Хмелевская Иоанна. Что сказал покойник

   Путь к свободе предстал передо мной в образе отверстия в стене размерами тридцать сантиметров на десять. Взглянув на часы, я увидела, что на этот камень у меня ушло три с половиной часа. При таких темпах мне понадобится от двухсот до трехсот лет… Я, наверное, пала бы духом, если бы не уверила себя, что лиха беда начало.
   Доев хлеб, с наслаждением выкурила сигарету и вновь принялась за работу. Когда поздней ночью я легла спать на своём омерзительном ложе, у стены в углу уже лежало шесть выковырянных камней.
   Полученный таким путём строительный материал, очень неплохо обработанный, позволял мне немного усовершенствовать своё ложе. Мягче оно не стало, но теперь было значительно суше. У меня даже появилась надежда избежать воспаления лёгких и ревматизма… Как я и надеялась, с каждым вынутым камнем работать становилось легче.
   Крик сторожа застал меня за работой. Я не ответила, так как была занята обработкой одного из самых больших камней. Встревоженный страж завопил ещё громче:
   — Эй, ты-ы-ы! Почему не отвечаешь? Где ты там?
   — А ты что, не видишь? — спросила я, не прекращая работы.
   — Ясно, что не вижу! — отозвался он с заметной радостью. — У тебя там темно, как в могиле.
   — Так надень очки! — посоветовала я и поинтересовалась: — Как здоровье?
   — Чьё здоровье?
   — Твоё, разумеется. Живот не болит?
   — А почему он должен болеть?
   — А потому, что каждый день ты наваливаешься им на эту дыру и орёшь изо всех сил.
   — А откуда ты знаешь, что я лежу на живёте?
   — А что, ты висишь вниз головой?
   Похрюкиванье и новый вопль:
   — Угадала, я и впрямь лежу на животе. Эй, послушай! Ты должна что-то сказать.
   Теперь удивилась я:
   — Что я должна сказать?
   — Ну, шефу! Ты ему должна что-то сказать, так ведь? И будешь тут сидеть, пока не скажешь, так ведь?
   — Все правильно! А что?
   — Дура ты! Ведь тебя выпустят, как только скажешь. Почему не говоришь?
   — Потому что мне вовсе не хочется отсюда выходить. Мне тут нравится. А почему ты мне еду спускаешь сверху, а не передаёшь через дверь?
   — Одному человеку этой двери не открыть. Ты что, не видела разве? Всегда отсюда спускали тем, кто сидел внизу. Ну, хватят болтать, забирай еду и возврати кувшин.
   — Подождёшь, не горит…
   Прервав работу, я опорожнила корзинку и положила туда пустой кувшин. Мне пришло в голову, что он сможет мне пригодиться. Придётся соврать, что разбился. Но это немного позже, дня через два-три, а пока надо завязать дружбу со сторожем.
   — Эй, есть ли у тебя семья? — поинтересовалась я.
   — Какая семья?
   — Не знаешь, какая бывает семья? Жена, дети…
   — Ты что, нет, конечно! Зачем мне это?
   — А сколько тебе лет?
   — Семьдесят восемь! — с явной гордостью провыл он. — Послушай, если тебе что надо от шефа, говори скорее, а то завтра ею не будет.
   — Хочу ананасный компот! А ему передай моё пожелание опаршиветь.
   Как видно, он получил чёткое указание немедленно передавать все, что я ни скажу, так как поспешно удалился, не кончив разговора. Я вернулась к работе.
   Не так уж трудно было вытаскивать из стены небольшие плоские камня. Время от времени приходилось прибегать к каблукам. Значительно труднее было извлекать крупные камни, но зато нагляднее были тогда результаты труда. Одним камнем, длинным я плоским, я стала пользоваться, как рычагом. Со временем у меня находилось достаточно орудий труда, так что уже не было нужды больше пользоваться туфлями.
   Выемка в стене была уже порядочной — метр на метр, на высоте двадцати сантиметров от пола. Я понимала, что вырыть такой широкий подкоп мне не под силу, придётся его сузить. И ещё надо решить проблему транспортировки вынутых камней в камеру и размещения их в ней. Лучшим вариантом будет — и это решение доставило мне искреннее удовлетворение — сваливать их под дверью, тем самым исключая в будущем всякую возможность открыть её.
