь. — Он не решен!
Вперед выступил друид.
— Нет, решен, — заявил он спокойно. — Признай поражение, Маурик. Уходи, пока ноги еще носят тебя, не дожидаясь еще большего урона для своей чести.
По толпе прокатился одобрительный гул. Для них, выше всего почитавших честь, хуже поражения было только его малодушное отрицание. Подчиняясь отданной команде, зрители начали расходиться.
В толпе Руфус потерял из вида Мавриция. Он посмотрел на женщину. Мальчик тянул ее за руку, заставляя идти. Но она не поддавалась. Очевидно, не желая удовлетворять похотливое любопытство тех, кто надеялся увидеть, как она бросится в объятия своего любовника-победителя. Их отношения — не для публичного обозрения.
Руфус повернулся, чтобы уйти. Он не сомневался, что Мавриций подойдет к Рике. Поэтому он мог подождать. В конце концов, если он даст им побыть немного вместе, хуже от этого не станет. По крайней мере это Мавриций заслужил.
Внезапно, без всякого повода, ему вспомнились слова, сказанные им Друзу однажды ночью в тюрьме:
«Пока его действия совершенно определенно не докажут мне, что он нарушил клятву Риму, я буду подчиняться ему». Теперь это время пришло. Никто не может обвинить его. Руфус Сита был предан настолько, насколько вообще человек может быть предан. Но теперь, после всего случившегося, слепому доверию пришел конец.
Сита снова повернулся к женщине. Конечно, она и мальчик уже были не одни. Мужчина, сражавшийся за обладание ею, стоял рядом. Даже если бы он и не стоял к Руфусу спиной, то все равно не заметил бы присутствие фракийца, настолько его внимание было сосредоточено на женщине.
Ребенок, однако, не был так увлечен. Его ясные глаза, несомненно, заметили осторожно подошедшего гиганта и улыбались.
— Ты видел? — крикнул он. — Хорошо он сражался? — Гордость за победу Мавриция одолела застенчивость.
Улыбнувшись в ответ, Руфус кивнул.
— Конечно, он сражался замечательно. Мальчик с энтузиазмом закивал головой, выражая согласие, и Руфус взглянул поверх него на своего командира.
— Центурион, — приветствовал он его.
— Сита, — Мавриций с трудом оторвал взгляд от женщины и посмотрел на него с молчаливым укором, — ты рано поднялся.
Руфус кивнул.
— Привычка просыпаться раньше, чтобы лагерная труба не гудела над ухом. К тому же я не хотел упустить зрелище.
Взгляд темных глаз, казалось, пронзил его насквозь. И прежде чем Руфус смог понять этот взгляд, вмешалась женщина.
— Вам нужно поговорить, — решительно заявила она и жестом позвала мальчика к себе. — Пойдем, Дафидд.
Ее проницательность поразила Руфуса, и он неосознанно, не желая этого, уважительно склонил голову.
Когда Рика, уводя ребенка за собой, отошла за пределы слышимости, Мавриций коротко кивнул.
— Ладно, Сита… Что еще? Руфус улыбнулся.
— За годы, прошедшие после Палестины, твое искусство владеть мечом не уменьшилось, центурион. Равно как и твоя отвага. — Он остановился. Ему необходимо было понять, прав ли он в своих предположениях. — Ты хорошо провел этого ублюдка, — медленно продолжил Сита, пристально глядя в глаза собеседнику, — конечно, он ударил при первом же заметном проявлении слабости… Поздравляю тебя с победой.
Мавр посмотрел на него с кривой усмешкой.
— Выказать слабость, когда ты силен, или силу, когда слаб — эта уловка стара, как мир. Можешь выбирать, что тебе нравится. А теперь… избавь меня от своей вежливости. Мы знаем друг друга достаточно долго, чтобы я поверил, что именно из-за этого зрелища ты встал до рассвета. И разговор ты затеял со мной не для того, чтобы расточать мне комплименты. В твоей лысой голове что-то таится. Оно должно быть высказано. Говори.
Несмотря на разрешение, Руфус медлил. Обвинение, которое он собирался выдвинуть, являлось немалым нарушением военного закона. Он расправил могучие плечи и медленно и осторожно начал:
— Когда-то я понимал тебя, как себя самого. Под твоей командой, Гален Мавриций, я, не задумываясь и не задавая вопросов, последовал бы в Аид и обратно, потому что такие офицеры встречаются редко. Твоей верности Орлам и Риму не было равных. Но за время, которое мы провели здесь, я увидел поступки, которые без колебания назвал бы предательскими, не исходи они от тебя. Однако я держался стойко, верил в тебя до сегодняшнего дня. Сегодня я увидел, что ты ценишь эту женщину и свою привязанность к ней выше, чем задание, которое ты должен здесь выполнить.
— И каково же это задание? — Хотя на бронзовом лице появилось удивленное выражение, тембр голоса выдавал звучащую в нем напряженность. — Ты предполагаешь слишком много, солдат, не основываясь ни на фактах, ни на разуме.
— Я разумею, как вижу, — вспыхнул разочарованный и рассерженный Руфус. Мавриций даже не попытался отрицать их связь! — И что я знаю, то знаю. Когда самый лучший офицер, с которым я когда-либо служил, совершает ошибку, очевидную даже для гладкощеких новобранцев, я знаю, что так было задумано. Нас привели в эту ловушку, и я в этом уверен так же твердо, как в том, что сейчас стою перед тобой.
Он остановился. Реакции на его слова не последовало. Если не считать единственного слова.
— Продолжай.
— Я полагаю, что Веспасиан направил тебя в Британию и приказал попасть сюда, в эту горную крепость. Друз, Фацил и все остальные… были нужны только для того, чтобы план выглядел правдоподобным. С самого начала твоей задачей было действовать в качестве передового разведчика Агриколы.
Руфус опять с надеждой ожидал опровержения, но не получил его. Потом неожиданно темная голова качнулась из стороны в сторону.
