Страница:
В недобрый час дёрнул меня черт за язык. Знать бы, сколько ещё предстоит хлопот, каким окажется это «исключение», бежала бы куда подальше. Но ясновидением я не отличалась, так что со спокойной душой снова погрузилась в свои догадки и домыслы.
Убийца забрал с собой микрофон, воткнутый вместо сучка в дверной косяк. Галлюцинации тут ни при чем, тогда я ещё была в полном здравии и рассудке, ум за разум у меня начинает заходить только сейчас. Возможно, в квартире имелся не один микрофон, возможно, всю её нашпиговали разной подслушивающей дрянью. Теперь-то уж поздно гадать. Где он прятал магнитофон? Скорей всего, в каком-нибудь доступном месте — если вообще им пользовался…
Какого черта раскрошили свечи?
И кто раскрошил? Алиция? Преступник? Сколько времени они горели?
Вот где в первую очередь надо разобраться. Кому и для чего понадобилось превратить в груду стружек красивые красные свечи? Ничего конкретного в голову не приходило, но чутьё подсказывало, что здесь можно ухватить ниточку, ведущую к клубку. На всякий случай майору об этом лучше не говорить.
Я прошла в другую комнату, якобы заинтересовавшись свалкой на письменном столе. Подсев к столику, напустила на себя задумчивость и вроде бы случайно уставилась на красный холмик. Да, их зажигали, невооружённым глазом видно. Сравнить бы остатки с теми целыми, что у меня дома! Увы, даже сгрести эти стружки в подобие свечи нельзя, майор велел ни к чему не прикасаться.
Мало что от них осталось, и на половину свечи не наберётся. От силы на треть. Часа три горели, ну три с половиной. Наверно, она их зажгла, когда пришёл этот… гость.
Побыл, ушёл, вернулся… Почему надпись на стене не тронул? Дурацкий вопрос, а что бы он с нею сделал? Забрал бы стенку с собой? Счищать бы пришлось до утра. Но не мог же он не заметить, что надпись появилась после его ухода! Наверняка пытался понять, что это значит. Добро бы человек посторонний, но если он в её дела посвящён…
Я чуть не взвилась в кресле. Силы небесные, а вдруг он все ПОНЯЛ?
Майор в это время снимал у меня отпечатки пальцев. Что-то говорил мне, я что-то отвечала, наверно, невпопад. Ужасная мысль парализовала мозг: если этот подонок понял смысл завещания, он, конечно, понял и то, что предназначено оно МНЕ!
И если он не законченный идиот — а все доказывает, увы, обратное, — ему известно, что я сейчас здесь, что завещание я прочла, приняла к сведению, ему ясно, что над его головой нависла смертельная опасность. И теперь он готов на эту самую голову встать, лишь бы отвести от неё опасность. Он постарается опередить меня! Ну, это мы ещё посмотрим. Ещё неизвестно, кто кого. Времени, правда, у меня в обрез, надо срочно проделать все, что мне наказала Алиция.
Но как?!!
Конверт, который мне нужно найти, лежит в прадедовском кофре. Кофр стоит в прачечной, а прачечная находится на чердаке одного старого дома в Копенгагене. В Копенгагене на площади Святой Анны…
— Поздновато ухе, — сказал майор, — но хорошо бы вам прямо сегодня съездить со мной для дачи показаний. Пока ещё все свежо в памяти.
Я безмерно майору симпатизировала. Я больше всего на свете хотела бы разоблачить и наказать убийцу. Но чего бы я меньше всего сейчас хотела, так это ехать к нему для дачи показаний.
Я не владела собой, не владела мимикой, паническое моё состояние заметил бы и слепой, а мне надо было стоять насмерть, не проговориться ни словом. Притом пытать меня будет не кто иной, как майор — у него-то и пень заговорит.
— А может, нам поехать на моей машине? — только и спросила я обречённо. — А то мне некуда её девать.
Майор согласился сразу же.
— Хорошая машина, — воздал он по дороге должное моему «вольво». — За границей куплена?
Я кивнула головой и чуть было не брякнула «заработана потом и кровью», но вовремя прикусила язык. Странной истории её приобретения касаться незачем, потом и кровью здесь и не пахнет, а всякого вранья мне предстоит нагородить ещё столько, что лучше пока обойтись без него, И вообще незачем мне без особой надобности рот раскрывать. Молчание — золото!
В управлении мне принесли кофе, я закурила сигарету и постаралась мобилизовать все свои умственные способности. Насколько я знаю майора, глаз у него намётанный, сразу заметит, что душа у меня отчего-то не лежит к правде, но тут уж ничего не поделаешь.
— Вы были к своей подруге очень привязаны? — спросил он скорее утвердительно.
Вопрос поверг меня в изумление: что он такое спрашивает? Была ли я к ней привязана?!
— Сказать — привязана, значит, не сказать ничего, — возмутилась я. — Алиция была для меня не просто подругой. Она была… Она была человеком, которому я доверяла больше, чем самой себе… Погодите, погодите, я все-таки не железная…
Я вдруг представила себе, что Алиции больше нет, и пришла в такое отчаяние, что чуть волком не взвыла прямо здесь, в милицейском кабинете. Но не затем я сюда приехала. Алиция возложила на меня исполнение последней своей воли, доверилась мне, и я не я буду, если подведу её. А того, кто её убил, задушу собственными руками.
Майор присматривался ко мне с участием.
— Я так понимаю, вы очень заинтересованы в поимке убийцы? — с мягкой проникновенностью сказал он.
— Вы правильно понимаете, — ответила я ему не менее проникновенно.
— Тогда перейдём к делу. Когда вы виделись с вашей подругой в последний раз? Желательно поточнее.
Я честно и добросовестно прикинула время, и у меня получилось, что мы попрощались вскоре после девяти. Скрывать тут нечего, а майору может сгодиться. Сократив наш разговор, я сообщила, что мы обсуждали главным образом проблемы квартирного ремонта и станковой живописи, поскольку Алиция собиралась повесить на стену что-нибудь подходящее. Собственно, против истины я не очень и погрешила.
— Потом Алиция пошла приготовить кофе, — продолжала я. — Заварила его в термосе — у неё такой термос особый — и принесла в комнату, но разлить не успела. Стала рыться в столе, искала фотографии — хотела показать, — и тут наткнулась на забытый заказ. Какой-то эскиз. Она должна была срочно его доделать, чтобы отдать утром, ну я и ушла, решив не мешать. Помнится, она ещё сказала, что завтра у неё пропасть дел.
