Страница:
— Мне кажется, раз мы так торопимся, имеет смысл вам отправиться к полковнику пешком, — посоветовала я. — А я подожду здесь на дороге, может, кто-нибудь даст мне немного бензина, и я догоню вас. Поспешите же!
— Пожалуй, вы правы, — согласился он со мной, как мне показалось, с облегчением, и чуть ли не рысью бросился в сторону Пальмир.
Я закурила и, глядя ему вслед, медленно приходила в себя. Их темпы меня ошеломили: так быстро, так сразу? Поставив себя на их место, я представила, как бы они действовали. Все очень просто. В это время года и дня в Пальмирском лесу всегда пустынно. Они одурманили бы меня той пакостью, вонь которой ещё чувствуется в машине, стукнули бы чем-нибудь в левый висок, инсценировали несчастный случай — ну, вроде автомашина врезалась в придорожное дерево, — потом продырявили бы переднюю левую покрышку, а поблизости оставили бы следы колёс какой-нибудь машины — и катастрофа готова. Или можно врезаться в дерево той стороной, где бак, и поджечь машину. Тоже неплохо.
Очень живо представив себе все это, я пришла в соответствующее настроение. Погасив сигарету, я открыла багажник и только сейчас сообразила, что канистра полная, что в ней двадцать литров бензина и что мне ни в жизнь её не поднять, не говоря уже о переливании бензина в бак. Я подумала о шланге, но тут, к счастью, увидела приближающуюся машину, и замахала рукой.
Прекрасный чёрный БМВ-2000, направляющийся в сторону Варшавы, затормозил, поравнявшись со мной. За рулём сидел симпатичный на вид человек, хотя лицо его и не выражало восторга от того, что пришлось остановиться.
— Что случилось? — спросил он, открыв дворцу.
— Очень прошу извинить меня. — Я сокрушённо вздохнула. — Но не могли бы вы помочь мне поднять эту штуковину?
— Штуковину? — переспросил он, наморщив брови, как бы пытаясь отыскать в памяти это слово.
Я посмотрела на номер его машины. Французский. Может, он иностранец?
— Канистру, — пояснила я. — В ней двадцать литров. Мне ни за что не поднять, а бензин налить надо.
— А, пожалуйста. Где она у вас?
Он вышел из машины, а я с сомнением смотрела на него. Он был высокий, худощавый, опять же очень похож на интеллектуала. Хватит ли у него сил? Но канистру я показала и бак открыла.
— А не помочь ли вам? — вежливо предложила я. — Может, мы вдвоём поднимем её.
Он как-то странно посмотрел на меня и одной рукой так легко поднял канистру, будто в ней было не больше ста граммов. Открутив крышку, поднял канистру и вылил её содержимое в бак. Мало кто сумеет одним духом перелить двадцать литров бензина из высоко поднятой канистры так, чтобы руки не дрожали. Казалось, для него это вообще не тяжесть. Поразительно!
Думаю, что к восхищению женщины ни один мужчина не останется равнодушным. Вот и этот улыбнулся, по собственной инициативе завернул крышку, положил канистру на место и запер багажник. Мне показалось, что и он почувствовал ко мне симпатию.
— Может, ещё что-нибудь нужно?
Я очнулась и отвела от него восхищённый взгляд.
— Ах, нет, большое спасибо. Как изумительно вы это сделали! Громадное спасибо и прошу извинить, что остановила вас. Ведь вы наверняка спешили.
— Пустяки. Для меня это было только приятно. Всего хорошего!
Усаживаясь в машину, он бросил взгляд на моего «ягуара» и, как мне показалось, хотел что-то сказать, но передумал и жестом показал, чтобы я первая тронулась. Теперь я заколебалась, так как уже настолько пришла в себя после испытанного страха, что подумывала, не устроить ли мне нападение на засаду, поджидающую меня в Пальмирах. Я могла бы, например, таранить их «ягуаром»… Нет, пожалуй, воздержусь. И я двинулась обратно в Варшаву, а за мной ехал БМВ.
Приблизительно за две недели до этого перед маленьким домиком в Биркерде поздно вечером остановилась машина. Алиция выглянула в окно кухни и позвала Торкильда:
— Посмотри, «вольво-144». Уж не Иоанна ли приехала?
Мы с Торкильдом очень любили друг друга, причём моё доброе отношение к нему было вполне обоснованно, а вот за что он меня любил — совершенно непонятно. Оба они с Алицией восприняли моё исчезновение как большое личное несчастье, очень радовались, что я отыскалась, и теперь оба помчались к выходу. В дверях они столкнулись с инспектором Йенсеном.
— Прошу извинить за столь поздний визит, — сказал господин Йенсен, — но дело срочное. Ваша подруга опять исчезла.
— Это уже стало у неё дурной привычкой! — воскликнула взволнованная Алиция и пригласила инспектора пойти.
Спокойно и по-датски основательно инспектор изложил суть дела. Основываясь на телеграмме, посланной мною Алиции — разумеется, Алиция известила о ней инспектора, — а также на сведениях, полученных из датского посольства в Париже, меня уже два дня ожидали в Дании. А меня все нет. Не звонила ли я ей?
— Не знаю, — ответила Алиция неуверенно. — Муж перекапывал сад и повредил кабель, так что наш телефон не работал какое-то время. На работу мне кто-то звонил, но меня как раз не было. Так что не знаю.
Инспектор Йенсен очень огорчился. Подумав, он спросил Алицию, где, по её мнению, я могла бы находиться. Алиция попросила объяснить, в чем, собственно, дело. Господин Йенсен объяснил.
Начатая Интерполом в конце прошлого года кампания близилась к концу. Было арестовано много людей, занимающихся преступной деятельностью, прикрыто много притонов, конфискованы значительные суммы. И это все. Верхушке гангстерского синдиката во главе с шефом не только удалось скрыться от правосудия, но и скрыть почти весь капитал шайки, а Интерпол очень рассчитывал его захватить, что было бы равносильно отсечению главной головы гангстерской гидры. А теперь вышеупомянутая гидра отращивает новые головы, в целом ряде мест появляются новые притоны, и все свидетельствует о том, что акция Интерпола может тянуться до бесконечности. Из каких-то неведомых источников Интерпол узнал, что все богатство шайки где-то спрятано, но никто не знает где. С другой стороны, стало известно также, что в полиции бандиты имеют своего человека, но опять же никто не знает, кто он. В довершение во всему, в Северной Африке наблюдается подозрительное оживление в области развлекательного бизнеса, причём это оживление идёт вразрез с гангстерской деятельностью в Европе. Полиции, разумеется, это очень на руку, но тем не менее она очень хотела бы знать, в чем все-таки дело.
