Страница:
Дабы за мною последовали даже все,
любящие их - к вещам.
Дай, разум, мне
точное имя - твое,
и его, и мое - вещей.
Камень вчерашнего дня
брось и усни. И опять
он возвратится к тебе
утренним солнцем сиять.
Сначала пришла невинной -
под девическим покрывалом,
и я, как дитя, влюбился.
Но платье она сменила -
разоделась, будто для бала,
и я от нее отвернулся.
Явилась потом царицей,
в драгоценностях небывалых,
и в гневе я задохнулся!
...Но она раздеваться стала.
И я улыбнулся.
Осталась в одной тунике,
маня простотой античной.
И вновь я к ней потянулся.
И сняла под конец тунику
и во всей наготе предстала...
О поэзия, - страсть моей жизни! -
нагая, моя навеки!
- Помедли, свет, помедли!
- И - мчусь, нетерпеливый, ошалелый.
- Помедли, а когда
ее коснусь, угасни
и охладей.
- Помедли, свет, помедли!
- И наземь падаю, и, как ребенок,
рыдаю, - мне ее уже не увидать.
Помедли, свет, помедли.
Я снова у моста любви,
соединяющего скалы, -
свиданье вечно, тени алы -
забудься, сердце, и плыви.
- Мне за подругу вода речная:
не изменяясь, не изменяя,
она проходит, и век не минет,
и покидает, и не покинет.
(Заря)
Печален приход рассвета,
словно поезда остановка
на станции, мне не нужной.
- О жизнь! -
пассажиру знакомый, натужный,
кисловатый шумок дневной!
...И утренний плач ребенка - вверху, надо мной...
Я узнал его, след на тропинке,
по тому, как заныло сердце,
на которое лег он печатью.
И весь день я искал и плакал,
как покинутая собака.
Ты исчезла... И в дальнем бегстве
каждый шаг твой ложился на сердце,
словно было оно дорогой,
уводившей тебя навеки.
Чист предстану перед тобой,
точно камень в ручье,
слезным потоком омыт.
Так жди меня, чистая, жди,
омытая, точно звезда,
слезным дождем.
Встреча двух рук,
двух искательниц звезд,
в недрах ночных.
Как скована их
бессмертная белизна!
Нежные, вдруг
забывают про поиск, на миг
в замкнутом круге найдя
то, что так долго искали они
врозь.
Отказаться любить... Невозможность
как бесконечность.
- Хотя бы отзвук птицы,
заглохший на лету!
- Забытый запах розы
в заботливых глазах!
- И синий отсвет неба,
погасший на слезах!
Лежу в полудреме, в тени,
которую бросил твой ласковый ствол,
и чудится мне,
что небо - крона твоя - колышет
свою лазурь над моею душой.
Явилась черная дума,
как будто бы птица ночи
в окно среди дня влетела.
Как выгнать ее - не знаю!
Сидит неподвижно, молча,
цветам и ручьям чужая.
Туча:
черный дымище
над кострищем горьких моих сновидений
нищих.
Звезда:
в безмятежной сини -
лампада сладких твоих сновидений
неугасимых.
Мимо иду - тополя
песню поют под ветром;
и каждый, и каждый, когда прохожу, -
о любовь! - забвенье
и воскрешенье другого.
Один только тополь, один - о любовь! -
поющий.
Душу мне солнце заката
озолотило вчера.
Золото вынул я ночью,
глянул. Одна мишура!
Сердцу луна на рассвете
бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро,
глянул. Одна мишура!
Я знаю, наверно, -
я вечности древо
и кровью моею
накормлены звезды,
а птицы в листве -
мои сны и мечты.
И если паду я,
подрубленный смертью, -
обрушится небо.
Не забывай меня,
нечаянная радость!
Чему когда-то верилось - разбилось,
что долгожданным было - позабылось,
но ты, неверная, нечаянная радость,
не забывай меня!
Не позабудешь?
Я не я.
Это кто-то иной,
с кем иду и кого я не вижу
и порой почти различаю,
а порой совсем забываю.
Кто смолкает, когда суесловлю,
кто прощает, когда ненавижу,
кто ступает, когда оступаюсь,
и кто устоит, когда я упаду.
Я как бедный ребенок,
которого за руку тащат
по ярмарке мира.
Глаза разбежались
и столько мне, грустные, дарят...
И как нелегко мне отсюда уйти!
О да! С усилием густую крону
природы лбом раздвинуть пред собой.
И, дав своим раздумьям больше света,
навеки заключить их в круг иной,
расширенный!..
Чтоб бесконечность эта,
оставшаяся вне, была такой,
как улица пустая в день воскресный:
безмолвной, неживой, неинтересной
и духу озаренному -
чужой.
(Пять часов)
Младенец заплакал...
Мирозданья вершины
на рассвете плача!