Для верности я точно держалась диалога, который мы разыграли перед тем сучком в косяке. Мало ли что… Чем дальше я несла околесицу, тем больше впадала в уныние, все яснее представляя, какие кошмарные трудности ждут меня впереди. Как найти того типа, который ей делал ремонт? А ведь он может оказаться в этом деле нужной ниточкой. Да что ниточкой — верёвкой, морским канатом! А как мне выбраться из Варшавы? Как выйти на людей, с которыми она последнее время общалась?
— После вашего ухода кто-то у неё был, — сказал майор. — Согласен, эта одинокая чашка воспринимается странно. — Как вы считаете, кто мог к ней зайти? Ведь не обязательно убийца.
— Не имею понятия. Возможно, какой-то уважаемый ею человек — ради него она даже свечи зажгла. Или, наоборот, из тех, кто всегда в тягость. Про таких не знаешь, чем их занять, вот и ставишь от нечего делать свечу.
— Либо начинаешь кромсать её на куски… Кто из ваших знакомых подходит к такой ситуации? Я быстро прикинула.
— Да считайте с полгорода. Чего-чего, а знакомыми Алицию судьба не обидела. Если надо, я, конечно, могу вычислить всех её приятелей и знакомых, всех, кого она любила, но не вижу смысла. Для вас, по-моему, это плёвое дело, а я даже не знаю их фамилий, не говоря уж об адресах.
— А как насчёт тех, которые были ей в тягость?
— Тут я ничем помочь не могу.
— А разве у пани Хансен врагов не имелось?
— О врагах ничего не знаю. Вообще-то её все любили. Редкой души человек, кому только не помогала…
— Допустим. Но не убил же её кто-то просто с улицы, без всякой причины. Она не упоминала при вас, что кого-то боится?
До сих пор разговор с майором катился на удивление гладко. И вот наконец задан вопрос, прозвучавший сигналом тревоги.
— Говорила, что последнее время нервничает, но почему — не сказала.
Пришлось признаться, а что делать — все равно они обнаружат мою успокоительную микстуру. Кто поверит, чтобы человек пил такую гадость себе в удовольствие? А через фамилию врача на прописи выйдут на меня. Ну ничего, главное — быть начеку и не врать без надобности.
— И вы не расспрашивали? — удивился майор.
— Не особенно. Решила, что из-за свадьбы. Зря, конечно, я брякнула насчёт свадьбы. Но не отмалчиваться же.
— Какой такой свадьбы?
— Её собственной. Она собиралась замуж за одного… гм, человека… точнее, иностранца. Из Дании. Уже с год собиралась, да все что-то мешало. Кажется, каких-то бумаг не хватало. Она этим занималась, но так, с прохладцей. По-моему, сама ещё не определилась, хочется ли ей замуж.
Все это я старалась выложить майору под видом светских сплетён. А он слушал и явно мотал на ус, что меня очень угнетало.
— А зачем вы ей сегодня звонили? По какому делу?
— Мы с ней договорились встретиться в «Европейском», если она наконец освободится. Вчера я ушла слишком неожиданно, а мы, знаете ли, не виделись целую вечность, я три недели как вернулась из-за границы.
Не успела я договорить, как поняла, что сболтнула лишнее. Они, конечно, и без меня узнают, но лучше позже, когда я приду в себя и продумаю тактику.
— Целую вечность — это сколько?
— Полгода.
— Вы пробыли за границей полгода? Вот и попалась.
— Нет, больше. Около года.
— А до того были вместе?
— Ну, какое-то время. Алиция уже там обосновалась, когда я приехала.
— Там — это где?
— В Копенгагене.
— А чем пани Алиция занималась в Копенгагене?
— Работала, естественно. И по случаю нашла себе жениха.
— А не было ли там у неё недоброжелателей? Ну как мне на этот раз выкручиваться?!
— Не знаю, — сказала я уклончиво. — Погодите, может, что вспомню.
Имею же я право, отвечая, задумываться. Скорей всего, ниточка тянется из Копенгагена. Что это был за тип, которого Алиция все время старалась там избегать? Стоп, я ведь именно там видела…
Мне вдруг вспомнилось, где я видела профиль человека, сидевшего в синем «опеле», и меня чуть удар не хватил. Вот ух вовремя осенило! Я представила его так явственно, как если бы это он сидел сейчас напротив меня. Боже милостивый, это он, тот самый!
Ну мыслимо ли, чтобы бредовая история, которая там со мной стряслась, имела отношение к Алиции? Неужели?.. Караул!!!
Наконец я обрела дар речи:
— Нет, ничего такого не знаю. Мы с нею доверяли друг другу без того, чтобы залезать человеку в душу. Алиция вполне могла иметь знакомства, о которых мне не известно.
— Ну хорошо, — сказал майор, помолчав. — Какие ещё изменениями заметили в квартире пани Хансен?
— Видите ли, меня сбил с толку порошок, которым вы все обсыпали. Ну этот, для отпечатков пальцев. О свечах и подозрительной чашке я уже сказала, а ещё мне кажется, что Алицию на диван положили. Сама она никогда в такой позе не спала — говорила, на спине её мучают кошмары. Письменный стол мне тоже не нравится, с него вполне могло что-то пропасть. Вчера был больший порядок. Кстати, во сколько точно её убили? Если, конечно, не секрет…
— Между часом и тремя ночи.
— И он смог в такое время войти? Ведь привратник на ночь подъезд закрывает!
— Мы все проверим. Больше ничего не добавите?
Я глубоко и совершенно непритворно задумалась, поскольку сама понимала, что из моих ответов каши не сваришь. Увы, на ум приходило как раз то, что надо было скрывать всеми силами.
— Сдаюсь, выдохлась. В голове хоть шаром покати.
— Тогда, чтобы совсем вас не уморить, на сегодня и закруглимся. Постарайтесь припомнить все, что может иметь отношение к этой истории — здесь и в Дании. Даже самые незначительные детали. Вдруг какая-нибудь окажется важной.
— Меня вызовут или самой явиться? — с облегчением спросила я, поднимаясь.
— Посмотрим. Наверняка вы мне ещё понадобитесь, а если что вспомните, звоните сразу же. Прошу передать от меня привет пану прокурору.
— Вы знакомы с ним? — удивилась я. Майор слегка усмехнулся.
— Мы знаем друг друга ещё с тех времён, когда он работал в следственном управлении. Даже как-то вели одно дело. Я очень его ценю.
— Спасибо, с удовольствием передам. «Только этого мне не хватало», — мрачно подумала я, стараясь на прощание придать лицу любезное выражение. Вряд ли у меня получилось, но уже на все было наплевать. Хотелось одного — поскорее скрыться с его глаз! Странно, что он допрашивал меня по верхам — не давил, не влезал в подробности, не задерживал. Ох, не к добру это!