Бот почему моего прибытия ожидали с таким нетерпением, рассчитывая, что кое-что я смогу прояснить, что смогу назвать им хоть некоторых представителей гангстерской элиты. Польское и датское посольства в Париже уже заручились моим согласием побеседовать с кем надо, и вдруг я исчезаю. Разумеется, поиски продолжаются. Если я покинула Францию, то должна была где-то пересечь границу. Как раз этот момент находится сейчас в центре внимания полиции. Известно, что я приобрела бежевый «ягуар», хотя не исключено, что могла бросить машину и уехать на чем-нибудь другом. Причём никто не поручится, что под собственной фамилией. В связи с вышеизложенным не приходит ли в голову моей приятельницы какие-нибудь предположения?
Алиция глубоко задумалась и выдвинула предположение.
— Она поехала в Польшу, — решительно заявила моя подруга. — Её телеграмма и то, что вы, господин инспектор, рассказали, позволяют предположить, что её преследуют и что её жизни угрожает опасность. А я знаю — вы уж извините, но человеку позволительно иметь хобби, — так вот, моя подруга полагается только на польскую милицию. Я уверена, что она поехала в Польшу.
Стремление добраться до родины как последнего прибежища не показалось инспектору Йенсену столь уж странным. Он опять немного подумал, заявил, что проверит, и очень просил немедленно сообщить ему, если от меня придёт какая-нибудь весточка.
Весточка действительно пришла. Это было моё письмо. Алиция получила его спустя две недели после визита инспектора. Алиция прочла три раза моё послание и очень расстроилась. Семь раз звонила она инспектору Йенсену, никак не могла его застать и расстроилась ещё больше. Наконец дозвонилась, и поздно вечером он опять нанёс ей визит.
Господин Йенсен выглядел растерянным.
— Мы нашли вашу подругу, — сказал он Алиции почему-то грустным голосом. — У неё был представитель Интерпола из Парижа. К сожалению, ваша подруга не пожелала с ним разговаривать, даже не впустила его в квартиру и обошлась с ним… гм… невежливо, невзирая на присутствие польской милиция. Мы не знаем, как это объяснить.
К этому времени Алиция выучила моё письмо наизусть и знала, как это объяснить.
— Я давно знала, что этому человеку нельзя доверять. Сколько раз я ей это говорила! — в гневе выкрикнула Алиция и добавила: — Вы должны поторопиться! Я совсем не хочу, чтобы мою подругу убили.
Господин Йенсен ничего не имел против того, чтобы поторопиться, но не понял, о каком человеке говорит Алиция. Тогда Алиция перевела ему отдельные фрагменты моего послания, те, в которых я описывала, как нарвалась на гангстеров, переодетых полицейскими, о присутствии в Польше Мадлен, о фактах, свидетельствующих против Дьявола и о моих подозрениях. Многое из того, что прочитала Алиция, подтверждалось информацией, имеющейся в распоряжении инспектора. Он внимательно слушал, кивая головой.
Затем он так же внимательно выслушал то, что ему сочла своим долгом сказать Алиция, и глубоко задумался. Подумав, он заявил, что все понял. Как и следовало предполагать, испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня несколько подозрительной, недоверчивой. Меня можно понять. Он сам, например, был бы удивлён, если бы после всего пережитого я стала бы откровенничать со всеми подряд. Напротив, моя сдержанность достойна всяческих похвал. И тем не менее со мной надо же как-то общаться. Он думал, что это будет нетрудно, но теперь его мнение по данному вопросу изменилось. Собственно, оно стало меняться уже тогда, когда ему сообщили, что парижского сотрудника Интерпола я пыталась спустить с лестницы, публично обзывая его «лысым боровом». Может быть, в связи с вышеизложенным моя подруга придумает какой-нибудь способ убедить меня, что тот человек, которого ко мне направят, достоин доверия.
Алиция попросила господина Йенсена подождать и позвонила мне в Варшаву.
После того как мы с ней убедились, что говорим именно мы, а не подставные лица, Алиция первым делом спросила:
— Что это за лысый боров был у тебя?
В ответ послышалось разъярённое рычание:
— Очередной бандит! Маленький, с большой головой, лысый! С розовой мордой. И она лоснилась, а из ушей торчали клочья шерстя. И блондин! С меня достаточно блондинов!
— А почему ты его спустила с лестницы? — поинтересовалась она, оставив в стороне вопрос, почему я решила, что он блондин, если он лысый.
— А что, я должна была встречать его с распростёртыми объятиями? К сожалению, не спустила, его поддержал какой-то кретин, который поднимался следом за ним.
— Но ведь это был сотрудник Интерпола!
В ответ раздался иронический смех:
— Ты веришь этим сказкам? Да он просто-напросто выдал себя за сотрудника Интерпола, как и все они тут. Представляешь, явился ко мне после того, как им не удалось разделаться со мной в Пальмирах. Дудки, не на такую напали!
О покушении в Пальмирах Алиция ничего во знала, так как письмо моё было отправлено раньше. Она потребовала подробностей и узнала, как покушались на мою жизнь, как я чудом избежала смерти — только благодаря своей рассеянности, как за мной гнался усатый балбес, лысый и мордастый, как меня коварно заманили в Главное управление милиции и там — представь! — хотели заставить общаться с вышеупомянутым балбесом, вкравшимся в доверие некоторых близоруких сотрудников польской милиции, но я его сразу раскусила и тут же дала ему полную и исчерпывающую характеристику, которую, к сожалению, ему перевели не полностью, после чего сбежала домой и теперь сижу, забаррикадировавшись в своей квартире. Никому я не верю, и обмануть меня больше не удастся.
— Ну, хорошо, — сказала Алиция, не вдаваясь пока в подробности моего поведения. — Ты инспектора Йенсена знаешь?
— Знаю, а что?
— Веришь ему?
— Нет.
— Но почему же?
— Откуда я знаю, он мог за это время сто раз измениться.
— Ну а мне ты веришь?
— Тебе верю, — без колебаний подтвердила я.
— Ну так вот, я тебе говорю…
— Глупости, — прервала я. — Что с того, что я тебе верю, если я не уверена, что это ты?
Алиция опешила. Придя в себя, она возразила:
— До ведь ты же со мной говоришь?
— Ну и что? Я ведь тебя не вижу. Может, держат тебя под прицелом? Ты их не знаешь, но я-то знаю, что они способны на все!