   Когда истекали следующие сутки, путь к свободе исчислялся в тридцать сантиметров в глубь стены. Есть мне хотелось после этой каторжной работы жутко, рук я не чувствовала, поясница разламывалась, ноги затекли от сидения на корточках. Только крючок держался молодцом. В ожидании сторожа с едой я утешала себя мыслью, что голодная диета очень полезна для больной печени, и вязала из акрила сеть, с помощью которой намеревалась выволакивать камни из прорытого мною коридора. Я ни минуты не сомневалась, что небольшая ниша скоро превратится в длинный коридор, и, честно говоря, была в прекрасном настроении.
   Наверху послышался скрежет, и из дыры раздался хриплый вой:
   — Эй, ты! Жива?
   — Не смей больше так обращаться ко мне! — обиженно прокричала я в ответ — А то отвечать не буду!
   — Тогда не получишь еду!
   — Ну что ж, умру с голоду, я тебе попадёт от шефа!
   В хриплом голосе послышался живой интерес:
   — А как надо обращаться к тебе?
   — Обращайся ко мне «Ваше преосвященство»! Я тебе не кто-нибудь, моя прабабка даже была знакома с одной графиней!
   В дыре радостно захрюкали:
   — Ладно, согласен! Шеф велел спросить, как ты себя чувствуешь?
   — Передай ему — как молодая луковка весной!
   — Ананаса не получишь! Велел сказать, что ничего не получишь. Только хлеб и воду!
   — А я как раз очень люблю хлеб я воду! Не надо мне ананаса, я раздумала. Слопай сам за моё здоровье!
   — Я выпью за твоё здоровье! Ты мне нравишься. До сих пор никто не хотел со мной разговаривать, все меня только проклинали. Не говори ты ему, что должна сказать. Лучше посиди здесь подольше!
   «А, чтоб тебе…» — подумала я, вынимая продукты из корзины. Может, взять кувшин? Нет, не стоит пока портить с тюремщиком отношения.
   — У меня масло кончается! — крикнула я. — Нужен новый светильник!
   — Я за масло не отвечаю! — как-то неуверенно ответил он. — Что мне велят, то и даю!
   Коптилка светила ещё вполне прилично, но вдруг этот негодяй, шеф, захочет оставить меня в темноте? А этого я панически боялась. Ослепну, как лошадь в шахте. Поэтому я решила на всякий случай использовать отсутствие шефа для пополнения запасов.
   — Свет мне положен, так что ничего! Шеф требует от меня указать одно место на карте. Вот ослепну, тогда сам будешь искать!
   — Так уж сразу и ослепнешь! — Тем не менее в голосе сторожа не было уверенности.
   Я объяснила ему, что, согласно новейшим научным исследованиям, ослепнуть можно за одни сутки. Не знаю, поверил ли он этому, но, видно, инструкции ему были даны самые категорические, потому что опять, прервав разговор на полуслове, он удалился и через полчаса принёс новый светильник. Спустив его в корзине не зажжённым, он решительно потребовал:
   — А тот верни!
   — Он пока горит, как погаснет — отдам!
   Сторожу это не очень понравилось, но пришлось примириться с фактом.
   Немного отдохнув и поев, я вновь принялась за работу. Камни, из которых складывалась стена, были уложены очень неровно, большие и маленькие вперемешку. Стоило вытащить один, как соседние уже поддавались, так что работа шла споро. Преисполненная оптимизма, я принялась высчитывать, сколько у мена уйдёт времени, если толщина стены составит шесть метров. Получалось два месяца. Наде все-таки использовать кувшин.
   — Эй, ты! — заорал, как всегда, сторож на следующее утро.
   Я не откликалась — надо выдержать характер.
   — Эй, ты! — ещё громче заводил он. — Ваше преосвященство! Вы живы?
   На «преосвященство» я могла откликнуться:
   — Да ты что! Уже три дня, как померла!
   — А почему тогда говоришь? — с явным интересом задал он вопрос, похрюкав до своему обыкновению.