Только перешагнув родимый порог, я почувствовала, что смертельно, безнадёжно устала. Даже ужас и отчаяние слегка притупились. Привалившись к двери, я смотрела на него с тоской: пытка ещё не кончена, теперь вот и перед ним играй в прятки.
Дьявол… Ухе три года несла я этот свой крест — с тех пор, как связало нас приснопамятное убийство в моей конторе, злосчастный плод моего воображения, материализовавшийся в убийство взаправдашнее[2].
В тяжкой битве, с переменным успехом идущей между нами на интимном фронте, его укрепляла духом нечистая сила, ну а меня… меня уж и не знаю что. Может, милосердное провидение. Оно-то и остепенило меня, подвигло на жизнь праведную, что позволяло блюсти с Дьяволом чистосердечие и к вранью не прибегать. При моей врождённой, прямо-таки патологической откровенности это было мне даже на руку, но, увы, не позволило приобрести во всяких женских хитростях сноровку. Зато уж Дьявол имел возможность досконально ознакомиться с моей биографией… Н-да, может, зря я считала, что Провидение ко мне благосклонно?
— Алиция умерла, — тихо сказала я.
— Что?!
— Алицию убили.
Дьявол смерил меня пристальным взглядом, точно прикидывая, сколько же это я успела, будучи в бегах, нашкодить, чтобы прикрываться такой дикой чушью.
— Что ты несёшь? — подозрительно спросил он. — Это шутка?
— А ты как думаешь?
Он снова впился в меня насторожённым взглядом. Наверно, вид у меня был неподходящий для шуток, потому что тень подозрения мигом слетела с его лица, и он вскочил с дивана.
— О Боже! Скорей присядь, а то грохнешься. Сейчас принесу тебе чаю. Алиция убита?! Когда? Кем?
— Не знаю. Вроде бы между часом и тремя ночи. Тебе привет от майора.
— Спасибо, — машинально кивнул он. — Не понимаю, ведь она ночью звонила тебе. Ты с ней говорила! С убитой?
Господи! Где мне взять сил, чтобы заново выдержать жуткое напряжение последних часов? Значит, он слышал?
— Что-о? — простонала я. — Ведь ты спал!
— Спал, да проснулся… Погоди, заварю тебе чаю.
Как быть, соврать, что звонила не Алиция, а какой-то забулдыга? Бесполезно! Может он мне помочь? Со своим чутьём и талантом — наверняка. Чего только не доводилось ему распутывать на моих глазах! Распутал бы и этот клубок.
Но могу ли я ему все рассказать? Исключено, ни в коем случае. Если вдруг всплывёт, что он что-то узнал от меня и скрыл, карьере его конец. Нечего и сомневаться, как миленький побежит докладывать в милицию. С таким же успехом я могу открыться и самому майору. В моем положении, а я себе не враг, остаётся одно: молчать как рыба и притворяться дурочкой. И так уж, наверно, наболтала лишнего…
Дьявол вернулся с чаем и потребовал полного отчёта. Вид у него был взволнованный, что случалось с ним крайне редко. Надо признать, ещё никогда в жизни не рассказывала я так глупо и бестолково, а ведь говорила-то не перед кем-нибудь — перед профессиональным прокурором, да ещё знающим меня как свои пять пальцев! Ну не пять, ну четыре…
Дьявол слушал молча и на редкость внимательно. В истерзанной моей голове зашевелилась смутная тревога. Уж очень он напоминал сейчас майора, тот с таким же вот самозабвением вслушивался в мой бессвязный лепет.
Я закончила, а он все молчал. Наконец изволил подать голос:
— Ты чего-то не договариваешь. Интересно, только мне или майору тоже? Зачем Алиция тебе звонила?
— С чего ты взял, что это была она? — попыталась я уйти от ответа.
— Не знаю, может, ты Алицией называла для конспирации какого-то своего хахаля. Хотя… ведь ты же думала, что я сплю…
— А тебе и полагалось спать, — возмущённо вылетело у меня. — Все у тебя не как у людей.
Под задумчивым взглядом Дьявола тревога в моей душе перерастала в панику, скрывать её уже почти не удавалось.
— Может, хватит?
— Что «хватит»?
— Темнить. Предупреждаю, если тебя упекут за ложные показания, на меня не надейся. Я умываю руки.
Уж этого он мог бы мне не говорить, ух кто-кто, а он бы все вверх дном перевернул, чтобы меня вызволить, окажись я в застенке за ложные показания или за что-то другое. Испугалась я вовсе не его угрозы.
— Какие ещё ложные показания, у тебя уже сдвиг по фазе. На профессиональной почве.
— Зачем Алиция тебе звонила?
Ну как тут не спятишь! Не затем я отделалась от одного допроса, вырвалась из лап майора, чтобы попасть в другие, куда более цепкие. Насколько труднее врать человеку, который знает нас обеих! Похоже, век не видать мне покоя!
— Не знаю. Не помню.
— Помнишь. Зачем Алиция тебе звонила?
— Отстань. Хотела встряхнуться. Работала, сон её одолел, вот и решила поднять свой тонус. Разговоры со мной, сам знаешь, способствуют повышению тонуса.
— Особенно у будущих жертв, — уточнил Дьявол и вдруг взмолился:
— Иоанна, хватит валять дурака. Дело чертовски скверное. Мне твой характер известен, наверно, втемяшила себе в башку, что сама найдёшь убийцу или что-то такое. Поверь, ничего у тебя не выйдет. Влипнешь в историю, а я заодно с тобой. Лучше скажи, зачем она тебе звонила — ночью, перед самой смертью?
Его слова насторожили меня. Откуда ему известно, что дело чертовски скверное?
— Ну что ты пристал как репей! Может, она хотела скоротать остаток жизни в приятном разговоре и выбрала, естественно, меня. Лучше скажи, во сколько это было, если случайно помнишь.
— Случайно помню. В двадцать минут второго. Сдаётся мне, за этим звонком много чего стоит. Честно тебя предупреждаю — если майор решит со мной побеседовать, я ему все расскажу. А ты признаешься, зачем она тебе звонила.
— Как бы не так! Я откажусь давать показания.
— Учти, за это сажают.
— Ох, испугалась! Меня сажать не за что. Ты же и подтвердишь, что я храпела у тебя под боком.
— Это не исключает подозрения в соучастии. Замалчивая правду, ты покрываешь убийцу.
— Спятил? Во-первых, бред собачий, а во-вторых, сам же говорил — ни за что ни про что не сажают, а то придётся потом выпускать, да ещё извиняться. Большой будет прокол для прокурорской твоей репутации.