Алиция поняла, что дело серьёзнее, чем она думала. Надо что-то предпринимать.
— Послушай, — решительно заявила она. — Обещаю тебе все самым тщательным образом проверить, так что с человеком, который сошлётся на меня, ты сможешь смело говорить. Согласна?
— Пусть он ещё мне докажет, что он от тебя, — упрямо стояла я на своём.
— Хорошо, докажет…
Она положила трубку я задумалась. Инспектор Йенсен терпеливо ждал.
Алиция прекрасно знала и инспектора Йенсена, и характер его работы. Тем не менее была полна решимости ещё раз все проверить, так как свои обещания привыкла выполнять честно. Со свойственной ей проницательностью, Алиция сразу поняла причины и последствия мании преследования, овладевшей мной. С инспектором Йенсеном они договорились о следующем: человека, которого они командируют ко мне, представят Алиции, дадут ей сутки на ознакомление с ним, после чего она лично его проинструктирует, как он должен себя держать, чтобы я ему поверила.
Господин Йенсен развил чрезвычайно оживлённую деятельность, в ходе которой пользовался телефоном и коротковолновым передатчиком, отправил несколько телеграмм, лично посетил множество учреждений, съездил в аэропорт и на исходе следующего дня привёз к Алиции их посланца. Алиция в свою очередь посетила несколько учреждений, причём забралась так высоко, что выше остался разве лишь один король, поговорила несколько раз по телефону и, вполне удовлетворённая результатами, осмотрела представленного ей посланца. Он выглядел вполне пристойно и даже вызывал симпатию, не был блондином, не был лысым, с вполне интеллигентным лицом, не красным и не лоснящимся. Удовлетворённая и на этот раз, она проверила его удостоверение и велела ждать до завтра.
В оставшееся до следующего дня время она развила не менее интенсивную деятельность, в результате которой значительно возросли её счета за международные телефонные переговоры. Когда наконец совесть её была успокоена, Алиция потребовала свидания с симпатичным посланцем с глазу на глаз.
— Прежде чем вы начнёте с ней говорить, скажите ей вот это: зразы говяжьи по-варшавски. Только не уверена, что вы сумеете…
Разговаривали они по-французски, но пароль Алиция назвала по-польски, и, естественно, у неё возникли сомнения, сможет ли иностранец произнести его как следует, не переврёт ли.
— Это, пожалуй, самый оригинальный пароль из всех, какие мне приходилось слышать, — улыбнувшись, заметил по-польски посланец. — Зато и запомнить его будет нетрудно.
— Почему же вы мне сразу не сказали, что знаете польский? — вскричала Алиция с упрёком. — Вы когда едете в Варшаву?
— Да я уже целую неделю пробыл там. А сюда приехал лишь затем, чтобы увидеться с вами.
— Вы уже говорили с Иоанной?
— Нет, я был занят другим делом.
Он неуверенно глянул на Алицию, не зная, стоит ли продолжать, и добавил озабоченно и сочувственно:
— Боюсь, вся эта история очень дорого обошлась вашей подруге.
Затем он сел в самолёт и отправился в Париж, где у него состоялся важный разговор — на этот раз по его собственной инициативе, — после чего он опять сел в самолёт и отбыл в Варшаву.
Моё ужасное душевное состояние объяснялось целым рядом причин. События развивались в бешеном темпе. Сразу же после пальмирской авантюры произошёл инцидент с лысым боровом. Дело было так. На обратном пути из Пальмир я все никак не могла прийти в себя. До Белян я тряслась от пережитого страха, проехав же Беляны, стала приходить в ярость. В конце концов, сколько можно отравлять мне жизнь? Где же конец обману и лжи? Да попадись мне эти мерзавцы, поубивала бы их всех!
Лысый боров — в точности такой, как я описала его Алиции, — выскочил из автомашины, стоявшей перед моим домом, и бросился вслед за мной по лестнице, громко крича, что ему срочно необходимо поговорить со мной. Единственные же звуки, которые я тогда была в состоянии производить, — это скрежетать зубами и разъярённо шипеть. За лысым боровом следовал ещё какой-то человек, и он действительно принял борова в объятия, когда со сдавленным криком «Прочь, merde!» я столкнула его с лестницы третьего этажа. Грамматика в моем выкрике хромала, но слова должны быть понятны лысому борову, так как он излагал свои просьбы по-французски. Я ещё задержалась на площадке четвёртого этажа, чтобы подкрепить своё высказывание несколькими подобными, а затем вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь.
Через час я вынуждена была её открыть, так как ко мне прибыли два сотрудника милиции в мундирах. Они принесли повестку. Вызывал полковник. При мысли о полковнике я испытала такую горечь и одновременно злость, что тут же помчалась к нему, чтобы высказать все, что я о нем думаю. Сотрудники милиции еле поспевали за мной. Прибыв в управление милиции, я сразу же, ещё в вестибюле, наткнулась на лысого борова. Представляете?! Забыв о своём намерении рассчитаться с полковником, я здесь же, внизу, устроила чудовищный скандал.
Я выразила свой решительный отказ — на нескольких языках, чтобы дошло до борова, — вести какие-либо переговоры, поставила под большим знаком вопроса способность нашей милиции заниматься вообще какими-либо делами, допустив таким образом прямое оскорбление властей, смешала с грязью присутствующих, пытавшихся что-то мне объяснить, и только после этого несколько поутихла. Прежде чем зрители этого спектакля успели прийти в себя, я важно заявила, что мне надо в туалет, и под этим предлогом скрылась.
Кружным путём в семь часов вечера вернулась я домой — озлобившаяся на весь мир, никому не доверяющая, решившая отныне рассчитывать только на себя. Я не помнила, заперла ли я входную дверь, торопясь в милицию, так что следовало принять меры предосторожности. Вынув из тайника в машине пружинный нож, я включила в «ягуаре» противоугонное устройство и на цыпочках поднялась по лестнице. Если я оставила дверь незапертой, они могли проникнуть в квартиру и там устроить засаду.
На лестнице не оказалось ничего подозрительного. Вставив ключ в замочную скважину, я повернула его так бесшумно, будто всю жизнь занималась кражами со взломом. Так же осторожно нажала на ручку и, открыв дверь, на всякий случай отскочила в сторону.
Ничего не произошло. Тогда я присела на корточки и осторожно сунула голову в квартиру. Не заметив ничего подозрительного, я могла себе позволить войти нормально. На всякий случай я закрыла дверь тоже бесшумно: шуметь можно будет лишь после того, как осмотрю всю квартиру и никого в ней не обнаружу. Открыв дверь в комнату, я остановилась на пороге.
