Страница:
— Как это? — возмутилась я. — В такое время? Всего шестой час.
— Вот именно, шестой. А я работаю до шести. Возможно, этот автобус был не единственный, но в гостиницу мы вернулись на такси.
Следующий номер я отколола в Авиньоне. Опять удумала экскурсию автобусом — на пейзажи Прованса стоит полюбоваться, красота природы благотворно влияет на мою психику. Но тут автобус остановился в горах на развилке дорог. Мы были единственными пассажирами.
— Вам до Сент-Аньяна? — спросил водитель.
— Нет, мы возвращаемся обратно в Авиньон.
— А я еду в Сент-Аньян.
— Ничего страшного, мы прокатимся с вами, а потом вернёмся.
— Я больше не вернусь в Авиньон. Автобус из сент-аньянского парка.
Господи Боже, опять неудача? Я поинтересовалась, как нам добраться до Авиньона. Разве что взять в Сент-Аньяне такси. Но можно и пешком, срезая петли и повороты.
Авиньон видно с горы, и мы решились на пешую экскурсию. Город находился намного дальше, чем нам казалось, мы запутались в обширном лабиринте частных владений. Босоножки безжалостно впивались мне в пальцы. Частные владения обнесены каменными стенами, а между ними лишь проезжие дороги, без пешеходных. Все. Развлечениями я была сыта по горло.
Из одной виллы на машине выезжала мадам. Видимо, из тех, что победнее, — ворота открывала руками, а не дистанционным пультом. Я не утерпела, подошла и осведомилась: не едет ли она случайно в Авиньон, потому как мы остались без автобуса, а дорога тяжеловата. Мадам внимательно нас оглядела — на воров и бродяг не похожи, и кивнула — извольте, охотно подбросит; довезла до самого моста. Только благодаря ей пальцы у меня на ногах уцелели.
В Париже (кстати об автобусах) я всего лишь прозевала нужную остановку и пришлось возвращаться довольно далеко, а мы спешили. Потом меня обокрали в метро. Шайка воров создала давку, и у меня из сумки-корзинки спёрли кошелёк, куда по глупости я положила все деньги. Марек оказался на высоте. Он почти догнал вора, швырнувшего кошелёк ему под ноги. Увы, без содержимого.
Осталась у нас лишь Марекова заначка. Гостиница оплачена за трое суток вперёд, билеты были куплены, снова пришлось переться в ФРГ, чтобы обменять деньги. Марек держал меня впроголодь, возможно, в наказание. Аппетитную еду он считал подозрительной, бутербродов мне не давал, а при виде салатов содрогался. На брюссельских аттракционах он, правда, предложил мне пирожное с персиком, а я после трех дней воздержания жаждала мяса. Постройнела я невероятно, а вот характер испортился. В Кёльне у меня появились собственные деньги. Тут-то мой ненасытный аппетит снова показал, на что он способен.
И вообще он вёл себя несносно. Марек, конечно, не аппетит. Раздражался и скандалил по поводу и без повода, вырывал из рук план города, не давал прочитать микроскопически мелко напечатанные названия улиц и сориентироваться в сторонах света. Я оказалась ответственной за изменения в брюссельском городском транспорте, за вокзал на римских руинах в Кёльне и черт знает, за что ещё. Я держалась, стиснув зубы, и спешила к Алиции, чтобы у неё наконец-то отдохнуть.
Из-за треклятых парижских воров приехали мы в Биркерод на неделю раньше, чем договаривались. Алиции не было, она отбыла в Лунд, где жил Тюре. К счастью, в доме хозяйничала Стася, которая как раз успела перегладить все постельное бельё. Алиция вернулась на следующий день, и мне полегчало по очень простой причине: я оставила их с Мареком и сбежала на ипподром.
Марек не упускал случая обвинить меня во всех смертных грехах, и до сего дня я не ведаю почему. Не нравилось ему нигде: Дания, видите ли, грязная. На вопрос, какое слово применимо в таком случае к нашей стране, если в Дании грязно, он не ответил. Зато предъявил претензии: а Павелек сожрал его бананы. Павелек вполне мог сожрать всю округу — само собой, не Зосин Павел, а совсем другой Павелек.
Через неделю пришло письмо от матери: Люцина умерла, нам нужно немедленно возвращаться. И снова я не приняла к сведению, что письмо шло недели три и Люпину давно похоронили. Мы помчались в порт и на следующий день отплыли паромом до Свиноустья.
У меня началась истерика, какой никогда не случалось раньше. Сидела я в ресторане, голодная как волк, и слезы градом лились прямо в куриные потрошка. Пахли они аппетитно, выглядели ещё лучше, а я ни кусочка не смогла проглотить. Потоки лились из глаз, и я лишь прятала физиономию, ибо внушала официанту явное подозрение.
Вся моя любовь к Мареку тогда ушла безвозвратно. Не представляю, как на его месте поступил бы порядочный человек и настоящий мужчина. Напоил бы меня коньяком? Или попытался бы выяснить, в чем дело? Или ещё что-нибудь удумал? Марек не сделал ничего. Сидел пень пнём и молчал, как приговор, обжалованию не подлежащий. Впервые за всю свою взрослую жизнь я рухнула в постель, не вымыв ног, не вычистив зубы, с размазанным макияжем на физиономии, а что ещё хуже, до утра истерика так и не утихла, перейдя в стадию ярости.
Господи, какое же чудовище возвращалось тогда в Польшу!..
В Авиньоне без всяких сложностей мы купили билеты с местами на поезд Париж— Брюссель— Кёльн— Копенгаген. Правда, в Редбю поезд сбежал у нас с парома и мы догоняли его по железной дороге, а за нами мчались двое таможенников, жаждавших проверить документы… В Свиноустье невозможно было даже узнать расписание поездов на Варшаву, не говоря уже о том, чтобы зарезервировать билеты. А Марек мне все талдычил о прекрасном нашем строе, якобы превосходящем загнивающий капитализм!..
Мрачная и злая, я смотрела в окно вагона и размышляла: почему моя страна столь отвратительна? Если я вижу природу, которой не коснулась рука человека, она чудо как хороша, краше пейзажей разных чужих краёв. Но стоит руке человека прикоснуться к чему бы то ни было, все сразу же летит к черту. Отчего так происходит? Или кто-то назло старается? В чем же дело?..