— Не разведчик. Посол, — Мавриций продолжал сухо, роняя слова, как будто это каким-то образом отделяло его от их смысла, — отправленный Юлием Агриколой в горную крепость короля Церрикса. Цель — установить доверительные и мирные отношения между новым Британским наместником и единственным ордовикским вождем, не вмешивающимся в войну. Только в случае неудачи я должен уйти, вернувшись со стратегическими сведениями, необходимыми для немедленного контрнаступления.
От неожиданности Сита отшатнулся. Такое признание было слишком ошеломляющим.
— Твоей задачей был мир? — смог он наконец найти слова. — Не война? Мавриций кивнул.
— А эта женщина? Какую роль она в этом играет? В первый раз за это время Руфус заметил на этом бесстрастном лице неспокойное выражение человека, который не в ладах с самим собой.
— Она в этом не участвует, — раздался наконец краткий ответ. — Причины моих действий, связанных с ней, абсолютно личные.
Руфус посмотрел на него.
— Ты так же хорошо, как и я, знаешь, центурион, что солдат не может позволить себе такую роскошь. В сердце легионера есть место только для одной любви — любви к Риму.
Ответом ему был ледяной взгляд мавра.
— У меня не было другого выхода, кроме как сражаться. Я ничего не мог сделать.
— Ты мог проиграть, — тихо ответил Руфус. — Тогда на тебе не висел бы груз, не было бы соблазна…
— Нет! — последовал ответ, и он прозвучал громко и вызывающе. — Я не мог поступить так и позволить этому негодяю заполучить ее.
— Понимаю. — Руфус кивнул, потому что действительно понимал. В своей жизни он тоже встречался с этой всепоглощающей страстью победить явного врага, олицетворяющего зло, о жалости к которому не могло быть и речи. — Но я должен спросить вот о чем, центурион. Ты все еще являешься командиром когорты имперских легионов Рима. А если получится так, что тебе придется выбирать между этой женщиной и принесенной тобой клятвой? Предположим, что план установления мира не удастся и поступит приказ, сможешь ли ты возглавить атаку на эту крепость?
Он увидел во взгляде собеседника странное выражение. Этот взгляд был черен, как Эребус — мрак, сквозь который проникают лишь души мертвых.
— Да.
В этот миг, когда было сказано это слово, Руфус почувствовал дрожь, охватившую его тело. Он понял, что стоящий перед ним человек был воплощением жажды смерти и в то же время долга. Он отвернулся в страхе и благоговении.
— Я верю тебе.
Гален стоял молча, не отвечая на это заявление фракийца. Поэты были не правы. Вкус победы не всегда сладок. Гален чувствовал горечь и знал, что если даже сплюнет, он не избавится от нее.
Сита был свидетелем внутренней борьбы между двумя половинами целого — мужчиной и солдатом. Но главенствовать могла только одна, и Сита вынудил его выбрать. И все-таки, существовала ли подобная дилемма для такого человека, как он? Задолго до рождения Рики армия была для него всем.
Храбрость, честь, верность. Эти слова звучали в его мозгу, целый хор голосов — и среди них голоса его отца и его императора.
Верность долгу, подчинение приказу. Эти понятия были частью его самого: следовать приказаниям, не спрашивая и не медля, вне зависимости от чувств или личных желаний. То, что разбудила в нем эта женщина, было чуждым и неуместным. Солдат должен главенствовать и будет главенствовать.
Вот уже в четвертый или пятый раз за эти мгновения Рика подняла взгляд. Его высокая фигура по-прежнему заполняла дверной проем. Она опустила глаза и постаралась сосредоточиться на приготовлении пищи, но, когда почувствовала болезненный укол ножа, соскользнувшего и вонзившегося в мякоть ладони, поняла, что старалась напрасно.
Она поднялась с колен и повернулась к стене позади себя. В нескольких местах обмазка стены потрескалась и обвалилась, обнажив сплетенные из камыша маты. Небольшие трещины были затянуты паутиной.
Казня себя за неосторожность, Рика собрала паутину и покатала ее между пальцами, а потом прижала комочек к порезу. Рана немного болела, но, возможно, это было к лучшему. Боль отвлечет ее от безмолвного человека, смотрящего в черноту ночи.
После утреннего поединка Гален перестал разговаривать. Даже Дафидд не смог вывести его из мрачного настроения, которое вдруг нашло на него после разговора с бородатым фракийцем. Он резко пресек все старания мальчика, предложив, чтобы Дафидд в течение нескольких дней не появлялся на ферме. И хотя мальчик делал вид, что принял предложенные объяснения — нужно некоторое время, чтобы в крепости поутих шум, вызванный победой Галена, — Рика видела обиду и разочарование Дафидда.
Но с ней было не лучше. По возвращении из крепости Гален занялся хозяйственными делами, пока потемневшее небо не вынудило его прекратить работу. Даже сейчас, находясь всего в нескольких футах, он по-прежнему старался избегать ее.
Это молчание и мрачность пугали. Хочет ли он избежать обязательств, которые неожиданно легли на него? Или, получив возможность обдумать свои поступки, жалеет о поспешных действиях?
Наконец, не в состоянии более переносить неопределенность положения, Рика подошла к нему, бесшумно ступая босыми ногами по глиняному полу. Легко коснувшись его, Рика почувствовала всю болезненность его состояния.
— Почему ты молчишь?
При звуке ее голоса Гален быстро повернулся. Не говоря ни слова, привлек к себе, обнял рукой за плечи и поставил в дверной проем лицом наружу. Не отпуская, он встал за ее спиной и протянул другую руку над плечом, указывая на ночное небо.
— Ваши ночи светлее тех, к которым привык я, — сказал он, не отвечая на вопрос. — Действительно странно… по крови я сын пустыни. Кто бы мог подумать, что я начну привыкать к дождю, туману и негреющему солнцу…
Радуясь его близости и спокойной интонации, Рика почувствовала, что ее беспокойные вопросы исчезают. Что бы ни произошло между ним и лысым, похожим на медведя, римлянином, теперь это не имело значения. Довольная, она прижалась к нему спиной, повернув голову так, чтобы прислониться щекой к его мускулистой твердой груди.