Дьявол собирал свои вещи в небольшой чемодан.
Долго я стояла, наблюдая за ним, пока он случайно не повернулся, и его взгляд упал на меня. И тут этот неестественно хладнокровный человек вздрогнул и, будучи не в состоянии справиться с собой, уставился на меня так, будто увидел привидение. Меня это не удивило — ведь в Пальмирах меня ожидала засада, меня должны были убить, он об этом знал. И вообще, я дошла до такого состояния, когда меня уже ничто не удивляло.
— Вижу, что ты наконец и в самом деле собрался уходить? — вежливо поинтересовалась я.
— Ведь ты этого хотела, — возразил он, успев прийти в себя.
— Ах, как трогательна твоя готовность исполнять мои желания!
Действуя по намеченному плану, я все-таки осмотрела квартиру, заглянула в шкафы, убедилась, что, кроме нас двоих, в квартире никого нет, и заперла дверь на ключ.
— Разреши мне часть вещей оставить, — холодно попросил Дьявол. — Я не в состоянии унести все за один раз. На днях заберу остальные.
— Поступай, как считаешь нужным, только уходи поскорей.
Пусть оставят вещи, вещи не кусаются, лишь бы сам скорей ушёл. Его присутствие держало меня в страшном напряжении, более того, я воспринимала его как постоянную угрозу, постоянную опасность, нависшую над моей головой. Я понимала, что у него не только не осталось ко мне никаких тёплых чувств, но, напротив, теперь я ему только мешала. После того, как он из-за Мадлен впутался во всю эту афёру, он, как и все прочие члены банды, был заинтересован в моем исчезновении. И я вдруг очень явственно представила, как бы я чувствовала себя в обществе шефа, если бы, скажем, по причине временного умственного затмения, выдала бы ему тайну. Ужас охватил меня при мысли о безграничной и беспощадной жестокости этик людей.
Я приготовила себе чай, выбрала кресло, стоявшее в углу комнаты, и уселась с чашкой в руках, положив рядом пружинный нож. Похоже, я насколько переборщила в своей любви к риску. Роль приманки оказалась мне явно не по силам, надо честно признаться в этом. Не доросла я до неё…
— Оставьте в покое Родопы, — вдруг выпалила я. — Нет там ничего.
Думаю, что, если бы изо рта у меня вырвалось пламя, оно не поразило бы его сильнее, чем эти слова. Никогда в жизни не видела я его в подобном состоянии. Страшно побледнев, Дьявол вскочил, отбросив чемодан, и в его взгляде отчётливо читались ужас и ненависть. Я понимала, что моё заявление могло быть и неожиданным, и неприятным, но чтобы до такой степени… В чем же все-таки дело?
— Ты что делаешь из меня дурака? — не своим голосом заорал он, бросаясь ко мне. Лязгнув, сам собой открылся нож. Дьявол замер на месте.
— Не подходи, — сказала я. Красный туман застилал мне глаза. — Советую держаться на расстоянии. Поверь, это добрый совет.
И в этот момент зазвонил телефон. Ни он, ни я не шевельнулись. Телефон звонил и звонил. Первым опомнился Дьявол.
— Психопатка, — сказал он, пожимая плечами, и снял трубку. — Алло! Слушаю! Это тебя, — обратился он ко мне.
— Ха, ха, — только и произнесла я, полная решимости не покидать своего безопасного уголка в кресле.
— Да опомнись же, кретинка! Звонит полковник Едлина.
Я пожала плечами:
— Можешь сообщить ему, что я не подойду к телефону, даже если будет звонить сам господь бог.
Смешно было слышать, как Дьявол, пытаясь убедить меня, что говорит действительно с полковником, пространно объяснял собеседнику, почему именно я отказываюсь подойти к телефону. Его собеседник делал вид, что настаивает на разговоре со мной.
— Полковник говорит — ему бы только услышать твой голос и убедиться, что ты жива, — раздражённо сказал Дьявол, протягивая мне трубку.
С меня было достаточно. Я заорала во все горло:
— Да отвяжитесь вы все от меня! Какое ему дело до того, жива ли я! Пусть катится ко всем чертям!
— Увы… — начал было Дьявол. — А, вы слышали! Пожалуйста, пожалуйста, до свиданья.
Не взглянув на меня, он снова занялся чемоданом. Какое-то время в комнате царило молчание.
— Так как же обстоит дело с Родопами? — прервал молчание Дьявол, запирая чемодан. — Ты соврала?
— Соврала, — подтвердила я.
— Сейчас соврала. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Опять хочешь все запутать. Вот только не знаю зачем.
— Затем, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, что значит жить в атмосфере неуверенности. Уже несколько лет ты держишь меня в таком состоянии.
— Решила отомстить?
Я позволила себе выразить наивное удивление:
— При чем тут месть? Если я наврала о Родопах, какие могут быть к т_е_б_е_ претензии?
Он не ответил, напряжённо о чем-то раздумывая. Когда он заговорил, в его голосе чувствовались решимость и отчаяние:
— Так ты утверждаешь, что сейчас говоришь правду? А тогда лгала? Значит, покойник сказал не то, что ты мне сообщила?
— Ну, разумеется, не то. Неужели ты думал, что я уж совсем дура? Из всего, сказанного мною, верно лишь то, что он действительно называл цифры, обозначающие расстояния, и что без карты этого места не найдёшь. Остальное я выдумала. Можете обшарить все Родопы, каждый камешек. Ничего не найдёте.
— Зачем ты это сделала? — тихо спросил он. Думаю, таким разъярённым мне его не приходилось видеть.
— Ты прекрасно знаешь зачем, — холодно ответила я. — И не считай меня глупей, чем я есть.
— О чем ты, не понимаю.
— Можешь не понимать, дело твоё.
Я сидела, съёжившись в кресле, с ножом в руке. Больше всего на свете сейчас Дьяволу хотелось узнать от меня правду. Будь у него пистолет, он, не задумываясь, пустил бы его в ход. Нож в моей руке отбивал охоту к более близкому контакту со мной. Не сказав больше ни слова, он ушёл, оставив чемодан на полу. Я слезла с кресла и заперла входную дверь, накинув ещё цепочку.
В восемь опять зазвонил телефон. Поскольку ещё не изобрели способа убивать людей по телефону, я после некоторого колебания подняла трубку.
— Двадцать четыре восемнадцать, — сказал полковник раздражённым тоном. — Скажите на милость, что это вы вытворяете?