Поезд задержался у семафора, из окна был виден какой-то промышленный объект. Ближе к поезду, по-видимому, склад. Сравнить время было. Такие же склады в Дании, в Германии, даже во Франции, не говоря уж о Голландии, — всегда чистенькие, красивые, покрашены весёлыми красками — голубые, красные, жёлтые. Дворы убраны. Бочки для дёгтя тоже весёлых тонов, ровненько составлены с чувством эстетики. Ограда исправная, прямо-таки красивая… Здесь же — серая развалюха с грязными окнами и обваливающейся штукатуркой, вся в грязных потёках Бочки из-под дёгтя расшвыряны как попало — чёрные, будто символ глубокого траура, двор — сплошная мусорная свалка, а уж при виде ограды сразу хочется повеситься.
Поезд двинулся. Я продолжала свою аналитическую деятельность, которой до сих пор пренебрегала. Появился иной род объектов: жилые дома, коттеджи на одну семью, разные садовые участки. О Господи! Безобразие домов угнетало. Многие из них заботливо украшены металлическими пробками от пивных бутылок, осколками керамики, решётками с немыслимыми завитушками. Ладно, пусть хоть так, и тем не менее все дома одинаковы. Остатки строительных материалов, нагромождённые перед фасадом, дырявые тазы, сломанные деревья, ну и эти ограды: поваленные заборы, сетки, стянутые колючей проволокой, буйные джунгли сорняков — все гордо выставлено на всеобщее обозрение. Что за эксгибиционизм такой чёртов, ни единой живой изгороди, никакого естественного заслона, ничего! Откуда у людей такая страсть выставлять свою жизнь напоказ?.. На стенах всюду потёки — даём плохую штукатурку, плохую изоляцию, не подогнанные водосточные трубы. Отделочные работы выполнены… как бы тут поприличнее выразиться… ну, небрежно, что ли. А ведь любое целое складывается из деталей…
Убожество строений, особенно подсобных, разных сараюшек, курятников, не говоря о хлевах и коровниках, пробудило во мне новое чувство и решительное намерение. Ринусь в глубинку и буду бить по морде всех районных архитекторов подряд. Это они дают разрешение на строительство, их обязанность соблюдать не только правила безопасности, но и не забывать об эстетическом облике страны. Каждый старается в своей сфере, и эффект этих стараний я наблюдаю сейчас по пути в Варшаву…
В Варшаву я приехала в полном раздрызге. Жарища стояла неимоверная. Начала я с визита к матери, которая уже несколько пришла в себя после похорон Люцины и удивилась моему возвращению. У неё я застала Янку.
— Никому не говори про меня, — попросила я мрачно. — Хочу отдохнуть, пока никто не знает, что я вернулась. Может, неделю посижу спокойно.
Домой мы добрались в десять, открыла кран — воды нет. Нисколько, ни капельки, а в чайнике великая сушь. Потеряв человеческий облик, я облаяла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Дзержинского. Марек потребовал ведёрко, он принесёт воды. А откуда? Было одно ведёрко, черт его дери, да потерялось. В невменяемом состоянии я начала вытаскивать кастрюли и бутылки. Марек бесился в прихожей — должно же быть ведёрко, только вот где? Моя вина — я безалаберная. И тут зазвонил телефон. Боженка. Узнала, что я вернулась…
Не следовало брать трубку, сперва надо было решить проблему воды. Я схватила трубку по глупости. Боженка всегда звонила не вовремя. Если я жарила яичницу, спешила по делам, собиралась раз в неделю поесть чего-нибудь горячего, совала голову под кран — тотчас же звонил телефон, и можно было не сомневаться — Боженка. Время она выбирала совершенно безошибочно.
Сейчас Боженка просто побила рекорд. Вечер. Половина одиннадцатого, я только-только вошла в дом после двухмесячного отсутствия, воды нет, жарища не спадает, Марек у дверей сучит ногами, требуя кастрюли и шнурок, чтобы их связать, а она мне несёт околесицу о своём зяте. Зять и вправду фигура колоритная и веселил нас немало, но, Боже праведный, не сейчас же!!!
Я прервала её наскоком, коротко объяснила положение, успокоила Марека и позвонила Янке, вырвав её из первого сна и спустив на неё всех собак за то, что она сообщила о моем приезде. Да к тому же именно Боженке, о которой все знали — позвонит сей момент. Янка разозлилась, хоть и пыталась оправдаться: Боженка-де позвонила, извлекла её из ванны (Боженкино везение действовало безошибочно по всем телефонным номерам), начала насчёт зятя. Тут Янка не выдержала и сказала обо мне, чтобы прервать разговор. Выкинула она такой финт, правда, всего второй раз в жизни, но в моей ситуации он вполне заменил залп «катюши». Мы поссорились.
Я бы ещё это пережила, даже после той истории с полотнищем от палатки и пренебрежительного отношения к Роберту. Но Янка сразу же позвонила Боженке и пожаловалась на адский скандал, который я ей учинила. Сделала она это, правда, в форме упрёка: где это видано, звонить человеку, едва успевшему войти в дом? Боженка все поняла не так и разобиделась смертельно. Прошло несколько лет, пока вся эта неразбериха выяснилась и наши отношения наладились. А многолетняя дружба все-таки распалась.
И в это же самое время эфиром улетучивалось взаимопонимание с блондином моей жизни. По-видимому, он совершил какую-то глупость. Мне стали названивать по телефону таинственные дамы, оперируя языком, который не шёл в сравнение даже с лексиконом моего покрышечного врага. В качестве оружия дамы использовали телефон. Я окончательно взбесилась, оковы дипломатии с грохотом пали, и я устроила Мареку мощный скандал. Он-де втоптал меня в грязь, раздавал кому ни попадя мой номер телефона, а теперь даже не даёт себе труда прекратить эту мерзопакость! И вообще что это за знакомства! Заодно я высказала ему напрямик все, что о нем думаю, вполне сознавая, каковы будут последствия. Чувство справедливости я оставила для разборок наедине с собой. Что скрывать, сама ведь лезла и добровольно делала из себя идиотку, никто меня не вынуждал. А в моем возрасте пора соображать, что делаешь. Видели зенки, на что зарились. Божество, свергнутое с пьедестала, не выдержало и отправилось в голубую даль, оставив меня с разгромленной квартирой Люцины и с враньём насчёт Катыни.
А самое смешное во всей этой кутерьме с Мареком, что у меня и в мыслях не было от него избавиться. Почему бы и не признаться: напротив, мне хотелось не выпускать его из когтей, чтобы устраивать все новые скандалы. Расквитаться за четырнадцать лет долготерпения и выложить ему все его враньё. У него хватило ума сбежать и унести ноги живым.