— Я видел много стран, Рика, и видел разные небеса. Небеса, распростертые над выжженными солнцем пустынями, насквозь промокшими грязными болотами и над снеговыми вершинами. Небеса, которые настолько черны и глубоки, что я чувствовал себя карликом, ощущая близость богов. Но никогда, ни под каким небом ни одной из стран я не ощущал такого довольства и чувства полноты жизни, которые я узнал здесь… с тобой. Мне хочется, чтобы ты знала… как мне хотелось бы быть таким, каким ты меня видишь.
Рика не была уверена, что поняла смысл его слов. Ночью, когда Церрикс дал им побыть немного наедине, она высказала все, что было у нее на сердце. Может быть, сейчас его очередь? Высказал ли он действительно свое желание? Или просто извиняется за то, что нельзя ничего изменить в их судьбе? Несмотря на сегодняшнюю победу, которая дала им право быть вместе, он по-прежнему связан с Римом и поэтому не может дать никаких обязательств.
Но она всегда знала об этом, и новое напоминание приносит только страх и беспокойство, что она не нужна ему сейчас.
Рика повернулась к нему.
— Гален… ты хочешь меня?
Он молча обхватил ее за плечи и прижался губами к ее губам.
Ее рот жадно раскрылся навстречу, а руки обняли за шею.
— Мое сердце, моя любовь.
Гален застонал от поднявшегося в нем желания и все же отстранился. Если и существовала женщина, с которой он мог бы связать свою судьбу, это была именно она! Он должен ясно понять все и помнить о цели, ради которой его послали сюда.
Когда-то Церрикс спросил его, не принадлежит ли он к тем глупцам, которые верят слепо в непобедимость Рима. Нет, он не был таким. Шестнадцать лет службы позволили узнать страшную цену, которую необходимо платить за существование Рима — жизни людей, которые сражались, убивали и умирали. Но никогда прежде он не предполагал, что может потребоваться и подобная жертва.
Гален взглянул на Рику. Все было как в первый раз. Ее взгляд обладал силой, способной взволновать его кровь, подобно тому, как луна вызывает морской прилив.
Мысли, которые ранее отступили за пределы его сознания, теперь вернулись и завладели им. Чувство к этой женщине — больше, чем просто физическое влечение. Она стала для него необходимой, как еда, питье или воздух. Сита настаивал на том, что даже осознание этой правды уже есть предательство интересов Рима. Но если Рим не пострадает от его поступков? Что случится, какой вред он принесет, если хотя бы сейчас будет в первую очередь мужчиной, а потом уже солдатом? Он и так отдал Риму слишком многое. И позволить себе в награду любить ее оставшееся время — разве это слишком много?
В глубине души он знал ответ на этот вопрос, но намеренно отбросил его. Решение было принято.
Гален протянул руку и медленно развязал шнурки на ее вороте. Очень нежно, почти с благоговением распахнул полы, открывая тело любимой для взглядов и прикосновений. Эта сцена — раздевание мужчиной женщины — была древней, как сами боги. Его руки скользнули под одежду и ощутили мягкость ее грудей, потом он легко коснулся большими пальцами сосков и сразу почувствовал, что она тоже полна желания.
Гален помедлил, наблюдая, как любовь наполняет ее глаза — ясные, как звездное небо.
Вся дрожа, она отступила назад, и, одежда, скользнув, упала на землю.
— Великий Митра, — прошептал он хриплым от страстного желания голосом. — Как я хотел бы дать тебе больше, чем могу.
— Этого достаточно. — Она шагнула в его объятия. Ощущение ее тела наполнило его наслаждением, он был не в состоянии сопротивляться желанию, которое она вызывала в нем, и крепко стиснул ее руками.
Только эту ночь, поклялся он, и чувство долга потонуло в растущей любовной страсти. Только эту ночь он — не солдат Рима.
Глава 19
Ветеран кивнул в молчаливом одобрении. Несмотря на личную заинтересованность в исходе поединка, мавр был сосредоточен и осмотрителен. Не показывая своих возможностей, он тянул время, выжидая благоприятного момента для удара.
Наконец британец решил ударить по-настоящему. Он размахнулся, и его меч обрушился на противника. Раздался звон стали о сталь, и этот первый обмен ударами отозвался ропотом в толпе.
Мавриций щитом оттолкнул ордовика от себя. Движение было неожиданным. Застигнутый врасплох, Маурик отшатнулся. Толчок был настолько силен, что он поневоле сделал несколько неуверенных шагов назад. Некоторые зрители одобрительно закричали. Соперники снова закружились друг против друга. Британец опять замахнулся и ударил первым, и снова меч римлянина поднялся, чтобы перехватить опасный клинок.
Руфус понимал, что несмотря на кожаные наконечники мечей, их отточенные клинки могли рассечь руку или плечо до кости. Мавриций продолжал держать оборону, парируя каждый рубящий удар и не проводя контратаку. Маурик неожиданно обрушил на него сверху сильный размашистый удар. Мавриций перехватил его мечом, но его правая рука внезапно, казалось, потеряла всякую силу и беспомощно повисла вдоль тела.
Руфус выругался вслух. До сих пор слухи об этом ни разу не подтвердились, но ходили давно. На границе Дануба армейский хирург, стараясь не повредить руку Галена, оставил в его плече наконечник далмацианской стрелы, вместо того чтобы вырезать его.
Сита затаил дыхание. Если на таком расстоянии он ясно видел уязвимость Мавриция, то, несомненно, британец тоже заметил ее.
И, действительно, ордовик немедленно поднял свой меч для удара, совершенно забыв о защите. И тут наконец ударил Мавриций. Ошеломленный противник едва ли был способен уклониться от этого стремительного удара. Мавриций щитом сбил его с ног. Оглушенный, тот лежал неподвижно, из носа у него хлынула кровь. Он получил удар прямо в лицо.
Не пытаясь подойти к противнику, Мавриций взглянул в сторону короля ордовиков.
Обменявшись сперва взглядом с друидом, король кивнул и шагнул вперед.
— Все ясно, — объявил он, обращаясь к толпе и поворачивая голову из стороны в сторону. — Конец. Возвращайтесь в хижины и на фермы. По нашим законам победитель определен. Спор решен.