— Вы меня очень хорошо охраняете, большое спасибо, — язвительно поблагодарила я. — Нормальный человек на моем месте уже давно отдал бы концы. Больше я на такую удочку не попадусь.
— Пожалуй, вы правы, — согласился он со мной, как мне показалось, с облегчением, и чуть ли не рысью бросился в сторону Пальмир.
Я закурила и, глядя ему вслед, медленно приходила в себя. Их темпы меня ошеломили: так быстро, так сразу? Поставив себя на их место, я представила, как бы они действовали. Все очень просто. В это время года и дня в Пальмирском лесу всегда пустынно. Они одурманили бы меня той пакостью, вонь которой ещё чувствуется в машине, стукнули бы чем-нибудь в левый висок, инсценировали несчастный случай — ну, вроде автомашина врезалась в придорожное дерево, — потом продырявили бы переднюю левую покрышку, а поблизости оставили бы следы колёс какой-нибудь машины — и катастрофа готова. Или можно врезаться в дерево той стороной, где бак, и поджечь машину. Тоже неплохо.
Очень живо представив себе все это, я пришла в соответствующее настроение. Погасив сигарету, я открыла багажник и только сейчас сообразила, что канистра полная, что в ней двадцать литров бензина и что мне ни в жизнь её не поднять, не говоря уже о переливании бензина в бак. Я подумала о шланге, но тут, к счастью, увидела приближающуюся машину, и замахала рукой.
Прекрасный чёрный БМВ-2000, направляющийся в сторону Варшавы, затормозил, поравнявшись со мной. За рулём сидел симпатичный на вид человек, хотя лицо его и не выражало восторга от того, что пришлось остановиться.
— Что случилось? — спросил он, открыв дворцу.
— Очень прошу извинить меня. — Я сокрушённо вздохнула. — Но не могли бы вы помочь мне поднять эту штуковину?
— Штуковину? — переспросил он, наморщив брови, как бы пытаясь отыскать в памяти это слово.
Я посмотрела на номер его машины. Французский. Может, он иностранец?
— Канистру, — пояснила я. — В ней двадцать литров. Мне ни за что не поднять, а бензин налить надо.
— А, пожалуйста. Где она у вас?
Он вышел из машины, а я с сомнением смотрела на него. Он был высокий, худощавый, опять же очень похож на интеллектуала. Хватит ли у него сил? Но канистру я показала и бак открыла.
— А не помочь ли вам? — вежливо предложила я. — Может, мы вдвоём поднимем её.
Он как-то странно посмотрел на меня и одной рукой так легко поднял канистру, будто в ней было не больше ста граммов. Открутив крышку, поднял канистру и вылил её содержимое в бак. Мало кто сумеет одним духом перелить двадцать литров бензина из высоко поднятой канистры так, чтобы руки не дрожали. Казалось, для него это вообще не тяжесть. Поразительно!
Думаю, что к восхищению женщины ни один мужчина не останется равнодушным. Вот и этот улыбнулся, по собственной инициативе завернул крышку, положил канистру на место и запер багажник. Мне показалось, что и он почувствовал ко мне симпатию.
— Может, ещё что-нибудь нужно?
Я очнулась и отвела от него восхищённый взгляд.
— Ах, нет, большое спасибо. Как изумительно вы это сделали! Громадное спасибо и прошу извинить, что остановила вас. Ведь вы наверняка спешили.
— Пустяки. Для меня это было только приятно. Всего хорошего!
Усаживаясь в машину, он бросил взгляд на моего «ягуара» и, как мне показалось, хотел что-то сказать, но передумал и жестом показал, чтобы я первая тронулась. Теперь я заколебалась, так как уже настолько пришла в себя после испытанного страха, что подумывала, не устроить ли мне нападение на засаду, поджидающую меня в Пальмирах. Я могла бы, например, таранить их «ягуаром»… Нет, пожалуй, воздержусь. И я двинулась обратно в Варшаву, а за мной ехал БМВ.
* * *
Приблизительно за две недели до этого перед маленьким домиком в Биркерде поздно вечером остановилась машина. Алиция выглянула в окно кухни и позвала Торкильда:
— Посмотри, «вольво-144». Уж не Иоанна ли приехала?
Мы с Торкильдом очень любили друг друга, причём моё доброе отношение к нему было вполне обоснованно, а вот за что он меня любил — совершенно непонятно. Оба они с Алицией восприняли моё исчезновение как большое личное несчастье, очень радовались, что я отыскалась, и теперь оба помчались к выходу. В дверях они столкнулись с инспектором Йенсеном.
— Прошу извинить за столь поздний визит, — сказал господин Йенсен, — но дело срочное. Ваша подруга опять исчезла.
— Это уже стало у неё дурной привычкой! — воскликнула взволнованная Алиция и пригласила инспектора пойти.
Спокойно и по-датски основательно инспектор изложил суть дела. Основываясь на телеграмме, посланной мною Алиции — разумеется, Алиция известила о ней инспектора, — а также на сведениях, полученных из датского посольства в Париже, меня уже два дня ожидали в Дании. А меня все нет. Не звонила ли я ей?
— Не знаю, — ответила Алиция неуверенно. — Муж перекапывал сад и повредил кабель, так что наш телефон не работал какое-то время. На работу мне кто-то звонил, но меня как раз не было. Так что не знаю.
Инспектор Йенсен очень огорчился. Подумав, он спросил Алицию, где, по её мнению, я могла бы находиться. Алиция попросила объяснить, в чем, собственно, дело. Господин Йенсен объяснил.
Начатая Интерполом в конце прошлого года кампания близилась к концу. Было арестовано много людей, занимающихся преступной деятельностью, прикрыто много притонов, конфискованы значительные суммы. И это все. Верхушке гангстерского синдиката во главе с шефом не только удалось скрыться от правосудия, но и скрыть почти весь капитал шайки, а Интерпол очень рассчитывал его захватить, что было бы равносильно отсечению главной головы гангстерской гидры. А теперь вышеупомянутая гидра отращивает новые головы, в целом ряде мест появляются новые притоны, и все свидетельствует о том, что акция Интерпола может тянуться до бесконечности. Из каких-то неведомых источников Интерпол узнал, что все богатство шайки где-то спрятано, но никто не знает где. С другой стороны, стало известно также, что в полиции бандиты имеют своего человека, но опять же никто не знает, кто он. В довершение во всему, в Северной Африке наблюдается подозрительное оживление в области развлекательного бизнеса, причём это оживление идёт вразрез с гангстерской деятельностью в Европе. Полиции, разумеется, это очень на руку, но тем не менее она очень хотела бы знать, в чем все-таки дело.