Таким манером избавилась я от блондина моей мечты. И приступила к ликвидации Люцининой квартиры. Я понятия не имела, входило ли это вообще в мои обязанности. Квартира была кооперативная, и говорили, что моя мать могла получить её по наследству. Мать не хотела — во-первых. Во-вторых, кажется, именно это дело пытался уладить Марек, добившись лишь того, что кооператив начал ко мне цепляться. Я освободила квартиру от Люцининых вещей, прежде всего от книг, часть которых вообще мои. Помогал мне Витек, муж Малгоси, той самой, что много лет назад слетела с верхней полки в спальном вагоне. Дай Бог Витеку здоровья, не представляю, как бы я без него все одолела. При разборке шкафа на части нечистая сила оттяпала мне кусочек пальца, но аптека оказалась близко, и отрезанная часть приросла. Второй дар судьбы — тётя Ядя. Ей все пригодилось, и насчёт половины вещей у меня голова не болела. Умаялась я как последняя кляча, кое-какое барахло оставила на произвол судьбы — бегать с тяжестями через три этажа у меня не хватило сил. Мусоропровода в доме не было, а выбрасывать в окно я сочла неприличным.
Наследство своё (к счастью небольшое) Люцина забрала с собой в могилу, что далеко не всякому удаётся. Деньги у неё лежали на счетах — в злотых и в долларах, завещаний или распоряжений она не оставила. Теоретически ей наследовали сестры. Тереса охотно отказалась, но официальный отказ нужно оформлять через нотариуса, что в Канаде стоило дороже, чем все наследство. Моя мать получила лишь деньги от соцстраха на расходы по похоронам, от остального она отказалась. Я — тем более, и мне не пришлось гонять по всяким официальным местам.
А вот кооператив поблажки не дал. Я отправилась к ним вручить ключи, однако ключи у меня не взяли. Квартиру примет комиссия, все помещения надо привести в порядок и сделать ремонт, словом, сдать в идеальном состоянии, а комиссия оценит. На вопрос, кто обязан ремонтировать, заявили — тот, у кого ключи. Мне было не до дискуссий, я пожала плечами и удалилась.
Через несколько месяцев я получила уведомление, выдержанное в угрожающем тоне: от меня требовали ключи и исполнения всех обязательств, иначе, мол, дело передадут в суд. В самый раз: я отправлялась на Кубу. Меня так и подмывало прихватить ключи с собой и отправить их из Гаваны, но я подавила в себе соблазн поразвлечься — бегать по чужому городу и искать почту. Там же жарко. Я послала ключи из Варшавы заказной посылкой, присовокупив к ней письмо, по пунктам объясняющее, что, во-первых, я никогда в этой квартире не была прописана, во-вторых, никогда там не проживала, в-третьих, не являюсь наследницей умершей, в-четвёртых, истинные наследники от наследства отказываются и у них нечего отбирать, в-пятых, ключами я завладела исключительно из чувства милосердия — передавала тётке в больницу её личные вещи, в-шестых, ключи я уже дважды приносила, но администрация не пожелала их взять. В общем, их претензии не по адресу, очень прошу от меня отвалить.
Позже я от разных людей слышала: кооперативы и управления жилыми зданиями повсеместно занимаются таким вымогательством. Получают задаром квартиру и, пользуясь методами устрашения, норовят на кого-нибудь свалить стоимость ремонта. Многие якобы уступают при одной только мысли о суде. Я пришла к выводу — общество позволило себя оболванить до крайних пределов.
А вообще-то в этой неразберихе печальных событий я снова упустила хронологию.
Возвращаясь из Алжира в первый раз с тем огромным багажом, я везла кроме всего прочего и арабский лук для Люцины — не для готовки, а чтобы высадить на нашем участке. Лук, по всей видимости, подопрел, начал прорастать и вонял невыносимо. Сидела я вечером на Восточном вокзале в Париже, ждала поезд. Стемнело. Умученная до смерти, я вдруг сообразила, что делаю — проросший вонючий лук везу через пол Европы. Я расхохоталась так, что слезы потекли из глаз, и люди на меня стали оглядываться. Физиономию прикрыть было нечем, меня наверняка приняли за помешанную. Это показалось мне ещё смешней.
Позже, уже после смерти Люцины, пропал Роберт.
Вскоре после нашего возвращения домой к нему поехали Зося с Моникой, а вот когда я высылала ему частями кузов для машины, не помню, — до её отъезда или после. Во всяком случае, я высылала части летом, потому как в отпуск в Польшу приезжал Саси. Решётку радиатора, крылья и дверцу мне удалось купить в авторемонтной мастерской. Заплатила я вдвое дороже, ничего другого не оставалось, и что-то — не то крыло, не то дверца — до сих пор валяется в подвале. Остальное я сплавила в Алжир. Намеревалась отправить с уезжающими знакомыми, это было бы проще всего, однако они, смертельно напуганные собственным отъездом, отказались. Не помогали никакие объяснения — им ничего не грозит, вещи везут легально, записанные в декларацию, и пошлина за них уплачена. Арабы тоже ничего против не имели, мой сын заберёт все в аэропорте. Знакомые в панике вообще не понимали, о чем речь. И тут как раз пришёл ко мне Саси, озабоченный собственными проблемами. Он спрашивал у меня совета, как провезти купленные в Варшаве пиджаки.
— Да надень их на себя, — рассеянно посоветовала я.
— Все четыре? — испугался Саси.
— Нет. один. Ну, может, два…
И я погрузилась в проблемы кузова. Тут меня осенило — я решила всучить запчасти Саси. Он не протестовал, даже обрадовался, что, по пути в Тиарет, Роберт завезёт его в Махдию. У него всего один чемодан — пожалуйста, заберёт и два места с железками.
На всякий случай накануне я съездила в аэропорт и договорилась со старшим по смене — Саси, дескать, не везёт контрабанду, просто я посылаю запчасти сыну в Алжир и сама заплачу пошлину. Итак, все было в ажуре, обо всем договорились, все легально.
Двое контрактников летели тем же самолётом, что и Саси. Они прошли таможню, настала очередь Саси с железками. Тут же выяснилось — он, как иностранец, должен заплатить за лишний вес в долларах. Вышло более девятисот, я расстроилась — валюты при себе не было. Девушка-таможенница понимала, в чем дело, целые машины по частям летели с людьми в Африку. Поймала одного из контрактников и вырвала у него из рук паспорт и билет. Тот обалдело уставился на девушку, которая, не обращая внимания на его протесты, приписала ему мои железяки. Я помчалась платить за лишний вес в злотых. Саси терпеливо ждал. Контрактник, очень бледный, открещивался от подозрительного багажа и орал: мол, в Алжире он ни за что не отвечает. Вся заварушка продолжалась довольно долго. Как всегда, в кассу стоял хвост, Саси был последний. Пришла другая таможенница, её заинтересовало, почему араб везёт чужие запчасти. Саси разнервничался, начал говорить по-арабски и показывать пальцем на меня. Таможенница наконец подошла ко мне. Я объяснила, что договорилась со старшим по смене.