— Нет! — Поверженный враг Мавриция с трудом поднялся на четвереньки. Пошатываясь, он встал на ноги, сплевывая кровь. — Он не решен!
Вперед выступил друид.
— Нет, решен, — заявил он спокойно. — Признай поражение, Маурик. Уходи, пока ноги еще носят тебя, не дожидаясь еще большего урона для своей чести.
По толпе прокатился одобрительный гул. Для них, выше всего почитавших честь, хуже поражения было только его малодушное отрицание. Подчиняясь отданной команде, зрители начали расходиться.
В толпе Руфус потерял из вида Мавриция. Он посмотрел на женщину. Мальчик тянул ее за руку, заставляя идти. Но она не поддавалась. Очевидно, не желая удовлетворять похотливое любопытство тех, кто надеялся увидеть, как она бросится в объятия своего любовника-победителя. Их отношения — не для публичного обозрения.
Руфус повернулся, чтобы уйти. Он не сомневался, что Мавриций подойдет к Рике. Поэтому он мог подождать. В конце концов, если он даст им побыть немного вместе, хуже от этого не станет. По крайней мере это Мавриций заслужил.
Внезапно, без всякого повода, ему вспомнились слова, сказанные им Друзу однажды ночью в тюрьме:
«Пока его действия совершенно определенно не докажут мне, что он нарушил клятву Риму, я буду подчиняться ему». Теперь это время пришло. Никто не может обвинить его. Руфус Сита был предан настолько, насколько вообще человек может быть предан. Но теперь, после всего случившегося, слепому доверию пришел конец.
Сита снова повернулся к женщине. Конечно, она и мальчик уже были не одни. Мужчина, сражавшийся за обладание ею, стоял рядом. Даже если бы он и не стоял к Руфусу спиной, то все равно не заметил бы присутствие фракийца, настолько его внимание было сосредоточено на женщине.
Ребенок, однако, не был так увлечен. Его ясные глаза, несомненно, заметили осторожно подошедшего гиганта и улыбались.
— Ты видел? — крикнул он. — Хорошо он сражался? — Гордость за победу Мавриция одолела застенчивость.
Улыбнувшись в ответ, Руфус кивнул.
— Конечно, он сражался замечательно. Мальчик с энтузиазмом закивал головой, выражая согласие, и Руфус взглянул поверх него на своего командира.
— Центурион, — приветствовал он его.
— Сита, — Мавриций с трудом оторвал взгляд от женщины и посмотрел на него с молчаливым укором, — ты рано поднялся.
Руфус кивнул.
— Привычка просыпаться раньше, чтобы лагерная труба не гудела над ухом. К тому же я не хотел упустить зрелище.
Взгляд темных глаз, казалось, пронзил его насквозь. И прежде чем Руфус смог понять этот взгляд, вмешалась женщина.
— Вам нужно поговорить, — решительно заявила она и жестом позвала мальчика к себе. — Пойдем, Дафидд.
Ее проницательность поразила Руфуса, и он неосознанно, не желая этого, уважительно склонил голову.
Когда Рика, уводя ребенка за собой, отошла за пределы слышимости, Мавриций коротко кивнул.
— Ладно, Сита… Что еще? Руфус улыбнулся.
— За годы, прошедшие после Палестины, твое искусство владеть мечом не уменьшилось, центурион. Равно как и твоя отвага. — Он остановился. Ему необходимо было понять, прав ли он в своих предположениях. — Ты хорошо провел этого ублюдка, — медленно продолжил Сита, пристально глядя в глаза собеседнику, — конечно, он ударил при первом же заметном проявлении слабости… Поздравляю тебя с победой.
Мавр посмотрел на него с кривой усмешкой.
— Выказать слабость, когда ты силен, или силу, когда слаб — эта уловка стара, как мир. Можешь выбирать, что тебе нравится. А теперь… избавь меня от своей вежливости. Мы знаем друг друга достаточно долго, чтобы я поверил, что именно из-за этого зрелища ты встал до рассвета. И разговор ты затеял со мной не для того, чтобы расточать мне комплименты. В твоей лысой голове что-то таится. Оно должно быть высказано. Говори.
Несмотря на разрешение, Руфус медлил. Обвинение, которое он собирался выдвинуть, являлось немалым нарушением военного закона. Он расправил могучие плечи и медленно и осторожно начал:
— Когда-то я понимал тебя, как себя самого. Под твоей командой, Гален Мавриций, я, не задумываясь и не задавая вопросов, последовал бы в Аид и обратно, потому что такие офицеры встречаются редко. Твоей верности Орлам и Риму не было равных. Но за время, которое мы провели здесь, я увидел поступки, которые без колебания назвал бы предательскими, не исходи они от тебя. Однако я держался стойко, верил в тебя до сегодняшнего дня. Сегодня я увидел, что ты ценишь эту женщину и свою привязанность к ней выше, чем задание, которое ты должен здесь выполнить.
— И каково же это задание? — Хотя на бронзовом лице появилось удивленное выражение, тембр голоса выдавал звучащую в нем напряженность. — Ты предполагаешь слишком много, солдат, не основываясь ни на фактах, ни на разуме.
— Я разумею, как вижу, — вспыхнул разочарованный и рассерженный Руфус. Мавриций даже не попытался отрицать их связь! — И что я знаю, то знаю. Когда самый лучший офицер, с которым я когда-либо служил, совершает ошибку, очевидную даже для гладкощеких новобранцев, я знаю, что так было задумано. Нас привели в эту ловушку, и я в этом уверен так же твердо, как в том, что сейчас стою перед тобой.
Он остановился. Реакции на его слова не последовало. Если не считать единственного слова.
— Продолжай.
— Я полагаю, что Веспасиан направил тебя в Британию и приказал попасть сюда, в эту горную крепость. Друз, Фацил и все остальные… были нужны только для того, чтобы план выглядел правдоподобным. С самого начала твоей задачей было действовать в качестве передового разведчика Агриколы.
Руфус опять с надеждой ожидал опровержения, но не получил его. Потом неожиданно темная голова качнулась из стороны в сторону.