И крик петушиный.
Младенец заплакал...
Всего мирозданья
детские губы!
И холод ранний.
Я отдаю мое сердце;
матери - розой,
морю - любовью,
славе - печалью...
Ночь на дворе,
а сердце мое, непослушный ребенок,
еще не вернулось.
- Спи, сынок, - шепчет мама.
Я улыбаюсь и уже засыпаю,
а его еще нет.
А утром:
- Сынок, полежал бы еще... -
Каким криком радости ты, мое сердце, во мне
теснишься за миг до того, как уйти!
Сквозь черную трубу калейдоскопа
- воскресным днем -
смотрела ты на солнце
завороженными огромными глазами.
Так быстро погрустнев, они закрылись...
И вот уже сама ты черный креп,
в душе твоей цветные отраженья,
и, глядя вглубь, ты с них уже не сводишь
огромных глаз, завороженных навсегда!
Крик среди моря!
Чье сердце, ставши волной, - о волны грусти! -
в море кричало? Голос, откуда голос?
Какие крылья тебя занесли в пучину?
...Каждый вал тебя увлекает, и - вал рассекая грудью,
острей, чем плавник дельфина, - ты снова исходишь криком:
хрипом, хрипом, хрипом...
О, крыльев парус бессильный! На крыльях ласточки хрупкой
все дальше, все глубже, глубже, глубже...
Крииик среди моооря!..
Разве поможет звездное эхо?
Крииииик среди моооооря!..
Бабочка света,
красота ускользает,
едва прикоснусь к ее розе.
И гонюсь я за ней, ослепший...
И то там, то здесь настигаю...
А в руках остаются
одни очертания бегства!
Моя слеза и звезда
коснулись друг друга и стали
единой слезою, единой
звездой.
И вдруг я ослеп, и ослепло
небо со мной - от любви...
И стало все только звездной
болью и слезным светом.
Необъятное сердце
в ежедневном сиянии солнца
- дерево, шелестящее пламенем листьев, -
апельсин синевы небесной!
Будь великим только мгновение преходящее!
Был ее голос отзвуком ручья,
затерянного в отсветах заката,
или последним отсветом закатным
на той воде, которая ушла?
Ныне золото снова
струится ручьем блестящим.
О, солнце в лиственной чаще,
солнце в моем настоящем!
У подножия древа -
в прошлом - мой пепел разбросан.
Но душа моя каждый вечер
сочится капелью росной.
И легкая свежесть книги -
прозрачна и изначальна.
Кристалл, сквозь который видно
даль и за далью - дали.
Ночь проходит, как черный бык, -
глыба мрака и страха с траурной шкурой, -
оглашая округу ревом, подобным буре,
сражая измученных и усталых;
и приходит день - белокурый,
жаждущий ласки ребенок малый,
который за далью где-то,
в обители тайны,
где встречаются все концы и начала,
поиграл мимоходом
на лугах заповедных,
полных тени и света,
с уходящим быком.
Ее речь отличалась от нашей
и была о предметах, каких до нее
у нас не касались. То были;
книга, природа, любовь.
Начиналась она непредвиденно,
точно утренняя варя,
так непохоже на все, что я видел в мечтах!
Всегда, точно солнце полудня,
она достигала зенита
совсем неприметно,
так непохоже на все, что случалось услышать,
А умолкала всегда неожиданно, точно закат.
Как далеко и как близко
от меня ее тело. Как близко
и как далеко от меня
ее душа!
...книга, природа, любовь.
Тополя-изваянья
серебрятся в тумане!
А неприкаянный ветер,
скользя над темным заливом,
колышет в размытой дали
землетрясеньем сонливым
розовую Уэльву!
В сыром жемчужном просторе
над Ла-Р_а_бидой смутной,
где ночь покидает море, -
в рассветной остуде хмурой,
за соснами над лагуной,
в рассветной остуде белой -
сияющий образ лунный!
Предметы и краски сначала
разбросаны как попало;
но вдруг поднимаются дружно
и входят запросто в душу
хмельною толпой поющей.
Поэзия! россыпь росы,
рожденная на рассвете!
прохлада и чистота
последних на небосводе
звезд - над свежею правдой
утренних первых цветов!
Поэзия! зерна росы!
посеянное на земле небо!
Сухим листом удержан
завороживший луч
или лучом
листок завороженный?
Пой, голос мой, пой!
Ведь если о чем-то
ты умолчал,
ты ничего не сказал!
Глазам, что бессонны,
быть может, я сон верну
у морей отдаленных.
Вдали от морей соленых
я не сомкну
моих глаз бессонных.
Плачи и стоны
слились в волну
желаний неутоленных.
Печалью бездонной
наполнили глубину
бессонницы перезвоны.
Не навеет влюбленным
любви новизну
ветер неугомонный.