— С кем? — недоверчиво осведомилась она.
— Откуда мне знать — с кем? Такой высокий, красивый…
— У нас все красивые, — мрачно ответствовала она, но заколебалась и махнула рукой.
В суматохе на чемодан Саси никто и внимания не обратил. Пиджаки преспокойно отправились в Алжир. Железо уехало на конвейере. Я прорвалась через дежурного у дверей и полетела платить пошлину по своему собственному паспорту, когда самолёт уже набирал высоту.
Роберт части кузова у Саси получил, а трусливых контрактников спровадил на такси. Ехали они куда-то на юг, не помню, в какое селение, во всяком случае по эту сторону Сахары. Автобусное сообщение оставляло желать лучшего. Я пыталась во время пребывания в Алжире узнать, имеют ли алжирские автобусы хоть какое-то расписание? Оказалось, имеют и придерживаются его с точностью до полутора суток. Забери знакомые Робертово железо, он отвёз бы их сам, а автобуса пришлось бы ждать Саси.
А затем, как я сказала, Роберт пропал.
Зося и Моника улетели к нему, все вместе отправились в отпуск во Францию, и тут их след затерялся. В Алжир они не вернулись, в Польшу не приехали, никто ведать не ведал, что с ними случилось. Марек со свойственным ему оптимизмом утверждал — Роберт записался в Иностранный легион или стал торговать наркотиками и теперь сидит в тюрьме. Зося и Моника наверняка тоже. Я перетерпела эти утешительные прогнозы, полагаясь на собственные предчувствия.
И в самом деле, через несколько месяцев мой ребёнок нашёлся в Канаде. Выезд он оформил во Франции, Канада его принимала. Фирма оплачивала проезд, предоставляла часть мебели и полугодовую стипендию на изучение языка, нужного ему как телеге пятое колесо, а потом работу. Наконец-то ему пригодилась любимая профессия — производство точных приборов. Когда я летела на Кубу, я уже имела адрес Роберта в Гамильтоне.
На Кубу меня отправили в командировку. Там проводился конгресс детективов, пардон, авторов детективных произведений. Пригласили писателей из стран народной демократии, Центральной и Южной Америки и несколько человек со стороны. Думаю, от нас никто не захотел ехать, а посему пихнули меня. Я согласилась сразу и совершенно забыла — ведь лететь туда придётся через Бермудский треугольник.
Бермудского треугольника я боюсь панически, и пусть никто меня не уговаривает, что там ничего нет. Сама убедилась — есть. Сейчас об этом расскажу.
Выехала я в спешке. Министерство оформило моё дело так идиотски, как только могло: я не получила никакой информации, никакой валюты, деньги — кубинские песо — сняла со своего счета. Иначе летела бы без гроша. Я представляла себе лишь одно: по пути будет Прага, а потому взяла и кроны. Доллары оставила дома, даже мелочь выложила — зачем мне обменная валюта на трассе Варшава-Прага-Гавана. Я не взяла ни одной своей книги, постаралась только не забыть купальник. Что касается книг, то, честно говоря, у меня самой их не осталось, а переиздания ещё не вышли.
В Праге выяснилось — транзитом летят двое: какой-то наш парень в Панаму и я. Парень не имел ни гроша в чешских деньгах, следующий самолёт вылетал лишь вечером. Мы шлялись по городу, я поставила ему пиво и скромную еду. Пересадка в Монреале оказалась полной неожиданностью, в свою очередь парень поставил мне напитки и подарил тридцать пять центов — послать открытку детям. Ждали недолго, вылетели.
Погода с самого начала была прекрасная. Чистое небо, солнце непонятным образом всходило дважды, все очень мило. И вдруг ни с того ни с сего самолёт врезался в туман. Густое молоко на высоте почти десяти километров, вата со всех сторон, вверху, внизу, впереди и сзади. Я возмутилась.
— Ну и что это значит? — показала я вид за окном.
— А вы не знаете? — удивился парень. — Бермудский треугольник.
— Езус-Мария!!!.. — Волосы у меня зашевелились, и я едва не задохнулась. — Вы уверены, что мы летим вперёд? — в панике вопросила я.
— Вроде бы крена нет, да в Бермудском треугольнике никогда ничего не известно…
Стиснув зубы, я начала считать километры. Скорость сообщили, часы на руке шли точно, сосчитала — туман тянулся на протяжении тысячи двухсот километров. Многовато…
Зато какое облегчение наступило, когда внизу я увидела океан и острова, описать невозможно. Куба уже почти видна, острова и морской простор вокруг как рекламная картинка Цвет воды показался мне совершенно ненатуральным, от светлой зелени до темно-фиолетового через все оттенки голубого и зеленого. Я поинтересовалась, отчего это происходит, уверенная, что оттенки зависят от цвета разных водорослей. Парень летел в Панаму не первый раз и объяснил: ничего подобного, никаких водорослей, просто разный песок на разной глубине просвечивает сквозь кристально чистую воду. Так оно и оказалось, позже я все увидела вблизи и сама входила в такую воду.
На месте обнаружились разные сюрпризы. Во-первых, кубинскими песо я могла обклеить сортир! Иностранцы на Кубе расплачиваются долларами. Существуют также особые средства оплаты, нечто подобное нашим бонам, коими когда-то расплачивались в коммерческих магазинах. Меня обязаны были снабдить ими в Варшаве, но, как я уже сказала, министерство все оформило блистательнейшим образом, отправив меня без гроша в кармане. Во-вторых, я официально и в единственном числе представляла Польскую Народную Республику и на конгрессе от меня ждали доклада. Ну что же, будет вам доклад. В-третьих, польская литература на Кубе кончилась на Мицкевиче и «Quo vadis» [15], и никто больше в глаза не видел ни одной польской книги. Ах нет, простите, в посольстве ещё отыскалась «В пустыне и в пуще».
Мне дали переводчицу, Беатриче, молодую негритянку с самыми прекрасными глазами, какие только бывают на свете. И вообще красавицу, на голове у неё тридцать две косички. Ясное дело, сама я не считала, просто спросила. Беатриче истинная аристократка, её прабабку привезли на Кубу невольницей прямо из Африки, и ни разу в семье не случались смешанные браки. Чёрная раса сохранилась в нетронутом виде.
Впечатлений и переживаний нахлынула уйма, одно за другим. Я едва не сделалась причиной польско-кубинской войны, зато укрепила болгаро-кубинские отношения. Расскажу обо всем тематически, пренебрегая хронологией.
Официальных выступлений я сделала два. Первое прошло легко на встрече литераторов, журналистов и переводчиков, и всем очень понравилось. Потом состоялся приём у министра культуры, и я снова представляла Польшу.