— Слишком грамотной я тебя воспитал, — буркнул Дьявол. — На свою голову. Теперь рядом с тобой чувствую себя идиотом.
— Я тоже.
— И вообще — чересчур много ты знаешь.
— Подумаешь! — фыркнула я и осеклась: то же самое Алиция о себе говорила!..
Надо все хорошенько обмозговать. И как можно скорее, а то я, кажется, доболтаюсь. Но старайся не старайся, не получается скрыть, что знаю я больше, чем пытаюсь показать, а он отнюдь не слепой. Эх, посоветоваться бы с ним, обсудить, переложить эту ношу на его плечи… Райское блаженство! Увы, рай не для меня, мой интеллект обречён на адские муки!
— Уймись, заклинаю тебя, — взмолилась я. — Там майор, здесь ты — не многовато ли на бедную мою голову? Дай опомниться, а то я сейчас рехнусь и сама себя начну подозревать черт-те в чем. Или ты отстанешь от меня, или я сбегу из дому!
Наконец он хоть ненадолго от меня отцепился. Даже скрылся с глаз долой в ванной. Под шум воды я с облегчением перевела дух, закурила и стала прикидывать, что и как.
Где начало всей этой кошмарной истории, завершившейся убийством? Не знаю. Видимо, теряется где-то во мраке прошлого. Уходит в те времена, о которых Алиция неохотно говорила и неохотно вспоминала, хотя для неё они были светлым, счастливым пятном в её жизни. Годами великой, беззаветной любви к человеку, который того не стоил.
Мы с нею тогда ещё не знали друг друга, но о её романе потом я наслышалась предостаточно. Человек был женат, но это полбеды, хуже, что он оказался агентом иностранной разведки. Алиция, блестяще знавшая немецкий язык, познакомилась с ним, когда он служил культурным атташе в одном из западных посольств, и очень долго не догадывалась о побочной деятельности своего возлюбленного. Не знала она и о жене — факт её существования скрывался не менее тщательно. Обе эти тайны всплыли на свет Божий одновременно, в обстоятельствах весьма драматических, атташе поспешно отозвали, а Алицию ждали крупные неприятности. Вдобавок ко всему выяснилось, что великая эта любовь не совсем взаимна, возлюбленный добивался не столько её сердца, сколько сотрудничества. В последнем она категорически отказала, сердцем вроде бы тоже охладела, но у меня создалось впечатление, что остатки былой симпатии все-таки ещё теплились в её душе. Окончательно порвать с ним всякие связи она так и не решилась. Разными путями и через разных лиц передавал он ей пылкие приветы, пытался объясниться, оправдывался, даже упоминал о разводе, а Алицию от каждой невинной весточки, от каждого привета бросало в дрожь, потому как меньше всего на свете ей хотелось оказаться за решёткой, да ещё в качестве врага родимой отчизны. Через несколько лет подозрения с неё сняли, вернули выездной паспорт, но от своих страхов она так и не избавилась, обжегшись на молоке, дула на воду.
Кто знает, не было ли для такой осторожности своих причин? В том посольстве у неё оставалось множество знакомых, постоянно кто-то ехал туда, кто-то обратно, постоянно вертелись возле неё люди, лично знавшие того субъекта и, чем черт не шутит, возможно, даже его преемники по внеплановой деятельности. Вдруг она случайно соприкоснулась с чем-то нелегальным? Скажем, вопреки её воле до неё дошла какая-то информация… Кстати, судя по тому, что я от неё слышала, таки дошла.
Копенгаген. В Копенгагене тоже полно посольств и всяких людей из той страны. Алиция получала массу писем на самых разных языках. Я их не читала, но допускаю, что письма могли приходить как от родных, извещавших, скажем, о гриппе племянника, так и от того субъекта, и в них он доверительно сообщал, что собирается выведать кое-какие секреты у государства, политическая система которого ему несимпатична. А у Алиции характер был…
А у Алиции характер был аполитичный, вне времени и пространства, никаких границ она не признавала… Для неё существовал только один критерий: порядочный это человек или дрянь. Остальное — статус, идейные взгляды — не имело значения. Но кое-какие вещи для неё однозначно не совмещались с порядочностью, и среди них шпионах — на любом уровне, в любом его проявлении. Ей одинаково были противны что ябеда в яслях, что ас международной разведки. Подняться в атаку на танки со штыком — это пожалуйста, это она понимала, другое дело — заниматься чем-нибудь скрытно, хотя бы из патриотизма.
Зато ни за какие коврижки она бы не выдала сведений, доверенных ей по секрету. Ближайшей подруге глаза не открыла бы на измену мужа, если бы тот в этом ей исповедался. Любимому человеку не сказала бы, что контрразведка его засекла, получи она эту информацию конфиденциально.
Рано или поздно, тем путём или иным в её руках должна была скопиться чересчур богатая информация. Наверняка она понимала, насколько это для неё чревато последствиями. Ну и в согласии со своим характером попыталась распорядиться свалившимся на неё добром, никого не подставляя. Результат оказался не тот, на который она рассчитывала…
И вот теперь мне доверено распутать — но не рубить! — этот гордиев узел…
В последнюю минуту она успела подсказать, где искать разгадку ко всей афёре. Есть и ещё наказ: ни в коем случае не подпускать к частным её делам посторонних, так что придётся разбираться тайком, делясь с милицией лишь минимумом информации.
Но и это, к несчастью, не все…
Сколько я ни гнала от себя ужасную догадку, пришлось с нею смириться. Своими собственными, матушкой природой дарованными глазами я видела, что Алицией интересовался тип с перебитым носом. А с этим типом, чего уж вилять, у меня тоже кое-что связано!
«Я боюсь за тебя…» Так сказала Алиция, а она-то знала, что говорит. Я пропустила её слова мимо ушей, пропустила с непростительным легкомыслием, объяснимым разве что внезапным затмением ума. Теперь затмение это прошло, и я за себя боялась, боялась панически.
Предположим, что Алицией интересовался не только агент иностранной разведки, которого она, на своё горе, вспугнула. Одной лишь мне ясно, что Алиция ничем таким не стала бы заниматься, одной мне настолько известны её нрав, взгляды, её железные принципы.