Ветер неугомонный!
Позволь отойти ко сну
у дальних морей соленых!
К тебе я в сон закрался,
чтобы найти, притихшая вода,
твоих глубин невиданные клады.
И я почти нашел, почти нашел -
там, в отраженье звездном
небес, таких высоких и прозрачных, -
нашел... Но захлебнулся твоим сном!
Ты меня не догонишь, друг.
Как безумец, в слезах примчишься,
а меня - ни здесь, ни вокруг.
Ужасающие хребты
позади себя я воздвигну,
чтоб меня не настигнул ты!
Постараюсь я все пути
позади себя уничтожить, -
ты меня, дружище, прости!..
Ты не сможешь остаться, друг.
Я, возможно, вернусь обратно,
а тебя - ни здесь, ни вокруг.
Я в реку войду,
пойду за водою следом
меж двух берегов зеленых.
Взгляну с берегов зеленых,
как все дальше бегу за водою следом,
как сливаюсь я на бегу
с красотой, остающейся на берегу!
Прощайте! Мне уходить не страшно,
оставляя себя в прекрасном!
Откуда - лепесток
прозрачный солнца?
Откуда
лоб мыслящий, томящееся сердце?
Откуда - хлынувший неудержимо
поток поющий?
Укоренился прочно;
где же они,
твои корни? -
В том дне, который наступит,
в завтрашних птицах и травах!
Белое облако вдали,
ты мертвое крыло - но чье? -
не долетевшее - куда?
Бескрайняя, жгучая, злая
тоска по тому, что есть.
Я - здесь.
Но осталось мое рыданье
у рыдающих горько морей
на побережье дальнем.
Я - здесь.
Но бесплодно это свиданье -
у моря осталась душа
рыдающей данью.
Я - здесь.
Но вам я другом не стану,
потому что плачет душа
на побережье дальнем.
Спит ребенок в коляске...
Заливаются птицы.
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.
Сколько тянется утро
без конца и без края:
вечность или минуту?
О мгновенном и вечном
и не подозревая,
спит ребенок в коляске.
Заливаются птицы...
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.
Кто?
Апрель! Одинокий и голый,
белый мой конь, мой скакун счастливый?..
Взметнулся, подобно взрыву, и росы
пролил на розы; и камни ворочал
в руслах потоков и напророчил
потопы света и птичьи взлеты.
Твой пот, твое задыханье и пена
не по-земному прекрасны...
Скачи же, скачи, о мой конь атласный!
Апрель, апрель, ты вернулся -
белый скакун
растраченной страсти!
Взглядом тебя ласкаю, не отрываю
глаз от белой лунности лба,
где сверкает угольно-черный алмаз.
Апрель, апрель... Где же твой всадник светлый?
Погибла любовь, погибла, апрель!..
Свет маяка -
словно вздох ребенка, который
почти что бог - до нас едва долетает.
...Какие просторы!..
И мнится мне,
что зажжен маяк не для морей зловещих,
а для вечности вещей.
Внезапно, как взрыв
пронзенной болью души,
страсти струя раздробила
тень - так настежь открыв
балкон, женщина, в ливне слез,
в наготе, простирает до звезд
порыв умереть ради смерти самой,
безумие жизни преодолев...
И - все, не вернется вновь никогда, -
как женщина или вода, -
но останется в нас, взрываясь, дробясь
огнем или отблесками огней, -
до скончания дней.
(Серебристый тополь)
В выси - птицы пение,
а внизу - ручья.
Ввысь и вниз - стремление,
ты, душа моя.
К звездам - птиц влечение,
а к цветку - ручья.
Ввысь и вниз - смятение,
ты, душа моя.
Как черная ночь глухая
полнотою мысли моей набухает!
- Все затихает
под сенью тени!
Как проникает темень
в игольное ушко сокровеннейших откровений,
глядя застывшей зеленью звездного взгляда!..
Темень, сова извечных загадок...
Земля уснула. Я один сейчас -
ее бессонный разум...
Когда б она могла,
с несметными богатствами своими,
повиноваться мне! когда бы вдруг
ум чей-то новоявленный - мой ум -
стал управлять огромным этим телом!
О яркий день,
в котором, воплотясь,
томления ночные могут стать
той силою, что движет миром!
Дай мне проснуться завтра на заре
владельцем правды,
вечной и свободной!
Существует. Я видел.
Оно меня тоже.
Глубина и черная стройность -
оно возникало опять и опять
в белой молнийной прозелени,
как дивноокое древо ночи,
чередой чарующих бездн.
И я в себе ощущал всякий раз!
своей моментальностью молния словно
леденила мои ощущенья.
Существует: я видел и даже владел.
И оно меня видело и мною владело.