— Вот именно, шестой. А я работаю до шести. Возможно, этот автобус был не единственный, но в гостиницу мы вернулись на такси.
Следующий номер я отколола в Авиньоне. Опять удумала экскурсию автобусом — на пейзажи Прованса стоит полюбоваться, красота природы благотворно влияет на мою психику. Но тут автобус остановился в горах на развилке дорог. Мы были единственными пассажирами.
— Вам до Сент-Аньяна? — спросил водитель.
— Нет, мы возвращаемся обратно в Авиньон.
— А я еду в Сент-Аньян.
— Ничего страшного, мы прокатимся с вами, а потом вернёмся.
— Я больше не вернусь в Авиньон. Автобус из сент-аньянского парка.
Господи Боже, опять неудача? Я поинтересовалась, как нам добраться до Авиньона. Разве что взять в Сент-Аньяне такси. Но можно и пешком, срезая петли и повороты.
Авиньон видно с горы, и мы решились на пешую экскурсию. Город находился намного дальше, чем нам казалось, мы запутались в обширном лабиринте частных владений. Босоножки безжалостно впивались мне в пальцы. Частные владения обнесены каменными стенами, а между ними лишь проезжие дороги, без пешеходных. Все. Развлечениями я была сыта по горло.
Из одной виллы на машине выезжала мадам. Видимо, из тех, что победнее, — ворота открывала руками, а не дистанционным пультом. Я не утерпела, подошла и осведомилась: не едет ли она случайно в Авиньон, потому как мы остались без автобуса, а дорога тяжеловата. Мадам внимательно нас оглядела — на воров и бродяг не похожи, и кивнула — извольте, охотно подбросит; довезла до самого моста. Только благодаря ей пальцы у меня на ногах уцелели.
В Париже (кстати об автобусах) я всего лишь прозевала нужную остановку и пришлось возвращаться довольно далеко, а мы спешили. Потом меня обокрали в метро. Шайка воров создала давку, и у меня из сумки-корзинки спёрли кошелёк, куда по глупости я положила все деньги. Марек оказался на высоте. Он почти догнал вора, швырнувшего кошелёк ему под ноги. Увы, без содержимого.
Осталась у нас лишь Марекова заначка. Гостиница оплачена за трое суток вперёд, билеты были куплены, снова пришлось переться в ФРГ, чтобы обменять деньги. Марек держал меня впроголодь, возможно, в наказание. Аппетитную еду он считал подозрительной, бутербродов мне не давал, а при виде салатов содрогался. На брюссельских аттракционах он, правда, предложил мне пирожное с персиком, а я после трех дней воздержания жаждала мяса. Постройнела я невероятно, а вот характер испортился. В Кёльне у меня появились собственные деньги. Тут-то мой ненасытный аппетит снова показал, на что он способен.
И вообще он вёл себя несносно. Марек, конечно, не аппетит. Раздражался и скандалил по поводу и без повода, вырывал из рук план города, не давал прочитать микроскопически мелко напечатанные названия улиц и сориентироваться в сторонах света. Я оказалась ответственной за изменения в брюссельском городском транспорте, за вокзал на римских руинах в Кёльне и черт знает, за что ещё. Я держалась, стиснув зубы, и спешила к Алиции, чтобы у неё наконец-то отдохнуть.
Из-за треклятых парижских воров приехали мы в Биркерод на неделю раньше, чем договаривались. Алиции не было, она отбыла в Лунд, где жил Тюре. К счастью, в доме хозяйничала Стася, которая как раз успела перегладить все постельное бельё. Алиция вернулась на следующий день, и мне полегчало по очень простой причине: я оставила их с Мареком и сбежала на ипподром.
Марек не упускал случая обвинить меня во всех смертных грехах, и до сего дня я не ведаю почему. Не нравилось ему нигде: Дания, видите ли, грязная. На вопрос, какое слово применимо в таком случае к нашей стране, если в Дании грязно, он не ответил. Зато предъявил претензии: а Павелек сожрал его бананы. Павелек вполне мог сожрать всю округу — само собой, не Зосин Павел, а совсем другой Павелек.
Через неделю пришло письмо от матери: Люцина умерла, нам нужно немедленно возвращаться. И снова я не приняла к сведению, что письмо шло недели три и Люпину давно похоронили. Мы помчались в порт и на следующий день отплыли паромом до Свиноустья.
У меня началась истерика, какой никогда не случалось раньше. Сидела я в ресторане, голодная как волк, и слезы градом лились прямо в куриные потрошка. Пахли они аппетитно, выглядели ещё лучше, а я ни кусочка не смогла проглотить. Потоки лились из глаз, и я лишь прятала физиономию, ибо внушала официанту явное подозрение.
Вся моя любовь к Мареку тогда ушла безвозвратно. Не представляю, как на его месте поступил бы порядочный человек и настоящий мужчина. Напоил бы меня коньяком? Или попытался бы выяснить, в чем дело? Или ещё что-нибудь удумал? Марек не сделал ничего. Сидел пень пнём и молчал, как приговор, обжалованию не подлежащий. Впервые за всю свою взрослую жизнь я рухнула в постель, не вымыв ног, не вычистив зубы, с размазанным макияжем на физиономии, а что ещё хуже, до утра истерика так и не утихла, перейдя в стадию ярости.
Господи, какое же чудовище возвращалось тогда в Польшу!..
В Авиньоне без всяких сложностей мы купили билеты с местами на поезд Париж— Брюссель— Кёльн— Копенгаген. Правда, в Редбю поезд сбежал у нас с парома и мы догоняли его по железной дороге, а за нами мчались двое таможенников, жаждавших проверить документы… В Свиноустье невозможно было даже узнать расписание поездов на Варшаву, не говоря уже о том, чтобы зарезервировать билеты. А Марек мне все талдычил о прекрасном нашем строе, якобы превосходящем загнивающий капитализм!..
Мрачная и злая, я смотрела в окно вагона и размышляла: почему моя страна столь отвратительна? Если я вижу природу, которой не коснулась рука человека, она чудо как хороша, краше пейзажей разных чужих краёв. Но стоит руке человека прикоснуться к чему бы то ни было, все сразу же летит к черту. Отчего так происходит? Или кто-то назло старается? В чем же дело?..
Поезд задержался у семафора, из окна был виден какой-то промышленный объект. Ближе к поезду, по-видимому, склад. Сравнить время было. Такие же склады в Дании, в Германии, даже во Франции, не говоря уж о Голландии, — всегда чистенькие, красивые, покрашены весёлыми красками — голубые, красные, жёлтые. Дворы убраны. Бочки для дёгтя тоже весёлых тонов, ровненько составлены с чувством эстетики. Ограда исправная, прямо-таки красивая… Здесь же — серая развалюха с грязными окнами и обваливающейся штукатуркой, вся в грязных потёках Бочки из-под дёгтя расшвыряны как попало — чёрные, будто символ глубокого траура, двор — сплошная мусорная свалка, а уж при виде ограды сразу хочется повеситься.