Не мытьём, так катаньем, не в лоб, так по лбу… С таким же успехом и наша госбезопасность могла решить, что Алиция для неё опасна. Зная слишком много, вдруг спутала бы им карты, предупредила бы кого не следует, наконец, вступила бы с этим человеком в сговор… Если наши органы видели в ней врага, то, конечно, глаз с неё не спускали. Не исключено, что её считали причастной к шпионажу, но не арестовывали, чтобы выйти на других. Контрразведка не всеведущий святой дух, к этим другим вполне могла быть причислена и я…
Убийца забрал с собой микрофон, воткнутый вместо сучка в дверной косяк. Галлюцинации тут ни при чем, тогда я ещё была в полном здравии и рассудке, ум за разум у меня начинает заходить только сейчас. Возможно, в квартире имелся не один микрофон, возможно, всю её нашпиговали разной подслушивающей дрянью. Теперь-то уж поздно гадать. Где он прятал магнитофон? Скорей всего, в каком-нибудь доступном месте — если вообще им пользовался…
Какого черта раскрошили свечи?
И кто раскрошил? Алиция? Преступник? Сколько времени они горели?
Вот где в первую очередь надо разобраться. Кому и для чего понадобилось превратить в груду стружек красивые красные свечи? Ничего конкретного в голову не приходило, но чутьё подсказывало, что здесь можно ухватить ниточку, ведущую к клубку. На всякий случай майору об этом лучше не говорить.
Я прошла в другую комнату, якобы заинтересовавшись свалкой на письменном столе. Подсев к столику, напустила на себя задумчивость и вроде бы случайно уставилась на красный холмик. Да, их зажигали, невооружённым глазом видно. Сравнить бы остатки с теми целыми, что у меня дома! Увы, даже сгрести эти стружки в подобие свечи нельзя, майор велел ни к чему не прикасаться.
Мало что от них осталось, и на половину свечи не наберётся. От силы на треть. Часа три горели, ну три с половиной. Наверно, она их зажгла, когда пришёл этот… гость.
Побыл, ушёл, вернулся… Почему надпись на стене не тронул? Дурацкий вопрос, а что бы он с нею сделал? Забрал бы стенку с собой? Счищать бы пришлось до утра. Но не мог же он не заметить, что надпись появилась после его ухода! Наверняка пытался понять, что это значит. Добро бы человек посторонний, но если он в её дела посвящён…
Я чуть не взвилась в кресле. Силы небесные, а вдруг он все ПОНЯЛ?
Майор в это время снимал у меня отпечатки пальцев. Что-то говорил мне, я что-то отвечала, наверно, невпопад. Ужасная мысль парализовала мозг: если этот подонок понял смысл завещания, он, конечно, понял и то, что предназначено оно МНЕ!
И если он не законченный идиот — а все доказывает, увы, обратное, — ему известно, что я сейчас здесь, что завещание я прочла, приняла к сведению, ему ясно, что над его головой нависла смертельная опасность. И теперь он готов на эту самую голову встать, лишь бы отвести от неё опасность. Он постарается опередить меня! Ну, это мы ещё посмотрим. Ещё неизвестно, кто кого. Времени, правда, у меня в обрез, надо срочно проделать все, что мне наказала Алиция.
Но как?!!
Конверт, который мне нужно найти, лежит в прадедовском кофре. Кофр стоит в прачечной, а прачечная находится на чердаке одного старого дома в Копенгагене. В Копенгагене на площади Святой Анны…
— Поздновато ухе, — сказал майор, — но хорошо бы вам прямо сегодня съездить со мной для дачи показаний. Пока ещё все свежо в памяти.
Я безмерно майору симпатизировала. Я больше всего на свете хотела бы разоблачить и наказать убийцу. Но чего бы я меньше всего сейчас хотела, так это ехать к нему для дачи показаний.
Я не владела собой, не владела мимикой, паническое моё состояние заметил бы и слепой, а мне надо было стоять насмерть, не проговориться ни словом. Притом пытать меня будет не кто иной, как майор — у него-то и пень заговорит.
— А может, нам поехать на моей машине? — только и спросила я обречённо. — А то мне некуда её девать.
Майор согласился сразу же.
— Хорошая машина, — воздал он по дороге должное моему «вольво». — За границей куплена?
Я кивнула головой и чуть было не брякнула «заработана потом и кровью», но вовремя прикусила язык. Странной истории её приобретения касаться незачем, потом и кровью здесь и не пахнет, а всякого вранья мне предстоит нагородить ещё столько, что лучше пока обойтись без него, И вообще незачем мне без особой надобности рот раскрывать. Молчание — золото!
В управлении мне принесли кофе, я закурила сигарету и постаралась мобилизовать все свои умственные способности. Насколько я знаю майора, глаз у него намётанный, сразу заметит, что душа у меня отчего-то не лежит к правде, но тут уж ничего не поделаешь.
— Вы были к своей подруге очень привязаны? — спросил он скорее утвердительно.
Вопрос поверг меня в изумление: что он такое спрашивает? Была ли я к ней привязана?!
— Сказать — привязана, значит, не сказать ничего, — возмутилась я. — Алиция была для меня не просто подругой. Она была… Она была человеком, которому я доверяла больше, чем самой себе… Погодите, погодите, я все-таки не железная…
Я вдруг представила себе, что Алиции больше нет, и пришла в такое отчаяние, что чуть волком не взвыла прямо здесь, в милицейском кабинете. Но не затем я сюда приехала. Алиция возложила на меня исполнение последней своей воли, доверилась мне, и я не я буду, если подведу её. А того, кто её убил, задушу собственными руками.
Майор присматривался ко мне с участием.
— Я так понимаю, вы очень заинтересованы в поимке убийцы? — с мягкой проникновенностью сказал он.
— Вы правильно понимаете, — ответила я ему не менее проникновенно.
— Тогда перейдём к делу. Когда вы виделись с вашей подругой в последний раз? Желательно поточнее.
Я честно и добросовестно прикинула время, и у меня получилось, что мы попрощались вскоре после девяти. Скрывать тут нечего, а майору может сгодиться. Сократив наш разговор, я сообщила, что мы обсуждали главным образом проблемы квартирного ремонта и станковой живописи, поскольку Алиция собиралась повесить на стену что-нибудь подходящее. Собственно, против истины я не очень и погрешила.
— Потом Алиция пошла приготовить кофе, — продолжала я. — Заварила его в термосе — у неё такой термос особый — и принесла в комнату, но разлить не успела. Стала рыться в столе, искала фотографии — хотела показать, — и тут наткнулась на забытый заказ. Какой-то эскиз. Она должна была срочно его доделать, чтобы отдать утром, ну я и ушла, решив не мешать. Помнится, она ещё сказала, что завтра у неё пропасть дел.
Для верности я точно держалась диалога, который мы разыграли перед тем сучком в косяке. Мало ли что… Чем дальше я несла околесицу, тем больше впадала в уныние, все яснее представляя, какие кошмарные трудности ждут меня впереди. Как найти того типа, который ей делал ремонт? А ведь он может оказаться в этом деле нужной ниточкой. Да что ниточкой — верёвкой, морским канатом! А как мне выбраться из Варшавы? Как выйти на людей, с которыми она последнее время общалась?