Запах цветка нам дарит,
на мгновенье,
власть над судьбою;
солнце на закате
приотворяет дверь в лазурном своде,
как будто приглашая нас войти;
предчувствие неведомого счастья;
в дом залетевшая шальная птица;
и длинная секунда удивленья...
Здесь, в одиночестве и тишине,
нас только трое:
я с моею гостьей -
и тайна.
Время и воспоминанье
не из узлов, как сети, состоят,
но из ячеек воздуха и света.
Бесстрашно мы идем по глади моря
утихшего. Распахнуты навстречу
сияющие окна...
Целый миг
мы царствуем над собственною жизнью!
На небе - ни единого грома!
На теле - ни одного покрова!
Да здравствуют славы тропы;
земли и правды огромность!
Воде - без конца струиться!
Сердцу - раскрепоститься!
Да здравствуют жизни приметы;
И ясность дневного света!
От иллюзий - освободиться!
Как распевают птицы!
Да здравствуют руки и лето;
И - рассекреченные секреты!
Бесконечность моих устремлений -
красота, Созиданье, счастье, любовь
сразу становятся мной.
И в бесконечность уходят без промедленья.
Комочек перьев
под совиной лапой смерти,
о как ты смотришь на меня печальным оком -
чуть розоватым, тусклым угольком -
из-под ее когтей неразличимых,
о как ты смотришь... если бы я мог!
Только б уснуть этой ночью,
когда тебя уже нет.
Может, во сне, параллельном
вечному сну твоему, ненароком
я нападу на твой след.
Уснуть, закатное небо
на плесе речном, уснуть.
Пусть день двойной отсияет
впустую и два потока
вместе прервут свой путь.
Дважды ничто или дважды
все, если это хоть что-то...
...сном твою смерть отомкнуть!
Ты мертва,
почему же печаль, как живая,
из очей твоих смотрит, по-прежнему черных?
Неужели на смерть обрекается радость?
И единственно вечное - наша печаль?
Не видывал неба выше, а ветра
веселее, чем тот розоватый ветер.
Он подхватывал громадину тополь, совсем еще темно-зеленый,
на речном берегу -
а тот, пробуждаясь, таял,
как тает влюбленная нагота в другой наготе,
и трепетал очертаньями, свежий,
полный птиц,
он хохотал, бессильный остановиться,
и ликовал он, и пел,
в опьянении светотени,
и пел...
Мы спим, и наше тело -
это якорь,
душой заброшенный
в подводный сумрак жизни.
Изо дня в день -
как тяжек твой заступ, о свет! -
рыть и себя зарывать
в белые недра бумаги...
И карабкаться до передышки
в послезакатном...
...От белизны бумажного жара,
угольным солнцем сжигаем,
преображенный, взлечу.
Зеленый ветер в позапрошлом мире,
я вызолочен зрелостью своей
в расцвете вечера, исполненный природы.
Сладчайший тайный плод, я содержу
первоосновы - землю, воду, воздух,
огонь, - а вместе с ними - бесконечность.
Я свет струю - пусть золотится тьма,
толкую запах - сумрак пахнет богом,
лью звук - в просторе музыки глубины,
смакую вкус - пьет мою душу мягкость,
ласкаю одиночество касаньем.
Я - высшая из ценностей, от лона
поступка отделенная в округлость
и четкость линии. Я - это все.
Все - стало быть, вершина ничего,
все, коему достаточно себя,
чтобы... насытить честолюбье.
Мирно, весело иль серьезно,
без препятствий и напряженья,
собственным светом и тенью
играют гора и туча.
(Полнота в стороне от мира,
которой жаждет душа больная:
жить и осуществляться,
мелочей и забот не зная.)
О безумье застывшей мысли!
Чувства безмерная углубленность
и величие этих высей,
где нет ни близкого, ни чужого!
Солнцем своим и своей прохладой
играют гора и туча,
равнодушные к отзвукам эха
и к орлам. И ко всем поэтам.
Утешаются сосны
дождями; розы -
листвой зеленой; а мужчина -
женщиной, звездами,
апельсином?..
Человек стремится, быть может,
к иному небу.
И все же, все же -
к любви (не к забвенью!).
...А если уродство бездны
приоткроется на мгновенье?..
Так мелькни же, свет!
Так обрушься, тень!
Перечеркните
непрошеное вторженье!
Одиночество, беспросветность?
Но ведь ты же - вода, но ведь я же - ветер!
Отвращенье, горечи привкус?
Но ведь я же - луч, но ведь ты же - ирис!
Пустыня, остров необитаемый?
Но ведь ты - душа, но ведь я - дыханье!
Моя златоносная жила
зарыта во мраке сплошном!
Кромешная темень за небом,
в земной потайной сердцевине,
под каждой дорогой вдвоем.
А свет, он под лобною костью
и в сердце всецелом моем.
Как птицы, цветы взлетают,
любящие их - к вещам.