Поезд двинулся. Я продолжала свою аналитическую деятельность, которой до сих пор пренебрегала. Появился иной род объектов: жилые дома, коттеджи на одну семью, разные садовые участки. О Господи! Безобразие домов угнетало. Многие из них заботливо украшены металлическими пробками от пивных бутылок, осколками керамики, решётками с немыслимыми завитушками. Ладно, пусть хоть так, и тем не менее все дома одинаковы. Остатки строительных материалов, нагромождённые перед фасадом, дырявые тазы, сломанные деревья, ну и эти ограды: поваленные заборы, сетки, стянутые колючей проволокой, буйные джунгли сорняков — все гордо выставлено на всеобщее обозрение. Что за эксгибиционизм такой чёртов, ни единой живой изгороди, никакого естественного заслона, ничего! Откуда у людей такая страсть выставлять свою жизнь напоказ?.. На стенах всюду потёки — даём плохую штукатурку, плохую изоляцию, не подогнанные водосточные трубы. Отделочные работы выполнены… как бы тут поприличнее выразиться… ну, небрежно, что ли. А ведь любое целое складывается из деталей…
Убожество строений, особенно подсобных, разных сараюшек, курятников, не говоря о хлевах и коровниках, пробудило во мне новое чувство и решительное намерение. Ринусь в глубинку и буду бить по морде всех районных архитекторов подряд. Это они дают разрешение на строительство, их обязанность соблюдать не только правила безопасности, но и не забывать об эстетическом облике страны. Каждый старается в своей сфере, и эффект этих стараний я наблюдаю сейчас по пути в Варшаву…
В Варшаву я приехала в полном раздрызге. Жарища стояла неимоверная. Начала я с визита к матери, которая уже несколько пришла в себя после похорон Люцины и удивилась моему возвращению. У неё я застала Янку.
— Никому не говори про меня, — попросила я мрачно. — Хочу отдохнуть, пока никто не знает, что я вернулась. Может, неделю посижу спокойно.
Домой мы добрались в десять, открыла кран — воды нет. Нисколько, ни капельки, а в чайнике великая сушь. Потеряв человеческий облик, я облаяла Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и Дзержинского. Марек потребовал ведёрко, он принесёт воды. А откуда? Было одно ведёрко, черт его дери, да потерялось. В невменяемом состоянии я начала вытаскивать кастрюли и бутылки. Марек бесился в прихожей — должно же быть ведёрко, только вот где? Моя вина — я безалаберная. И тут зазвонил телефон. Боженка. Узнала, что я вернулась…
Не следовало брать трубку, сперва надо было решить проблему воды. Я схватила трубку по глупости. Боженка всегда звонила не вовремя. Если я жарила яичницу, спешила по делам, собиралась раз в неделю поесть чего-нибудь горячего, совала голову под кран — тотчас же звонил телефон, и можно было не сомневаться — Боженка. Время она выбирала совершенно безошибочно.
Сейчас Боженка просто побила рекорд. Вечер. Половина одиннадцатого, я только-только вошла в дом после двухмесячного отсутствия, воды нет, жарища не спадает, Марек у дверей сучит ногами, требуя кастрюли и шнурок, чтобы их связать, а она мне несёт околесицу о своём зяте. Зять и вправду фигура колоритная и веселил нас немало, но, Боже праведный, не сейчас же!!!
Я прервала её наскоком, коротко объяснила положение, успокоила Марека и позвонила Янке, вырвав её из первого сна и спустив на неё всех собак за то, что она сообщила о моем приезде. Да к тому же именно Боженке, о которой все знали — позвонит сей момент. Янка разозлилась, хоть и пыталась оправдаться: Боженка-де позвонила, извлекла её из ванны (Боженкино везение действовало безошибочно по всем телефонным номерам), начала насчёт зятя. Тут Янка не выдержала и сказала обо мне, чтобы прервать разговор. Выкинула она такой финт, правда, всего второй раз в жизни, но в моей ситуации он вполне заменил залп «катюши». Мы поссорились.
Я бы ещё это пережила, даже после той истории с полотнищем от палатки и пренебрежительного отношения к Роберту. Но Янка сразу же позвонила Боженке и пожаловалась на адский скандал, который я ей учинила. Сделала она это, правда, в форме упрёка: где это видано, звонить человеку, едва успевшему войти в дом? Боженка все поняла не так и разобиделась смертельно. Прошло несколько лет, пока вся эта неразбериха выяснилась и наши отношения наладились. А многолетняя дружба все-таки распалась.
И в это же самое время эфиром улетучивалось взаимопонимание с блондином моей жизни. По-видимому, он совершил какую-то глупость. Мне стали названивать по телефону таинственные дамы, оперируя языком, который не шёл в сравнение даже с лексиконом моего покрышечного врага. В качестве оружия дамы использовали телефон. Я окончательно взбесилась, оковы дипломатии с грохотом пали, и я устроила Мареку мощный скандал. Он-де втоптал меня в грязь, раздавал кому ни попадя мой номер телефона, а теперь даже не даёт себе труда прекратить эту мерзопакость! И вообще что это за знакомства! Заодно я высказала ему напрямик все, что о нем думаю, вполне сознавая, каковы будут последствия. Чувство справедливости я оставила для разборок наедине с собой. Что скрывать, сама ведь лезла и добровольно делала из себя идиотку, никто меня не вынуждал. А в моем возрасте пора соображать, что делаешь. Видели зенки, на что зарились. Божество, свергнутое с пьедестала, не выдержало и отправилось в голубую даль, оставив меня с разгромленной квартирой Люцины и с враньём насчёт Катыни.
А самое смешное во всей этой кутерьме с Мареком, что у меня и в мыслях не было от него избавиться. Почему бы и не признаться: напротив, мне хотелось не выпускать его из когтей, чтобы устраивать все новые скандалы. Расквитаться за четырнадцать лет долготерпения и выложить ему все его враньё. У него хватило ума сбежать и унести ноги живым.