   — А это не я говорю! Это моя душа! Сегодня в полночь в виде привидения я приду пугать тебя!
   — А почему меня? Пугай шефа!
   — Его же нет!
   — Дав вернётся через неделю! Не можешь подождать?
   — Ладно, только ради тебя! Начну с шефа…
   Пока мы переговаривались, он спустил корзину. Подняв её обратно, обнаружив, что нету кувшина, и встревоженно заорал:
   — Эй, ты!
   Я упорно молчала.
   — Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин?
   Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался:
   — Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство!
   — Ну что? — мрачно отозвалась я.
   — Где кувшин? Отдай кувшин!
   — Не могу! Разбился!
   — Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай!
   — Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую!
   — Почему?
   — Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдётся?
   — О боже, боже! — в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. — Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды!
   — Дело твоё! От жажды помирают скорее, чем от голода.
   — Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…
   Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобятся, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.
   Да следующий день сторож спустил пустую корзинку. На него нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец, сверху послышалось:
   — Ваше преосвященство!
   — В чем дело? — Теперь я сочла возможным отозваться.
   — Сначала верни кувшин, тогда получишь еду!
   Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно, сказывалось постоянное недоедание, да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.
   — Ваше преосвященство! — заревела дыра. — Как чувствуешь себя?
   — А тебе какое дело? Хорошо чувствую.
   — Тогда почему не говоришь ничего?
   — Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, бог тебя покарает!
   Сторож счёл нужным оправдаться:
   — Ведь мне так велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужели мне кувшина жалко?
   — Ну, ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…
   В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совеем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Ещё один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почему-то выскочил сам, что очень подняло моё настроение.
   Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путём угроз и шантажа вернуть задержанный мною кувшин. Следовало внести какое-то разнообразие в наши взаимоотношения.
   — Не называй меня «Ваше преосвященство»! — категорически потребовала я в один прекрасный день. — Так обращаются только к кардиналам.
   — Дак ты ведь сама так хотела! — удивился сторож. — А как тебя теперь называть?
   — Ваше королевское величество!
   Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиванием и поинтересовалась:
   — А почему «королевское»?
   — А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какие-то радости в этой могиле?
   — Шеф завтра возвращается! Если захочешь — выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!
   — Не волнуйся, мне здесь нравится!
   На самом же деле настало очень тяжёлое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватят. Правда, тяжёлый труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с её нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когда-то мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров, разумеется мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В с_у_х_у_ю постель!
   Две вещи поддерживали мой дух. Первая — дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот — а такое случалось со мной очень редко, — она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось потом сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять всевозрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении — через проход в стене.
   Вторая вещь — глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок. А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождём. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на её увлажнение. Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда я выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.
   Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня понёсся шум сверху — в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рёв:
   — Эй, ты-ы-ы!
   Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рёв, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолёта, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рёв прекратился. Затем послышался неуверенный голое сторожа:
   — Ваше преосвященство!
   Я не откликалась.
   — Ваше пре… — начал было он громче, но тут же спохватился и заорал: — Ваша королевское величество!
   Теперь я могла откликнуться:
   — Ну, что?
   — Ты не свихнулась там? — зарокотал шеф. — Что это за глупости?
   — А, привет! — обрадовалась я. — Как дела? Как здоровье?
   — А ты все шутишь? Не надоело тебе?
   — Надоело!
   — Хочешь выйти?
   — Нет!
   — Что?!
   — Не хочу выходить! Тут тихо и спокойно. Где ещё я найду такое?
   Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донёсся сверху неясный звук — может быть, он расспрашивал сторожа.
   — А ты там не спятила? — послышался наконец его раздражённый голос.
   В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причём делала это на трех языках в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.
   — Замолчи! — пытался он остановить меня. — Да замолчи же! Перестань орать!
   Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:
   — Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Ты-то сам помнишь таблицу умножения?
   В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило о том, что настроение у него не наилучшее.
   — У тебя что, неприятности? — добродушно поинтересовалась я.
   — Почему ты так думаешь?
   — Что-то ты не в настроения!
   — Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты ещё не созрела. Ну и сиди, раз тебе так хорошо!
   Он ушёл, и наступила тишина.
   Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какое-то время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путём. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.
   Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твёрдого камня, скреплённого цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски размерами, не превышающими двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову этому самоуверенному индюку — шефу?
   После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала чёрточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уме двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой — слабела от голода. Счастье ещё, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось по-страшному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет и ничего — жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на своё ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне все-таки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.
   Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно — коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.
   Возникла и ещё одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и, если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придётся провести профилактику — приучить их, что я не всегда откликаюсь.
   Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была её середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путём расчётов, а потом практически, с помощью сторожа.
   Профилактику я провела следующим образом. Услышав рёв сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:
   — Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну, где ты там, черт тебя подери!
   Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, я рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе, так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила её. И все это молча.
   — Эй, ты! — обрадовался сторож. — Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?
   По я так и не отозвалась, и он, поорав ещё некоторое время, ушёл ни с чем.
   На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.
   — Ваше королевское величество. Ты жива?
   — Нет! — ответила я. — Вчера состоялись мои похороны. Ты был?
   Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:
   — Да ты что?!
   — Так ты не был на моих похоронах? — возмутилась я.
   — Ну да, конечно, не был!
   — А почему?
   — О господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!
   — Что ты говоришь?! Эта скотина даже не устроил мне похорон?
   — Какая скотина? — заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.
   — Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довёл меня до смерти, а потом ещё и похорон не устраивает.
   Чёрная дыра наверху долго не могла успокоиться.
   — С тобой не заскучаешь. А почему ты вчера не отвечала?
   — Настроения не было. Я разговариваю тогда, когда хочу, а не тогда, когда мне велят. А чем занимается этот бандит?
   Сторож как-то сразу понял, о ком я спрашиваю.
   — Нет его! Опять уехал! Послезавтра вернётся. А что, надо что-нибудь?
   Так мы мило побеседовали, и сторож удалился.
   На следующий день я опять не пожелала разговаривать. Из отверстия в потолке неслись просьбы, угрозы и ругань, но я была неумолима. Да и работа шла через пень-колоду. Мне стало попадаться все больше крупных камней, и я совершенно замучилась с ними. Выволакивая эти громадины, я задавала себе вопрос, долго ли ещё прослужит сеть. Мне было совсем не до дружеских бесед.
   — Ваше королевское величество! — послышалось на следующий день. — Жива?
   — Не называй меня больше величеством! — злобно отозвалась я, еле-еле успев к приходу сторожа, потому что очередной проклятущий камень застрял на полдороге и я с трудом справилась с ним.
   — А как надо называть?
   — Высокочтимая дама!
   — А почему ты, высокочтимая дама, не захотела разговаривать с шефом?
   Ага, значит, вчера тут был шеф и они кричали мне, а я была в подкопе и ничего не слышала. Хорошо все-таки, что я провела профилактику.
   — Не хотела!
   — Шеф был злой, как черт, — конфиденциально донеслось сверху. — Велел сказать, что, если и сегодня ты не будешь разговаривать, не давать тебе воды.
   — Тогда я здесь загнусь от сухости! А почему шеф не пришёл сейчас?
   — Он сейчас занят. Эй, послушай, не зли его! Добром это не кончится, ты его не знаешь!
   — А до сих пор он мне только добро делал! Передай шефу, чтобы не нервировал меня! Хочу — буду говорить, не хочу — не буду!
   Все труднее давались мне подземные работы. За последующие пятнадцать дней я продвинулась вперёд всего на два метра. Когда же это кончится? И зачем было возводить такие толстые стены! А может, весь холм состоят из каменной кладки?
   Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.
   Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мною овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически сужался. Теперь я уже работала лёжа.
   Длинный и большой камень, лежащий поперёк кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила ещё два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но что-то вдруг привлекло моё внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти чёрной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землёй!
   С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука упёрлась в мягкий, влажный грунт!
   Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни чёрную жемчужину. Мне жаль было выпускать её из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту чёрную нору.
   И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, чёрной земли.
   Вернувшись в камеру, я сосчитала все чёрточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!
   Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!
   Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Ещё раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом — не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдёт под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Моё главное орудие труда — крючок — для земляных работ оказался явно не пригоден. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.
   Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчёт, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало что-то придумать.