Бот почему моего прибытия ожидали с таким нетерпением, рассчитывая, что кое-что я смогу прояснить, что смогу назвать им хоть некоторых представителей гангстерской элиты. Польское и датское посольства в Париже уже заручились моим согласием побеседовать с кем надо, и вдруг я исчезаю. Разумеется, поиски продолжаются. Если я покинула Францию, то должна была где-то пересечь границу. Как раз этот момент находится сейчас в центре внимания полиции. Известно, что я приобрела бежевый «ягуар», хотя не исключено, что могла бросить машину и уехать на чем-нибудь другом. Причём никто не поручится, что под собственной фамилией. В связи с вышеизложенным не приходит ли в голову моей приятельницы какие-нибудь предположения?
Алиция глубоко задумалась и выдвинула предположение.
— Она поехала в Польшу, — решительно заявила моя подруга. — Её телеграмма и то, что вы, господин инспектор, рассказали, позволяют предположить, что её преследуют и что её жизни угрожает опасность. А я знаю — вы уж извините, но человеку позволительно иметь хобби, — так вот, моя подруга полагается только на польскую милицию. Я уверена, что она поехала в Польшу.
Стремление добраться до родины как последнего прибежища не показалось инспектору Йенсену столь уж странным. Он опять немного подумал, заявил, что проверит, и очень просил немедленно сообщить ему, если от меня придёт какая-нибудь весточка.
Весточка действительно пришла. Это было моё письмо. Алиция получила его спустя две недели после визита инспектора. Алиция прочла три раза моё послание и очень расстроилась. Семь раз звонила она инспектору Йенсену, никак не могла его застать и расстроилась ещё больше. Наконец дозвонилась, и поздно вечером он опять нанёс ей визит.
Господин Йенсен выглядел растерянным.
— Мы нашли вашу подругу, — сказал он Алиции почему-то грустным голосом. — У неё был представитель Интерпола из Парижа. К сожалению, ваша подруга не пожелала с ним разговаривать, даже не впустила его в квартиру и обошлась с ним… гм… невежливо, невзирая на присутствие польской милиция. Мы не знаем, как это объяснить.
К этому времени Алиция выучила моё письмо наизусть и знала, как это объяснить.
— Я давно знала, что этому человеку нельзя доверять. Сколько раз я ей это говорила! — в гневе выкрикнула Алиция и добавила: — Вы должны поторопиться! Я совсем не хочу, чтобы мою подругу убили.
Господин Йенсен ничего не имел против того, чтобы поторопиться, но не понял, о каком человеке говорит Алиция. Тогда Алиция перевела ему отдельные фрагменты моего послания, те, в которых я описывала, как нарвалась на гангстеров, переодетых полицейскими, о присутствии в Польше Мадлен, о фактах, свидетельствующих против Дьявола и о моих подозрениях. Многое из того, что прочитала Алиция, подтверждалось информацией, имеющейся в распоряжении инспектора. Он внимательно слушал, кивая головой.
Затем он так же внимательно выслушал то, что ему сочла своим долгом сказать Алиция, и глубоко задумался. Подумав, он заявил, что все понял. Как и следовало предполагать, испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня несколько подозрительной, недоверчивой. Меня можно понять. Он сам, например, был бы удивлён, если бы после всего пережитого я стала бы откровенничать со всеми подряд. Напротив, моя сдержанность достойна всяческих похвал. И тем не менее со мной надо же как-то общаться. Он думал, что это будет нетрудно, но теперь его мнение по данному вопросу изменилось. Собственно, оно стало меняться уже тогда, когда ему сообщили, что парижского сотрудника Интерпола я пыталась спустить с лестницы, публично обзывая его «лысым боровом». Может быть, в связи с вышеизложенным моя подруга придумает какой-нибудь способ убедить меня, что тот человек, которого ко мне направят, достоин доверия.
Алиция попросила господина Йенсена подождать и позвонила мне в Варшаву.
После того как мы с ней убедились, что говорим именно мы, а не подставные лица, Алиция первым делом спросила:
— Что это за лысый боров был у тебя?
В ответ послышалось разъярённое рычание:
— Очередной бандит! Маленький, с большой головой, лысый! С розовой мордой. И она лоснилась, а из ушей торчали клочья шерстя. И блондин! С меня достаточно блондинов!
— А почему ты его спустила с лестницы? — поинтересовалась она, оставив в стороне вопрос, почему я решила, что он блондин, если он лысый.
— А что, я должна была встречать его с распростёртыми объятиями? К сожалению, не спустила, его поддержал какой-то кретин, который поднимался следом за ним.
— Но ведь это был сотрудник Интерпола!
В ответ раздался иронический смех:
— Ты веришь этим сказкам? Да он просто-напросто выдал себя за сотрудника Интерпола, как и все они тут. Представляешь, явился ко мне после того, как им не удалось разделаться со мной в Пальмирах. Дудки, не на такую напали!
О покушении в Пальмирах Алиция ничего во знала, так как письмо моё было отправлено раньше. Она потребовала подробностей и узнала, как покушались на мою жизнь, как я чудом избежала смерти — только благодаря своей рассеянности, как за мной гнался усатый балбес, лысый и мордастый, как меня коварно заманили в Главное управление милиции и там — представь! — хотели заставить общаться с вышеупомянутым балбесом, вкравшимся в доверие некоторых близоруких сотрудников польской милиции, но я его сразу раскусила и тут же дала ему полную и исчерпывающую характеристику, которую, к сожалению, ему перевели не полностью, после чего сбежала домой и теперь сижу, забаррикадировавшись в своей квартире. Никому я не верю, и обмануть меня больше не удастся.
— Ну, хорошо, — сказала Алиция, не вдаваясь пока в подробности моего поведения. — Ты инспектора Йенсена знаешь?
— Знаю, а что?
— Веришь ему?
— Нет.
— Но почему же?
— Откуда я знаю, он мог за это время сто раз измениться.
— Ну а мне ты веришь?
— Тебе верю, — без колебаний подтвердила я.
— Ну так вот, я тебе говорю…
— Глупости, — прервала я. — Что с того, что я тебе верю, если я не уверена, что это ты?
Алиция опешила. Придя в себя, она возразила:
— До ведь ты же со мной говоришь?
— Ну и что? Я ведь тебя не вижу. Может, держат тебя под прицелом? Ты их не знаешь, но я-то знаю, что они способны на все!
Алиция поняла, что дело серьёзнее, чем она думала. Надо что-то предпринимать.