Таким манером избавилась я от блондина моей мечты. И приступила к ликвидации Люцининой квартиры. Я понятия не имела, входило ли это вообще в мои обязанности. Квартира была кооперативная, и говорили, что моя мать могла получить её по наследству. Мать не хотела — во-первых. Во-вторых, кажется, именно это дело пытался уладить Марек, добившись лишь того, что кооператив начал ко мне цепляться. Я освободила квартиру от Люцининых вещей, прежде всего от книг, часть которых вообще мои. Помогал мне Витек, муж Малгоси, той самой, что много лет назад слетела с верхней полки в спальном вагоне. Дай Бог Витеку здоровья, не представляю, как бы я без него все одолела. При разборке шкафа на части нечистая сила оттяпала мне кусочек пальца, но аптека оказалась близко, и отрезанная часть приросла. Второй дар судьбы — тётя Ядя. Ей все пригодилось, и насчёт половины вещей у меня голова не болела. Умаялась я как последняя кляча, кое-какое барахло оставила на произвол судьбы — бегать с тяжестями через три этажа у меня не хватило сил. Мусоропровода в доме не было, а выбрасывать в окно я сочла неприличным.
Наследство своё (к счастью небольшое) Люцина забрала с собой в могилу, что далеко не всякому удаётся. Деньги у неё лежали на счетах — в злотых и в долларах, завещаний или распоряжений она не оставила. Теоретически ей наследовали сестры. Тереса охотно отказалась, но официальный отказ нужно оформлять через нотариуса, что в Канаде стоило дороже, чем все наследство. Моя мать получила лишь деньги от соцстраха на расходы по похоронам, от остального она отказалась. Я — тем более, и мне не пришлось гонять по всяким официальным местам.
А вот кооператив поблажки не дал. Я отправилась к ним вручить ключи, однако ключи у меня не взяли. Квартиру примет комиссия, все помещения надо привести в порядок и сделать ремонт, словом, сдать в идеальном состоянии, а комиссия оценит. На вопрос, кто обязан ремонтировать, заявили — тот, у кого ключи. Мне было не до дискуссий, я пожала плечами и удалилась.
Через несколько месяцев я получила уведомление, выдержанное в угрожающем тоне: от меня требовали ключи и исполнения всех обязательств, иначе, мол, дело передадут в суд. В самый раз: я отправлялась на Кубу. Меня так и подмывало прихватить ключи с собой и отправить их из Гаваны, но я подавила в себе соблазн поразвлечься — бегать по чужому городу и искать почту. Там же жарко. Я послала ключи из Варшавы заказной посылкой, присовокупив к ней письмо, по пунктам объясняющее, что, во-первых, я никогда в этой квартире не была прописана, во-вторых, никогда там не проживала, в-третьих, не являюсь наследницей умершей, в-четвёртых, истинные наследники от наследства отказываются и у них нечего отбирать, в-пятых, ключами я завладела исключительно из чувства милосердия — передавала тётке в больницу её личные вещи, в-шестых, ключи я уже дважды приносила, но администрация не пожелала их взять. В общем, их претензии не по адресу, очень прошу от меня отвалить.
Позже я от разных людей слышала: кооперативы и управления жилыми зданиями повсеместно занимаются таким вымогательством. Получают задаром квартиру и, пользуясь методами устрашения, норовят на кого-нибудь свалить стоимость ремонта. Многие якобы уступают при одной только мысли о суде. Я пришла к выводу — общество позволило себя оболванить до крайних пределов.
А вообще-то в этой неразберихе печальных событий я снова упустила хронологию.
* * *
Сперва восполню небольшое упущение.Возвращаясь из Алжира в первый раз с тем огромным багажом, я везла кроме всего прочего и арабский лук для Люцины — не для готовки, а чтобы высадить на нашем участке. Лук, по всей видимости, подопрел, начал прорастать и вонял невыносимо. Сидела я вечером на Восточном вокзале в Париже, ждала поезд. Стемнело. Умученная до смерти, я вдруг сообразила, что делаю — проросший вонючий лук везу через пол Европы. Я расхохоталась так, что слезы потекли из глаз, и люди на меня стали оглядываться. Физиономию прикрыть было нечем, меня наверняка приняли за помешанную. Это показалось мне ещё смешней.
Позже, уже после смерти Люцины, пропал Роберт.
Вскоре после нашего возвращения домой к нему поехали Зося с Моникой, а вот когда я высылала ему частями кузов для машины, не помню, — до её отъезда или после. Во всяком случае, я высылала части летом, потому как в отпуск в Польшу приезжал Саси. Решётку радиатора, крылья и дверцу мне удалось купить в авторемонтной мастерской. Заплатила я вдвое дороже, ничего другого не оставалось, и что-то — не то крыло, не то дверца — до сих пор валяется в подвале. Остальное я сплавила в Алжир. Намеревалась отправить с уезжающими знакомыми, это было бы проще всего, однако они, смертельно напуганные собственным отъездом, отказались. Не помогали никакие объяснения — им ничего не грозит, вещи везут легально, записанные в декларацию, и пошлина за них уплачена. Арабы тоже ничего против не имели, мой сын заберёт все в аэропорте. Знакомые в панике вообще не понимали, о чем речь. И тут как раз пришёл ко мне Саси, озабоченный собственными проблемами. Он спрашивал у меня совета, как провезти купленные в Варшаве пиджаки.
— Да надень их на себя, — рассеянно посоветовала я.
— Все четыре? — испугался Саси.
— Нет. один. Ну, может, два…
И я погрузилась в проблемы кузова. Тут меня осенило — я решила всучить запчасти Саси. Он не протестовал, даже обрадовался, что, по пути в Тиарет, Роберт завезёт его в Махдию. У него всего один чемодан — пожалуйста, заберёт и два места с железками.
На всякий случай накануне я съездила в аэропорт и договорилась со старшим по смене — Саси, дескать, не везёт контрабанду, просто я посылаю запчасти сыну в Алжир и сама заплачу пошлину. Итак, все было в ажуре, обо всем договорились, все легально.
Двое контрактников летели тем же самолётом, что и Саси. Они прошли таможню, настала очередь Саси с железками. Тут же выяснилось — он, как иностранец, должен заплатить за лишний вес в долларах. Вышло более девятисот, я расстроилась — валюты при себе не было. Девушка-таможенница понимала, в чем дело, целые машины по частям летели с людьми в Африку. Поймала одного из контрактников и вырвала у него из рук паспорт и билет. Тот обалдело уставился на девушку, которая, не обращая внимания на его протесты, приписала ему мои железяки. Я помчалась платить за лишний вес в злотых. Саси терпеливо ждал. Контрактник, очень бледный, открещивался от подозрительного багажа и орал: мол, в Алжире он ни за что не отвечает. Вся заварушка продолжалась довольно долго. Как всегда, в кассу стоял хвост, Саси был последний. Пришла другая таможенница, её заинтересовало, почему араб везёт чужие запчасти. Саси разнервничался, начал говорить по-арабски и показывать пальцем на меня. Таможенница наконец подошла ко мне. Я объяснила, что договорилась со старшим по смене.