— После вашего ухода кто-то у неё был, — сказал майор. — Согласен, эта одинокая чашка воспринимается странно. — Как вы считаете, кто мог к ней зайти? Ведь не обязательно убийца.
— Не имею понятия. Возможно, какой-то уважаемый ею человек — ради него она даже свечи зажгла. Или, наоборот, из тех, кто всегда в тягость. Про таких не знаешь, чем их занять, вот и ставишь от нечего делать свечу.
— Либо начинаешь кромсать её на куски… Кто из ваших знакомых подходит к такой ситуации? Я быстро прикинула.
— Да считайте с полгорода. Чего-чего, а знакомыми Алицию судьба не обидела. Если надо, я, конечно, могу вычислить всех её приятелей и знакомых, всех, кого она любила, но не вижу смысла. Для вас, по-моему, это плёвое дело, а я даже не знаю их фамилий, не говоря уж об адресах.
— А как насчёт тех, которые были ей в тягость?
— Тут я ничем помочь не могу.
— А разве у пани Хансен врагов не имелось?
— О врагах ничего не знаю. Вообще-то её все любили. Редкой души человек, кому только не помогала…
— Допустим. Но не убил же её кто-то просто с улицы, без всякой причины. Она не упоминала при вас, что кого-то боится?
До сих пор разговор с майором катился на удивление гладко. И вот наконец задан вопрос, прозвучавший сигналом тревоги.
— Говорила, что последнее время нервничает, но почему — не сказала.
Пришлось признаться, а что делать — все равно они обнаружат мою успокоительную микстуру. Кто поверит, чтобы человек пил такую гадость себе в удовольствие? А через фамилию врача на прописи выйдут на меня. Ну ничего, главное — быть начеку и не врать без надобности.
— И вы не расспрашивали? — удивился майор.
— Не особенно. Решила, что из-за свадьбы. Зря, конечно, я брякнула насчёт свадьбы. Но не отмалчиваться же.
— Какой такой свадьбы?
— Её собственной. Она собиралась замуж за одного… гм, человека… точнее, иностранца. Из Дании. Уже с год собиралась, да все что-то мешало. Кажется, каких-то бумаг не хватало. Она этим занималась, но так, с прохладцей. По-моему, сама ещё не определилась, хочется ли ей замуж.
Все это я старалась выложить майору под видом светских сплетён. А он слушал и явно мотал на ус, что меня очень угнетало.
— А зачем вы ей сегодня звонили? По какому делу?
— Мы с ней договорились встретиться в «Европейском», если она наконец освободится. Вчера я ушла слишком неожиданно, а мы, знаете ли, не виделись целую вечность, я три недели как вернулась из-за границы.
Не успела я договорить, как поняла, что сболтнула лишнее. Они, конечно, и без меня узнают, но лучше позже, когда я приду в себя и продумаю тактику.
— Целую вечность — это сколько?
— Полгода.
— Вы пробыли за границей полгода? Вот и попалась.
— Нет, больше. Около года.
— А до того были вместе?
— Ну, какое-то время. Алиция уже там обосновалась, когда я приехала.
— Там — это где?
— В Копенгагене.
— А чем пани Алиция занималась в Копенгагене?
— Работала, естественно. И по случаю нашла себе жениха.
— А не было ли там у неё недоброжелателей? Ну как мне на этот раз выкручиваться?!
— Не знаю, — сказала я уклончиво. — Погодите, может, что вспомню.
Имею же я право, отвечая, задумываться. Скорей всего, ниточка тянется из Копенгагена. Что это был за тип, которого Алиция все время старалась там избегать? Стоп, я ведь именно там видела…
Мне вдруг вспомнилось, где я видела профиль человека, сидевшего в синем «опеле», и меня чуть удар не хватил. Вот ух вовремя осенило! Я представила его так явственно, как если бы это он сидел сейчас напротив меня. Боже милостивый, это он, тот самый!
Ну мыслимо ли, чтобы бредовая история, которая там со мной стряслась, имела отношение к Алиции? Неужели?.. Караул!!!
Наконец я обрела дар речи:
— Нет, ничего такого не знаю. Мы с нею доверяли друг другу без того, чтобы залезать человеку в душу. Алиция вполне могла иметь знакомства, о которых мне не известно.
— Ну хорошо, — сказал майор, помолчав. — Какие ещё изменениями заметили в квартире пани Хансен?
— Видите ли, меня сбил с толку порошок, которым вы все обсыпали. Ну этот, для отпечатков пальцев. О свечах и подозрительной чашке я уже сказала, а ещё мне кажется, что Алицию на диван положили. Сама она никогда в такой позе не спала — говорила, на спине её мучают кошмары. Письменный стол мне тоже не нравится, с него вполне могло что-то пропасть. Вчера был больший порядок. Кстати, во сколько точно её убили? Если, конечно, не секрет…
— Между часом и тремя ночи.
— И он смог в такое время войти? Ведь привратник на ночь подъезд закрывает!
— Мы все проверим. Больше ничего не добавите?
Я глубоко и совершенно непритворно задумалась, поскольку сама понимала, что из моих ответов каши не сваришь. Увы, на ум приходило как раз то, что надо было скрывать всеми силами.
— Сдаюсь, выдохлась. В голове хоть шаром покати.
— Тогда, чтобы совсем вас не уморить, на сегодня и закруглимся. Постарайтесь припомнить все, что может иметь отношение к этой истории — здесь и в Дании. Даже самые незначительные детали. Вдруг какая-нибудь окажется важной.
— Меня вызовут или самой явиться? — с облегчением спросила я, поднимаясь.
— Посмотрим. Наверняка вы мне ещё понадобитесь, а если что вспомните, звоните сразу же. Прошу передать от меня привет пану прокурору.
— Вы знакомы с ним? — удивилась я. Майор слегка усмехнулся.
— Мы знаем друг друга ещё с тех времён, когда он работал в следственном управлении. Даже как-то вели одно дело. Я очень его ценю.
— Спасибо, с удовольствием передам. «Только этого мне не хватало», — мрачно подумала я, стараясь на прощание придать лицу любезное выражение. Вряд ли у меня получилось, но уже на все было наплевать. Хотелось одного — поскорее скрыться с его глаз! Странно, что он допрашивал меня по верхам — не давил, не влезал в подробности, не задерживал. Ох, не к добру это!