— Послушай, — решительно заявила она. — Обещаю тебе все самым тщательным образом проверить, так что с человеком, который сошлётся на меня, ты сможешь смело говорить. Согласна?
— Пусть он ещё мне докажет, что он от тебя, — упрямо стояла я на своём.
— Хорошо, докажет…
Она положила трубку я задумалась. Инспектор Йенсен терпеливо ждал.
Алиция прекрасно знала и инспектора Йенсена, и характер его работы. Тем не менее была полна решимости ещё раз все проверить, так как свои обещания привыкла выполнять честно. Со свойственной ей проницательностью, Алиция сразу поняла причины и последствия мании преследования, овладевшей мной. С инспектором Йенсеном они договорились о следующем: человека, которого они командируют ко мне, представят Алиции, дадут ей сутки на ознакомление с ним, после чего она лично его проинструктирует, как он должен себя держать, чтобы я ему поверила.
Господин Йенсен развил чрезвычайно оживлённую деятельность, в ходе которой пользовался телефоном и коротковолновым передатчиком, отправил несколько телеграмм, лично посетил множество учреждений, съездил в аэропорт и на исходе следующего дня привёз к Алиции их посланца. Алиция в свою очередь посетила несколько учреждений, причём забралась так высоко, что выше остался разве лишь один король, поговорила несколько раз по телефону и, вполне удовлетворённая результатами, осмотрела представленного ей посланца. Он выглядел вполне пристойно и даже вызывал симпатию, не был блондином, не был лысым, с вполне интеллигентным лицом, не красным и не лоснящимся. Удовлетворённая и на этот раз, она проверила его удостоверение и велела ждать до завтра.
В оставшееся до следующего дня время она развила не менее интенсивную деятельность, в результате которой значительно возросли её счета за международные телефонные переговоры. Когда наконец совесть её была успокоена, Алиция потребовала свидания с симпатичным посланцем с глазу на глаз.
— Прежде чем вы начнёте с ней говорить, скажите ей вот это: зразы говяжьи по-варшавски. Только не уверена, что вы сумеете…
Разговаривали они по-французски, но пароль Алиция назвала по-польски, и, естественно, у неё возникли сомнения, сможет ли иностранец произнести его как следует, не переврёт ли.
— Это, пожалуй, самый оригинальный пароль из всех, какие мне приходилось слышать, — улыбнувшись, заметил по-польски посланец. — Зато и запомнить его будет нетрудно.
— Почему же вы мне сразу не сказали, что знаете польский? — вскричала Алиция с упрёком. — Вы когда едете в Варшаву?
— Да я уже целую неделю пробыл там. А сюда приехал лишь затем, чтобы увидеться с вами.
— Вы уже говорили с Иоанной?
— Нет, я был занят другим делом.
Он неуверенно глянул на Алицию, не зная, стоит ли продолжать, и добавил озабоченно и сочувственно:
— Боюсь, вся эта история очень дорого обошлась вашей подруге.
Затем он сел в самолёт и отправился в Париж, где у него состоялся важный разговор — на этот раз по его собственной инициативе, — после чего он опять сел в самолёт и отбыл в Варшаву.
* * *
Моё ужасное душевное состояние объяснялось целым рядом причин. События развивались в бешеном темпе. Сразу же после пальмирской авантюры произошёл инцидент с лысым боровом. Дело было так. На обратном пути из Пальмир я все никак не могла прийти в себя. До Белян я тряслась от пережитого страха, проехав же Беляны, стала приходить в ярость. В конце концов, сколько можно отравлять мне жизнь? Где же конец обману и лжи? Да попадись мне эти мерзавцы, поубивала бы их всех!
Лысый боров — в точности такой, как я описала его Алиции, — выскочил из автомашины, стоявшей перед моим домом, и бросился вслед за мной по лестнице, громко крича, что ему срочно необходимо поговорить со мной. Единственные же звуки, которые я тогда была в состоянии производить, — это скрежетать зубами и разъярённо шипеть. За лысым боровом следовал ещё какой-то человек, и он действительно принял борова в объятия, когда со сдавленным криком «Прочь, merde!» я столкнула его с лестницы третьего этажа. Грамматика в моем выкрике хромала, но слова должны быть понятны лысому борову, так как он излагал свои просьбы по-французски. Я ещё задержалась на площадке четвёртого этажа, чтобы подкрепить своё высказывание несколькими подобными, а затем вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь.
Через час я вынуждена была её открыть, так как ко мне прибыли два сотрудника милиции в мундирах. Они принесли повестку. Вызывал полковник. При мысли о полковнике я испытала такую горечь и одновременно злость, что тут же помчалась к нему, чтобы высказать все, что я о нем думаю. Сотрудники милиции еле поспевали за мной. Прибыв в управление милиции, я сразу же, ещё в вестибюле, наткнулась на лысого борова. Представляете?! Забыв о своём намерении рассчитаться с полковником, я здесь же, внизу, устроила чудовищный скандал.
Я выразила свой решительный отказ — на нескольких языках, чтобы дошло до борова, — вести какие-либо переговоры, поставила под большим знаком вопроса способность нашей милиции заниматься вообще какими-либо делами, допустив таким образом прямое оскорбление властей, смешала с грязью присутствующих, пытавшихся что-то мне объяснить, и только после этого несколько поутихла. Прежде чем зрители этого спектакля успели прийти в себя, я важно заявила, что мне надо в туалет, и под этим предлогом скрылась.
Кружным путём в семь часов вечера вернулась я домой — озлобившаяся на весь мир, никому не доверяющая, решившая отныне рассчитывать только на себя. Я не помнила, заперла ли я входную дверь, торопясь в милицию, так что следовало принять меры предосторожности. Вынув из тайника в машине пружинный нож, я включила в «ягуаре» противоугонное устройство и на цыпочках поднялась по лестнице. Если я оставила дверь незапертой, они могли проникнуть в квартиру и там устроить засаду.
На лестнице не оказалось ничего подозрительного. Вставив ключ в замочную скважину, я повернула его так бесшумно, будто всю жизнь занималась кражами со взломом. Так же осторожно нажала на ручку и, открыв дверь, на всякий случай отскочила в сторону.
Ничего не произошло. Тогда я присела на корточки и осторожно сунула голову в квартиру. Не заметив ничего подозрительного, я могла себе позволить войти нормально. На всякий случай я закрыла дверь тоже бесшумно: шуметь можно будет лишь после того, как осмотрю всю квартиру и никого в ней не обнаружу. Открыв дверь в комнату, я остановилась на пороге.
Дьявол собирал свои вещи в небольшой чемодан.