Дай, разум, мне
точное имя - твое,
и его, и мое - вещей.
Камень вчерашнего дня
брось и усни. И опять
он возвратится к тебе
утренним солнцем сиять.
Сначала пришла невинной -
под девическим покрывалом,
и я, как дитя, влюбился.
Но платье она сменила -
разоделась, будто для бала,
и я от нее отвернулся.
Явилась потом царицей,
в драгоценностях небывалых,
и в гневе я задохнулся!
...Но она раздеваться стала.
И я улыбнулся.
Осталась в одной тунике,
маня простотой античной.
И вновь я к ней потянулся.
И сняла под конец тунику
и во всей наготе предстала...
О поэзия, - страсть моей жизни! -
нагая, моя навеки!
- Помедли, свет, помедли!
- И - мчусь, нетерпеливый, ошалелый.
- Помедли, а когда
ее коснусь, угасни
и охладей.
- Помедли, свет, помедли!
- И наземь падаю, и, как ребенок,
рыдаю, - мне ее уже не увидать.
Помедли, свет, помедли.
Я снова у моста любви,
соединяющего скалы, -
свиданье вечно, тени алы -
забудься, сердце, и плыви.
- Мне за подругу вода речная:
не изменяясь, не изменяя,
она проходит, и век не минет,
и покидает, и не покинет.
(Заря)
Печален приход рассвета,
словно поезда остановка
на станции, мне не нужной.
- О жизнь! -
пассажиру знакомый, натужный,
кисловатый шумок дневной!
...И утренний плач ребенка - вверху, надо мной...
Я узнал его, след на тропинке,
по тому, как заныло сердце,
на которое лег он печатью.
И весь день я искал и плакал,
как покинутая собака.
Ты исчезла... И в дальнем бегстве
каждый шаг твой ложился на сердце,
словно было оно дорогой,
уводившей тебя навеки.
Чист предстану перед тобой,
точно камень в ручье,
слезным потоком омыт.
Так жди меня, чистая, жди,
омытая, точно звезда,
слезным дождем.
Встреча двух рук,
двух искательниц звезд,
в недрах ночных.
Как скована их
бессмертная белизна!
Нежные, вдруг
забывают про поиск, на миг
в замкнутом круге найдя
то, что так долго искали они
врозь.
Отказаться любить... Невозможность
как бесконечность.
- Хотя бы отзвук птицы,
заглохший на лету!
- Забытый запах розы
в заботливых глазах!
- И синий отсвет неба,
погасший на слезах!
Лежу в полудреме, в тени,
которую бросил твой ласковый ствол,
и чудится мне,
что небо - крона твоя - колышет
свою лазурь над моею душой.
Явилась черная дума,
как будто бы птица ночи
в окно среди дня влетела.
Как выгнать ее - не знаю!
Сидит неподвижно, молча,
цветам и ручьям чужая.
Туча:
черный дымище
над кострищем горьких моих сновидений
нищих.
Звезда:
в безмятежной сини -
лампада сладких твоих сновидений
неугасимых.
Мимо иду - тополя
песню поют под ветром;
и каждый, и каждый, когда прохожу, -
о любовь! - забвенье
и воскрешенье другого.
Один только тополь, один - о любовь! -
поющий.
Душу мне солнце заката
озолотило вчера.
Золото вынул я ночью,
глянул. Одна мишура!
Сердцу луна на рассвете
бросила горсть серебра.
Двери я запер наутро,
глянул. Одна мишура!
Я знаю, наверно, -
я вечности древо
и кровью моею
накормлены звезды,
а птицы в листве -
мои сны и мечты.
И если паду я,
подрубленный смертью, -
обрушится небо.
Не забывай меня,
нечаянная радость!
Чему когда-то верилось - разбилось,
что долгожданным было - позабылось,
но ты, неверная, нечаянная радость,
не забывай меня!
Не позабудешь?
Я не я.
Это кто-то иной,
с кем иду и кого я не вижу
и порой почти различаю,
а порой совсем забываю.
Кто смолкает, когда суесловлю,
кто прощает, когда ненавижу,
кто ступает, когда оступаюсь,
и кто устоит, когда я упаду.
Я как бедный ребенок,
которого за руку тащат
по ярмарке мира.
Глаза разбежались
и столько мне, грустные, дарят...
И как нелегко мне отсюда уйти!
О да! С усилием густую крону
природы лбом раздвинуть пред собой.
И, дав своим раздумьям больше света,
навеки заключить их в круг иной,
расширенный!..
Чтоб бесконечность эта,
оставшаяся вне, была такой,
как улица пустая в день воскресный:
безмолвной, неживой, неинтересной
и духу озаренному -
чужой.
(Пять часов)
Младенец заплакал...
Мирозданья вершины
на рассвете плача!
И крик петушиный.