— С кем? — недоверчиво осведомилась она.
— Откуда мне знать — с кем? Такой высокий, красивый…
— У нас все красивые, — мрачно ответствовала она, но заколебалась и махнула рукой.
В суматохе на чемодан Саси никто и внимания не обратил. Пиджаки преспокойно отправились в Алжир. Железо уехало на конвейере. Я прорвалась через дежурного у дверей и полетела платить пошлину по своему собственному паспорту, когда самолёт уже набирал высоту.
Роберт части кузова у Саси получил, а трусливых контрактников спровадил на такси. Ехали они куда-то на юг, не помню, в какое селение, во всяком случае по эту сторону Сахары. Автобусное сообщение оставляло желать лучшего. Я пыталась во время пребывания в Алжире узнать, имеют ли алжирские автобусы хоть какое-то расписание? Оказалось, имеют и придерживаются его с точностью до полутора суток. Забери знакомые Робертово железо, он отвёз бы их сам, а автобуса пришлось бы ждать Саси.
А затем, как я сказала, Роберт пропал.
Зося и Моника улетели к нему, все вместе отправились в отпуск во Францию, и тут их след затерялся. В Алжир они не вернулись, в Польшу не приехали, никто ведать не ведал, что с ними случилось. Марек со свойственным ему оптимизмом утверждал — Роберт записался в Иностранный легион или стал торговать наркотиками и теперь сидит в тюрьме. Зося и Моника наверняка тоже. Я перетерпела эти утешительные прогнозы, полагаясь на собственные предчувствия.
И в самом деле, через несколько месяцев мой ребёнок нашёлся в Канаде. Выезд он оформил во Франции, Канада его принимала. Фирма оплачивала проезд, предоставляла часть мебели и полугодовую стипендию на изучение языка, нужного ему как телеге пятое колесо, а потом работу. Наконец-то ему пригодилась любимая профессия — производство точных приборов. Когда я летела на Кубу, я уже имела адрес Роберта в Гамильтоне.
На Кубу меня отправили в командировку. Там проводился конгресс детективов, пардон, авторов детективных произведений. Пригласили писателей из стран народной демократии, Центральной и Южной Америки и несколько человек со стороны. Думаю, от нас никто не захотел ехать, а посему пихнули меня. Я согласилась сразу и совершенно забыла — ведь лететь туда придётся через Бермудский треугольник.
Бермудского треугольника я боюсь панически, и пусть никто меня не уговаривает, что там ничего нет. Сама убедилась — есть. Сейчас об этом расскажу.
Выехала я в спешке. Министерство оформило моё дело так идиотски, как только могло: я не получила никакой информации, никакой валюты, деньги — кубинские песо — сняла со своего счета. Иначе летела бы без гроша. Я представляла себе лишь одно: по пути будет Прага, а потому взяла и кроны. Доллары оставила дома, даже мелочь выложила — зачем мне обменная валюта на трассе Варшава-Прага-Гавана. Я не взяла ни одной своей книги, постаралась только не забыть купальник. Что касается книг, то, честно говоря, у меня самой их не осталось, а переиздания ещё не вышли.
В Праге выяснилось — транзитом летят двое: какой-то наш парень в Панаму и я. Парень не имел ни гроша в чешских деньгах, следующий самолёт вылетал лишь вечером. Мы шлялись по городу, я поставила ему пиво и скромную еду. Пересадка в Монреале оказалась полной неожиданностью, в свою очередь парень поставил мне напитки и подарил тридцать пять центов — послать открытку детям. Ждали недолго, вылетели.
Погода с самого начала была прекрасная. Чистое небо, солнце непонятным образом всходило дважды, все очень мило. И вдруг ни с того ни с сего самолёт врезался в туман. Густое молоко на высоте почти десяти километров, вата со всех сторон, вверху, внизу, впереди и сзади. Я возмутилась.
— Ну и что это значит? — показала я вид за окном.
— А вы не знаете? — удивился парень. — Бермудский треугольник.
— Езус-Мария!!!.. — Волосы у меня зашевелились, и я едва не задохнулась. — Вы уверены, что мы летим вперёд? — в панике вопросила я.
— Вроде бы крена нет, да в Бермудском треугольнике никогда ничего не известно…
Стиснув зубы, я начала считать километры. Скорость сообщили, часы на руке шли точно, сосчитала — туман тянулся на протяжении тысячи двухсот километров. Многовато…
Зато какое облегчение наступило, когда внизу я увидела океан и острова, описать невозможно. Куба уже почти видна, острова и морской простор вокруг как рекламная картинка Цвет воды показался мне совершенно ненатуральным, от светлой зелени до темно-фиолетового через все оттенки голубого и зеленого. Я поинтересовалась, отчего это происходит, уверенная, что оттенки зависят от цвета разных водорослей. Парень летел в Панаму не первый раз и объяснил: ничего подобного, никаких водорослей, просто разный песок на разной глубине просвечивает сквозь кристально чистую воду. Так оно и оказалось, позже я все увидела вблизи и сама входила в такую воду.
На месте обнаружились разные сюрпризы. Во-первых, кубинскими песо я могла обклеить сортир! Иностранцы на Кубе расплачиваются долларами. Существуют также особые средства оплаты, нечто подобное нашим бонам, коими когда-то расплачивались в коммерческих магазинах. Меня обязаны были снабдить ими в Варшаве, но, как я уже сказала, министерство все оформило блистательнейшим образом, отправив меня без гроша в кармане. Во-вторых, я официально и в единственном числе представляла Польскую Народную Республику и на конгрессе от меня ждали доклада. Ну что же, будет вам доклад. В-третьих, польская литература на Кубе кончилась на Мицкевиче и «Quo vadis» [15], и никто больше в глаза не видел ни одной польской книги. Ах нет, простите, в посольстве ещё отыскалась «В пустыне и в пуще».
Мне дали переводчицу, Беатриче, молодую негритянку с самыми прекрасными глазами, какие только бывают на свете. И вообще красавицу, на голове у неё тридцать две косички. Ясное дело, сама я не считала, просто спросила. Беатриче истинная аристократка, её прабабку привезли на Кубу невольницей прямо из Африки, и ни разу в семье не случались смешанные браки. Чёрная раса сохранилась в нетронутом виде.
Впечатлений и переживаний нахлынула уйма, одно за другим. Я едва не сделалась причиной польско-кубинской войны, зато укрепила болгаро-кубинские отношения. Расскажу обо всем тематически, пренебрегая хронологией.
Официальных выступлений я сделала два. Первое прошло легко на встрече литераторов, журналистов и переводчиков, и всем очень понравилось. Потом состоялся приём у министра культуры, и я снова представляла Польшу.