Долго я стояла, наблюдая за ним, пока он случайно не повернулся, и его взгляд упал на меня. И тут этот неестественно хладнокровный человек вздрогнул и, будучи не в состоянии справиться с собой, уставился на меня так, будто увидел привидение. Меня это не удивило — ведь в Пальмирах меня ожидала засада, меня должны были убить, он об этом знал. И вообще, я дошла до такого состояния, когда меня уже ничто не удивляло.
— Вижу, что ты наконец и в самом деле собрался уходить? — вежливо поинтересовалась я.
— Ведь ты этого хотела, — возразил он, успев прийти в себя.
— Ах, как трогательна твоя готовность исполнять мои желания!
Действуя по намеченному плану, я все-таки осмотрела квартиру, заглянула в шкафы, убедилась, что, кроме нас двоих, в квартире никого нет, и заперла дверь на ключ.
— Разреши мне часть вещей оставить, — холодно попросил Дьявол. — Я не в состоянии унести все за один раз. На днях заберу остальные.
— Поступай, как считаешь нужным, только уходи поскорей.
Пусть оставят вещи, вещи не кусаются, лишь бы сам скорей ушёл. Его присутствие держало меня в страшном напряжении, более того, я воспринимала его как постоянную угрозу, постоянную опасность, нависшую над моей головой. Я понимала, что у него не только не осталось ко мне никаких тёплых чувств, но, напротив, теперь я ему только мешала. После того, как он из-за Мадлен впутался во всю эту афёру, он, как и все прочие члены банды, был заинтересован в моем исчезновении. И я вдруг очень явственно представила, как бы я чувствовала себя в обществе шефа, если бы, скажем, по причине временного умственного затмения, выдала бы ему тайну. Ужас охватил меня при мысли о безграничной и беспощадной жестокости этик людей.
Я приготовила себе чай, выбрала кресло, стоявшее в углу комнаты, и уселась с чашкой в руках, положив рядом пружинный нож. Похоже, я насколько переборщила в своей любви к риску. Роль приманки оказалась мне явно не по силам, надо честно признаться в этом. Не доросла я до неё…
— Оставьте в покое Родопы, — вдруг выпалила я. — Нет там ничего.
Думаю, что, если бы изо рта у меня вырвалось пламя, оно не поразило бы его сильнее, чем эти слова. Никогда в жизни не видела я его в подобном состоянии. Страшно побледнев, Дьявол вскочил, отбросив чемодан, и в его взгляде отчётливо читались ужас и ненависть. Я понимала, что моё заявление могло быть и неожиданным, и неприятным, но чтобы до такой степени… В чем же все-таки дело?
— Ты что делаешь из меня дурака? — не своим голосом заорал он, бросаясь ко мне. Лязгнув, сам собой открылся нож. Дьявол замер на месте.
— Не подходи, — сказала я. Красный туман застилал мне глаза. — Советую держаться на расстоянии. Поверь, это добрый совет.
И в этот момент зазвонил телефон. Ни он, ни я не шевельнулись. Телефон звонил и звонил. Первым опомнился Дьявол.
— Психопатка, — сказал он, пожимая плечами, и снял трубку. — Алло! Слушаю! Это тебя, — обратился он ко мне.
— Ха, ха, — только и произнесла я, полная решимости не покидать своего безопасного уголка в кресле.
— Да опомнись же, кретинка! Звонит полковник Едлина.
Я пожала плечами:
— Можешь сообщить ему, что я не подойду к телефону, даже если будет звонить сам господь бог.
Смешно было слышать, как Дьявол, пытаясь убедить меня, что говорит действительно с полковником, пространно объяснял собеседнику, почему именно я отказываюсь подойти к телефону. Его собеседник делал вид, что настаивает на разговоре со мной.
— Полковник говорит — ему бы только услышать твой голос и убедиться, что ты жива, — раздражённо сказал Дьявол, протягивая мне трубку.
С меня было достаточно. Я заорала во все горло:
— Да отвяжитесь вы все от меня! Какое ему дело до того, жива ли я! Пусть катится ко всем чертям!
— Увы… — начал было Дьявол. — А, вы слышали! Пожалуйста, пожалуйста, до свиданья.
Не взглянув на меня, он снова занялся чемоданом. Какое-то время в комнате царило молчание.
— Так как же обстоит дело с Родопами? — прервал молчание Дьявол, запирая чемодан. — Ты соврала?
— Соврала, — подтвердила я.
— Сейчас соврала. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Опять хочешь все запутать. Вот только не знаю зачем.
— Затем, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, что значит жить в атмосфере неуверенности. Уже несколько лет ты держишь меня в таком состоянии.
— Решила отомстить?
Я позволила себе выразить наивное удивление:
— При чем тут месть? Если я наврала о Родопах, какие могут быть к т_е_б_е_ претензии?
Он не ответил, напряжённо о чем-то раздумывая. Когда он заговорил, в его голосе чувствовались решимость и отчаяние:
— Так ты утверждаешь, что сейчас говоришь правду? А тогда лгала? Значит, покойник сказал не то, что ты мне сообщила?
— Ну, разумеется, не то. Неужели ты думал, что я уж совсем дура? Из всего, сказанного мною, верно лишь то, что он действительно называл цифры, обозначающие расстояния, и что без карты этого места не найдёшь. Остальное я выдумала. Можете обшарить все Родопы, каждый камешек. Ничего не найдёте.
— Зачем ты это сделала? — тихо спросил он. Думаю, таким разъярённым мне его не приходилось видеть.
— Ты прекрасно знаешь зачем, — холодно ответила я. — И не считай меня глупей, чем я есть.
— О чем ты, не понимаю.
— Можешь не понимать, дело твоё.
Я сидела, съёжившись в кресле, с ножом в руке. Больше всего на свете сейчас Дьяволу хотелось узнать от меня правду. Будь у него пистолет, он, не задумываясь, пустил бы его в ход. Нож в моей руке отбивал охоту к более близкому контакту со мной. Не сказав больше ни слова, он ушёл, оставив чемодан на полу. Я слезла с кресла и заперла входную дверь, накинув ещё цепочку.
В восемь опять зазвонил телефон. Поскольку ещё не изобрели способа убивать людей по телефону, я после некоторого колебания подняла трубку.
— Двадцать четыре восемнадцать, — сказал полковник раздражённым тоном. — Скажите на милость, что это вы вытворяете?
— Вы меня очень хорошо охраняете, большое спасибо, — язвительно поблагодарила я. — Нормальный человек на моем месте уже давно отдал бы концы. Больше я на такую удочку не попадусь.