Младенец заплакал...
Всего мирозданья
детские губы!
И холод ранний.
Я отдаю мое сердце;
матери - розой,
морю - любовью,
славе - печалью...
Ночь на дворе,
а сердце мое, непослушный ребенок,
еще не вернулось.
- Спи, сынок, - шепчет мама.
Я улыбаюсь и уже засыпаю,
а его еще нет.
А утром:
- Сынок, полежал бы еще... -
Каким криком радости ты, мое сердце, во мне
теснишься за миг до того, как уйти!
Сквозь черную трубу калейдоскопа
- воскресным днем -
смотрела ты на солнце
завороженными огромными глазами.
Так быстро погрустнев, они закрылись...
И вот уже сама ты черный креп,
в душе твоей цветные отраженья,
и, глядя вглубь, ты с них уже не сводишь
огромных глаз, завороженных навсегда!
Крик среди моря!
Чье сердце, ставши волной, - о волны грусти! -
в море кричало? Голос, откуда голос?
Какие крылья тебя занесли в пучину?
...Каждый вал тебя увлекает, и - вал рассекая грудью,
острей, чем плавник дельфина, - ты снова исходишь криком:
хрипом, хрипом, хрипом...
О, крыльев парус бессильный! На крыльях ласточки хрупкой
все дальше, все глубже, глубже, глубже...
Крииик среди моооря!..
Разве поможет звездное эхо?
Крииииик среди моооооря!..
Бабочка света,
красота ускользает,
едва прикоснусь к ее розе.
И гонюсь я за ней, ослепший...
И то там, то здесь настигаю...
А в руках остаются
одни очертания бегства!
Моя слеза и звезда
коснулись друг друга и стали
единой слезою, единой
звездой.
И вдруг я ослеп, и ослепло
небо со мной - от любви...
И стало все только звездной
болью и слезным светом.
Необъятное сердце
в ежедневном сиянии солнца
- дерево, шелестящее пламенем листьев, -
апельсин синевы небесной!
Будь великим только мгновение преходящее!
Был ее голос отзвуком ручья,
затерянного в отсветах заката,
или последним отсветом закатным
на той воде, которая ушла?
Ныне золото снова
струится ручьем блестящим.
О, солнце в лиственной чаще,
солнце в моем настоящем!
У подножия древа -
в прошлом - мой пепел разбросан.
Но душа моя каждый вечер
сочится капелью росной.
И легкая свежесть книги -
прозрачна и изначальна.
Кристалл, сквозь который видно
даль и за далью - дали.
Ночь проходит, как черный бык, -
глыба мрака и страха с траурной шкурой, -
оглашая округу ревом, подобным буре,
сражая измученных и усталых;
и приходит день - белокурый,
жаждущий ласки ребенок малый,
который за далью где-то,
в обители тайны,
где встречаются все концы и начала,
поиграл мимоходом
на лугах заповедных,
полных тени и света,
с уходящим быком.
Ее речь отличалась от нашей
и была о предметах, каких до нее
у нас не касались. То были;
книга, природа, любовь.
Начиналась она непредвиденно,
точно утренняя варя,
так непохоже на все, что я видел в мечтах!
Всегда, точно солнце полудня,
она достигала зенита
совсем неприметно,
так непохоже на все, что случалось услышать,
А умолкала всегда неожиданно, точно закат.
Как далеко и как близко
от меня ее тело. Как близко
и как далеко от меня
ее душа!
...книга, природа, любовь.
Тополя-изваянья
серебрятся в тумане!
А неприкаянный ветер,
скользя над темным заливом,
колышет в размытой дали
землетрясеньем сонливым
розовую Уэльву!
В сыром жемчужном просторе
над Ла-Р_а_бидой смутной,
где ночь покидает море, -
в рассветной остуде хмурой,
за соснами над лагуной,
в рассветной остуде белой -
сияющий образ лунный!
Предметы и краски сначала
разбросаны как попало;
но вдруг поднимаются дружно
и входят запросто в душу
хмельною толпой поющей.
Поэзия! россыпь росы,
рожденная на рассвете!
прохлада и чистота
последних на небосводе
звезд - над свежею правдой
утренних первых цветов!
Поэзия! зерна росы!
посеянное на земле небо!
Сухим листом удержан
завороживший луч
или лучом
листок завороженный?
Пой, голос мой, пой!
Ведь если о чем-то
ты умолчал,
ты ничего не сказал!
Глазам, что бессонны,
быть может, я сон верну
у морей отдаленных.
Вдали от морей соленых
я не сомкну
моих глаз бессонных.
Плачи и стоны
слились в волну
желаний неутоленных.
Печалью бездонной
наполнили глубину
бессонницы перезвоны.
Не навеет влюбленным
любви новизну
ветер неугомонный.
Ветер неугомонный!