* * *
— Позволь спросить, где тебя носило? — недовольно воззрился на меня Дьявол.Только перешагнув родимый порог, я почувствовала, что смертельно, безнадёжно устала. Даже ужас и отчаяние слегка притупились. Привалившись к двери, я смотрела на него с тоской: пытка ещё не кончена, теперь вот и перед ним играй в прятки.
Дьявол… Ухе три года несла я этот свой крест — с тех пор, как связало нас приснопамятное убийство в моей конторе, злосчастный плод моего воображения, материализовавшийся в убийство взаправдашнее[2].
В тяжкой битве, с переменным успехом идущей между нами на интимном фронте, его укрепляла духом нечистая сила, ну а меня… меня уж и не знаю что. Может, милосердное провидение. Оно-то и остепенило меня, подвигло на жизнь праведную, что позволяло блюсти с Дьяволом чистосердечие и к вранью не прибегать. При моей врождённой, прямо-таки патологической откровенности это было мне даже на руку, но, увы, не позволило приобрести во всяких женских хитростях сноровку. Зато уж Дьявол имел возможность досконально ознакомиться с моей биографией… Н-да, может, зря я считала, что Провидение ко мне благосклонно?
— Алиция умерла, — тихо сказала я.
— Что?!
— Алицию убили.
Дьявол смерил меня пристальным взглядом, точно прикидывая, сколько же это я успела, будучи в бегах, нашкодить, чтобы прикрываться такой дикой чушью.
— Что ты несёшь? — подозрительно спросил он. — Это шутка?
— А ты как думаешь?
Он снова впился в меня насторожённым взглядом. Наверно, вид у меня был неподходящий для шуток, потому что тень подозрения мигом слетела с его лица, и он вскочил с дивана.
— О Боже! Скорей присядь, а то грохнешься. Сейчас принесу тебе чаю. Алиция убита?! Когда? Кем?
— Не знаю. Вроде бы между часом и тремя ночи. Тебе привет от майора.
— Спасибо, — машинально кивнул он. — Не понимаю, ведь она ночью звонила тебе. Ты с ней говорила! С убитой?
Господи! Где мне взять сил, чтобы заново выдержать жуткое напряжение последних часов? Значит, он слышал?
— Что-о? — простонала я. — Ведь ты спал!
— Спал, да проснулся… Погоди, заварю тебе чаю.
Как быть, соврать, что звонила не Алиция, а какой-то забулдыга? Бесполезно! Может он мне помочь? Со своим чутьём и талантом — наверняка. Чего только не доводилось ему распутывать на моих глазах! Распутал бы и этот клубок.
Но могу ли я ему все рассказать? Исключено, ни в коем случае. Если вдруг всплывёт, что он что-то узнал от меня и скрыл, карьере его конец. Нечего и сомневаться, как миленький побежит докладывать в милицию. С таким же успехом я могу открыться и самому майору. В моем положении, а я себе не враг, остаётся одно: молчать как рыба и притворяться дурочкой. И так уж, наверно, наболтала лишнего…
Дьявол вернулся с чаем и потребовал полного отчёта. Вид у него был взволнованный, что случалось с ним крайне редко. Надо признать, ещё никогда в жизни не рассказывала я так глупо и бестолково, а ведь говорила-то не перед кем-нибудь — перед профессиональным прокурором, да ещё знающим меня как свои пять пальцев! Ну не пять, ну четыре…
Дьявол слушал молча и на редкость внимательно. В истерзанной моей голове зашевелилась смутная тревога. Уж очень он напоминал сейчас майора, тот с таким же вот самозабвением вслушивался в мой бессвязный лепет.
Я закончила, а он все молчал. Наконец изволил подать голос:
— Ты чего-то не договариваешь. Интересно, только мне или майору тоже? Зачем Алиция тебе звонила?
— С чего ты взял, что это была она? — попыталась я уйти от ответа.
— Не знаю, может, ты Алицией называла для конспирации какого-то своего хахаля. Хотя… ведь ты же думала, что я сплю…
— А тебе и полагалось спать, — возмущённо вылетело у меня. — Все у тебя не как у людей.
Под задумчивым взглядом Дьявола тревога в моей душе перерастала в панику, скрывать её уже почти не удавалось.
— Может, хватит?
— Что «хватит»?
— Темнить. Предупреждаю, если тебя упекут за ложные показания, на меня не надейся. Я умываю руки.
Уж этого он мог бы мне не говорить, ух кто-кто, а он бы все вверх дном перевернул, чтобы меня вызволить, окажись я в застенке за ложные показания или за что-то другое. Испугалась я вовсе не его угрозы.
— Какие ещё ложные показания, у тебя уже сдвиг по фазе. На профессиональной почве.
— Зачем Алиция тебе звонила?
Ну как тут не спятишь! Не затем я отделалась от одного допроса, вырвалась из лап майора, чтобы попасть в другие, куда более цепкие. Насколько труднее врать человеку, который знает нас обеих! Похоже, век не видать мне покоя!
— Не знаю. Не помню.
— Помнишь. Зачем Алиция тебе звонила?
— Отстань. Хотела встряхнуться. Работала, сон её одолел, вот и решила поднять свой тонус. Разговоры со мной, сам знаешь, способствуют повышению тонуса.
— Особенно у будущих жертв, — уточнил Дьявол и вдруг взмолился:
— Иоанна, хватит валять дурака. Дело чертовски скверное. Мне твой характер известен, наверно, втемяшила себе в башку, что сама найдёшь убийцу или что-то такое. Поверь, ничего у тебя не выйдет. Влипнешь в историю, а я заодно с тобой. Лучше скажи, зачем она тебе звонила — ночью, перед самой смертью?
Его слова насторожили меня. Откуда ему известно, что дело чертовски скверное?
— Ну что ты пристал как репей! Может, она хотела скоротать остаток жизни в приятном разговоре и выбрала, естественно, меня. Лучше скажи, во сколько это было, если случайно помнишь.
— Случайно помню. В двадцать минут второго. Сдаётся мне, за этим звонком много чего стоит. Честно тебя предупреждаю — если майор решит со мной побеседовать, я ему все расскажу. А ты признаешься, зачем она тебе звонила.
— Как бы не так! Я откажусь давать показания.
— Учти, за это сажают.
— Ох, испугалась! Меня сажать не за что. Ты же и подтвердишь, что я храпела у тебя под боком.
— Это не исключает подозрения в соучастии. Замалчивая правду, ты покрываешь убийцу.
— Спятил? Во-первых, бред собачий, а во-вторых, сам же говорил — ни за что ни про что не сажают, а то придётся потом выпускать, да ещё извиняться. Большой будет прокол для прокурорской твоей репутации.
— Слишком грамотной я тебя воспитал, — буркнул Дьявол. — На свою голову. Теперь рядом с тобой чувствую себя идиотом.