— Не разведчик. Посол, — Мавриций продолжал сухо, роняя слова, как будто это каким-то образом отделяло его от их смысла, — отправленный Юлием Агриколой в горную крепость короля Церрикса. Цель — установить доверительные и мирные отношения между новым Британским наместником и единственным ордовикским вождем, не вмешивающимся в войну. Только в случае неудачи я должен уйти, вернувшись со стратегическими сведениями, необходимыми для немедленного контрнаступления.
От неожиданности Сита отшатнулся. Такое признание было слишком ошеломляющим.
— Твоей задачей был мир? — смог он наконец найти слова. — Не война? Мавриций кивнул.
— А эта женщина? Какую роль она в этом играет? В первый раз за это время Руфус заметил на этом бесстрастном лице неспокойное выражение человека, который не в ладах с самим собой.
— Она в этом не участвует, — раздался наконец краткий ответ. — Причины моих действий, связанных с ней, абсолютно личные.
Руфус посмотрел на него.
— Ты так же хорошо, как и я, знаешь, центурион, что солдат не может позволить себе такую роскошь. В сердце легионера есть место только для одной любви — любви к Риму.
Ответом ему был ледяной взгляд мавра.
— У меня не было другого выхода, кроме как сражаться. Я ничего не мог сделать.
— Ты мог проиграть, — тихо ответил Руфус. — Тогда на тебе не висел бы груз, не было бы соблазна…
— Нет! — последовал ответ, и он прозвучал громко и вызывающе. — Я не мог поступить так и позволить этому негодяю заполучить ее.
— Понимаю. — Руфус кивнул, потому что действительно понимал. В своей жизни он тоже встречался с этой всепоглощающей страстью победить явного врага, олицетворяющего зло, о жалости к которому не могло быть и речи. — Но я должен спросить вот о чем, центурион. Ты все еще являешься командиром когорты имперских легионов Рима. А если получится так, что тебе придется выбирать между этой женщиной и принесенной тобой клятвой? Предположим, что план установления мира не удастся и поступит приказ, сможешь ли ты возглавить атаку на эту крепость?
Он увидел во взгляде собеседника странное выражение. Этот взгляд был черен, как Эребус — мрак, сквозь который проникают лишь души мертвых.
— Да.
В этот миг, когда было сказано это слово, Руфус почувствовал дрожь, охватившую его тело. Он понял, что стоящий перед ним человек был воплощением жажды смерти и в то же время долга. Он отвернулся в страхе и благоговении.
— Я верю тебе.
Гален стоял молча, не отвечая на это заявление фракийца. Поэты были не правы. Вкус победы не всегда сладок. Гален чувствовал горечь и знал, что если даже сплюнет, он не избавится от нее.
Сита был свидетелем внутренней борьбы между двумя половинами целого — мужчиной и солдатом. Но главенствовать могла только одна, и Сита вынудил его выбрать. И все-таки, существовала ли подобная дилемма для такого человека, как он? Задолго до рождения Рики армия была для него всем.
Храбрость, честь, верность. Эти слова звучали в его мозгу, целый хор голосов — и среди них голоса его отца и его императора.
Верность долгу, подчинение приказу. Эти понятия были частью его самого: следовать приказаниям, не спрашивая и не медля, вне зависимости от чувств или личных желаний. То, что разбудила в нем эта женщина, было чуждым и неуместным. Солдат должен главенствовать и будет главенствовать.
Вот уже в четвертый или пятый раз за эти мгновения Рика подняла взгляд. Его высокая фигура по-прежнему заполняла дверной проем. Она опустила глаза и постаралась сосредоточиться на приготовлении пищи, но, когда почувствовала болезненный укол ножа, соскользнувшего и вонзившегося в мякоть ладони, поняла, что старалась напрасно.
Она поднялась с колен и повернулась к стене позади себя. В нескольких местах обмазка стены потрескалась и обвалилась, обнажив сплетенные из камыша маты. Небольшие трещины были затянуты паутиной.
Казня себя за неосторожность, Рика собрала паутину и покатала ее между пальцами, а потом прижала комочек к порезу. Рана немного болела, но, возможно, это было к лучшему. Боль отвлечет ее от безмолвного человека, смотрящего в черноту ночи.
После утреннего поединка Гален перестал разговаривать. Даже Дафидд не смог вывести его из мрачного настроения, которое вдруг нашло на него после разговора с бородатым фракийцем. Он резко пресек все старания мальчика, предложив, чтобы Дафидд в течение нескольких дней не появлялся на ферме. И хотя мальчик делал вид, что принял предложенные объяснения — нужно некоторое время, чтобы в крепости поутих шум, вызванный победой Галена, — Рика видела обиду и разочарование Дафидда.
Но с ней было не лучше. По возвращении из крепости Гален занялся хозяйственными делами, пока потемневшее небо не вынудило его прекратить работу. Даже сейчас, находясь всего в нескольких футах, он по-прежнему старался избегать ее.
Это молчание и мрачность пугали. Хочет ли он избежать обязательств, которые неожиданно легли на него? Или, получив возможность обдумать свои поступки, жалеет о поспешных действиях?
Наконец, не в состоянии более переносить неопределенность положения, Рика подошла к нему, бесшумно ступая босыми ногами по глиняному полу. Легко коснувшись его, Рика почувствовала всю болезненность его состояния.
— Почему ты молчишь?
При звуке ее голоса Гален быстро повернулся. Не говоря ни слова, привлек к себе, обнял рукой за плечи и поставил в дверной проем лицом наружу. Не отпуская, он встал за ее спиной и протянул другую руку над плечом, указывая на ночное небо.
— Ваши ночи светлее тех, к которым привык я, — сказал он, не отвечая на вопрос. — Действительно странно… по крови я сын пустыни. Кто бы мог подумать, что я начну привыкать к дождю, туману и негреющему солнцу…
Радуясь его близости и спокойной интонации, Рика почувствовала, что ее беспокойные вопросы исчезают. Что бы ни произошло между ним и лысым, похожим на медведя, римлянином, теперь это не имело значения. Довольная, она прижалась к нему спиной, повернув голову так, чтобы прислониться щекой к его мускулистой твердой груди.