Позволь отойти ко сну
у дальних морей соленых!
К тебе я в сон закрался,
чтобы найти, притихшая вода,
твоих глубин невиданные клады.
И я почти нашел, почти нашел -
там, в отраженье звездном
небес, таких высоких и прозрачных, -
нашел... Но захлебнулся твоим сном!
Ты меня не догонишь, друг.
Как безумец, в слезах примчишься,
а меня - ни здесь, ни вокруг.
Ужасающие хребты
позади себя я воздвигну,
чтоб меня не настигнул ты!
Постараюсь я все пути
позади себя уничтожить, -
ты меня, дружище, прости!..
Ты не сможешь остаться, друг.
Я, возможно, вернусь обратно,
а тебя - ни здесь, ни вокруг.
Я в реку войду,
пойду за водою следом
меж двух берегов зеленых.
Взгляну с берегов зеленых,
как все дальше бегу за водою следом,
как сливаюсь я на бегу
с красотой, остающейся на берегу!
Прощайте! Мне уходить не страшно,
оставляя себя в прекрасном!
Откуда - лепесток
прозрачный солнца?
Откуда
лоб мыслящий, томящееся сердце?
Откуда - хлынувший неудержимо
поток поющий?
Укоренился прочно;
где же они,
твои корни? -
В том дне, который наступит,
в завтрашних птицах и травах!
Белое облако вдали,
ты мертвое крыло - но чье? -
не долетевшее - куда?
Бескрайняя, жгучая, злая
тоска по тому, что есть.
Я - здесь.
Но осталось мое рыданье
у рыдающих горько морей
на побережье дальнем.
Я - здесь.
Но бесплодно это свиданье -
у моря осталась душа
рыдающей данью.
Я - здесь.
Но вам я другом не стану,
потому что плачет душа
на побережье дальнем.
Спит ребенок в коляске...
Заливаются птицы.
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.
Сколько тянется утро
без конца и без края:
вечность или минуту?
О мгновенном и вечном
и не подозревая,
спит ребенок в коляске.
Заливаются птицы...
На дрожащие краски
солнце в листьях дробится.
Кто?
Апрель! Одинокий и голый,
белый мой конь, мой скакун счастливый?..
Взметнулся, подобно взрыву, и росы
пролил на розы; и камни ворочал
в руслах потоков и напророчил
потопы света и птичьи взлеты.
Твой пот, твое задыханье и пена
не по-земному прекрасны...
Скачи же, скачи, о мой конь атласный!
Апрель, апрель, ты вернулся -
белый скакун
растраченной страсти!
Взглядом тебя ласкаю, не отрываю
глаз от белой лунности лба,
где сверкает угольно-черный алмаз.
Апрель, апрель... Где же твой всадник светлый?
Погибла любовь, погибла, апрель!..
Свет маяка -
словно вздох ребенка, который
почти что бог - до нас едва долетает.
...Какие просторы!..
И мнится мне,
что зажжен маяк не для морей зловещих,
а для вечности вещей.
Внезапно, как взрыв
пронзенной болью души,
страсти струя раздробила
тень - так настежь открыв
балкон, женщина, в ливне слез,
в наготе, простирает до звезд
порыв умереть ради смерти самой,
безумие жизни преодолев...
И - все, не вернется вновь никогда, -
как женщина или вода, -
но останется в нас, взрываясь, дробясь
огнем или отблесками огней, -
до скончания дней.
(Серебристый тополь)
В выси - птицы пение,
а внизу - ручья.
Ввысь и вниз - стремление,
ты, душа моя.
К звездам - птиц влечение,
а к цветку - ручья.
Ввысь и вниз - смятение,
ты, душа моя.
Как черная ночь глухая
полнотою мысли моей набухает!
- Все затихает
под сенью тени!
Как проникает темень
в игольное ушко сокровеннейших откровений,
глядя застывшей зеленью звездного взгляда!..
Темень, сова извечных загадок...
Земля уснула. Я один сейчас -
ее бессонный разум...
Когда б она могла,
с несметными богатствами своими,
повиноваться мне! когда бы вдруг
ум чей-то новоявленный - мой ум -
стал управлять огромным этим телом!
О яркий день,
в котором, воплотясь,
томления ночные могут стать
той силою, что движет миром!
Дай мне проснуться завтра на заре
владельцем правды,
вечной и свободной!
Существует. Я видел.
Оно меня тоже.
Глубина и черная стройность -
оно возникало опять и опять
в белой молнийной прозелени,
как дивноокое древо ночи,
чередой чарующих бездн.
И я в себе ощущал всякий раз!
своей моментальностью молния словно
леденила мои ощущенья.
Существует: я видел и даже владел.
И оно меня видело и мною владело.