— Я тоже.
— И вообще — чересчур много ты знаешь.
— Подумаешь! — фыркнула я и осеклась: то же самое Алиция о себе говорила!..
Надо все хорошенько обмозговать. И как можно скорее, а то я, кажется, доболтаюсь. Но старайся не старайся, не получается скрыть, что знаю я больше, чем пытаюсь показать, а он отнюдь не слепой. Эх, посоветоваться бы с ним, обсудить, переложить эту ношу на его плечи… Райское блаженство! Увы, рай не для меня, мой интеллект обречён на адские муки!
— Уймись, заклинаю тебя, — взмолилась я. — Там майор, здесь ты — не многовато ли на бедную мою голову? Дай опомниться, а то я сейчас рехнусь и сама себя начну подозревать черт-те в чем. Или ты отстанешь от меня, или я сбегу из дому!
Наконец он хоть ненадолго от меня отцепился. Даже скрылся с глаз долой в ванной. Под шум воды я с облегчением перевела дух, закурила и стала прикидывать, что и как.
Где начало всей этой кошмарной истории, завершившейся убийством? Не знаю. Видимо, теряется где-то во мраке прошлого. Уходит в те времена, о которых Алиция неохотно говорила и неохотно вспоминала, хотя для неё они были светлым, счастливым пятном в её жизни. Годами великой, беззаветной любви к человеку, который того не стоил.
Мы с нею тогда ещё не знали друг друга, но о её романе потом я наслышалась предостаточно. Человек был женат, но это полбеды, хуже, что он оказался агентом иностранной разведки. Алиция, блестяще знавшая немецкий язык, познакомилась с ним, когда он служил культурным атташе в одном из западных посольств, и очень долго не догадывалась о побочной деятельности своего возлюбленного. Не знала она и о жене — факт её существования скрывался не менее тщательно. Обе эти тайны всплыли на свет Божий одновременно, в обстоятельствах весьма драматических, атташе поспешно отозвали, а Алицию ждали крупные неприятности. Вдобавок ко всему выяснилось, что великая эта любовь не совсем взаимна, возлюбленный добивался не столько её сердца, сколько сотрудничества. В последнем она категорически отказала, сердцем вроде бы тоже охладела, но у меня создалось впечатление, что остатки былой симпатии все-таки ещё теплились в её душе. Окончательно порвать с ним всякие связи она так и не решилась. Разными путями и через разных лиц передавал он ей пылкие приветы, пытался объясниться, оправдывался, даже упоминал о разводе, а Алицию от каждой невинной весточки, от каждого привета бросало в дрожь, потому как меньше всего на свете ей хотелось оказаться за решёткой, да ещё в качестве врага родимой отчизны. Через несколько лет подозрения с неё сняли, вернули выездной паспорт, но от своих страхов она так и не избавилась, обжегшись на молоке, дула на воду.
Кто знает, не было ли для такой осторожности своих причин? В том посольстве у неё оставалось множество знакомых, постоянно кто-то ехал туда, кто-то обратно, постоянно вертелись возле неё люди, лично знавшие того субъекта и, чем черт не шутит, возможно, даже его преемники по внеплановой деятельности. Вдруг она случайно соприкоснулась с чем-то нелегальным? Скажем, вопреки её воле до неё дошла какая-то информация… Кстати, судя по тому, что я от неё слышала, таки дошла.
Копенгаген. В Копенгагене тоже полно посольств и всяких людей из той страны. Алиция получала массу писем на самых разных языках. Я их не читала, но допускаю, что письма могли приходить как от родных, извещавших, скажем, о гриппе племянника, так и от того субъекта, и в них он доверительно сообщал, что собирается выведать кое-какие секреты у государства, политическая система которого ему несимпатична. А у Алиции характер был…
А у Алиции характер был аполитичный, вне времени и пространства, никаких границ она не признавала… Для неё существовал только один критерий: порядочный это человек или дрянь. Остальное — статус, идейные взгляды — не имело значения. Но кое-какие вещи для неё однозначно не совмещались с порядочностью, и среди них шпионах — на любом уровне, в любом его проявлении. Ей одинаково были противны что ябеда в яслях, что ас международной разведки. Подняться в атаку на танки со штыком — это пожалуйста, это она понимала, другое дело — заниматься чем-нибудь скрытно, хотя бы из патриотизма.
Зато ни за какие коврижки она бы не выдала сведений, доверенных ей по секрету. Ближайшей подруге глаза не открыла бы на измену мужа, если бы тот в этом ей исповедался. Любимому человеку не сказала бы, что контрразведка его засекла, получи она эту информацию конфиденциально.
Рано или поздно, тем путём или иным в её руках должна была скопиться чересчур богатая информация. Наверняка она понимала, насколько это для неё чревато последствиями. Ну и в согласии со своим характером попыталась распорядиться свалившимся на неё добром, никого не подставляя. Результат оказался не тот, на который она рассчитывала…
И вот теперь мне доверено распутать — но не рубить! — этот гордиев узел…
В последнюю минуту она успела подсказать, где искать разгадку ко всей афёре. Есть и ещё наказ: ни в коем случае не подпускать к частным её делам посторонних, так что придётся разбираться тайком, делясь с милицией лишь минимумом информации.
Но и это, к несчастью, не все…
Сколько я ни гнала от себя ужасную догадку, пришлось с нею смириться. Своими собственными, матушкой природой дарованными глазами я видела, что Алицией интересовался тип с перебитым носом. А с этим типом, чего уж вилять, у меня тоже кое-что связано!
«Я боюсь за тебя…» Так сказала Алиция, а она-то знала, что говорит. Я пропустила её слова мимо ушей, пропустила с непростительным легкомыслием, объяснимым разве что внезапным затмением ума. Теперь затмение это прошло, и я за себя боялась, боялась панически.
Предположим, что Алицией интересовался не только агент иностранной разведки, которого она, на своё горе, вспугнула. Одной лишь мне ясно, что Алиция ничем таким не стала бы заниматься, одной мне настолько известны её нрав, взгляды, её железные принципы.
Не мытьём, так катаньем, не в лоб, так по лбу… С таким же успехом и наша госбезопасность могла решить, что Алиция для неё опасна. Зная слишком много, вдруг спутала бы им карты, предупредила бы кого не следует, наконец, вступила бы с этим человеком в сговор… Если наши органы видели в ней врага, то, конечно, глаз с неё не спускали. Не исключено, что её считали причастной к шпионажу, но не арестовывали, чтобы выйти на других. Контрразведка не всеведущий святой дух, к этим другим вполне могла быть причислена и я…