— Я видел много стран, Рика, и видел разные небеса. Небеса, распростертые над выжженными солнцем пустынями, насквозь промокшими грязными болотами и над снеговыми вершинами. Небеса, которые настолько черны и глубоки, что я чувствовал себя карликом, ощущая близость богов. Но никогда, ни под каким небом ни одной из стран я не ощущал такого довольства и чувства полноты жизни, которые я узнал здесь… с тобой. Мне хочется, чтобы ты знала… как мне хотелось бы быть таким, каким ты меня видишь.
Рика не была уверена, что поняла смысл его слов. Ночью, когда Церрикс дал им побыть немного наедине, она высказала все, что было у нее на сердце. Может быть, сейчас его очередь? Высказал ли он действительно свое желание? Или просто извиняется за то, что нельзя ничего изменить в их судьбе? Несмотря на сегодняшнюю победу, которая дала им право быть вместе, он по-прежнему связан с Римом и поэтому не может дать никаких обязательств.
Но она всегда знала об этом, и новое напоминание приносит только страх и беспокойство, что она не нужна ему сейчас.
Рика повернулась к нему.
— Гален… ты хочешь меня?
Он молча обхватил ее за плечи и прижался губами к ее губам.
Ее рот жадно раскрылся навстречу, а руки обняли за шею.
— Мое сердце, моя любовь.
Гален застонал от поднявшегося в нем желания и все же отстранился. Если и существовала женщина, с которой он мог бы связать свою судьбу, это была именно она! Он должен ясно понять все и помнить о цели, ради которой его послали сюда.
Когда-то Церрикс спросил его, не принадлежит ли он к тем глупцам, которые верят слепо в непобедимость Рима. Нет, он не был таким. Шестнадцать лет службы позволили узнать страшную цену, которую необходимо платить за существование Рима — жизни людей, которые сражались, убивали и умирали. Но никогда прежде он не предполагал, что может потребоваться и подобная жертва.
Гален взглянул на Рику. Все было как в первый раз. Ее взгляд обладал силой, способной взволновать его кровь, подобно тому, как луна вызывает морской прилив.
Мысли, которые ранее отступили за пределы его сознания, теперь вернулись и завладели им. Чувство к этой женщине — больше, чем просто физическое влечение. Она стала для него необходимой, как еда, питье или воздух. Сита настаивал на том, что даже осознание этой правды уже есть предательство интересов Рима. Но если Рим не пострадает от его поступков? Что случится, какой вред он принесет, если хотя бы сейчас будет в первую очередь мужчиной, а потом уже солдатом? Он и так отдал Риму слишком многое. И позволить себе в награду любить ее оставшееся время — разве это слишком много?
В глубине души он знал ответ на этот вопрос, но намеренно отбросил его. Решение было принято.
Гален протянул руку и медленно развязал шнурки на ее вороте. Очень нежно, почти с благоговением распахнул полы, открывая тело любимой для взглядов и прикосновений. Эта сцена — раздевание мужчиной женщины — была древней, как сами боги. Его руки скользнули под одежду и ощутили мягкость ее грудей, потом он легко коснулся большими пальцами сосков и сразу почувствовал, что она тоже полна желания.
Гален помедлил, наблюдая, как любовь наполняет ее глаза — ясные, как звездное небо.
Вся дрожа, она отступила назад, и, одежда, скользнув, упала на землю.
— Великий Митра, — прошептал он хриплым от страстного желания голосом. — Как я хотел бы дать тебе больше, чем могу.
— Этого достаточно. — Она шагнула в его объятия. Ощущение ее тела наполнило его наслаждением, он был не в состоянии сопротивляться желанию, которое она вызывала в нем, и крепко стиснул ее руками.
Только эту ночь, поклялся он, и чувство долга потонуло в растущей любовной страсти. Только эту ночь он — не солдат Рима.
Глава 19
Трое воинов, следивших за ним от самой крепости, бесшумно заняли позицию в зарослях, ярдах в пятнадцати. Он без сомнения не замечал, что за ним наблюдали.
Несмотря на это, время от времени жилистый раб поднимал черноволосую голову и оглядывался вокруг, потом вновь занимался маленькой кучкой ясеневых и дубовых веток.
Просто привычка и тренировка, понял Маурик. Он подал знак, призывающий к осторожности, и прищурился от внезапной яркой вспышки света.
Воин слева толкнул его локтем. Он понимающе кивнул. У раба в руках было что-то вроде лезвия. Сидя на корточках, он выстругивал из ясеневых и дубовых веток заостренные колья.
Балор снова толкнул его и указал на несколько наполненных листьями вяза корзин с ручками, стоящих на земле рядом с человеком.
Маурик понял, что имел в виду брат по оружию. Раб-римлянин несомненно был послан в лес его хозяином-фермером. Идиот! Правда, чего еще можно ожидать от безмозглого пахаря? Заинтересованный только тем, чтобы его ямы были наполнены на зиму пищей для скота, этот фермер не видел никакой опасности и позволил опытному вражескому солдату ходить по лесам без охраны!
Зубы под усами Маурика медленно обнажились в довольной улыбке. Собственно говоря… это было даже слишком большой удачей… найти этого смуглого маленького ублюдка здесь, около кучи самодельного оружия. Должно быть, это знамение, сигнал от богов. Его план мести на самом деле — их воля!
Маурик почувствовал, как по телу прошла волна уверенности, наполнившая его спокойствием. Все эти три дня пьянства и две бессонные ночи его не оставляла одна мысль — как отомстить не только римлянину, который публично оскорбил его, но и человеку, затеявшему весь этот фарс с планом, чтобы упрочить свою призрачную власть!
Ответ был очевиден — больше не медлить и избавиться от этого труса, который не достоин носить королевский торк, принадлежащий по праву ему, Маурику. Но способ, которым Маурик мог достичь своей цели, требовал тщательной подготовки. Его план, подобно рогам оленя, должен ветвиться на три части. Первое, его не должны были обвинить, он не должен возбудить ни малейшего подозрения. Далее, в падении Церрикса должны винить только его самого. Ошибки в расчетах и неоправданное доверие — это самый подходящий повод. И наконец, племя должно увидеть в судьбе своего короля свою собственную, если оно немедленно не откажется от этого постыдного мирного плана.