Запах цветка нам дарит,
на мгновенье,
власть над судьбою;
солнце на закате
приотворяет дверь в лазурном своде,
как будто приглашая нас войти;
предчувствие неведомого счастья;
в дом залетевшая шальная птица;
и длинная секунда удивленья...
Здесь, в одиночестве и тишине,
нас только трое:
я с моею гостьей -
и тайна.
Время и воспоминанье
не из узлов, как сети, состоят,
но из ячеек воздуха и света.
Бесстрашно мы идем по глади моря
утихшего. Распахнуты навстречу
сияющие окна...
Целый миг
мы царствуем над собственною жизнью!
На небе - ни единого грома!
На теле - ни одного покрова!
Да здравствуют славы тропы;
земли и правды огромность!
Воде - без конца струиться!
Сердцу - раскрепоститься!
Да здравствуют жизни приметы;
И ясность дневного света!
От иллюзий - освободиться!
Как распевают птицы!
Да здравствуют руки и лето;
И - рассекреченные секреты!
Бесконечность моих устремлений -
красота, Созиданье, счастье, любовь
сразу становятся мной.
И в бесконечность уходят без промедленья.
Комочек перьев
под совиной лапой смерти,
о как ты смотришь на меня печальным оком -
чуть розоватым, тусклым угольком -
из-под ее когтей неразличимых,
о как ты смотришь... если бы я мог!
Только б уснуть этой ночью,
когда тебя уже нет.
Может, во сне, параллельном
вечному сну твоему, ненароком
я нападу на твой след.
Уснуть, закатное небо
на плесе речном, уснуть.
Пусть день двойной отсияет
впустую и два потока
вместе прервут свой путь.
Дважды ничто или дважды
все, если это хоть что-то...
...сном твою смерть отомкнуть!
Ты мертва,
почему же печаль, как живая,
из очей твоих смотрит, по-прежнему черных?
Неужели на смерть обрекается радость?
И единственно вечное - наша печаль?
Не видывал неба выше, а ветра
веселее, чем тот розоватый ветер.
Он подхватывал громадину тополь, совсем еще темно-зеленый,
на речном берегу -
а тот, пробуждаясь, таял,
как тает влюбленная нагота в другой наготе,
и трепетал очертаньями, свежий,
полный птиц,
он хохотал, бессильный остановиться,
и ликовал он, и пел,
в опьянении светотени,
и пел...
Мы спим, и наше тело -
это якорь,
душой заброшенный
в подводный сумрак жизни.
Изо дня в день -
как тяжек твой заступ, о свет! -
рыть и себя зарывать
в белые недра бумаги...
И карабкаться до передышки
в послезакатном...
...От белизны бумажного жара,
угольным солнцем сжигаем,
преображенный, взлечу.
Зеленый ветер в позапрошлом мире,
я вызолочен зрелостью своей
в расцвете вечера, исполненный природы.
Сладчайший тайный плод, я содержу
первоосновы - землю, воду, воздух,
огонь, - а вместе с ними - бесконечность.
Я свет струю - пусть золотится тьма,
толкую запах - сумрак пахнет богом,
лью звук - в просторе музыки глубины,
смакую вкус - пьет мою душу мягкость,
ласкаю одиночество касаньем.
Я - высшая из ценностей, от лона
поступка отделенная в округлость
и четкость линии. Я - это все.
Все - стало быть, вершина ничего,
все, коему достаточно себя,
чтобы... насытить честолюбье.
Мирно, весело иль серьезно,
без препятствий и напряженья,
собственным светом и тенью
играют гора и туча.
(Полнота в стороне от мира,
которой жаждет душа больная:
жить и осуществляться,
мелочей и забот не зная.)
О безумье застывшей мысли!
Чувства безмерная углубленность
и величие этих высей,
где нет ни близкого, ни чужого!
Солнцем своим и своей прохладой
играют гора и туча,
равнодушные к отзвукам эха
и к орлам. И ко всем поэтам.
Утешаются сосны
дождями; розы -
листвой зеленой; а мужчина -
женщиной, звездами,
апельсином?..
Человек стремится, быть может,
к иному небу.
И все же, все же -
к любви (не к забвенью!).
...А если уродство бездны
приоткроется на мгновенье?..
Так мелькни же, свет!
Так обрушься, тень!
Перечеркните
непрошеное вторженье!
Одиночество, беспросветность?
Но ведь ты же - вода, но ведь я же - ветер!
Отвращенье, горечи привкус?
Но ведь я же - луч, но ведь ты же - ирис!
Пустыня, остров необитаемый?
Но ведь ты - душа, но ведь я - дыханье!
Моя златоносная жила
зарыта во мраке сплошном!
Кромешная темень за небом,
в земной потайной сердцевине,
под каждой дорогой вдвоем.
А свет, он под лобною костью
и в сердце всецелом моем.
Как птицы, цветы взлетают,