Маурик не сомневался, что инструмент его мести сейчас находится всего на расстоянии хорошего броска копья — раб-римлянин, которого звали Друзом.
Увидев достаточно, уверенный в правильности своих действий, Маурик встал. Инир и Балор последовали за ним.
Они подошли к рабу футов на двадцать — гораздо ближе, чем любой ордовикский воин позволил бы приблизиться врагу, — когда тот заметил их. Друз быстро сунул то, что на взгляд Маурика казалось сломанным лезвием косы, в одну из корзинок. Перевернув другую, как будто спеша подняться из неудобного положения, римлянин встал. Его черные, птичьи глаза метались от Маурика к его спутникам и обратно. Казалось, он взвесил возможности и отказался от мысли о побеге, так как не двинулся с места.
Глядя на то, как напряглись его обнаженные ноги, Маурик презрительно усмехнулся. Хорек! Он считал их дураками, думал, что они не заметили свежесрезанные и заостренные палки, которые он попытался скрыть под рассыпанными листьями?
Даже Инир разгадал жалкую попытку маскировки. Юноша отстранил Друза и, встав на колени, пошарил в куче листьев. Потом поднял одну из палок и осмотрел повнимательнее заостренный конец.
— Грубо, но эффективно. — С удивлением на красивом лице он протянул импровизированное копье Маурику для осмотра.
Маурик взял его.
— Скажи, — он осмотрел раба с головы до ног, как бы припоминая его, — ты, которого зовут «испанец Друз», за какой дичью может охотиться раб с подобным оружием?
Римлянин с ненавистью смотрел на него. Маурик рассмеялся и протянул копье Балору.
— Разожги огонь и обожги острие.
Трудно сказать, какое из чувств преобладало в выражении темных глаз испанца: удивление или страх. Однако он достаточно владел собой, чтобы попытаться принять равнодушный вид.
— Будешь пытать, — сказал он с кривой усмешкой, — или предпочитаешь убить меня прямо сейчас, британец?
— Ни то, ни другое, римлянин. Я собираюсь сделать тебе предложение. Такое, которое будет обоюдно выгодным и удовлетворит всех.
Не стараясь скрыть свою ненависть, жилистый человек выпалил:
— Более всего меня удовлетворил бы вид твоей головы, британец, катящейся по земле, подобно голове обезглавленного тобой безоружного мальчика.
Маурик стиснул зубы. Хотя рука тянулась к мечу, он сохранил спокойный вид. Этот человек был ему нужен. Он единственный из пленников-римлян сохранил ненависть к пленителям, достаточно сильную, чтобы действовать вопреки приказам того, высокого. Следовательно, он был единственным подходящим человеком для целей Маурика.
— Не глупи, римлянин. Если бы ты не был нужен мне, я убил бы тебя сразу.
На мгновение выражение ненависти и вызова в глазах того, казалось, потускнело.
— Нужен, зачем? — спросил он, в его голосе и на лице читалось недоверие.
Маурик не ответил на вопрос.
— Скажи… Друз… принял бы ты свободу, если бы тебе предложили ее? Хотел бы ты покинуть эти места и вернуться к своим легионам? И откажешься ли ты подчиняться приказам своего высокого, чтобы сделать это?
Римлянин никак не отреагировал на свое имя, и даже упоминание о свободе, казалось, мало тронуло его. Но упоминание Мауриком его командира заставило Друза поднять голову и стерло презрительную усмешку с лица.
— Мавриций больше мне не командир! Пусть другие, которые немногим лучше, сотрудничают с ним, едят из его рук, но только не я. Нельзя служить и себе, и Риму одновременно. Он сделал свой выбор, и теперь он верен не Орлам, а шлюхе, с которой спит.
Маурик услышал слабый звук от удара кремня Балора и продолжил, следуя своему плану. Презрение этого раба к своим бывшим товарищам должно сослужить ему хорошую службу.
— Ненависть, горящая в твоих глазах, римлянин, неподдельна. И я уважаю тебя за это. В моем сердце горит такая же ненависть. Но есть люди, которые предпочитали бы видеть мир между нашими народами. Да, они задумали все это много месяцев тому назад. Твои вожди предали тебя так же, как мои — меня.
В глазах-бусинках мелькнул интерес. Последовал еле заметный кивок, может быть, знак согласия?
Маурик двинулся дальше.
— Ваш отряд попал в заготовленную засаду. Я знал не только, где напасть, но и сколько вас будет. Мне обещали даже, что сопротивление будет слабым или его вообще не будет. Видишь… ваш центурион жертвовал твоей жизнью и жизнями твоих товарищей, чтобы попасть сюда и взрастить это зерно мира вместе с трусами из моего народа.
— Почему ты рассказал мне это? Маурик понял, что смуглый раб поверил ему. Он не спрашивал о деталях, а только о причинах.
— Я хочу, чтобы этот план провалился, и для этого мне нужна твоя помощь.
Несмотря на это, время от времени жилистый раб поднимал черноволосую голову и оглядывался вокруг, потом вновь занимался маленькой кучкой ясеневых и дубовых веток.
Просто привычка и тренировка, понял Маурик. Он подал знак, призывающий к осторожности, и прищурился от внезапной яркой вспышки света.
Воин слева толкнул его локтем. Он понимающе кивнул. У раба в руках было что-то вроде лезвия. Сидя на корточках, он выстругивал из ясеневых и дубовых веток заостренные колья.
Балор снова толкнул его и указал на несколько наполненных листьями вяза корзин с ручками, стоящих на земле рядом с человеком.
Маурик понял, что имел в виду брат по оружию. Раб-римлянин несомненно был послан в лес его хозяином-фермером. Идиот! Правда, чего еще можно ожидать от безмозглого пахаря? Заинтересованный только тем, чтобы его ямы были наполнены на зиму пищей для скота, этот фермер не видел никакой опасности и позволил опытному вражескому солдату ходить по лесам без охраны!
Зубы под усами Маурика медленно обнажились в довольной улыбке. Собственно говоря… это было даже слишком большой удачей… найти этого смуглого маленького ублюдка здесь, около кучи самодельного оружия. Должно быть, это знамение, сигнал от богов. Его план мести на самом деле — их воля!
Маурик почувствовал, как по телу прошла волна уверенности, наполнившая его спокойствием. Все эти три дня пьянства и две бессонные ночи его не оставляла одна мысль — как отомстить не только римлянину, который публично оскорбил его, но и человеку, затеявшему весь этот фарс с планом, чтобы упрочить свою призрачную власть!
Ответ был очевиден — больше не медлить и избавиться от этого труса, который не достоин носить королевский торк, принадлежащий по праву ему, Маурику. Но способ, которым Маурик мог достичь своей цели, требовал тщательной подготовки. Его план, подобно рогам оленя, должен ветвиться на три части. Первое, его не должны были обвинить, он не должен возбудить ни малейшего подозрения. Далее, в падении Церрикса должны винить только его самого. Ошибки в расчетах и неоправданное доверие — это самый подходящий повод. И наконец, племя должно увидеть в судьбе своего короля свою собственную, если оно немедленно не откажется от этого постыдного мирного плана.
Маурик не сомневался, что инструмент его мести сейчас находится всего на расстоянии хорошего броска копья — раб-римлянин, которого звали Друзом.
Увидев достаточно, уверенный в правильности своих действий, Маурик встал. Инир и Балор последовали за ним.
Они подошли к рабу футов на двадцать — гораздо ближе, чем любой ордовикский воин позволил бы приблизиться врагу, — когда тот заметил их. Друз быстро сунул то, что на взгляд Маурика казалось сломанным лезвием косы, в одну из корзинок. Перевернув другую, как будто спеша подняться из неудобного положения, римлянин встал. Его черные, птичьи глаза метались от Маурика к его спутникам и обратно. Казалось, он взвесил возможности и отказался от мысли о побеге, так как не двинулся с места.
Глядя на то, как напряглись его обнаженные ноги, Маурик презрительно усмехнулся. Хорек! Он считал их дураками, думал, что они не заметили свежесрезанные и заостренные палки, которые он попытался скрыть под рассыпанными листьями?
Даже Инир разгадал жалкую попытку маскировки. Юноша отстранил Друза и, встав на колени, пошарил в куче листьев. Потом поднял одну из палок и осмотрел повнимательнее заостренный конец.
— Грубо, но эффективно. — С удивлением на красивом лице он протянул импровизированное копье Маурику для осмотра.
Маурик взял его.
— Скажи, — он осмотрел раба с головы до ног, как бы припоминая его, — ты, которого зовут «испанец Друз», за какой дичью может охотиться раб с подобным оружием?
Римлянин с ненавистью смотрел на него. Маурик рассмеялся и протянул копье Балору.
— Разожги огонь и обожги острие.
Трудно сказать, какое из чувств преобладало в выражении темных глаз испанца: удивление или страх. Однако он достаточно владел собой, чтобы попытаться принять равнодушный вид.
— Будешь пытать, — сказал он с кривой усмешкой, — или предпочитаешь убить меня прямо сейчас, британец?
— Ни то, ни другое, римлянин. Я собираюсь сделать тебе предложение. Такое, которое будет обоюдно выгодным и удовлетворит всех.
Не стараясь скрыть свою ненависть, жилистый человек выпалил:
— Более всего меня удовлетворил бы вид твоей головы, британец, катящейся по земле, подобно голове обезглавленного тобой безоружного мальчика.
Маурик стиснул зубы. Хотя рука тянулась к мечу, он сохранил спокойный вид. Этот человек был ему нужен. Он единственный из пленников-римлян сохранил ненависть к пленителям, достаточно сильную, чтобы действовать вопреки приказам того, высокого. Следовательно, он был единственным подходящим человеком для целей Маурика.
— Не глупи, римлянин. Если бы ты не был нужен мне, я убил бы тебя сразу.
На мгновение выражение ненависти и вызова в глазах того, казалось, потускнело.
— Нужен, зачем? — спросил он, в его голосе и на лице читалось недоверие.
Маурик не ответил на вопрос.
— Скажи… Друз… принял бы ты свободу, если бы тебе предложили ее? Хотел бы ты покинуть эти места и вернуться к своим легионам? И откажешься ли ты подчиняться приказам своего высокого, чтобы сделать это?
Римлянин никак не отреагировал на свое имя, и даже упоминание о свободе, казалось, мало тронуло его. Но упоминание Мауриком его командира заставило Друза поднять голову и стерло презрительную усмешку с лица.
— Мавриций больше мне не командир! Пусть другие, которые немногим лучше, сотрудничают с ним, едят из его рук, но только не я. Нельзя служить и себе, и Риму одновременно. Он сделал свой выбор, и теперь он верен не Орлам, а шлюхе, с которой спит.
Маурик услышал слабый звук от удара кремня Балора и продолжил, следуя своему плану. Презрение этого раба к своим бывшим товарищам должно сослужить ему хорошую службу.
— Ненависть, горящая в твоих глазах, римлянин, неподдельна. И я уважаю тебя за это. В моем сердце горит такая же ненависть. Но есть люди, которые предпочитали бы видеть мир между нашими народами. Да, они задумали все это много месяцев тому назад. Твои вожди предали тебя так же, как мои — меня.
В глазах-бусинках мелькнул интерес. Последовал еле заметный кивок, может быть, знак согласия?
Маурик двинулся дальше.
— Ваш отряд попал в заготовленную засаду. Я знал не только, где напасть, но и сколько вас будет. Мне обещали даже, что сопротивление будет слабым или его вообще не будет. Видишь… ваш центурион жертвовал твоей жизнью и жизнями твоих товарищей, чтобы попасть сюда и взрастить это зерно мира вместе с трусами из моего народа.
— Почему ты рассказал мне это? Маурик понял, что смуглый раб поверил ему. Он не спрашивал о деталях, а только о причинах.
— Я хочу, чтобы этот план провалился, и для этого мне нужна твоя помощь.